Камфорт Бонни. Отказ

   За те четыре часа, что мы просидели в ожидании на неудобных пластмассовых стульях, мы с Умберто не сказали друг другу ни единого слова. Один раз он сказал, что пойдет пройдется, а когда вернулся, от него пахло табаком.
   – Я не знала, что ты куришь, – заметила я.
   – Я и не курю. Только когда чем-то расстроен. – Неоновые лампы отбрасывали мрачную тень на его лицо.
   К моему огромному облегчению операция Франку не потребовалась. Внутривенные вливания и рвотные препараты сделали свое дело. Мы оставили его в лечебнице еще на один день, а сами медленно поехали домой. Молчание давило на меня.
   Попав в дом, я впервые заметила, сколько Франк всего перепортил. На ковре в гостиной лежали остатки двух великолепных диванных подушек. Набивка была выпотрошена и наполовину съедена. Кровавый след, тянущийся от кухни к входной двери, довершал эту ужасную картину.
   Я обессиленно рухнула на стул в столовой:
   – Я знаю, что он испортил твой диван. Я заплачу за него. Обещаю.
   Умберто взял из кухни пакет для мусора, а затем, молча, пошел вдоль оставленного Франком кровавого следа, собирая останки подушек.
   Я сказала:
   – Я знаю, как ты любил этот диван. Я расплачусь с тобой в течение четырех месяцев.
   Умберто помрачнел, швырнул на пол пакет и подошел к столу.
   – Дело не в деньгах! Мне наплевать на деньги! Дело в нас! Просто эта собака волнует тебя гораздо больше, чем я!
   – Это неправда!
   – Неправда? – он стукнул кулаком по столу. – Ты выйдешь за меня замуж? Понятно, что нет. Ты сократишь свою работу, чтобы уделять мне больше времени? Господь не велит. Ты хотя бы снимешь с себя подаренное мной дорогое платье так, чтобы не порвать его? Об этом нечего и думать! Ты думаешь только о себе и о том, что нужно тебе. Я устал от этого! Я устал значить для тебя меньше, чем что бы то ни было другое, включая твою собаку. Я заслуживаю большего!
   Я уронила голову на руки и заплакала. Через несколько минут Умберто поднялся и ушел в спальню.
   Вдруг я вспомнила свою мать, как она в таком же точно положении рыдала из-за неверности моего отца. Тогда, спрятавшись под лестницей, я поклялась себе, что никогда не позволю ни одному мужчине довести себя до подобного положения.
   Если между нами все кончено, решила я, то я должна уйти достойно. Я пошла на кухню, чтобы навести порядок.
   Моя голова разламывалась, во рту у меня пересохло. Склонившись над фарфоровой раковиной, я умыла лицо холодной водой и несколько раз наполняла ею ладони, чтобы напиться. Мне не хотелось оставлять в доме Умберто никакого беспорядка, ни одного грязного стакана. Я решила вымыть пол на кухне, пропылесосить ковер и уйти.
   Я нашла в кладовой тряпку и наполнила таз мыльной водой. Эсперанца устроила невообразимую возню и стала раскачивать свою клетку. Для нее подошло время завтрака. Я сняла ткань, которой была завешена клетка, и пожелала ей доброго утра.
   – Мне плевать на деньги! – громко прокричала птица. – Мне плевать на деньги!
   Несмотря на все свое отчаяние, я не выдержала и рассмеялась, а затем, просунув в клетку палец, почесала ей шейку. Когда работа была окончена, в кухню вошел Умберто. На нем был чистый спортивный костюм, а в руках он держал пакет с мусором.
   – Боже праведный! – прокричала Эсперанца. – Позовите моего адвоката!
   Мы оба посмотрела на птицу, затем друг на друга и усмехнулись.
   – Мне плевать на деньги! Поторапливайся! – кричала Эсперанца.
   Мы рассмеялись еще громче.
