Страница:
Человека, зашедшего за белую черту, уже никто не имеет права отговаривать от прыжка в пропасть.
…Мужчина положил портфель на камень, похожий на скамейку, и, повернувшись спиной к зрителям, стал резко и раздражённо разговаривать по телефону. Закончив разговор, он разбил телефон о камни и сел на каменную скамью. Через некоторое время в пропасть полетели пиджак и галстук. Потом он открыл свой портфель, доставал из него какие-то документы, просматривал их, рвал и бросал в пропасть. Затем он встал и, размахнувшись, забросил портфель далеко в море.
– Чур, мой портфель!!! – дико заорал Купа, наглый толстяк из нашего класса.
– Он не долетел!
– Долетел!
Если портфель упал в море, то его можно достать, охранники собирают только то, что упало на берег, – в море они никогда не полезут.
Мужчина в первый раз обернулся назад и сквозь круглые очки с удивлением уставился на спорящих ребят, бронзовых от загара.
– Точно долетел, он его здорово бросил!
– Как же твой! Кто первый доплывёт!
Они побежали к спуску, а я остался лежать на камнях. Солнце пекло не сильно, было тепло и приятно. Самоубийца ещё сколько-то времени постоял, глядя на горизонт и слушая плеск морской волны, повернулся и пошёл обратно к белой черте.
– Я раздумал! – сказал он полицейскому.
Толпа радостно завопила на все голоса. Теперь ему предстояло пройти экзекуцию. Того, кто пересёк белую черту, но не прыгнул в пропасть, а вернулся обратно, публично бьют плетьми по спине и по голой заднице. Их фото непременно появляется во многих газетах, а в паспорте делается позорная отметка. На своей карьере такой человек может поставить крест. Короче говоря, как сказал о таких людях наш философ-парикмахер: «Их ожидает позорная процедура, которая называется жизнь».
Если человек второй раз пересекал белую черту и второй раз возвращался обратно, а бывало и такое, то его уже наказывали не плетьми, а сажали в тюрьму на долгие-долгие годы.
Та же молва утверждает, что большинство долгожителей – это в прошлом неудавшиеся самоубийцы, побывавшие за белой чертой и там, за белой чертой, захотевшие жить, жить и жить.
Чаще всего люди, перешедшие белую черту, конечно, прыгают в пропасть. Обиженные, разочарованные, несчастные и те, кому не повезло и осточертело, кому по разным причинам плохо живётся.
На белой трибуне стоял ничем не примечательный юноша. Он не был ни обижен, ни разочарован, для такого места он как-то слишком обыденно стоял. Мне стало любопытно, и я подошёл поближе.
– Я чужой в этом мире. Я вижу, как вы все к чему-то стремитесь, вам все здесь интересно, все волнует и захватывает. Вам интересно общаться друг с другом. Мне ни с кем не интересно общаться. Я много чего научился делать, у меня было много разных увлечений, но меня ничто не захватило и не увлекло. Я пробовал играть в азартные игры – бесполезно! Вы всегда возмущаетесь, когда сталкиваетесь с несправедливостью, – я равнодушен.
Где-то вдали заиграла музыка, он прислушался и улыбнулся:
– Я слушаю музыку, и моё сердце трепещет, я люблю поэзию и искусство, но они лишь украшение жизни, но не сама жизнь. Стоит ли жить лишь для того, чтобы послушать музыку? Я послушал, музыка стихла, и в душе осталось прежнее равнодушие. Для меня в этом мире нет дела, которое бы захватило меня целиком. Я не понимаю, как можно чего-то хотеть в этом мире. Для меня это загадка, которую я не разгадал. Я лишний человек. Вы страстно любите всё в этом мире и дерётесь друг с другом за место под небом. Я освобождаю для вас своё место, я дарю его вам!
Обычно все молчат, когда человек подходит к пропасти и прыгает в неё, только иногда кто-нибудь вскрикивает в тот момент, когда уже ясно, что падает и не передумает. И ещё несколько мгновений стоит тишина. Звук удара не слышен, но разговоры начинаются, как мне кажется, именно в тот момент, когда человек ударится о камни. Иногда люди страстно обсуждают случившееся, иногда, как в этом случае, обсуждать нечего. Такое не производит впечатление ни на кого.
– Идите смотреть сильное самоубийство! Там воин! – крикнула моя младшая сестра.
Я пошёл. Сильные самоубийства случаются не так уж часто. Это был один из последних независимых воинов. Независимые воины подчинялись только своей совести и сами всегда решали, на чьей стороне будут воевать. О подвигах этого воина знали все. Стоя рядом с белой трибуной, он в тот момент сам рассказывал о себе.
Когда он был совсем ещё молодым и неопытным бойцом, он с тремя своими друзьями пошёл в разведку. В лесу ему попался куст со сладкой дикой ягодой, и он немного отстал от своих товарищей. Они попали в засаду и были убиты. Из кустов он увидел, что противников слишком много и спасти их он не мог, он мог бы только погибнуть вместе с ними.
– Мой разум подсказывал мне, что я поступаю правильно. Я вернулся к своим и рассказал обо всем, что мы узнали о противнике. Мы разгромили врага, и я смог отомстить за своих друзей. Все считали, что я поступил правильно, но никто не знает о том, что я тогда струсил. Никому это и в голову не пришло! Больше я не трусил. Идя в бой, я не думал, что останусь живым, и бросался на самого сильного противника. Каждый бой был для меня последним и решающим, но кто-то заколдовал меня от смерти для того, чтобы я понял – мне нужно было погибнуть в том первом бою вместе с моими дорогими друзьями. Боги даровали мне жизнь только до того времени. Вся оставшаяся жизнь не от богов, а от разума – она ничего не стоит!
Воина слушали с уважением, но его слова вызвали яростные споры. В тот день в нашем городке было много воинов.
– Жизнь ничего не стоит, если сам человек её не ценит!
– Воин должен идти до конца!
– Боги обманули тебя! Божественное в самом человеке!
– Как мы можем судить о нём?! Он лучше знает свою жизнь! Зачем жить птице, потерявшей крылья?!
Но тут пришёл друг этого воина, такой же независимый воин.
– Мне горько на тебя смотреть – я считал тебя своим другом, а ты был всего лишь истуканом! Воин должен пройти через невыносимые душевные муки, и только тогда он – воин, равный богам, и обретает ценность жизни и смерти, которую боги у него не могут отнять! Ты прошёл через подвиги своего тела, ты человек только наполовину! – Он молча повернулся спиной к белой черте, чтобы не видеть больше своего бывшего друга.
