Камфорт Бонни. Отказ

   – О Боже. И что же произошло?
   – Все немедленно кончилось. В тот же день ее любовник от нее сбежал, а она на следующую неделю наметила чистку лица.
   – О, Вэл, как это все печально. Неужели и мы в конце концов придем к этому? Обещай мне, что если я в пятидесятилетнем возрасте буду одеваться как молоденькая, ты меня одернешь.
   – Ха! Может, когда тебе стукнет пятьдесят, ты еще будешь великолепно выглядеть в облегающем, а я еще буду всех убеждать, что свободная одежда – это хорошо, а обедать в шесть часов – просто отлично.
   Мы рассмеялись и попрощались.

* * *

   Я наполнила ванну горячей водой и погрузилась в нее, предварительно поставив в уголке стакан с ледяной водой. Франк лежал на коврике рядом с ванной и дремал, иногда во сне тихонько повизгивая.
   Горячая вода сняла напряжение, я полностью расслабилась и стала думать о своей личной жизни. Морри был очень добрым, и на него можно было положиться, но я пресытилась его любовью. Паллен очень привлекал меня своим чувством юмора и атлетическим телосложением, но доверия у меня он не вызывал.
   Я все еще скучала по шуткам и ласкам Паллена, но из-за поведения своего отца очень болезненно относилась к неверности. «В конце концов кто-нибудь подвернется», – подумала я и отбросила прочь все эти мысли. Голо мое стало тяжелым и теплым, я встала из ванной и выпустила воду.
   Я выключила везде свет, взяла с собой в постель коробочку с неочищенным сахарным песком и, включив телевизор, стала есть песок ложечкой. Завтра – суббота, день обхода в больнице и проведения тестов, не проведенных в течение недели.

3

   На второй сеанс Ник явился в сером костюме и красивом голубом шелковом галстуке.
   – В два я уже вышел из суда, – сказал он, улыбаясь, – и поэтому перед приходом сюда успел поесть.
   Он сел на стул напротив меня, расставив колени, потом в упор посмотрел на меня.
   – Начинайте, – сказал он.
   – Расскажите мне о своей семье, – предложила я. Он был единственным ребенком в семье, родился и вырос в Инглвуде, штат Калифорния. Рядом был аэропорт, и шум самолетов заглушал все в доме. Мать его покончила жизнь самоубийством, когда ему было три года, и он не очень-то понял, почему. Его отец был автомехаником. Это был суровый, упрямый человек, настоящий тиран; он приходил в ярость по малейшим поводам.
   Вскоре после смерти жены он женился на Кенди, девушке из ночного клуба, с блестящими черными волосами, бешеным темпераментом и полным шкафом туфель на высоких каблуках.
   – Отец с ума сходил по Кенди и безумно ее ревновал. Иногда он без предупреждения появлялся в клубе, чтобы за ней шпионить, и если видел, что она с каким-нибудь посетителем выпивает рюмочку, то избивал ее на глазах у всех.
   – Как она обращалась с вами?
   – Она была нормальная. Я ее ненавидел, потому что она пыталась занять место моей матери. Она покупала мне разные вещи, готовила мне всякую всячину, но я хотел, чтобы вернулась моя мать.
   – А как они уживались друг с другом?
   – Просто ужасно. Она пыталась ему угождать, но ему все было мало. Она пила, и из-за этого они дрались. Самые жестокие схватки у них были из-за того, что она хотела еще ребенка. Она его то умоляла, то швыряла в него посуду. Если ей что-то не нравилось во мне, так это то, что я был не ее ребенок. Она исчезла насовсем, когда мне было десять лет.
   – С тех пор вы ее больше не видели?
   – Нет. Я уверен, она боялась, что мой отец ее убьет.
   – Какие у вас сейчас отношения с отцом?
   – Он умер. От сердечного приступа, четыре года назад.
