Страница:
III
Накануне Нового года всю тюрьму охватил вдруг игорный азарт. Заключенные собирались группами, рассаживались по-турецки на рогожах, и начиналась игра. Играли в карты, старые и засаленные, или в кости. Часто вспыхивали ссоры по самому пустяковому поводу. Иногда они перерастали в грубую перебранку, в драку, но игорная лихорадка не ослабевала.
Однажды вечером даже "политики" не устояли и затеяли игру в карты. Кто-то принес новую колоду, быстро составили партию. Хаки, Хамди и адвокат остались понаблюдать. Лёни, который ничего не смыслил в игре, считал зазорным даже следить за игрой. Ему казалось странным, что такие серьезные люди ведут себя как дети, ссорясь по пустякам.
– Какая все же дрянь эти карты! – сказал Хаки, когда им надоело наблюдать и они вышли из камеры.
– Время надо как-то убить, вот и играют, – сказал адвокат.
– Если тебе не нравится, зачем же ты сидишь и смотришь? – спросил Хайдар.
– А меня не игра интересует, а игроки.
– Чем же? – спросил адвокат.
– В игре человек проявляет свой характер.
– Поясни-ка.
– Человек вообще лучше всего раскрывается, когда его постигает неудача. Обрати внимание, как по-разному ведут себя люди. Слабый теряется, приходит в отчаяние, надоедает всем своими жалобами и нытьем, просит, чтоб его пожалели. Другой, наоборот, становится несносным, заводит ссоры, обвиняя всех подряд. Некоторые клянут судьбу. И только тем, кто умеет владеть собой, удается сохранить душевное равновесие и присутствие духа.
– Ну а карты тут при чем? – снова спросил адвокат.
– Азартная игра что-то вроде лаборатории, где очень удобно изучать характеры. Присмотрись, как они ведут себя. Один поминутно раздражается и превращает игру в скучную перебранку, хотя начинал ради развлечения. Другой сидит как в воду опущенный и своим видом портит всем настроение. У третьего такое грозное выражение лица, что ему не осмелишься и слова сказать. Четвертый принимается жаловаться на судьбу и ругать тех, кто сзади заглядывает ему в карты, будто от них все невезенье. И очень редко встретишь такого, кто лишен всех этих недостатков, так же редко, как и людей, которые, даже проиграв, не слишком расстраиваются, смеются и шутят как ни в чем не бывало. Эти немногие знают, что тот, кто не умеет стойко переносить поражение, не сумеет насладиться и победой.
– А ты что думаешь? – обратился адвокат к Хайдару.
– Он прав.
– То, что ты говоришь, звучит утешительно. Мы вот тут сидим, значит, поражение потерпели.
– Вот и надо быть твердыми, – решительно заявил Хэмди. – Ничего, придет и наше время, и победа придет, правда, Хайдар?
– Придет, Хамди, придет.
– Долго это не может продолжаться, – снова заговорил Хаки. – Никто не давал Албанию на откуп Ахмету Зогу.
– А он меж тем династию собирается создать, хочет закрепить свою власть, – заметил адвокат.
– Поздно спохватился. Албания-то вся уже распродана. Обратите внимание, что он делает. Вымогает деньги у торговцев и акционерных компаний, вроде как в подарок. Компания "СИТА" дала ему, например, пятьдесят тысяч франков, компания в Селенице – двадцать тысяч, "ЕИАА" – десять тысяч. Ведет себя, прямо как султаны в прежние времена. Разве человек, уверенный в своей власти, станет так действовать? Он понимает, что долго не продержится, вот и старается ухватить побольше.
– Он же объявил, что эти деньги пойдут на приюты.
– Басни. Они уплывут в швейцарские и лондонские банки, как и те миллионы, что он уже успел награбить в Албании.
– Неужто прямо так в открытую и обманывают? – удивился Хайдар.
– Да ведь для Ахмета Зогу народ вроде ребенка. Уже лет десять – пятнадцать прошло, а он все повторяет свои старые обещания, даже одними и теми же словами. Ему и невдомек, что ребенок уже вырос, возмужал и терпеть не может, когда с ним обращаются как с младенцем. Это оскорбляет его. Ахмет Зогу при всей своей тупости иногда и сам понимает это, но иначе поступать он просто не может, ведь только этим и держится. Вместо того чтобы дать народу то, что тот требует: хлеба, работы, свободу, – он издевается над ним. Теперь вот дарит ему, видите ли, королевскую династию, мол, это ему на благо. А то народу не все равно, на ком изволит жениться его высокое величество!
– На таких баснях долго не продержишься, – сказал Хамди.
– Ясное дело. Они же с каждым днем сами себя разоблачают, но однажды переполнится чаша терпения и народ поднимется, вот тогда держись!
– Интересно, а что сейчас поделывает Леле? – проговорил адвокат.
– Какая Леле?
– Бывшая невеста Ахмета Зогу, дочь Шефтета Верляци.
– Чего это ты о ней вспомнил?
– Да так, вспомнилось что-то. Когда Зогу ее бросил, газеты писали, будто она поклялась, что больше никогда никого не полюбит.
– Поклялась, как же, – засмеялся Хаки. – Да она через месяц ровно вышла замуж за другого.
Весть о скором браке его высокого величества вызвала радость среди заключенных, оживив в очередной раз надежды на амнистию.
– Теперь-то уж наверняка.
– Это точно! Если не теперь, так когда же еще!
– Когда свадьба?
– Двадцать седьмого апреля.
– Через два месяца!
– Чепуха! Не будет никаких амнистий! – сердился Хаки. – Ждать у моря погоды, вот как это называется.
– Ну почему не будет? – вмешался адвокат. – Такое событие в жизни Зогу, он просто обязан объявить амнистию.
– Обязан, да не сделает. Ему это совершенно ни к чему.
– Сам посадил нас за решетку, зачем же ему нас выпускать, мало ему без нас хлопот, что ли? – сказал Хайдар.
– К нам в деревню однажды заявился жандарм, – начал Тими, молча слушавший разговор. – Собирает он крестьян и говорит: "Вы, мужичье, а ну-ка, отвечайте, можете вы пёр… в честь его высокого величества или не можете?" – "Можем, как не смочь!" – "Что?! На его высокое величество?" Тут уж кто-то бормочет: "Нет, не будем". – "Ага, значит, не будете!" И так плохо, и так нехорошо. Вот и нам тоже, как ни поверни – все плохо. А ждем все же помилования.
