Страница:
Когда я вернулась к действительности, Умберто говорил о картине на стене за его спиной. На ней было изображено море и еле заметный контур старинного корабля. Над кораблем красовалась надпись, сделанная крупным каллиграфическим почерком: «В нашей семье смелые мужчины».
– В этих словах есть какой-то особый смысл? – спросила я.
– Мой отец продал наше ранчо в Никарагуа и привез нас в Майами, когда мне было тринадцать лет. Я никогда не мог понять, в чем же заключалась смелость: в том, чтобы остаться, или в том, чтобы уехать.
– А может, и в том, и в другом?
Его губы медленно раздвинулись в улыбке, и он погрозил мне пальцем.
– Вы мне нравитесь, – сказал он.
Я улыбнулась в ответ, покраснев от удовольствия.
– Вы тоже от чего-то бежали?
В семнадцать лет он закончил школу, автостопом добрался до Лос-Анджелеса и прошел по всем ступеням ресторанной иерархии, начиная с мойщика посуды.
– Ох, уж эти семьи, – сказала я и покачала головой. – Моя бабушка всю жизнь пыталась купить мою мать. И в результате заставила ее чувствовать себя полным ничтожеством.
Я подняла свой бокал:
– За то, чтобы уходить из дома!
Он прикоснулся своим бокалом к моему и улыбнулся.
– Когда я уехал из Никарагуа, я хотел стать настоящим американцем. Я часами отрабатывал перед зеркалом английское произношение. Я пытался, удерживая между небом и языком маленькую палочку, научиться только одними губами произносить «р».
Я не стала говорить ему, что акцент его был все еще заметен.
– Я не хотел говорить, как Рики Рикардо. Подошел метрдотель и что-то прошептал Умберто. Он быстро поднялся.
– Опять проблемы на кухне. Пожалуйста, извините меня.
Я принялась за еду, размышляя о своей бабушке Коуви. Она надеялась, что моя мать будет учиться в Европе, но когда мама повстречала отца, эти надежды рассыпались в прах. Он был энергичным красавцем с прямыми светлыми волосами, крепкими руками и крупными зубами.
– Из него никогда ничего не получится, – вот и все, что сказала о нем бабушка.
Позднее я поняла, чем пожертвовала моя мать ради отца. Когда мне было десять лет, я нашла на чердаке коробку с ее аккуратно перевязанными бумагами. Там были рисунки, изображающие женщин в разнообразных платьях и костюмах, эскизы деталей одежды, отделанных бисером и жемчугом. Среди рекомендаций преподавателей и копий удостоверений было письмо из Парижа, сообщающее о ее зачислении в школу дизайна.
– Я никогда не откажусь от своей мечты, – поклялась я и аккуратно положила бумаги на место.
Прошло двадцать минут с тех пор как Умберто вышел из-за стола. От скуки я отправилась в дамскую комнату освежить косметику и поправить одежду и, возвращаясь назад, неожиданно для себя самой оказалась у открытой двери кабинета Умберто. Решив, что он уже закончил свои дела, я подошла к открытой двери и, ошеломленная увиденным, остановилась.
В кабинете спиной ко мне стоял Умберто и оживленно разговаривал с какой-то женщиной. Я увидела, как он стукнул кулаком по столу, отчего некоторые его бумаги разлетелись. Он наклонился и стал сердито поднимать бумаги и швырять их на стол. Я не могла расслышать, что он говорил, но, казалось, женщина была готова расплакаться. На ней было облегающее черное платье, туфли на высоком каблуке и бриллиантовое ожерелье.
Увидев, что она пытается обнять его, я отвернулась и, разозлившись, быстро отправилась обратно к столику. Мне было больно и обидно, что я так долго просидела одна! А у него в это время была ссора с любовницей. Я надела жакет от костюма и уже готова была уйти, когда он торопливо подошел ко мне.
– Извините меня. Метрдотель сказал мне, что вы проходили мимо моего кабинета. Пожалуйста, позвольте мне все объяснить.
– Как-нибудь в другой раз. Мне надо идти. Он наклонился и понизил голос.
– Пожалуйста, пройдемте ко мне в кабинет. Я не могу разговаривать с вами здесь.
По-прежнему злая, я шла впереди него, решив все-таки выслушать, что он мне скажет, прежде чем попрощаться. Я не хотела иметь какие бы то ни было отношения с человеком, который обходится со мной по-хамски.
Мы стояли посреди кабинета, сесть я отказалась; он прикрыл дверь и принялся объяснять:
– Она – моя старая приятельница, я не видел ее несколько месяцев. Она пришла пьяная и требовала встречи со мной. Я подумал, что все быстро улажу. Но мне пришлось объясняться с ней. Все давно кончилось, и я не хочу, чтобы она сюда приходила. Я все время переживал, что вы сидите там одна.
– Я прождала вас полчаса.
– Пожалуйста, извините меня, – сказал он.
– Хотя бы из вежливости вы должны были послать кого-то и объяснить, в чем дело.
Он всплеснул руками.
– Я знаю! Но я все время думал, что это вот-вот кончится. Я приношу свои извинения. Мне не следовало приглашать вас сюда: все время какие-то дела, каждую секунду кто-то подходит…
Я скрестила на груди руки и продолжала стоять, каждую минуту готовая уйти.
– Тогда почему же вы не предложили какое-нибудь другое место?
Он помолчал в нерешительности.
– Сказать вам правду? Я хотел произвести на вас впечатление. Я думал, что, наверное, представлю себя в выгодном свете, если ко мне будут постоянно обращаться за советом. Идиотская ошибка!
– Хорошо, – сказала я, понемножку отходя от раздражения. – Встретимся как-нибудь еще. На сегодня, я думаю, хватит.
Он подошел к дивану, сел и похлопал ладонью рядом с собой.
– Присядьте на минутку, прежде чем идти.
Я неохотно села рядом с ним на диван, потом осмотрела кабинет.
– А где же ваша птица?
– Мне пришлось отнести ее домой. Она простудилась. Можно пригласить вас ко мне домой на следующей неделе? Я приготовлю для вас обед, увидите птицу…
– Хорошо, – сказала я и улыбнулась. – Но у вас испытательный срок.
7
8
9
– В этих словах есть какой-то особый смысл? – спросила я.
– Мой отец продал наше ранчо в Никарагуа и привез нас в Майами, когда мне было тринадцать лет. Я никогда не мог понять, в чем же заключалась смелость: в том, чтобы остаться, или в том, чтобы уехать.