   По отцовской линии в Огайо у Ника осталось несколько родственников, но он с ними никаких отношений не поддерживал. Он был страшно одинок, я ему сочувствовала, потому что из-за своего недоверия к людям он не мог ни с кем сблизиться.
   – Я не понимаю, какой во всем этом прок, – сказал он. – Теперь вы знаете о моем детстве. И что из этого?
   Я успокаивала себя. Он будет ходить сюда и сопротивляться мне, а я должна понять, что скрывается за его поведением, и соответствующим образом реагировать.
   – Может быть, вы хотите освободиться от прошлого, потому что с ним связаны болезненные воспоминания?
   Он слегка поднял голову.
   – Возможно. Сколько вам лет? Двадцать восемь? Тридцать?
   Пациенты всегда озабочены, и не без основания, чем, насколько компетентен их психотерапевт. Я решила, что Ник именно поэтому поинтересовался моим возрастом. Следовало это обсудить открыто.
   – Я с удовольствием назову вам свой возраст, но сначала давайте выясним, для чего это вам, – ответила я.
   – По радио вы говорите много, но мне хотелось бы знать, имеете ли вы практический опыт.
   Он достал из портфеля бутылку антацида и сделал большой глоток.
   – Вы, возможно, боитесь, что я не смогу вам помочь?
   – Вы выглядите… Почему бы вам не рассказать о себе? Какой вы специалист?
   Он убрал бутылку в портфель.
   – Думаю, что вы уже навели обо мне справки. Он опять одарил меня широкой улыбкой:
   – Родилась и выросла в Бендоне, штат Орегон, закончила Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, проходила практику как психиатр в Южно-Калифорнийском институте, потом читала лекции, имеет две книги, написанные в соавторстве, и несколько статей, опубликованных в журналах.
   Он основательно навел обо мне справки.
   – Вы начали что-то говорить о том, как я выгляжу.
   Он помедлил.
   – У вас великолепные ноги и красивое лицо, но надо, чтобы вас хорошенько трахнули. Простите мне мою смелость.
   Я привыкла к тому, что пациенты бывают иногда грубыми или повышают на меня голос, но от этого замечания веяло враждебностью, к которой я не привыкла.
   – Возможно, как раз вам этого и не хватает, и вы просто хотите, чтобы мы были в равном положении.
   Лицо его перестало быть таким вызывающим.
   – Ненавижу демонстрировать свое грязное белье. Особенно перед женщиной.
   – А чем женщины так плохи?
   – Как только ситуацией овладеет женщина, ты конченый человек.
   – Итак, вы или я? Меня нужно трахнуть, или вы конченый человек?
   Он засмеялся, потом сразу стал серьезным. Он стиснул зубы, и мускулы его лица напряглись.
   – На самом-то деле, сейчас мужчине я доверял бы еще меньше.
   – По-видимому, женщина для вас существо более низкое, чем мужчина. Поэтому, если ваш секрет знает женщина, то это не имеет значения, потому что она всего лишь женщина.
   Он приподнял брови и посмотрел на меня.
   – Вы очень проницательны, не так ли? Я мягко улыбнулась.
   – Запомнили ли вы какие-нибудь сны с прошлой недели?
   – Два. Я их записал.
   Из кармана брюк он достал аккуратно сложенный лист бумаги.
   – Я – в танке на какой-то улице на Среднем Востоке. Мне жарко, я обливаюсь потом, кажется, даже задыхаюсь. Потом какие-то американцы и американки кричат мне, чтобы я их впустил, что они мне помогут, но я боюсь, нет ли тут подвоха. Они барабанят по люку, и в страхе я просыпаюсь.
   На некоторое время он оторвал глаза от бумаги, а потом продолжил:
   – В следующем сне я нахожусь в парке, выходящем на залив Санта-Моники. Какой-то мужчина в костюме-тройке подходит ко мне и предлагает еду из бумажного пакета. Я голоден, но не знаю, стоит ли мне прикасаться к пакету. Я смотрю вниз и вижу, что на мужчине розовые туфли на высоком каблуке. Вот и все.
