Страница:
Но зима прошла спокойно. Гафур-бея вызвали в Тирану, и он не появился в их краях ни в январе, ни в феврале.
В начале марта в доме их соседа Уана ранним утром раздался крик младенца. У Уана Ндриу родился первый правнук. Добрый старик очень обрадовался, что стал прадедом. В то же утро Валя, сноха Уана, теперь уже бабушка, пришла к Кози, чтобы поделиться радостью и попросить Вандё сходить в Дэлыньяс.
– Прошу тебя, Силя, пошли Вандё, пусть сходит с моим Лико, скажет куму, что его дочь родила. Я хотела его одного послать, да ведь ты знаешь, какой он у меня бестолковый, боюсь, заблудится.
– Хорошо, Валя, конечно, Вандё сходит. Вставай, Вандё, обувайся.
Вандё насупился. Ему так не хотелось уходить от очага, где он, сидя на полу, подрумянивал кусок кукурузного хлеба.
– Вставай, сынок, – сказала Валя. – Сходишь к деду Рапи и скажешь: вам привет от Уана. Просили передать, что невестка родила мальчика.
Вандё не сдвинулся с места.
– Собирайся же, иди, тебя там пончиками накормят.
У Вандё блеснули глаза, но он пока не сдавался.
– Вставай сейчас же! – прикрикнула Силя.
– Не пойду. Не дадут они мне пончиков.
– А ты не уходи, пока не дадут! – сказала Валя.
– Ну ладно. Пойду. Где Лико?
– Да вон он, тебя ждет.
Было ветрено, шел дождь.
Вандё и Лико шагали, завернувшись в маленькие бурки, ежась от резкого встречного ветра со стороны Томори. Дорога шла вдоль реки. На том берегу смутно виднелся мрачный дом Гафур-бея. Невысокий холм, где он стоял, круто обрывался к реке, казалось, его специально насыпали тут, чтобы господствовать над равниной, над берегами реки и обеими дорогами в город.
Когда-то предки Гафур-бея из окон дома охотились с ружьем на проезжих и поздравляли друг друга, когда какой-нибудь бедолага, бултыхнувшись в воду, барахтался в бурных волнах реки. Гафур-бей такими бесчинствами не занимался. Надо признать, что одно доброе дело для крестьян его высокое величество сделал: приструнил беев, привыкших самодурствовать в своих вотчинах. Разве могут петь сразу несколько петухов на одной навозной куче? Теперь бей не осмеливался больше охотиться из окна, но наблюдал в бинокль за дорогой да иногда для развлечения посылал своих управителей остановить кого-нибудь из проезжающих и привести к нему. Их приводили во двор, выстраивали в ряд, и бей набрасывался на них с руганью, припоминая им все прегрешения, требуя старые долги, а то и угрожая нагайкой, с которой никогда не расставался. Но и только. Больше он ничего сделать не мог.
Вандё и Лико на дом бея не смотрели. Они с головой накрылись бурками, оставив только щелочки для глаз.
Дождь перестал. Лико сбросил бурку и закричал:
– Гляди, Вандё, гляди!
– Что? – Вандё тоже высунул голову.
– Какое большое дерево!
Река вздулась. Посреди стремнины, покачиваясь из стороны в сторону, плыло большое дерево.
– Река поднимается, Лико! – закричал Вандё. – Давай быстрее, а то затопит!
До Дэлыньяса оставалось еще не менее часа ходьбы, и они находились на низком месте между рекой и болотом.
Мальчики побежали. Вдруг Лико остановился и повернулся к Вандё. Впереди слышался ужасающий рокот.
– Ты слышишь, Вандё, слышишь?
Вандё прислушался.
– Я же говорю, река поднимается. Давай бегом!
На взбаламученной поверхности реки забелели буруны, доносившийся издалека рокот становился все громче. Вандё задержал шаг.
– Смотри, Лико, вон голова реки!
То, что Вандё принял за голову реки, было грудой бревен и щепы, которая с оглушительным гулом и грохотом неслась посреди стремнины. Лико, закрыв глаза, испуганно уткнулся головой в плечо Вандё.
– Я боюсь, боюсь!
Когда он открыл глаза, „голова“ уже промчалась мимо, рокот постепенно слабел, но река бурлила, вот-вот выйдет из берегов. Волны бешено сталкивались, вздымались пеной и снова ухали вниз. Мутная река уносила с собой деревья, бревна, щепу.
– Бежим, Лико, бежим, а то пропали!
И они побежали что было мочи. Лико вырвался вперед, но вдруг остановился и заплакал. Река уже перекатывала через насыпь дороги, сливаясь с болотом.
– Ты чего? – закричал Вандё.
– Смотри! Тут не пройти, утонем!
Вандё тоже испугался. Он в растерянности немного потоптался на месте, потом потянул своего товарища за руку.
– Пошли за мной!
– Не пойду.
– Да пойдем, не бойся.
Не отрывая глаз от дороги впереди, он в чем был полез в воду.
– Я не пойду! – в страхе кричал Лико. Он уже не различал, где река, а где дорога, кругом была вода.
Вандё втащил его в воду.
– Держись за мою бурку.
Вода доходила до колен, потом еще выше, но Вандё не останавливался.
– Еще немного и выберемся, – подбадривал он Лико. – Еще немножко. Держись.
Лико всхлипывал.
– Не плачь, трусишка.
Когда они выбрались на сухое место, Лико успокоился.
– Ну вот и все, Лико. Вон видишь тополь? Мы влезем на него и переждем, пока вода спадет.
– А если его река унесет?
– Не унесет.
Направляясь к тополю, они повстречали крестьянина.
– Куда это вы идете?
– В Дэлыньяс, к Рапи Мония.
– А откуда?
– Из Роде.
– Да кто же вас отпустил в такой потоп? Вы посмотрите только, что делается! На вас же нитки сухой нет! Ну-ка, пошли со мной.
Теперь они почувствовали себя в полной безопасности и с легким сердцем отправились следом за крестьянином.
В то хмурое утро дед Рапи решил не выходить из дому. Накинув на плечи бурку, он сидел, согнувшись над очагом, едва не касаясь слабо тлевших поленьев. Ксанда, его жена, высокая сухопарая женщина, чистила фасоль по другую сторону очага.
Вандё, войдя первым, громко поздоровался:
– Доброе утро!
Лико повторил как эхо:
– Доброе утро!
– Доброе утро, сорванцы!
– О! Это ты, Лико! – удивилась Ксанда, отставляя в сторону таз с фасолью. – А вымокли-то как! – Она расцеловала Лико в обе щеки. Вандё выпалил заученное наизусть поручение:
– Привет вам от кума Уана и тети Вали, Ленка родила мальчика. Долгой жизни и счастья вашему внуку!
Дед Рапи выпрямился.
– Ах ты, молодец какой! Ну-ка, садись, сынок. Жена! Принеси хвороста. И гостям дай чего-нибудь за хорошую весть.