   – Ты выйдешь за меня замуж? Ты выйдешь за меня замуж? – не унималась птица.
   Я приставила швабру к раковине и подошла к Умберто.
   – Я очень люблю тебя, – сказала я. – Пожалуйста не бросай меня.
   – Подойди сюда, – сказал он, отошел к обеденному столу и сел. – Если мы с тобой хотим продолжить наши отношения, кое-что придется изменить.
   Я села напротив и кивнула головой.
   – Ты хочешь проводить больше времени со мной по вечерам?
   – Да.
   Я еще не представляла себе, как это мне удастся, но мне не хотелось его потерять.
   – А как насчет этого твоего особенного пациента? Ты собираешься когда-нибудь избавиться от него?
   «Неплохой вопрос», – подумала я.
   – Мне бы Хотелось передать его кому-нибудь другому, но для этого нужно выбрать удачное время. Иначе все, чего мы добились, пойдет насмарку.
   – Хорошо, я уважаю твое мнение. Просто я устал от этого.
   – Дорогой, извини меня. Я все сделаю, чтобы как можно больше времени проводить с тобой. Я не виню тебя за то, что ты вышел из себя.
   Он поднял руку и слегка раздвинул большой и указательный пальцы.
   – Я вот настолько близок к тому, чтобы расстаться с тобой.
   Мои глаза снова наполнились слезами.
   – Я надеюсь, что ты этого не сделаешь. Единственное, что ты должен принять, это мои экстренные вызовы. Когда они поступают, я обязана бросать все. И с этим ничего не поделаешь.
   – Если мы действительно близки друг другу, я научусь с этим мириться. Но с Франком тоже придется что-то делать.
   – У меня есть один знакомый. Он психолог – специалист по животным. Я сегодня позвоню ему.
   Специалист по животным прибыл к Умберто в субботу, в девять часов утра. Джард выглядел старше, чем я его помнила. Он слегка округлился, и над его бермудами цвета хаки свисал небольшой животик. Он уселся в гостиной и стал внимательно слушать наш рассказ. При этом он кивал головой и поглаживал Франка, уткнувшегося носом ему в ноги.
   – Тут есть две причины. Во-первых, Франк ревнует Сару к вам, – сказал он Умберто. – Он привык быть мужчиной в доме, а вы вторглись на его территорию. Во-вторых, он никак не может привыкнуть к новому месту.
   – Не надо шутить, – сказал Умберто.
   – Собаки такие существа, для которых привычка много значит. Они ведут себя лучше, когда все им привычно.
   Я была вынуждена признать, что никогда не занималась воспитанием Франка. Джард доверительно улыбнулся.
   – Нет проблем. Мы можем начать прямо сейчас. Но есть одно непременное условие. Это должен делать Умберто.
   Умберто неодобрительно покачал головой.
   – Я так и знал, что все сведется к этому. Франку пришлось все время ходить в строгом ошейнике. Для занятий Умберто использовал крепкий шестифутовый поводок. Обучение началось с выполнения элементарных команд.
   – И еще – больше никогда не бейте его, – добавил Джард. – Возьмите банку из-под арахиса, наполните ее наполовину монетами и в следующий раз, когда он направится к дивану, хорошенько встряхните ее. Шум испугает его, и он больше не подойдет к дивану.
   – Я и не подозревал, что это так сложно, – пробурчал Умберто.
   – Но и это еще не все. Уделяйте Франку минут по десять в день, чтобы поиграть в его любимую игру.
   – Его любимая игра, это описать диван с той стороны, где я сплю, – высказался Умберто.
   Джард рассмеялся и почесал Франка за ухом.
   – Попробуйте побросать ему мячик или повозитесь с ним на полу.
   – Я лучше попробую мячик. – Умберто стряхнул с рубашки воображаемую шерсть.
