Камфорт Бонни. Отказ

   – Вы испортили мои вещи и все время вмешиваетесь в мою жизнь. Вы что, считаете, что мое терпение безгранично?
   – Ну перестаньте. Я виноват. Я ВИНОВАТ!! Договорились?
   – Если я еще раз замечу, что вы испортили что-либо из моих вещей, я немедленно прекращу с вами заниматься.
   – Весьма справедливо.
   Какое-то время он лежал тихо. Он сказал, что и Мак Катчен, и Обердорф вели себя довольно дружелюбно, и он уже начал надеяться, что, возможно, ему удастся сохранить работу.
   – Правда, я уже стал подумывать о том, чтобы продать мой дом и подыскать какой-нибудь маленький уютный домик в Венис. Я смог бы больше читать и гулять по берегу.
   Интересно, видел ли он меня у Линды?
   – Но дело в том, что я не смогу тогда видеть вас. «Это было бы превосходно», – подумала я.
   Он сел и пристально посмотрел на меня. Я с трудом выдерживала его взгляд.
   – Я должен видеть вас. Независимо ни от чего. Вы – моя жизнь. Я не смогу без вас.
   Я почувствовала, что на меня свалилась непосильная ноша.

37

   В этот вечер я поехала домой, чтобы переодеться к ужину. Задергивая портьеры, я увидела в окно, как мистер Сливики выносит из дома ведра с мусором.
   – Вот это да, – сказала я Франку. – Сегодня на его голубом фартуке следы губной помады. Значит и впрямь наступила весна.
   Франк ответил негромким рычанием.
   Дожидаясь Умберто, я надела черное шелковое платье и туфли на высоком каблуке. По дороге Умберто ворчал по поводу сложностей с хранением продуктов и ростом оптовых цен, а я слушала, и меня успокаивало его присутствие.
   Ресторан оказался зданием из стекла и бетона с видом на океан. Умберто взял меня за руку и настоял на том, чтобы мы дошли до конца стоянки и полюбовались закатом. Мы стояли у самой кромки воды, и он обнял меня, чтобы закрыть от вечернего ветерка.
   Я положила голову ему плечо.
   – Я так устала.
   – По мне было бы лучше, если бы ты совсем оставила работу.
   – Ты же знаешь, что я не могу этого сделать.
   – Может быть, ты сделаешь себе хотя бы один выходной? Это будет наше собственное время. Без всяких проблем. Музеи, велосипедные прогулки, кино. Нам обоим это пошло бы на пользу.
   Я изобразила улыбку.
   – Скоро, наверное.
   Умберто отстранился от меня. Он плотно сжал губы и старался не смотреть мне в глаза. Мы направились ко входу, уже не держа друг друга за руки, и я чувствовала себя несчастной. Как только дела с Ником как-то разрешатся, я возьму отпуск на несколько недель, как и советовала Вэл.
   Подойдя к стойке, я обернулась, окинула взглядом зал и увидела Ника. Он стоял в компании еще троих гостей. Я решила, что это Мегги и ее родители.
   Сердце мое учащенно забилось, а руки вмиг похолодели. Я поняла, что он явился сюда специально, чтобы увидеть меня. По тому, как он беспокойно двигался, я догадалась, что он нервничает и пытается скрыть это.
   Мне было невыносимо думать о том, чем все это может закончиться. Впервые мне захотелось прекратить с ним сеансы и назначить ему стационар. Но одна моя однокурсница, Паула, назначила своему пациенту стационар, и за это он поджег ее дом.
   В какой-то момент глаза Ника встретились с моими, и по неподвижности его лица я поняла, что он не хочет, чтобы я заговаривала с ним. Я быстро отвернулась, как раз в тот момент, когда Умберто взял меня под локоть и повел к столику. Было бы нарушением врачебной тайны, если бы я первой обратилась к Нику. От пациента зависело, делать ли наши отношения публичными или нет. Мне не нужен был судебный процесс.
