Камфорт Бонни. Отказ

   Я видела, как Умберто улыбался детским проказам. Линде он несомненно понравился. Она отвела меня в сторону и сказала:
   – Держись за него, Сара. Это то, что тебе нужно. Я обняла ее и ответила:
   – Думаю, ты права, – а про себя подумала, что не стоит мне ревновать его к Линде.
   Выйдя от Линды, мы с Умберто брели по берегу канала Венис, держась за руки. Мимо нас проплыло семейство уток: четыре утенка и гордая мамаша.
   Так мы добрели до бульвара Вашингтон. На протяжении нескольких кварталов мы разглядывали витрины, пока не подошли к Марина-Тауэрс, где жил Ник.
   – Пойдем домой, – сказала я и резко развернулась. Чтобы догнать меня, Умберто пришлось перейти на бег.

31

   На следующую встречу Уильям не пришел. Днем позвонила его дочь и сказала, что у него инфаркт, и теперь он находится в отделении интенсивной терапии госпиталя «Сент-Джон» в очень подавленном состоянии.
   – Не могли бы вы его навестить? – спросила она.
   – Ну конечно, – ответила я. – Приду к нему вечером. Только вы его пожалуйста предупредите. – Я почувствовала себя виноватой из-за того, что снова опоздаю на мероприятие, где мы должны были быть вместе с Умберто. Но что я могла поделать? Важнее было навестить Уильяма.
   На фоне белых простыней Уильям выглядел осунувшимся и серым. Он слабо улыбался.
   – Я все-таки выкарабкался, правда?
   В течение получаса он делился со мной своими мрачными мыслями. Теперь он навсегда попал в зависимость от своего здоровья. Он больше не сможет бегать трусцой. Жизнь его окончена, так и не начавшись.
   – А что говорят врачи? – спросила я.
   – Они и сами пока ничего не знают. Время покажет.
   – Потом вы будете смеяться над своим пессимизмом, – мягко заметила я.
   Он снова попытался изобразить улыбку.
   – Возможно. Тем не менее, я почувствовал себя лучше после разговора с вами. Спасибо. И простите за беспокойство. – Ему делалось все труднее говорить.
   Я пожала ему руку.
   – Позвоните мне пожалуйста, когда будете готовы, чтобы я снова вас навестила. Я буду рада вас видеть.
   Он кивнул головой и закрыл глаза. Я ушла, думая о том, как не похожи мои встречи с ним на встречи с Ником.
   В конце недели Ник снова стал мучить меня своими мольбами. Он называл себя увядающим растением, а мое тело животворной водой. Я процитировала ему Дзен, буддийскую мудрость: нельзя поймать мяч, если смотришь на руку бросающего. Этим я хотела сказать, что он не сможет взять то, что я хочу ему дать, если все свое внимание будет сосредотачивать только на мне самой. Ник спорил по этому поводу в течение целого часа.
   В начале нашего следующего сеанса, после того как я закрыла дверь и направилась к стулу, он подошел ко мне, и не успела я отойти, обнял меня и зарылся лицом в мои волосы. Дыхание его было учащенным.
   Я вся напряглась, руки мои застыли вдоль бедер, и, глядя мимо него широко раскрытыми глазами, я спокойно сказала: – Отпустите меня.
   Меня охватила паника, словно он приставил к моей шее пистолет с взведенным курком. Я повторила как можно более твердо:
   – Отпустите меня.
   Покрасневший и пристыженный, он выпустил меня из своих объятий и отступил к кушетке.
   Возбуждение, которое он вызвал у меня, вызывало внезапные приступы кашля во время сеансов. Дыхание у меня становилось прерывистым, и я не могла его успокоить.
   Даже в его отсутствие я стала замечать, что у меня перехватывает горло. У меня развился страх подавиться во время еды. Я стала есть маленькими кусочками, медленно.