   Они отправились во двор, и я стала с удовольствием наблюдать, как Джард учил Умберто управляться с поводком и строгим ошейником. Франку все это не доставляло никакого удовольствия. Он высунул язык, садился, когда требовалось стоять и ложился, когда нужно было сидеть.
   – Вы только посмотрите на него, – крикнула я. – Это совершенно бесполезно.
   – Нет, – ответил Джард. – Просто это требует времени и упорства. Но я обещаю вам, что это поможет.

35

   Каждый раз, когда Ник посещал ранчо Мак Катченов, он увозил с собой что-нибудь, что символизировало для него семейную жизнь, по которой он так тосковал: детские тарелочки Мегги с изображением всевозможных зверушек, кубки ее отца, полученные за победы в гольфе, видеозаписи дней ее рождения. Каждую неделю мы обсуждали с ним значение тех или иных предметов в надежде, что у него пройдет потребность красть. Про себя я думала, что он может подобрать ключ к моему кабинету и украсть из него что-нибудь.
   В последние недели отношения между Ником и Мегги сделались особенно бурными – он то неудержимо занимался с ней любовью, то изводил ее. Он ненавидел ее железное спокойствие. Несколько раз я замечала ему, что его чувства к Мегги повторяют то, что он испытывал ко мне, но он неизменно отвечал:
   – Это другое, – и отказывался продолжать разговор.
   Подготовка к очередному суду совсем измотала его. Он защищал интересы человека, который перенес мозговую травму в результате воздействия токсичных химикатов, и компания Ника должна была выступить против «влиятельных шишек», обвиняя во всем корпорацию, которая эти химикаты производит. Этот случай должен был стать решающим в карьере Ника. Компаньоны возлагали на него большие надежды. Они вложили в судебные издержки сотни тысяч долларов, зная, что, если он выиграет, это принесет огромную прибыль.
   Когда суд начался, каждый наш сеанс стал сводиться к анализу прошедшего дня, к пересказу выступлений свидетелей и того, какое они произвели впечатление на присяжных.
   На второй неделе процесса он сказал как-то:
   – Не исключено, что сегодня я проиграл все дело. Я растерялся во время перекрестного допроса. Не смог противостоять этому парню. Не смог сосредоточиться. Я попросил десятиминутный перерыв просто для того, чтобы привести мысли в порядок. Хорошо еще, что он был сегодня последним свидетелем.
   – А что, по-вашему, произошло?
   – Не знаю. Я слушал его и думал: этот решающий. Если мне удастся победить его, можно смело идти домой. Но я продул.
   – Может быть, мысль о том, что он большая шишка, оказала на вас такое влияние?
   – Да, но обычно я люблю рискованные моменты, когда на карту поставлено все.
   – Возможно, это другой случай.
   – Да, я могу лишиться работы.
   Я надеялась, что это не так. Ник был совершенно выбит из равновесия.
   – Но знаете, что смешно? Раньше у меня все получалось в зале суда, а потом я бежал в туалет с поносом. Теперь же все было ужасно, но зато с моим желудком все в порядке.
   – Может быть, на последнем этапе и в суде все будет в порядке, и вы будете хорошо себя чувствовать. – Я цеплялась за последнюю надежду.
   Вэл как-то раз взглянула на меня и сказала:
   – Ты так похудела. Что случилось?
   – Очень много работы. Даже перекусить некогда.
   – Все тот же пациент?
   – И он тоже. Это все равно, что ходить по канату без страховки. Иногда мне кажется, что он вот-вот потеряет контроль над собой. Но чтобы его госпитализировать, оснований недостаточно. Клянусь, что больше никогда в жизни не возьмусь ни за один подобный случай.
   – А еще что происходит?
   – Ссоримся с Умберто. Меня беспокоят все эти женщины, которые его окружают. Да и сплю мало.
   – Все наладится. Почему бы вам не уехать? Погреетесь, отоспитесь недельку.
   – Это потрясающая мысль. Я пообещала матери приехать на Пасху, но, может быть, поеду в июне. А ты как?