   Я заказала себе питье и быстро его проглотила. Я сейчас испытывала к Нику не меньшее отвращение, чем Умберто, и не знала, как реагировать на его присутствие. Я не рискнула сказать об этом Умберто. Я попыталась думать только об Умберто. Как спасти наши отношения?
   Я принялась за закуску, чтобы не выходить из помещения. Шеф подошел к нашему столику и присел. Он принес нам свежего тунца с нарезанными помидорами и рисовыми оладьями.
   Умберто заказал изумительный белый «совиньон», и я выпила его так быстро, что даже не почувствовала. Он сказал:
   – Мне нравится это заведение, но в Лос-Анджелесе ничто не остается маленьким надолго. Скоро публика откроет его для себя, и оно начнет разрастаться, как тесто на солнце.
   Я улыбнулась и выпила еще вина. Умберто расслабился и полностью сосредоточился на новых блюдах.
   – Прости мое дерьмовое настроение, – сказала я.
   – Забудем об этом, – только и ответил он.
   Я заставила себя прислушиваться к его словам. Он сплетничал о шефе, которого, по слухам, переманили из другого ресторана.
   На десерт был изумительный торт «Татен» – пышный пирог, пропитанный карамелью, со свежими яблоками и воздушной хрустящей корочкой.
   Когда Умберто удалился в туалет, я огляделась по сторонам и обнаружила, что Ник сидит через два столика от нас и глазеет на меня. Я постаралась избежать его взгляда и стала рассматривать его спутников.
   У Мегги был длинный заостренный носик и круглый подбородок. Ее уверенная манера держаться произвела на меня приятное впечатление. Мать ее была красивее, у нее были правильные черты лица, светлая кожа и коротко подстриженные вьющиеся волосы.
   Ник рассказывал что-то смешное. Она смеялась и похлопывала его по руке. Муж ее сидел ко мне спиной. Он был полной противоположностью своей жене. Должно быть, Ник напоминал Мегги ее отца, подумала я.
   Когда Умберто вернулся, я сделала еще несколько глотков вина и сказала, что люблю его и что, хотя я и намерена ехать на Пасху одна, он смело может планировать на июнь наш совместный отпуск.
   Он немного поостыл, взял меня за руку и даже легко поцеловал в губы. Когда Ник и его компания собрались уходить, я заметила, как покраснело его лицо и подумала: «О Боже, в понедельник он устроит мне веселую жизнь».
   Остаток выходных я была так взвинчена, что ни на чем не могла сосредоточиться. Я опасалась, что, увидев меня с Умберто, Ник может устроить мне сцену.
   В субботу вечером Умберто овладело такое пылкое желание, что я даже испугалась. Мне хотелось вырваться из его объятий и побыть одной. Пройтись бы по набережной в Бендоне и все хорошенько обдумать! Мысли о родителях не давали мне покоя.
   Я отодвинулась от него, но он ласкал и ласкал меня, а я чувствовала себя как червяк в руках рыбака. Я вырывалась, извивалась, а потом так устала, что заснула, Полная самых мрачных мыслей.
   В воскресенье Умберто продемонстрировал мне, чего он добился в воспитании Франка. Успехи сводились к тому, что Франк выполнял команду «сидеть».
   Для него это не представляло особого труда, он и так старался использовать каждый подходящий момент, чтобы растянуться. Но еще предстояло научить его ходить рядом.
   В воскресенье вечером Умберто сказал мне:
   – Ты стала пить больше, чем обычно. Не хочешь поговорить об этом?
   – Я всего лишь пытаюсь расслабиться! – легкомысленно ответила я.
   – Ты целый день проходила в разных носках.
   – Ну и пусть, – ответила я.
   – Куда ушло то время, когда мы с тобой могли говорить обо всем?
   – Оно вернется. Но ты не старайся вернуть его силой.
   К моему облегчению в этот вечер мы не занимались любовью. Я чувствовала себя, как Лунесс во сне, когда она была одна в темном доме. Толпа проделывала в нем отверстия и кидала внутрь снег. Мне чудилось, что постепенно я становлюсь худой и обнаженной, и я никак не могла согреться. Я шарахалась от всего.