   И все же я упрямо отказывалась сдаваться и передавать его на лечение кому-нибудь другому в надежде, что мое упорство будет вознаграждено.
   – В вашем сознании я разделена на множество частей, – сказала я как-то Нику. – Вы меня то любите, то ненавидите. Вы не воспринимаете меня как смесь хорошего и плохого. Себя вы тоже воспринимаете по частям. Временами вам кажется, что все хорошее, что есть в вас, находится во мне, и вы стремитесь вернуть это, для чего, как вам кажется, должны овладеть мной.
   Он вытянулся на кушетке, скрестив руки на груди и ничего мне не отвечая.
   Пытаясь избавиться от своего желания, Ник стал встречаться с женщиной по имени Мегги Мак Катчен, дочерью старшего совладельца его компании. Он назвал ее безупречной, не такой, какими были все его предыдущие женщины, умной и консервативной. В общем, можно было взять это описание, заменить имя на мое, и вышло бы то, что нужно.
   Правда Ник никогда не упоминал своих сексуальных отношений с Мегги, а говорил только о ее уме и очаровании. Не желая лишний раз поднимать тему сексуальности, я оставляла это без внимания.
   Вскоре он явился на один из сеансов злой и принялся расхаживать по кабинету взад-вперед, нервно ударяя кулаком о ладонь.
   – Я не могу в это поверить! Я боюсь вас! – прошипел он. Он ходил по комнате, как пантера в клетке.
   – Думаю, вы будете ревновать меня за то, что я переспал с Мегги! Я чувствую себя так, словно я изменил вам.
   – Вы полагаете, что то, чего я хочу от вас, – это верность?
   – О, Господи! – Руки его повисли, будто я ударила его.
   Он отвернулся от меня, подошел к окну и посмотрел на улицу.
   – Вы не представляете, как это унизительно. Я чувствую себя полным дерьмом. Я влюблен в вас, а вы, должно быть, смеетесь надо мной про себя.
   – Почему я должна смеяться? Он снова разозлился.
   – Потому что это смешно! Я всего лишь пациент, и вы никогда не ответите на мою любовь! – он выскочил из кабинета и с такой силой хлопнул дверью, что картинки, висящие на стенах, перекосились.
   У меня пересохло в горле, и я выпила несколько глотков воды, чтобы успокоиться.
   На следующий сеанс он явился с таким видом, словно ничего не произошло. Он спокойно улегся на кушетку и сказал:
   – Мы с Мегги отлично провели выходные. Ее родители уже стали относиться ко мне как к члену семьи. Ее мать – настоящая красавица, и я нравлюсь ей. В субботу мы с мистером Маком играли в гольф, а все воскресение провели на ранчо. У них огромное поместье. Гараж на пять машин, а с горы виден весь город. – Затем он добавил вполголоса: – Я кое-что украл на ранчо.
   Наконец-то он признался, что что-то украл! Сначала я послушаю, что он украл на ранчо, а затем выведаю, что крал у меня.
   – Я просто не смог удержаться, – продолжал он глухо. – Мы жарили мясо на лужайке возле бассейна, и миссис Мак попросила меня сходить на кухню и принести банку с маринованными овощами. Я побежал в дом, включил свет в кладовой и вошел внутрь.
   Он рассказывал, то и дело запинаясь и останавливаясь.
   – Не могу передать, как странно то, что я пережил. Там было огромное количество всяких стеклянных банок – консервов. Соки, груши, яблоки, варенье, небольшие луковицы – такое изобилие всего! Макароны, крупы, печенье, шоколад, соки. К стенам у них подвешены пучки всевозможных засушенных трав. Там стоял пряно-сладкий запах.
   Вдруг он громко всхлипнул. Я сидела молча, чтобы дать ему возможность попытаться сдержать слезы. Он расчесал пальцами волосы, оставив взъерошенные вихры.