   – И что приходит вам на ум?
   Он озадаченно посмотрел на меня.
   – Расскажите мне, на какие мысли наводят вас эти образы? Что вы вспоминаете, о ком думаете? Что угодно.
   Он покачал головой, но, помолчав, начал говорить:
   – Люди всегда находятся друг с другом в состоянии войны. Мне очень нравятся танки: они хорошо защищают, и в них можно двигаться. Мне часто снится, что я нахожусь в ограниченном пространстве, мне жарко, и я испуган.
   – А какие у вас ассоциации по поводу того, что предлагаемая помощь может оказаться ловушкой?
   – Люди всегда лгут, чтобы добиться своего. Иногда самые хитрые ловушки изобретают женщины.
   – А какие мысли по поводу второго сна?
   – Единственное, что приходит в голову, это старая телевизионная реклама фирмы «СР Клоузиерз». Показывают какого-то оборванного, грязного парня в одежде для тенниса, потом исполняют песню «Что приносит с собой день», а затем появляется тот же самый парень, но в великолепном костюме-тройке, холеный и чистый.
   Я помнила, что розовые туфли на высоком каблуке были на мне на прошлой неделе, и это осталось в его сознании.
   Я сказала:
   – Первый сон предполагает, что вы воспринимаете жизнь как войну. Чтобы выжить, вы ищете защиту в своего рода психологическом танке, который вы сами вокруг себя соорудили. Сейчас вы испуганы, одиноки и задыхаетесь в этой броне, но все-таки вы ощущаете, что она вам необходима. И женщинам вовсе нельзя доверять больше, чем мужчинам; может быть, они даже опаснее мужчин. Второй сон может быть связан с необходимостью решить, начинать ли курс психотерапии. Думаю, что мужчина в парке, держащий пакет с едой, – это я.
   – Но ведь это был мужчина.
   – Мужчина-обман, мужчина, который на самом деле – переодетая женщина или, наоборот, мужчина, переодетый в женскую одежду. Он-она предлагает вам еду, как и я предлагаю вам что-то, только в другом месте и в другое время. Возможно, вы предполагаете, что этого недостаточно, поэтому и приносите с собой ко мне свою еду, как на прошлой неделе. А костюм-тройка и песня «Что приносит с собой день» могут выражать вашу надежду на психотерапию – в тот день, когда вы встретили меня, жизнь ваша могла перемениться, а если так, то это и «приносит с собой день».
   Несколько минут он молча думал, потом ответил:
   – Может быть, это и было связано с вами. Но не слишком ли вы самонадеянны?
   – Я вовсе не считаю, что этот сон лично обо мне, я думаю, он выражает вашу надежду на другую жизнь.
   Когда он ушел, я решила сделать записи в его карточке, но отвлеклась, потому что не смогла найти свою ручку «Монблан». Я очень любила ее, потому что это был подарок Паллена, и я безуспешно ее искала до тех пор, пока не явились сестры Ромей.

* * *

   Когда Мей и Джой было по два года, их отец погиб на войне, и миссис Ромей так и не смогла оправиться от этой потери. Весь мир для нее теперь составляли ее дочери, она часто рисовала им у левой брови сердечко, как символ их взаимной привязанности друг к другу. Она настаивала на том, чтобы обе девочки исполняли роль Марии на школьном рождественском празднике.
   Когда Мей и Джой выросли, миссис Ромей пугала их рассказами о мужчинах-предателях. Одиночество, заброшенность стали у нее навязчивой идеей.
   – У каждой из вас есть сестра, – часто говорила она, – и не бросайтесь таким даром.
   Единственное, чего не учла миссис Ромей, было то, что с возрастом ее дочери могут возненавидеть друг друга. Несколько раз Мей и Джой пытались убить друг друга. Конечно, им это не удалось, потому что каждая всегда точно знала, о чем думает другая.