– А может, и в том, и в другом?
Его губы медленно раздвинулись в улыбке, и он погрозил мне пальцем.
– Вы мне нравитесь, – сказал он.
Я улыбнулась в ответ, покраснев от удовольствия.
– Вы тоже от чего-то бежали?
В семнадцать лет он закончил школу, автостопом добрался до Лос-Анджелеса и прошел по всем ступеням ресторанной иерархии, начиная с мойщика посуды.
– Ох, уж эти семьи, – сказала я и покачала головой. – Моя бабушка всю жизнь пыталась купить мою мать. И в результате заставила ее чувствовать себя полным ничтожеством.
Я подняла свой бокал:
– За то, чтобы уходить из дома!
Он прикоснулся своим бокалом к моему и улыбнулся.
– Когда я уехал из Никарагуа, я хотел стать настоящим американцем. Я часами отрабатывал перед зеркалом английское произношение. Я пытался, удерживая между небом и языком маленькую палочку, научиться только одними губами произносить «р».
Я не стала говорить ему, что акцент его был все еще заметен.
– Я не хотел говорить, как Рики Рикардо. Подошел метрдотель и что-то прошептал Умберто. Он быстро поднялся.
– Опять проблемы на кухне. Пожалуйста, извините меня.
Я принялась за еду, размышляя о своей бабушке Коуви. Она надеялась, что моя мать будет учиться в Европе, но когда мама повстречала отца, эти надежды рассыпались в прах. Он был энергичным красавцем с прямыми светлыми волосами, крепкими руками и крупными зубами.
– Из него никогда ничего не получится, – вот и все, что сказала о нем бабушка.
Позднее я поняла, чем пожертвовала моя мать ради отца. Когда мне было десять лет, я нашла на чердаке коробку с ее аккуратно перевязанными бумагами. Там были рисунки, изображающие женщин в разнообразных платьях и костюмах, эскизы деталей одежды, отделанных бисером и жемчугом. Среди рекомендаций преподавателей и копий удостоверений было письмо из Парижа, сообщающее о ее зачислении в школу дизайна.
– Я никогда не откажусь от своей мечты, – поклялась я и аккуратно положила бумаги на место.
Прошло двадцать минут с тех пор как Умберто вышел из-за стола. От скуки я отправилась в дамскую комнату освежить косметику и поправить одежду и, возвращаясь назад, неожиданно для себя самой оказалась у открытой двери кабинета Умберто. Решив, что он уже закончил свои дела, я подошла к открытой двери и, ошеломленная увиденным, остановилась.
В кабинете спиной ко мне стоял Умберто и оживленно разговаривал с какой-то женщиной. Я увидела, как он стукнул кулаком по столу, отчего некоторые его бумаги разлетелись. Он наклонился и стал сердито поднимать бумаги и швырять их на стол. Я не могла расслышать, что он говорил, но, казалось, женщина была готова расплакаться. На ней было облегающее черное платье, туфли на высоком каблуке и бриллиантовое ожерелье.
Увидев, что она пытается обнять его, я отвернулась и, разозлившись, быстро отправилась обратно к столику. Мне было больно и обидно, что я так долго просидела одна! А у него в это время была ссора с любовницей. Я надела жакет от костюма и уже готова была уйти, когда он торопливо подошел ко мне.
– Извините меня. Метрдотель сказал мне, что вы проходили мимо моего кабинета. Пожалуйста, позвольте мне все объяснить.
– Как-нибудь в другой раз. Мне надо идти. Он наклонился и понизил голос.
– Пожалуйста, пройдемте ко мне в кабинет. Я не могу разговаривать с вами здесь.
По-прежнему злая, я шла впереди него, решив все-таки выслушать, что он мне скажет, прежде чем попрощаться. Я не хотела иметь какие бы то ни было отношения с человеком, который обходится со мной по-хамски.
Мы стояли посреди кабинета, сесть я отказалась; он прикрыл дверь и принялся объяснять:
– Она – моя старая приятельница, я не видел ее несколько месяцев. Она пришла пьяная и требовала встречи со мной. Я подумал, что все быстро улажу. Но мне пришлось объясняться с ней. Все давно кончилось, и я не хочу, чтобы она сюда приходила. Я все время переживал, что вы сидите там одна.
– Я прождала вас полчаса.
– Пожалуйста, извините меня, – сказал он.
– Хотя бы из вежливости вы должны были послать кого-то и объяснить, в чем дело.
Он всплеснул руками.
– Я знаю! Но я все время думал, что это вот-вот кончится. Я приношу свои извинения. Мне не следовало приглашать вас сюда: все время какие-то дела, каждую секунду кто-то подходит…
Я скрестила на груди руки и продолжала стоять, каждую минуту готовая уйти.
– Тогда почему же вы не предложили какое-нибудь другое место?
Он помолчал в нерешительности.
– Сказать вам правду? Я хотел произвести на вас впечатление. Я думал, что, наверное, представлю себя в выгодном свете, если ко мне будут постоянно обращаться за советом. Идиотская ошибка!
– Хорошо, – сказала я, понемножку отходя от раздражения. – Встретимся как-нибудь еще. На сегодня, я думаю, хватит.
Он подошел к дивану, сел и похлопал ладонью рядом с собой.
– Присядьте на минутку, прежде чем идти.
Я неохотно села рядом с ним на диван, потом осмотрела кабинет.
– А где же ваша птица?
– Мне пришлось отнести ее домой. Она простудилась. Можно пригласить вас ко мне домой на следующей неделе? Я приготовлю для вас обед, увидите птицу…
– Хорошо, – сказала я и улыбнулась. – Но у вас испытательный срок.
7
Когда я опять увидела Ника, длинный рабочий день шел к концу. Прежде чем открыть ему дверь, я несколько минут сидела в кресле, прислушиваясь к комнате.
Я никому об этом не говорила, но мне казалось, что я слышу, как дышит мой кабинет, особенно по утрам, прежде чем воздух переполнялся звуками человеческой печали. Книги от пола до потолка придавали внушительный вид стене, у которой стояло мое кресло. Их авторы шептали: граница, пространство, техника психоанализа, страх полноты. Солнечные лучи, проникая в окно, отбрасывали яркие блики на пальму в углу кабинета или расплывались тусклым пятном на письменном столе. Кажется, даже стены были живыми: их толщина поглощала голоса и не пропускала шум.