   – Я бы все отдал, чтобы снова стать маленьким мальчиком, чтобы это была моя кладовая, и мать послала меня туда за какими-нибудь продуктами. Почему у меня никогда не было такого? Мегги выросла во всем этом. Может быть, и вы тоже! Почему меня судьба лишила этого?
   Он сложил руки на поясе и повернулся сначала влево, а потом вправо. Временами его голос делался злым, но быстро смягчался.
   – Я трогал руками банки, читал, что написано на этикетках, вдыхал запахи, но затем испугался, что кто-нибудь войдет и увидит меня. Я понял, что должен прихватить что-то с собой. Я не сомневаюсь, что они дали бы мне все, чего бы я ни пожелал. Но мне хотелось, чтобы они об этом не узнали. Мой выбор пал на сущую безделицу. На пакетик сушеных бобов. Они были прекрасны – бобы и фасоль самых разнообразных цветов в одном целлофановом пакетике. Он и стоит-то наверное не больше двух долларов. Но он был такой чудесный. Я взял маринованные овощи, а заодно сунул в спортивную сумку пакетик с бобами и вышел.
   – А почему вас смутило то, что она может узнать о вашем желании?
   – Я хочу так много, что это пугает и смущает меня. Думаю, это испугало бы любого, кто заметит во мне такое.
   Он был прав. Даже меня это пугало.
   – Ник, а вы когда-нибудь брали что-нибудь в моем кабинете?
   – Да. Всякие мелочи. Иногда даже какой-нибудь мусор.
   О, Боже! Что же я бросала в мусорное ведро? Черновики карт других пациентов? Использованную губную помаду? И почему я не использовала машину для уничтожения бумаг?
   – А что вы потом делали со всем этим?
   – Я хранил эти вещи, как воспоминание о вас.
   Я представила себе склад у него в доме, с куклами-троллями и моей старой губной помадой.
   – А вы все еще испытываете потребность делать то же самое?
   – Нет, – ответил он. – Я больше не хочу ничего у вас красть. Я хочу, чтобы вы отдали мне себя.
   Это было еще хуже. «Как далеко он способен зайти, чтобы добиться своего?» – подумала я.

32

   Однажды Умберто вернулся домой поздно вечером с ужина, который я была вынуждена пропустить. Из-за того, что я тратила столько времени на Ника, у меня почти не оставалось времени для другой работы.
   Умберто покачал головой.
   – Ты все еще занята? – затем он развязал галстук, бросил пиджак на стул и плюхнулся на диван, разбросав аккуратно разложенные мной страницы различных документов.
   – Осторожно! – буркнула я.
   – Извини.
   Я громко вздохнула и переложила бумаги на пол. Он щелкнул языком.
   – Зачем ты так изводишь себя?
   Я продолжала расскладывать бумаги. Разве Умберто поймет, что значит всецело отдаваться работе, как это делал мой отец, чтобы скопить достаточно денег и купить наконец магазин?
   – Я хочу добиться финансовой стабильности и независимости. И я не хочу это объяснять.
   – Но тебе придется объяснять это полусотне пациентов! – Он отправился в спальню, чтобы переодеться, а я осталась корпеть над своими бумагами. Через пять минут он вернулся в том же, в чем и пришел.
   – Мне было бы неловко присутствовать на следующей вечеринке одному. Все говорят, что у меня роковая женщина.
   – Почему я должна бросать работу ради развлечений? Ты сам ни за что так не поступил бы!
   Он покачал головой.
   – Разве ты сама не понимаешь?
   – Объясни мне, – я начинала злиться.
   – Ты не можешь работать столько, сколько ты работала, следить за домом и собакой, общаться с друзьями и при этом иметь еще время для меня. Может быть, других твоих мужчин это и устраивало, но меня нет!
   После этих слов я уже не была уверена в своей правоте, не была уверена в мотивации столь усердного труда, и мне не хотелось лишаться шанса выйти замуж и обзавестись семьей. Я представила себя пожилой женщиной, которая сидит в пустом доме и готовится к лекциям. На глазах навернулись слезы.