38

   В четыре часа, в понедельник, пока сестры Ромей радостно болтали об их работе, мои глаза были прикованы к тусклой красной лампочке, мигание которой означало, что Ник дожидается в приемной. Он пришел на полчаса раньше.
   Когда я наконец впустила его, меня ошеломил его вид: волосы были растрепаны, глаза налиты кровью, на подбородке – щетина. Одет он был в старую рубаху и рваные джинсы. От запаха перегара и пота меня чуть не затошнило.
   Он уселся на кушетку ко мне лицом и, прижав руки ко лбу, сказал, что у него ужасно болит голова.
   – Что случилось?
   – В пятницу, после ужина, мы отправились в клуб и наткнулись на бывшего приятеля Мегги. Он юрист, специалист по налогообложению. Мистер Мак повел себя так, словно перед ним возник Иисус Христос. Он посылал нам напитки, и это совершенно вывело меня из себя. На меня какая-то паранойя напала. Мне стало казаться, что они хотят выдать Мегги замуж за этого парня, а на мне поставили крест. Затем Мегги ушла в дамскую комнату и не возвращалась целых пятнадцать минут. Я был уверен, что она болтает с ним в вестибюле, но у меня не хватило смелости пойти за ней. Господи, каким же я был дураком. Когда мы вернулись к ней домой, на автоответчике было записано сообщение от другого ее приятеля. Она сказала, что это ее сосед, с которым она бегает по утрам, но я уже успел взорваться! Я слышал, как с моих уст срываются слова, которые произносил мой отец. Ты шлюха. Ты сука. Ты принадлежишь мне, и если ты не понимаешь, что это значит, пеняй на себя. Она никогда не видела меня таким. Она плакала, пыталась оправдаться, но чем больше она что-то мне объясняла, тем больше я свирепел. Дело кончилось тем, что я окончательно потерял контроль над собой и ударил ее по лицу. Это было ужасно. Она затихла, а я упал перед ней на колени и стал умолять, чтобы она меня простила. Я ползал перед ней, умолял ее, но она лежала молча. Потом я схватил ее за плечи, чтобы она все-таки заговорила.
   – Убирайся, – сказала она очень спокойно. Я ответил, что не уйду, что хочу поговорить с ней. Тогда она заорала во всю глотку, что не желает больше меня видеть, и что, если я сейчас же не уйду, она позовет полицию, позовет отца и почему-то еще пожарную команду.
   Это все. Я потерял ее. И я не могу понять, что на меня нашло. Я вел себя, как животное. Как мой чертов отец. Я поклялся, что никогда в жизни не подниму руку на женщину, и тут – на тебе, сорвался.
   Я сразу же поняла, что произошло с Ником: все это из-за того, что он увидел меня с Умберто.
   – Вы забыли сказать, что видели меня в пятницу вечером, – заметила я.
   – Я забыл об этом из-за всего, что произошло.
   – Я представляла, как он мечется по углам, а он забыл о том, что видел меня!
   – Мне кажется наоборот, все это произошло из-за того, что вы не забыли.
   – Что, черт побери, вы имеете в виду? – спросил он.
   – Я имею в виду, что все те чувства, которыми вы должны были поделиться со мной, вы выплеснули на Мегги. Ваша ревность предназначалась для меня.
   Невероятно, но его лицо помрачнело от сознания того, что я права.
   – О, Боже, – выговорил он. – Это правда. Я сам настоял на том, чтобы пойти в ресторан. Я должен был увидеть вас. А когда увидел, с ума стал сходить. Я хотел увести вас. Но потом, когда устроил эту сцену Мегги, я уже не думал о вас.
   Меня охватил кашель, и я быстро вышла из кабинета, чтобы выпить стакан воды. У меня разболелась голова, она раскалывалась от основания шеи до затылка.
   Когда я вернулась, Ник сидел на краю кушетки, упершись локтями в колени и опустив голову. Под мышками у него виднелись огромные круги пота. От него пахло, как от животного в зоопарке.
