Каплан Виталий. Полоса невезения

   - Да чего решать? Все уже решено, - голос мой звучал на удивление спокойно, даже слегка суховато. - "Струна" делает правильные вещи. Я принимаю ее умом и сердцем, хочу внести свой вклад...
   В памяти тяжело шевелились какие-то давние, заплесневевшие слова... Кажется, это из "торжественного обещания"... или нет, это я заявление о приеме в комсомол так писал. "Хочу учавствовать в передовых рядах". Переписывать ведь заставляли, блюстители орфографии... Ругались - казенный бланк испоганил, неуч...
   - Другого мы и не ждали! - весело ответил Кузьмич. Лысина его засверкала еще ярче, он неуловимым движением выскользнул из кресла и принялся восторженно трясти мою руку. Ладонь его, надо заметить, оказалась на удивление крепкой.
   - Остались формальности, - сообщил он наконец, потеряв вдруг всякий интерес к моей кисти. - Во-первых, заявление подписать. Это мы сейчас, это мы быстро. А во-вторых, и это главное, надо пройти некий... ну, скажем, ритуал. Как бы зримо зафиксировать свою причастность... Скажем, сегодня вечером... а лучше где-то около полуночи. Вечерком мы в " Дороге" посидим, отметим, так сказать, событие... Да вот тут, вот тут распишитесь, Константин Антонович.
   Передо мной внезапно оказалась раскрыта огромная кожаная папка, а в пальцы мне Женя пихал толстую авторучку. Ого, а перо-то, кажется, золотое!
   - Ну не кровью же, - понимающе усмехнулся Женя. - И не как в ведомости на аванс.
   Я вгляделся в плотный, синевато-белый лист. Текст, набранный затейливым, в мелких завитушках шрифтом, был не слишком обилен. Несколько строк, не больше. Только вот почему-то мне никак не удавалось прочесть их. Каждая буква сама по себе выглядела привычно, но вместе... Текст плыл у меня перед глазами, прыгал и переливался, точно воздух между мною и листом бумаги был затянут радужной пленкой. Не хотели слова складываться во что-то единое - стоило лишь вглядеться в них пристальнее, они разбегались, оборачивались тонкими крысиными хвостиками.
   А, ладно! Какая разница, что здесь написано? Моя жизнь все равно ведь зависит не от этих завитушек.
   Внизу страницы я, плотно надавливая на перо, оставил стилизованную букву "К". Хорошо, что здесь я назвался родным именем. Не пришлось на ходу изобретать себе новую подпись. А то ведь с этих станется... На любой мелочи можно погореть.
   - Прекрасно, прекрасно! - проворковал Кузьмич, убирая куда-то папку с моим автографом. - В вашем лице, Константин Антонович, мы, несомненно, приобрели ценного сотрудника, а главное, единомышленника. Есть мнение, что это дело стоит завершить водной процедурой.
   Подскочив к мраморной стене, Кузьмич ткнул в нее пальцем - и сейчас же испещренная розоватыми прожилками панель отъехала вбок, являя нам темное углубление. Миг - и из потайной ниши Кузьмич извлек пузатую темную бутылку и три хрустальные рюмочки, которые он тут же водрузил на невесть откуда взявшийся поднос.
   - Рекомендую! Настоящий ангхмарсанский коньяк, пятнадцатилетняя выдержка, коллекционный экземпляр, в магазине вам такого не предложат.
   Не дожидаясь указаний, Женя ловко свинтил бутылке крышку и разлил по рюмкам искрящийся в электрическом свете янтарный напиток. Нежный, и в то же время пряный аромат ударил мне в ноздри.
   - Ну, за вступление! - шевеля бусинками зрачков, возгласил Кузьмич. За наше общее дело!
   Мы чокнулись высокими рюмками. Прозрачный звон поплыл по кабинету, задел серебристые струны гитар, и те отозвались едва слышным рокотом.
   - И чтобы нам звенеть, как этот благородный хрусталь! - добавил Женя.
   Следовало что-то произнести и мне.
