Страница:
– Возможно, рассказывая мне все это, вы рассчитывали пробудить во мне те чувства, которых я испытывать не должна? – спросила я, когда он закончил.
Лицо его потемнело от гнева.
– Может быть. Я, видимо, получаю какое-то садистское удовольствие, видя это возбуждение, которое ни к чему не может привести.
– Какие мысли приходят вам в голову, когда вы думаете о необходимости скрывать свои чувства? И действительно ли вы садист?
Ник долго молчал.
– Когда мачеха пришла в нашу семью, мне было всего пять лет… – Голос его звучал странно, глухо и спокойно. – Она, может, и не была красивой, но у нее были прекрасные длинные волосы. И она носила платья с такими глубокими вырезами, что была видна ложбинка, где начинались груди. Когда ее не было дома, я залезал в ящик с ее нижним бельем и прижимал к лицу ее трусики.
Я молча порадовалась, что между нами установилось хоть какое-то доверие.
– Что ж, теперь вы хотите поменяться ролями со мной: возбудить меня, зная, что я не должна испытывать этого чувства?
– Да.
– Вы, должно быть, считаете себя жертвой своих чувств?
– Думаю, что да. Когда я стал постарше, она возбуждала меня, и меня это смущало. С тех пор мне ненавистна сама мысль о том, что женщину можно желать слишком сильно.
Ну вот! Для одного сеанса неплохое достижение.
Он бросил взгляд на часы, поднялся, посмотрел мне в глаза. По крайней мере, он не облизнул губы.
Я заперла кабинет, и, неожиданно почувствовав себя очень усталой, решила прилечь на несколько минут перед тем, как ехать домой. Я выключила все лампы, задернула занавески и отключила телефон. В темноте светился только огонек автоответчика.
Я сбросила туфли и улеглась на то самое место, где каких-нибудь пять минут назад сидел Ник. Ткань еще хранила аромат мыла. Вероятно, он очень часто моет руки.
Я закрыла глаза и расслабилась с единственным желанием забыть все, о чем сегодня здесь говорилось. Мне так не хватало Умберто!
Я повернулась набок и еще раз подумала о том, что всего несколько минут назад здесь сидел Ник. Зарывшись лицом в диванную подушку, я вновь ощутила его запах.
Проснулась я через два часа и сначала ничего не могла понять. Было совсем темно. Светящиеся часы показывали начало десятого. Поднявшись, я почувствовала головокружение. Горло саднило, а лицо горело.
К тому времени, как я добралась до дома, я уже была уверена, что заболела. Я еле успела добежать до ванной комнаты, как меня вырвало. Ныл каждый сустав. С огромным трудом я добралась до кухни, накормила Франка, и тут же снова побежала в туалет. После этого у меня уже не было сил двигаться, и я улеглась прямо на коврике в ванной. Через какое-то время появился Франк, обнюхал меня и жалобно завыл. Меня бил озноб.
Я завернулась в одеяло и забралась в постель прямо в одежде, чувствуя себя несчастной и одинокой. Я вспомнила, что горло болело еще вчера, но я заглушила боль витаминами и апельсиновым соком.
О том, чтобы идти завтра на работу, не могло быть и речи. Пришлось вылезти из кровати, взять записную книжку и отменить все назначенные встречи.
После этого я позвонила Вэл.
– У тебя ужасный голос, – сказала она, – чем я могу помочь?
– Дома полно всякого сока, приезжать не нужно, ты можешь заразиться. Может, ты меня подменишь? Я что-то плохо соображаю.
– Ну конечно. Диктуй телефоны. А антибиотики ты принимаешь?
– Нет, это вирусная инфекция. Я заразилась, ухаживая за Линдой Моррисон. Мне необходим только отдых и питье.
– Но если питье в тебе не задерживается, то, может быть, тебя нужно госпитализировать?
– Не волнуйся. Все будет нормально. Позвони мне завтра.
Я так не любила болеть, что сама мысль о больнице была ужасна.
– Если тебе от твоего самолечения станет хуже, я с ума сойду.
– Обещаю, что завтра утром вызову врача.
Мы попрощались, я выпила немного сока, но тут же бросилась в ванную комнату. Температура поднялась до тридцати девяти градусов, а живот сводило от спазм.
В одиннадцать часов зазвонил телефон, и, сидя в ванной, я услышала голос Умберто по автоответчику.
– Что, соблазняешь какого-нибудь счастливчика? А, может, читаешь в ванной свои книжки? Я сегодня узнал массу занятных французских выражений. «Quelle sabade!» означает «Сплошная ложь!», шепелявость они называют «un cheveu sur la langue», то есть «волосы на языке». Я тебе позвоню попозже, любовь моя!
Если бы я даже и хотела, то все равно не успела бы добежать до телефона, да и рассказывать ему, что заболела, все равно не собиралась.
Мне всегда была ненавистна мысль о том, что когда-нибудь мне понадобится помощь и уход. Я до сих пор помнила, как в детстве мама растирала меня спиртом, читала мне и расчесывала меня, если я заболевала. Тогда я чувствовала ее удовлетворение от того, что я полностью в ее власти, поэтому всегда скрывала болезнь до тех пор, пока это удавалось.
Я провела ночь в каком-то лихорадочном сне и проснулась в семь утра. Страшно болело горло и живот, нос заложило.
После посещения доктора я приняла все лекарства, которые он мне прописал, проглотила с литр жидкости, а потом отключила телефоны, чтобы выспаться.
Уже на следующее утро живот почти не болел, но воспаление стало спускаться к легким.
Я попыталась дозвониться до Умберто, зная, что он может волноваться, но по-французски я не говорила и поэтому не смогла ничего толком объяснить. Когда он сам позвонил вечером, я уже смогла подойти к телефону.
– Где ты пропадаешь? – начал он сердито. – Я уже несколько дней не могу до тебя дозвониться.
– Извини, я заболела. У меня был отключен телефон.
Когда он услышал, каким голосом я говорю, гнев его улетучился.
– Мне вернуться?
– Нет, со мной уже все в порядке.
– Что же это такое! Ты больна, а я на другой стороне шарика.
– Все будет хорошо. Мне просто нужно отлежаться.
– Я тогда позвоню тебе попозже, любимая. Я так скучаю.
Вэл выполнила мои поручения – получила за меня почту, купила мне продукты и бумажные носовые платки. Свои деловые встречи я отменила.