   – По-разному. Гордон с ума сводит своей ипохондрией. Каждый день он подозревает, что у него какая-нибудь форма рака. И теперь принимает гомеопатию.
   – Пусть он поговорит с Линдой. Она про эту дрянь все знает.
   – Мне меньше всего хочется его в этом поддерживать.
   Прежде чем попрощаться, Вэл взяла меня за руку и сказала:
   – Знаешь, мне кажется, что ты в состоянии контролировать любую ситуацию, которая возникает у тебя на работе. Но у каждого бывают пациенты, которых контролировать невозможно. Даже Гарольд Сирлз признался, что один парень чуть не довел его до психоза.
   – Я справлюсь, Вэл. Я справлюсь. Я уже почти справилась.
   На этой неделе мне предстояло обсуждать со своими студентами ипохондрию и психосоматические заболевания. Я даже приготовила им копию своей лекции по этому вопросу.
   Я с нетерпением ждала встречи с группой. Там меня уважали, и я могла себе позволить расслабиться. Радиопередача тоже позволила мне почувствовать свою значимость, но все это отняло у меня целых два дня, и я наняла врача, который разбирал почту с откликами и отвечал на письма.
   Когда конец процесса был уже близок, Ник сказал:
   – Не знаю, что я буду делать, если проиграю. Обердорф каждый день спрашивает меня о том, как идут дела.
   – А что может произойти в худшем случае?
   – Меня уволят. Мне будет трудно устроиться на хорошее место в другой компании. Я сделаюсь никому не нужным.
   – Но в каждом процессе бывают проигравшие.
   – Да, это одно из правил игры, ты всегда говоришь себе, что это не важно, так как ты сделал все, что мог. Но мне это не приносит утешения. Для меня победа – все. Меня не интересует закон.
   – Но как же вы выбрали свою профессию?
   – Мне были нужны деньги, добытые честно. Некоторые студенты-юристы мечтают стать сенаторами и бороться за справедливость. Я же мечтал о шикарной машине.
   – Было что-нибудь еще, что особенно вас интересовало?
   Он вздохнул и почесал в затылке.
   – Может, это звучит и глупо, но всегда мне хотелось играть на фортепиано. Мне нравился звук органа в церкви. После школы я пробирался в ближайшую лавку музыкальных инструментов и пытался играть. Я до сих пор помню, какой там стоял запах полированной мебели и старого линолеума. Один из продавцов научил меня играть «Удивительную грацию». Иногда, когда я попадаю в чей-то дом, я сажусь к пианино и играю.
   – А вы никогда не брали уроков музыки?
   – Нет. Я не мог себе позволить купить пианино. Как-то раз я принес домой прокатные цены на музыкальные инструменты и показал их отцу, но он сказал: «Как-нибудь потом». Но это потом так никогда и не наступило. Продавец научил меня играть на «Мелодике» – мне она тоже очень понравилась.
   – А что это такое?
   – Похоже на миниатюрное пианино. Ты дуешь в нее и нажимаешь клавиши. Самые лучшие делают в Германии. Тогда они стоили только пятьдесят долларов. Я просил Кенди купить ее мне, и она обещала. Я даже пошел и выбрал одну, на случай, если она пойдет со мной в магазин. Как раз тогда она от нас и ушла. Я больше в этот магазин никогда не ходил.
   – Вы никогда не говорите, что значил для вас ее уход.
   Он замолчал, пытаясь подавить свои чувства. Но когда он заговорил, голос его был дрожащим и жалобным.
   – Это было что-то ужасное. Она не оставила после себя и следа. Ни разу не позвонила. Ни разу не написала. Все это убедило меня в бессмысленности любви. После этого отец стал называть ее сукой, и я тоже.
   – А теперь вы не могли бы ее найти, чтобы поговорить?
   – Это было бы ни к чему. И потом я уже сказал – для меня она умерла.
