Страница:
Теперь дорога в Россию открыта. Один неприятный момент — горбатый нос. Черт бы побрал лионского лекаря! Так неловко изменил внещность заказчика, что запали щеки и выпятился горбатый нос. Наверняка, именно таким он и зафиксирован всезнающей российской уголовкой.
Единственная надежда на кратковременность визита и невнимательность сыскарей, у которых в современой России немало других проблем!
Французский турист российского происхождения господин Голубев пересек украинскую границу без проблем. Пограничники раскрыли его паспорт, сноровисто смахнули в карман сотню баксов и отвернулись. Дескать, можете шевелять ножками, мсье, задержитесь — придется доплачивать.
Собков не стал «задерживаться». Дорога на Одессу открыта…
Глава 2
Глава 3
Единственная надежда на кратковременность визита и невнимательность сыскарей, у которых в современой России немало других проблем!
Французский турист российского происхождения господин Голубев пересек украинскую границу без проблем. Пограничники раскрыли его паспорт, сноровисто смахнули в карман сотню баксов и отвернулись. Дескать, можете шевелять ножками, мсье, задержитесь — придется доплачивать.
Собков не стал «задерживаться». Дорога на Одессу открыта…
Глава 2
Первый этап задуманного проникновения на бывшую Родину благополучно пройден. Остается ерунда: отыскать пристанище, изучить расписание отправления теплоходов, еще и еще раз проверить — не следят ли за ним. Купить билет, затеряться в толпе пассажиров.
Вообще-то гражданину великой французской республики, пусть даже российского происхождения, особенно беспокоиться нет причин. Ксива сработана классно — прошла проверку на границе с Украиной. Александр не обнаружил ни малейшего внимания к своей персоне, ни самой немудренной слежки.
Итак, жилье. Ночевки в гостиницах или на вокзале отпадают. Слишком опасно. Кто знает, как поведут себя одесские менты. Но поиски пристанища тоже небезопасны. Придется вступать в контакты с представителями местного населения, следовательно — приоткрываться.
И все же без контактов не обойтись.
Самое безопасное — использовать справочное бюро. Там проходят сотни людей, вряд ли женщина, сидящая за окошком станет приглядываться. Для нее все пассажиры на одно лицо.
Полная, одышливая молодуха, скучающе читала журнал, на вопросы отвечала, не поднимая глаз.
— Не подскажете, где я могу снять комнату? Желательно, на окраине, не терплю шума, автомобильных гудков. Люблю природу.
Женщина оторвалась от интересного чтива, оглядела симпатичного мужчину. На полных, щедро накрашенных губах мелькнула улыбка.
— Таких справок не даем. Видите, даму в цветастой косынке — обратитесь к ней. Поможет. Конечно, не бесплатно.
Цветастая косынка принадлежит богатырше, более похожей на Илью
Муромца, нежели на женщину. Широкоплечая, грудастая, бедра будто откованны из металла, с короткой мужской стрижкой. Как сказал знаменитый поэт? Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…
— А чего ж нельзя — можно, — прогудела она в ответ на просьбу горбоносого господина. — Вам помоложе или постарше?
— Вы не поняли, я интересуюсь жильем…
— А я о чем говорю? Жилья без хозяек не бывает. Есть мужики уважающие домовитых старушек, другие хотят видеть сдобных молодух, третии просят тех же старушек, но с молоденькими внучками.
Сводня самая настоящая сводня!
Собкову сейчас не нужна баба, его интересует надежное жилье. Максимум на несколько дней. Но особенно выпячивать мужскую невинность и высокую нравственность не стоит. Сейчас они не в почете.
— Желательно, средних лет, заботливую. Как вы выразились, домовитую.
Маклерша вытащила из дамской сумочки записную книжку, поплевывая на пальцы-сосиски, перелистала ее.
— Вот оно, что вам нужно… Платите за услуги и записывайте адресок. Киллер охотно выложил запрошенную сумму и записал адрес. Черноморская,
дом сорок пять, Костерова Татьяна Викторовна…
— Мамка, к тебе пришел дяденька!
Забавная девчушка стоит перед посетителем. Правая ножка выставлена вперед, ручки независимо заложены за спину, одна косичка с бантиком вздернута, вторая, растрепанная, опущена, голубые глазки с любопытством ощупывают «дяденьку». Крохе не больше шести лет, но держится она по-взрослому серьезно.
В груди киллера вздрогнуло сердце, забилось с такой силой и частотой — вот-вот выскочит. Единственный сын, от первой жены, Тимошка, в этом возрасте вел себя так же независимо. Живет он сейчас с матертью и отчимом во Владимире… Интересно, вспоминает ли родного отца или Анна сделала все возможное, чтобы вытравить образ первого своего мужа из мальчишеской памяти?