Мальчики сели и протянули руки к огню. Ксанда принесла охапку хвороста. Дед Рапи подложил его в огонь, но хворост не разгорался. Лико принялся дуть. Вандё снял опинги и носки, выжал и положил на край очага. Тетя Ксанда искала что-то в сундуке.
– Как вы там поживаете, а, сорванцы? – спросил дед Рапи, когда хворост занялся. – Как дела у кума Уана?
– Хорошо, джа Рапи, у нас все в порядке. Вам привет. – Вандё сказал это так, будто не Лико, а он был родственником деда Рапи.
Тетя Ксанда захлопнула сундук, Вандё украдкой посмотрел в ее сторону.
– Берите, малыши, – сказала тетя Ксанда. – Такую хорошую новость принесли, вот молодцы!
Вандё взял угощение – кусок сахара – и сунул в рот. Сахар отдавал мылом.
Огонь разгорелся, стало жарко, все отодвинулись от очага. От одежды мальчиков поднимался пар.
Одного куска сахара для Вандё было явно мало, он надеялся получить хотя бы еще один, но тетя Ксанда снова уселась на прежнее место, поставила рядом таз и принялась чистить фасоль.
– Садись поближе, Лико, что ты так далеко от огня сидишь?
Он умышленно растянул „о“, но никто на это не обратил внимания.
Дед Рапи снова погрузился в свои думы.
– Лико-о, эй, Лико-о! – позвал Вандё.
– Что ты сказал, сынок? – встрепенулась Ксанда.
– Да я Лико зову, – ответил Вандё. – Лико, сними носки, пусть посохнут.
Дед Рапи усмехнулся в усы и подмигнул жене. Она поднялась, опять полезла в сундук, достала банку лико[57] и ложку.
– Будьте здоровы, дядя Рапи! Пусть ваш внук будет здоровым. Какое вкусное у вас лико, тетя! Я возьму еще ложечку.
– Бери, сынок, бери.
Тетя Ксанда принесла еще хвороста.
Одежда мальчиков высохла. Вандё надел носки. Тетя Ксанда подала ему опинги, но он не торопился обуваться.
– Ой, дождь идет, – поглядел он в крохотное окошко.
– Время такое, март, – заметил Рапи.
– Здесь-то дождь, – заговорил Вандё, лукаво поглядывая на тетю Ксанду, снова принявшуюся за свою фасоль. – А вот на горе Томори, там, высоко, сейчас снег идет.
– Да, там снег, – кивнул дед Рапи.
– Да еще какой, дядя Рапи, не то что у нас. Там такие сугробы, прямо как пышки!
– Как что?
– Как пышки!
Дед Рапи снова усмехнулся в усы и сказал Ксанде:
– Ну-ка, жена, вставай, ставь сковороду! Ну и хитрый же ты, малец!
И опять дни побежали чередой.
Однажды Пилё принес Силе открытку.
– Что это, дядя Пилё?
– Это открытка. От Скэндера.
– Правда?
Она с любопытством посмотрела на открытку.
– Это дома такие?
– Дома.
– Такие большие!
– Есть еще побольше.
– А что он пишет, дядя Пилё?
Пилё прочел:
– „Господину Козме Штэмбари. Поздравляю вас с Новым годом! Привет Лёни, Силе, Вандё! Обнимаю вас. Скэндер Петани“.
Она сунула открытку за зеркальце на стене.
Лёни тоже обрадовался открытке.
– Это какой город, Лёни?
– Париж.
– Он далеко?
– Очень.
– Дальше, чем Тирана?
– Ты что! Тирана рядом, совсем близко.
– А сколько туда ехать?
– Смотря на чем. На подводе так месяца три.
– О-о! Вот почему открытка так долго шла!
Лёни засмеялся.
– Да нет, Силя, ее не на подводе везли. На почте пролежала.
– Почему?
– Откуда я знаю.
– А зачем он так далеко уехал?
– Учиться.
– Да ведь он и так ученый. Что ж он, всю жизнь будет учиться?
– Накрывай на стол, – сказал Кози.
В ту ночь Силя со всеми подробностями вспоминала дни, проведенные в августе с семьей учителя. Приедут ли они снова в этом году?
Из оконца лачуги был виден клочок черного неба с редкими звездами. Две звезды показались ей на мгновение парой глаз, сверкающих в темноте. Потом выплыло лицо Скэндера, открытое, веселое, а звезды как его глаза. Они ласково смотрели на нее. Он протянул к ней руку и с улыбкой позвал: „Пойдем, Силя, к тому островку на болоте!“ И вот они идут, взявшись за руки. Островок такой красивый, весь покрыт цветами. Скэндер скрылся за розовыми кустами. Она осталась посреди болота. „Дай руку, Силя, иди сюда! Здесь так красиво!“ Но ей никак не дотянуться до его руки. Их разделяет болото. Ее ноги погружаются в трясину. Ее затягивает по колени, потом еще глубже. Она медленно погружается в жижу. „Иди, Силя, иди сюда!“ Он все дальше, все дальше… Она тонет в трясине…
– Что с тобой, Силя? – услышала она голос брата.
Она привстала на постели, потерла глаза и вздохнула.
– Что случилось? Ты почему кричала?
– Плохой сон приснился.
Он повернулся на другой бок.
– Лёни!
– Ну?
– А летом господин Демир приедет к нам?
– Может, приедет.
– А Скэндер?
– Наверно, нет. Он ведь так далеко. За морем.
Она видела море лишь однажды, когда была еще совсем маленькая. У нее все тело тогда покрылось какой-то сыпью, и отец, услыхав, что морская вода помогает, повез ее на подводе к морю. Как она была тогда поражена! Там, где небо сливалось с морем, казалось, была граница всего, дальше ничего нет.
– А почему он не может приехать?
Лёни не ответил. Наверное, заснул.
Она не стала больше спрашивать. Легла, и вдруг ей стало так тоскливо, что она заплакала, сама не зная, почему плачет.
X
XI
В начале марта в доме их соседа Уана ранним утром раздался крик младенца. У Уана Ндриу родился первый правнук. Добрый старик очень обрадовался, что стал прадедом. В то же утро Валя, сноха Уана, теперь уже бабушка, пришла к Кози, чтобы поделиться радостью и попросить Вандё сходить в Дэлыньяс.
– Прошу тебя, Силя, пошли Вандё, пусть сходит с моим Лико, скажет куму, что его дочь родила. Я хотела его одного послать, да ведь ты знаешь, какой он у меня бестолковый, боюсь, заблудится.
– Хорошо, Валя, конечно, Вандё сходит. Вставай, Вандё, обувайся.
Вандё насупился. Ему так не хотелось уходить от очага, где он, сидя на полу, подрумянивал кусок кукурузного хлеба.
– Вставай, сынок, – сказала Валя. – Сходишь к деду Рапи и скажешь: вам привет от Уана. Просили передать, что невестка родила мальчика.
Вандё не сдвинулся с места.
– Собирайся же, иди, тебя там пончиками накормят.
У Вандё блеснули глаза, но он пока не сдавался.
