– Как интересно, Фейзи-бей. Даже не верится.
   – Да воистину, великое историческое событие.
   – Да я не об этом. Вспомните, Фейзи-бей. По-моему, именно мы преподносили корону князю Виду.
   Фейзи-бей Ализоти оглядел членов комиссии и тоже удивился.
   – Странно! Как это вы подметили?
   – Смотрите, Шевтет-бей, Джафер-бей, Нуредин-бей, Гафур-бей, я и ваша милость.
   – Удивительное совпадение!
   – Мы тогда надеялись, что князь нас вознаградит, как полагается, а ничего не получили.
   – Да. Он не успел.
   – А на этот раз?
   – Теперь мы получим все. Не беспокойтесь.
   – Дай бог!
   – Пошли ему господи удачу, ведь ни он без нас, ни мы без него никуда.
   – Аминь!
   Его превосходительство принял делегацию в зале.
   Выслушав постановление собрания, он произнес одну лишь фразу:
   – Решение собрания для меня закон.
   Некоторые члены комиссии ухмыльнулись. Они-то знали, что все наоборот: всякое решение президента – закон для собрания.
   Не успел его превосходительство договорить, как вдруг загремел орудийный салют в честь нового короля, послышались восторженные возгласы президентской гвардии, зазвонили колокола, а муэдзины с минаретов принялись призывать аллаха ниспослать благословение на этот знаменательный день.
   Появление комиссии, принесшей благую весть о том, что его превосходительство принял корону Скандербега, вызвало среди учредительного собрания бурю восторга и неудержимый поток пламенных речей.
   Первым взял слово депутат из Шкодры, представитель католического духовенства. Он, так сказать, внес в ассамблею новую ораторскую струю, подняв уровень речей на поистине цицероновскую высоту.
   – Встань, Александр![35] Встань, Пирр![36] – воскликнул он. – Встаньте, мужи Албании! И ты, о великий Скандербег, узри и возрадуйся – албанцы выполнили твой завет. О Скандербег! В эту минуту твой правнук Зогу встает на твое место. Где ты, о Наим![37] Где ты, о Васо?[38] Придите же сюда и сложите по стиху! О благословенный день! О счастливый день! Смотрите, вот Пирр! Вот и великий Александр! Вот и Скандербег!..
   Некоторые депутаты вскочили, чтобы посмотреть, куда указывал палец оратора, и снова сели, потому что не увидели ни Пирра, ни Александра и ни Скандербега, а только лысину Фейзи-бея Ализоти, черный тюляф Абдуррахмана Кроси да насупленную физиономию Мусы Юки.
   Не успели еще стихнуть ахи и охи депутатов из Шкодры, как собрание вновь взволновал депутат из Гирокастры, который, бия себя в грудь, провозгласил:
   – Я единственный, кто давно уже сумел оценить Ахмета Зогу как человека, которому суждено править Албанией. И вот, мой идеал стал идеалом всего албанского народа…
   В тот же день, после обеда, его высокое величество Зогу Первый сам явился пред собранием, облаченный в парадный мундир. Под рукоплескания отцов нации он подписал акт присяги.
   «Я, Зогу, король албанцев, клянусь именем всемогущего бога хранить национальное единство, государственную независимость и целостность…»
   Только-только закончил он присягать, как прибыли машины с дамами, супругами и дочерьми министров. Все были разодеты в пух и прах, все с цветами. Через распахнутые двери в парламент ворвался гром пушек, звон колоколов, оглушительные звуки фанфар и выкрики муэдзинов с минаретов. Над Тираной пролетел самолет, разбрасывая листовки. При виде дам и девиц у его высокого величества заблестели глаза. Когда они окружили его и забросали цветами, он сразу почувствовал прилив уверенности в себе. С вожделением он оглядывал «сливки» женской части албанского общества, его глаза ощупывали один бюст за другим… Дамы проводили его до дверей парламента… А почтенные депутаты продолжали галдеть и после его ухода…
   – Да здравствует его высокое величество!