Однажды вечером даже "политики" не устояли и затеяли игру в карты. Кто-то принес новую колоду, быстро составили партию. Хаки, Хамди и адвокат остались понаблюдать. Лёни, который ничего не смыслил в игре, считал зазорным даже следить за игрой. Ему казалось странным, что такие серьезные люди ведут себя как дети, ссорясь по пустякам.
– Какая все же дрянь эти карты! – сказал Хаки, когда им надоело наблюдать и они вышли из камеры.
– Время надо как-то убить, вот и играют, – сказал адвокат.
– Если тебе не нравится, зачем же ты сидишь и смотришь? – спросил Хайдар.
– А меня не игра интересует, а игроки.
– Чем же? – спросил адвокат.
– В игре человек проявляет свой характер.
– Поясни-ка.
– Человек вообще лучше всего раскрывается, когда его постигает неудача. Обрати внимание, как по-разному ведут себя люди. Слабый теряется, приходит в отчаяние, надоедает всем своими жалобами и нытьем, просит, чтоб его пожалели. Другой, наоборот, становится несносным, заводит ссоры, обвиняя всех подряд. Некоторые клянут судьбу. И только тем, кто умеет владеть собой, удается сохранить душевное равновесие и присутствие духа.
– Ну а карты тут при чем? – снова спросил адвокат.
– Азартная игра что-то вроде лаборатории, где очень удобно изучать характеры. Присмотрись, как они ведут себя. Один поминутно раздражается и превращает игру в скучную перебранку, хотя начинал ради развлечения. Другой сидит как в воду опущенный и своим видом портит всем настроение. У третьего такое грозное выражение лица, что ему не осмелишься и слова сказать. Четвертый принимается жаловаться на судьбу и ругать тех, кто сзади заглядывает ему в карты, будто от них все невезенье. И очень редко встретишь такого, кто лишен всех этих недостатков, так же редко, как и людей, которые, даже проиграв, не слишком расстраиваются, смеются и шутят как ни в чем не бывало. Эти немногие знают, что тот, кто не умеет стойко переносить поражение, не сумеет насладиться и победой.
– А ты что думаешь? – обратился адвокат к Хайдару.
– Он прав.
– То, что ты говоришь, звучит утешительно. Мы вот тут сидим, значит, поражение потерпели.
– Вот и надо быть твердыми, – решительно заявил Хэмди. – Ничего, придет и наше время, и победа придет, правда, Хайдар?
– Придет, Хамди, придет.
– Долго это не может продолжаться, – снова заговорил Хаки. – Никто не давал Албанию на откуп Ахмету Зогу.
– А он меж тем династию собирается создать, хочет закрепить свою власть, – заметил адвокат.
– Поздно спохватился. Албания-то вся уже распродана. Обратите внимание, что он делает. Вымогает деньги у торговцев и акционерных компаний, вроде как в подарок. Компания "СИТА" дала ему, например, пятьдесят тысяч франков, компания в Селенице – двадцать тысяч, "ЕИАА" – десять тысяч. Ведет себя, прямо как султаны в прежние времена. Разве человек, уверенный в своей власти, станет так действовать? Он понимает, что долго не продержится, вот и старается ухватить побольше.
– Он же объявил, что эти деньги пойдут на приюты.
– Басни. Они уплывут в швейцарские и лондонские банки, как и те миллионы, что он уже успел награбить в Албании.
– Неужто прямо так в открытую и обманывают? – удивился Хайдар.
– Да ведь для Ахмета Зогу народ вроде ребенка. Уже лет десять – пятнадцать прошло, а он все повторяет свои старые обещания, даже одними и теми же словами. Ему и невдомек, что ребенок уже вырос, возмужал и терпеть не может, когда с ним обращаются как с младенцем. Это оскорбляет его. Ахмет Зогу при всей своей тупости иногда и сам понимает это, но иначе поступать он просто не может, ведь только этим и держится. Вместо того чтобы дать народу то, что тот требует: хлеба, работы, свободу, – он издевается над ним. Теперь вот дарит ему, видите ли, королевскую династию, мол, это ему на благо. А то народу не все равно, на ком изволит жениться его высокое величество!
– На таких баснях долго не продержишься, – сказал Хамди.
– Ясное дело. Они же с каждым днем сами себя разоблачают, но однажды переполнится чаша терпения и народ поднимется, вот тогда держись!
– Интересно, а что сейчас поделывает Леле? – проговорил адвокат.
– Какая Леле?
– Бывшая невеста Ахмета Зогу, дочь Шефтета Верляци.
– Чего это ты о ней вспомнил?
– Да так, вспомнилось что-то. Когда Зогу ее бросил, газеты писали, будто она поклялась, что больше никогда никого не полюбит.
– Поклялась, как же, – засмеялся Хаки. – Да она через месяц ровно вышла замуж за другого.
Весть о скором браке его высокого величества вызвала радость среди заключенных, оживив в очередной раз надежды на амнистию.
– Теперь-то уж наверняка.
– Это точно! Если не теперь, так когда же еще!
– Когда свадьба?
– Двадцать седьмого апреля.
– Через два месяца!
– Чепуха! Не будет никаких амнистий! – сердился Хаки. – Ждать у моря погоды, вот как это называется.
– Ну почему не будет? – вмешался адвокат. – Такое событие в жизни Зогу, он просто обязан объявить амнистию.
– Обязан, да не сделает. Ему это совершенно ни к чему.
– Сам посадил нас за решетку, зачем же ему нас выпускать, мало ему без нас хлопот, что ли? – сказал Хайдар.
– К нам в деревню однажды заявился жандарм, – начал Тими, молча слушавший разговор. – Собирает он крестьян и говорит: "Вы, мужичье, а ну-ка, отвечайте, можете вы пёр… в честь его высокого величества или не можете?" – "Можем, как не смочь!" – "Что?! На его высокое величество?" Тут уж кто-то бормочет: "Нет, не будем". – "Ага, значит, не будете!" И так плохо, и так нехорошо. Вот и нам тоже, как ни поверни – все плохо. А ждем все же помилования.