   – Я люблю тебя, и это меня пугает, – призналась я. Умберто сел рядом и поднял мне пальцем подбородок.
   – Но разве ты не замечаешь, что сама вычеркиваешь меня из своей жизни?
   Я оставила свои бумаги.
   – Не позволяй мне так обращаться с тобой. – Я плакала и чувствовала себя совсем маленькой.
   Пыл, с которым он занимался со мной любовью в эту ночь, ошеломил меня. Он вдыхал меня, закапывался в моем теле. Он сделал меня бездыханной. Голова моя была пуста. Я полностью потеряла ориентацию в пространстве. Кто же он такой, что может обладать мной с такой полнотой?
   Я еще несколько дней чувствовала его ладони на своей шее, его зубы, кусающие мочки моих ушей, его пальцы, сдавливающие мои ягодицы. Иногда, отправляясь на обед, я не могла думать ни о чем, кроме его ладоней, сжимающих мои груди. Мне казалось, что я вот-вот сорвусь куда-то в пропасть.
   Как-то раз я пришла домой с полными сумками. Когда я открыла входную дверь, из дома выскочил Франк и бросился через улицу. Я быстро поставила сумки и побежала за ним во двор мистера Сливики.
   Когда я перебежала на другую сторону, мистер Сливики стоял на дорожке возле своего дома и похлопывал Франка по бокам.
   – Не хотите ли выпить что-нибудь? – спросил он. Он говорил с сильным акцентом.
   В женских тапочках и розовом халате он показался мне довольно смешным. Короткий халат едва прикрывал ему живот, кружевной воротник терся о щетину на шее.
   Он совершенно безобиден, подумала я с улыбкой.
   – Спасибо, я могу заглянуть к вам всего на несколько минут.
   Он провел меня вдоль дома к задней двери. Весь двор был занят ухоженным огородом, а вдоль высокого забора цвели кусты рододендронов, маргариток и хризантем.
   – Пожалуйста, подождите секундочку, – сказал он, глядя как Франк топчет его цветы.
   – Франк! – громко крикнула я, и мой пес неохотно поднял голову.
   Мистер Сливики появился на пороге с суповой косточкой в руке.
   – Это подойдет?
   – Подойдет, если вы ничего не имеете против того, чтобы я являлась к вам каждый день.
   – Ко мне, малыш, – сказал он и вытянул руку с косточкой.
   Собака тут же забыла о цветах и побежала к своему благодетелю.
   – Собакам здесь хорошо живется, правда? – усмехнулся он.
   Я улыбнулась, тронутая его добротой, и прошла в дом, оставив Франка грызть косточку.
   Кухня и гостиная были безупречно чисты. На стуле перед телевизором лежала неоконченная вышивка, а к холодильнику магнитом-удочкой был прикреплен рецепт морковного пирога.
   Мистер Сливики приготовил свежий лимонад, и мы уселись за кухонный стол. Глядя на меня большими грустными глазами, он поведал, что происходит родом из древней страны. Из Польши. Они с женой приехали сюда всего десять лет назад.
   – С вашей женой?
   – Да, – ответил он. Я был каменщиком. Я обучался этой профессии в одиннадцать лет. Моя жена шила. Здесь мы работали на одну богатую семью. Они купили нам этот дом. А затем… – глаза его увлажнились и заблестели. – У нее был рак груди. Год и три месяца назад она умерла. – Он стал нервно мять свой халат. – Эти вещи – это все, что мне от нее осталось.
   – Мне очень жаль, – сказала я, опечаленная его словами.
   Он медленно покачал головой.
   – Никогда не знаешь, что преподнесет тебе жизнь. Мы десять раз могли погибнуть там, на родине: иногда просто от холода в доме. Кто знает, может быть, все это и ослабило ее? – Он попытался изобразить на лице улыбку. – Вы выглядите такой молодой, полной сил. Вы счастливы?