   – А может, вам еще не поздно научиться играть на пианино?
   – Это будет навевать мне грустные мысли о жизни, которой я никогда не имел.
   – Вы могли бы забыть о той жизни и жить настоящим?
   – Только не на этой неделе – на этой неделе я должен сосредоточиться на процессе.
   Я снова встретилась с Захарией – на следующий день он уезжал в Азию. Он сказал:
   – Сара, вы растете на глазах, даже несмотря на то, что пациенты вас так изводят. У него перестал болеть желудок и прошли ночные кошмары. Он научился управлять своими чувствами, завел отношения с женщиной и даже с успехом ведет процесс. По-моему, это потрясающее достижение.
   – Но какой ценой оно мне досталось. Захария по-доброму улыбнулся.
   – От вас потребовалось огромное мужество, чтобы со всем этим справиться.
   Я слегка расслабилась, полагая, что, может быть, мне воздастся за труды.
   – Похоже, он действительно научился управлять ситуацией. Только я не знаю, как он себя поведет, если его уволят.
   Захария откинулся на спинку стула и задумался. Перед ним на столе лежал раскрытый учебник японского языка.
   – Мой вам настоятельный совет: не колеблясь госпитализируйте его, если почувствуете, что вашей безопасности что-то угрожает.
   – Спасибо за совет. К счастью, до этого дойти не должно.
   Захария проводил меня до двери своего кабинета. Его отъезд вызывал у меня беспокойство.
   – Счастливого пути. Может, к вашему возвращению лечение вступит в более благоприятную фазу, – сказала я.
   В понедельник Ник оставил на автоответчике сообщение: «Процесс проигран. Прийти не могу. Увидимся в среду». Голос его дрожал, слова звучали неразборчиво. Я даже подумала о том, чтобы позвонить ему, но я сама отучала его от общения вне сеансов и боялась послужить плохим примером. Кроме того, это лишь подчеркнуло бы, что он не в состоянии побороть кризис без моей помощи. Да я и так встречалась с ним по три раза в неделю.

36

   В среду Ник явился на пятнадцать минут позже. Он стоял посередине приемной, держа в руке пиджак. Узел галстука был распущен. Когда он проходил мимо меня, я уловила запах пота. Очевидно, он уже несколько дней не был в душе.
   Он был возбужден, не мог усидеть на месте и все время расхаживал по комнате.
   – Эти сучьи присяжные! Они видели, в каком состоянии мозги у этого парня, но у них так и не хватило ума признать корпорацию виновной! – Он бил кулаком по ладони. – Готов поклясться, что их купили. Как бы мне хотелось выкопать что-нибудь против этих компаний! Я бы их так вздрючил!
   Он пробежал рукой по волосам, шмыгнул носом и, извинившись, ушел в ванную. Когда он вернулся, я спросила:
   – Вы что, стали употреблять кокаин? Он истерично рассмеялся:
   – Отлично, доктор! Просто замечательно! Вы что, сами наширялись?
   Пока мы смеялись, я думала, как мне вести себя с ним дальше.
   Он улегся на кушетку, положив руки под голову. Его голубая рубашка прилипла к телу.
   – Меня вздрючили на все сто. Это может служить ответом на ваш вопрос?
   – Что это означает?
   – Это означает все, о чем только можно мечтать. Проигрыш. Траур. Джин. Безработица. Голод. Несчастье.
   У меня сердце ушло в пятки, когда я смотрела, как он елозит по кушетке.
   – А как на это отреагировала компания?
   – Обердорф о-о-о-чень любезен. Сами знаете. Накормил приговоренного бифштексом перед повешением. Они ждут конца месяца, чтобы вручить мне уведомление.
   – А может, до этого не дойдет?
   – Ха! С какой планеты вы свалились?
   – Адвоката нельзя увольнять каждый раз, когда он проигрывает процесс.