   В тесной ложе английский дипломат, поджав губы, сказал своему секретарю:
   – Ну что за народ эти балканцы! Ни в чем не знают меры. Король Англии довольствуется саном «его величество», а это ничтожество придется теперь официально именовать «его высоким величеством».
   – У них есть пословица на этот счет, сэр, правда не совсем приличная.
   – Какая?
   – Они говорят: «Скажи дураку…» – Секретарь досказал пословицу шепотом, на ухо дипломату, чтобы не услышала его супруга.
   Тот прыснул со смеху.
   В соседней ложе Нуредин-бей объяснял американскому посланнику:
   – Этим актом, ваше превосходительство, мы воздвигли в Албании надежную плотину, чтобы сдержать напор большевизма.
   – Oh yes, yes, – кивал заокеанский республиканец.

БОЛОТО

I

   – Что ты там копаешься? Долго мы тебя будем ждать? – крикнул младший брат Агим.
   – Ты бы сказал ей сначала доброе утро! – пожурил его старший. – Чего кричишь? Тоже, хозяин нашелся!
   Шпреса засмеялась и ласково взъерошила волосы мальчику, но тот сердито тряхнул головой и отскочил в сторону.
   – Доброе утро, Скэндер!
   – Доброе утро, Шпреса!
   – Ружье возьмешь?
   – Возьму. Лёни говорит, на болоте утки есть.
   Лёни стоял около волов, держа бодило крючком вверх. Высокий, худощавый, со смуглым обветренным лицом, он, улыбаясь, смотрел, как маленький Агим помогает матери грузить вещи на телегу.
   – Доброе утро, Лёни!
   – Доброе утро, Шпреса!
   Лёни, смущенно улыбаясь пожал ей руку и, не зная, что сказать, прикрикнул на волов:
   – Ну, Кутё! Ну, Баляш!
   – Как ваше здоровье? Как поживает Силя? А Вандё как?
   – Хорошо, – тихо ответил он, опуская глаза.
   По всему было видно, что он не привык разговаривать с городскими девушками, да еще с такими красивыми.
   Она быстро взглянула на его иссиня-черные, коротко остриженные, падающие на лоб волосы. Белая такия[39] ему очень шла.
   Рефия постелила поверх рогожи коврик и с легкостью, неожиданной при ее полноте, влезла на телегу. За матерью села и Шпреса; юбка ее поднялась, обнажив колени. Шпреса быстро ее одернула и бросила взгляд на Лёни, но тот стоял, не поднимая головы.
   – Поехали, папа, – крикнул Агим, устроившись на телеге раньше всех.
   Отец, высокий, седоволосый, с резкими чертами лица, сидел на крыльце и разговаривал с Кози, щуплым крестьянином в потрепанной одежде из домотканой шерсти и в пропотевшей по краю феске.
   Еще не рассвело, когда телега тронулась, монотонно скрипя несмазанными колесами. Шпресе эти звуки поначалу показались очень приятными.
   Лёни со Скэндером молча шли впереди.
   – Давно вы не приезжали, – сказал наконец Лёни.
   Он был моложе Скэндера, а рядом с ним выглядел совсем мальчишкой. Скэндер, резкими чертами лица походивший на своего отца, да еще с усами, выглядел очень внушительно.
   – Да, Лёни. Года два-три. – Голос его прозвучал неожиданно мягко.
   – Да нет, уже целых пять лет. С тех нор как умерла мать.
   – Неужели? Так давно? Да, да. Ты прав.
   – Мы вас все время ждали. Отец каждый год оставляет для вас две индейки. «Не режьте их, – говорит, – они для учителя». Они старые друзья, наши старики.
   – Да. И мой отец очень любит Кози.
   – Ты, наверно, забыл наш домишко.
   – Я его никогда не забуду, Лёни. Сколько раз я приезжал к вам, помнишь?
   – Ну как же. Все помню.
   – Я был маленький, меньше Агима, когда мы приехали в первый раз. Ты ходил в платьице, только-только встал на ноги. Помнишь?
   – Нет, не помню.
   Оба рассмеялись.