Как только я услышала, что машина Вэл отъехала, я ощутила одиночество. Совершенно неожиданно мне вдруг захотелось, чтобы мама поцеловала меня в лоб и принесла на подносе обед – овощной суп в тонкой фарфоровой тарелке, а еще вазочку с цветами из собственного сада. У меня появилось желание перезвонить Умберто, но если я хотела, чтобы меня любили за беспомощность, то следовало обратиться к первоисточнику.
– Девочка моя, у тебя ужасный голос! – сначала в мамином голосе послышалось беспокойство, а затем раздражение. – Ты не уделяешь себе должного внимания! Ты слишком много работаешь!
Я была готова разрыдаться. Ну почему в ее любви всегда присутствует враждебность!
– Это просто простуда, – выдавила я.
– Как бы мне хотелось быть сейчас с тобой!
– Мне тоже, – сказала я, но теперь это была уже неправда. – Мам, я уже действительно хорошо себя чувствую. Это же простой вирус.
Она сообщила, что дела в магазине идут хорошо, у соседей кошка попала под машину, а отцу в связи с его артритом прописали курс физиотерапии. Звук ее голоса успокаивал меня, ведь я знала, что несмотря ни на что она любит меня и всегда готова помочь.
Потом я разогрела суп и съела его прямо из кастрюльки на кухне. Сквозь тонкую ткань ночной рубашки просвечивал мой впалый живот с выпиравшими по бокам костями. Выглядело все это неутешительно.
Сидя на кухне, я рассматривала мамин фарфор в кухонном шкафу из светлого дерева. Огромная посылка прибыла из Бендона через неделю после того, как я переехала сюда. Я надеялась, что это набор для камина или садовый инвентарь, который был мне очень нужен. Когда я увидела вазу, я просто упала на стул и долго не могла отвести от нее взгляд.
Это была английская ваза из тонкого белого фарфора с маленькими красными цветочками, с ободком из золота. Мама долго копила деньги на этот сервиз, экономя на хозяйстве. На дни рождения, Рождество, Пасху и День Благодарения она выставляла его на стол и мыла его потом только собственноручно.
Это был прекрасный подарок, и я была глубоко тронута. И еще я чувствовала себя виноватой за то, что принимаю в подарок самую драгоценную для нее вещь. Такой подарок обязывал ко многому. Она рассчитывала, что я приглашу ее к себе, устрою званый обед, на котором продемонстрирую сервиз.
Я встала на стул, достала тарелку и стала ее рассматривать. Я ощущала исходящее от тарелки тепло. «Но ведь она должна быть холодной, – подумала я. – Тонкостенный фарфор. Сделанный из костного пепла. Чьих костей? Животных? Людей? Какой он красивый, этот фарфор, – мамин фарфор».
Внезапно я поднялась и поставила тарелку на место. За два прошедших года я ни разу не воспользовалась сервизом.
Лежа в постели, я размышляла о последнем сеансе с Ником, о том, как он описывал свою мачеху. Почему она бросила их и никогда больше не поддерживала с ними отношений? Что он скрывал от меня? А его отец и родная мать, коли на то пошло? Почему она покончила с собой?
На следующий день раздался звонок в дверь, и посыльный вручил мне синюю кобальтовую вазу с пышными красными хризантемами. Думая, что это от Умберто, я радостно расписалась, поставила ее на стол и только потом взглянула на карточку.
– Надеюсь, причиной болезни не были мои слова. Поправляйтесь. Ник. – прочитала я.
Удивленная и встревоженная, я бросила карточку на стол. Ему было известно, где я живу. Он потратил на цветы для меня сотню долларов. Как я теперь должна поступить? Побродив по комнатам, я достала свои записи по больным с пограничным состоянием, вернулась в постель и позвонила Захарии.
– Я начинаю беспокоиться, – сказала я ему. – Я не хочу отчуждения, но думаю, что мне следует позвонить ему и сказать, что не принимаю таких дорогих подарков от пациентов.
Захария согласился.
– Еще раз подчеркиваю – никаких контактов с ним у вас дома. Если он захочет поговорить с вами, это должно происходить только у вас в кабинете.
– Вы думаете, у него есть мой номер телефона?
– Если у него есть ваш адрес, то весьма вероятно, что и номер телефона ему известен и, может быть, уже давно. Но это не означает, что он этим злоупотребит. У большинства моих пациентов есть и мой домашний адрес, и номер моего телефона. Теперь у вас есть прекрасный повод прямо поговорить о его навязчивости, а это очень важно.
– Спасибо.
Мы договорились о встрече через две недели.
Ник сначала очень обрадовался, когда услышал мой голос, но потом до него дошел смысл того, что я говорю.
– Я. хочу сделать вам приятное, а вы еще на что-то жалуетесь.
– Я не желаю, чтобы наши взаимоотношения переходили определенные рамки.
– Эй, док! Вы больны, а я пытаюсь вас подбодрить, вот и все.
Он бросил трубку. Хотя я поступила правильно, меня беспокоила мысль, что этот разговор нарушит хрупкое равновесие в наших взаимоотношениях.
Вечером меня разбудил лай Франка у входной двери. Плохо соображая после снотворного, я сидела на кровати, а сердце было готово выпрыгнуть из груди, когда я услышала голос Умберто.
– Сидеть! Отстань от меня! – Минуту спустя он вошел в комнату.
– Как ты сюда попал? – мой голос напоминал карканье.
– Бросил конференцию. Решил поухаживать за тобой.
– Как это мило с твоей стороны.
– Ты сегодня что-нибудь ела?
– Литр яблочного сока и два тоста.
Он тут же принялся за дело. Через час я уже поглощала вкуснейший омлет с грибами и шпинатом.
– Может со мной кто-нибудь сравниться?
– Тебе нет равных.
– А кто такой Ник?
– Надоедливый пациент, который пытается играть не по правилам, – отмахнулась я. – Поверь, между нами ничего нет.
– Прекрасно. Тогда давай выбросим цветы.
– Делать это совсем необязательно, они такие красивые, и я уже сказала ему, чтобы больше он этого никогда не делал.
– Но они мне не нравятся. Можно?
– Прекрасно. Выбрасывай. Лучше бы он не приезжал.