IV
Вехби Лика проснулся в то утро от пушечных выстрелов, возвещавших о начале церемонии. Он надел взятый напрокат фрак и отправился во дворец.
У решетчатых ворот адъютант проверял пригласительные билеты. Перед Вехби Ликой шли двое господ в национальных костюмах. У ступеней мимо них прошагали в две шеренги офицеры в парадных мундирах, при наградах и палашах. В носу защекотало от благоухания одеколона и бриллиантина. Вехби Лика, придя на место, отведенное для журналистов, достал блокнот, чтобы набросать описание зала до начала церемонии.
"Зал широк, просторен, имеет величественный вид, – писал господин Вехби. – По светло-желтым стенам искусно развешаны воинские доспехи, старинное албанское оружие и прекрасные национальные костюмы. Пол устлан дорогими коврами. У стены под большим портретом "Матери нации" поставлен стол, где будет происходить регистрация брака. По обеим сторонам стола – места для членов королевской фамилии. Во всю длину зала, от самого стола и до противоположной стены, в две шеренги выстроились офицеры, образовав широкий проход. И прямо напротив стола, в дальнем конце зала – место, отведенное для албанских и иностранных журналистов, где я и пишу эти строки".
Господин Вехби раздраженно захлопнул блокнот. Нет, совсем не на этом месте он должен был бы находиться. Ведь обещали же ему когда-то, что помогут подняться по иерархической лестнице, но вот уже двенадцатый год, как он в Албании, а все на той же самой нижней ступеньке: как был жалким газетчиком, так им и остался. Подумать только, всякие бездари и прохвосты будут красоваться на местах, отведенных для членов кабинета, высокопоставленных чиновников и депутатов. Вот где ему следовало бы находиться!
Подняв взгляд, он увидел, что зал быстро заполняется приглашенными. Гости входили непрерывным потоком. Иностранные дипломаты в блестящих, шитых золотом мундирах, при регалиях, их жены в ярких, по последней моде туалетах, сшитых специально к этому случаю, в белых перчатках. Да и местная знать мало чем от них отличалась: элегантные фраки, длинные платья, парадные мундиры, цилиндры, ордена, золотые украшения. В одном углу зала выделялось высшее духовенство, всяк в своем "мундире": черное облачение муфтия,[70] и православного епископа, зеленая чалма главы бекташийской общины[71] широкий красный кушак епископа католической церкви. Господин Вехби записал у себя в блокноте: «Это собрание духовенства символизирует религиозное единение нации».
Албанцами выглядели лишь представители провинции – беи, байрактары. Здесь была настоящая выставка национальных костюмов: белые юбочки горцев, узкие штаны в обтяжку, шаровары на мужчинах, читьяне,[72] длинные цветастые платья на женщинах, красные и белые безрукавки, черные шерстяные жилетки, бусы, мониста из золотых монет, разнообразные телеши – высокие, приплюснутые, с шишечкой, округлые, – яркая мозаика форм и красок. Неподалеку выделялись национальные венгерские костюмы родственников невесты.
– Кто это разговаривает с женой американского посланника? – обратился к господину Вехби его знакомый.
– Не знаешь?
– Нет.
– Это же Ферид-бей Каменица.
– О! Так, значит, и он приехал!
– Как видишь.
– А рядом с ним кто?
– Нуредин-бей Горица.
Двое во фраках уселись за стол регистрации и разложили бумаги.
Господин Вехби записал: "Вице-председатель парламента и председатель высшего апелляционного суда, первый представляет нацию, второй – закон".
– А почему нет председателя парламента господина Пандели Евангели? – опять спросил знакомый.
– Заболел.
– Надо же! Заболеть в такой день!
Из соседнего зала, где расположился духовой оркестр, донесся гимн. Все вытянулись в струнку. В дверях появилась свадебная процессия во главе с министром королевского двора Сотиром Мартини, тем самым, который всегда "направлял" его высокое величество в "деликатных" делах.
Господин Вехби строчил в своем блокноте: "Благородная дочь Венгрии высока ростом, сияет лилейной белизной, сложена, как олимпийская богиня, прекрасна, как нимфа, величава, как сказочная дева… (Вехби Лика поискал еще сравнение, не нашел)… На ней платье из белого креп-сатина. Шлейф несут принцы Хюсен, Салих, Тати и Шерафедин. Его высокое величество в мундире главнокомандующего, при всех регалиях. Можно различить цепь с орденом Аннунциата, ордена Святого Маврикия и Лазаря и орден Карагеоргевича на широкой ленте… Вслед за новобрачными шествует ее королевское высочество под руку с герцогом Бергамским, затем принцесса Адиле с графом Чиано, остальные принцессы, венгерские гости".
Его высокое величество чрезвычайно серьезен, даже угрюм. Он на двадцать лет старше своей невесты.
– Ваше высокое величество, желаете ли вы взять в жены ее сиятельство графиню Джеральдину Апонюи? – гнусаво прозвучал в наступившей тишине голос вице-председателя парламента.
– Да.
– Желает ли ваше сиятельство взять в мужья его высокое величество?
– Да.
– Именем закона объявляю…
Конец фразы потонул в громе аплодисментов. В соседнем зале грянул оркестр. "Словно сокол, словно лев, словно орел…" – прямо не гимн, а зоологический сад.
С улицы доносится артиллерийский салют, звон колоколов и выкрики муэдзинов.
Новобрачные покидают зал.
Приглашенные беспорядочно толпятся у выхода, стремясь протиснуться вперед.
Вехби Лика бежит вниз по лестнице.
– Прошу вас, господин министр…
– Я вас слушаю…
– Не могли бы вы мне сообщить, какие подарки получены его высоким величеством из зарубежных стран?
Сотир Мартини недовольно морщится, но все же начинает перечислять подарки. Господин Вехби, повторяя вслух, записывает.
– От Венгрии, родины невесты, четыре белых рысака и коляска, два больших ковра из Греции, от господина Муссолини четыре бронзовые вазы, автомобиль марки "мерседес" от канцлера Гитлера…
Во дворе гости из провинций, образовав круг, отплясывают народный танец.
Вехби Лика сунул блокнот в карман и решительным шагом направился к Нуредин-бею, спускавшемуся по ступеням рука об руку с Ферид-беем.
– Здравствуйте, Нуредин-бей!
– Здравствуйте, Вехби-эфенди!