   – Ты стал совсем взрослый, настоящий мужчина, – сказал Скэндер. – Если бы я тебя встретил на базаре, не узнал бы.
   – А я тебя, как только увидел, сразу узнал.
   Они дошли до самого моста, припоминая подробности своего детства, потом свернули на проселок и пошли вдоль реки. Далеко впереди слабо осветились вершины гор, зарозовели легкие облака. Солнце извещало о своем восходе: рождался еще один жаркий августовский день.
   – Будет дождь, – сказал Скэндер.
   – Откуда ты знаешь?
   – А вон видишь красные облака? Итальянцы говорят: красно небо вечером – к хорошей погоде, а утром – жди дождя.
   – У нас по утрам всегда так, а дождя нет.
   Невдалеке с пронзительным писком вспорхнул из травы кулик. Воробьи затеяли ссору в ветвях ивы, домашние утки с шумом плескались на мелководье. От реки поднимался легкий пар; вода, плавно колышась, сливалась вдали с туманом. Еще не просохла предрассветная роса, но из-под ног уже поднималась мелкая, как мука, пыль.
   – Много уток на болоте?
   – Да, есть.
   – Ты охотился?
   – Я? Нет. С чем охотиться-то?
   Наконец показалось солнце. Оно выглянуло сначала краешком, разбросав во все стороны полосы лучей, изломанные рдеющими облаками. На песчаном островке, там, где река разделялась на два рукава, пробудились от дремоты птицы. Взлетели чайки, за ними, лениво взмахнув крыльями, с резким криком поднялась цапля.
   Туман рассеивался.
   Они долго шли молча, с наслаждением вдыхая свежесть летнего утра. Потом Лёни свернул вправо, и Скэндер вскоре почувствовал тяжелый запах болотной гнили. Все кругом изменилось. Вместо жирной черной земли, кукурузных полей да межей, поросших колючим кустарником, ивняком, а кое-где засаженных фруктовыми деревьями, теперь во всю ширь расстилалась голая равнина, замыкавшаяся на горизонте стеной тумана. Земля здесь была белесая, растрескавшаяся от сухости, поросшая редким кустарником, осокой и чертополохом. Дорога, что тянулась от реки, будто раздробилась на десятки тропинок: следы колес веером расходились в разные стороны. Тот, кому не известна были эти места, остановился бы в нерешительности, не зная, по какой тропе пойти, но Лёни уверенно направился по одной из них и вскоре вывел своего спутника на кромку болота.
   – Отдохнем немного.
   – Как хочешь.
   Они присели на краю канавы. Кто-то прокопал ее, в надежде осушить клочок земли, засеянный кукурузой, но, видно, зря старался: из липкой грязи торчали лишь редкие чахлые стебли.
   – Закуривай.
   – Я не курю.
   – Правильно. И не начинай.
   – А сам почему куришь?
   Скэндер засмеялся.
   – Что делать, Лёни. Заботы заели, покуришь – и вроде легче становится. А у тебя, видно, нет забот.
   – Если бы табак спасал от забот, мы бы все таскали с собой по целому мешку.
   – Это верно. Далеко еще?
   – Уже пришли. Вон там свернем налево и будет деревня. Не помнишь, значит?
   – В последний раз мы шли не по этой дороге. Кажется, вон там.
   – Через Дуналары. Мы там ходим зимой. А здесь короче.
   – А вон и телега.
   Лёни обернулся – подвода показалась из-за поворота и двигалась к ним, поднимая клубы пыли.
   Скэндер вдруг вскочил, бросив окурок, схватил ружье и быстро прицелился. Над ними летела горлица. Скэндер опустил ружье.
   – Слишком высоко, – сказал он, следя, куда она сядет. – Я пойду к тополям. Пошли?
   С дороги донесся скрип телеги. Впереди с бодилом в руке скрестив ноги сидел джа[40] Кози. Около него, прислонившись к борту телеги, ехал учитель, посредине сидела, неловко вытянув ноги, госпожа Рефия. Агим то и дело вскакивал и пытался устоять, не держась. Шпреса сидела сзади и смотрела на тянувшиеся за колесами следы.