   - За Истинную Музыку! - слова сами собой сорвались с моих губ. Странные слова, будто и не совсем мои. Но углубляться в это не хотелось - и я пригубил отливающую медом жидкость.
   Лучшего я никогда и не пил! Неземной, запредельный букет, растворенная в золоте мелодия, дыхание степных трав под ласковым солнцем, песня ястреба, зависшего неподвижной точкой в белесом от жара небе, готового стремительной молнией низринуться вниз...
   - Ну а вечером - в баре, с народом! - напомнил забравшийся в свое монументальное кресло Кузьмич. - А пока не смею вас задерживать, друзья. Вас ждут великие дела! Да пребудет с вами вибрация Высокой Струны...
   Вибрация и впрямь ощущалась. Какое-то время.
   7.
   Народу было немного, человек десять от силы. Оно и хорошо - не люблю огромных сборищ. К тому же большая толпа сама собой распадается на мелкие островки, на разных концах стола долдонят о чем-то своем, и отдельные, несвязанные речи со стороны кажутся монотонным, размеренным гулом - так волны уныло и обречено накатываются на холодный океанский берег.
   Но здесь все по-другому. Бар "На Дороге" и сам-то не особо велик, да и народу на нашей базе куда меньше, чем казалось мне поначалу. К тому же, кто на задании сейчас, а кто, умаявшись после оного, дрыхнет в общежитской койке.
   Вокруг сидели только те, кого я уже успел более-менее узнать - Женя, Миха с Шурой, мрачный Гена-Дед Мороз, строгая девушка Валя, убежденная трезвенница... И разумеется, шеф. Кузьмич. Хранитель. Как потом уточнил Женя, его титул - Старший Хранитель по региону.
   Кроме нас, лишь двое огромных парней сидели за дальним столом, не спеша потягивали темное пиво, негромко толковали о своем. Да еще бармен, старый бородатый Боксис, колдовал над чем-то за стойкой.
   Бревенчатые стены навевали забытые, дачные воспоминания. И хотя я понимал, что янтарные прожилки волокон, сучки и трещинки - не более чем пластик, искусно изготовленная декорация, все же иллюзия не развеивалась.
   Развешанные по стенам медные бра давали достаточно света, чтобы видеть всё, что нужно - и в то же время здесь висела уютная, домашняя полутьма. Вдобавок еще и музыка, негромко льющаяся из скрытых под потолком динамиков, приходилась как нельзя кстати. Гитарная классика, конец прошлого века. Наверняка Иванова-Крамского. Потом стоит у Боксиса поинтересоваться диском.
   - А вот еще был у меня случай, - зевая, сообщил Миха. - Года полтора назад, или два... Нет, полтора, это летом было. Ездили мы по вызову в деревню одну, в Комарской области.
   - Это когда ты еще в Лагутине служил? -спросила Валя.
   - Ага, мой первый год в "Струне". Ну вот, я же говорю - лето в разгаре, июль, жара обалденная. В такую жару вообще надо из речки не вылезать.
   - А уж без холодного пивка - вообще гибель! - растягивая гласные, добавил Кузьмич. После пятой кружки он был слегка рассеян.
   - А то! - кивнул Миха. - Но какое там пиво, глухая деревня, ближайший магазин в пяти километрах. Пятеро бабок, трое алкашей - вот, считай, и все население. Ну, летом, понятно, дачники. Один из них, кстати, и сигнализировал нашим. Насчет этого, блин, фермера.
   - А, "комарские бомжата", что ли? - хмуро поинтересовался Женя.
   - Они самые. Стандартный случай.
   Я оторвался от изучения внутренностей кружки. Видно, близок тот рубеж, когда надо сделать перерыв. Иначе количество перейдет в совершенно ненужное качество.
   - Ребят, мне бы объяснили, розовому и наивному. Что это за стандартный такой случай и какая тут связь?