– Вставай сейчас же! – прикрикнула Силя.
– Не пойду. Не дадут они мне пончиков.
– А ты не уходи, пока не дадут! – сказала Валя.
– Ну ладно. Пойду. Где Лико?
– Да вон он, тебя ждет.
Было ветрено, шел дождь.
Вандё и Лико шагали, завернувшись в маленькие бурки, ежась от резкого встречного ветра со стороны Томори. Дорога шла вдоль реки. На том берегу смутно виднелся мрачный дом Гафур-бея. Невысокий холм, где он стоял, круто обрывался к реке, казалось, его специально насыпали тут, чтобы господствовать над равниной, над берегами реки и обеими дорогами в город.
Когда-то предки Гафур-бея из окон дома охотились с ружьем на проезжих и поздравляли друг друга, когда какой-нибудь бедолага, бултыхнувшись в воду, барахтался в бурных волнах реки. Гафур-бей такими бесчинствами не занимался. Надо признать, что одно доброе дело для крестьян его высокое величество сделал: приструнил беев, привыкших самодурствовать в своих вотчинах. Разве могут петь сразу несколько петухов на одной навозной куче? Теперь бей не осмеливался больше охотиться из окна, но наблюдал в бинокль за дорогой да иногда для развлечения посылал своих управителей остановить кого-нибудь из проезжающих и привести к нему. Их приводили во двор, выстраивали в ряд, и бей набрасывался на них с руганью, припоминая им все прегрешения, требуя старые долги, а то и угрожая нагайкой, с которой никогда не расставался. Но и только. Больше он ничего сделать не мог.
Вандё и Лико на дом бея не смотрели. Они с головой накрылись бурками, оставив только щелочки для глаз.
Дождь перестал. Лико сбросил бурку и закричал:
– Гляди, Вандё, гляди!
– Что? – Вандё тоже высунул голову.
– Какое большое дерево!
Река вздулась. Посреди стремнины, покачиваясь из стороны в сторону, плыло большое дерево.
– Река поднимается, Лико! – закричал Вандё. – Давай быстрее, а то затопит!
До Дэлыньяса оставалось еще не менее часа ходьбы, и они находились на низком месте между рекой и болотом.
Мальчики побежали. Вдруг Лико остановился и повернулся к Вандё. Впереди слышался ужасающий рокот.
– Ты слышишь, Вандё, слышишь?
Вандё прислушался.
– Я же говорю, река поднимается. Давай бегом!
На взбаламученной поверхности реки забелели буруны, доносившийся издалека рокот становился все громче. Вандё задержал шаг.
– Смотри, Лико, вон голова реки!
То, что Вандё принял за голову реки, было грудой бревен и щепы, которая с оглушительным гулом и грохотом неслась посреди стремнины. Лико, закрыв глаза, испуганно уткнулся головой в плечо Вандё.
– Я боюсь, боюсь!
Когда он открыл глаза, „голова“ уже промчалась мимо, рокот постепенно слабел, но река бурлила, вот-вот выйдет из берегов. Волны бешено сталкивались, вздымались пеной и снова ухали вниз. Мутная река уносила с собой деревья, бревна, щепу.
– Бежим, Лико, бежим, а то пропали!
И они побежали что было мочи. Лико вырвался вперед, но вдруг остановился и заплакал. Река уже перекатывала через насыпь дороги, сливаясь с болотом.
– Ты чего? – закричал Вандё.
– Смотри! Тут не пройти, утонем!
Вандё тоже испугался. Он в растерянности немного потоптался на месте, потом потянул своего товарища за руку.
– Пошли за мной!
– Не пойду.
– Да пойдем, не бойся.
Не отрывая глаз от дороги впереди, он в чем был полез в воду.
– Я не пойду! – в страхе кричал Лико. Он уже не различал, где река, а где дорога, кругом была вода.
Вандё втащил его в воду.
– Держись за мою бурку.
Вода доходила до колен, потом еще выше, но Вандё не останавливался.
– Еще немного и выберемся, – подбадривал он Лико. – Еще немножко. Держись.
Лико всхлипывал.
– Не плачь, трусишка.
Когда они выбрались на сухое место, Лико успокоился.
– Ну вот и все, Лико. Вон видишь тополь? Мы влезем на него и переждем, пока вода спадет.
– А если его река унесет?
– Не унесет.
Направляясь к тополю, они повстречали крестьянина.
– Куда это вы идете?
– В Дэлыньяс, к Рапи Мония.
– А откуда?
– Из Роде.
– Да кто же вас отпустил в такой потоп? Вы посмотрите только, что делается! На вас же нитки сухой нет! Ну-ка, пошли со мной.
Теперь они почувствовали себя в полной безопасности и с легким сердцем отправились следом за крестьянином.
В то хмурое утро дед Рапи решил не выходить из дому. Накинув на плечи бурку, он сидел, согнувшись над очагом, едва не касаясь слабо тлевших поленьев. Ксанда, его жена, высокая сухопарая женщина, чистила фасоль по другую сторону очага.
Вандё, войдя первым, громко поздоровался:
– Доброе утро!
Лико повторил как эхо:
– Доброе утро!
– Доброе утро, сорванцы!
– О! Это ты, Лико! – удивилась Ксанда, отставляя в сторону таз с фасолью. – А вымокли-то как! – Она расцеловала Лико в обе щеки. Вандё выпалил заученное наизусть поручение:
– Привет вам от кума Уана и тети Вали, Ленка родила мальчика. Долгой жизни и счастья вашему внуку!
Дед Рапи выпрямился.
– Ах ты, молодец какой! Ну-ка, садись, сынок. Жена! Принеси хвороста. И гостям дай чего-нибудь за хорошую весть.
Мальчики сели и протянули руки к огню. Ксанда принесла охапку хвороста. Дед Рапи подложил его в огонь, но хворост не разгорался. Лико принялся дуть. Вандё снял опинги и носки, выжал и положил на край очага. Тетя Ксанда искала что-то в сундуке.
– Как вы там поживаете, а, сорванцы? – спросил дед Рапи, когда хворост занялся. – Как дела у кума Уана?
– Хорошо, джа Рапи, у нас все в порядке. Вам привет. – Вандё сказал это так, будто не Лико, а он был родственником деда Рапи.
Тетя Ксанда захлопнула сундук, Вандё украдкой посмотрел в ее сторону.
– Берите, малыши, – сказала тетя Ксанда. – Такую хорошую новость принесли, вот молодцы!
Вандё взял угощение – кусок сахара – и сунул в рот. Сахар отдавал мылом.
Огонь разгорелся, стало жарко, все отодвинулись от очага. От одежды мальчиков поднимался пар.
Одного куска сахара для Вандё было явно мало, он надеялся получить хотя бы еще один, но тетя Ксанда снова уселась на прежнее место, поставила рядом таз и принялась чистить фасоль.
– Садись поближе, Лико, что ты так далеко от огня сидишь?
Он умышленно растянул „о“, но никто на это не обратил внимания.
Дед Рапи снова погрузился в свои думы.