   – Вот я и говорю, – рассказывал Кози, – даже на семена не хватило. Отдай треть, отдай десятину, смотришь – ничего и не осталось, детей нечем кормить. Да разве он тебе оставит, проклятый! Присылает своих надсмотрщиков, и те забирают все подчистую. Ему и дела нет, как у тебя, есть хлеб или нету хлеба…
   Волы вдруг остановились. Стадо коров запрудило всю дорогу, поднимая к небу облако пыли. Агим принялся считать: одна, две, три… За коровами шли два мальчугана его возраста, у каждого матерчатая сумка через плечо и палка в руке. Они с любопытством рассматривали женщин на телеге, а заметив Агима, пошептались, и один из них, обросший рыжими патлами, в сдвинутой на затылок феске, показал ему язык.
   Шпреса засмеялась, а рассерженный Агим готов был спрыгнуть, чтобы схватиться с обидчиком. Она удержала его за руку.
   – Пусти! Я ему покажу!
   – Сиди.
   – Пусти. Ну, если я ему не…
   – Сиди. Знаем, что ты смелый, – сказала ему мать. – Еще не приехали, а ты уже ищешь, с кем бы подраться.
   – А чего он дразнится.
   – Ладно, ладно. Сиди.
   Телега тронулась.
   Волы как будто узнали родную улицу и пошли веселей.
   Улица была пустынна. Лишь петух с криком гнался за курицей, да чуть подальше несколько гусей важно выходили из открытой калитки. Где-то неподалеку заревел осел, и Агим рассмеялся.
   – Замолчи! Чего зря смеешься! – сказала мать.
   Подъехали к самому краю болота и свернули налево. Шпреса увидела камыши, стоячую воду, заросшую травой, и крестьянина в лодке, груженной соломой. Телега остановилась.
   Молоденькая крестьянская девушка в длинном цветастом платье открыла им ворота и посторонилась, пропуская телегу. Шпреса узнала Силю, свою подружку детства, и помахала ей рукой. Как сильно она изменилась! Где та щупленькая чумазая девочка с длинными косами, какой Шпреса помнила ее пять лет назад. Силя превратилась в красивую девушку с вьющимися золотистыми волосами. Румяные щеки, смеющиеся голубые глаза. Как могла вырасти в этом месте такая красавица! Жаль, что так плохо одета. Но и это старенькое платье ей к лицу. Какая она в нем высокая! Или она на самом деле такая высокая?
   Шпреса спрыгнула с телеги и кинулась к подруге. Они расцеловались, затараторили, перебивая друг друга.
   – Как ты тут, Силя? Как ты выросла! Как я рада тебя видеть!
   – Здравствуй, Шпреса! Как хорошо, что ты приехала! Вы совсем нас позабыли. Сколько мы не виделись?
   – Помоги слезть госпоже Рефии, – прервал их Кози. Силя бросилась к телеге.
   «Не такая уж она высокая, – решила про себя Шпреса, – но какая хорошенькая!»
   Силя протянула руку, помогая слезть с телеги госпоже Рефии, которая двигалась теперь с трудом, неуклюже. Оказавшись на земле, она обняла девушку:
   – Здравствуй, доченька. Да ты совсем невестой стала! Дай-ка я тебя поцелую.
   Учитель слез с телеги вслед за Кози, пожал Силе руку и поцеловал в лоб.
   – Пожалуйте, пожалуйте в дом, господин Демир! – приговаривала Силя, выхватывая узелок из рук госпожи Рефии и сдергивая коврик с телеги.
   Двор был чисто выметен и побрызган водой из колодца, что виднелся справа: на веревке, привязанной к журавлю, ведро, рядом колода для скотины, полная воды. Большая шелковица затеняла весь двор, и солнце, едва пробиваясь сквозь ее листву, выложило на земле мозаику световых пятен.
   Никто бы не обратил внимания на рогожу, постеленную под шелковицей, если бы Агим, шагавший впереди всех, не закричал:
   – Гляди, Шпреса, гляди!