   - Да просто все как пять копеек, - зло ухмыльнулся Миха. - Фермер это такой, знаешь ли, овощ... Ему же рабсила нужна, особенно когда техникой нифига не сделаешь. Прополка там, улиток собирать, то се... Нанять кого жаба душит, да и дураков нет, работа кропотливая, плата грошовая. В общем, едет такой дядька до ближайшего города с вокзалом, там, на вокзалах, ясное дело, пацанье бездомное крутится. Ну, он им баки заливает, райское житье, то се... Привозит в свое, значит, поместье. И натуральное рабовладение получается. За миску супа детишки весь день корячатся. А на ночь их в сарай запирают. Да и псы, овчарки горные... Не особо побегаешь, разорвут. А вкалывать на сто процентов приходится, палка у дяденьки тяжелая и суковатая... Или чего похуже. Вот в Залесье, говорят, был один жирный хрен, так тот вообще не лупил - он в погреб с крысами на ночь запирал. Одну девчушку до смерти изгрызли. Когда ребята приехали, увидели такое дело, так они и на инструкцию плюнули, и на устав... Плохо мужичок помер, в общем. Как говорится, "несчастный случай в виду обстоятельств непреодолимой силы". - Миха замолчал, основательно приложившись к кружке.
   - Что, Константин Антонович, не слышал о таком? - вклинился в возникшую было паузу Кузьмич. - Вот смотри, живут люди, и пока все у них хорошо, о разных таких пакостях ни сном ни духом. А между тем дряни вокруг... Ты слушай, слушай, мотай на ус. Вскоре сам с таким разбираться будешь. Впрочем, одному упырю ты уже нос откусил. Теперь можешь звездочки рисовать на фюзеляже.
   - Яр, тот вообще наколки на груди предпочитал, - усмехнулся вдруг молчаливый Дед Мороз. - Снежинки такие, с пятью лучами.
   - Хороший человек был, - кивнул Кузьмич. - Темный, правда, никакой культуры... Но душевный и правильный... Ладно, ты продолжай, Мишель...
   - Да я же говорю, стандартный случай... - пробасил Миха. - Ничего интересного. Работы на десять минут. Ну, пришли. Вечер такой, блин... насыщенный. Луна светит, звезды там, запахи... Ну, забор перескочили, собачек порезали, чтобы под ногами не путались. Нас тогда трое было, еще Лешка Подколзин и Паша Свинченко. Выбегает этот... латифундист плешивый... Ну, мы ему - здравствуй, дядя Федор. Мы, блин, к тебе с чисто дружеским визитом. Он - бочком-бочком, и в дом шныряет, а обратно уже с обрезом прет. Типа крутой. Ладно, отобрали мы обрез, дали по лысине, привязали к яблоньке. Потом с инспекцией по всей фазенде. Нашли, ясное дело. В дровяном сарае. Четверо пацанят и девчонка. Всем лет по десять примерно. Так этот змей их мало что запер, еще и на цепь... Такую, знаете ли, типа колодезной.
   - И что потом? - угрюмо поинтересовался я, чувствуя, что стоит налить по новой. Цепь, значит... Урод...
   - Да чего потом? - удивился Миха. - Потом уже следствие работало.
   - Прокуратура? - уточнил я.
   - Сам ты прокуратора, - снисходительно протянул Миха. - Наше, говорю, следствие, "Струны". Наша б воля, мы бы там керосинчиком пшикнули, и спичечку... Но нельзя. В общем, дядю Федю сдали в следственный отдел. Хотя что там расследовать, ежику все понятно. Дня два с ним следаки повозились и в Трибунал. А дальше ясно, дальше Коридором Прощения - и на свалку. И правильно мы тогда удержались, не пожгли хозяйство. Там ведь на хорошую сумму всего было. Ну, этим уже финансовая часть занималась. Успешно, говорят, продали...
   - А дети-то как же? - снова проявил я свою желторотость.
   - Да как обычно, - развел руками Миха. - Сперва в наш областной распределитель, а там уж разобрались с ними. У одного из ребятишек родители нашлись, просто, паршивец, из дому удрал, приключений, значит, захотелось на свою задницу. Сделали ему внушение и с рук на руки передали... С остальными хуже. Там и родители такие, что лучше б и не было, и сами детишки больные. Девчоночка, к примеру, была уже с полным букетом венерических... Так что в колонию пришлось...