И тут случилось то, чего не случалось никогда: воин вернулся из-за белой черты! Воины никогда раньше не меняли своего решения и всегда прыгали в пропасть, потому что для воина вернуться обратно было величайшим позором!
Его высекли под овации и восторженные крики толпы. Это был подвиг, о котором долго ещё говорили. В учебниках военной истории он описан среди величайших подвигов. То, что для одного человека трусость, для другого – великий подвиг. Важно, кто переходит белую черту!
Какие-то, особенно сильные, самоубийства запоминаются надолго, но чаще самоубийства происходят очень обыденно…
– Женщина, не делайте глупости! Не пересекайте черту! Поделитесь, расскажите, я прошу вас! – это сердобольная журналистка встала на пути очередной самоубийцы.
Женщина послушалась, рассказывает. Её обступает народ и замирает вокруг неё. Ей сочувственно кивают, поддакивают, возмущаются…
– Это не люди – с человеком так поступать!
– Да вы мне только скажите, кто он, я сейчас пойду и череп ему проломлю!
– Надо было к судье сразу идти!
– Вы сейчас просто расстроены! У вас в жизни всё наладится!
– Постойте минуточку!
Поздно. Она пересекла белую черту, сказав:
– Нет уж, хватит с меня всего этого!
Все замолчали. Женщина усталой, но решительной походкой подошла к пропасти и, не оглянувшись, сделала роковой шаг. Толпа ахнула, начались сдержанные обсуждения. Чем-то она была похожа на капризного ребёнка – «не понравилось и уйду!»
На сердобольную журналистку эта смерть произвела большое впечатление, она что-то говорила коллегам о своих переживаниях, руки её тряслись, и вся она дрожала. Потом заявила, что она всё поняла и больше никогда больше сюда не придёт, и ушла.
Не знаю, что она могла понять. Ребята называют это слабым самоубийством. Те, кто здесь живет, понимают, что смерть одного человека никак не равна смерти другого человека.
– Пропустите нас! – Толстая волевая женщина решительно шла через толпу и вела с собой девочку лет восьми и мальчика лет пяти.
Шум мгновенно стих, и толпа молча расступилась. Я сразу узнал её, и моё сердце замерло. Просто замерло, и мне кажется, что оно и не билось в то время.
– Куда ж вы детей-то ведёте?! Вы же мать! – воскликнула какая-то женщина с ребёнком.
– А вот это не твоё дело! – огрызнулась та.
У белой черты дорогу ей преградили полицейские:
– Согласно закону…
– Да, я знаю! – она перешла белую черту, оставив детей с полицейскими.
Молодой обаятельный лейтенант присел перед детьми на корточки и тихо о чём-то расспрашивал.
– Да, это наша мама.
– Да, мы её любим.
– Папа был моряком, он утонул в море, – слышались детские голоса в тишине, нарушаемой только шумом моря и стрёкотом двух телекамер.
– Я с мамой!
– Я с мамой!
Дети перешли белую черту. Теперь они стояли рядом с белой трибуной. Дети прижались к матери, и она положила им руки на плечи.
– А теперь объясните нам, пожалуйста: чем вы все лучше нас? Я работала всю жизнь, без единого проблеска чего-то хорошего, мы питаемся отбросами, я ни разу не смогла сшить для дочери новое платье…
Это была обычная история об ужасающей нищете и беспросветной тупой работе. Но, наверно, не совсем обычная. Эта девочка училась в нашем классе. Мы друг друга всегда замечали. Мы иногда разговаривали, как обычно, как все. Мне казалось, она чувствует мой взгляд. Иногда она поворачивалась и сразу смотрела мне в глаза. И, когда она на меня начинала смотреть, я как бы невзначай поворачивался, мы кивали друг другу и улыбались. Уже позже, став взрослым, я понял, что так смотреть друг на друга означает больше чем просто симпатию.
Действительно, платье у неё было из выцветшей ткани, и видно было, что оно переделано из взрослого платья. Я замечал, как она в этом платье собирала хворост для погребальных печей. Наши ребята этим не занимались – за это совсем уж мало платят.
Двое солидных мужчин стояли в стороне ото всех, прямо надо мной, загораживая мне солнце.
– Очень скверная история! Эту женщину надо бы как-то очернить, очень плохо, что на неё у вас ничего нет – жирная свинья этим воспользуется! Вон он, уже бежит!
«Жирная свинья» уже подходил к микрофону с кипой бумаг в руке:
– Я не могу без слёз и содрогания смотреть на это! Моё сердце не железное! Но я должен смотреть – вот результат политики нашего мэра!
– Зря старается! До выборов ещё год – через год о них все забудут! – сказал мужчина, стоящий возле меня.
Они ошибались.
Я смотрел на свою одноклассницу. Она смотрела немного в сторону и, казалось, меня не замечала. Я ведь тоже на неё не всё время смотрел. Прибежали девочки из нашего класса, взволнованно говорили о ней, но уже немного, как о посторонней. Белая черта сильно действует на людей.
– У вас даже нет правдивых богов! – говорила её мать. – Ваши лживые боги, как и политики, придумывают законы для других, а сами им никогда не следуют. Разве это боги?!
Обстановка вокруг скалы накалялась, сбегался народ.
– Я никогда не хитрила ради собственной выгоды – это противно моему духу! А что делаете вы? Я насквозь вижу все ваши хитрости и хитрости тех, кто хитрее вас. На что вы размениваете свой дух?! И те, кого вы считаете героями, – вовсе не герои, а всего лишь жалкие наглецы! Поклоняйтесь и дальше деньгам и пиратам! Дух покидает эту землю!
Пиратство на море в то время было разрешено. Закон запрещал преследовать пиратов, сошедших на берег, в порту их корабли с чёрными флагами находились под охраной закона о пиратской неприкосновенности. Нельзя было даже вслух назвать пирата пиратом, если это не было доказано правительственному суду и подтверждено судьёй. Для такого доказательства требовался протокол, составленный и подписанный тремя добропорядочными гражданами в присутствии пирата, личность которого установлена, непосредственно во время совершения им убийства или разбойного нападения на корабле, взятом пиратами на абордаж.
Один рыжий парень из старшего класса, разговаривая со своим другом, слишком громко назвал пиратом человека, сходящего с пиратского корабля. Но тот оказался видным сенатором и заявил о своих правах. Вместо обычного для такого случая подзатыльника рыжего выпороли перед всей школой два солдата.