   – Ты что, сынок, никогда не видел теленка, что ли? – прикрикнула Рефия.
   Но Шпреса взглянула и рассмеялась. За ней рассмеялись и госпожа Рефия, и учитель.
   Силя вначале не поняла, почему все смеются, я немножко встревожилась, а потом тоже расхохоталась. Теленок стоял у рогожи и лизал старое одеяло, покрывавшее маленькую копну сена, но, когда раздался смех, «копна» вдруг зашевелилась, оттуда высунулась голова мальчугана. Он приподнялся, хлопнул по морде теленка, лизавшего ему щеки, а заметив смеявшихся, снова спрятался под одеяло.
   Это еще больше всех рассмешило.
   – Бесстыжий, – сказала сквозь смех Силя. – Каждое утро только и знает, что вылизывает мне мальчишку, будто ему солью щеки кто помазал. Вставай, Вандё, вставай! Гости приехали. Вот и Гим здесь!
   Вандё не высовывал головы.
   Госпожа Рефия присела около него и, потихоньку стаскивая одеяло, ласково проговорила:
   – Что же ты, от тети Рефии прячешься, плутишка? Вставай! Посмотри, что я тебе привезла!
   Она вынула из передника две длинные карамельки и красного петушка на палочке.
   Вандё озорно зыркнул глазами, неожиданно выхватил у госпожи Рефии подарки и юркнул с ними под одеяло.
   Теперь уж никто не мог удержаться от смеха. Даже Кози, проходивший мимо с распряженными волами, улыбнулся и покачал головой.
   Шпреса оглядела закопченную балку и соломенную крышу. Кроме сундука, двух-трех шерстяных домотканых одеял на нем и софры,[41] висевшей на стене, в хижине ничего не было. На земляном полу две рогожи, между ними очаг.
   Госпожа Рефия опустилась на коврик, постланный Силей, и вытянула ноги. Господин Демир сел скрестив ноги напротив, а Шпреса примостилась около матери. Агим остался стоять. Кози, войдя, сел рядом с учителем и положил перед ним кисет.
   Силя обошла гостей с деревянным подносом.
   – Жениха тебе, доченька! – пожелала ей госпожа Рефия, беря с подноса чашку молока.
   – Счастья вам, Кози!
   – Дай нам бог встретиться в счастливый день, господин Демир!
   Молоко показалось Шпресе очень вкусным.
   В дверях появился Вандё. Он оделся, в руках держал подарки.
   – Иди сюда, Вандё, иди к тете.
   Он спрятался за дверь.
   Агим подкрался, чтобы схватить его, но тот бросился наутек.
   – Поймал! – послышалось со двора.
   – Пусти!
   – Пошли в дом.
   – Не пойду.
   – Друзья мы с тобой или нет? Пойдем.
   – Пусти, я сам пойду!
   Агим вошел первый, за ним и Вандё. Хотя они были почти одногодки, восьми-девяти лет, щуплый Вандё казался младше. Он был похож на сестру.
   Госпожа Рефия усадила его к себе на колени и погладила по вихрастой голове.
   – Так быстро забыл тетю Рефию, а?
   – Нет, тетя Рефия, он вас не забыл, – сказала Силя. – Даже вчера спрашивал, когда снова поедем к тете Рефии. Просто стесняется он.
   – А со мной за руку поздороваешься? – спросила Шпреса.
   – Поздоровайся и с господином Демиром, – велел Кози.
   – Ну, пошли, – сказал Агим.
   – Погоди, Вандё, – остановила их Рефия. – Шпреса, подай-ка мне вон тот узелок.
   Положив узел на колени, она развязала его и, покопавшись, достала брюки и голубую ситцевую рубашку.
   – Бери. Тетя Рефия сшила для тебя.
   Вандё посмотрел на нее, но не двинулся с места.
   – Зачем же вы тратились, госпожа Рефия, – сказала Силя.
   – А это тебе, – протянула ей Рефия цветастый ситец. – На платье…
   – Зачем же, это совсем не нужно…
   – Тебе Шпреса сошьет, – прервала ее Рефия.