   К сорока двум годам они все еще жили вместе с миссис Ромей в их большом доме в Голливуде.
   Она умерла от неожиданного кровоизлияния в мозг, и в коробке под ее кроватью они нашли сто тысяч долларов, но каждая купюра была разорвана пополам. Там же лежала записка:
   «Мои дорогие Мей и Джой, никогда не забывайте, что ваше богатство – в вашем единстве. С любовью, мама».
   Им понадобилось несколько месяцев, чтобы рассортировать и склеить все купюры, а потом они положили их на свой общий банковский счет.
   В тот день близнецы появились в моем кабинете в свободных линялых домашних платьях, полуботинках, в чулках гармошкой. Обе с черными прямоугольными сумочками, обе без косметики, их прически поддерживались сеточками.
   Самое удивительное в них было то, как они разговаривали. Мей и Джой буквально плевались словами, как будто жевали какое-то дерьмо и никак не могли выплюнуть.
   – Ах-ты-сука. Я-знаю-ты-разговаривала-с-тем-мужиком-по-телефону-пока-я-стирала! Что-же-черт-побери-ты-опять-делаешь-Мей-опять-хочешь-меня-убить? Гадина!
   – Ну-и-что-из-того-что-я-с-ним-разговаривала-что? Не-суйся-хоть-пару-минут-не-в-свое-дело-черт-возьми!
   Дело в том, что однажды Мей заметила рядом еще одного человека. Это был мужчина. Он нарушил равновесие, и теперь Джой была в ужасе, а Мей затаилась, как сбежавший преступник.
   – Я хочу предложить вам новый план, – сказала я. Уже шесть месяцев я лечила их обеих.
   – Начиная со следующей недели, я бы хотела разделить каждый сеанс на три части по пятнадцать минут каждая. Я хочу провести с каждой из вас по пятнадцать минут, а последние пятнадцать минут пронести вместе.
   Мей-Джой запаниковали. В течение получаса они выплевывали мне в лицо слова и называли меня «сукой-интриганкой».
   – Разве-вы-не-знаете-что-нас-нельзя-разлучать? М ы-ничего-не-можем-сказать-без-ведома-друг-друга-так-какой-же-во-всем-этом-смысл? Вы-просто-хотите-иас-помучить-как-и-всех-остальных?
   Они все говорили и говорили.
   – Только-пять-минут, – сказали они. – Только-пять-минут, – словно эхо, повторила опять каждая.
   Я улыбнулась. Я выиграла это сражение.
   Сестры с сеточками на голове шаркающей походкой прошествовали из моего кабинета, и я в знак своей победы взмахнула рукой. В этом море безумия даже крошечный шажок – триумф.
   Когда в тот день вечером я вышла на улицу, чтобы пообедать, я увидела в пункте проката видеокассет рядом с моим офисом Ника. Заметив меня, он помахал мне рукой, и я помахала в ответ. Мне стало интересно, какие фильмы он возьмет.
   Я спешила на встречу с Кевином Атли, главным психологом клиники. Он просил помочь в организации программы для больных с расстройством пищеварения. Он был женатым, серьезным и порядочным человеком, мы часто консультировали друг друга по наиболее сложным случаям.
   Отпив немного вина, я сказала:
   – Тебе придется вложить деньги в видеоаппаратуру.
   Я просто не могу выразить словами, насколько важно для пациента сломить его извращенное представление о себе.
   Его беспокоила финансовая сторона. Он спросил, сколько будет стоить видеозал.
   Я сказала:
   – В видеозаписи девушка воспринимает свой образ совсем не так, как в зеркале. Ты знаешь, как мы смотрим на себя в зеркале? В каком ракурсе, с каким выражением лица? Видеозапись разрушает эту связь с зеркалом. И девушки часто бывают потрясены, когда видят себя такими, какими мы воспринимаем их.