– Как вам понравилась церемония?
– Великолепно.
– Воистину великолепно. Я так взволнован. Ах, извините! Добро пожаловать, Ферид-бей!
Ферид-бей вопросительно взглянул на него и повернулся к Нуредин-бею.
– Позвольте, Ферид-бей, представить вам известного албанского журналиста господина Вехби Лику.
Ферид-бей протянул ему кончики пальцев.
– Я не имею обыкновения читать албанские газеты, бросаю в корзину, но о вас я слышал. Даже что-то читал из ваших репортажей.
– Благодарю вас. Как вам понравилась церемония?
– Неплохо.
– Королева – необыкновенная красавица.
– Признаться, я не питаю особой склонности к красивым женщинам.
– Почему же?
– У красивой женщины, как правило, скверный характер и отвратительное поведение. С самого раннего детства все с ней носятся – как же, красавица, – вот она и начинает мнить о себе бог знает что. Отсюда все зло. Она вырастает спесивой, капризной, легкомысленной пустышкой. Для ее подруг это становятся очевидным уже в трехлетием возрасте, ну а для мужей – в трехсотлетнем.
– Но ведь бывают исключения, Ферид-бей.
– Несомненно. Исключение составляют только холостяки, такие, как мы с вами, Вехби-эфенди.
– Я имел в виду красивых женщин, Ферид-бей. Вот, например, ее высокое величество выгодно отличается от прочих красавиц.
– Разумеется. Отличие состоит именно в том, что она именуется ее высоким величеством.
Нуредин-бей досадливо нахмурился. Ферид-бей никак не может обойтись без своих шуточек и намеков. Ради них он готов на все, у этого человека нет ничего святого. И если в Америке все сходило ему с рук, то здесь такие остроты доведут его до беды. Не увести ли его отсюда?
– Что здесь происходит?
– Танцуют, Ферид-бей, – объяснил Вехби Лика.
Несколько южан, сцепившись за руки, отплясывали под музыку народного оркестра. Танцор, ведущий за собой цепочку, взмахивал платком и время от времени вскрикивал, круто поворачиваясь на месте, так, что разлеталась веером его белая юбочка.
– Кто это?
– Гафур-бей Колоньяри.
– А что за шрам у него на лбу?
– Старая история, Ферид-бей. Один крестьянин его ранил.
– Да что вы! С каких пор в Албании крестьяне стали поднимать руку на беев?
– Ну, такое случается редко, Ферид-бей. Его за это строго наказали.
– Казнили?
– Нет. Посадили в тюрьму, по закону.
– Какой тут может быть закон! А за что он его?
– Вопрос чести.
– Чудеса! Вы действительно думаете, что у мужиков есть какое-то понятие о чести?
Танец кончился, все расступились, образовав широкий круг. Какой-то офицер принес стул. За ним появился долговязый усатый горец в народном костюме, уселся на стул и ударил по струнам чифтели.[73] Потом, вдруг испустив пронзительное и протяжное «хэ-э-эй», запел:
– Наверно, и разбойничьи песни так начинаются, – заметил Ферид-бей.
– Фишта, наш знаменитый поэт, тоже использовал этот прием.
– Это в духе народной поэзии.
– Вот именно. Так можешь смело петь о любом из нас, и не ошибешься, ведь не родится же второй такой, как я или как вы, например. А как называется инструмент?
– Чифтели.
– Иностранное слово?
– Нет, албанское. От слова "чифт" – "пара". У него только две струны.
– А "чифт" – вроде турецкое слово.
Певца сменили несколько южан в тюляфах с шишечками на макушке. Склонившись голова к голове, они запели без музыкального сопровождения:
– Вам действительно нравится?
– Ничуть. Я говорю пленяет в том смысле, что, когда эту песню слушаешь, кажется, будто она никогда не кончится. Зато какое чувствуешь облегчение, когда она все-таки кончается, прямо как будто разрываешь оковы, выходишь на свободу. Вот я и говорю – пленяет.
– Может, пойдем, Ферид-бей?
– Пошли.
– До свидания, Вехби-эфенди!
– До свидания!
Вехби Лика остался стоять, поглядывая по сторонам, не встретится ли еще какой "деятель", у которого можно было бы вырвать словечко для газеты. Кто-то взял его за локоть.
– О, здравствуйте, падре!
– Здравствуйте!
– Как вам понравилась церемония?
– Превосходно! Не могли бы вы напечатать мое стихотворение, посвященное этому событию?
– С удовольствием!
– Благодарю вас. Вот оно.
Патер Филипп сунул ему в руку листок бумага и исчез. Вехби-эфенди с любопытством прочел:
У решетчатых ворот адъютант проверял пригласительные билеты. Перед Вехби Ликой шли двое господ в национальных костюмах. У ступеней мимо них прошагали в две шеренги офицеры в парадных мундирах, при наградах и палашах. В носу защекотало от благоухания одеколона и бриллиантина. Вехби Лика, придя на место, отведенное для журналистов, достал блокнот, чтобы набросать описание зала до начала церемонии.
"Зал широк, просторен, имеет величественный вид, – писал господин Вехби. – По светло-желтым стенам искусно развешаны воинские доспехи, старинное албанское оружие и прекрасные национальные костюмы. Пол устлан дорогими коврами. У стены под большим портретом "Матери нации" поставлен стол, где будет происходить регистрация брака. По обеим сторонам стола – места для членов королевской фамилии. Во всю длину зала, от самого стола и до противоположной стены, в две шеренги выстроились офицеры, образовав широкий проход. И прямо напротив стола, в дальнем конце зала – место, отведенное для албанских и иностранных журналистов, где я и пишу эти строки".
Господин Вехби раздраженно захлопнул блокнот. Нет, совсем не на этом месте он должен был бы находиться. Ведь обещали же ему когда-то, что помогут подняться по иерархической лестнице, но вот уже двенадцатый год, как он в Албании, а все на той же самой нижней ступеньке: как был жалким газетчиком, так им и остался. Подумать только, всякие бездари и прохвосты будут красоваться на местах, отведенных для членов кабинета, высокопоставленных чиновников и депутатов. Вот где ему следовало бы находиться!