   Тем временем Агим с Вандё поладили и исчезли во дворе.
   Выйдя из дома, Вандё поманил за собой Агима и побежал в сад, к инжиру. Не успел еще Агим сообразить, в чем дело, как Вандё ловко, словно белка, взобрался на дерево и принялся срывать самые спелые ягоды.
   – Брось и мне!
   – Залезай сам.
   – Я боюсь порвать костюм.
   – На, лови!
   Агим подставил ладони, но Вандё, лукаво подмигнув, вдруг отправил инжирину, вместе с хвостиком и кожурой, себе в рот.
   – Эх ты, обманщик! – обиделся Агим и, ухватившись за ветку, полез наверх.
   Лёни со Скэндером возвратились нескоро, перед самым обедом. Родители, скрестив ноги, сидели во дворе, на рогоже, постланной в тени шелковицы. У колодца Шпреса с Силей что-то готовили на огне.
   Скэндер повесил двустволку на сучок шелковицы и снял патронташ вместе с несколькими горлицами.
   – Иди присаживайся, – позвал Кози.
   – Только умоюсь, – ответил Скэндер, направляясь к колодцу.
   – Силя! Полей Скэндеру.
   Она взяла ведро, чтобы полить Скэндеру на руки, и встретилась с ним взглядом.
   – Здравствуй, Скэндер, как поживаешь?
   Он на мгновение смутился. Он помнил девчушку с косичками и совсем не ожидал увидеть ее такой взрослой и красивой.
   – Спасибо, хорошо, Силя, а ты как?
   Они пожали друг другу руки.
   – Как ты выросла! – удивился он.
   Она покраснела и опустила голову.

II

   После обеда все разошлись кто куда.
   Лёни со Скэндером снова пошли охотиться на горлиц и уток, предупредив, что вернутся поздно, когда стемнеет.
   Вандё и Агим вместе с деревенскими мальчишками поиграли в чижика, потом полезли в соседский сад за инжиром и виноградом.
   Ребята по-дружески встретили городского гостя.
   Рыжий, что дразнил его утром, тоже с ним помирился. Увидев его, Агим полез было в драку, но тот замахнулся своей пастушьей палкой, а на угрозы и бровью не повел. Ребята вмешались и заставили их помириться: они сцепили мизинцы, прежде поплевав на них. Вечером ребята проводили Агима до самого дома, а когда все ушли, он изрядно надоел родителям рассказами о своих приключениях за день.
   Силя со Шпресой не теряли времени даром. Они зарезали индюшку, ощипали горлиц и приготовили ужин. Силя сварила молочный кисель. Кози отправился в Дэлыньяс, соседнюю деревню, купить раки в лавке Кома, так что дома остались лишь Демир да госпожа Рефия, вздремнувшая в тени шелковицы.
   К вечеру все снова собрались вместе. После дневного пекла наступила летняя ночная прохлада. Полная луна посеребрила землю, резко очертив тени деревьев, плетней и стогов. Пахло болотом, сеном от стоявших у дома стогов и навозом. Кваканье лягушек, выкрики диких птиц на болоте перебивали монотонную песню сверчков, сменивших дневных цикад. То и дело над ухом раздавался тонкий пронзительный писк, словно сигнал тревоги, не предвещавший ничего доброго деревне, которая была комариной вотчиной. Если бы не яркий свет луны да не костер, на котором готовили ужин, от комаров не было бы спасения, ведь ужинали во дворе, под соломенным навесом хижины. Кози расстелил две новые рогожи и коврик, вынес круглую, ничем не покрытую софру, расставил на ней тарелки с закуской и стопки для раки. Он то и дело наполнял их из литровой бутылки. С гвоздя, вбитого в глинобитную стену, свисала керосиновая лампа. Вокруг закоптелого стекла кружились мотыльки и всевозможная мошкара.