   - За что ж таких маленьких? - я удивленно взглянул на Миху. - Они разве ж виноваты?
   - Да ты что? - хлопнул меня по плечу Женя. - Тебя что, Костян, птичка "перепил" клюнула? Мы же не про ту колонию, что ты подумал. У нас, к твоему сведению, есть собственная система детских учреждений... короче, типа летнего лагеря, только круглогодичные. Называются "учебно-воспитательные приюты". Вот Валю поспрошай, - кивнул он на строгую девушку, потягивавшую апельсиновый сок, - она там три года отработала, в Ореховской области. Эксперт, можно сказать. Или тот же Севка, я ж его всего полгода как из приюта взял.
   "Чтобы маньяков на живца ловить?" - едва сдержал я готовые сорваться слова. Спокойно, Костя, спокойно. Не забывай, что ты теперь Ковылев, да к тому же и Антонович. Следи за собой, будь осторожен...
   - А чего Севка? - расслаблено протянул я.
   - А того, - погрустнел Женя. - Ему одиннадцати еще нет, а так его жизнью переехало... То, что он тебе в городе, в подвале тогда говорил - это же правда. Только не вся. На самом деле всё гораздо хуже. Он ведь наркоманом был, Костя, когда в приют наш попал. Торчком. Причем там история такая, что и говорить тошно. Три года его лечили. Можно сказать, повезло ему, что с нами встретился. Тогда ведь у нас и приютов было всего-ничего, и людей... Но главное, ты просекаешь - семилетний наркоман? Ладно, саму тягу сняли, Струна прозвучала. Так ведь болезней у него всяких... А наши целители тоже не боги... Да там еще и с психикой... Не может жить в коллективе, ну совсем не может. Невроз на неврозе. Пришлось забирать на индивидуальный контроль.
   - Но вы не думайте, Костя, - решительно вклинилась в разговор Валя, у нас очень хорошие приюты, там атмосфера гуманизма, там работают лучшие наши специалисты. Дети там буквально расцветают...
   - И кстати, Константин Антоныч, еще такой момент, - протянул доселе молчавший Кузьмич. - Имущество того фермера изъяли, озеленили - и детям этим на сберкнижку. Ну, не все, конечно, но солидную долю. Счет расти будет, а выдадим к совершеннолетию.
   - А если банк лопнет? - грустно усмехнулся я.
   - Наши банки не лопаются, Костя, - наставительно сказал Кузьмич. Другие могут, у других всякие кризисы, а у нас - нет. Мы ж "Струна"... Так что не волнуйся за ребятишек. Не с пустыми руками в мир выйдут. Ибо недаром сей дядя Федя приумножал богатство неправедное. В конечном счете оно оказалось во благо... Ох, непросто колеблется Струна, непросто. А не налить ли нам? - добавил он без всякого перехода. - Почему внутри пусто? Боксис, ау!
   Старик Боксис уже спешил к нам с уставленным кружками подносом.
   - Вот и я смотрю, - скрипуче процедил он, выгружая содержимое подноса на стол. - Вы чего сюда пришли, пиво пить или языки чесать? Слушаю вас, слушаю, и хочется взять большую палку. Для приведения ума в надлежащее состояние. Короче, всем веселиться! - велел старик и убрел к себе за стойку.
   - Серьезный человек, - кивнул ему вслед Кузьмич. - Старая гвардия, у самых истоков стоял. С ним шутки плохи.
   Мы сдвинули кружки.
   - Так к чему ты это, Миха, начал? - спустя пару минут спросил Женя. Ты же о чем-то рассказать хотел, ведь не про фермера же?
   - Угу, - грызя соленый сухарик, откликнулся Миха. - Просто все интересное дальше было. Как мы ханурика и детишек сдали, нам начальство говорит - неделю дополнительного отпуска, блин, все равно тихая пора, сигналов нет... Но чтобы тихо все, без безобразий. Короче, мы так пораскинули - речка тут есть, пивом немерено закупились, лес, ягоды, грибы, серьезный продукт в магазине всегда имеется. В общем, решили там и расслабиться... И вот...