Я подошёл ближе. По её щеке текла слеза, но она не обращала на это внимания. Мне казалось, что вот-вот что-то произойдёт, что-то из ряда вон выходящее, и они не прыгнут. Это невозможно!
– Мы честнее вас и ваших богов! – сказала напоследок её мать.
И они прыгнули. До этого момента я представлял себе мир как-то иначе, в моём прежнем мире такого произойти не могло. Все мудрые боги, о которых мне с детства твердили, оказались тупыми, равнодушными животными, и ночью, когда сторожа собираются на берегу у костров, прокравшись в школу, я разбил статую главного бога.
После сильного самоубийства над скалой всякий раз нависает какая-то тяжесть, и обычно в этот день, а иногда и в несколько последующих никто больше не заходит за белую черту. Может быть, потому, что слабые по духу самоубийства, совершаемые по ничтожному поводу, никого не могут впечатлить.
Все ждали непонятно чего, но ясно было, что люди просто так теперь не разойдутся. Пришёл пожилой чиновник из мэрии с трясущимися щеками. Пришёл, чтобы успокаивать народ. Было ему от чего трястись! Он как будто зажигал спички над бочкой с порохом. Неверно сказанные слова в таких случаях выливаются в беспорядки, бунты, смену власти, влекут за собой длинную цепь убийств.
Уже был избит «жирная свинья», просто чтобы не мешался – он был тупым и не чувствовал того, что чувствовали все: «Истина есть! Можно жить совсем по-другому!» И в этом проблеске все видели кошмарный гнёт бессмысленной жизни и наполнялись ненавистью к тому бездарному цинизму, который заставляет людей каждый день возвращаться к своим малоприятным делам. Мне казалось, что я в жизни всё понял, как будто я тоже прыгнул вместе с ними.
Чиновник был обречён. Меня позвали домой. В тот день жгли пиратские корабли, и ещё месяц, пока шли беспорядки, скала пустовала. Потом всё пошло своим чередом.
– Пропустите меня, пожалуйста, я тоже самоубийца, – старушка в большой соломенной шляпе неверной походкой шла к белой черте.
Перед ней охотно расступались, но она не собиралась пересекать белую черту, а пошла к нижней трибуне.
Есть две трибуны: верхняя – за белой чертой и та, что пониже, – перед белой чертой. Нижнюю называют трибуной попрошаек.
Старушка сначала просто порыдала, потом заголосила:
– Дом у меня сгорел, со всем добром! Всю жизнь копила, наживала – и нет ничего! Что делать на старости лет, не знаю! Хоть в пропасть прыгай! Ничего мне больше не остаётся!
Старушке сочувственно поддакивали, давали деньги и советы, показывали пальцами на сгоревший дом, находящийся высоко на холме. Пришёл чиновник из префектуры, и старушку куда-то увели, пообещав уладить вопрос.
Вот человек, который потерял всю свою семью:
– Ничего мне больше не надо. Моя жизнь опустела. К чему мне такая жизнь?! Я же человек, а не животное!
Штатный психолог нехотя вступает с ним в диалог. Мы знаем, о чём он с ним будет говорить, выучили уже наизусть – неинтересно! И мы шли послушать философа-парикмахера. Он всегда ходил со складным табуретом и стриг прямо здесь. Я и сейчас как будто слышу его голос:
– Подожди! Ты не готов к смерти! Куда ты спешишь? Ты боишься, что у тебя отнимут твою смерть? Почему бы не отнестись к ней с уважением?! У тебя нет ничего, кроме твоей смерти, – так предстань перед ней в лучшем виде! Можно не любить жизнь и презирать богов, но стоит ли пренебрегать своей смертью?! Смерть не исправит того, что ты должен исправить сам! Подари ей хотя бы что-нибудь совершенное – пусть это будет причёска, которую я сделаю!
Он никогда никого не отговаривал от прыжка в пропасть – он учил людей «правильной смерти».
– Если ты тревожишься здесь, – говорил он, – то там тебя ждёт тревожность в чистом виде, без конца и без края, от которой негде скрыться и не с кем её разделить! Мертвые не знают покоя, поэтому они возвращаются вновь к своим брошенным делам и тревогам.
– Разумом-то я понимаю, что не нужно тревожиться…
– Твой разум, как воин-наёмник, предаст тебя, если увидит, что ты слаб. Он не будет сражаться с твоей тревожностью! А если ему бросить кость надежды – он впадёт в другую крайность и завиляет хвостом. Подлый пёс – пёс-предатель!
Вокруг него всё время собирались люди, некоторые приходили издалека, чтобы его о чём-нибудь спросить или просто послушать его.
– Где находится вечность?
– Здесь! Там, за белой чертой, её не найти! Я пребываю в вечности! Ты – нет! Так где же она?
– Но как её найти?
– Не прячься от неё! Ты спрятался за её противоположность – за однообразные повторения одного и того же. Какое жалкое подобие вечности ты выбрал!
– Могу ли я сейчас правильно умереть?
– Нет! У тебя слишком кислое лицо! Ты не нашёл в себе радость. Что может быть хуже тоскливой смерти?!
Но я так ни разу не увидел ни одного радостного самоубийцы. Парикмахер был первым и последним. Но самоубийцей он не стал. Однажды он серьёзно заболел, и врач сказал, что дни его сочтены. Со всех концов страны в наш город приезжали ученики и последователи философа. Но он так и не вышел из своей хижины и не бросился в пропасть.
Недруги говорили, что перед самой смертью он сказал: «Я ещё не готов!» Ученики же утверждали, что он сказал: «Я умираю каждое мгновение и каждое мгновение рождаюсь вновь. Мне не нужно выходить из дома для того, чтобы броситься в пропасть, – я бросаюсь туда каждый миг».
Но что бы он ни сказал – ожидавшие были разочарованы. Называвшие себя учениками и последователями разъехались, никто из них в пропасть не бросился, школа «правильной смерти» перестала существовать.
Потом что-то произошло. Время изменилось или люди, но всё стало не таким, как раньше. Была война, и о скале самоубийц все забыли. Была кампания против традиции, и скалу самоубийц оградили высокой каменной стеной, вдоль которой ходили часовые. Но такие кампании были всегда, и скалу закрывали много раз.
Я был тогда уже студентом. Мой приятель, который пошёл по церковной линии, сказал, что за восстановление традиции тайно выступила церковь. Вернувшиеся из-за белой черты хорошо чувствуют за собой вину, они очень добросовестные прихожане, и от них большие доходы.
Есть странное древнее пророчество, оно гласит: «Когда люди не будут слушать тех, кто за белой чертой, – они перестанут слышать друг друга, каждый будет сам за себя, и жизнь потеряет силу».