   Только иностранец может задавать такие вопросы.
   – Думаю, что да.
   – Вы выйдете замуж за этого джентльмена, вашего друга?
   – Я не знаю, – я почувствовала, как вспыхнули мои щеки.
   – Не ждите ничего, – сказал он. – Хватайте свою удачу. Все меняется очень быстро, и к прошлому не бывает возврата.
   Я допила свой лимонад и поднялась, чтобы уйти.
   – Спасибо, – сказала я и протянула ему руку. Он сжал мою руку своими ладонями.
   – По-вашему, я выгляжу глупо в этом халате?
   – Конечно, вы в нем выделяетесь, – ответила я с улыбкой.
   – Что значит выделяетесь?
   – Отличаетесь от других.
   – Хорошо. Мне это нравится. Выделяться. Ваша собака. Она тоже выделяется, разве не так?
   Я кивнула головой и рассмеялась.
   – Если у вас в огороде растет морковь, присмотрите за ней. Он может ее выкопать.
   – Ничего, ничего. Я сам дам ему одну.
   – Вы приобретете себе друга на всю жизнь.
   – Мне нужен друг.
   Он вышел в заднюю дверь, и я пошла за ним, глядя, как колышется подол его халата.
   Он склонился над одной из грядок и вытянул морковку. Франк, который до этого лежал на дорожке и лениво грыз косточку, поднял голову и уставился на правую руку мистера Сливики. Разглядев, наконец, что в ней, он оставил косточку, стряхнул с морды слюну и засеменил к морковке. Если он еще раз убежит из дома, я буду точно знать, где его искать.
   Весь вечер у меня в ушах звучал совет мистера Сливики. Не жди. Хватай свою удачу.
   Я люблю Умберто, думала я. Но мне нужно еще немного времени, чтобы все обдумать. А еще я должна уладить все с Ником. Но сколько Умберто может меня ждать?

33

   Именно тогда я и поняла, что значат для меня другие мои пациенты. Напряжение и заботы уходили прочь, как только я переступала порог своего кабинета. Рассказы моих пациентов вдохновляли меня. Я восхищалась их мужеством и надеждами. Если даже мне не повезет с Умберто, с работой у меня все будет в порядке. Если в моей семейной жизни полная неясность, то уж в жизнях пациентов я разобраться сумею. Отношения с каждым из них, кроме Ника, были управляемы и предсказуемы. Они регламентировались пятидесятиминутными промежутками времени и правилами врачебной этики. Чем беспокойнее делалась моя личная жизнь и сеансы с Ником, тем увереннее и спокойнее я себя чувствовала с другими пациентами.
   Сестры Ромей активизировали свою деятельность в доме престарелых, и теперь были каждый день заняты. Я представляла себе, как восторгались прикованные к постели люди их смешным очарованием.
   Я обрадовалась, узнав, что состояние Уильяма улучшается быстрее, чем ожидали врачи. Его вскоре выписали из больницы, и теперь он проходил курс реабилитации дома.
   Как это ни смешно, но процедуры отчасти избавили Уильяма от его депрессий. Он принимал лекарства, измерял пульс, пять раз в неделю посещал врача и обменивался новостями с другими больными. Опасаясь еще одного инфаркта, он постепенно восстанавливал свою физическую активность.
   Как-то раз он заявил мне:
   – Я должен прожить остаток своей жизни, как вы мне сказали – в мире со своим «я».
   Услышав это, я почувствовала удовлетворение своей профессией и радость от того, что могу быть полезной.
   Иногда даже сеансы с Ником доставляли мне удовольствие.
   – Я снова это сделал, – сказал он однажды. – На сей раз это была фотография. Миссис Мак показывала мне альбом с фотографиями "Мегги и двух ее братьев, когда они были еще детьми. Она с такой теплотой, с такой гордостью говорила о своих детях. Во мне опять проснулась ревность. Мне захотелось, чтобы это был мой семейный альбом, чтобы моя мать так говорила обо мне.