– Лико-о, эй, Лико-о! – позвал Вандё.
– Что ты сказал, сынок? – встрепенулась Ксанда.
– Да я Лико зову, – ответил Вандё. – Лико, сними носки, пусть посохнут.
Дед Рапи усмехнулся в усы и подмигнул жене. Она поднялась, опять полезла в сундук, достала банку лико[57] и ложку.
– Будьте здоровы, дядя Рапи! Пусть ваш внук будет здоровым. Какое вкусное у вас лико, тетя! Я возьму еще ложечку.
– Бери, сынок, бери.
Тетя Ксанда принесла еще хвороста.
Одежда мальчиков высохла. Вандё надел носки. Тетя Ксанда подала ему опинги, но он не торопился обуваться.
– Ой, дождь идет, – поглядел он в крохотное окошко.
– Время такое, март, – заметил Рапи.
– Здесь-то дождь, – заговорил Вандё, лукаво поглядывая на тетю Ксанду, снова принявшуюся за свою фасоль. – А вот на горе Томори, там, высоко, сейчас снег идет.
– Да, там снег, – кивнул дед Рапи.
– Да еще какой, дядя Рапи, не то что у нас. Там такие сугробы, прямо как пышки!
– Как что?
– Как пышки!
Дед Рапи снова усмехнулся в усы и сказал Ксанде:
– Ну-ка, жена, вставай, ставь сковороду! Ну и хитрый же ты, малец!
И опять дни побежали чередой.
Однажды Пилё принес Силе открытку.
– Что это, дядя Пилё?
– Это открытка. От Скэндера.
– Правда?
Она с любопытством посмотрела на открытку.
– Это дома такие?
– Дома.
– Такие большие!
– Есть еще побольше.
– А что он пишет, дядя Пилё?
Пилё прочел:
– „Господину Козме Штэмбари. Поздравляю вас с Новым годом! Привет Лёни, Силе, Вандё! Обнимаю вас. Скэндер Петани“.
Она сунула открытку за зеркальце на стене.
Лёни тоже обрадовался открытке.
– Это какой город, Лёни?
– Париж.
– Он далеко?
– Очень.
– Дальше, чем Тирана?
– Ты что! Тирана рядом, совсем близко.
– А сколько туда ехать?
– Смотря на чем. На подводе так месяца три.
– О-о! Вот почему открытка так долго шла!
Лёни засмеялся.
– Да нет, Силя, ее не на подводе везли. На почте пролежала.
– Почему?
– Откуда я знаю.
– А зачем он так далеко уехал?
– Учиться.
– Да ведь он и так ученый. Что ж он, всю жизнь будет учиться?
– Накрывай на стол, – сказал Кози.
В ту ночь Силя со всеми подробностями вспоминала дни, проведенные в августе с семьей учителя. Приедут ли они снова в этом году?
Из оконца лачуги был виден клочок черного неба с редкими звездами. Две звезды показались ей на мгновение парой глаз, сверкающих в темноте. Потом выплыло лицо Скэндера, открытое, веселое, а звезды как его глаза. Они ласково смотрели на нее. Он протянул к ней руку и с улыбкой позвал: „Пойдем, Силя, к тому островку на болоте!“ И вот они идут, взявшись за руки. Островок такой красивый, весь покрыт цветами. Скэндер скрылся за розовыми кустами. Она осталась посреди болота. „Дай руку, Силя, иди сюда! Здесь так красиво!“ Но ей никак не дотянуться до его руки. Их разделяет болото. Ее ноги погружаются в трясину. Ее затягивает по колени, потом еще глубже. Она медленно погружается в жижу. „Иди, Силя, иди сюда!“ Он все дальше, все дальше… Она тонет в трясине…
– Что с тобой, Силя? – услышала она голос брата.
Она привстала на постели, потерла глаза и вздохнула.
– Что случилось? Ты почему кричала?
– Плохой сон приснился.
Он повернулся на другой бок.
– Лёни!
– Ну?
– А летом господин Демир приедет к нам?
– Может, приедет.
– А Скэндер?
– Наверно, нет. Он ведь так далеко. За морем.
Она видела море лишь однажды, когда была еще совсем маленькая. У нее все тело тогда покрылось какой-то сыпью, и отец, услыхав, что морская вода помогает, повез ее на подводе к морю. Как она была тогда поражена! Там, где небо сливалось с морем, казалось, была граница всего, дальше ничего нет.
– А почему он не может приехать?
Лёни не ответил. Наверное, заснул.
Она не стала больше спрашивать. Легла, и вдруг ей стало так тоскливо, что она заплакала, сама не зная, почему плачет.
X
Наступила весна во всей своей красе. Тутовник перед домом снова бросил тень на дворик, его густая листва снова выложила на земле мозаику из тени и света. Розы и гиацинты, посаженные Силей, вновь раскрыли красные и белые бутоны, а лужайка у стога запестрела ромашками. Воробьи галдели во дворе и спозаранку будили Вандё, которому так сладко спалось по утрам.
Силя заблаговременно покрасила яйца, убралась в доме и разостлала поверх рогожи единственный коврик. Лёни зарезал пасхального ягненка и сунул в печь жариться. Кози к празднику купил себе новую такию. Вандё не терпелось надеть наконец новые штаны и рубаху, что подарила ему госпожа Рефия прошлым летом.
В тот вечер все готовились идти к заутрене в церковь святого Трифона. Но Лёни отказался идти. Сколько Силя ни уговаривала брата, он только отшучивался.
– Ты можешь даже не входить в церковь, – говорила она. – Побудешь во дворе.
– А что я буду делать во дворе?
– То, что делают все парни: на девушек поглядишь.
– Зачем?
– Может, тебе какая понравится…
– Нет, не пойду.
– Ты что, жениться совсем не собираешься?
– Вы идите с отцом, возьмите Вандё с собой. А я дома посижу.
Ночь была тихая, звездная, месяц тускло освещал дорогу. С болота поднимался тяжелый запах гнили, доносилась монотонная трель лягушек. Кози, Силя и Вандё присоединились к семейству Уана Ндриу, который шел во главе целой колонны сыновей и невесток, внуков и внучек.
Двор церкви святого Трифона был запружен народом. Внутри яблоку негде было упасть. Кози с трудом отыскал местечко в задних рядах, Силя протиснулась на места для женщин и зажгла свою свечку, а Вандё приложился к иконам и боком-боком выбрался наружу к своим приятелям.
Церковь была ярко освещена, спирало дыхание от духоты. Прихожане, особенно женщины, оживленно переговариваясь друг с другом, подняли такой оглушительный гам, что в ушах звенело. Голос отца Митро, которому было уже под семьдесят, тонул в этом шуме.
– „И вот, сделалось великое землетрясение, ибо Ангел Господен, сошедший с небес, приступив, отвалил камень от двери гроба и сидел на нем; устрашившись его, стерегущие пришли в трепет и стали как мертвые; Ангел же сказал: не бойтесь, ибо знаю, что вы ищете Иисуса распятого; Его нет здесь – Он воскрес, как сказал. Подойдите, посмотрите место, где лежал Господь, и пойдите скорее, скажите ученикам Его, что Он воскрес из мертвых…“
Мужские голоса подхватили хором:
– Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот дарова-а-ав…
– Христос воскрес!