   – Как мне теперь быть? – причитал он. – Как я встречу Мегги на работе? Как посмотрю в глаза ее отцу? Я не мог их сегодня видеть, поэтому остался дома и напился. Я раз сто звонил ей в выходные, но она не пожелала со мной разговаривать.
   – Может быть, теперь, когда вы сами разобрались, в чем дело, вы сможете ей все объяснить?
   Он отнял руки от лица и выпрямился.
   – Вы что, с ума сошли? Что я ей скажу? Ах Мегги, прости меня, дело в том, что я на самом деле люблю своего психоаналитика, но поскольку не могу обладать ею, то влюбился в тебя?
   Я и сама поняла, что это была дурацкая мысль, но промолчала.
   – Нет, все кончено. Я потерял ее.
   Он встал, сложил руки на груди и принялся расхаживать по комнате.
   – Ну и пусть! Все равно она всего лишь заменяла мне вас. Это в вас я влюблен, но обладать вами не могу, так какая мне разница? Какой во всем этом смысл? Жизнь не значит для меня ничего!
   Я чувствовала себя отвратительно. Хуже и быть не может. Как я могу продолжать лечить этого человека? Я сделала для него все, что могла, но он был безнадежен. Я пыталась овладеть собой, чтобы не расплакаться. Руки у меня похолодели.
   – Прошу вас, сядьте, – сказала я. Я едва могла дышать.
   Ник пристально посмотрел на меня, но увидев, что я спокойна, вернулся к кушетке и сел. Я сказала ему:
   – Судя по вашему поведению, мне кажется, что вы можете причинить себе вред. Если у вас появятся подобные мысли или мысли, о том, чтобы причинить вред кому-нибудь еще, пожалуйста, скажите об этом мне.
   Он сидел и молчал. Потом сказал:
   – Послушайте, я как-нибудь справлюсь со всем этим. Я не собираюсь кончать жизнь самоубийством или причинять кому-либо вред. Но вам следует знать одну вещь. Я люблю вас. Я хочу вас. И вам не избавиться от меня. Вы будете видеть меня даже во сне. Я внутри вас, так же как и вы внутри меня. И я не отпущу вас.
   Он резко встал и вышел. С начала нашей беседы прошло полчаса. Я сидела и дрожала. А потом закрыла лицо ладонями и заплакала.

39

   В Страстную пятницу Ник опоздал на сеанс минут на пятнадцать. Если бы я раньше его не видела, я никогда бы не поверила, что когда-то он был элегантным и ухоженным. На нем был измятый пиджак, грязные ботинки. Сам он сделался худым и бледным.
   – Все кончено, – сказал он. – Я вылетел с работы.
   – Вас уволили?
   – Ага, – вяло ответил он. – Мне дали выходные, чтобы собрать шмотки.
   – А как же Мак Катчен? Он не защитил вас?
   – Ну конечно, нет. Я потерял для фирмы больше миллиона долларов и ударил его дочь. А вы хотите, чтобы он меня защищал?
   Я чувствовала себя глупо.
   Ник растянулся на софе и лежал без движения. За целый час он не вымолвил почти ни одного слова.
   – Что вы собираетесь делать? – спросила я, прежде чем наше время истекло.
   – Не знаю. Мне никого не хочется видеть. Боже, какой паршивый год. Вы – единственное, что у меня осталось.
   Я молила Бога, чтобы сеанс поскорее закончился. Мне невыносимо было ощущать себя единственным, что у него осталось. Мне не терпелось вернуться домой, собрать сумки и поехать к родителям на долгие пасхальные выходные. Мой рейс был этим вечером, в девять тридцать.
   – Вы ведь вернетесь к понедельнику, правда? – спросил он, вставая, чтобы уйти.
   – Да, но мы встретимся во вторник, в пять. Когда я вышла из кабинета, солнце еще светило и было не холодно. Придя домой, я бросила одежду и нижнее белье на постель и натянула на себя спортивный костюм. Мне хотелось согнать с себя напряжение вместе с потом.