   А я вспомнила о своей матери. О том, как я лежала возле дома на качелях, положив голову ей на колени, вдыхала ее запах, слушала ее голос, нежный и тихий, словно она пела псалом.
   – Я дождался, когда мы все собрались у машины, чтобы пожелать друг другу спокойной ночи, и сказал, что перед отъездом забыл сходить в туалет, а сам отправился в дом и взял фотографию.
   Ник встал и принялся расхаживать по комнате, трогая разные предметы. Он стер пыль с жалюзи, пробежал пальцами по корешкам некоторых книг, сорвал с пальмы несколько потемневших листьев и бросил их в мусорное ведро. Затем он сел, раскрыл свой портфель и достал из него фотографию. Какое-то мгновение он не хотел выпускать ее из рук, словно это была драгоценность. Затем он встал, отдал ее мне и вернулся на кушетку.
   Хотел ли он, чтобы я выразила восторг, глядя на нее? Это ли было ему нужно?
   Я взглянула на снимок. Мегги и два ее маленьких брата сидели верхом на огромной лошади, держась руками друг за друга. Лошадь держал под уздцы отец – смуглый коротышка с широченной улыбкой. Мать была выше его ростом. Она стояла рядом с ним. Ветер растрепал ее волосы, и она поправляла их рукой. У маленькой Мегги были светлые волосы ее матери. К тому же у нее отсутствовали два передних зуба.
   – А что значит для вас эта фотография, Ник?
   – Мне кажется, именно такой была бы наша семья, если бы мама не умерла. Может быть, она родила бы еще двоих детей. Может быть, мы жили бы все вместе, как и подобает семье, может быть, отец не стал бы таким подонком.
   – Вы полагаете, что сами не способны создать такую семью иначе, чем украв фотографию?
   Его удивительные голубые глаза пристально посмотрели на меня.
   – А вы думаете, смог бы? – спросил он тихо, почти шепотом.
   – Да, – ответила я, воспринимая его тоску и боль как свои собственные.
   В эту ночь я неожиданно проснулась от того, что Умберто тряс меня за плечо.
   – Сара, что случилось? Ты стонала.
   На часах было полпервого ночи – мы проспали всего несколько минут.
   – Мне приснился страшный сон. Прости, что я тебя разбудила?
   – Что это за сон?
   – О, такие странные вещи происходят со мной иногда, когда я засыпаю. Я утром тебе расскажу.
   Меня взволновало то, что подобные вещи возобновились, и я стала думать об этом, когда Умберто вновь безмятежно захрапел.
   Это началось у меня в детстве. Иногда, когда я засыпала, мне являлось что-то большое, серое. Оно росло у меня на глазах, и мне казалось, что оно вот-вот раздавит меня. Пушистое по краям, темное в центре, оно не издавало никаких звуков и было окружено светлым нимбом. Когда оно совсем близко подступало к моему лицу, я просыпалась, но иногда этого не происходило и масса поглощала меня.
   Когда это видение явилось мне впервые, я бросилась в родительскую спальню. Я вся похолодела от страха.
   Отец мой часто уходил в бар или поиграть в покер, но мать была в постели. Она лежала, завернувшись в оранжевый махровый халат, посапывала и смотрела телевизор. Когда я залезла к ней в постель, она чмокнула меня и уложила рядом с собой. Я стала машинально дергать нитки ее халата, пока не заснула.
   Когда мне исполнилось восемь лет, я стала умней. Я настаивала, чтобы, когда меня укладывали спать, рядом клали перчатки. Я была исполнена решимости схватить эту штуку прежде, чем она успеет ударить меня. Отец опускался передо мной на колени и приговаривал:
   – Вот так и надо! Спорт! Очень скоро ты будешь сидеть на скамейке запасных. – Он всегда говорил так, словно находился на бейсбольном поле.