   Демир Петани сидел скрестив ноги на почетном месте, под самой лампой, с новым полотенцем на коленях. Справа от него, вытянув ноги в сторону, опершись на прислоненную к стене подушку, сидела госпожа Рефия. Кози расположился по левую руку от господина Демира. Скэндер с Лёни устроились напротив, на краешке рогожи, освободив место зашедшим в тот вечер односельчанам, Пилё Нуши и Уану Ндриу. Услыхав о приезде учителя, оба заглянули поздороваться с гостем, и Кози пригласил их поужинать.
   Пилё – смуглый крестьянин с проседью в волосах, с редкими усами, со сросшимися над переносицей бровями и хмурым лицом. Уан, напротив, был веселого и добродушного нрава, рыхловатый старик с белоснежной шевелюрой и усами.
   Силя и Шпреса суетились у огня, и то одна, то другая подносили закуски. Агим с Вандё, усевшись на бревне у костра, жарили кукурузные початки.
   – Ну, твое здоровье, Кози! Будь счастлив!
   – Будь здоров, Уан!
   – За ваше здоровье, господин Демир, за вас, госпожа Рефия! Будьте и вы здоровы, молодые люди! Будь здоров, Пилё!
   Разговор шел о прошлых днях, когда учитель прятался в этих местах. Вот почему Пилё обратился к Уану:
   – Ну-ка, Уан, расскажи нам ту историю с индейкой.
   – Да я уже рассказывал.
   – Ну так расскажи еще раз.
   – Давай, Уан. Мы послушаем, – ободряюще улыбнулся учитель.
   – Так вот, – начал Уан, усаживаясь поудобней и снимая такию, словно она ему мешала. – Так вот, значит, приходят как-то к нам в деревню эти пентюхи с гор со своим начальником. Ура, вперед, где бы чего загрести. А с нас, голытьбы, что возьмешь? У нас беи еще до них все загребли, ничего им не оставили! Стоят себе наши домишки, голые да пустые, как могила. Ну и вот, решили они к ночи двигаться дальше. Но закусить-то надо, и разошлись по нашей деревушке – пять человек на каждый двор. Заявляются они к деду Наси. Увидал их дед, чуть кондрашка его не хватил. «Ой-ой, – думает, – вот так штука». Ну да их начальник оказался ничего, смирный старик, не буян. Только они расселись, подзывает он деда Наси:
   – Эй, ты, – говорит, – а есть у вас такие, ну, что кричат гур-гур-гур?
   – Есть, а как же.
   – Ага. Тогда зарежь-ка нам такую!
   Уан старательно воспроизводил дибранский диалект, и оттого, может быть, что часто рассказывал эту историю, у него получалось совсем неплохо; его рассказ всегда вызывал смех. Скэндер, который до этого сидел задумавшись, теперь словно очнулся и внимательно слушал. Лёни хохотал с самого начала, остальные еле сдерживали смех. Одна лишь госпожа Рефия не слушала, о чем говорят, она следила за мальчиками, которые ссорились у костра из-за поджаренного початка.
   – «Ну ладно, – думает дед Наси. – Индюшатины захотелось? Будет им индюшатина». Пошел он и зарезал двух индюков. Жена его, Валя, приготовила их, значит, под соусом, повырезала мякоть да и накормила детей. А детей-то у них целый выводок – восемь человек, мал мала меньше. Подает она, значит, остатки этим пентюхам. Те сожрали все, что было, косточки обглодали, пальцы облизали, да и пошли со двора. Идут, молчат. Подошли к шелковице, где у них было договорено собраться всем вместе, уселись на землю да свернули по цигарке. А их начальник сидит уж больно задумчивый. Все старается чего-то сообразить, бедный, да никак. Наконец спрашивает:
   – Эй, Джетан!
   – А?
   – Тебе что досталось?
   – Шейка.
   – Селим!
   – Чего?
   – А тебе что?
   – Шейка.
   – А тебе, Суль?
   – И мне шейка.
   – А тебе?
   – И мне шейка.
   Бедный старик аж рот разинул. «Э, – говорит, – да он нам аиста скормил!»
   Мальчики все еще ссорились у костра, когда вдруг грянул дружный смех.