   Я поставила диск «Роллинг Стоунз». Франк следил, как я двигаюсь, а меня не интересовало ничего, кроме ощущения движения. Я свободна целых три дня. Свободна!
   Внезапно Франк повернулся к двери и залаял.
   Я остановилась и выключила музыку. Громкий стук в дверь вызвал у Франка новый приступ лая. Я приоткрыла дверь. На меня настойчиво смотрели два голубых глаза.
   Я стояла, оцепенев.
   – Ну, пожалуйста. Мне необходимо было вас увидеть, – сказал Ник.
   Я открыла дверь, и Франк пронесся мимо меня на улицу. Я крикнула ему вслед, но он не остановился.
   – Садитесь. Я сейчас вернусь, – сказала я и побежала за собакой.
   Это был тот редкий случай, когда я была благодарна Франку за его непослушание.
   Ник выглядел еще хуже, чем тогда, когда он был у меня в кабинете. Рубаха его была измята и наполовину вылезла из брюк. Он был мокрый от пота. Волосы были взъерошены, и от него опять пахло перегаром.
   Франк устремился во двор мистера Сливики. Я помчалась за ним, прикидывая по пути, не слишком ли коротки мои шорты и не слишком ли выделяются мои соски под тонкой тканью майки. Услышав лай Франка, мистер Сливики вышел из дома. На нем был легкомысленный розовый фартук. Я извинилась за вторжение, но мистер Сливики сказал:
   – Не стоит. Не стоит. Он напоминает мне мою жену. Такой же шумный коротышка. Он обрадуется суповой косточке?
   – Благодарю вас, косточка обеспечит Францу занятие на целый час. – Я поспешно спросила: – Могу я попросить вас об услуге?
   Мистер Сливики поднял брови.
   – Ну конечно.
   – Если черная машина, которая стоит у моих ворот, не уедет через пятнадцать минут, могли бы вы зайти и позвонить мне в дверь?
   – У вас какие-нибудь проблемы?
   – Надеюсь, что нет. Просто на всякий случай.
   – Хорошо. Через пятнадцать минут.
   Я поблагодарила его и потянула Франка за ошейник. Косточка была у него в зубах. Я закрыла его во дворе и вернулась в дом. Ник изучал мои кассеты и компакт-диски.
   – Извините за то, что причинил вам столько беспокойства, – сказал он спокойно.
   – Подождите минуточку, – ответила я и пошла в спальню. Несмотря на то, что было тепло, руки у меня были ледяные, и я быстро натянула на себя джинсы и свитер. Вернувшись в гостиную, я спросила:
   – Хотите чаю или кофе?
   Он положил на место компакт-диск, кивнул головой, провел рукой по волосам, пытаясь пригладить их, и ответил:
   – Чай, любой. Без сахара. Спасибо.
   Я поставила чайник на плиту и вернулась в гостиную.
   – Я знаю, что не должен был приходить. – Ник сидел на краю стула.
   Я неловко опустилась на софу напротив него.
   – Если вам нужно было увидеться со мной, почему вы не позвонили?
   Он в растерянности развел руками.
   – Я ушел от вас и стал кататься по городу. Я хотел проехать несколько раз мимо вашего дома, но когда увидел вашу машину и понял, что вы одна, решил постучать. – Он уселся поудобнее на стуле и покачал головой. – Я просто обязан был это сделать.
   Чайник пронзительно засвистел. Я тут же встала и исчезла на кухне. Я достала коробку с чаем и вытащила два пакетика.
   – Почему вы не идете к столу? – позвала я. Какое-то время мы молча пили чай. Ник водил пальцем по краю чашки. Губы его были надуты, веки покраснели.
   – У меня такое чувство, будто я попал в зыбучие пески. Я молю вас спасти меня, а вы отказываете мне в этом. Вы просто смотрите на то, как я погибаю.
   – Я делаю все, что могу, чтобы помочь.
