Каплан Виталий. Полоса невезения

   - Короче так, - решил Осоргин. - Пишите заяву на них.
   - Какую?
   - Ментовскую. Обычную. Ну вы чо, не умеете?
   - О... о чем? - "правый" нахмурился.
   - Вам сейчас объяснят, - Юрик повернулся к Грачёву и сказал: - Игорь, отведи их в приемную. Пусть накатают по полной форме и распишутся. Ясно?
   - Да. Так точно, - Грачёв сейчас походил на гестаповца, холодного как нордическое лето.
   - Нечего мне. Самому. Такой фигней. Страдать, - Юрик взглянул на скинов, на "охрану" и бросил: - Идите. Костян, ты задержись.
   - Пошли, - один из "псевдобыков" толкнул "правого". Тот тихо поднялся. "Левый", сообразивший, что вроде бы как обошлось, вскочил и, погоняемый лично Грачёвым, пулей вылетел из кабинета впереди охраны. Остальные последовали за ним.
   - Дверь закройте, - крикнул им Юрик.
   Последний из выходивших неслышно исполнил приказ. В кабинете стало тихо и мне на миг показалось, что я слышу голоса с улицы.
   Нет. Это невозможно. Если звук и проник бы сквозь новомодные стеклопакеты - внизу просто некому говорить. Как-никак двенадцатый час...
   - Отлично, - заметил Осоргин. - Подержим их у себя пару деньков, потом отпустим. Надо только предлог по-лучше выдумать...
   Я кивнул, но все-таки не сдержался.
   - А что они там напишут?
   - Да дурь всякую, ничего страшного.
   - На друзей донос?
   - Упаси Бог! - он в притворном ужасе замахал руками. - Да ты что! Чтобы я такими делами занимался...
   Вот это меня удивило. Я уж было окончательно уверился в том, что "заявление братьев по борьбе" и впрямь поддельное. А выходит, нет. Написали его сами, чистосердечно, причем без какого-либо насилия. Вряд ли местные менты рискнут применить свои излюбленные методы к несовершеннолетним.
   Все же "Струна" под боком. Никого не упустит.
   - Как бы они друг друга не передушили потом, - заметил я.
   - Не передушат, - ухмыльнулся Юрик. - Я уж позабочусь. Вот соваться сюда больше не станут...
   И тут уже я не сдержался. Прорвало меня, потянуло на откровенность:
   - А как же их детские души? Мы же за них в ответе, - даже ироническую улыбку скрыть не удалось. Ладно, "дядя Юра". Уж тут мы с тобой вдвоем. Ежели хочешь, стучи на неблаговидного соратника. - Перевоспитывать их не будем?
   - А может, их еще с ложечки кормить? - Юрик взглянул на меня с нескрываемым удивлением. Похоже, принял слова за чистую монету. Или, скорее, дал понять, что не ценит моего юмора. - Нам бы тех отбить, кого еще можно. А... - он подался вперед, предварительно оглядевшись по сторонам. А скинов и нариков, которых через два года по этапу отправят, если наши же и не задушат, вот этих - пускай "Вега" мучит. У них там любят... "бесперспективных".
   В коридоре хлопнула дверь.
   - Ладно, ступай, - сказал Осоргин. - А то не выспимся сегодня. Нам еще завтра куча дел...
   5.
   Отсидеться в сторонке, возле двери не удалось - меня очень уважительно и вместе с тем уверенно пригласили на сцену. Так сказать, в президиум. Эх, если б и впрямь президиум, пустые речи, торжественные обещания провернуть пятилетку в три года... С каким облегчением я бы вздохнул.
   Все было гораздо хуже. Уж чего-чего, а даже в самых гадких моих кошмарах мне не доводилось принимать участие в струнном судилище. Оказывается, дело не ограничивается Мраморным залом для всякого рода глиняных. Есть еще, оказывается, "детский суд" - нечто вроде высшей меры в приютах-"упсах". Виновато улыбаясь, Осоргин сообщил мне, что мера сия ранее в "Березках" не применялась, но тут уж такой случай, что ничего не поделаешь.