Каждый метр этого кабинета был призван способствовать созданию атмосферы, благоприятной для психотерапевтического сеанса. Отдельные входы и выходы обеспечивали анонимность. Напротив моего кресла стояли удобные кресла и диван, на котором пациент мог бы лежать, отвернувшись от меня, или сидеть вполоборота и смотреть на меня. На видном месте висели часы, а при помощи светового сигнала я узнавала, что в приемной меня ждет следующий пациент. Букеты свежих цветов, скрытые от глаз устройства для регулирования силы света также помогали пациенту расслабиться.
Приведя в порядок свои мысли, я открыла дверь и почувствовала знакомый аромат: какая-то смесь мыла, детской присыпки и кожи.
– Привет, о чем будем говорить сегодня? – спросил он.
Он поправил галстук и разгладил брюки на бедрах. Просто удивительно, что человек, у которого так много накопилось невысказанного, не мог ничего толком рассказать.
– Сюда не надо приходить с готовой речью. Просто говорите то, что вам приходит в голову.
– Черт побери! Значит, я впустую потрачу деньги, если не вывернусь тут наизнанку? Но я надеюсь, вы меня не подведете.
Я почувствовала себя обиженной, но все же это был маленький шаг вперед, после которого он чуть-чуть приоткрылся. Он сказал, что всю жизнь сталкивался с жестокой конкуренцией и твердо решил быть победителем. Он сказал, что ненавидит одного из совладельцев фирмы, это был человек, который ставил себе в заслугу собственную честность.
– К черту честную игру! – сказал Ник. – Играй, чтобы выигрывать. Утверждай самые Невероятные вещи. Суд не принимает их во внимание, но, будучи однажды услышанными, они обязательно рано или поздно возымеют какой-то эффект. Я останавливаюсь у той черты, за которой меня могут обвинить в неуважении к суду. Тогда я отступаю.
В своей юридической практике он занимался главным образом преступлениями против личности и делами о разводе. Странная ирония судьбы, подумала я.
– Я обычно представляю женщин, – сказал он. – Они рассказывают обо мне друг другу, и моя репутация укрепляется.
Он приподнял бровь и подмигнул мне, и я задумалась, что же именно женщины рассказывают о нем друг другу.
– Иногда эта работа бывает опасной, – добавил он.
– Что вы имеете в виду?
– Никогда не знаешь, когда к тебе может прибежать рассерженный муж. Или недовольный защитник. Поэтому у меня в машине всегда заряженный пистолет. И если какой-нибудь грабитель попытается напасть на меня в машине, его ждет неприятный сюрприз.
У многих людей было оружие, особенно у тех, кто, подобно Нику, отслужил в армии, но меня приводила в ужас сама мысль о том, что он вооруженный ездит по Лос-Анджелесу. Я подумала, что он более опасен, чем я предполагала.
Он, должно быть, заметил озабоченность на моем лице, потому что посмотрел на меня и рассмеялся.
– Не волнуйтесь, доктор! Это только в целях самообороны. Учитывая, кем я работаю, всегда существует вероятность того, что меня будут преследовать.
Конечно, подумала я, он просто себя защищает. Когда сеанс заканчивался, я сказала:
– Были какие-то сновидения?
Он вдруг показался мне очень усталым.
– Мне приснилось, что я на дне сухого колодца, подходят люди, чтобы помочь мне выбраться. Уже много лет мне снится этот сон. Я всегда в замкнутом пространстве, я испуган, я просыпаюсь в холодном поту.
– Заметили ли вы какую-нибудь закономерность в появлении этого сна?
Он покачал головой.
– С сегодняшнего дня давайте искать закономерность. Последний раз вы увидели свой сон вскоре после встречи со мной. Возможно, вас пугает мое появление?
Он пожал плечами.
– Может быть.
Хотя он, как мне показалось, не обратил внимания на мои слова, я знала, что они останутся в его подсознании, и со временем он их проанализирует. Психотерапия действует медленно. Идея, предлагаемая сегодня, принимается порой через шесть месяцев, а иногда даже через три года.
Ник открыл портфель, достал темные очки и маленькую тряпочку и начал протирать линзы. Закончив, он произнес:
– Отец иногда запирал меня в чулане.
Его сновидения свидетельствовали о том, что сидеть взаперти было для него ужасным испытанием. Я от всей души посочувствовала ему.
– Что вы об этом помните?
– То, что я один и испуган.
Я ждала, что он скажет что-то еще, но он стиснул губы, сложил очки и убрал их в портфель.
– Сколько вам было лет?
– Четыре или пять.
– Зачем он это делал?
– Чтобы наказать меня.
– Сколько раз это было?
– Не помню. Много. – Помолчав немного, он сказал:
– Я больше не хочу об этом говорить. Не вижу в этом для себя ничего хорошего.
Это было сопротивление, сознательный и бессознательный отказ самому участвовать в процессе лечения.
– Похоже, что этот детский страх все еще преследует вас.
– Это было тридцать лет назад. Все уже кончилось и отошло в прошлое. Я надеюсь, психотерапия заключается не в том, чтобы ворошить прошлое?
Пора было остановиться, еще не пришел момент, когда его можно было бы подтолкнуть.
– Мы поговорим обо всем, когда вы будете к этому готовы. Если вам понадобится со мной поговорить, вы можете сделать это по телефону двадцать четыре часа в сутки.
Он проглотил свою обычную таблетку от изжоги. Через несколько минут он, как бы сдаваясь, поднял руки и сказал:
– Хорошо, хорошо. Кое в чем я действительно нуждаюсь. Может быть, именно в этом.
Поднявшись, он еще несколько минут провозился со своим портфелем, потом надел пиджак и поправил манжеты. Уже у двери он сказал:
– Увидимся в понедельник.
Но мне показалось, что, возможно, он хотел бы ускорить нашу встречу.
Когда он ушел, я долго думала о том, как отец запирал его в чулане, и отчасти разобралась в причинах его всеобъемлющей недоверчивости. Все это навеяло на меня мои собственные воспоминания о чулане.
Мне было одиннадцать лет, когда она, не сказав мне об этом заранее, записалась в число участников семейного показа моделей «Мать и дочь». Когда она сообщила мне о своих планах, я заявила:
– Не хочу, чтобы меня наряжали, не хочу выступать с этими чопорными девчонками. В маскарадном костюме я буду выглядеть глупо. Не хочу, не буду!