Подняв взгляд, он увидел, что зал быстро заполняется приглашенными. Гости входили непрерывным потоком. Иностранные дипломаты в блестящих, шитых золотом мундирах, при регалиях, их жены в ярких, по последней моде туалетах, сшитых специально к этому случаю, в белых перчатках. Да и местная знать мало чем от них отличалась: элегантные фраки, длинные платья, парадные мундиры, цилиндры, ордена, золотые украшения. В одном углу зала выделялось высшее духовенство, всяк в своем "мундире": черное облачение муфтия,[70] и православного епископа, зеленая чалма главы бекташийской общины[71] широкий красный кушак епископа католической церкви. Господин Вехби записал у себя в блокноте: «Это собрание духовенства символизирует религиозное единение нации».
Албанцами выглядели лишь представители провинции – беи, байрактары. Здесь была настоящая выставка национальных костюмов: белые юбочки горцев, узкие штаны в обтяжку, шаровары на мужчинах, читьяне,[72] длинные цветастые платья на женщинах, красные и белые безрукавки, черные шерстяные жилетки, бусы, мониста из золотых монет, разнообразные телеши – высокие, приплюснутые, с шишечкой, округлые, – яркая мозаика форм и красок. Неподалеку выделялись национальные венгерские костюмы родственников невесты.
– Кто это разговаривает с женой американского посланника? – обратился к господину Вехби его знакомый.
– Не знаешь?
– Нет.
– Это же Ферид-бей Каменица.
– О! Так, значит, и он приехал!
– Как видишь.
– А рядом с ним кто?
– Нуредин-бей Горица.
Двое во фраках уселись за стол регистрации и разложили бумаги.
Господин Вехби записал: "Вице-председатель парламента и председатель высшего апелляционного суда, первый представляет нацию, второй – закон".
– А почему нет председателя парламента господина Пандели Евангели? – опять спросил знакомый.
– Заболел.
– Надо же! Заболеть в такой день!
Из соседнего зала, где расположился духовой оркестр, донесся гимн. Все вытянулись в струнку. В дверях появилась свадебная процессия во главе с министром королевского двора Сотиром Мартини, тем самым, который всегда "направлял" его высокое величество в "деликатных" делах.
Господин Вехби строчил в своем блокноте: "Благородная дочь Венгрии высока ростом, сияет лилейной белизной, сложена, как олимпийская богиня, прекрасна, как нимфа, величава, как сказочная дева… (Вехби Лика поискал еще сравнение, не нашел)… На ней платье из белого креп-сатина. Шлейф несут принцы Хюсен, Салих, Тати и Шерафедин. Его высокое величество в мундире главнокомандующего, при всех регалиях. Можно различить цепь с орденом Аннунциата, ордена Святого Маврикия и Лазаря и орден Карагеоргевича на широкой ленте… Вслед за новобрачными шествует ее королевское высочество под руку с герцогом Бергамским, затем принцесса Адиле с графом Чиано, остальные принцессы, венгерские гости".
Его высокое величество чрезвычайно серьезен, даже угрюм. Он на двадцать лет старше своей невесты.
– Ваше высокое величество, желаете ли вы взять в жены ее сиятельство графиню Джеральдину Апонюи? – гнусаво прозвучал в наступившей тишине голос вице-председателя парламента.
– Да.
– Желает ли ваше сиятельство взять в мужья его высокое величество?
– Да.
– Именем закона объявляю…
Конец фразы потонул в громе аплодисментов. В соседнем зале грянул оркестр. "Словно сокол, словно лев, словно орел…" – прямо не гимн, а зоологический сад.
С улицы доносится артиллерийский салют, звон колоколов и выкрики муэдзинов.
Новобрачные покидают зал.
Приглашенные беспорядочно толпятся у выхода, стремясь протиснуться вперед.
Вехби Лика бежит вниз по лестнице.
– Прошу вас, господин министр…
– Я вас слушаю…
– Не могли бы вы мне сообщить, какие подарки получены его высоким величеством из зарубежных стран?
Сотир Мартини недовольно морщится, но все же начинает перечислять подарки. Господин Вехби, повторяя вслух, записывает.
– От Венгрии, родины невесты, четыре белых рысака и коляска, два больших ковра из Греции, от господина Муссолини четыре бронзовые вазы, автомобиль марки "мерседес" от канцлера Гитлера…
Во дворе гости из провинций, образовав круг, отплясывают народный танец.
Вехби Лика сунул блокнот в карман и решительным шагом направился к Нуредин-бею, спускавшемуся по ступеням рука об руку с Ферид-беем.
– Здравствуйте, Нуредин-бей!
– Здравствуйте, Вехби-эфенди!
– Как вам понравилась церемония?
– Великолепно.
– Воистину великолепно. Я так взволнован. Ах, извините! Добро пожаловать, Ферид-бей!
Ферид-бей вопросительно взглянул на него и повернулся к Нуредин-бею.
– Позвольте, Ферид-бей, представить вам известного албанского журналиста господина Вехби Лику.
Ферид-бей протянул ему кончики пальцев.
– Я не имею обыкновения читать албанские газеты, бросаю в корзину, но о вас я слышал. Даже что-то читал из ваших репортажей.
– Благодарю вас. Как вам понравилась церемония?
– Неплохо.
– Королева – необыкновенная красавица.
– Признаться, я не питаю особой склонности к красивым женщинам.
– Почему же?
– У красивой женщины, как правило, скверный характер и отвратительное поведение. С самого раннего детства все с ней носятся – как же, красавица, – вот она и начинает мнить о себе бог знает что. Отсюда все зло. Она вырастает спесивой, капризной, легкомысленной пустышкой. Для ее подруг это становятся очевидным уже в трехлетием возрасте, ну а для мужей – в трехсотлетнем.
– Но ведь бывают исключения, Ферид-бей.
– Несомненно. Исключение составляют только холостяки, такие, как мы с вами, Вехби-эфенди.
– Я имел в виду красивых женщин, Ферид-бей. Вот, например, ее высокое величество выгодно отличается от прочих красавиц.
– Разумеется. Отличие состоит именно в том, что она именуется ее высоким величеством.
Нуредин-бей досадливо нахмурился. Ферид-бей никак не может обойтись без своих шуточек и намеков. Ради них он готов на все, у этого человека нет ничего святого. И если в Америке все сходило ему с рук, то здесь такие остроты доведут его до беды. Не увести ли его отсюда?