   – Им не нравится мой подход. Я ведь говорил, что Мак Катчен нашел кое-что у меня в делах.
   – Нет, не говорили.
   – Старые записи по другому делу. Я был уверен, что никто, кроме меня, о них не знает. Мегги вступилась за меня.
   – А она не в состоянии помочь?
   – Кто знает? И потом все равно, все очень шатко. – Он сел и попытался успокоиться. – Я серьезно вляпался. Наверное, через несколько недель вылечу с работы.
   – А может, вы устали от того, что не можете заниматься тем, что действительно нравится?
   Он прижал ладони к вискам.
   – Я устал сверх всякой меры. Так устал, что по утрам нужен подъемный кран, чтобы вытащить меня из постели.
   – Я думаю, вам не повредит, если пару недель проведете в больнице.
   – Что???!!! – Он подскочил с кушетки, схватил со стола моего слоника и принялся расхаживать по кабинету.
   – Вы подавлены. Я забочусь только о вашей пользе.
   – Черт подери! – крикнул он и хватил слоником о стену. Слоник разбился, и осколки упали на ковер.
   Я вскочила и попятилась к двери. Он развел руками.
   – Расслабьтесь, ничего страшного. Я не сделаю вам ничего плохого. Вернитесь и сядьте. – Он снова плюхнулся на кушетку. – Я все уберу.
   Я вернулась к своему столу.
   – Разве не понятно, как вы близки к полной потере самоконтроля? Надо незамедлительно ложиться в больницу.
   Он взял свой портфель и поставил его на кофейный столик.
   – На этой неделе я никак не могу лечь. Сейчас покажу свое расписание.
   Прежде, чем я успела возразить, он открыл портфель. Когда он открыл свой огромный календарь, на стол выпало бритвенное лезвие. Оно было определенно предназначено для употребления кокаина, для чего же еще? А может, он собирался вскрыть себе вены, как это делали некоторые другие пациенты?
   – Ого! – глупо заметил он, взял лезвие и сунул его обратно в портфель.
   – Это лишнее подтверждение. Сейчас я позвоню в Вествуд и узнаю, есть ли у них места.
   – Доктор, вы отлично знаете, зачем нужен этот предмет.
   – Это не единственное, что вы с ним можете делать.
   – О, Боже! Но нельзя же положить человека в больницу только за то, что он испортил обои?
   Я аж рот разинула.
   – Вы хотите сказать… Его зрачки расширились.
   – Я думал, что вы говорите об этом! Я думал, вы знаете.
   – Зачем надо было резать мои обои? Глаза его увлажнились, и он засопел.
   – Ваша жизнь слишком совершенна. Мне хотелось ее немного подпортить. Но я был уверен, что вы знаете, и решил: пусть все будет как есть.
   Я чувствовала ярость и беспомощность. Он не был настолько опасен, чтобы госпитализировать его принудительно. Казалось, мне никогда от него не избавиться – у меня не было достаточных доказательств того, что он опасен.
   – Я заплатила триста долларов за то, чтобы отремонтировать стену, – выпалила я.
   Он вытащил из кармана пачку банкнот и положил на стол пять стодолларовых купюр.
   – Этого, думаю, хватит. И за слоника тоже.
   Я ругала себя за то, что не продумала этот акт вандализма основательнее.
   – Ник, я возьму эти деньги, так как считаю, что вы мне их действительно должны, а потом как-нибудь мы обсудим все это подробно. А теперь меня больше беспокоит то, что вы можете причинить себе какой-нибудь вред.
   Силы, казалось, оставили его.
   – Со мной все будет в порядке. Вы хотите, чтобы я оставил лезвие здесь?
   – А что это даст? Можно купить еще одно.
   – Именно это я и собираюсь сделать. – Он достал из портфеля бумажный кулек. – Это вся моя наркота. Я прямо при вас спущу ее в унитаз, а лезвие выброшу. И обещаю больше не покупать. Эта дрянь делает меня бешеным.