– Христос воскрес!
– Воистину воскрес!
Женщины толкались, стараясь получше разглядеть происходящее.
– О! Гляди, Гафур-бей тут!
– И что ему здесь надо, этому турку…
– Будто не знаешь, – скривив губы, проговорила какая-то старуха. – Высматривает, нет ли какой пташки для него.
– Чтоб его холера побрала!
– Чтоб ему пусто было!
– Чтоб наши беды пали на его голову!
– А вон та толстуха кто?
– Его жена.
– А ей что понадобилось?
– А вон еще одна. У него, у проклятого, две жены, что ли?
– Да это не жена.
– А кто?
Женщины приподнимались на носки и отталкивали одна другую, стараясь рассмотреть знатных господ.
Гафур-бей, его супруга, какой-то господин в очках и с ним дама, все одетые по французской моде, сидели недалеко от священника на скамье, предназначенной для епископа и других высокопоставленных служителей церкви, и внимательно следили за службой. Изящная дама время от времени щелкала фотоаппаратом, висевшим у нее через плечо.
– Да что ж это она, несчастная, делает?
– Что делает. Не видишь, что ли? На карточку нас снимает.
– Здесь, в доме господнем?
– За его высокое величество, короля нашего Зогу Первого, господу помолимся! – тянул отец Митро.
Дама щелкнула аппаратом, наставив его на священника.
– И за светлейших принцесс господу помолимся!
– Аминь!
– Господи помилуй! – вступил хор.
Во дворе церкви крестьяне с пасхальными свечами в руках христосовались друг с другом и тюкались носиками крашеных яичек.
Пробираясь к выходу из церковного притвора, Силя натолкнулась на Гафур-бея и даму с фотоаппаратом. Бей уставился на нее и шепнул что-то даме. Та вскинула аппарат. Силя не успела опустить голову, раздался щелчок.
– Все, сняла тебя на карточку, – засмеялась Валя.
– Вандё, а где отец?
– Погляди, Силя! Я вот этим яичком целых шесть штук раскокал!
– Пошли домой.
– Подожди, я побьюсь с Кичо. Давай, Кичо.
– А оно у тебя настоящее?
– А какое же?
– Ну-ка, дай посмотрю.
Кичо повертел яичко в руках, попробовал его на зуб.
– Я боялся, может, оно у тебя каменное.
– Скажешь тоже! Давай-ка и я твое проверю!
– На, проверяй.
Вандё тоже повертел яичко, попробовал на зубок.
– Ну, подставляй.
– Ладно. Бей.
Вандё ударил по яичку и расстроился.
– Твое треснуло, – обрадовался Кичо, – давай его сюда.
– На, бери. Подумаешь, стану я плакать из-за одного яйца. Я целых шесть штук выиграл. Во, смотри. – Он оттопырил карманы.
Дома Лёни спросил:
– Ну как, сестра, причастилась?
– Да.
– Счастливая ты, все грехи тебе простили, – пошутил он.
– И я причастился! – доложил Вандё.
– И тебе грехи простили?
– А тебе?
– А у меня нет грехов, малыш. Это только у вас!
Миновала пасха, как привычный поворот на долгом и однообразном пути крестьянской жизни.
Потеплело.
Крестьяне начали сев. Еще до света запрягали волов и отправлялись в поле. Возвращались поздно вечером, усталые, измученные, еле волоча ноги.
Через неделю после пасхи, во вторник, Лёни отправился в город. Он взял с собой Вандё – пусть проведет денек со своим приятелем Агимом. Кози уехал в поле. Управившись с делами по дому, Силя уселась на рогожу и принялась латать одежду. Солнце припекало, но в лачуге было прохладно. День стоял тихий. Жаркую тишину изредка нарушали своим кудахтаньем куры. Через оконце в лачугу падали косые лучи солнца, в них роились мириады пылинок. Издалека доносились размеренные удары кузнечного молота. Силя шила, а мысли ее были далеко. Она прослышала, что отец собирается устраивать ее помолвку, и гадала, за кого же ее выдадут. За молодого или за старика? А зачем ей выходить замуж? На кого она оставит отца, братьев? Как они тут будут без нее? Лучше бы Лёни первый женился и привел в дом жену.
Вдруг кто-то загородил окно, и на мгновение в комнате стало темно.
Силя подняла голову.
Никого.
Она снова принялась за работу.
У входа послышались шаги.
– Это ты, отец?
Никто не ответил. Она услышала скрежет задвигаемого засова на входной двери, хотела встать и посмотреть, кто там, но застыла на месте от неожиданности: в дверях стоял Гафур-бей. Он загородил дверной проем своим массивным телом и как-то странно смотрел на нее.
Она замерла, стоя на коленях. Шитье и игла выпали у нее из рук.
– Не бойся, Силя!
Она вздрогнула. Он даже знает, как ее зовут!
– А где Кози?
Она не ответила. Увидев, что он отошел от двери, она вскочила и кинулась к выходу.
– Я позову его, – сказала она, стараясь казаться спокойной. Сердце у нее билось, как птица в клетке.
– Не надо. Останься тут.
– Пустите, я пойду.
– Останься! У меня к тебе дело.
Схватив за руку, он притянул ее к себе. Она обмерла от ужаса.
– Послушай, Силя, – мягко проговорил он, отпуская ее. – Я принес тебе фотографию. Помнишь, тебя сфотографировала та итальянка, на пасху? Смотри, как ты хорошо получилась!
Она попятилась, а он, протягивая фотографию, надвигался на нее. Она прижалась спиной к стене. Дальше пятиться было некуда.
– Почему же ты не берешь? Возьми, я принес ее тебе.
Она не шелохнулась.
– Ну чего ты испугалась, глупышка? Я ведь тебя люблю. Как увидел тебя, ни о ком и думать не могу. Ты разве не поняла, почему я тут всю зиму пробыл. Ну, не упрямься.
Он схватил ее за руки и притянул к себе.
– Пустите меня! Пустите! – вскрикнула она.
– Нет уж, теперь ты у меня в руках! – Он стал покрывать поцелуями ее щеки, волосы, шею.
Силя вырывалась изо всех сил. В отчаянии она колотила его своими слабыми кулачками, но он даже не почувствовал ударов. Побагровев, он пытался обхватить ее. Она хотела закричать, но почему-то не смогла выдавить ни звука. Он повалил ее на рогожу. Она задохнулась, в глазах потемнело, все закружилось…
Когда она очнулась и увидела, что лежит на рогоже, то не сразу поняла, что произошло. Почерневшая солома крыши кружилась перед глазами, потом она перестала кружиться, и Силе подумалось, что ей приснился кошмарный сон, но внезапно ее пронзила боль, какую она никогда прежде не испытывала.