Мама силой и лестью пыталась меня уговорить, и наконец я согласилась. Но по мере приближения субботы, когда должен был состояться показ моделей, меня все больше охватывало беспокойство. У меня на груди начинали расти маленькие бугорки, и это меня очень смущало. Я больше не хотела, чтобы мама смотрела на мое тело, примерки платья стали для меня пыткой.
Платье матери оказалось просто прелестным: розовое, с отделкой из французского кружева и кисеи, с широким шелковым поясом и крошечными жемчужинами, пришитыми вокруг глубокого выреза. Три месяца мама готовилась к этому шоу, голоданием добивалась шестнадцатого размера. Она уже много лет не выглядела такой хорошенькой.
Мне казалось, что мое платье, составлявшее пару с материнским, выглядело смешно и по-детски. Вместо элегантного пояса были длинные розовые шелковые ленты, вырез был под горлышко, с круглым отложным воротничком. На переднюю часть лифа мама тоже нашила крошечные жемчужинки, но они кругами расходились вокруг моих маленьких бугорков, и я ужасно стеснялась.
Вечером накануне показа, когда мы примеряли наши платья, отец сказал:
– М-м-м. Вы обе восхитительно выглядите. И, по-моему, наша малышка превращается в женщину!
Этого было достаточно. Я бросилась вверх по лестнице, расстегнула платье, швырнула его кучей на пол и упала в слезах на кровать. Он надо мной насмехался, я была в этом уверена. И почему-то у меня болели соски и живот. А через два часа начались мои первые месячные.
– Ну, пожалуйста, мамочка, – умоляла я на следующее утро, – не заставляй меня это надевать. Пожалуйста, иди без меня.
– Я понимаю, как ты себя чувствуешь, ангел мой, но сделай это ради меня, в последний раз. Я так много работала над этими платьями, и я уверена, что мы получим первую премию.
Я плакала до тех пор, пока лицо мое не стало выглядеть настолько отвратительно, что идти стало просто невозможно. В конце концов мама ушла без меня.
В тот воскресный вечер из своего укромного уголка под лестницей я наблюдала, как моя мать упаковывает свое розовое платье в коробку, чтобы отправить его в Сан-Франциско на продажу. Закончив подписывать коробку, она села за стол и заплакала. Я смотрела на нее и тоже плакала беззвучно – чтобы она меня не слышала.
Весь год мое платье провисело в шкафу. Следующим летом, когда мама попросила меня выкинуть старую одежду, я с ужасом вспомнила, как сильно я ее обидела; я засунула платье в спальный мешок и запрятала в глубине кладовки. Там оно и пролежало несколько лет, потом я спрятала его среди книг и сувениров и взяла с собой в колледж.
Я никому об этом не говорила, но мне казалось, что я слышу, как дышит мой кабинет, особенно по утрам, прежде чем воздух переполнялся звуками человеческой печали. Книги от пола до потолка придавали внушительный вид стене, у которой стояло мое кресло. Их авторы шептали: граница, пространство, техника психоанализа, страх полноты. Солнечные лучи, проникая в окно, отбрасывали яркие блики на пальму в углу кабинета или расплывались тусклым пятном на письменном столе. Кажется, даже стены были живыми: их толщина поглощала голоса и не пропускала шум.
Каждый метр этого кабинета был призван способствовать созданию атмосферы, благоприятной для психотерапевтического сеанса. Отдельные входы и выходы обеспечивали анонимность. Напротив моего кресла стояли удобные кресла и диван, на котором пациент мог бы лежать, отвернувшись от меня, или сидеть вполоборота и смотреть на меня. На видном месте висели часы, а при помощи светового сигнала я узнавала, что в приемной меня ждет следующий пациент. Букеты свежих цветов, скрытые от глаз устройства для регулирования силы света также помогали пациенту расслабиться.
Приведя в порядок свои мысли, я открыла дверь и почувствовала знакомый аромат: какая-то смесь мыла, детской присыпки и кожи.
– Привет, о чем будем говорить сегодня? – спросил он.
Он поправил галстук и разгладил брюки на бедрах. Просто удивительно, что человек, у которого так много накопилось невысказанного, не мог ничего толком рассказать.
– Сюда не надо приходить с готовой речью. Просто говорите то, что вам приходит в голову.
– Черт побери! Значит, я впустую потрачу деньги, если не вывернусь тут наизнанку? Но я надеюсь, вы меня не подведете.
Я почувствовала себя обиженной, но все же это был маленький шаг вперед, после которого он чуть-чуть приоткрылся. Он сказал, что всю жизнь сталкивался с жестокой конкуренцией и твердо решил быть победителем. Он сказал, что ненавидит одного из совладельцев фирмы, это был человек, который ставил себе в заслугу собственную честность.
– К черту честную игру! – сказал Ник. – Играй, чтобы выигрывать. Утверждай самые Невероятные вещи. Суд не принимает их во внимание, но, будучи однажды услышанными, они обязательно рано или поздно возымеют какой-то эффект. Я останавливаюсь у той черты, за которой меня могут обвинить в неуважении к суду. Тогда я отступаю.
В своей юридической практике он занимался главным образом преступлениями против личности и делами о разводе. Странная ирония судьбы, подумала я.
– Я обычно представляю женщин, – сказал он. – Они рассказывают обо мне друг другу, и моя репутация укрепляется.
Он приподнял бровь и подмигнул мне, и я задумалась, что же именно женщины рассказывают о нем друг другу.
– Иногда эта работа бывает опасной, – добавил он.
– Что вы имеете в виду?
– Никогда не знаешь, когда к тебе может прибежать рассерженный муж. Или недовольный защитник. Поэтому у меня в машине всегда заряженный пистолет. И если какой-нибудь грабитель попытается напасть на меня в машине, его ждет неприятный сюрприз.
У многих людей было оружие, особенно у тех, кто, подобно Нику, отслужил в армии, но меня приводила в ужас сама мысль о том, что он вооруженный ездит по Лос-Анджелесу. Я подумала, что он более опасен, чем я предполагала.
Он, должно быть, заметил озабоченность на моем лице, потому что посмотрел на меня и рассмеялся.
– Не волнуйтесь, доктор! Это только в целях самообороны. Учитывая, кем я работаю, всегда существует вероятность того, что меня будут преследовать.
Конечно, подумала я, он просто себя защищает. Когда сеанс заканчивался, я сказала:
– Были какие-то сновидения?
Он вдруг показался мне очень усталым.