   - Сам видишь, Костян, какое у нас сложное... гм... международное положение. Приходится считаться. Попробуем, конечно, как-то по-тихому разрулить, но тут уж как получится.
   Я не верил, что получится. Достаточно было поглядеть на стройную, резкую в движениях, так и искрящуюся энергией Оленьку Стогову, чтобы оптимизм съежился до бесконечно малых. Оленькин возмущенный разум кипел праведным гневом, голос ее звенел, на щеках разгорались румяные пятна словно красные сигналы светофоров.
   Девушку можно понять - стремительно, в одночасье разрушилась ее модель мира, треснуло над головой лазоревое небо, и оттуда, из черных трещин, потянуло космическим холодом. Значит - стиснув зубы и до последней гранаты. Восстановить, склеить, завинтить для надежности здоровенными болтами. Какая уж тут жалость...
   Зал, несмотря на поздний час, оказался набит под завязку. В обычное время тут, видно, кино крутили и устраивали концерты местной самодеятельности. Детей кстати, как шепнул Юрик, никто специально сюда не сгонял - сами набежали. Еще бы, такое зрелище раз в сто лет бывает. Почище кометы Галлея.
   Разумеется, и пришельцы с Веги явились в полном составе. Заняли первые ряды, нахохлившиеся, понурые. Уж чего-чего, а такого они не ждали, тем более, от своего. Не знаю как насчет космического холода, но вот что им страшно - это было видно невооруженным глазом.
   Мы сидели за длинным столом, лазоревое полотнище с успехом заменяло отсутствующее сукно. Никакого метронома под потолком, конечно, не стучало, и пол не разделялся на квадраты, обычный линолеум, стоящие в ряд синие кожаные кресла.
   И все же не покидало меня ощущение, что Мраморный зал - здесь. Ведь он, Мраморный, не только место, но и нечто большее. То ли воздух такой, то ли тени так легли, то ли просто оттенки настроения - но в голове то и дело вертелось то самое: "Мы прощаем тебя, Уходящий".
   Уходящий сидел справа от стола, на низеньком черном табурете, развернутый лицом к залу. Конечно, это просто совпадение, черные пластмассовые табуреты не столь уж редки - дешевая техническая мебель. И все-таки - "а на черной скамье, на скамье подсудимых".
   Он и сам, похоже, ощущал нечто подобное. Плечи сгорбились, лазоревая рубашка, несмотря на жару, застегнута до горла, вместо обычных шортиков длинные, со стрелкой, брюки. Видать, переодели в парадное. А может, просто сочли недостойным носить "вежатскую" одежду. При том, что формально суда пока не было. Как раз сейчас начинался.
   Впрочем, и так все ясно. Понурившийся Димка не шевелился, не поднимал глаз. В коротком и сумбурном разбирательстве, час тому назад, в смотрительском кабинете, он и не думал отрицать свою вину. Просто буркнул один раз "да, это я", а после молчал, изо всех сил стараясь не разреветься. Ему удавалось. О его мотивах оставалось только догадываться. Да и что бы он мог сказать собравшейся толпе педагогов, под аккомпанемент душераздирающих воплей Ольги Александровны Стоговой?
   Именно она и настояла на созыве "детского суда". Осоргин пытался возражать, но тщетно - Оленька была в своем праве. Сейчас, возглавляя делегацию "Веги", она имела все полномочия смотрителя. И значит, мозгла собрать этот самый суд без чьего-либо разрешения свыше. Юрик, конечно, мог бы не дать ей зал, не пустить на слушание здешних ребят, сославшись на поздний час и режим - но так было бы только хуже. "Вежата" и на лесной полянке исполнили бы сей ритуал, а вот Димкина судьба в этом случае решилась бы по самому жесткму варианту. Ну а уж скандал на весь мир, "война упсов" - это уж ни в какие ворота не лезло. И Осоргину пришлось согласиться, а скрип его зубов никто не слышал.