Она встала на колени, увидела свои голые ноги, порванное платье и нижнюю рубашку. Быстрым движением она прикрыла ноги и тут только осознала случившееся. С пронзительным криком, словно в сердце ей вонзили нож, она закрыла лицо руками и отчаянно зарыдала…
Она не слышала, как снова вошел бей. Присев возле нее, он начал гладить ее волосы:
– Не плачь, глупышка. Зачем плакать? Я буду заботиться о тебе. Ты теперь моя. Я сделаю тебя госпожой. Увезу из этой гнилой лачуги. Будешь жить у меня. Захочешь, в Тирану отвезу. Я тебя на руках буду носить. А с отцом твоим я договорюсь… Не беспокойся.
Услышав об отце, Силя перестала рыдать. Повернувшись к бею, она что было мочи толкнула его. Опешив от неожиданности, бей повалился навзничь.
– Ах ты проклятый! – закричала Силя, сжимая толстую шею бея. Она рывком наклонилась и хотела вонзиться зубами ему в горло, но бей извернулся, и ее зубы впились ему в щеку.
Бей взвыл от боли, схватил ее обеими руками за волосы и отшвырнул от себя.
– Звереныш! – выкрикнул он, поднимаясь. – Вот тебе! – и ударил ее ногой.
Она отлетела в сторону и, сжавшись в комок, рухнула на пол, уткнувшись лицом в ладони.
– Силя! Силя! – послышался вдруг детский голос.
Бей бросился вон из дома и во дворе чуть не налетел на Фану, внучку Уана. Девочка отскочила и, удивленная, посмотрела, как он торопливо отвязал коня, одним прыжком вскочил на него, хлестнул нагайкой и, перемахнув через плетень, ускакал по узкой улочке. Девочка бросилась в дом.
– Силя!
На пороге она резко остановилась, прижав руки к груди.
– Что с тобой?
Она кинулась к Силе и хотела помочь ей подняться, но Силя вдруг так пронзительно закричала, что Фана испугалась; никак не ожидала она такого от спокойной и кроткой, как ягненок, девушки.
– Уйди! Уйди! Оставь меня!
Фана еще больше ужаснулась, увидев искаженное лицо Сили и ее растрепавшиеся волосы. Она опрометью бросилась из дому рассказать кому-нибудь о случившемся.
– Кози! Эй, Кози!
Ее крики затихли в отдалении.
Силя поднялась, попыталась собраться с мыслями, но ничего не получилось.
„Что же мне теперь делать? Как я взгляну в глаза отцу и Лёни?“
– Кози! Дядя Кози! – послышались снова крики Фаны.
Силя вышла из оцепенения. В два прыжка выскочила из дому. С растрепавшимися косами, в разорванном платье и сбившемся на затылок белом платочке она, как безумная, перепрыгнув через плетень, понеслась через поле к болоту. Бежала и била себя руками по лицу, щипала за щеки, ничего не видя перед собой.
У лодки она на мгновение приостановилась.
– Силя! Силя!
Она обернулась и увидела бежавших к ней отца и Фану.
Как перепуганная, загнанная косуля, Силя прыгнула в лодку, из лодки – в жижу болота и мгновенно скрылась под водой. Она еще раз показалась на поверхности с раскрытым ртом и, размахивая руками, хотела закричать, ухватиться за лодку, но не смогла и снова ушла под воду…
Когда подбежали Фана и Кози, на взбаламученной поверхности лопались пузыри да с лодки свисала, наполовину погруженная в мутную воду болота, белоснежная косынка. Сили не было.
Силя заблаговременно покрасила яйца, убралась в доме и разостлала поверх рогожи единственный коврик. Лёни зарезал пасхального ягненка и сунул в печь жариться. Кози к празднику купил себе новую такию. Вандё не терпелось надеть наконец новые штаны и рубаху, что подарила ему госпожа Рефия прошлым летом.
В тот вечер все готовились идти к заутрене в церковь святого Трифона. Но Лёни отказался идти. Сколько Силя ни уговаривала брата, он только отшучивался.
– Ты можешь даже не входить в церковь, – говорила она. – Побудешь во дворе.
– А что я буду делать во дворе?
– То, что делают все парни: на девушек поглядишь.
– Зачем?
– Может, тебе какая понравится…
– Нет, не пойду.
– Ты что, жениться совсем не собираешься?
– Вы идите с отцом, возьмите Вандё с собой. А я дома посижу.
Ночь была тихая, звездная, месяц тускло освещал дорогу. С болота поднимался тяжелый запах гнили, доносилась монотонная трель лягушек. Кози, Силя и Вандё присоединились к семейству Уана Ндриу, который шел во главе целой колонны сыновей и невесток, внуков и внучек.
Двор церкви святого Трифона был запружен народом. Внутри яблоку негде было упасть. Кози с трудом отыскал местечко в задних рядах, Силя протиснулась на места для женщин и зажгла свою свечку, а Вандё приложился к иконам и боком-боком выбрался наружу к своим приятелям.
Церковь была ярко освещена, спирало дыхание от духоты. Прихожане, особенно женщины, оживленно переговариваясь друг с другом, подняли такой оглушительный гам, что в ушах звенело. Голос отца Митро, которому было уже под семьдесят, тонул в этом шуме.
– „И вот, сделалось великое землетрясение, ибо Ангел Господен, сошедший с небес, приступив, отвалил камень от двери гроба и сидел на нем; устрашившись его, стерегущие пришли в трепет и стали как мертвые; Ангел же сказал: не бойтесь, ибо знаю, что вы ищете Иисуса распятого; Его нет здесь – Он воскрес, как сказал. Подойдите, посмотрите место, где лежал Господь, и пойдите скорее, скажите ученикам Его, что Он воскрес из мертвых…“
Мужские голоса подхватили хором:
– Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот дарова-а-ав…
– Христос воскрес!
– Христос воскрес!
– Воистину воскрес!
Женщины толкались, стараясь получше разглядеть происходящее.
– О! Гляди, Гафур-бей тут!
– И что ему здесь надо, этому турку…
– Будто не знаешь, – скривив губы, проговорила какая-то старуха. – Высматривает, нет ли какой пташки для него.
– Чтоб его холера побрала!
– Чтоб ему пусто было!
– Чтоб наши беды пали на его голову!
– А вон та толстуха кто?
– Его жена.
– А ей что понадобилось?
– А вон еще одна. У него, у проклятого, две жены, что ли?
– Да это не жена.
– А кто?
Женщины приподнимались на носки и отталкивали одна другую, стараясь рассмотреть знатных господ.
Гафур-бей, его супруга, какой-то господин в очках и с ним дама, все одетые по французской моде, сидели недалеко от священника на скамье, предназначенной для епископа и других высокопоставленных служителей церкви, и внимательно следили за службой. Изящная дама время от времени щелкала фотоаппаратом, висевшим у нее через плечо.
– Да что ж это она, несчастная, делает?
– Что делает. Не видишь, что ли? На карточку нас снимает.
– Здесь, в доме господнем?