   Через несколько лет эти видения исчезли, и я уже было решила, что больше их не будет. Теперь же они испугали меня. Я никак не могла понять, почему они вдруг вернулись. Только в одном я не сомневалась: это имело какое-то отношение к Нику.

34

   В субботу вечером мы с Умберто должны были принять участие в благотворительном съезде фонда «Блек-Тай». Многие его клиенты просили нас прийти.
   Умберто повел меня в «Нейман Маркус» и купил мне чудесное голубое вечернее платье. А чтобы придать моему облику большую законченность, мы купили нитку жемчуга. Умберто надел свою новую широкополую шляпу, повязал на пояс широкую шелковую ленту голубого цвета и надел брюки в полоску. У его любимого портного этот наряд потянул бы тысячи на четыре. Я даже подумала, что лучше бы он перевел эти деньги непосредственно на счет фонда, вместо того, чтобы идти на ужин.
   Угощение оказалось весьма посредственным, оркестр старым и нудным, но мы пили вино, танцевали до полуночи и наслаждались, несмотря на то, что было полно народу.
   Пропустив на ночь по стаканчику в «Парадизе», мы поехали домой и всю дорогу напевали в два голоса бродвейские мюзиклы. Когда Умберто открывал дверь, было уже два часа ночи.
   Войдя в дом, мы услышали какие-то странные звуки – сопение и хрип, какие издает во сне больной астмой ребенок.
   Я сразу подумала о Франке и бросилась на кухню. Сделанная для него дверца болталась на одном гвозде. Франк лежал в полубессознательном состоянии, а по всему полу тянулся темный кровавый след.
   – Франк! – вскрикнула я и бросилась на колени, чтобы посмотреть, не попало ли ему что-то в горло. Он приоткрыл глаза и позволил мне залезть ему в пасть, хотя это и вызвало у него отрыжку. Наконец он смог вздохнуть.
   – Принеси полотенце! – крикнула я Умберто. – Быстро! Его нужно отнести в машину и отвезти к ветеринару!
   Умберто стоял как вкопанный и смотрел на меня.
   – Ты испортишь свое платье. Давай сначала переоденемся.
   В отчаянии я стала стаскивать с себя платье так быстро, что порвала одну лямку. Побросав одежду на кухне, я помчалась в спальню, переоделась и вернулась.
   – Поехали!
   Умберто тоже переоделся, пришел следом за мной на кухню и сказал:
   – Сейчас, я должен найти свои кроссовки. Следующее, что я услышала, был донесшийся из гостиной вой.
   – Это невозможная собака! – кричал Умберто. – И почему ты не дала ей умереть!
   Я попыталась взять Франка на руки, чтобы самой отнести его в машину.
   – Поторапливайся! – крикнула я. – Он слишком тяжелый!
   Умберто вернулся на кухню, держа в руках два лоскута голубого бархата.
   – Посмотри, что он сделал! Он разодрал две диванные подушки и сожрал все их содержимое! – Он потряс тряпками у меня перед лицом. – Это животное уничтожило диван стоимостью десять тысяч долларов!
   Я совершенно вышла из себя и встала.
   – Мне наплевать на диван! Ты собираешься мне помочь, или я сама понесу его в машину?
   – Чертова собака! – Красивый рот Умберто исказила злобная гримаса.
   Франк весил почти пятнадцать фунтов, и донести его до машины сама я не могла. Я была готова сорваться в истерику.
   – Будешь ты мне помогать или нет?
   – О Боже праведный! – Умберто схватил полотенце, завернул в него пса и понес к машине.
   Ветеринаром оказалась женщина с длинными, по самую талию светлыми волосами:
   – Растительный пух и поролон, который он сожрал, расширился у него в желудке. Если все это не выйдет в течение следующих нескольких часов, нам придется прибегнуть к хирургическому вмешательству.