   История и впрямь была странной, если не сказать идиотской. Димка Соболев, воспитанник приюта "Вега", непонятно с какого перепугу выпустил запертых в подвальном закутке скинов. Тех самых, кому предстояло денька два посидеть в голых стенах, мучаясь жуткими перспективами. Потом, по Юриному плану, предполагалось выгнать их пинками под зад и предоставить собственной участи. Но оболтусы не просидели и суток. Сегодня после ужина Димка Соболев прокрался по лестнице в подвал, отодвинул засов и вывел узников из заточения. Причем мало того, что открыл им дверь - так проводил до забора, до удобного для перелезания места. И вдобавок стоял на шухере.
   О том, что в "Березках" имеются видеокамеры, он то ли не знал, то ли забыл. А может, попросту наплевал.
   Теперь предстояла расплата.
   Началось, конечно, с обвинительной речи, и конечно, держала ее Оля Стогова. Кому же еще? Её ведь воспитанник проштрафился, бросил тень, опозорил - и так далее.
   Встав из-за стола, Стогова вышла к самому краю сцены - точно актриса, напрашивающаяся на аплодисменты. Но аплодисментов не было - только глухое молчание, разбавленное тихим шепотом и сопением. Выдержав точную паузу, Ольга произнесла:
   - Я обращаюсь к вам, ребята, и прежде всего - к воспитанникам "Березок". Мне трудно говорить. Трудно, потому что стыдно. Сегодня случилось отвратительное, гадкое преступление, да что там преступление предательство. И совершил его не какой-то чужой злобный человек, а свой. Наш мальчик, из приюта "Вега", Дмитрий Соболев. Вот он сидит перед вами, но не смотрит на вас. А знаете, почему не смотрит? Нет, ему не стыдно. Он просто-напросто боится вас, боится взглянуть в глаза. Боится вашего суда. Но ему не стыдно. Стыдно - мне. Это я оказалась глупа, недальновидна, я не сумела воспитать в этом мальчике если не совесть и честь, то хотя бы простую человеческую порядочность.
   Ольга перевела дыхание. Сейчас, в мощном свете множества укрепленных под потолком ламп, красные пятна на ее щеках уже не гляделись перезрелыми помидорами. Съежились пятна, поблекли. Да и сама она была бледна, сжатые губы формой напоминали кривой клинок, и чувствовалось, что Стогова готова рубить наотмашь. Были у нас в институте такие девочки, пламенные комсомолки. За светлые идеалы готовые хоть на субботник, хоть на эшафот. На субботник, правда, получалось чаще. Меня самого на втором курсе обличали за прогулы и общественную пассивность - с таким вот жаром в глазах и сталью в голосе. Ох, не поздоровится Димке! Идиот, ну зачем он? Что с ним вообще стряслось? Взыграли старые хулиганские симпатии? Выручать подонков, избивавших малышей? Неужели эти скины ему не противны? А вот выходит, не противны. Не дурак же Димка, понимал, чем рискует. Что же за безумное чувство его обуяло?
   - Я не знаю, почему Дмитрий совершил это предательство, - передохнув, продолжала Ольга. - Он отказался отвечать на этот вопрос. Поэтому я просто напомню вам всем, как было дело. Вы знаете, что случилось вчера. Как местные хулиганы набросились в лесу на маленьких ребят из младшей группы "Березок", долго и жестоко избивали их, одной девочке сломали ребро. Здоровые лбы, по шестнадцать лет, сильные, наглые, жестокие. Но сделали это они не из обычной подростковой жестокости. Все гораздо хуже. Эти подонки основали в своем поселке фашистскую организацию, назвали ее "белый порядок". А вас всех, тут собравшихся, детей с нелегкими судьбами, они считают отбросами, недостойными жить. Они хотят очистить от вас землю. Будь у них реальная возможность, никого из вас уже не было бы на свете. Вас сожгли бы в газовых камерах...
   Я поморщился. Для вящего эффекта Оленька объединила газовые камеры и лагерные крематории в один флакон. Впрочем, современные дети и не заметят накладки.