   Я украдкой посмотрела на часы. Без десяти семь. Через несколько минут у моей двери должен был появиться мистер Сливики.
   Ник взял чашку обеими руками. Его лицо было всего в двух футах от моего.
   – Я отчаянно влюблен в вас, и мне ненавистно это отчаяние. Выслушайте мою просьбу в последний раз, и если ответ и теперь будет «нет», я больше никогда не буду ни о чем просить.
   Я тоже склонилась над столом и взяла чашку двумя руками.
   Его тихий голос звучал гипнотически.
   – Мы подходим друг к другу. Я понимаю вас так же хорошо, как и вы меня. Я смогу принести вам облегчение, если вы позволите мне любить вас. В вашей жизни никогда не было такого человека, как я, и никогда больше не будет.
   Мне казалось, что его голубые глаза излучают свет и энергию. Мои конечности налились, дыхание было настолько громким, что он вполне мог его слышать.
   – Только один раз, – сказал он. – Сегодня ночью. А потом вы сами будете решать.
   Должно быть, я покачала головой, потому что он сделался более настойчив.
   – Не говорите мне нет. Я твой. Будь моей. Я подарю тебе ощущения, которых ты раньше никогда не испытывала.
   Я резко отвела от него взгляд. Может быть, внешне я и была похожа на Ника, но я не была душевнобольной.
   – Мой ответ – «нет».
   – Я знаю, что ты хочешь меня, – сказал он, и голос его дрогнул.
   Я повернулась к нему спиной.
   – Вопрос не в том, хочу я вас или нет! Вопрос в том, чем я для вас стала, раз вы можете умереть, если не прикоснетесь ко мне. Разве я – то что связывает вас с жизнью? Я единственная реальность? Разве вы не живете в мое отсутствие?
   – То, что ты хочешь меня – это один полюс магнита. Я – другой его полюс, и тебе это известно.
   Я горела желанием поскорее избавиться от него. Он умер бы, если бы не дотронулся до меня, а я умерла бы, если бы он это сделал.
   Тут зазвенел звонок и напугал нас обоих. Я извинилась и направилась в прихожую. В глазок я увидела грустные серые глаза мистера Сливики с красными веками. Я открыла дверь, вышла и поблагодарила его. Я сказала ему, что все в порядке. Он сделал мне знак, подняв большой палец кверху, и пошел восвояси. Ноготь его большого пальца был покрыт розовой помадой.
   Я ненадолго задержалась, прежде чем вернуться в гостиную. Мне нужна была пауза. Я знала, что делать.
   Когда я вернулась, Ник стоял у окна и смотрел, как удаляется мистер Сливики.
   – Это ты попросила его прийти? – спросил Ник, поворачиваясь ко мне.
   Я кивнула головой, чувствуя себя в полной безопасности.
   – Ты что, испугалась, что я причиню тебе какой-то вред?
   – Я не знала, чего ждать.
   Его подбородок задрожал, и когда он раскрыл рот, чтобы ответить, его нижняя губа нервно задвигалась.
   – Я никогда не причиню тебе никакого вреда.
   – Садитесь, – сказала я.
   Ник придвинул к себе ближайший стул и уселся.
   – Ник, – сказала я, – я должна защитить вас от ваших чувств. Я должна защищать себя. Наши сеансы зашли в тупик, и мы ничего не можем с этим поделать. Я полагаю, вам требуется интенсивное лечение у другого врача, и больница – самое лучшее место для этого.
   Он положил руки на стол и уронил на них голову. Немного погодя, он сказал:
   – Боже, я ощущаю себя таким дерьмом.
   – Извините. Вы знаете, что вам не следовало сюда приходить. Это лишь подтвердило, с какими проблемами мы столкнулись. Так продолжаться не может. Пожалуйста, позвольте мне передать вас другому врачу, который сможет привести вас в порядок.
   Он опустил голову в ладони и заплакал.
   – Я не могу в это поверить. Сумасшедший дом.
   – Ник! Вы представляете себе хорошую больницу? Я говорю о городском госпитале. Это прекрасное место, и вы проведете там всего несколько недель.