Пока Умберто прибирал на кухне, я оставалась в постели. Я воображала, какие сцены ревности он будет закатывать мне после свадьбы, какие споры у нас будут возникать по поводу воспитания наших будущих детей. Это уже серьезно. Я была воспитана в традициях Унитарной церкви, причем в этом вопросе отец одержал верх над матерью, которая принадлежала к Епископальной церкви. Он посмеивался над мамиными священниками и предупреждал меня, что не следует выходить замуж за человека, если его религиозные воззрения не совпадают с твоими. Я сердилась на отца за то, что он обижал маму, но когда выросла, оценила его советы. Я сама была свидетельницей того, как несколько браков распались из-за религиозных разногласий.
В эту ночь я не могла заснуть, потому что мне было трудно дышать. Я ругала себя за то, что сразу не начала принимать антибиотики. После перенесенной в детстве пневмонии легкие у меня были слабые.
Утром по предписанию доктора из аптеки прислали лекарства. Когда я выбрасывала пакет, то на дне мусорного ящика увидела несколько ярких красных цветов. Меня вдруг охватила грусть. Бедняжка Ник. Ему было так трудно, все он делал по-своему.
Я полностью отдалась во власть Умберто. Он стряпал, приносил мне новые фильмы, менял постель, массировал мне ноги. Удивительно приятно, когда за тобой ухаживают, как за ребенком, но в то же время меня раздражала собственная беспомощность, и я с нетерпением ждала, когда смогу вернуться к своему обычному образу жизни.
Умберто говорил, что ему очень нравится моя беспомощность, потому что я принадлежу только ему и не могу никуда удрать.
Когда я поправилась и смогла вернуться к работе, то ощутила радость вновь обретенной свободы.
17
18
Лицо его потемнело от гнева.
– Может быть. Я, видимо, получаю какое-то садистское удовольствие, видя это возбуждение, которое ни к чему не может привести.
– Какие мысли приходят вам в голову, когда вы думаете о необходимости скрывать свои чувства? И действительно ли вы садист?
Ник долго молчал.
– Когда мачеха пришла в нашу семью, мне было всего пять лет… – Голос его звучал странно, глухо и спокойно. – Она, может, и не была красивой, но у нее были прекрасные длинные волосы. И она носила платья с такими глубокими вырезами, что была видна ложбинка, где начинались груди. Когда ее не было дома, я залезал в ящик с ее нижним бельем и прижимал к лицу ее трусики.
Я молча порадовалась, что между нами установилось хоть какое-то доверие.
– Что ж, теперь вы хотите поменяться ролями со мной: возбудить меня, зная, что я не должна испытывать этого чувства?
– Да.
– Вы, должно быть, считаете себя жертвой своих чувств?
– Думаю, что да. Когда я стал постарше, она возбуждала меня, и меня это смущало. С тех пор мне ненавистна сама мысль о том, что женщину можно желать слишком сильно.
Ну вот! Для одного сеанса неплохое достижение.
Он бросил взгляд на часы, поднялся, посмотрел мне в глаза. По крайней мере, он не облизнул губы.
Я заперла кабинет, и, неожиданно почувствовав себя очень усталой, решила прилечь на несколько минут перед тем, как ехать домой. Я выключила все лампы, задернула занавески и отключила телефон. В темноте светился только огонек автоответчика.
Я сбросила туфли и улеглась на то самое место, где каких-нибудь пять минут назад сидел Ник. Ткань еще хранила аромат мыла. Вероятно, он очень часто моет руки.
Я закрыла глаза и расслабилась с единственным желанием забыть все, о чем сегодня здесь говорилось. Мне так не хватало Умберто!
Я повернулась набок и еще раз подумала о том, что всего несколько минут назад здесь сидел Ник. Зарывшись лицом в диванную подушку, я вновь ощутила его запах.
Проснулась я через два часа и сначала ничего не могла понять. Было совсем темно. Светящиеся часы показывали начало десятого. Поднявшись, я почувствовала головокружение. Горло саднило, а лицо горело.
К тому времени, как я добралась до дома, я уже была уверена, что заболела. Я еле успела добежать до ванной комнаты, как меня вырвало. Ныл каждый сустав. С огромным трудом я добралась до кухни, накормила Франка, и тут же снова побежала в туалет. После этого у меня уже не было сил двигаться, и я улеглась прямо на коврике в ванной. Через какое-то время появился Франк, обнюхал меня и жалобно завыл. Меня бил озноб.
Я завернулась в одеяло и забралась в постель прямо в одежде, чувствуя себя несчастной и одинокой. Я вспомнила, что горло болело еще вчера, но я заглушила боль витаминами и апельсиновым соком.
О том, чтобы идти завтра на работу, не могло быть и речи. Пришлось вылезти из кровати, взять записную книжку и отменить все назначенные встречи.
После этого я позвонила Вэл.
– У тебя ужасный голос, – сказала она, – чем я могу помочь?
– Дома полно всякого сока, приезжать не нужно, ты можешь заразиться. Может, ты меня подменишь? Я что-то плохо соображаю.
– Ну конечно. Диктуй телефоны. А антибиотики ты принимаешь?
– Нет, это вирусная инфекция. Я заразилась, ухаживая за Линдой Моррисон. Мне необходим только отдых и питье.
– Но если питье в тебе не задерживается, то, может быть, тебя нужно госпитализировать?
– Не волнуйся. Все будет нормально. Позвони мне завтра.
Я так не любила болеть, что сама мысль о больнице была ужасна.
– Если тебе от твоего самолечения станет хуже, я с ума сойду.
– Обещаю, что завтра утром вызову врача.
Мы попрощались, я выпила немного сока, но тут же бросилась в ванную комнату. Температура поднялась до тридцати девяти градусов, а живот сводило от спазм.
В одиннадцать часов зазвонил телефон, и, сидя в ванной, я услышала голос Умберто по автоответчику.
– Что, соблазняешь какого-нибудь счастливчика? А, может, читаешь в ванной свои книжки? Я сегодня узнал массу занятных французских выражений. «Quelle sabade!» означает «Сплошная ложь!», шепелявость они называют «un cheveu sur la langue», то есть «волосы на языке». Я тебе позвоню попозже, любовь моя!
Если бы я даже и хотела, то все равно не успела бы добежать до телефона, да и рассказывать ему, что заболела, все равно не собиралась.
Мне всегда была ненавистна мысль о том, что когда-нибудь мне понадобится помощь и уход. Я до сих пор помнила, как в детстве мама растирала меня спиртом, читала мне и расчесывала меня, если я заболевала. Тогда я чувствовала ее удовлетворение от того, что я полностью в ее власти, поэтому всегда скрывала болезнь до тех пор, пока это удавалось.
Я провела ночь в каком-то лихорадочном сне и проснулась в семь утра. Страшно болело горло и живот, нос заложило.