– Что здесь происходит?
– Танцуют, Ферид-бей, – объяснил Вехби Лика.
Несколько южан, сцепившись за руки, отплясывали под музыку народного оркестра. Танцор, ведущий за собой цепочку, взмахивал платком и время от времени вскрикивал, круто поворачиваясь на месте, так, что разлеталась веером его белая юбочка.
– Кто это?
– Гафур-бей Колоньяри.
– А что за шрам у него на лбу?
– Старая история, Ферид-бей. Один крестьянин его ранил.
– Да что вы! С каких пор в Албании крестьяне стали поднимать руку на беев?
– Ну, такое случается редко, Ферид-бей. Его за это строго наказали.
– Казнили?
– Нет. Посадили в тюрьму, по закону.
– Какой тут может быть закон! А за что он его?
– Вопрос чести.
– Чудеса! Вы действительно думаете, что у мужиков есть какое-то понятие о чести?
Танец кончился, все расступились, образовав широкий круг. Какой-то офицер принес стул. За ним появился долговязый усатый горец в народном костюме, уселся на стул и ударил по струнам чифтели.[73] Потом, вдруг испустив пронзительное и протяжное «хэ-э-эй», запел:
– Какая прелесть! – воскликнул Вехби Лика.
Сколько будет стоять этот свет,
Не родится второй, как Ахмет!
– Наверно, и разбойничьи песни так начинаются, – заметил Ферид-бей.
– Фишта, наш знаменитый поэт, тоже использовал этот прием.
– Это в духе народной поэзии.
– Вот именно. Так можешь смело петь о любом из нас, и не ошибешься, ведь не родится же второй такой, как я или как вы, например. А как называется инструмент?
– Чифтели.
– Иностранное слово?
– Нет, албанское. От слова "чифт" – "пара". У него только две струны.
– А "чифт" – вроде турецкое слово.
Певца сменили несколько южан в тюляфах с шишечками на макушке. Склонившись голова к голове, они запели без музыкального сопровождения:
– Эта песня может пленить любого, – произнес Ферид-бей.
Э-э-э-э-э!
Будь здоров, наш король,
Да хранит тебя господь!
– Вам действительно нравится?
– Ничуть. Я говорю пленяет в том смысле, что, когда эту песню слушаешь, кажется, будто она никогда не кончится. Зато какое чувствуешь облегчение, когда она все-таки кончается, прямо как будто разрываешь оковы, выходишь на свободу. Вот я и говорю – пленяет.
– Может, пойдем, Ферид-бей?
– Пошли.
– До свидания, Вехби-эфенди!
– До свидания!
Вехби Лика остался стоять, поглядывая по сторонам, не встретится ли еще какой "деятель", у которого можно было бы вырвать словечко для газеты. Кто-то взял его за локоть.
– О, здравствуйте, падре!
– Здравствуйте!
– Как вам понравилась церемония?
– Превосходно! Не могли бы вы напечатать мое стихотворение, посвященное этому событию?
– С удовольствием!
– Благодарю вас. Вот оно.
Патер Филипп сунул ему в руку листок бумага и исчез. Вехби-эфенди с любопытством прочел:
– Давайте, давайте сюда! – насмешливо передразнил Вехби-эфенди.
О заны[74] Вермоша!
Вы, горные оры,[75] хранительницы очага,
Игривые духи тенистых ущелий, пещер,
Вы, нимфы лесные, сюда!..
V
Целую неделю после свадьбы его высокого величества по всей Албании творилось нечто неописуемое: сплошные обеды и ужины, завтраки и коктейли, приемы и банкеты, встречи и проводы… Газетам не хватало страниц, чтобы описать происходящее. Обед во дворце, ужин в городском управлении, soiree[76] в офицерском собрании, банкет в отеле «Интернациональ», вечер в кафе «Зорра». Ужины и обеды устраивались в министерствах, префектурах, субпрефектурах, в общинных управлениях, в отделениях жандармерии, в миссиях, консульствах, в кофейнях, в домах у беев и аг…
После зимнего наводнения Албанию захлестнул весенний разлив шампанского и пива. Но на сей раз "пострадавшей" оказалась "элита" страны: министры, сановники, депутаты, префекты, субпрефекты, офицеры, журналисты, торговцы, богачи, знать. Они вставали и ложились хмельные, а если и трезвели немного, то ровно настолько, чтобы разузнать, где следующий прием и как раздобыть приглашение. Они уверяли, что даже сам король не прочь угоститься на даровщинку, а потому вперед! Не пропустим ни одного "дарового стола"!
Вехби Лика подбил директора управления по делам печати тоже устроить ужин по случаю бракосочетания его высокого величества. Он убедил его, что надо воспользоваться приездом известного албанского журналиста Ферид-бея Каменицы и представить ему "элиту страны". Директор по телефону заказал ужин владельцу отеля "Интернациональ", а расходы велел записать на тот же счет, что и за ужин, устроенный накануне для иностранных журналистов.
– Куда тысяча, туда и сотня, – заключил директор.
– Именно так, – поддакнул Вехби-эфенди, подумав про себя: "Куда сотня, туда и тысяча".
Ему очень хотелось показать высокочтимому гостю, что и в Албании есть свой избранный круг, поэтому, кроме журналистов, он пригласил нескольких молодых писателей, группу преподавателей гимназии – их тогда называли "профессорами" – и достопочтенных духовных пастырей из Шкодры во главе с патером Георгием, национальным поэтом. Однако он не пожаловал. Вместо него приехал патер Филипп.
Ферид-бей Каменица подкатил на машине вместе с Нуредин-беем. Вехби Лика подвел к нему директора и некоторых гостей.
– Разрешите представить вам патера Филиппа. Я уверен, вы слыхали о нем!
– Очень рад, падре. Я читал ваши стихи. Они мне понравились.
– Мне тоже, господин Ферид, весьма понравились ваши сатирические стихи.
– Эти стишки, падре, я написал спьяну и совсем не думал, что кто-то будет их читать на трезвую голову.
– Ну почему же, Ферид-бей? Стихи прекрасные, такие острые.
– А я и не говорю, что они дрянь, просто рассказал вам, как они были написаны.
– Разрешите представить вам издателя газеты. Он из "молодых".
– Очень рад. А что это за "молодые", господин Вехби?