– Вот видите, стена! – видный учёный выступал у стены перед телекамерой. – А мы с вами прекрасно слышим друг друга! Нам тёмные пророчества не нужны! Общество наше процветает, оно стало стабильным – его не могут расшатать выступления безумцев-самоубийц! Самоубийство – это болезнь! Нами уже найдены невидимые глазу мельчайшие червячки, вызывающие это заболевание, и мы уже научились излечивать таких больных горькими пилюлями.
В то время тюрьмы были переполнены людьми, которые попадали туда за неосторожно сказанные слова. За пределами тюрем их никто и никогда больше не услышал.
Постепенно произошла странная перемена: то ли люди поглупели, то ли слова потеряли свою силу – просто никто уже не мог сказать ничего такого, что было бы опасно для власти. Некоторые, недовольные властью, очень старались, но слушали их равнодушно.
Правительство опять сменилось, стену снесли, и опять появились самоубийцы…
Проходило время. Бездарно проходила и моя жизнь. В ней не было ничего особо хорошего и ничего особо плохого. Время то тянулось невыносимо медленно, неизвестно отчего, то пролетало – не успеешь оглянуться.
Никакого шанса на другую жизнь у меня нет. Можно как-то изменить условия своей жизни, но по большому счёту жизнь не изменишь. Смысла нет. Всё равно что переставить мебель в квартире.
И чем больше я думал о своей жизни, тем всё отчётливее понимал, почему она так бездарно проходит. Я упустил свой шанс. Мне нужно было перейти черту вслед за моей одноклассницей, пока они ещё не успели прыгнуть в пропасть.
Я сотни раз потом представлял, как я это делаю. В разных вариантах, по-разному я говорил, по-разному мне отвечали, по-разному разворачивались потом события. Но всё это было уже после. Будь я хотя бы немного взрослее! Почему боги так рано решили меня испытать?
Я спрашивал себя, не навязчивость ли это? Нет, всё нормально. Всё слишком нормально! Только не хватает в жизни чего-то такого, ради чего человеку стоит жить, но можно прожить и без этого. Если бы время вернулось назад, я без сомнения перешёл бы белую черту. А сейчас уже всё равно.
Пожилая женщина, стоя на белой трибуне, показывала всем какие-то многочисленные бумажки. Я подошёл поближе, чтобы было слышно.
– Вот посмотрите, какой я была раньше, – женщина показала пожелтевшую от времени фотографию молодой красотки. – А что теперь? Вы видите! За последнее время они мне сделали десять операций. За эти деньги можно было десять человек вылечить, а я не могу сказать о своём здоровье ничего хорошего! Они только выбивают из меня деньги! Я никак не удовлетворена своим самочувствием! Мне надоело писать жалобы!
– Вы должны были в десятидневный срок предъявить в департамент квитанции за предыдущую операцию, – вежливо отвечает ей представитель госпиталя, – без них гарантия вашего здоровья в соответствии с принятыми нормами составляет 12 процентов. Ваше самочувствие по объективным параметрам вполне соответствует 12-процентной гарантии. Мы имеем нотариально заверенные результаты ваших анализов…
– А то, что после шестой операции вы не обеспечили меня здоровьем в соответствии с приложением к договору, – это вы как объясните?!
– Ничего подобного! Наши рекламные обязательства мы всегда строго выполняем…
Эта женщина собиралась покончить с собой, чтобы доказать своё плохое самочувствие и насолить врачам. Госпиталь в случае её самоубийства должен был заплатить крупный штраф, а врачи лишались надбавок за профессиональное мастерство.
И всё это никому не казалось абсурдным – всё было в порядке вещей.
После всех препирательств женщина с достоинством выпила две таблетки, чтобы ей не было страшно, и шагнула в пропасть.
– Ну, наконец-то! – это говорит другая женщина, ожидающая своей очереди.
Она пришла сюда со своим мужем. Они вместе переходят белую черту. Сразу слышится ругань, они оскорбляют друг друга. В чём дело – понять сложно. Они пришли разобраться «кто кому испортил жизнь», а говорят в основном о том, кто из них «кружку не туда поставил». Они объясняют, что вот так они каждый день друг с другом общаются и это невыносимо. Каждый день – невыносимо! У них уже взрослые дети, которые не пришли сюда. Детям всё равно, прыгнут мать и отец в пропасть или нет. Детям это всё, видимо, надоело, и тошно им от своих родителей.
– Нет, я не буду прыгать, я ни в чём не виноват! Прыгай сама, если хочешь!
– Ну скажите вы все: кто из нас виноват?
От зрителей, конечно, однозначных ответов нет. Я ухожу оттуда – что тут скажешь?! Чем бы всё ни закончилось – всё одинаково ужасно.
Заходят за белую черту и очень злобные и неприятные люди. Они наговорят обо всех столько гадостей, что возвращаться обратно уже неприлично. Они прыгают в пропасть, не вызвав к себе ни малейшего сочувствия.
Теперь это уже не слухи. Самоубийства стали случаться не только на скале самоубийств. Они ничего не хотят говорить и не ждут ни от кого ни сочувствия, ни понимания. Слова, произносимые за белой чертой, потеряли силу.
Я стал ездить по стране и с удивлением узнал, что есть тихие и спокойные города, где жизнь течёт размеренно и неторопливо. Там ничего не знают ни о белой черте, ни о самой традиции. В других городах я обнаружил то, чего никогда не было в нашем городе, – это нищие: уродливые от рождения, калеки, слабоумные и просто жалкие и беспомощные. В наш город они не приходят, даже самые сумасшедшие, даже случайно. В каждом из них живёт страх перед белой чертой, неизвестно откуда взявшийся.
Теория «червячков» долго не продержалась, её вскоре разоблачили, а потом и вовсе забыли о ней, но мнение о том, что самоубийство – это болезнь, осталось. Скалу самоубийств никто специально не запрещал, но «больных» теперь никто не слушал. Их побаивались, никто не знал, что делать в том случае, если, послушав «больного», самому захочется прыгнуть в пропасть. Как такому желанию противостоять – неизвестно. Кто может быть в себе уверен? Только врачи! Они не относятся серьёзно к словам больных, к тому же это их профессиональный риск.
Прошли годы. Я один из старейших жителей в нашем городке. На скале достоинства разместился парк аттракционов. Там есть аттракцион «Прыжок в пропасть». Так на моих глазах перестала существовать традиция, которая поддерживалась много тысячелетий. Теперь уже можно считать, что дух окончательно покинул нашу землю.