   Он покачал головой.
   – Нет. Нет. Мне этого не нужно. Я сам могу о себе позаботиться.
   Я сидела рядом с ним, пока он не перестал плакать. Когда он наконец взял себя в руки, он поднял голову и сказал как что-то само собой разумеющееся:
   – Итак, между нами все кончено.
   – Да. – Я молилась, чтобы между нами все действительно было кончено.
   Он встал и пожал мне руку.
   – О'кей, док. Ты победила. Но только не больница. Я просто позвоню тебе во вторник, и мы поговорим о другом враче.
   – Хорошо, – ответила я, полная уверенности, что он сможет совладать с собой. «Как все оказалось просто! – подумала я, когда он ушел. – Почему я не сделала этого раньше?»
   Я позвонила Умберто, чтобы сообщить ему радостное известие, которое должно было снова сблизить нас. Я вкратце пересказала все Вэл, которая заменяла меня в эти выходные. Через час я оставила Франка в собачьем питомнике и улетела в Орегон. У меня было такое чувство, будто гора свалилась с моих плеч.

40

   Бендонское побережье оказалось целебным и успокаивающим местом для такой неудачницы, какой я себя ощущала. В субботу я совершила долгую прогулку по пляжу и даже посидела в моем любимом гроте, наблюдая за восходом луны.
   В воскресение на закате мы с отцом взяли у соседей лошадей и поскакали по побережью. Отец казался мне олицетворением моего детства. Его волосы были зачесаны назад. Плотно сбитый, он все еще был подтянутым и легко сидел в седле. Верхом на лошади он нравился мне больше всего. Он был сильным и уверенным в себе.
   Когда мы повернули к дому, солнечные лучи уже окрасили вершины холмов и заиграли на воде. Я вспомнила другое, давнее утро. Тогда, тоже на рассвете, мой дядюшка Силки скакал впереди, отец за ним на гнедом жеребце, и я на моем пони. Силки пустил свою лошадь галопом, а отец, крикнув мне, чтобы я оставалась, устремился за ним во весь опор, низко пригнувшись к шее своего коня.
   Я подождала немного, пока копыта моего пони не стали вязнуть в песке. Я знала, что мое место в этой дикой скачке вместе с ними. Я не собиралась отставать. Я крикнула «но!» своему пони, стукнула его маленькими ножками по бокам и галопом устремилась за ними. У меня захватывало дыхание, и встречный ветер трепал мои волосы.
   Когда Силки и папа достигли финишной черты, они обернулись и увидели, что я мчусь им навстречу, мой жакет развевается у меня за спиной, маленькие ручки сжимают поводья. Я мчалась навстречу любви, навстречу радости.
   Когда мы с отцом расседлали и вычистили лошадей я спросила:
   – Ты слышал что-нибудь о Силки?
   Лицо отца помрачнело.
   – Открытка от него пришла. Он женился на какой-то молоденькой штучке из Нового Орлеана. Работает инструктором по рыбной ловле.
   – А ты когда-нибудь писал ему или звонил?
   – Нет. У меня нет ни номера, ни адреса.
   Я понимала, что следует прекратить расспросы. А еще я знала, что Силки много раз присылал и свой адрес, и свой номер телефона.
   Он был моложе моего отца на десять лет, и когда я была маленькой, он жил с нами, чтобы легче было платить за аренду. По-настоящему его звали Эверт, но они называли его Силки, потому что его подача была очень мягкой. Он мог бросить мяч так, что никто бы и не подумал, что в последний момент он вдруг изменит направление.
   В тот год, когда мне было восемь лет, Силки так удачно выступил за команду Ассоциации Анонимных Алкоголиков, что его перевели в Национальную лигу и направили в Канзас-сити. Думаю, что мой отец, никогда не достигавший особых высот, не ожидал, что младший брат обойдет его. Они поссорились, отец стал больше выпивать и подолгу засиживаться за игрой в покер. Веселье ушло из нашего дома, как снег весной.