   Наклонившись к моему уху, Кузьмич неожиданно трезвым голосом шепнул:
   - Костя, больше не пейте. Нам скоро предстоит идти... Помните, надеюсь?
   Я молча кивнул. Тут и рад бы, да не забудешь.
   8.
   Казалось, лестница никогда не кончится. Составленная из решетчатых стальных пластин, скрепленных стальными же стержнями, она змеилась вниз унылой спиралью - не иначе как к самому центру Земли. Не люблю винтовых лестниц, они крадут пространство, и путь кажется бессмысленным. Не разобрать, то ли идешь, то ли топчешься на месте.
   У меня неплохое чувство времени, все-таки опыт преподавания что-то да значит. Но сейчас это чувство напрочь отказало, я не понимал, пять минут прошло или час. Затуманенная пивом голова слегка кружилась, и предметы потеряли четкость очертаний, размазались, как на плохой фотографии. Страшно было подумать, как мы, совершив положенное, будет подниматься вверх. Тоже мне, могущественная структура, тайная ложа... Лифта устроить не могли.
   - Что, и в самом деле нет лифта? - повернулся я к шагавшему чуть выше Кузьмичу. Однако ответил не он, а мерно топавший впереди Женя:
   - Здесь нет. Не положено.
   Что-то странное творилось тут с акустикой, слова, сказанные вроде бы и негромко, многократным эхом отражались от сложенных из грубого, необработанного камня стен.
   Кузьмич заметил:
   - Не разговаривай сейчас, не надо. Твой путь уже начался, Приходящий.
   Приходящий? Как интересно. Всего четыре месяца назад меня называли Уходящим. И тогдашний путь тоже казался бесконечным, и те же странности творились со временем.
   Что ж, ритуал так ритуал. Хочется взрослым дядькам играть в детские игры - ладно, подыграю. Всю жизнь я смеялся над человеческой тягой к мистике. Особенно в последние годы, когда ранее запрещенное стало не только разрешено, но и как бы рекомендовано, книжные лотки заиграли цветовой гаммой оккультятины в супере, вчерашние атеисты, наспех осеняя себя крестным знамением, кинулись жечь свечки по храмам... Смешно и грустно глядеть на торжество человеческой глупости - такой разительный контраст с моей родной математикой. Негде было угнездиться иррациональному в формуле остатка сходящегося ряда, в понятии интеграла Лебега или в гордо вознесшемся графике тангенса.
   Моих новых знакомых, выходит, тоже коснулось поветрие. Струна, которой они поклоняются точно Богу... таинственные намеки на некие сверхвозможности... Радость служения Великой Истине... они так и лучатся Светом.
   Впрочем, ни Женя, ни Кузьмич на восторженных фанатов смахивали мало. Вот Трибунал - там да, там колыхание белых риз, неизреченные глаголы... И еще - Музыка. Непонятная, невозможная, выворачивающая наизнанку мир. Слово Струны, значит. Это - было? Ну, тут объяснение простое - после допросов еще и не такое пригрезится. Когда тебя долго, методично, без какой-либо злости и даже с некоторой ленцой лупят бамбуковой тростью по голове, иного финала и ждать не стоит.
   Ну ладно, Мраморный зал примем за глюк. А еще была снежная насыпь, лязгающий, словно нож гильотины, поезд. И снова из каких-то темных глубин выплыла эта музыка, невозможная и нереальная. Ее и музыкой-то назвать сложно. Ни мелодии в привычном смысле, ни ритма... Но все-таки музыка. Тоже глюк? Но тогда я был вполне здоров, меня две недели откармливали точно спасенного из нацистского лагеря узника, надо мною хлопотали здешние врачи - и необъятный, смахивающий на индийского слоноголового бога Ганешу Степан Александрович, чьи похожие на сардельки пальцы поражали ювелирной точностью, и веселая, разбитная Виктория ("Просто Виктория! Без отчества, Костя, без отчества! А то обижусь!"), при виде которой даже смешно и неловко было за свои болячки... Обременять прекрасную женщину такой ерундой...