– Небольшая группа интеллигентов, Ферид-бей. Мы стремимся к духовному пробуждению народа.
– Вы меня удивляете!
– Чем?
– Да ведь, насколько я могу судить, в Албании нет молодых и старых, просто некоторые родились раньше, другие позже, а душой они все сплошь старики.
– Мы говорим так символически, – пояснил Вехби Лика. – "Молодые" – те, которые борются против "стариков". Мы хотим сделать Албанию западной страной.
– Что-то я слышал об этом, только, знаете, мне кажется, что они сразу лезут в генералы, не отведан солдатской каши.
Вехби Лика растерянно замолчал.
– Разрешите представить вам издателя газеты…
– Очень рад! Вы с кем – с молодыми или со стариками?
– Со стариками. Как вы нашли нашу столицу? – поинтересовался издатель, заводя светский разговор и сам себе отвечая: – Тирана становится современным городом.
– Тирана – современный город? – удивленно воскликнул Ферид-бей.
Издатель замер.
– В цивилизованной стране столицу характеризуют три вещи – оригинальная архитектура зданий, система канализации и культурная атмосфера: театры, художественные галереи, известные учебные заведения, где люди искренне и без боязни посвящают себя служению красоте и поискам духовных ценностей. В Тиране же нет и намека на что-либо подобное. Новые здания безобразны. Канализации нет. А что касается культуры, то в Албании, может быть, и слыхали это слово, да только думают, что речь идет о культивировании капусты, которая им уже надоела.
Вехби Лика досадливо поморщился. С эксцентричным беем совершенно невозможно вести светскую беседу. Все вывернет наизнанку.
– Может, и так, Ферид-бей, – вмешался он, – только не забывайте, Тирана всего десять лет назад была деревушкой и…
– Деревушкой и осталась, – перебил его Ферид-бей.
– Но ныне, в славную эпоху нашего августейшего короля, Тирана приобретает столичный вид, – не сдавался Вехби-эфенди, надеясь упоминанием о короле заставить собеседника замолчать. – У нас действительно пока нет величественных зданий, нет канализации, но интеллигенция, которую вы имели в виду, у нас есть. За последнее время в Албании оживилась литературная жизнь…
– Вы меня удивляете, Вехби-эфенди, – не унимался Ферид-бей. – Да не чувствуется здесь никакой литературной жизни. Произведения албанских авторов убоги, переводов нет, а то, что издается, – не литература, а позор.
– Я с вами не согласен, Ферид-бей. Я вас сейчас познакомлю с несколькими молодыми поэтами и писателями, которые…
– Простите, что перебиваю. – Ферид-бей взял издателя под руку. – Вот только посмотрите на ту толстуху, слышите, как она гогочет, кобыла да и только!
– Это моя жена, – сердито пробормотал издатель.
– Очень рад! Такая очаровательная женщина! А кто вон та, блондинка?
– Жена издателя журнала…
– У издателя журнала – и вдруг такая прелестная жена!
– А что тут удивительного?
– Просто издатели журналов обычно люди неглупые.
– Он как раз очень неглупый человек.
– Вы знаете, красивая женщина не должна выходить замуж, так как она принадлежит всему обществу. Прежде чем жениться на красавице, мужчина, если он не дурак, должен хорошо подумать, чтобы потом не жаловаться, если жена явится домой на рассвете или в спальне вдруг обнаружится пара чужих мужских ботинок. К сожалению, об этом как-то не думают, и вместо красавиц незамужними остаются уродины.
– Женщине красота нужнее, чем ум, – заметил Вехби-эфенди. – Ведь у мужчин глаза работают лучше, чем мозги. Разрешите представить вам молодого писателя, – ва ходу перестроился он.
– Очень рад!
Ферид-бей внимательно посмотрел на юношу, его внешность не внушала симпатии – щупл, остролиц, сероглаз, волосы цвета соломы.
– Я читал кое-что из ваших вещей, – заговорил Ферид-бей. – Но скажите, почему вы пишете о таких мелочах?
– Потому что нам не позволено писать о более важном.
Ответ пришелся по вкусу Ферид-бею.
– Верно подмечено, молодой человек, но ведь нынче нужны глубокие произведения – шедевры, так сказать.
– Шедевров не ждите, Ферид-бей.
– Почему же?
– Потому что у нас критиков развелось больше, чем писателей.
– Вы уверены?
– Сейчас только дураки уверены, а умные сомневаются.
Ферид-бей удивился. Острое слово было его коньком, он привык обескураживать собеседников своими ответами. Но вот стоит человек, который по этой части может вполне состязаться с ним. Ферид-бей открыл было рот, собираясь спросить еще о чем-то, но в этот момент Вехби Лика произнес:
– Дон Луидь, редактор католического журнала… Йовани Лима, молодой журналист.
Представив Ферид-бею еще нескольких, Вехби Лика повел наконец всех к столу, усадив маститого гостя, "знаменосца албанской культуры", на почетное место.
Ферид-бей оказался рядом с патером Филиппом и Нуредин-беем. Вехби Лика, как устроитель ужина, занял место во главе стола, напротив расселись издатели со своими женами, остальные разместились кто где.
После зимнего наводнения Албанию захлестнул весенний разлив шампанского и пива. Но на сей раз "пострадавшей" оказалась "элита" страны: министры, сановники, депутаты, префекты, субпрефекты, офицеры, журналисты, торговцы, богачи, знать. Они вставали и ложились хмельные, а если и трезвели немного, то ровно настолько, чтобы разузнать, где следующий прием и как раздобыть приглашение. Они уверяли, что даже сам король не прочь угоститься на даровщинку, а потому вперед! Не пропустим ни одного "дарового стола"!
Вехби Лика подбил директора управления по делам печати тоже устроить ужин по случаю бракосочетания его высокого величества. Он убедил его, что надо воспользоваться приездом известного албанского журналиста Ферид-бея Каменицы и представить ему "элиту страны". Директор по телефону заказал ужин владельцу отеля "Интернациональ", а расходы велел записать на тот же счет, что и за ужин, устроенный накануне для иностранных журналистов.
– Куда тысяча, туда и сотня, – заключил директор.
– Именно так, – поддакнул Вехби-эфенди, подумав про себя: "Куда сотня, туда и тысяча".