– За его высокое величество, короля нашего Зогу Первого, господу помолимся! – тянул отец Митро.
Дама щелкнула аппаратом, наставив его на священника.
– И за светлейших принцесс господу помолимся!
– Аминь!
– Господи помилуй! – вступил хор.
Во дворе церкви крестьяне с пасхальными свечами в руках христосовались друг с другом и тюкались носиками крашеных яичек.
Пробираясь к выходу из церковного притвора, Силя натолкнулась на Гафур-бея и даму с фотоаппаратом. Бей уставился на нее и шепнул что-то даме. Та вскинула аппарат. Силя не успела опустить голову, раздался щелчок.
– Все, сняла тебя на карточку, – засмеялась Валя.
– Вандё, а где отец?
– Погляди, Силя! Я вот этим яичком целых шесть штук раскокал!
– Пошли домой.
– Подожди, я побьюсь с Кичо. Давай, Кичо.
– А оно у тебя настоящее?
– А какое же?
– Ну-ка, дай посмотрю.
Кичо повертел яичко в руках, попробовал его на зуб.
– Я боялся, может, оно у тебя каменное.
– Скажешь тоже! Давай-ка и я твое проверю!
– На, проверяй.
Вандё тоже повертел яичко, попробовал на зубок.
– Ну, подставляй.
– Ладно. Бей.
Вандё ударил по яичку и расстроился.
– Твое треснуло, – обрадовался Кичо, – давай его сюда.
– На, бери. Подумаешь, стану я плакать из-за одного яйца. Я целых шесть штук выиграл. Во, смотри. – Он оттопырил карманы.
Дома Лёни спросил:
– Ну как, сестра, причастилась?
– Да.
– Счастливая ты, все грехи тебе простили, – пошутил он.
– И я причастился! – доложил Вандё.
– И тебе грехи простили?
– А тебе?
– А у меня нет грехов, малыш. Это только у вас!
Миновала пасха, как привычный поворот на долгом и однообразном пути крестьянской жизни.
Потеплело.
Крестьяне начали сев. Еще до света запрягали волов и отправлялись в поле. Возвращались поздно вечером, усталые, измученные, еле волоча ноги.
Через неделю после пасхи, во вторник, Лёни отправился в город. Он взял с собой Вандё – пусть проведет денек со своим приятелем Агимом. Кози уехал в поле. Управившись с делами по дому, Силя уселась на рогожу и принялась латать одежду. Солнце припекало, но в лачуге было прохладно. День стоял тихий. Жаркую тишину изредка нарушали своим кудахтаньем куры. Через оконце в лачугу падали косые лучи солнца, в них роились мириады пылинок. Издалека доносились размеренные удары кузнечного молота. Силя шила, а мысли ее были далеко. Она прослышала, что отец собирается устраивать ее помолвку, и гадала, за кого же ее выдадут. За молодого или за старика? А зачем ей выходить замуж? На кого она оставит отца, братьев? Как они тут будут без нее? Лучше бы Лёни первый женился и привел в дом жену.
Вдруг кто-то загородил окно, и на мгновение в комнате стало темно.
Силя подняла голову.
Никого.
Она снова принялась за работу.
У входа послышались шаги.
– Это ты, отец?
Никто не ответил. Она услышала скрежет задвигаемого засова на входной двери, хотела встать и посмотреть, кто там, но застыла на месте от неожиданности: в дверях стоял Гафур-бей. Он загородил дверной проем своим массивным телом и как-то странно смотрел на нее.
Она замерла, стоя на коленях. Шитье и игла выпали у нее из рук.
– Не бойся, Силя!
Она вздрогнула. Он даже знает, как ее зовут!
– А где Кози?
Она не ответила. Увидев, что он отошел от двери, она вскочила и кинулась к выходу.
– Я позову его, – сказала она, стараясь казаться спокойной. Сердце у нее билось, как птица в клетке.
– Не надо. Останься тут.
– Пустите, я пойду.
– Останься! У меня к тебе дело.
Схватив за руку, он притянул ее к себе. Она обмерла от ужаса.
– Послушай, Силя, – мягко проговорил он, отпуская ее. – Я принес тебе фотографию. Помнишь, тебя сфотографировала та итальянка, на пасху? Смотри, как ты хорошо получилась!
Она попятилась, а он, протягивая фотографию, надвигался на нее. Она прижалась спиной к стене. Дальше пятиться было некуда.
– Почему же ты не берешь? Возьми, я принес ее тебе.
Она не шелохнулась.
– Ну чего ты испугалась, глупышка? Я ведь тебя люблю. Как увидел тебя, ни о ком и думать не могу. Ты разве не поняла, почему я тут всю зиму пробыл. Ну, не упрямься.
Он схватил ее за руки и притянул к себе.
– Пустите меня! Пустите! – вскрикнула она.
– Нет уж, теперь ты у меня в руках! – Он стал покрывать поцелуями ее щеки, волосы, шею.
Силя вырывалась изо всех сил. В отчаянии она колотила его своими слабыми кулачками, но он даже не почувствовал ударов. Побагровев, он пытался обхватить ее. Она хотела закричать, но почему-то не смогла выдавить ни звука. Он повалил ее на рогожу. Она задохнулась, в глазах потемнело, все закружилось…
Когда она очнулась и увидела, что лежит на рогоже, то не сразу поняла, что произошло. Почерневшая солома крыши кружилась перед глазами, потом она перестала кружиться, и Силе подумалось, что ей приснился кошмарный сон, но внезапно ее пронзила боль, какую она никогда прежде не испытывала.
Она встала на колени, увидела свои голые ноги, порванное платье и нижнюю рубашку. Быстрым движением она прикрыла ноги и тут только осознала случившееся. С пронзительным криком, словно в сердце ей вонзили нож, она закрыла лицо руками и отчаянно зарыдала…
Она не слышала, как снова вошел бей. Присев возле нее, он начал гладить ее волосы:
– Не плачь, глупышка. Зачем плакать? Я буду заботиться о тебе. Ты теперь моя. Я сделаю тебя госпожой. Увезу из этой гнилой лачуги. Будешь жить у меня. Захочешь, в Тирану отвезу. Я тебя на руках буду носить. А с отцом твоим я договорюсь… Не беспокойся.
Услышав об отце, Силя перестала рыдать. Повернувшись к бею, она что было мочи толкнула его. Опешив от неожиданности, бей повалился навзничь.
– Ах ты проклятый! – закричала Силя, сжимая толстую шею бея. Она рывком наклонилась и хотела вонзиться зубами ему в горло, но бей извернулся, и ее зубы впились ему в щеку.
Бей взвыл от боли, схватил ее обеими руками за волосы и отшвырнул от себя.
– Звереныш! – выкрикнул он, поднимаясь. – Вот тебе! – и ударил ее ногой.
Она отлетела в сторону и, сжавшись в комок, рухнула на пол, уткнувшись лицом в ладони.
– Силя! Силя! – послышался вдруг детский голос.