После посещения доктора я приняла все лекарства, которые он мне прописал, проглотила с литр жидкости, а потом отключила телефоны, чтобы выспаться.
Уже на следующее утро живот почти не болел, но воспаление стало спускаться к легким.
Я попыталась дозвониться до Умберто, зная, что он может волноваться, но по-французски я не говорила и поэтому не смогла ничего толком объяснить. Когда он сам позвонил вечером, я уже смогла подойти к телефону.
– Где ты пропадаешь? – начал он сердито. – Я уже несколько дней не могу до тебя дозвониться.
– Извини, я заболела. У меня был отключен телефон.
Когда он услышал, каким голосом я говорю, гнев его улетучился.
– Мне вернуться?
– Нет, со мной уже все в порядке.
– Что же это такое! Ты больна, а я на другой стороне шарика.
– Все будет хорошо. Мне просто нужно отлежаться.
– Я тогда позвоню тебе попозже, любимая. Я так скучаю.
Вэл выполнила мои поручения – получила за меня почту, купила мне продукты и бумажные носовые платки. Свои деловые встречи я отменила.
Как только я услышала, что машина Вэл отъехала, я ощутила одиночество. Совершенно неожиданно мне вдруг захотелось, чтобы мама поцеловала меня в лоб и принесла на подносе обед – овощной суп в тонкой фарфоровой тарелке, а еще вазочку с цветами из собственного сада. У меня появилось желание перезвонить Умберто, но если я хотела, чтобы меня любили за беспомощность, то следовало обратиться к первоисточнику.
– Девочка моя, у тебя ужасный голос! – сначала в мамином голосе послышалось беспокойство, а затем раздражение. – Ты не уделяешь себе должного внимания! Ты слишком много работаешь!
Я была готова разрыдаться. Ну почему в ее любви всегда присутствует враждебность!
– Это просто простуда, – выдавила я.
– Как бы мне хотелось быть сейчас с тобой!
– Мне тоже, – сказала я, но теперь это была уже неправда. – Мам, я уже действительно хорошо себя чувствую. Это же простой вирус.
Она сообщила, что дела в магазине идут хорошо, у соседей кошка попала под машину, а отцу в связи с его артритом прописали курс физиотерапии. Звук ее голоса успокаивал меня, ведь я знала, что несмотря ни на что она любит меня и всегда готова помочь.
Потом я разогрела суп и съела его прямо из кастрюльки на кухне. Сквозь тонкую ткань ночной рубашки просвечивал мой впалый живот с выпиравшими по бокам костями. Выглядело все это неутешительно.
Сидя на кухне, я рассматривала мамин фарфор в кухонном шкафу из светлого дерева. Огромная посылка прибыла из Бендона через неделю после того, как я переехала сюда. Я надеялась, что это набор для камина или садовый инвентарь, который был мне очень нужен. Когда я увидела вазу, я просто упала на стул и долго не могла отвести от нее взгляд.
Это была английская ваза из тонкого белого фарфора с маленькими красными цветочками, с ободком из золота. Мама долго копила деньги на этот сервиз, экономя на хозяйстве. На дни рождения, Рождество, Пасху и День Благодарения она выставляла его на стол и мыла его потом только собственноручно.
Это был прекрасный подарок, и я была глубоко тронута. И еще я чувствовала себя виноватой за то, что принимаю в подарок самую драгоценную для нее вещь. Такой подарок обязывал ко многому. Она рассчитывала, что я приглашу ее к себе, устрою званый обед, на котором продемонстрирую сервиз.
Я встала на стул, достала тарелку и стала ее рассматривать. Я ощущала исходящее от тарелки тепло. «Но ведь она должна быть холодной, – подумала я. – Тонкостенный фарфор. Сделанный из костного пепла. Чьих костей? Животных? Людей? Какой он красивый, этот фарфор, – мамин фарфор».
Внезапно я поднялась и поставила тарелку на место. За два прошедших года я ни разу не воспользовалась сервизом.
Лежа в постели, я размышляла о последнем сеансе с Ником, о том, как он описывал свою мачеху. Почему она бросила их и никогда больше не поддерживала с ними отношений? Что он скрывал от меня? А его отец и родная мать, коли на то пошло? Почему она покончила с собой?
На следующий день раздался звонок в дверь, и посыльный вручил мне синюю кобальтовую вазу с пышными красными хризантемами. Думая, что это от Умберто, я радостно расписалась, поставила ее на стол и только потом взглянула на карточку.
– Надеюсь, причиной болезни не были мои слова. Поправляйтесь. Ник. – прочитала я.
Удивленная и встревоженная, я бросила карточку на стол. Ему было известно, где я живу. Он потратил на цветы для меня сотню долларов. Как я теперь должна поступить? Побродив по комнатам, я достала свои записи по больным с пограничным состоянием, вернулась в постель и позвонила Захарии.
– Я начинаю беспокоиться, – сказала я ему. – Я не хочу отчуждения, но думаю, что мне следует позвонить ему и сказать, что не принимаю таких дорогих подарков от пациентов.
Захария согласился.
– Еще раз подчеркиваю – никаких контактов с ним у вас дома. Если он захочет поговорить с вами, это должно происходить только у вас в кабинете.
– Вы думаете, у него есть мой номер телефона?
– Если у него есть ваш адрес, то весьма вероятно, что и номер телефона ему известен и, может быть, уже давно. Но это не означает, что он этим злоупотребит. У большинства моих пациентов есть и мой домашний адрес, и номер моего телефона. Теперь у вас есть прекрасный повод прямо поговорить о его навязчивости, а это очень важно.
– Спасибо.
Мы договорились о встрече через две недели.
Ник сначала очень обрадовался, когда услышал мой голос, но потом до него дошел смысл того, что я говорю.
– Я. хочу сделать вам приятное, а вы еще на что-то жалуетесь.
– Я не желаю, чтобы наши взаимоотношения переходили определенные рамки.
– Эй, док! Вы больны, а я пытаюсь вас подбодрить, вот и все.
Он бросил трубку. Хотя я поступила правильно, меня беспокоила мысль, что этот разговор нарушит хрупкое равновесие в наших взаимоотношениях.
Вечером меня разбудил лай Франка у входной двери. Плохо соображая после снотворного, я сидела на кровати, а сердце было готово выпрыгнуть из груди, когда я услышала голос Умберто.
– Сидеть! Отстань от меня! – Минуту спустя он вошел в комнату.