…Мужчина положил портфель на камень, похожий на скамейку, и, повернувшись спиной к зрителям, стал резко и раздражённо разговаривать по телефону. Закончив разговор, он разбил телефон о камни и сел на каменную скамью. Через некоторое время в пропасть полетели пиджак и галстук. Потом он открыл свой портфель, доставал из него какие-то документы, просматривал их, рвал и бросал в пропасть. Затем он встал и, размахнувшись, забросил портфель далеко в море.
– Чур, мой портфель!!! – дико заорал Купа, наглый толстяк из нашего класса.
– Он не долетел!
– Долетел!
Если портфель упал в море, то его можно достать, охранники собирают только то, что упало на берег, – в море они никогда не полезут.
Мужчина в первый раз обернулся назад и сквозь круглые очки с удивлением уставился на спорящих ребят, бронзовых от загара.
– Точно долетел, он его здорово бросил!
– Как же твой! Кто первый доплывёт!
Они побежали к спуску, а я остался лежать на камнях. Солнце пекло не сильно, было тепло и приятно. Самоубийца ещё сколько-то времени постоял, глядя на горизонт и слушая плеск морской волны, повернулся и пошёл обратно к белой черте.
– Я раздумал! – сказал он полицейскому.
Толпа радостно завопила на все голоса. Теперь ему предстояло пройти экзекуцию. Того, кто пересёк белую черту, но не прыгнул в пропасть, а вернулся обратно, публично бьют плетьми по спине и по голой заднице. Их фото непременно появляется во многих газетах, а в паспорте делается позорная отметка. На своей карьере такой человек может поставить крест. Короче говоря, как сказал о таких людях наш философ-парикмахер: «Их ожидает позорная процедура, которая называется жизнь».
Если человек второй раз пересекал белую черту и второй раз возвращался обратно, а бывало и такое, то его уже наказывали не плетьми, а сажали в тюрьму на долгие-долгие годы.
Та же молва утверждает, что большинство долгожителей – это в прошлом неудавшиеся самоубийцы, побывавшие за белой чертой и там, за белой чертой, захотевшие жить, жить и жить.
Чаще всего люди, перешедшие белую черту, конечно, прыгают в пропасть. Обиженные, разочарованные, несчастные и те, кому не повезло и осточертело, кому по разным причинам плохо живётся.
На белой трибуне стоял ничем не примечательный юноша. Он не был ни обижен, ни разочарован, для такого места он как-то слишком обыденно стоял. Мне стало любопытно, и я подошёл поближе.
– Я чужой в этом мире. Я вижу, как вы все к чему-то стремитесь, вам все здесь интересно, все волнует и захватывает. Вам интересно общаться друг с другом. Мне ни с кем не интересно общаться. Я много чего научился делать, у меня было много разных увлечений, но меня ничто не захватило и не увлекло. Я пробовал играть в азартные игры – бесполезно! Вы всегда возмущаетесь, когда сталкиваетесь с несправедливостью, – я равнодушен.
Где-то вдали заиграла музыка, он прислушался и улыбнулся:
– Я слушаю музыку, и моё сердце трепещет, я люблю поэзию и искусство, но они лишь украшение жизни, но не сама жизнь. Стоит ли жить лишь для того, чтобы послушать музыку? Я послушал, музыка стихла, и в душе осталось прежнее равнодушие. Для меня в этом мире нет дела, которое бы захватило меня целиком. Я не понимаю, как можно чего-то хотеть в этом мире. Для меня это загадка, которую я не разгадал. Я лишний человек. Вы страстно любите всё в этом мире и дерётесь друг с другом за место под небом. Я освобождаю для вас своё место, я дарю его вам!
Обычно все молчат, когда человек подходит к пропасти и прыгает в неё, только иногда кто-нибудь вскрикивает в тот момент, когда уже ясно, что падает и не передумает. И ещё несколько мгновений стоит тишина. Звук удара не слышен, но разговоры начинаются, как мне кажется, именно в тот момент, когда человек ударится о камни. Иногда люди страстно обсуждают случившееся, иногда, как в этом случае, обсуждать нечего. Такое не производит впечатление ни на кого.
– Идите смотреть сильное самоубийство! Там воин! – крикнула моя младшая сестра.
Я пошёл. Сильные самоубийства случаются не так уж часто. Это был один из последних независимых воинов. Независимые воины подчинялись только своей совести и сами всегда решали, на чьей стороне будут воевать. О подвигах этого воина знали все. Стоя рядом с белой трибуной, он в тот момент сам рассказывал о себе.
Когда он был совсем ещё молодым и неопытным бойцом, он с тремя своими друзьями пошёл в разведку. В лесу ему попался куст со сладкой дикой ягодой, и он немного отстал от своих товарищей. Они попали в засаду и были убиты. Из кустов он увидел, что противников слишком много и спасти их он не мог, он мог бы только погибнуть вместе с ними.
– Мой разум подсказывал мне, что я поступаю правильно. Я вернулся к своим и рассказал обо всем, что мы узнали о противнике. Мы разгромили врага, и я смог отомстить за своих друзей. Все считали, что я поступил правильно, но никто не знает о том, что я тогда струсил. Никому это и в голову не пришло! Больше я не трусил. Идя в бой, я не думал, что останусь живым, и бросался на самого сильного противника. Каждый бой был для меня последним и решающим, но кто-то заколдовал меня от смерти для того, чтобы я понял – мне нужно было погибнуть в том первом бою вместе с моими дорогими друзьями. Боги даровали мне жизнь только до того времени. Вся оставшаяся жизнь не от богов, а от разума – она ничего не стоит!
Воина слушали с уважением, но его слова вызвали яростные споры. В тот день в нашем городке было много воинов.
– Жизнь ничего не стоит, если сам человек её не ценит!
– Воин должен идти до конца!
– Боги обманули тебя! Божественное в самом человеке!
– Как мы можем судить о нём?! Он лучше знает свою жизнь! Зачем жить птице, потерявшей крылья?!
Но тут пришёл друг этого воина, такой же независимый воин.
– Мне горько на тебя смотреть – я считал тебя своим другом, а ты был всего лишь истуканом! Воин должен пройти через невыносимые душевные муки, и только тогда он – воин, равный богам, и обретает ценность жизни и смерти, которую боги у него не могут отнять! Ты прошёл через подвиги своего тела, ты человек только наполовину! – Он молча повернулся спиной к белой черте, чтобы не видеть больше своего бывшего друга.