   Мы съели салат и паштет, потом выпили несколько чашек кофе и все обсуждали и обсуждали. Я пришла домой только в десять. Когда я вставила ключ в замочную скважину, то услышала, как принюхивается Франк. И как только я открыла дверь, он бросился на меня. Я упала на пол и начала с ним бороться, почесывая при этом ему животик и подергивая за уши.
   – Бедная голодная деточка!
   – Рру-у-у! – прорычал он и бросился от меня на кухню. Хотя у него был всегда в миске сухой корм, он предпочитал консервы. Он беспокойно топтался и царапал линолеум когтями, пока я не поставила перед ним «Мясо с сыром». Самым важным для Франка была еда.
   Не раздеваясь, я посмотрела на себя в зеркало в полный рост. Разве похоже, что мне надо с кем-то трахнуться? В последние четыре месяца, с тех пор, как мы с Палленом порвали наши отношения, я ни с кем регулярно не встречалась. Но ведь не написано же это у меня на лбу!
   Может, все дело в одежде? Может, это складки на юбке придают мне такой чопорный вид? Я повернулась боком, чтобы рассмотреть ее в другом ракурсе. Юбка, определенно, была слишком длинна. А может, одежда тут ни при чем? Может, он просто имел способность чувствовать.
   Опять я ощутила, что мне не хватает Паллена, но решила не встречаться с ним. Я отвернулась от зеркала и разделась. Может быть, встретиться с тем психологом, который мне названивает? Или с адвокатом, с которым у меня были дела на прошлой неделе?
   В надежде разыскать свою ручку я облазила весь дом, но безуспешно. Потом я решила, что она в конце концов найдется, и выбросила это из головы.
   Я сделала двадцать отжиманий и полчаса занималась на велотренажере, после чего почувствовала себя отдохнувшей, щеки мои порозовели, и я пожурила себя за то, что пациент вывел меня из равновесия.

4

   С Морри мы встретились за ланчем в ресторане «Парадиз». Это было длинное одноэтажное кирпичное здание с широкими отделанными медью дверями; окна его выходили на улицу.
   В последний раз я была здесь с Вэл, мы выпили с ней немного в баре «Топаз», где собираются посетители, не заказавшие мест за столиком. На этот раз я пошла в ресторан вместе с группой женщин средних лет, все они были в шляпах и сильно накрашены.
   Главный вестибюль ресторана отделял бар «Топаз» от банкетного зала и выходил в сад «Парадиз». Метрдотель и черно-зеленой униформе проводил меня во внутренний дворик, отделенный решеткой. Он был украшен тропическими растениями, пол выложен каменными плитами; там же было несколько маленьких бассейнов. Десяток столов прикрывали от солнца ярко-зеленые в черную полоску зонтики. В центре на возвышении сидел роскошный попугай ара.
   – Не хочешь ли выпить? – спросил Морри и встал, приветствуя меня.
   Слегка тронутые сединой волосы придавали ему величественный вид, из-под накрахмаленного манжета виднелись часы «Мовадо». Он уже успел выпить рюмку коньяка.
   Казалось, он наслаждался всем этим тропическим антуражем. Я его поцеловала в щеку.
   – За ланчем я не пью.
   Морри заказал для меня воды «Пеллегрино» и попросил официанта:
   – Пожалуйста, скажите Умберто, что доктор Хелман здесь.
   Сидевший сзади меня ара издал пронзительный крик, и я повернулась, чтобы посмотреть, что случилось. От головы до хвоста в нем было фута два с половиной, он был красного цвета с ярко-желтыми и голубыми полосами на крыльях.
   – Великолепная птица, не правда ли? – раздался сзади меня незнакомый голос.
   Я обернулась и увидела возле нашего столика высокого смуглого мужчину.
   – Великолепное зрелище! – сказала я, сразу поняв, кто этот незнакомец.