– Как ты сюда попал? – мой голос напоминал карканье.
– Бросил конференцию. Решил поухаживать за тобой.
– Как это мило с твоей стороны.
– Ты сегодня что-нибудь ела?
– Литр яблочного сока и два тоста.
Он тут же принялся за дело. Через час я уже поглощала вкуснейший омлет с грибами и шпинатом.
– Может со мной кто-нибудь сравниться?
– Тебе нет равных.
– А кто такой Ник?
– Надоедливый пациент, который пытается играть не по правилам, – отмахнулась я. – Поверь, между нами ничего нет.
– Прекрасно. Тогда давай выбросим цветы.
– Делать это совсем необязательно, они такие красивые, и я уже сказала ему, чтобы больше он этого никогда не делал.
– Но они мне не нравятся. Можно?
– Прекрасно. Выбрасывай. Лучше бы он не приезжал.
Пока Умберто прибирал на кухне, я оставалась в постели. Я воображала, какие сцены ревности он будет закатывать мне после свадьбы, какие споры у нас будут возникать по поводу воспитания наших будущих детей. Это уже серьезно. Я была воспитана в традициях Унитарной церкви, причем в этом вопросе отец одержал верх над матерью, которая принадлежала к Епископальной церкви. Он посмеивался над мамиными священниками и предупреждал меня, что не следует выходить замуж за человека, если его религиозные воззрения не совпадают с твоими. Я сердилась на отца за то, что он обижал маму, но когда выросла, оценила его советы. Я сама была свидетельницей того, как несколько браков распались из-за религиозных разногласий.
В эту ночь я не могла заснуть, потому что мне было трудно дышать. Я ругала себя за то, что сразу не начала принимать антибиотики. После перенесенной в детстве пневмонии легкие у меня были слабые.
Утром по предписанию доктора из аптеки прислали лекарства. Когда я выбрасывала пакет, то на дне мусорного ящика увидела несколько ярких красных цветов. Меня вдруг охватила грусть. Бедняжка Ник. Ему было так трудно, все он делал по-своему.
Я полностью отдалась во власть Умберто. Он стряпал, приносил мне новые фильмы, менял постель, массировал мне ноги. Удивительно приятно, когда за тобой ухаживают, как за ребенком, но в то же время меня раздражала собственная беспомощность, и я с нетерпением ждала, когда смогу вернуться к своему обычному образу жизни.
Умберто говорил, что ему очень нравится моя беспомощность, потому что я принадлежу только ему и не могу никуда удрать.
Когда я поправилась и смогла вернуться к работе, то ощутила радость вновь обретенной свободы.
17
Ник был со мной подчеркнуто вежлив, но после нескольких вступительных фраз меня ждал сюрприз.
– Я думаю прекратить наши сеансы. Не обижайтесь, но я считаю, что особой пользы это мне не приносит.
– Это из-за того, что я просила не делать мне подарки и не приходить домой?
– Отчасти из-за этого. Вы заставили меня почувствовать себя маленьким мальчиком, которого шлепнули по руке только за то, что он старался быть хорошим.
– А откуда у вас мой адрес?
– Он у меня был с самого начала. Наша фирма подписывается на коммерческие банки данных. Информационная Америка, Активы и кое-что еще. Мы можем в считанные минуты кого угодно разыскать и что угодно о нем узнать.
Я подумала, что это ужасно.
– Что угодно?
– Почти. Банковские счета, имущественное положение, прошлые судебные тяжбы, залоги, регистрации браков. – Ник рассмеялся. – Я вижу, вы шокированы. Разве вы не знаете, что в любом общественном месте установлены скрытые камеры? Что где-то существует банк данных, где хранится информация о вашем весе, росте, доходе, количестве детей?
– Значит, вам все это обо мне известно? – Меня особенно поразило, что все это без моего разрешения может узнать не только Ник, но и другие мои пациенты, мои радиослушатели. Какой же я была уязвимой!
– Законы, охраняющие права личности, в нашей стране не действуют. Я постоянно составляю на кого-нибудь досье, – продолжал Ник.
– Например, на меня, и без моего разрешения! – Я была вне себя из-за такого нарушения моих прав, а еще больше из-за того, что это, оказывается, обычная практика юридических фирм.
– Я думал, вы знали! Разве я не называл место вашего рождения и школы, в которых вы учились, при нашей первой встрече?
– Да, но мне и в голову не приходило, что моя жизнь изучена так досконально. А не кажется ли вам, что эту уж чересчур?
– А почему мне было не провести проверку? Ведь речь шла о человеке, которому я собирался рассказать о себе абсолютно все.
– Ну, абсолютно все мне так и осталось неизвестным.
Этим я застала его врасплох. Он помолчал какое-то время, затем лицо его выразило облегчение.
– А, вы насчет Лунесс. Я думал, она сама вам все скажет.
– Я имею в виду не только Лунесс. О себе вы тоже многое утаили.
Он вскочил с дивана и зашагал по кабинету.
– Это все неважно. Извините за досье, но поскольку я собираюсь прекратить курс, вам не о чем беспокоиться.
Сейчас мне очень хотелось, чтобы он ушел.
– Почему вы решили прекратить курс?
Он остановился передо мной и принялся перечислять причины, загибая пальцы.
– Во-первых, плата пробивает ощутимую брешь в моем бюджете. Во-вторых, мне приходится ломать свой рабочий день, чтобы приезжать сюда. А в-третьих, я уже описал сам все свои проблемы, но ничто не изменилось, так зачем же тратить деньги и время?
После перерыва в лечении пациенты нередко отказываются продолжать курс терапии, за этим часто скрываются более глубокие причины. Я постаралась понять их.
– А как прошла неделя без меня?
Он опять уселся на диван и откинулся на подушки. Теперь он не выглядел таким настороженным.
– Начало недели было так себе, особенно после того, как вы налетели на меня из-за цветов. А потом я целиком ушел в работу. Все это время я тренировался, бегал, играл в баскетбол. Чувствую себя отлично.
«Маниакальная защита», – подумала я.
– А еще я хочу купить датского дога.
Еще один способ защиты. Если на меня рассчитывать не приходится, то нужно другое существо, полностью от него зависящее.
– Может быть, мне нужна какая-то другая терапия? Например, гипноз, или что-то еще более сильное. Вот вы все время сидите молча, а я за это, между прочим, деньги плачу.
– Вы сейчас такая сердитая.