– Мне приснилось, что я на дне сухого колодца, подходят люди, чтобы помочь мне выбраться. Уже много лет мне снится этот сон. Я всегда в замкнутом пространстве, я испуган, я просыпаюсь в холодном поту.
– Заметили ли вы какую-нибудь закономерность в появлении этого сна?
Он покачал головой.
– С сегодняшнего дня давайте искать закономерность. Последний раз вы увидели свой сон вскоре после встречи со мной. Возможно, вас пугает мое появление?
Он пожал плечами.
– Может быть.
Хотя он, как мне показалось, не обратил внимания на мои слова, я знала, что они останутся в его подсознании, и со временем он их проанализирует. Психотерапия действует медленно. Идея, предлагаемая сегодня, принимается порой через шесть месяцев, а иногда даже через три года.
Ник открыл портфель, достал темные очки и маленькую тряпочку и начал протирать линзы. Закончив, он произнес:
– Отец иногда запирал меня в чулане.
Его сновидения свидетельствовали о том, что сидеть взаперти было для него ужасным испытанием. Я от всей души посочувствовала ему.
– Что вы об этом помните?
– То, что я один и испуган.
Я ждала, что он скажет что-то еще, но он стиснул губы, сложил очки и убрал их в портфель.
– Сколько вам было лет?
– Четыре или пять.
– Зачем он это делал?
– Чтобы наказать меня.
– Сколько раз это было?
– Не помню. Много. – Помолчав немного, он сказал:
– Я больше не хочу об этом говорить. Не вижу в этом для себя ничего хорошего.
Это было сопротивление, сознательный и бессознательный отказ самому участвовать в процессе лечения.
– Похоже, что этот детский страх все еще преследует вас.
– Это было тридцать лет назад. Все уже кончилось и отошло в прошлое. Я надеюсь, психотерапия заключается не в том, чтобы ворошить прошлое?
Пора было остановиться, еще не пришел момент, когда его можно было бы подтолкнуть.
– Мы поговорим обо всем, когда вы будете к этому готовы. Если вам понадобится со мной поговорить, вы можете сделать это по телефону двадцать четыре часа в сутки.
Он проглотил свою обычную таблетку от изжоги. Через несколько минут он, как бы сдаваясь, поднял руки и сказал:
– Хорошо, хорошо. Кое в чем я действительно нуждаюсь. Может быть, именно в этом.
Поднявшись, он еще несколько минут провозился со своим портфелем, потом надел пиджак и поправил манжеты. Уже у двери он сказал:
– Увидимся в понедельник.
Но мне показалось, что, возможно, он хотел бы ускорить нашу встречу.
Когда он ушел, я долго думала о том, как отец запирал его в чулане, и отчасти разобралась в причинах его всеобъемлющей недоверчивости. Все это навеяло на меня мои собственные воспоминания о чулане.
* * *
В доме моих родителей было место, где я любила прятаться – под лестницей, ведущей на второй этаж. Это была кладовка, но сквозь вертикальные щели в стене я могла видеть столовую. Самым печальным из всего, подсмотренного мною, была моя мать, плачущая за столом.Мне было одиннадцать лет, когда она, не сказав мне об этом заранее, записалась в число участников семейного показа моделей «Мать и дочь». Когда она сообщила мне о своих планах, я заявила:
– Не хочу, чтобы меня наряжали, не хочу выступать с этими чопорными девчонками. В маскарадном костюме я буду выглядеть глупо. Не хочу, не буду!
Мама силой и лестью пыталась меня уговорить, и наконец я согласилась. Но по мере приближения субботы, когда должен был состояться показ моделей, меня все больше охватывало беспокойство. У меня на груди начинали расти маленькие бугорки, и это меня очень смущало. Я больше не хотела, чтобы мама смотрела на мое тело, примерки платья стали для меня пыткой.
Платье матери оказалось просто прелестным: розовое, с отделкой из французского кружева и кисеи, с широким шелковым поясом и крошечными жемчужинами, пришитыми вокруг глубокого выреза. Три месяца мама готовилась к этому шоу, голоданием добивалась шестнадцатого размера. Она уже много лет не выглядела такой хорошенькой.
Мне казалось, что мое платье, составлявшее пару с материнским, выглядело смешно и по-детски. Вместо элегантного пояса были длинные розовые шелковые ленты, вырез был под горлышко, с круглым отложным воротничком. На переднюю часть лифа мама тоже нашила крошечные жемчужинки, но они кругами расходились вокруг моих маленьких бугорков, и я ужасно стеснялась.
Вечером накануне показа, когда мы примеряли наши платья, отец сказал:
– М-м-м. Вы обе восхитительно выглядите. И, по-моему, наша малышка превращается в женщину!
Этого было достаточно. Я бросилась вверх по лестнице, расстегнула платье, швырнула его кучей на пол и упала в слезах на кровать. Он надо мной насмехался, я была в этом уверена. И почему-то у меня болели соски и живот. А через два часа начались мои первые месячные.
– Ну, пожалуйста, мамочка, – умоляла я на следующее утро, – не заставляй меня это надевать. Пожалуйста, иди без меня.
– Я понимаю, как ты себя чувствуешь, ангел мой, но сделай это ради меня, в последний раз. Я так много работала над этими платьями, и я уверена, что мы получим первую премию.
Я плакала до тех пор, пока лицо мое не стало выглядеть настолько отвратительно, что идти стало просто невозможно. В конце концов мама ушла без меня.
В тот воскресный вечер из своего укромного уголка под лестницей я наблюдала, как моя мать упаковывает свое розовое платье в коробку, чтобы отправить его в Сан-Франциско на продажу. Закончив подписывать коробку, она села за стол и заплакала. Я смотрела на нее и тоже плакала беззвучно – чтобы она меня не слышала.
Весь год мое платье провисело в шкафу. Следующим летом, когда мама попросила меня выкинуть старую одежду, я с ужасом вспомнила, как сильно я ее обидела; я засунула платье в спальный мешок и запрятала в глубине кладовки. Там оно и пролежало несколько лет, потом я спрятала его среди книг и сувениров и взяла с собой в колледж.
8
Весь следующий день был до отказа заполнен пациентами, с семи утра до шести вечера. Днем посыльный принес мне пакет, в нем я нашла маленького резинового слоненка.
– Не забудьте, – говорилось в записке, – вы обедаете со мной в кафе «Только хорошее».
Я улыбнулась и поднесла подарок к свету. Как мило, подумала я и положила его на кофейный столик рядом с диваном.