   Кстати, на ноги меня поставили быстро, даже фантастически быстро. В обычной больнице я бы с искореженной ногой пару месяцев провалялся... Или я и в самом деле слегка подвинулся после следственных процедур?
   Бессмысленных, нелогичных... Все, что только можно, черные маски выжали из меня в самом начале, но деловито продолжали обработку, словно надеясь на какое-то глубочайшее откровение. А может, развлекались просто?
   Интересно, способны ли здешние ребята так развлекаться? Вот тот же благоприобретенный друг Женя - мог бы он, укрывшись под черной маской, взять в руки бамбуковую палку? Макал бы в мутную, вонючую жижу, держа мою голову за волосы? Причем на руке - предусмотрительно надетая резиновая перчатка...
   О чем это я? Здешний народ, конечно, небезгрешен - но нормальные ведь все люди! Эти черную маску не наденут. Хотя тоже "Струна". Под одну музыку балдеют...
   А ведь слабая тень этих звуков коснулась уже и меня - в кабинете Кузьмича, когда пили коньяк. И еще странность - как это я не смог прочитать текст, под которым оставил подпись? Чтобы я, придирчивый и осторожный я, подписывал бумаги не читая? Да никогда! Но факт остается фактом - текст от меня попросту спрятался. Точно так же, как в Мраморном зале, лица членов Трибунала. Точно невидимую пленку повесили... Прозрачную - и в то же время искажающую...
   Наверное, и этому есть объяснение. Пускай не лежащее на поверхности, пускай цепочка причин и следствий прячется во тьме, но ни к чему умножать сущности.
   Вот и случай с телефоном при желании тоже тянет на магические заморочки, хотя, если вдуматься, все довольно рационально. А хорош бы я был, поверь в чудо... А может, зря не поверил?
   ...Август, теплый и сухой август, последний осколок разбившегося лета. Солнце, бесконечно сползающее к изрезанному зубьями крыш горизонту. Золотисто-оранжевое, точно очищенный, налитый соком апельсин. Чуть слышный лязг трамвая за окном, звуки чьего-то телевизора... Я, разомлевший от жаркого, полного беготни и суеты дня, лежу на диване, я опустошил упаковку мягкого пива "Хольстен", я погружен в новый роман Зарова. Родители блаженствуют на даче, я же отдыхаю и от них, и от осточертевшего сельского хозяйства.
   Правда, через неделю мне выходить из отпуска, а значит, нужно наваять нечто вроде перспективного планирования, тематического планирования, обновить арсенал заданий на карточках... Это все действительно надо делать, но не сегодня, а завтра. Или послезавтра. А сегодня я погружаюсь в обманчивую, невинную и жестокую виртуальность, где люди меняются местами со своими электронными двойниками, где врут зеркала, а сделанные детским карандашом наброски говорят правду - слишком страшную, чтобы ее смогли и захотели понять. Правду, которая может многое - превращать изображение в оригинал, отменять физические законы и создавать красоту из пустоты. Одного она не может - защитить себя...
   Я лежу на диване, и рядом, на столе, красный телефонный аппарат. Толку от него как от пьяного ежика - третий день авария на линии, и судя по всему, чинить не торопятся, люди же еще в отпусках.
   А потом аппарат взрывается непривычно низким, мрачным гудком. Я подскакиваю, книжка валится на пол, почему-то я все никак не могу схватить трубку, хотя она рядом, руку протянуть... И что-то обрывается внутри, становится зябко, а телефон трезвонит, и это даже не звон, это рычание, хищное, голодное...
   - Я слушаю! Алло! - кричу я в трескучую тишину.
   - Костя? - слышится скучный, совершенно незнакомый голос. - Плохо ты себя ведешь, Костя... Тебя предупредили, по-хорошему, гуманно... А толку? Ты трубочку-то не клади, ты послушай. Ты когда конвертик наш получил? Правильно, в июне. А сейчас что? Угу, август. Два месяца ты думал, да, видать, ничего не надумал. Где твое заявление?