– Это вы сердитесь из-за перерыва в сеансах. Я думаю, вы и цветы мне послали именно для того, чтобы я рассердилась, а у вас был бы повод бросить курс.
– Что вам ни говори про ваше лечение, услышишь одно: терапия всегда и во всем права, неправ может быть только пациент!
– И терапия может быть неправильной, и терапевт может ошибаться, но если у нас что-то и не ладится, это не повод прекращать курс.
– Вы не хотите прекращать только потому, что вам нужны деньги.
– Да, этим я зарабатываю на жизнь, но ведь и без вас у меня хватает работы. Попробуем рассмотреть и другие причины, почему я не оставляю попыток.
Он взял со стола слоника и мрачно посмотрел на него.
– Извините.
Поставив фигурку на ладонь, он поднял ее к свету.
– А нельзя ли рассказать поподробнее о тех днях, что прошли так себе?
Он поставил слоника на место, долго исследовал шов на манжете рубашки.
– Я чувствовал себя опустошенным и потерянным. Не мог ничем заняться – голова болела. В три часа утра отправлялся бегать трусцой, была бессонница.
– Думаю, вы скучали без меня, и это вас беспокоило.
Он резко поднялся, подошел к окну и раздвинул шторы. В комнату хлынул солнечный свет, а он стоял и смотрел на проезжавшие машины.
– Я действительно очень скучал без вас. Как глупо. Скучать по человеку, которого видишь всего пару часов в неделю. Думаю, цветы были предлогом, чтобы как-то напомнить вам о себе.
– Мне казалось, что вам было бы приятнее встречаться со мной во время сеансов.
Он повернулся и взглянул на меня.
– Вы хотите сказать, что вместо цветов лучше было бы полностью довериться вам?
– При мне вы замыкаетесь, но в то же время вам интересны любые подробности обо мне.
– Черт возьми! Будь я проклят!
После Ника я с удовольствием занялась другими пациентами, с которыми можно было держаться в границах курса терапии, которые Ник постоянно нарушал.
Сестры Ромей тоже преподнесли мне скромный подарок, но сделали это вполне тактично.
Когда я открыла им дверь, они прошелестели своими зелеными юбками из тафты, а потом вручили мне белоснежную плетеную корзиночку. Содержимое ее было явно тщательно подобрано ими; книга «Искусство самолечения», коробочка поливитаминов, бутылочка с раствором магнезии («очень важно принимать регулярно во время болезни»), ароматическая смесь, упакованная в целлофан и перевязанная розовой ленточкой и баночка песочного печенья из Шотландии.
Меня поразило, как внимательно они к этому отнеслись. Я не ожидала, что мой курс даст такие превосходные результаты. Близнецы, лишенные нормального общества, сильно привязались ко мне.
– Как вы внимательны! – Я не могла скрыть восторга.
Они заулыбались и принялись щипать друг друга за локти от удовольствия. Я подумала, что вряд ли мне когда-нибудь удастся разлучить эту парочку, но я многого добьюсь, если буду относиться к ним как одному существу. Я даже простила им порезанные обои.
Лунесс все еще переживала уход Ника, и я согласилась изменить время ее сеансов, чтобы она не встречалась с Ником. Я сочла возможным сказать ей, что без него ей будет только лучше.
Она сообщила мне, что на нее какое-то целебное действие оказывает рис. Лунесс варила его полными кастрюлями и поедала.
Грядущий переворот в жизни Уильяма – уход жены – накладывал на него отпечаток. Растянувшись на диване у меня в кабинете, он тяжело вздыхал.
– Придется продавать дом, – жаловался он. – Мы прожили в нем пятнадцать лет, я так привык ко всем его скрипам и шорохам.
Как и у моей матери, у Ника было страстное желание сделать жизнь предсказуемой. Невозможность достичь этого наполняла его тоской и горечью.
– Я ненавижу жизнь. И когда-нибудь погибну от этого. Я всегда жду самого худшего.
– Но если вы ждете самого худшего, вы чувствуете себя несчастным даже тогда, когда ничего плохого не происходит.
– В пессимизме есть свое преимущество – вы никогда не попадете в дурацкое положение из-за своих идиотских фантазий. Вы никогда не испытываете разочарований, а только иногда приятное чувство удивления, если дела вдруг пойдут хорошо.
– Я рада, что вы находите преимущество в пессимизме, хотя он и причиняет вам массу ненужных страданий.
– Мне нужно обо всем этом хорошенько подумать.
Что ж, из меня получился хороший терапевт. Только один случай причинял мне беспокойство, но, по сравнению с общим количеством пациентов, это было совсем неплохо.
Когда Ник пришел в следующий раз, сначала мне показалось, что он решил продолжить курс терапии.
– Прошлой ночью мне приснилось, что я встретился со Смертью, – начал он. – Я ехал в конном экипаже, а она подсела ко мне, в черном бархатном платье и с черными атласными лентами в волосах. Она улыбнулась, и я подумал, что мне нужно выйти с ней, но на следующей остановке она поднялась и вышла без меня.
Он закрыл глаза и откинул голову.
– Я обычно представлял Смерть прекрасной дамой, которая прискачет ночью на лошади и умчит меня с собой.
– Возможно, что в этой фантазии для вас – соединение со своей родной матерью?
Он широко раскрыл глаза.
– Я на самом деле верю, что соединюсь с ней, когда умру. Она – единственный человек, который когда-либо любил меня.
«И все-таки ты постоянно чувствуешь боль оттого, что она не захотела остаться жить хотя бы ради тебя».
– Мне говорили, что она была очень чувствительна. Не смогла перенести оскорблений отца.
– Возможно, она не видела другого пути.
– Наверное, так.
– А ваша мачеха?
– Она тоже бросила нас, причем до окончательного разрыва делала это несколько раз. Иногда я приходил домой и находил записку, в которой она сообщала, что уходит, но обычно возвращалась через неделю-другую. Она всегда говорила, что скучает без меня, но я ей не верил. Она пила, и ей было не до меня.
– Вы говорили, что чувствовали себя потерянным первые несколько дней без меня, – сказала я в конце сеанса. – Возможно, вы относитесь ко мне так же, как относились к мачехе?
– Вам до нее далеко.
– Что вы имеете в виду?
– Она дурачила отца. Однажды я застал ее в кафе с каким-то парнем. А через несколько дней она ушла навсегда.
– Помните, совсем недавно мы обсуждали, как вам неприятно видеть очередь у моего кабинета?
Он рассмеялся.