— Что случилось, Поленька? Кого Бог послал?
На крыльцо, вытирая передником мокрые руки, вышла хозяйка. Василиса Прекрасная из кинокартины, которую он как-то смотрел по телевизору. Высокая, статная, с гордо посаженной головой, на которой — корона из светлых кос. Морщинки в углах глаз не портят ее, наоборот, придают надежность, верность.
— Мне сказали, что вы сдаете комнату?
— Глашка расстаралась! Вот расторопная бабенка, позавидуешь. Точно, сдаю. Приходится, — с легкой иронией над собой призналась она, поправляя золотистую корону. — А вы один или с семьей? Комнатенка-то крохотная, для одного сгодится, а вот вдвоем-втроем — тесновато.
— Один я. Да и ненадолго в Одессу, не успею надоесть.
— Живите сколько захочется. Нам с Полиночкой будет повеселей. Как там не говорите, мужик в доме — защитник и работник. Вдруг придет охота руки приложить, ту же оградку подправить, скрипы в дверях убрать… Не даром, конечно, нынче это не в моде — в счет оплаты за комнату…
— Обязательно! И без всякой платы.
Собков присел на корточки, протянул Полине шоколадку. Случайно купил на автовокзале, не самому же лакомиться. Девчушка вопросительно взглянула на мать, уловила разрешающую ласковую улыбку, и, сохраняя независимый вид, приняла гостинец.
Комнатушка Голубеву понравилась. Маленькая, светлая, она походила на девичий теремок из той же самой сказки. Старая никелированная кровать, такой же старый стол, два стула, книжная полка — вся обстановка. Зато вид из окна потрясающий: за огородами до самого горизонта — морская гладь!
— Подходит. Сколько возьмете?
— Торговаться не приучены, по старинке живем. Сколько можете, столько дадите. А ежели подремонтируете собачью будку, приладите дверь в коровник да битую черепицу на краше замените, вообще живите задаром, ни копейки не возьму.
Татьяна Викторовна вопросительно смотрела на постояльца. Согласится «приложить руки» или откажется. Девочка, подражая матери, тоже не сводила с него голубых глазенок.
— Все сделаю, — повторил Александр. — Без всякой платы. Сейчас, как принятол, возьмите аванс.
Чуть ли не насильно он заставил хозяйку взять деньги. Хозяйка краснела, отнекивалась. Помогла дочка: с недетской серьезностью взяла у жильца сто баксов, положила в кармашек материнского передника…
Собков зажил спокойной жизнью главы семьи, разве только спал отдельно от Татьяны Викторовны. Утром, после умывания и непременной получасовой разминки, в столовой жильца встречали мать с дочкой. Женщина споро накрывала на стол, Полина помогала ей — расставляла посуду, ставила в центр непременную вазочку со свежими цветами.
— Пошли гулять, дочка? — после сытного завтрака Александр весело приглашал девочку. — Гляди какая стоит погода — грех сидеть в доме.
— Грех, — с неменьшей радостью согласилась девчонка. — Только переоденусь.
Они часами бродили по улицам и бульварам, серьезно беседовали. Полина рассказывала о глупой телке, которая пьет молоко только из ведра и упрямо отказывается сосать его из материнского вымени. Собков, с таким же серьезным видом, отвечал наспех придуманным «ужасным» случаем из своей жизни.
Твердая короста, выросшая на сердце наемного убийцы, постепенно давала трещины. Вначале малозаметные, они расширялись, появлялись новые. Будто Поленька смывала с души киллера жестокость и равнодушие к чужим страданиям.
Как и любая другая мать, Татьяна Викторовна смотрела на дружбу дочери и постояльца, тихо радовалась. Жилец ей тоже пришелся по душе — скромный, работящий, не пьяница, не гулена. Втайне она мечтала о таком муже. Гнала дурацкую надежду, но та не хотела уходить, по ночам донимала ее.
Дни шли за днями, недели — за неделями…
В один из теплых, погожих дней произошло, казалось бы, незначительное событие, но именно оно заставило Александра ускорить от"езд.
Александр и Полина сидели на бульварной лавочке и с удовольствием беседовали. На этот раз девочка «допрашивала» Собкова о его детях, не верила в одиночество дяди Володи. Он, в свою очередь, интересовался ее отцом. Не потому, что любил и ревновал — о таком глупо даже подумать, просто привык как можно больше знать о людях, с которыми приходится общаться.
— Говоришь, отец умер?
— Мамка сказала — его застрелили в Москве бандиты.