   – Привет, Морри, – мягко сказал он, протягивая руку и слегка поклонился. – Пожалуйста, не вставайте.
   – Сара Ринсли, познакомьтесь с Умберто Кортазаром, – сказал Морри, потом повернулся к Умберто. – Доктор Ринсли – психолог. Вы могли слышать ее передачи по радио.
   Улыбка, появившаяся на лице Умберто, показала, что он меня узнал; он обеими руками взял мою руку.
   – По вторникам и четвергам днем! Я всегда слушаю, когда есть время. – Он говорил с едва заметным акцентом.
   Я с довольным видом рассмеялась.
   – Никогда бы не подумала, что владелец такого чудесного ресторана интересуется проблемой несварения желудка.
   – Для некоторых моих посетителей существует эта проблема. Другие должны поддерживать фигуру в интересах карьеры. Поэтому для них я разрабатываю специальное меню. Возможно, я смогу его вам показать.
   – Расскажи нам о своей птице, – предложил Морри.
   – Роджо – выросший в неволе алый ара. Говорит он немного…
   Попугай прервал его очередным пронзительным воплем. На лице Умберто появилась извиняющаяся улыбка.
   – Надеюсь, красота этой птицы несколько сгладит впечатление от ее криков. Кушайте, пожалуйста, и приятного вам аппетита.
   По пути Умберто подошел к птице и погладил ее перья.
   – Ш-ш-ш, Роджо, от твоего крика у посетителей расстроится желудок, – сказал он, потом вытащил из кармана орешек и дал птице.
   – В этом ресторане каждое блюдо – шедевр, – сказал Морри; он был доволен тем, что снова завладел моим вниманием. – Умберто мне говорил, что он пригласил художника-дизайнера, чтобы решить, как оформлять блюда.
   Он вдруг остановился и вопросительно на меня посмотрел.
   – Тебе он понравился, да?
   – Всегда приятно встретить человека, которому нравятся мои передачи. Что ты о нем знаешь?
   – Он из Никарагуа. Когда он был совсем молодым, ему пришлось заботиться о семье. Ходили слухи, что он собирался жениться, но по какой-то непонятной причине передумал, ничего никому не объясняя. Благо-царя ресторану он уже известен за пределами страны.
   Умберто послал нам бутылку сухого шампанского, и я сделала несколько глотков, пока мы с Морри обсуждали наших пациентов. Морри был уверен, что физические симптомы Ника были следствием его эмоционального состояния. Он сказал, что уже несколько раз выписывал ему транквилизаторы и снотворное. Я попросила его отправить Ника на консультацию к психиатру, если он захочет выписать еще.
   На десерт подали разные маленькие пирожные, крошечные пирожки и малюсенькие кусочки свежего фруктового щербета. Мы с Морри долго спорили, кто будет платить по счету, и в конце концов он позволил заплатить мне. Мы встали и на прощание поцеловались.
   При выходе я чуть не натолкнулась на Умберто. Его лицо просияло.
   – Как вам понравился ланч? – спросил он.
   Я улыбнулась, пытаясь выразить глубокое восхищение.
   – Это лучшее из того, что мне приходилось пробовать. А шампанское было настолько хорошо, что меня так и подмывало его допить после того, как Морри ушел.
   Я поняла, что мой комплимент прозвучал вполне искренно и добавила:
   – Еще раз спасибо. Пора приниматься за работу.
   – Погодите, погодите, – сказал он и положил руку мне на плечо. – Прежде чем вы уйдете, позвольте мне кое-что вам показать.
   Я подумала было, что он, возможно, хочет обсудить какие-то проблемы, но смешинки в его глазах предвещали что-то другое. Я с удовольствием последовала за ним.
   Его кабинет был в беспорядке завален кучей разных вещей; казалось, они были везде. Широкий стол вишневого дерева был закидан бумагами и карточками меню. На стене напротив стола висели полки с напиханными в них книгами вперемешку с сувенирами и кухонной утварью. В дальнем углу стояла вешалка, на ней висели длинные фартуки.