   - Кто это? С кем имею честь? - я пытаюсь говорить жестко и уверенно, но выходит лишь сдавленный писк.
   - Чести ты не имеешь, Демидов, - усмехаются в трубке. - Но вдобавок, не имеешь еще и мозгов. Короче, если до конца недели не увольняешься и не платишь положенный штраф, будет плохо. Звонить больше не станем. Только вот с родителями попрощаться не забудь... Все, Демидов, салют! Конец связи.
   И короткие гудки, острыми иглами в ухо.
   Несколько минут я тупо сижу на полу. Потом резко хватаю брошенную на рычаг трубку. Там ватная тишина. Ни шороха, ни писка. Авария, линия обесточена... И мне, наверное, почудилось... Только вот валяется на паркетном полу книга, страницы смялись, а солнце за окном еще висит, еще лижет огненным краем горизонт. И веет легким ветерком от раскрытой двери балкона... Вьется под потолком, зудит одинокий комар...
   Значит, до конца недели? Увольняйся, значит, гони три штуки зеленых? Как же! Разбежались!
   Я встаю, поднимаю пострадавшую книгу, отряхиваю от возможной пыли страницы. Включаю настенное бра - в комнате стало слишком темно... Выдергиваю телефонный шнур из розетки - просто так, сорвать злость. Какая теперь разница?
   Ну и как прикажете сие понимать? Такого не может быть, потому что не может быть никогда? Выбросить из головы? Нет, применяем бритву Оккама. Отстаиваем рациональную картину мира. Ну, телефонный звонок, хотя линия обесточена. А что значит "обесточена"? Это значит, ведутся восстановительные работы. Кем ведутся? Правильно, людьми. В том числе и заинтересованными. Наверняка у этих бандюг имеется свой человек на АТС. На пару минут подключился, позвонил, нагадил в трубку - и снова отключил питание. Или более изощренный вариант. Техника, воздействующая на неподключенный аппарат. Какое-нибудь пульсирующее электромагнитное поле генерится... Если и фантастика, то ближнего прицела. Говорят, спецслужбы такое уже применяют.
   Да, все объяснимо. Если найти объяснение... Наверняка и Вибрация Великой Струны - тоже какая-то секретная разработка, типа инфразвуковых излучателей с тщательно подобранными параметрами. Создается гипнотический эффект, и...
   - Стой! - раздался приглушенный голос Жени. - Пришли.
   - Сейчас тихо! - шепнул подобравшийся сзади Кузьмич. - Сейчас ни одного слова, кроме как по моей команде.
   Перед нами - массивная железная дверь. Замочной скважины в ней не видно. Впрочем, несложно догадаться, что такие двери запираются иначе.
   Кузьмич, вывернувшись из-за моего плеча, подошел к двери, несколько секунд стоял неподвижно, затем извлек откуда-то маленькую деревянную дудочку. Потом обернулся к нам, предостерегающе поднял палец - и заиграл. Вот уж не думал я, что из дешевой игрушки можно извлекать такую чистую, прозрачную мелодию.
   Спустя секунду-другую дверь беззвучно дрогнула - и поползла в сторону. Открылся темный проем, дохнуло холодом.
   - Сюда! - глазами показал Кузьмич.
   И мы шагнули в плотную, густую тьму.
   Сперва ничего не было. Потом, медленно и словно нехотя начал разгораться свет. Сперва едва заметное зеленоватое мерцание, точно от гниющего дерева, потом пляска лазурных огней перед глазами, клочья лилового тумана, пронизанные яркими голубыми лучами - и вот уже видно стало как днем.
   Оглядевшись, я беззвучно охнул.
   Мы стояли в Мраморном зале. Те же черно-зеленые, в узких прожилках стены, те же дуги люминесцентных ламп, тот же расчерченный на метровые квадраты пол. Разве что не было молчаливых людей в лазоревом и не стоял на возвышении судейский стол. Зато, как и в прошлый раз, опрокидывалась с потолка острая пирамида-метроном, и сухие четкие удары разрезали застывший холодный воздух.