И тут случилось то, чего не случалось никогда: воин вернулся из-за белой черты! Воины никогда раньше не меняли своего решения и всегда прыгали в пропасть, потому что для воина вернуться обратно было величайшим позором!
Его высекли под овации и восторженные крики толпы. Это был подвиг, о котором долго ещё говорили. В учебниках военной истории он описан среди величайших подвигов. То, что для одного человека трусость, для другого – великий подвиг. Важно, кто переходит белую черту!
Какие-то, особенно сильные, самоубийства запоминаются надолго, но чаще самоубийства происходят очень обыденно…
– Женщина, не делайте глупости! Не пересекайте черту! Поделитесь, расскажите, я прошу вас! – это сердобольная журналистка встала на пути очередной самоубийцы.
Женщина послушалась, рассказывает. Её обступает народ и замирает вокруг неё. Ей сочувственно кивают, поддакивают, возмущаются…
– Это не люди – с человеком так поступать!
– Да вы мне только скажите, кто он, я сейчас пойду и череп ему проломлю!
– Надо было к судье сразу идти!
– Вы сейчас просто расстроены! У вас в жизни всё наладится!
– Постойте минуточку!
Поздно. Она пересекла белую черту, сказав:
– Нет уж, хватит с меня всего этого!
Все замолчали. Женщина усталой, но решительной походкой подошла к пропасти и, не оглянувшись, сделала роковой шаг. Толпа ахнула, начались сдержанные обсуждения. Чем-то она была похожа на капризного ребёнка – «не понравилось и уйду!»
На сердобольную журналистку эта смерть произвела большое впечатление, она что-то говорила коллегам о своих переживаниях, руки её тряслись, и вся она дрожала. Потом заявила, что она всё поняла и больше никогда больше сюда не придёт, и ушла.
Не знаю, что она могла понять. Ребята называют это слабым самоубийством. Те, кто здесь живет, понимают, что смерть одного человека никак не равна смерти другого человека.
– Пропустите нас! – Толстая волевая женщина решительно шла через толпу и вела с собой девочку лет восьми и мальчика лет пяти.
Шум мгновенно стих, и толпа молча расступилась. Я сразу узнал её, и моё сердце замерло. Просто замерло, и мне кажется, что оно и не билось в то время.
– Куда ж вы детей-то ведёте?! Вы же мать! – воскликнула какая-то женщина с ребёнком.
– А вот это не твоё дело! – огрызнулась та.
У белой черты дорогу ей преградили полицейские:
– Согласно закону…
– Да, я знаю! – она перешла белую черту, оставив детей с полицейскими.
Молодой обаятельный лейтенант присел перед детьми на корточки и тихо о чём-то расспрашивал.
– Да, это наша мама.
– Да, мы её любим.
– Папа был моряком, он утонул в море, – слышались детские голоса в тишине, нарушаемой только шумом моря и стрёкотом двух телекамер.
– Я с мамой!
– Я с мамой!
Дети перешли белую черту. Теперь они стояли рядом с белой трибуной. Дети прижались к матери, и она положила им руки на плечи.
– А теперь объясните нам, пожалуйста: чем вы все лучше нас? Я работала всю жизнь, без единого проблеска чего-то хорошего, мы питаемся отбросами, я ни разу не смогла сшить для дочери новое платье…
Это была обычная история об ужасающей нищете и беспросветной тупой работе. Но, наверно, не совсем обычная. Эта девочка училась в нашем классе. Мы друг друга всегда замечали. Мы иногда разговаривали, как обычно, как все. Мне казалось, она чувствует мой взгляд. Иногда она поворачивалась и сразу смотрела мне в глаза. И, когда она на меня начинала смотреть, я как бы невзначай поворачивался, мы кивали друг другу и улыбались. Уже позже, став взрослым, я понял, что так смотреть друг на друга означает больше чем просто симпатию.
Действительно, платье у неё было из выцветшей ткани, и видно было, что оно переделано из взрослого платья. Я замечал, как она в этом платье собирала хворост для погребальных печей. Наши ребята этим не занимались – за это совсем уж мало платят.
Двое солидных мужчин стояли в стороне ото всех, прямо надо мной, загораживая мне солнце.
– Очень скверная история! Эту женщину надо бы как-то очернить, очень плохо, что на неё у вас ничего нет – жирная свинья этим воспользуется! Вон он, уже бежит!
«Жирная свинья» уже подходил к микрофону с кипой бумаг в руке:
– Я не могу без слёз и содрогания смотреть на это! Моё сердце не железное! Но я должен смотреть – вот результат политики нашего мэра!
– Зря старается! До выборов ещё год – через год о них все забудут! – сказал мужчина, стоящий возле меня.
Они ошибались.
Я смотрел на свою одноклассницу. Она смотрела немного в сторону и, казалось, меня не замечала. Я ведь тоже на неё не всё время смотрел. Прибежали девочки из нашего класса, взволнованно говорили о ней, но уже немного, как о посторонней. Белая черта сильно действует на людей.
– У вас даже нет правдивых богов! – говорила её мать. – Ваши лживые боги, как и политики, придумывают законы для других, а сами им никогда не следуют. Разве это боги?!
Обстановка вокруг скалы накалялась, сбегался народ.
– Я никогда не хитрила ради собственной выгоды – это противно моему духу! А что делаете вы? Я насквозь вижу все ваши хитрости и хитрости тех, кто хитрее вас. На что вы размениваете свой дух?! И те, кого вы считаете героями, – вовсе не герои, а всего лишь жалкие наглецы! Поклоняйтесь и дальше деньгам и пиратам! Дух покидает эту землю!
Пиратство на море в то время было разрешено. Закон запрещал преследовать пиратов, сошедших на берег, в порту их корабли с чёрными флагами находились под охраной закона о пиратской неприкосновенности. Нельзя было даже вслух назвать пирата пиратом, если это не было доказано правительственному суду и подтверждено судьёй. Для такого доказательства требовался протокол, составленный и подписанный тремя добропорядочными гражданами в присутствии пирата, личность которого установлена, непосредственно во время совершения им убийства или разбойного нападения на корабле, взятом пиратами на абордаж.
Один рыжий парень из старшего класса, разговаривая со своим другом, слишком громко назвал пиратом человека, сходящего с пиратского корабля. Но тот оказался видным сенатором и заявил о своих правах. Вместо обычного для такого случая подзатыльника рыжего выпороли перед всей школой два солдата.
Я подошёл ближе. По её щеке текла слеза, но она не обращала на это внимания. Мне казалось, что вот-вот что-то произойдёт, что-то из ряда вон выходящее, и они не прыгнут. Это невозможно!