Послеобеденные сеансы были для меня настоящим испытанием. Одна женщина призналась мне в странной привычке пережевывать пищу, а потом выплевывать ее в стакан и снова есть. Она лечилась уже шесть месяцев, но только сейчас рассказала об этом своем пороке. Поздно вечером позвонил Умберто.
– Большое спасибо за слоника. Он просто прелесть, – сказала я.
Я почувствовала по телефону, как потеплел его голос.
– Я сам его выбирал. И я очень рад, что вы придете пообедать. Вы не пожалеете, вот увидите.
Мы разговаривали около получаса. Он сказал, что его работа по составлению меню для желающих похудеть продвигается хорошо, и ему пришла в голову мысль попросить меня составить для него нечто вроде вступительного слова.
– Что-нибудь от лица психотерапевта, – сказал он. – Чтобы мои посетители чувствовали, что я действительно понимаю их нужды.
– Я сделаю это, – согласилась я.
Весь мой уикэнд был уже расписан, поэтому мы договорились пообедать в середине следующей недели и распрощались.
Я прошла в кухню и съела несколько ложек неочищенного сахарного песка. Я его очень любила. Я надеялась, что не разочаруюсь, встретившись с Умберто еще раз.
Охваченная внезапным желанием привести в порядок дом, я принялась лихорадочно вытирать пыль и полировать мебель, после чего вымыла полы и перестирала кучу белья. Была уже полночь, когда я начала наводить порядок в чулане, решив, что, поскольку завтра суббота, это весьма подходящее время для подобного занятия.
Проснулась я рано, радуясь, что у меня в распоряжении еще несколько часов до того, как отправиться в больницу. Я надела спортивный свитер и шорты и вышла в сад полить и подрезать розы. Самыми нежными были темно-красные, но я больше всего любила оранжевые с желтой серединкой. Я срезала несколько цветков для гостиной, потом отвязала Франка и выпустила его погулять.
Мистер Сливики, мой сосед, живший через дорогу, уже работал граблями, очищая газон. На нем были большая меховая шапка, красные шлепанцы и женский халат с рукавами до локтя. Я помахала ему рукой и вышла на улицу, размышляя о том, почему это он сегодня так нарядился. Впрочем, у каждого свои резоны, подумала я.
Даже в такой ранний час на улице было на удивление много народа: некоторые бежали трусцой, другие спешили к газетным киоскам, кое-кто направлялся завтракать. Я выбрала центральную часть бульвара Сан-Висенте, сотни любителей бега протоптали уже в мягкой траве настоящие дорожки. Ветерок с океана доносил приятный запах соли. Я достигла западной части бульвара, когда веселые прыжки Франка привлекли мое внимание.
– Доброе утро, доктор, как дела? – раздался сзади меня знакомый голос.
Я обернулась. Это был Ник в черных шелковых шортах и майке.
Я пробормотала какое-то приветствие, стараясь скрыть свое смущение. Он кашлянул и опустился на колени, чтобы погладить Франка. Странно, но мягкие волоски, торчавшие у Ника из подмышек, казались мне удивительно приятными. Я вдруг вспомнила, что сама я в коротких шортах, не накрашенная и непричесанная.
– Вы, однако, далеко от своего дома, – запинаясь, проговорила я.
Он подмигнул.
– Ночевал у подружки.
– До встречи на следующей неделе, – смущенно сказала я и подобрала поводок Франка, чтобы пойти в противоположном направлении.
Я не любила встречаться с пациентами за пределами кабинета, это будило в них любопытство по отношению ко мне, и становилось трудно отделить себя-психотерапевта от себя в реальной жизни. Весь день Ник не выходил у меня из головы, а ночью я спала очень беспокойно.
Я ехала на поезде по Бразилии, мой вагон ритмично покачивался и, громыхая, проезжал мимо маленьких деревушек. Было темно, только уличные фонари иногда освещали купе. Потом я увидела перед собой мужчину, он стоял, расставив ноги. На нем была белая рубашка и отглаженные синие брюки, но у него была голова тигра с огромными голубыми глазами. Я вся заледенела, когда он расстегнул молнию и достал свой пенис. Он был в состоянии эрекции, на нем вздулись вены.
– Соси, – сказал он.
Я взяла его в рот и почувствовала охватившую его волну возбуждения. Мое собственное возбуждение смешивалось со страхом. Потом он поднял меня, расстегнул мою блузку и приник ко мне губами, а затем указал на узкую постель.
– Раскинь ноги, – прорычал он. Мне было жарко, я вся пылала, я протянула к нему руки. Он был уже на мне, он сокрушил меня.
Когда он проник в меня, меня окутал аромат присыпки и мыла. Мне казалось, я сейчас умру. Он совершал быстрые движения и продолжал свою работу, пока, стиснув зубы, не впился руками в мои плечи. Его последний толчок только усилил мой оргазм.
Я чувствовала, что лечу в каком-то пространстве, а потом резко проснулась.
Я была поражена этим сновидением, тем, что ото сна меня пробудил настоящий оргазм.
Ник. Без всякого сомнения, это был он. Его глаза, его одежда, его запах. Я села в кровати, сердце мое колотилось, я была потрясена и обескуражена. Цифры на часах показывали четыре часа двадцать три минуты, но я, пошарив, включила свет, чтобы собраться с мыслями.
Сексуальное сновидение, связанное с пациентом, всегда тревожно для психотерапевта, но сновидение, связанное с Ником, просто выбило меня из колеи. Добро бы еще он пожирал меня взглядом! Мистер Дон Жуан. Мне придется строго контролировать свои чувства и, если понадобится, обратиться за консультацией. Выключив свет, я закрыла глаза, но воспоминание об увиденном во сне охватило меня с такой силой, что я опять ощутила его внутри себя.
Когда я увидела его в понедельник, Ник сказал, что был рад встретить меня за пределами кабинета.
– Ваша собака – настоящий динамит. Но ей надо напомнить, чтобы она не забывала подтягивать носочки, – сказал он, имея в виду складки кожи на ногах Франка.
Я рассмеялась – настолько точно он описал Франка. Так и прошел весь сеанс, Ник был разговорчив и чрезвычайно мил. Я вспомнила о наших поездках с отцом на рыбалку; я получала удовольствие не столько от того, что он говорил, сколько от его тона.