   – Как же вы так работаете? – выпалила я с удивлением.
   Он засмеялся.
   – Так мне по-домашнему уютно. Работа кипит. – Он указал мне на широкое кресло у стола. – Пожалуйста, садитесь.
   Усевшись в кресло, я увидела то, из-за чего он пригласил меня в кабинет. Слева от стола была большая клетка, а в ней – еще один попугай.
   – Оставьте побольше чаевых, – вдруг потребовал попугай.
   Настала моя очередь засмеяться.
   – Какой это попугай?
   – Это самочка. Оранжевая крылатая амазонка… отлично разговаривает. Ее зовут Эсперанца. Хотите с ней позабавиться?
   – С удовольствием.
   Я наблюдала, как Умберто тянется к клетке. На первый взгляд он производил впечатление элегантного ухоженного человека – с гладко зачесанными назад волосами, в отлично сшитом костюме. Но его подпрыгивающая походка и то, как двигались его руки, создавали впечатление, что в любую минуту он может сорваться с места и убежать. У него был длинный прямой нос с острым кончиком, а маленькие карие глубоко посаженные глаза были очень живыми и выразительными. Я могла представить себе, как он одновременно месит тесто, варит в большой кастрюле жюльен и жарит рыбу.
   Мягким движением он посадил птицу себе на руку и поднес ее ко мне. Она была светло-зеленой, на грудке перья были серыми с вкраплениями оранжевого, белого и зеленого цвета.
   – О-о-о-ла-ла, – произнесла птица, когда я почесала ей головку. – О-о-о-ла-ла.
   Я опять засмеялась. Я чувствовала, как Умберто касается рукавом моей руки, я ощутила, как во мне поднимется волна интереса к нему.
   – Она – просто замечательна, – сказала я.
   Он гордо улыбнулся, продемонстрировав белые ровные зубы.
   – Это самая сильная привязанность в моей жизни.
   – Я понимаю. У меня есть собака, и я ее просто обожаю.
   Эсперанца затрясла головой, и Умберто, порывшись в кармане пиджака, достал несколько семян подсолнуха. Мне показалось забавным, что карманы костюма ценой в три тысячи долларов забиты семечками и орешками. Пока он усаживал птицу в клетку, я взглянула на его полки. Там стояли книги по фотографии, орнитологии, политике, физике.
   – Мне пора идти, – сказала я, вставая.
   – Скажите, вы… бываете когда-нибудь свободны по вечерам?
   Я была так рада услышать это приглашение, что только через некоторое время обрела дар речи.
   – Конечно. Вы хотите обсудить, что предложить посетителям, озабоченным проблемой своего веса?
   Он засунул руки в карманы.
   – И это тоже. Конечно, если вы… не увлечены кем-то серьезно.
   Он очень точно выразил свои намерения, и это мне понравилось. Я улыбнулась.
   – Как насчет следующего вторника? Я обычно заканчиваю к семи.
   – Почему бы нам не встретиться здесь? Я закажу для вас что-нибудь особенное.
   – Договорились. Я оставлю вам номер телефона, если понадобится отменить встречу.
   – Я счастлив, что у меня теперь есть номер вашего телефона. Но обещаю, что встреча не отменится.
   Руки его были теплыми и сухими, и мне не хотелось выпускать их. Давно уже никто меня не интересовал так, как Умберто.
   В тот вечер я позвонила родителям.
   – Милая моя, – сказала мама, – я так рада, что ты звонишь. А я думала, что ты на меня сердишься.
   Несмотря на наши теплые отношения, между нами всегда существовала какая-то натянутость, напряженность.
   – Почему сержусь? Я просто ужасно занята. Но я нашла ту ткань, которую ты хотела. Отправить тебе ее завтра или можно отложить до конца недели?