   Мы вместе убедились в том, что порошок исчез в воде, и я сказала, что увижусь с ним через пару дней.
   Вечером Умберто заметил, что я в напряжении.
   – Еще один неудачный день? Я улыбнулась.
   – День был полон событий. Но теперь я хочу обо всем забыть. В девять по телевизору начинается «Касабланка». Давай пожарим попкорн и посмотрим.
   – Отлично, – сказал он.
   Я была рада, что мне удавалось скрывать мои переживания по поводу Ника.
   – В Санта-Монике открылся новый ресторан, и я должен его посмотреть, – сказал он. – Там будет потрясающая кормежка. Шеф приглашает нас в пятницу вечером.
   – Конечно, – ответила я и сделала пометку в записной книжке. Я была решительно настроена на то, чтобы пойти.
   И в течение следующих дней нервное напряжение мешало мне работать с другими пациентами. Лунесс позвонила, чтобы отменить сеанс, и я решила, что это из-за того, что ее дела пошли на лад. Такое бывало. Когда она наконец пришла, я сказала ей:
   – Давайте для начала обсудим, почему вы отменили сеанс.
   – Я впервые смогла достать билет на оперу, которую давно мечтала послушать. На «Травиату». Это моя любимая опера.
   – А может, вы выбрали именно тот вечер, потому что вам не хотелось идти ко мне?
   Лунесс побледнела и покачала головой.
   – Нет. Это действительно была единственная возможность, и мне очень хотелось пойти.
   Я продолжала настаивать, и тогда Лунесс заговорила о еде, о том, что она была голодна, что ей хотелось спать, и она едва держалась на ногах.
   Я решила, что Лунесс просто отказывается воспринимать то, что я стараюсь ей дать. Она взяла свою сумочку, шляпу и ушла раньше обычного. Через два часа я получила от нее сообщение: «Пожалуйста, отмените мои следующие сеансы. Мне нужен перерыв. Спасибо вам за все».
   Я сразу поняла, что допустила с Лунесс грубейшую ошибку и позвонила ей, чтобы извиниться. Она повторила свои объяснения и со слезами согласилась прийти. По крайней мере еще раз.
   Когда я снова с ней встретилась, она рассказала мне свой сон:
   – В доме, где я находилась, было темно. За окном шел снег, и я почувствовала себя расслабленной и спокойной. В доме не было еды, но мне она и не была нужна. Вдруг я услышала шум приближающейся толпы. Я стала забивать досками окна и закрывать двери. Но они стали барабанить в стены и пробили дыры. Потом они принялись кидать в эти дыры снежки. Я почувствовала, что надо мной совершают насилие. Мне показалось, что я исчезла. И вдруг снег превратился в рис.
   Я сказала:
   – Этот сон означает, что на прошлом сеансе я пыталась навязать вам свою волю, настаивая на том, чтобы вы были со мной. Теперь мы зато понимаем, как вы можете защитить себя от подобного насилия. Вы исчезаете, а потом самостоятельно совершаете насилие над своей волей – просто для того, чтобы самой контролировать это.
   Благодаря моей ошибке, произошел огромный скачок в лечении Лунесс. Я похвалила ее за то, что она рискнула остаться без меня.
   Тем не менее этот случай насторожил меня. Уже не в первый раз за последнее время я неправильно реагировала на поведение пациентов.
   В пятницу, когда Ник пришел на сеанс, он показался мне совершенно трезвым. Он мельком взглянул в мою раскрытую записную книжку.
   – Ресторан? Это должно быть превосходно.
   Я отругала себя за то, что оставила книжку открытой, и разозлилась, что он опять стал лезть в мои дела.
   Он извинился. Мне показалось, что на сей раз ему удается лучше владеть собой.
   – Я надеюсь, что вы простите мне мой срыв. Наркота не проходит для меня бесследно. Должно быть, старею. Все еще сердитесь?