   - Но, к счастью, настоящей силы у них нет и не будет! - отчеканила Стогова. - Даже если наше государство, погрязшее в смутах и пороках, не сумеет противостоять, то есть, как все вы знаете, и другая сила - Высокая Струна. И она никогда не допустит... Однако, - в ее голосе появился намек на язвительность, - здешние мерзавцы этого покуда не поняли. Они считают себя достаточно крутыми, чтобы избивать детей. Мозгов нет, так накачали кулаки...
   В зале кто-то хмыкнул и тут же заткнулся. Да уж, Оленька сказанула. Впрочем, она ничего и не заметила, распаленная собственным красноречием.
   - Я продолжаю. Этих подлецов удалось поймать. И вот они сидели запертые в подвальном помещении, пока руководители вашего приюта решали, как с ними поступить. Ситуация, прямо вам скажу, сложная и неоднозначная, непонятно, как лучше - завести официально уголовное дело или наказать их как-то иначе... Впрочем, сейчас речь о другом. Дмитрий Соболев, воспитанник приюта "Вега", выпустил из-под замка арестованных. Выпустил и помог бежать. Хотя бежать этим негодяям и некуда, но неважно... Соболев во - время ужина, когда большинство народа было в столовой, прокрался в подвал и отодвинул засов. Вы же понимаете, в наших струнных приютах нет и не может быть никаких настоящих карцеров, у нас не колонии. Поэтому негодяев заперли в обычной кладовке, закрывающейся снаружи засовом. Никому и в голову не могло прийти, что у молодых фашистов найдется сообщник. Между прочим, оказалось, что поступок Соболева вполне обдуман. Сразу как обнаружился побег, мы с руководством "Березок" проглядели видеозаписи. И оказалось, что еще днем, в тихий час, Соболев бегал к этой кладовке и о чем-то с теми хулиганами разговаривал. Звук, к сожалению, здесь почему-то не записывают, только видеоряд... Вот так обстояло дело.
   Ольга тяжело вздохнула и, по всему видать, вознамерилась сделать большой перерыв. Однако за стол к нам не вернулась, а скорбной статуей застыла на сцене.
   Осоргин, которому волей-неволей пришлось играть роль председателя суда, откашлялся.
   - Да, Ольга Александровна, вы совершенно точно изложили имевшие место факты. Но теперь предстоит самое главное - разобраться в мотивах Дмитрия. Очень легко осудить человека, глядя лишь на фактическую сторону дела. Но чем она обусловлена? Тут возможны столь многообразные нюансы...
   Юрик вновь меня удивил. Слышал я от него шутки, слышал вполне матросскую лексику, слышал и официальную речь. Но подобная кошачья, адвокатская манера - это что-то новенькое.
   - Поэтому сейчас я предлагаю спросить самого Дмитрия, и лишь потом оценивать его действия.
   Он повернулся, и я поймал его кислый, скептический взгляд. Да и так было понятно, что сейчас ничего толкового от Димки не добиться. Сидя на черном табурете перед возмущенным залом - какая уж тут откровенность?
   - Дима, - Осоргин мягко выскользнул из-за стола и как-то сразу очутился возле поникшего мальчишки. - Я понимаю, что ты поступил так не случайно. У тебя были ведь какие-то соображения, какие-то мысли, правда? Ольга Александровна тут говорила много и эмоционально, и в ее словах есть своя правда. Но ведь и у тебя тоже есть за душой какая-то правота? Ты не похож на человека, который совершает необдуманные поступки. Ты понимал, чем рискуешь, знал, что будешь наказан. И все-таки пошел на это. Так объясни, и поверь, мы все постараемся тебя понять. Ладно?
   Димка молчал. Он даже не изменил позы. Чувствовалась в нем какая-то закаменелость. Я вздрогнул - столь явственно вспомнился мне Коридор Прощения, но не тот, настоящий, а из снов. Посиневшие от холода и отчаяния дети, вросшие в неприветливую снежную вечность...
   - Я понимаю, - участливо кивнул Осоргин. - Трудно вот так сходу собраться, найти подходящие слова. Но ты не спеши, ты подумай. Мы никуда не торопимся... Режим дня все равно вверх тормашками полетел, завтра подъем на полтора часа позже будет... Подумай, Дима.