Я позволила Нику болтать просто так, потому что после того сновидения я еще не доверяла себе и решила, что безопаснее будет потратить впустую сеанс, чем рискнуть чем-нибудь выдать себя. Кроме того, я пришла к выводу, что не стоит постоянно противопоставлять себя ему, тем более, что он постоянно уходил от глубокого рассмотрения собственных проблем.
Наша работа должна хоть иногда доставлять удовольствие, и я надеялась, что дела на наших сеансах постепенно пойдут лучше.
С другими пациентами все шло куда более успешно.
Сестры Ромей дали мне возможность поговорить с каждой по десять минут наедине, и я смогла выяснить одну вещь: с четырнадцати лет Мей и Джой по крайней мере раз в неделю занимались друг с другом сексом. Поскольку психологически они были одним лицом, я склонна была рассматривать это как мастурбацию.
Другая пациентка, Лунесс Монтаг, начала лечиться год назад, она жаловалась на постоянно чередующиеся периоды обжорства и желудочных расстройств. Теперь она начинала, наконец, осознавать эмоциональные рычаги, управляющие ее состоянием.
Даже мой самый старый пациент шел на поправку. Уильям Свон, профессор истории, был уже на пенсии, в возрасте семидесяти двух лет он все еще старался освободиться от воспоминаний о деспотичном и требовательном отце. Несмотря на мучившие его приступы безнадежности и отчаяния, он заставлял себя делать зарядку и вести дневник.
В один из дней между сеансами позвонил Ник и сказал, что отменяет следующую встречу. Когда я предложила ему другое время, он ответил:
– Не могу. Свидетель выступает под присягой.
Я забеспокоилась, что он начнет часто отменять сеансы, ведь он принадлежал к тому типу пациентов, которым требуется постоянное наблюдение.
Позднее я обнаружила в почтовом ящике открытку с изображением танцующего человека, держащего букетик маргариток. «Рад встрече с Вами», – было написано на открытке. На развороте открытки я прочитала: «Тайный поклонник». Я предположила, что открытка была от Умберто и, растрогавшись, положила ее себе на стол.
– Не забудьте, – говорилось в записке, – вы обедаете со мной в кафе «Только хорошее».
Я улыбнулась и поднесла подарок к свету. Как мило, подумала я и положила его на кофейный столик рядом с диваном.
Послеобеденные сеансы были для меня настоящим испытанием. Одна женщина призналась мне в странной привычке пережевывать пищу, а потом выплевывать ее в стакан и снова есть. Она лечилась уже шесть месяцев, но только сейчас рассказала об этом своем пороке. Поздно вечером позвонил Умберто.
– Большое спасибо за слоника. Он просто прелесть, – сказала я.
Я почувствовала по телефону, как потеплел его голос.
– Я сам его выбирал. И я очень рад, что вы придете пообедать. Вы не пожалеете, вот увидите.
Мы разговаривали около получаса. Он сказал, что его работа по составлению меню для желающих похудеть продвигается хорошо, и ему пришла в голову мысль попросить меня составить для него нечто вроде вступительного слова.
– Что-нибудь от лица психотерапевта, – сказал он. – Чтобы мои посетители чувствовали, что я действительно понимаю их нужды.
– Я сделаю это, – согласилась я.
Весь мой уикэнд был уже расписан, поэтому мы договорились пообедать в середине следующей недели и распрощались.
Я прошла в кухню и съела несколько ложек неочищенного сахарного песка. Я его очень любила. Я надеялась, что не разочаруюсь, встретившись с Умберто еще раз.
Охваченная внезапным желанием привести в порядок дом, я принялась лихорадочно вытирать пыль и полировать мебель, после чего вымыла полы и перестирала кучу белья. Была уже полночь, когда я начала наводить порядок в чулане, решив, что, поскольку завтра суббота, это весьма подходящее время для подобного занятия.
Проснулась я рано, радуясь, что у меня в распоряжении еще несколько часов до того, как отправиться в больницу. Я надела спортивный свитер и шорты и вышла в сад полить и подрезать розы. Самыми нежными были темно-красные, но я больше всего любила оранжевые с желтой серединкой. Я срезала несколько цветков для гостиной, потом отвязала Франка и выпустила его погулять.
Мистер Сливики, мой сосед, живший через дорогу, уже работал граблями, очищая газон. На нем были большая меховая шапка, красные шлепанцы и женский халат с рукавами до локтя. Я помахала ему рукой и вышла на улицу, размышляя о том, почему это он сегодня так нарядился. Впрочем, у каждого свои резоны, подумала я.
Даже в такой ранний час на улице было на удивление много народа: некоторые бежали трусцой, другие спешили к газетным киоскам, кое-кто направлялся завтракать. Я выбрала центральную часть бульвара Сан-Висенте, сотни любителей бега протоптали уже в мягкой траве настоящие дорожки. Ветерок с океана доносил приятный запах соли. Я достигла западной части бульвара, когда веселые прыжки Франка привлекли мое внимание.
– Доброе утро, доктор, как дела? – раздался сзади меня знакомый голос.
Я обернулась. Это был Ник в черных шелковых шортах и майке.
Я пробормотала какое-то приветствие, стараясь скрыть свое смущение. Он кашлянул и опустился на колени, чтобы погладить Франка. Странно, но мягкие волоски, торчавшие у Ника из подмышек, казались мне удивительно приятными. Я вдруг вспомнила, что сама я в коротких шортах, не накрашенная и непричесанная.
– Вы, однако, далеко от своего дома, – запинаясь, проговорила я.
Он подмигнул.
– Ночевал у подружки.
– До встречи на следующей неделе, – смущенно сказала я и подобрала поводок Франка, чтобы пойти в противоположном направлении.
Я не любила встречаться с пациентами за пределами кабинета, это будило в них любопытство по отношению ко мне, и становилось трудно отделить себя-психотерапевта от себя в реальной жизни. Весь день Ник не выходил у меня из головы, а ночью я спала очень беспокойно.
Я ехала на поезде по Бразилии, мой вагон ритмично покачивался и, громыхая, проезжал мимо маленьких деревушек. Было темно, только уличные фонари иногда освещали купе. Потом я увидела перед собой мужчину, он стоял, расставив ноги. На нем была белая рубашка и отглаженные синие брюки, но у него была голова тигра с огромными голубыми глазами. Я вся заледенела, когда он расстегнул молнию и достал свой пенис. Он был в состоянии эрекции, на нем вздулись вены.
– Соси, – сказал он.