– Мы честнее вас и ваших богов! – сказала напоследок её мать.
И они прыгнули. До этого момента я представлял себе мир как-то иначе, в моём прежнем мире такого произойти не могло. Все мудрые боги, о которых мне с детства твердили, оказались тупыми, равнодушными животными, и ночью, когда сторожа собираются на берегу у костров, прокравшись в школу, я разбил статую главного бога.
После сильного самоубийства над скалой всякий раз нависает какая-то тяжесть, и обычно в этот день, а иногда и в несколько последующих никто больше не заходит за белую черту. Может быть, потому, что слабые по духу самоубийства, совершаемые по ничтожному поводу, никого не могут впечатлить.
Все ждали непонятно чего, но ясно было, что люди просто так теперь не разойдутся. Пришёл пожилой чиновник из мэрии с трясущимися щеками. Пришёл, чтобы успокаивать народ. Было ему от чего трястись! Он как будто зажигал спички над бочкой с порохом. Неверно сказанные слова в таких случаях выливаются в беспорядки, бунты, смену власти, влекут за собой длинную цепь убийств.
Уже был избит «жирная свинья», просто чтобы не мешался – он был тупым и не чувствовал того, что чувствовали все: «Истина есть! Можно жить совсем по-другому!» И в этом проблеске все видели кошмарный гнёт бессмысленной жизни и наполнялись ненавистью к тому бездарному цинизму, который заставляет людей каждый день возвращаться к своим малоприятным делам. Мне казалось, что я в жизни всё понял, как будто я тоже прыгнул вместе с ними.
Чиновник был обречён. Меня позвали домой. В тот день жгли пиратские корабли, и ещё месяц, пока шли беспорядки, скала пустовала. Потом всё пошло своим чередом.
– Пропустите меня, пожалуйста, я тоже самоубийца, – старушка в большой соломенной шляпе неверной походкой шла к белой черте.
Перед ней охотно расступались, но она не собиралась пересекать белую черту, а пошла к нижней трибуне.
Есть две трибуны: верхняя – за белой чертой и та, что пониже, – перед белой чертой. Нижнюю называют трибуной попрошаек.
Старушка сначала просто порыдала, потом заголосила:
– Дом у меня сгорел, со всем добром! Всю жизнь копила, наживала – и нет ничего! Что делать на старости лет, не знаю! Хоть в пропасть прыгай! Ничего мне больше не остаётся!
Старушке сочувственно поддакивали, давали деньги и советы, показывали пальцами на сгоревший дом, находящийся высоко на холме. Пришёл чиновник из префектуры, и старушку куда-то увели, пообещав уладить вопрос.
Вот человек, который потерял всю свою семью:
– Ничего мне больше не надо. Моя жизнь опустела. К чему мне такая жизнь?! Я же человек, а не животное!
Штатный психолог нехотя вступает с ним в диалог. Мы знаем, о чём он с ним будет говорить, выучили уже наизусть – неинтересно! И мы шли послушать философа-парикмахера. Он всегда ходил со складным табуретом и стриг прямо здесь. Я и сейчас как будто слышу его голос:
– Подожди! Ты не готов к смерти! Куда ты спешишь? Ты боишься, что у тебя отнимут твою смерть? Почему бы не отнестись к ней с уважением?! У тебя нет ничего, кроме твоей смерти, – так предстань перед ней в лучшем виде! Можно не любить жизнь и презирать богов, но стоит ли пренебрегать своей смертью?! Смерть не исправит того, что ты должен исправить сам! Подари ей хотя бы что-нибудь совершенное – пусть это будет причёска, которую я сделаю!
Он никогда никого не отговаривал от прыжка в пропасть – он учил людей «правильной смерти».
– Если ты тревожишься здесь, – говорил он, – то там тебя ждёт тревожность в чистом виде, без конца и без края, от которой негде скрыться и не с кем её разделить! Мертвые не знают покоя, поэтому они возвращаются вновь к своим брошенным делам и тревогам.
– Разумом-то я понимаю, что не нужно тревожиться…
– Твой разум, как воин-наёмник, предаст тебя, если увидит, что ты слаб. Он не будет сражаться с твоей тревожностью! А если ему бросить кость надежды – он впадёт в другую крайность и завиляет хвостом. Подлый пёс – пёс-предатель!
Вокруг него всё время собирались люди, некоторые приходили издалека, чтобы его о чём-нибудь спросить или просто послушать его.
– Где находится вечность?
– Здесь! Там, за белой чертой, её не найти! Я пребываю в вечности! Ты – нет! Так где же она?
– Но как её найти?
– Не прячься от неё! Ты спрятался за её противоположность – за однообразные повторения одного и того же. Какое жалкое подобие вечности ты выбрал!
– Могу ли я сейчас правильно умереть?
– Нет! У тебя слишком кислое лицо! Ты не нашёл в себе радость. Что может быть хуже тоскливой смерти?!
Но я так ни разу не увидел ни одного радостного самоубийцы. Парикмахер был первым и последним. Но самоубийцей он не стал. Однажды он серьёзно заболел, и врач сказал, что дни его сочтены. Со всех концов страны в наш город приезжали ученики и последователи философа. Но он так и не вышел из своей хижины и не бросился в пропасть.
Недруги говорили, что перед самой смертью он сказал: «Я ещё не готов!» Ученики же утверждали, что он сказал: «Я умираю каждое мгновение и каждое мгновение рождаюсь вновь. Мне не нужно выходить из дома для того, чтобы броситься в пропасть, – я бросаюсь туда каждый миг».
Но что бы он ни сказал – ожидавшие были разочарованы. Называвшие себя учениками и последователями разъехались, никто из них в пропасть не бросился, школа «правильной смерти» перестала существовать.
Потом что-то произошло. Время изменилось или люди, но всё стало не таким, как раньше. Была война, и о скале самоубийц все забыли. Была кампания против традиции, и скалу самоубийц оградили высокой каменной стеной, вдоль которой ходили часовые. Но такие кампании были всегда, и скалу закрывали много раз.
Я был тогда уже студентом. Мой приятель, который пошёл по церковной линии, сказал, что за восстановление традиции тайно выступила церковь. Вернувшиеся из-за белой черты хорошо чувствуют за собой вину, они очень добросовестные прихожане, и от них большие доходы.
Есть странное древнее пророчество, оно гласит: «Когда люди не будут слушать тех, кто за белой чертой, – они перестанут слышать друг друга, каждый будет сам за себя, и жизнь потеряет силу».