Бей бросился вон из дома и во дворе чуть не налетел на Фану, внучку Уана. Девочка отскочила и, удивленная, посмотрела, как он торопливо отвязал коня, одним прыжком вскочил на него, хлестнул нагайкой и, перемахнув через плетень, ускакал по узкой улочке. Девочка бросилась в дом.
– Силя!
На пороге она резко остановилась, прижав руки к груди.
– Что с тобой?
Она кинулась к Силе и хотела помочь ей подняться, но Силя вдруг так пронзительно закричала, что Фана испугалась; никак не ожидала она такого от спокойной и кроткой, как ягненок, девушки.
– Уйди! Уйди! Оставь меня!
Фана еще больше ужаснулась, увидев искаженное лицо Сили и ее растрепавшиеся волосы. Она опрометью бросилась из дому рассказать кому-нибудь о случившемся.
– Кози! Эй, Кози!
Ее крики затихли в отдалении.
Силя поднялась, попыталась собраться с мыслями, но ничего не получилось.
„Что же мне теперь делать? Как я взгляну в глаза отцу и Лёни?“
– Кози! Дядя Кози! – послышались снова крики Фаны.
Силя вышла из оцепенения. В два прыжка выскочила из дому. С растрепавшимися косами, в разорванном платье и сбившемся на затылок белом платочке она, как безумная, перепрыгнув через плетень, понеслась через поле к болоту. Бежала и била себя руками по лицу, щипала за щеки, ничего не видя перед собой.
У лодки она на мгновение приостановилась.
– Силя! Силя!
Она обернулась и увидела бежавших к ней отца и Фану.
Как перепуганная, загнанная косуля, Силя прыгнула в лодку, из лодки – в жижу болота и мгновенно скрылась под водой. Она еще раз показалась на поверхности с раскрытым ртом и, размахивая руками, хотела закричать, ухватиться за лодку, но не смогла и снова ушла под воду…
Когда подбежали Фана и Кози, на взбаламученной поверхности лопались пузыри да с лодки свисала, наполовину погруженная в мутную воду болота, белоснежная косынка. Сили не было.
XI
Лёни возвращался из города в прекрасном настроении. Дорогой он весело подшучивал над Вандё.
– Эх ты, герой! Идем-то всего два часа, а ты уже устал.
– Я? Да я совсем и не устал!
– Что ж ты тогда плетешься? Я вижу, ты еле ноги передвигаешь. Давай понесу сумку.
– Не дам. Хочешь, побегу бегом?
– Нет, давай руку.
Вандё тоже был доволен. Он полдня пробродил по городу с Агимом; они ели мороженое, залезли в чей-то автомобиль, и Агим показал ему руль, включение и тормоза. После обеда они с Лёни походили по базару и купили Силе зеркальце, и Вандё нашел, что оно намного красивее того, что было у них дома.
Они вошли в деревню, когда солнце уже садилось. Навстречу им попался пожилой крестьянин, увидел, как они пересмеиваются, хмуро покачал головой и тяжело вздохнул.
– Ну как, сынки, вернулись?
– Вернулись, джа Наси.
Он опять покачал головой и вздохнул.
– Эх жизнь, жизнь…
Лёни не понял, что он имел в виду.
Потом им повстречалась Валя, сноха Уана. Она была в трауре. Валя кинулась к Вандё и с плачем стала его целовать. Лёни подумал, что она заплакала, вспомнив, наверно, кого-нибудь из своих детей – у нее умерло уже несколько, – и в душе у него не зародилось никаких подозрений. Но вот еще две женщины, тоже в черном, почему-то бросились к Вандё со слезами и поцелуями. Сначала они вроде хотели что-то сказать Лёни, но, не выдержав, разрыдались. Лёни встревожился: женщины появились из переулка, где находился его дом.
„Что-то случилось“. От предчувствия тревожно забилось сердце.
К нему спешил Пилё Нуши.
– Вернулся, Лёни?
– Что случилось, Пилё?
Лёни пытался заглянуть Пилё в глаза, но тот потупил взгляд.
– Слушай, Лёни. Ты уже взрослый. В этом мире всякое бывает… Задержи Вандё, не пускай его туда…
Показалась Лёни, дочь Пилё. Хотела было поздороваться, но, подойдя к ним, вдруг закрыла лицо руками и заплакала навзрыд.
– Говори, Пилё, что случилось?
Лёни был уверен теперь, что стряслась беда, и от зловещей уверенности он словно оцепенел, в голове не было ни одной мысли, только сердце колотилось так, что, казалось, вздрагивает вся грудная клетка. Пилё стоял с сокрушенным видом, не решаясь выговорить страшные слова.
– Эх ты, герой! Идем-то всего два часа, а ты уже устал.
– Я? Да я совсем и не устал!
– Что ж ты тогда плетешься? Я вижу, ты еле ноги передвигаешь. Давай понесу сумку.
– Не дам. Хочешь, побегу бегом?
– Нет, давай руку.
Вандё тоже был доволен. Он полдня пробродил по городу с Агимом; они ели мороженое, залезли в чей-то автомобиль, и Агим показал ему руль, включение и тормоза. После обеда они с Лёни походили по базару и купили Силе зеркальце, и Вандё нашел, что оно намного красивее того, что было у них дома.
Они вошли в деревню, когда солнце уже садилось. Навстречу им попался пожилой крестьянин, увидел, как они пересмеиваются, хмуро покачал головой и тяжело вздохнул.
– Ну как, сынки, вернулись?
– Вернулись, джа Наси.
Он опять покачал головой и вздохнул.
– Эх жизнь, жизнь…
Лёни не понял, что он имел в виду.
Потом им повстречалась Валя, сноха Уана. Она была в трауре. Валя кинулась к Вандё и с плачем стала его целовать. Лёни подумал, что она заплакала, вспомнив, наверно, кого-нибудь из своих детей – у нее умерло уже несколько, – и в душе у него не зародилось никаких подозрений. Но вот еще две женщины, тоже в черном, почему-то бросились к Вандё со слезами и поцелуями. Сначала они вроде хотели что-то сказать Лёни, но, не выдержав, разрыдались. Лёни встревожился: женщины появились из переулка, где находился его дом.
„Что-то случилось“. От предчувствия тревожно забилось сердце.
К нему спешил Пилё Нуши.
– Вернулся, Лёни?
– Что случилось, Пилё?
Лёни пытался заглянуть Пилё в глаза, но тот потупил взгляд.
– Слушай, Лёни. Ты уже взрослый. В этом мире всякое бывает… Задержи Вандё, не пускай его туда…
Показалась Лёни, дочь Пилё. Хотела было поздороваться, но, подойдя к ним, вдруг закрыла лицо руками и заплакала навзрыд.
– Говори, Пилё, что случилось?
Лёни был уверен теперь, что стряслась беда, и от зловещей уверенности он словно оцепенел, в голове не было ни одной мысли, только сердце колотилось так, что, казалось, вздрагивает вся грудная клетка. Пилё стоял с сокрушенным видом, не решаясь выговорить страшные слова.