   Да уж, сколь точен был поэт... Воцарилась именно та самая тишина, согретая дыханьем зала. Только за этим мальчиком не стояла ни страна, ни тем более Струна. Вообще ничего не стояло. Ничего и никого.
   Димка поднял голову, неуверенно обвел взглядом нас, вершителей правосудия. Почему-то дольше всего глядел на меня - устало и затравлено. Доводилось мне видеть такие глаза в мухинских подвалах. Да и сам я, наверное, точно так же глядел когда-то на приснопамятного философа Шумилкина. Героические мы тут, в "Струне", личности. Детей типа защищаем...
   - Ну... - хрипло выдохнул он наконец. - Мне просто их жалко стало... Они там сидели, в темноте. И думали, их мочить будут... Или еще хуже. Ну нельзя так... что вы тут все гоните... фашисты, ублюдки... Нормальные пацаны по жизни... ну игрались во всякую дурь... а мы тут что? Тоже типа играем... шевроны, знамена...
   Сообразив, что ляпнул лишнее, Димка замолк на полуслове. Вновь обхватил голову ладонями и уставился во что-то, видное лишь ему одному.
   - Так-так! - выжидающая доселе Стогова сейчас же перехватила инициативу. - Вот и выясняются интересные подробности. Оказывается, весь год, что Соболев провел в нашем приюте, он втайне копил злобу. Притворялся, лицемерил, а на самом деле ненавидел наши знамена, наши идеалы. Будь он смелым человеком - открыто высказал бы свои мысли при всех, в лицо. Но, как всякий трус, он улыбался и держал при том фигу в кармане. Но шила в мешке не утаишь. Если человек по натуре предатель, то рано или поздно предательство его проявится в делах. Не случись вот этой истории с местным отребьем, позже было бы что-то другое. Знаете, я даже рада, что нарыв вскрылся именно сейчас. Иначе Соболев мог бы совершить куда более страшное предательство. Возможно, пострадали бы десятки людей, сотни... К счастью, он уже сам себя разоблачил.
   В душном воздухе ощутимо повеяло тридцать седьмым годом. У нас еще от дедушки остались подшивки тех газет, и в юности я немало прикалывался с приятелями, выхватывая особо идиотские фразы. И ни разу не было мысли, что это может повториться - вот таким странным образом. "По-струнному".
   - С другой стороны, Ольга Александровна, - подал голос Осоргин, все-таки определенный резон в Диминых словах есть. По крайней мере, мотивы его по-человечески вполне понятны. Другое дело, что он не дал себе труда подумать, к чему приведет его неразумная, несвоевременная жалость. А ведь мог бы сообразить, что мы, служители Высокой Струны, знаем, что делаем. Мы никогда не причиним вреда детям, пускай даже таким гнилым переросткам, как эти... белые воины... Но мы достаточно опытны, чтобы решать, в чем именно для них вред, а в чем польза. Посидеть взаперти и подумать им было очень полезно. Да, неприятно, да, страшно. Но ведь мы и не собирались развлекать их и утешать. Они заслужили наказание за свою подлость. Заслужил наказание и Соболев - за свою глупость и самонадеянность...
   Юрик изо всех сил вытягивал Димку, но что-то сквозило в его голосе вялое, хлипкое. Похоже, он сам не верил, что удастся прошибить стены Ольгиной твердыни. В конечном счете, как я понимал, решать все равно будет она. Димка же ее подопечный, а власть Осоргина на "Вегу" ни в коей мере не распространялась. Детский суд - в это могут верить лишь дети. Даже если все воспитанники "Березок" - а их в зале большинство - дружно проголосуют за вариант "дяди Юры", то все равно их голоса рекомендательные. Реально вынесут приговор "вежата" - то есть милосердная леди Стогова, которая рулит ими как трехколесным велосипедом.