– А ведь правильно! Я действительно вас сравниваю, – улыбка сбежала с его лица. – Вот так мысль…
– В чем дело?
Он поправил и без того безупречный галстук, встал, расправил пояс у брюк, потом отвернулся от меня и шагнул к окну.
– Скажем так: она произвела на меня впечатление. Он подгадал так, что эта его реплика пришлась в самый конец сеанса. Собрав вещи и ни слова не говоря, он вышел.
А я опять испытала разочарование.
– Я думаю прекратить наши сеансы. Не обижайтесь, но я считаю, что особой пользы это мне не приносит.
– Это из-за того, что я просила не делать мне подарки и не приходить домой?
– Отчасти из-за этого. Вы заставили меня почувствовать себя маленьким мальчиком, которого шлепнули по руке только за то, что он старался быть хорошим.
– А откуда у вас мой адрес?
– Он у меня был с самого начала. Наша фирма подписывается на коммерческие банки данных. Информационная Америка, Активы и кое-что еще. Мы можем в считанные минуты кого угодно разыскать и что угодно о нем узнать.
Я подумала, что это ужасно.
– Что угодно?
– Почти. Банковские счета, имущественное положение, прошлые судебные тяжбы, залоги, регистрации браков. – Ник рассмеялся. – Я вижу, вы шокированы. Разве вы не знаете, что в любом общественном месте установлены скрытые камеры? Что где-то существует банк данных, где хранится информация о вашем весе, росте, доходе, количестве детей?
– Значит, вам все это обо мне известно? – Меня особенно поразило, что все это без моего разрешения может узнать не только Ник, но и другие мои пациенты, мои радиослушатели. Какой же я была уязвимой!
– Законы, охраняющие права личности, в нашей стране не действуют. Я постоянно составляю на кого-нибудь досье, – продолжал Ник.
– Например, на меня, и без моего разрешения! – Я была вне себя из-за такого нарушения моих прав, а еще больше из-за того, что это, оказывается, обычная практика юридических фирм.
– Я думал, вы знали! Разве я не называл место вашего рождения и школы, в которых вы учились, при нашей первой встрече?
– Да, но мне и в голову не приходило, что моя жизнь изучена так досконально. А не кажется ли вам, что эту уж чересчур?
– А почему мне было не провести проверку? Ведь речь шла о человеке, которому я собирался рассказать о себе абсолютно все.
– Ну, абсолютно все мне так и осталось неизвестным.
Этим я застала его врасплох. Он помолчал какое-то время, затем лицо его выразило облегчение.
– А, вы насчет Лунесс. Я думал, она сама вам все скажет.
– Я имею в виду не только Лунесс. О себе вы тоже многое утаили.
Он вскочил с дивана и зашагал по кабинету.
– Это все неважно. Извините за досье, но поскольку я собираюсь прекратить курс, вам не о чем беспокоиться.
Сейчас мне очень хотелось, чтобы он ушел.
– Почему вы решили прекратить курс?
Он остановился передо мной и принялся перечислять причины, загибая пальцы.
– Во-первых, плата пробивает ощутимую брешь в моем бюджете. Во-вторых, мне приходится ломать свой рабочий день, чтобы приезжать сюда. А в-третьих, я уже описал сам все свои проблемы, но ничто не изменилось, так зачем же тратить деньги и время?
После перерыва в лечении пациенты нередко отказываются продолжать курс терапии, за этим часто скрываются более глубокие причины. Я постаралась понять их.
– А как прошла неделя без меня?
Он опять уселся на диван и откинулся на подушки. Теперь он не выглядел таким настороженным.
– Начало недели было так себе, особенно после того, как вы налетели на меня из-за цветов. А потом я целиком ушел в работу. Все это время я тренировался, бегал, играл в баскетбол. Чувствую себя отлично.
«Маниакальная защита», – подумала я.
– А еще я хочу купить датского дога.
Еще один способ защиты. Если на меня рассчитывать не приходится, то нужно другое существо, полностью от него зависящее.
– Может быть, мне нужна какая-то другая терапия? Например, гипноз, или что-то еще более сильное. Вот вы все время сидите молча, а я за это, между прочим, деньги плачу.
– Вы сейчас такая сердитая.
– Это вы сердитесь из-за перерыва в сеансах. Я думаю, вы и цветы мне послали именно для того, чтобы я рассердилась, а у вас был бы повод бросить курс.
– Что вам ни говори про ваше лечение, услышишь одно: терапия всегда и во всем права, неправ может быть только пациент!
– И терапия может быть неправильной, и терапевт может ошибаться, но если у нас что-то и не ладится, это не повод прекращать курс.
– Вы не хотите прекращать только потому, что вам нужны деньги.
– Да, этим я зарабатываю на жизнь, но ведь и без вас у меня хватает работы. Попробуем рассмотреть и другие причины, почему я не оставляю попыток.
Он взял со стола слоника и мрачно посмотрел на него.
– Извините.
Поставив фигурку на ладонь, он поднял ее к свету.
– А нельзя ли рассказать поподробнее о тех днях, что прошли так себе?
Он поставил слоника на место, долго исследовал шов на манжете рубашки.
– Я чувствовал себя опустошенным и потерянным. Не мог ничем заняться – голова болела. В три часа утра отправлялся бегать трусцой, была бессонница.
– Думаю, вы скучали без меня, и это вас беспокоило.
Он резко поднялся, подошел к окну и раздвинул шторы. В комнату хлынул солнечный свет, а он стоял и смотрел на проезжавшие машины.
– Я действительно очень скучал без вас. Как глупо. Скучать по человеку, которого видишь всего пару часов в неделю. Думаю, цветы были предлогом, чтобы как-то напомнить вам о себе.
– Мне казалось, что вам было бы приятнее встречаться со мной во время сеансов.
Он повернулся и взглянул на меня.
– Вы хотите сказать, что вместо цветов лучше было бы полностью довериться вам?
– При мне вы замыкаетесь, но в то же время вам интересны любые подробности обо мне.
– Черт возьми! Будь я проклят!
После Ника я с удовольствием занялась другими пациентами, с которыми можно было держаться в границах курса терапии, которые Ник постоянно нарушал.
Сестры Ромей тоже преподнесли мне скромный подарок, но сделали это вполне тактично.
Когда я открыла им дверь, они прошелестели своими зелеными юбками из тафты, а потом вручили мне белоснежную плетеную корзиночку. Содержимое ее было явно тщательно подобрано ими; книга «Искусство самолечения», коробочка поливитаминов, бутылочка с раствором магнезии («очень важно принимать регулярно во время болезни»), ароматическая смесь, упакованная в целлофан и перевязанная розовой ленточкой и баночка песочного печенья из Шотландии.