Ему очень хотелось показать высокочтимому гостю, что и в Албании есть свой избранный круг, поэтому, кроме журналистов, он пригласил нескольких молодых писателей, группу преподавателей гимназии – их тогда называли "профессорами" – и достопочтенных духовных пастырей из Шкодры во главе с патером Георгием, национальным поэтом. Однако он не пожаловал. Вместо него приехал патер Филипп.
Ферид-бей Каменица подкатил на машине вместе с Нуредин-беем. Вехби Лика подвел к нему директора и некоторых гостей.
– Разрешите представить вам патера Филиппа. Я уверен, вы слыхали о нем!
– Очень рад, падре. Я читал ваши стихи. Они мне понравились.
– Мне тоже, господин Ферид, весьма понравились ваши сатирические стихи.
– Эти стишки, падре, я написал спьяну и совсем не думал, что кто-то будет их читать на трезвую голову.
– Ну почему же, Ферид-бей? Стихи прекрасные, такие острые.
– А я и не говорю, что они дрянь, просто рассказал вам, как они были написаны.
– Разрешите представить вам издателя газеты. Он из "молодых".
– Очень рад. А что это за "молодые", господин Вехби?
– Небольшая группа интеллигентов, Ферид-бей. Мы стремимся к духовному пробуждению народа.
– Вы меня удивляете!
– Чем?
– Да ведь, насколько я могу судить, в Албании нет молодых и старых, просто некоторые родились раньше, другие позже, а душой они все сплошь старики.
– Мы говорим так символически, – пояснил Вехби Лика. – "Молодые" – те, которые борются против "стариков". Мы хотим сделать Албанию западной страной.
– Что-то я слышал об этом, только, знаете, мне кажется, что они сразу лезут в генералы, не отведан солдатской каши.
Вехби Лика растерянно замолчал.
– Разрешите представить вам издателя газеты…
– Очень рад! Вы с кем – с молодыми или со стариками?
– Со стариками. Как вы нашли нашу столицу? – поинтересовался издатель, заводя светский разговор и сам себе отвечая: – Тирана становится современным городом.
– Тирана – современный город? – удивленно воскликнул Ферид-бей.
Издатель замер.
– В цивилизованной стране столицу характеризуют три вещи – оригинальная архитектура зданий, система канализации и культурная атмосфера: театры, художественные галереи, известные учебные заведения, где люди искренне и без боязни посвящают себя служению красоте и поискам духовных ценностей. В Тиране же нет и намека на что-либо подобное. Новые здания безобразны. Канализации нет. А что касается культуры, то в Албании, может быть, и слыхали это слово, да только думают, что речь идет о культивировании капусты, которая им уже надоела.
Вехби Лика досадливо поморщился. С эксцентричным беем совершенно невозможно вести светскую беседу. Все вывернет наизнанку.
– Может, и так, Ферид-бей, – вмешался он, – только не забывайте, Тирана всего десять лет назад была деревушкой и…
– Деревушкой и осталась, – перебил его Ферид-бей.
– Но ныне, в славную эпоху нашего августейшего короля, Тирана приобретает столичный вид, – не сдавался Вехби-эфенди, надеясь упоминанием о короле заставить собеседника замолчать. – У нас действительно пока нет величественных зданий, нет канализации, но интеллигенция, которую вы имели в виду, у нас есть. За последнее время в Албании оживилась литературная жизнь…
– Вы меня удивляете, Вехби-эфенди, – не унимался Ферид-бей. – Да не чувствуется здесь никакой литературной жизни. Произведения албанских авторов убоги, переводов нет, а то, что издается, – не литература, а позор.
– Я с вами не согласен, Ферид-бей. Я вас сейчас познакомлю с несколькими молодыми поэтами и писателями, которые…
– Простите, что перебиваю. – Ферид-бей взял издателя под руку. – Вот только посмотрите на ту толстуху, слышите, как она гогочет, кобыла да и только!
– Это моя жена, – сердито пробормотал издатель.
– Очень рад! Такая очаровательная женщина! А кто вон та, блондинка?
– Жена издателя журнала…
– У издателя журнала – и вдруг такая прелестная жена!
– А что тут удивительного?
– Просто издатели журналов обычно люди неглупые.
– Он как раз очень неглупый человек.
– Вы знаете, красивая женщина не должна выходить замуж, так как она принадлежит всему обществу. Прежде чем жениться на красавице, мужчина, если он не дурак, должен хорошо подумать, чтобы потом не жаловаться, если жена явится домой на рассвете или в спальне вдруг обнаружится пара чужих мужских ботинок. К сожалению, об этом как-то не думают, и вместо красавиц незамужними остаются уродины.
– Женщине красота нужнее, чем ум, – заметил Вехби-эфенди. – Ведь у мужчин глаза работают лучше, чем мозги. Разрешите представить вам молодого писателя, – ва ходу перестроился он.
– Очень рад!
Ферид-бей внимательно посмотрел на юношу, его внешность не внушала симпатии – щупл, остролиц, сероглаз, волосы цвета соломы.
– Я читал кое-что из ваших вещей, – заговорил Ферид-бей. – Но скажите, почему вы пишете о таких мелочах?
– Потому что нам не позволено писать о более важном.
Ответ пришелся по вкусу Ферид-бею.
– Верно подмечено, молодой человек, но ведь нынче нужны глубокие произведения – шедевры, так сказать.
– Шедевров не ждите, Ферид-бей.
– Почему же?
– Потому что у нас критиков развелось больше, чем писателей.
– Вы уверены?
– Сейчас только дураки уверены, а умные сомневаются.
Ферид-бей удивился. Острое слово было его коньком, он привык обескураживать собеседников своими ответами. Но вот стоит человек, который по этой части может вполне состязаться с ним. Ферид-бей открыл было рот, собираясь спросить еще о чем-то, но в этот момент Вехби Лика произнес:
– Дон Луидь, редактор католического журнала… Йовани Лима, молодой журналист.
Представив Ферид-бею еще нескольких, Вехби Лика повел наконец всех к столу, усадив маститого гостя, "знаменосца албанской культуры", на почетное место.
Ферид-бей оказался рядом с патером Филиппом и Нуредин-беем. Вехби Лика, как устроитель ужина, занял место во главе стола, напротив расселись издатели со своими женами, остальные разместились кто где.