   - Поэтому, - продолжил Осоргин, - сейчас надо и перейти к этой части. То есть к тому, какое взыскание вынести Дмитрию Соболеву. Мы обсудим варианты, но в итоге, ребята, все будет зависеть от вашего решения. После обсуждения вы проголосуете. Видите, в том углу стоит ящик? Вам всем раздадут бумажки. Кто считает, что Соболев действительно виновен в предательстве - рисует плюс. Кто думает, что это всего лишь недомыслие ставит минус. И опускаете бумажки в щель, а потом расходитесь по корпусам. К утру мы подчитаем голоса и на их основе вынесем решение. Всем понятно?
   Глухое сопение и шепот были ему ответом.
   - Тогда давайте высказываться, - вздохнул он. - Поскольку Дима - наш гость, то первое слово - ребятам из "Веги". Есть желающие?
   Ольга выразительно обвела взглядом первые ряды, где сидели "вежата". Те ерзали, мялись, разглядывали кто свои кроссовки, кто натертый до блеска пол. Когда немая сцена опасно затянулась, встала худощавая девица, кажется, та, что читала торжественный стишок на церемонии встречи.
   - Я считаю, это просто подлость. И предательство! Он всех нас предал! - затараторила девчонка. - Он выпустил врагов, а значит, он и сам враг!
   Осоргин хотел было что-то сказать, но сдержался. Похоже, эта дурная комедия мучила его ничуть не меньше меня. Нормальный ведь мужик, не поддающийся идейному гипнозу... А он ведь тут главный, и получается, вся ответственность на нем.
   - И я вот лично не хочу, чтобы Соболев оставался в нашей "Веге"! девчоночий голос до того звенел, что, казалось, вот-вот лопнет, словно перетянутая бельевая веревка. - Его надо выгнать, и пускай идет куда хочет!
   Из задних рядов поднялся кто-то из мальчишек. Приглядевшись, я опознал в нем Шустрика.
   - Ну прямо, разогналась! Куда он, блин, пойдет, если выгонять? В подвалы, да? Вам, конечно, клево будет, все такие чистенькие у себя в "Веге" останетесь. В белых бантиках из роз! - выдал он вдруг. Однако! Образованные, оказывается, здесь ребятишки. Не всё им, значит, под попсу балдеть.
   - А ты нашу "Вегу" не трогай! - сейчас же вскинулась девица. - На себя посмотри!
   - А я и смотрю! - парировал Шустрик. - Два уха, один рот.
   Осоргин многозначительно кашлянул. Акустика здесь была отличная, без всякого микрофона звук достиг задних рядов.
   - Ладно, - примирительно сказал Шустрик. - Я, короче, предлагаю к нам его, в "Березки" перевести. Типа на перевоспитание.
   Да, это было бы наилучшим выходом. Только нереально - никаких переводов из приюта в приют не практиковалось. Видимо, высшая политика "Струны" предполагала, что подопечным детям в "упсах" не может быть плохо ни при каком раскладе. А тогда к чему лишние движения? Совсем недавно и Димка мне об этом говорил. Выходит, Шустрик не в курсе генеральной линии?
   - Кое в чем ты прав! - вмешалась Оленька Стогова. - Действительно, Соболева нельзя просто так вот выгнать на улицу. Во-первых, он все же несовершеннолетний, и раз уж "Струна" взялась опекать его, то не бросит. А во-вторых, это попросту опасно для окружающих. На улице, предоставленный своим дурным наклонностям, Соболев моментально попадет в какую-нибудь молодежную банду, запишется в тот же самый "белый порядок". И как знать, сколько людей пострадает от его рук? Но ты, мальчик, не прав в другом. Я не говорю уже о том, что переводы из приюта в приют допускаются только с личного разрешения Главного Хранителя, в исключительных случаях. Но самое главное - "Березки" Соболева не исправят. Здесь слишком либеральная для этого атмосфера, - одарила она Юрика снисходительным взглядом. - Здесь у вас Соболев лишь почует безнаказанность и покатится дальше по наклонной плоскости. Это слишком уж запущенный случай, и в обычном приюте ему не место. К счастью, в нашей системе имеется специальное заведение для таких вот неисправимых юных негодяев. Центр психокоррекции в Заполье. Вот туда, я убеждена, и следует отправить Соболева. Других вариантов не вижу!