– Вот видите, стена! – видный учёный выступал у стены перед телекамерой. – А мы с вами прекрасно слышим друг друга! Нам тёмные пророчества не нужны! Общество наше процветает, оно стало стабильным – его не могут расшатать выступления безумцев-самоубийц! Самоубийство – это болезнь! Нами уже найдены невидимые глазу мельчайшие червячки, вызывающие это заболевание, и мы уже научились излечивать таких больных горькими пилюлями.
В то время тюрьмы были переполнены людьми, которые попадали туда за неосторожно сказанные слова. За пределами тюрем их никто и никогда больше не услышал.
Постепенно произошла странная перемена: то ли люди поглупели, то ли слова потеряли свою силу – просто никто уже не мог сказать ничего такого, что было бы опасно для власти. Некоторые, недовольные властью, очень старались, но слушали их равнодушно.
Правительство опять сменилось, стену снесли, и опять появились самоубийцы…
Проходило время. Бездарно проходила и моя жизнь. В ней не было ничего особо хорошего и ничего особо плохого. Время то тянулось невыносимо медленно, неизвестно отчего, то пролетало – не успеешь оглянуться.
Никакого шанса на другую жизнь у меня нет. Можно как-то изменить условия своей жизни, но по большому счёту жизнь не изменишь. Смысла нет. Всё равно что переставить мебель в квартире.
И чем больше я думал о своей жизни, тем всё отчётливее понимал, почему она так бездарно проходит. Я упустил свой шанс. Мне нужно было перейти черту вслед за моей одноклассницей, пока они ещё не успели прыгнуть в пропасть.
Я сотни раз потом представлял, как я это делаю. В разных вариантах, по-разному я говорил, по-разному мне отвечали, по-разному разворачивались потом события. Но всё это было уже после. Будь я хотя бы немного взрослее! Почему боги так рано решили меня испытать?
Я спрашивал себя, не навязчивость ли это? Нет, всё нормально. Всё слишком нормально! Только не хватает в жизни чего-то такого, ради чего человеку стоит жить, но можно прожить и без этого. Если бы время вернулось назад, я без сомнения перешёл бы белую черту. А сейчас уже всё равно.
Пожилая женщина, стоя на белой трибуне, показывала всем какие-то многочисленные бумажки. Я подошёл поближе, чтобы было слышно.
– Вот посмотрите, какой я была раньше, – женщина показала пожелтевшую от времени фотографию молодой красотки. – А что теперь? Вы видите! За последнее время они мне сделали десять операций. За эти деньги можно было десять человек вылечить, а я не могу сказать о своём здоровье ничего хорошего! Они только выбивают из меня деньги! Я никак не удовлетворена своим самочувствием! Мне надоело писать жалобы!
– Вы должны были в десятидневный срок предъявить в департамент квитанции за предыдущую операцию, – вежливо отвечает ей представитель госпиталя, – без них гарантия вашего здоровья в соответствии с принятыми нормами составляет 12 процентов. Ваше самочувствие по объективным параметрам вполне соответствует 12-процентной гарантии. Мы имеем нотариально заверенные результаты ваших анализов…
– А то, что после шестой операции вы не обеспечили меня здоровьем в соответствии с приложением к договору, – это вы как объясните?!
– Ничего подобного! Наши рекламные обязательства мы всегда строго выполняем…
Эта женщина собиралась покончить с собой, чтобы доказать своё плохое самочувствие и насолить врачам. Госпиталь в случае её самоубийства должен был заплатить крупный штраф, а врачи лишались надбавок за профессиональное мастерство.
И всё это никому не казалось абсурдным – всё было в порядке вещей.
После всех препирательств женщина с достоинством выпила две таблетки, чтобы ей не было страшно, и шагнула в пропасть.
– Ну, наконец-то! – это говорит другая женщина, ожидающая своей очереди.
Она пришла сюда со своим мужем. Они вместе переходят белую черту. Сразу слышится ругань, они оскорбляют друг друга. В чём дело – понять сложно. Они пришли разобраться «кто кому испортил жизнь», а говорят в основном о том, кто из них «кружку не туда поставил». Они объясняют, что вот так они каждый день друг с другом общаются и это невыносимо. Каждый день – невыносимо! У них уже взрослые дети, которые не пришли сюда. Детям всё равно, прыгнут мать и отец в пропасть или нет. Детям это всё, видимо, надоело, и тошно им от своих родителей.
– Нет, я не буду прыгать, я ни в чём не виноват! Прыгай сама, если хочешь!
– Ну скажите вы все: кто из нас виноват?
От зрителей, конечно, однозначных ответов нет. Я ухожу оттуда – что тут скажешь?! Чем бы всё ни закончилось – всё одинаково ужасно.
Заходят за белую черту и очень злобные и неприятные люди. Они наговорят обо всех столько гадостей, что возвращаться обратно уже неприлично. Они прыгают в пропасть, не вызвав к себе ни малейшего сочувствия.
Теперь это уже не слухи. Самоубийства стали случаться не только на скале самоубийств. Они ничего не хотят говорить и не ждут ни от кого ни сочувствия, ни понимания. Слова, произносимые за белой чертой, потеряли силу.
Я стал ездить по стране и с удивлением узнал, что есть тихие и спокойные города, где жизнь течёт размеренно и неторопливо. Там ничего не знают ни о белой черте, ни о самой традиции. В других городах я обнаружил то, чего никогда не было в нашем городе, – это нищие: уродливые от рождения, калеки, слабоумные и просто жалкие и беспомощные. В наш город они не приходят, даже самые сумасшедшие, даже случайно. В каждом из них живёт страх перед белой чертой, неизвестно откуда взявшийся.
Теория «червячков» долго не продержалась, её вскоре разоблачили, а потом и вовсе забыли о ней, но мнение о том, что самоубийство – это болезнь, осталось. Скалу самоубийств никто специально не запрещал, но «больных» теперь никто не слушал. Их побаивались, никто не знал, что делать в том случае, если, послушав «больного», самому захочется прыгнуть в пропасть. Как такому желанию противостоять – неизвестно. Кто может быть в себе уверен? Только врачи! Они не относятся серьёзно к словам больных, к тому же это их профессиональный риск.
Прошли годы. Я один из старейших жителей в нашем городке. На скале достоинства разместился парк аттракционов. Там есть аттракцион «Прыжок в пропасть». Так на моих глазах перестала существовать традиция, которая поддерживалась много тысячелетий. Теперь уже можно считать, что дух окончательно покинул нашу землю.