Я взяла его в рот и почувствовала охватившую его волну возбуждения. Мое собственное возбуждение смешивалось со страхом. Потом он поднял меня, расстегнул мою блузку и приник ко мне губами, а затем указал на узкую постель.
– Раскинь ноги, – прорычал он. Мне было жарко, я вся пылала, я протянула к нему руки. Он был уже на мне, он сокрушил меня.
Когда он проник в меня, меня окутал аромат присыпки и мыла. Мне казалось, я сейчас умру. Он совершал быстрые движения и продолжал свою работу, пока, стиснув зубы, не впился руками в мои плечи. Его последний толчок только усилил мой оргазм.
Я чувствовала, что лечу в каком-то пространстве, а потом резко проснулась.
Я была поражена этим сновидением, тем, что ото сна меня пробудил настоящий оргазм.
Ник. Без всякого сомнения, это был он. Его глаза, его одежда, его запах. Я села в кровати, сердце мое колотилось, я была потрясена и обескуражена. Цифры на часах показывали четыре часа двадцать три минуты, но я, пошарив, включила свет, чтобы собраться с мыслями.
Сексуальное сновидение, связанное с пациентом, всегда тревожно для психотерапевта, но сновидение, связанное с Ником, просто выбило меня из колеи. Добро бы еще он пожирал меня взглядом! Мистер Дон Жуан. Мне придется строго контролировать свои чувства и, если понадобится, обратиться за консультацией. Выключив свет, я закрыла глаза, но воспоминание об увиденном во сне охватило меня с такой силой, что я опять ощутила его внутри себя.
Когда я увидела его в понедельник, Ник сказал, что был рад встретить меня за пределами кабинета.
– Ваша собака – настоящий динамит. Но ей надо напомнить, чтобы она не забывала подтягивать носочки, – сказал он, имея в виду складки кожи на ногах Франка.
Я рассмеялась – настолько точно он описал Франка. Так и прошел весь сеанс, Ник был разговорчив и чрезвычайно мил. Я вспомнила о наших поездках с отцом на рыбалку; я получала удовольствие не столько от того, что он говорил, сколько от его тона.
Я позволила Нику болтать просто так, потому что после того сновидения я еще не доверяла себе и решила, что безопаснее будет потратить впустую сеанс, чем рискнуть чем-нибудь выдать себя. Кроме того, я пришла к выводу, что не стоит постоянно противопоставлять себя ему, тем более, что он постоянно уходил от глубокого рассмотрения собственных проблем.
Наша работа должна хоть иногда доставлять удовольствие, и я надеялась, что дела на наших сеансах постепенно пойдут лучше.
С другими пациентами все шло куда более успешно.
Сестры Ромей дали мне возможность поговорить с каждой по десять минут наедине, и я смогла выяснить одну вещь: с четырнадцати лет Мей и Джой по крайней мере раз в неделю занимались друг с другом сексом. Поскольку психологически они были одним лицом, я склонна была рассматривать это как мастурбацию.
Другая пациентка, Лунесс Монтаг, начала лечиться год назад, она жаловалась на постоянно чередующиеся периоды обжорства и желудочных расстройств. Теперь она начинала, наконец, осознавать эмоциональные рычаги, управляющие ее состоянием.
Даже мой самый старый пациент шел на поправку. Уильям Свон, профессор истории, был уже на пенсии, в возрасте семидесяти двух лет он все еще старался освободиться от воспоминаний о деспотичном и требовательном отце. Несмотря на мучившие его приступы безнадежности и отчаяния, он заставлял себя делать зарядку и вести дневник.
В один из дней между сеансами позвонил Ник и сказал, что отменяет следующую встречу. Когда я предложила ему другое время, он ответил:
– Не могу. Свидетель выступает под присягой.
Я забеспокоилась, что он начнет часто отменять сеансы, ведь он принадлежал к тому типу пациентов, которым требуется постоянное наблюдение.
Позднее я обнаружила в почтовом ящике открытку с изображением танцующего человека, держащего букетик маргариток. «Рад встрече с Вами», – было написано на открытке. На развороте открытки я прочитала: «Тайный поклонник». Я предположила, что открытка была от Умберто и, растрогавшись, положила ее себе на стол.
9
В среду вечером перед свиданием с Умберто я примерила несколько разных юбок, свитеров и платьев, прежде чем выбрала то, что, по моему мнению, шло мне больше всего.
Когда я обувалась, в спальню вошел Франк, его длинные уши были совершенно мокрыми.
– Не подходи ко мне близко, – предупредила я. Опустив голову, он прошел по натертому паркету к окну и лег там.
– Умница, Франк, – ласково сказала я, – ты – мой лучший друг.
Когда прозвенел звонок, Франк кинулся в переднюю с громким лаем, мне пришлось поманить его косточкой, чтобы он отошел от двери.
– Непослушание среди личного состава? – спросил Умберто, когда я наконец открыла ему входную дверь.
Я улыбнулась.
– Я решила поберечь вашу одежду.
– Вы прекрасно выглядите.
Он наклонился и коснулся губами моей щеки, и я порадовалась, что остановила выбор на кремовом платье с черной отделкой.
– Спасибо за открытку, – сказала я. Он выглядел удивленным.
– Кто-то прислал мне открытку. Я решила, что это вы.
– Нет. Выбросьте ее в мусорное ведро.
Мы рассмеялись, а я задумалась, кто бы это мог быть, и попыталась справиться с неприятным чувством.
Когда я обувалась, в спальню вошел Франк, его длинные уши были совершенно мокрыми.
– Не подходи ко мне близко, – предупредила я. Опустив голову, он прошел по натертому паркету к окну и лег там.
– Умница, Франк, – ласково сказала я, – ты – мой лучший друг.
Когда прозвенел звонок, Франк кинулся в переднюю с громким лаем, мне пришлось поманить его косточкой, чтобы он отошел от двери.
– Непослушание среди личного состава? – спросил Умберто, когда я наконец открыла ему входную дверь.
Я улыбнулась.
– Я решила поберечь вашу одежду.
– Вы прекрасно выглядите.
Он наклонился и коснулся губами моей щеки, и я порадовалась, что остановила выбор на кремовом платье с черной отделкой.
– Спасибо за открытку, – сказала я. Он выглядел удивленным.
– Кто-то прислал мне открытку. Я решила, что это вы.
– Нет. Выбросьте ее в мусорное ведро.
Мы рассмеялись, а я задумалась, кто бы это мог быть, и попыталась справиться с неприятным чувством.