   Ничего себе! Оказывается, в нашей милой "Струне" существует некий "Центр психокоррекции", о котором я и понятия не имел. Никто и словом не обмолвился - ни Лена, ни тем более Маус. Даже великий педагог Валуев со своими радикальными взглядами - и тот, похоже, был не в курсе, раз уж тогда в споре не упомянул. И в материалах по детским заведениям "Струны", которые я просматривал перед поездкой, тоже ни о чем таком не говорилось. Сверхсекретная информация? Отчего же какая-то Стогова - даже не смотритель "Веги", а всего лишь заместитель - знает о таких вещах? И не просто знает, а говорит вслух. Более того - публично. Ex cafedra.
   Я поглядел на Юрика. Тот сидел с таким видом, будто все его тридцать два зуба одновременно подверглись атаке хищного кариеса, и лишь несгибаемая воля бывшего моряка препятствует ему бегать по стенкам.
   Как я его хорошо понимал. Омерзительное ощущение, когда на твоих глазах творится мерзость, а ты ничего - ничего - не можешь поделать. Ну, Хранитель второй категории Ковылев! Или уж Демидов, без разницы. Что предпримешь? В Боевой Резонанс впадешь, Оленьке Стоговой горло порвешь? Или она тебе, тоже, небось, девица обученная... А всего вернее, позвонишь по "мыльнице" Лене и нажалуешься на вопиющую несправедливость. Да, позвонишь и услышишь сонный голос: "Косточка, ты, кажется, переволновался. Ты знаешь, который час? И вообще, в мою компетенцию такие дела не входят. Случай-то типичный, надо действовать по инструкции. Наши инструкции отнюдь не дураками написаны. Поэтому давай завтра продолжим, а сейчас, извини, спать хочется". И мы ляжем спать - я тут, а она в своей столичной квартире, в гордом одиночестве... или уже и не в одиночестве? Фиг ее разберешь.
   Может, я слишком плохо о ней думаю? Может, все-таки пожалеет мальчишку, по своей глупости угодившего в жернова самой доброй и детолюбивой машины? Только ведь как ей объяснить, кто такой Димка? И почему я так о нем встревожился?
   - Ну вот что, - поднялся Осоргин. - Говорить тут можно до бесконечности, но время уже позднее, и надо как-то завершать. В любом случае, окончательное решение по Соболеву мы сможем принять только подведя итоги вашего голосования. Поэтому сейчас вы возьмёте бумажки, поставите плюс или минус. Напоминаю - плюс означает, что Соболев предатель и недостоин быть воспитанником приюта, минус - что все не так страшно. Опустите в урну - и живо по корпусам, спать. Да и нам, Ольга Александровна, - повернулся он к Стоговой, - надо бы перерыв сделать, до утра. К тому времени и голоса подсчитают. Ник, займись техническими деталями, а мы, пожалуй, пойдем.
   - А Соболева куда? - негромко спросил Грачёв. - Не надо бы его со своими, в гостевой корпус. Избить могут...
   - Есть такое чудесное место. Называется "изолятор". Вот туда и поместите. Да, ну и меры соответствующие, ты же понимаешь. Нам суицида не нужно. И побега тоже.
   В смотрительском кабинете летал ночной мотылек. Нет, летал - не то слово. Суетился, мчался из угла в угол, трещал крыльями. Никак ему не удавалось найти распахнутое настежь окно, откуда остро, пронзительно пахло травой и дымом костра. И кто же это у нас по ночам костры жжет?
   - Вежата, - усмехнулся Осоргин. - Как отголосовались, Стогова их сразу на костровую поляну увела. Плевать на режим, на отбой - она и из этого "воспитующий момент" слепит. Сейчас они, наверное, обсуждают низость и подлость изменника Соболева, а вдобавок выясняют, как это все оказались такими близорукими. Каются друг перед другом в преступной потере бдительности и решают на будущее, как бы гайки завинтить потуже. Я их порядки знаю. Пионеры по сравнению с ними - щенки.