Меня поразило, как внимательно они к этому отнеслись. Я не ожидала, что мой курс даст такие превосходные результаты. Близнецы, лишенные нормального общества, сильно привязались ко мне.
– Как вы внимательны! – Я не могла скрыть восторга.
Они заулыбались и принялись щипать друг друга за локти от удовольствия. Я подумала, что вряд ли мне когда-нибудь удастся разлучить эту парочку, но я многого добьюсь, если буду относиться к ним как одному существу. Я даже простила им порезанные обои.
Лунесс все еще переживала уход Ника, и я согласилась изменить время ее сеансов, чтобы она не встречалась с Ником. Я сочла возможным сказать ей, что без него ей будет только лучше.
Она сообщила мне, что на нее какое-то целебное действие оказывает рис. Лунесс варила его полными кастрюлями и поедала.
Грядущий переворот в жизни Уильяма – уход жены – накладывал на него отпечаток. Растянувшись на диване у меня в кабинете, он тяжело вздыхал.
– Придется продавать дом, – жаловался он. – Мы прожили в нем пятнадцать лет, я так привык ко всем его скрипам и шорохам.
Как и у моей матери, у Ника было страстное желание сделать жизнь предсказуемой. Невозможность достичь этого наполняла его тоской и горечью.
– Я ненавижу жизнь. И когда-нибудь погибну от этого. Я всегда жду самого худшего.
– Но если вы ждете самого худшего, вы чувствуете себя несчастным даже тогда, когда ничего плохого не происходит.
– В пессимизме есть свое преимущество – вы никогда не попадете в дурацкое положение из-за своих идиотских фантазий. Вы никогда не испытываете разочарований, а только иногда приятное чувство удивления, если дела вдруг пойдут хорошо.
– Я рада, что вы находите преимущество в пессимизме, хотя он и причиняет вам массу ненужных страданий.
– Мне нужно обо всем этом хорошенько подумать.
Что ж, из меня получился хороший терапевт. Только один случай причинял мне беспокойство, но, по сравнению с общим количеством пациентов, это было совсем неплохо.
Когда Ник пришел в следующий раз, сначала мне показалось, что он решил продолжить курс терапии.
– Прошлой ночью мне приснилось, что я встретился со Смертью, – начал он. – Я ехал в конном экипаже, а она подсела ко мне, в черном бархатном платье и с черными атласными лентами в волосах. Она улыбнулась, и я подумал, что мне нужно выйти с ней, но на следующей остановке она поднялась и вышла без меня.
Он закрыл глаза и откинул голову.
– Я обычно представлял Смерть прекрасной дамой, которая прискачет ночью на лошади и умчит меня с собой.
– Возможно, что в этой фантазии для вас – соединение со своей родной матерью?
Он широко раскрыл глаза.
– Я на самом деле верю, что соединюсь с ней, когда умру. Она – единственный человек, который когда-либо любил меня.
«И все-таки ты постоянно чувствуешь боль оттого, что она не захотела остаться жить хотя бы ради тебя».
– Мне говорили, что она была очень чувствительна. Не смогла перенести оскорблений отца.
– Возможно, она не видела другого пути.
– Наверное, так.
– А ваша мачеха?
– Она тоже бросила нас, причем до окончательного разрыва делала это несколько раз. Иногда я приходил домой и находил записку, в которой она сообщала, что уходит, но обычно возвращалась через неделю-другую. Она всегда говорила, что скучает без меня, но я ей не верил. Она пила, и ей было не до меня.
– Вы говорили, что чувствовали себя потерянным первые несколько дней без меня, – сказала я в конце сеанса. – Возможно, вы относитесь ко мне так же, как относились к мачехе?
– Вам до нее далеко.
– Что вы имеете в виду?
– Она дурачила отца. Однажды я застал ее в кафе с каким-то парнем. А через несколько дней она ушла навсегда.
– Помните, совсем недавно мы обсуждали, как вам неприятно видеть очередь у моего кабинета?
Он рассмеялся.
– А ведь правильно! Я действительно вас сравниваю, – улыбка сбежала с его лица. – Вот так мысль…
– В чем дело?
Он поправил и без того безупречный галстук, встал, расправил пояс у брюк, потом отвернулся от меня и шагнул к окну.
– Скажем так: она произвела на меня впечатление. Он подгадал так, что эта его реплика пришлась в самый конец сеанса. Собрав вещи и ни слова не говоря, он вышел.
А я опять испытала разочарование.
18
После нашей вечеринки Валери стала встречаться с администратором больницы. Я ее почти не видела и очень скучала. Как-то я послала ей записку: «Одна из моих пациенток появилась сегодня одетая шиворот навыворот. Ярлыки что надо. Одевается, видимо, у «Сакса». Давай как-нибудь пообедаем вместе? С любовью, до свидания».
Этим же вечером, когда мы с Умберто смотрели новости, она позвонила.
– Мне столько нужно тебе рассказать, – начала Вэл. – Давай пообедаем в пятницу в гриль-баре Страттона.
– Чудесно.
– Как-нибудь надо с ними пообщаться, – сказал Умберто, когда я повесила трубку.
– Если они к тому времени не расстанутся.
Как только мы встретились в пятницу, тут же стали выкладывать друг другу свои новости.
– Гордон в этом разбирается. Конечно, он не великан, но очень чуткий и остроумный. В сексе просто потрясающ. На этой неделе мы занимались любовью у него в кабинете уже три раза.
Я рассмеялась. Если бы только люди знали, что происходит в больницах в кабинетах врачей.
Этим же вечером, когда мы с Умберто смотрели новости, она позвонила.
– Мне столько нужно тебе рассказать, – начала Вэл. – Давай пообедаем в пятницу в гриль-баре Страттона.
– Чудесно.
– Как-нибудь надо с ними пообщаться, – сказал Умберто, когда я повесила трубку.
– Если они к тому времени не расстанутся.
Как только мы встретились в пятницу, тут же стали выкладывать друг другу свои новости.
– Гордон в этом разбирается. Конечно, он не великан, но очень чуткий и остроумный. В сексе просто потрясающ. На этой неделе мы занимались любовью у него в кабинете уже три раза.
Я рассмеялась. Если бы только люди знали, что происходит в больницах в кабинетах врачей.