— И давно это произошло?
Девочка подумала, перебирая тонкие, прозрачные пальчики, будто костяшки старинных счетов.
— А я еще не научилась считать, — призналась, наконец, она. — Кажется, два лета…
Два года, ахнул про себя киллер. Значит, отца Поленьки мог застрелить и он. Поехал хохол в российскую столицу на заработки, нанялся в шестерки к Глобусу или Гансу и получил пулю в горло. От киллера, который теперь живет в его доме, прогуливается с его дочкой.
— Ты точно знаешь, что…
И вдруг застыл, не закончив вопроса. По аллее медленно шел средних лет мужчина. Бывший зек, по кликухе Фуфло, с которым киллер когда-то парился на зоне. В дорогом костюме, при золотой печатке на пальце, выхоленный, гордый, он остановился в пяти шагах, достал из нагрудного кармана толстую сигару. Огляделся и приблизился к скамейке.
— Мужик, огонька не зажжешь? Скисла зажигалка, хрен ей в фитиль. Щелкал, щелкал — аж рука заболела.
Приказав правой своей руке не дрожать, а губам — приветливо улыбаться, Александр достал зажигалку.
— Дарю, кореш. Прикуривай и вспоминай.
Фуфло кивнул, запалил зарубежное дерьмо в дорогой упаковке. Сигара не хотела прикуриваться, гасла.
Вот она, проверка! Узнает или не узнает? Ведь спали на нарах рядышком, часто чифирили на кухне, работали вместе на лесоповале. Фуфло никакой горбинкой на носу и прижатыми ушами не обманешь.
Бывший зек, наконец, прикурил. Равнодушно поглядел на мужика с девчонкой, еще раз поблагодарил за подарок, скучающе зевнул и продолжил прогулку.
Собков вытер выступивший на лбу пот, облегченно задышал. Если уж бывший дружан не узнал, можно быть спокойным: сыскари ни за что не разгадают! Остается свериться с расписанием отправления пассажирских судов, купить билет и сделать последний рывок. В неизвестность.
— Господи, сколько лет, сколько зим! — радовался Баянов тиская толстого, тоже радостно улыбающегося Клименко. — Все такой же жирный, бродяга! Я думал госбезопасник самостийной Украины отрастил запорожские усы, а у тебя — две метелки.
— Подумаешь, метелки! Вот я рассчитывал встретить тебя в генеральском звании в солидных очках. А ты попрежнему щеголяешь в профессорском пенсне!
Излив друг на друга строго отмеренные дозы дружбы и любви, капитан и майор присели к столу, заставленному тарелками и вазами с фруктами и легкой закуской.
Хитро улыбаясь и деланно облизывая губы, Клименко поставил в центр бутылку украинской горилки.
— По хохляцкому обычаю.
— И по москальскому — тоже! — подхватил Баянов, поставив рядом «Столичную».
Оба дружно расхохотались.
Выпили. Баянов отхватил половину кисловатого яблочка, смачно захрумкал. Клименко отдал предпочтение русской национальной закуске — разделанной селедочке, обложенной крупно нарезанным луком.
— Как поживает мой подопечный? — внешне равнодушно осведомился
капитан. — Уже познакомились?
— Боже сохрани! Ты ведь просил оставить до твоего приезда… Так, поглядел со стороны, приценился. Деловой мужик. Поселился к одной спелой вдовушке — Татьяне Викторовне Костеровой. Губа у парня не дура, чует где послаще. Прогуливается с малолетней дочкой квартирной хозяйки. Любуется Одессой.
— Слежки не заметил?
Клименко огорченно вздохнул. До чего же недооценивают в Москве украинских коллег! Забывают о том, что и украинцы, и белорусы, и литовцы, короче все сотрудники служб безопасности бывших советских республик вылетели из одного гнезда, одни учебные заведения кончали, против одного противника работали.
— Издеваешься, хлопче? У меня есть такие пастухи-умельцы, что твой хваленный Севастьянов позавидует. По их рапортам мне известно абсолютно все: чем и как дышит подопечный, где и с кем спит, даже что видит во сне.
— Как собираешься вязать?
На свободной поверхности стола появился небольшой лист ватмана с множеством кружков, квадратиков, треугольников, стрелок, вопросительных и восклицательных знаков. В углу — легенда: кто за что отвечает, с перечнем транспортных средств, вооружения и времени.
— Даешь, дружище! За такую разработку операции придирчивый профессор Хвалков и тот поставил бы пятерку, — непритворно восхитился Баянов. — Даже глядеть не стану — и без того все ясно… Вот только одного ты не учел: психологии и подготовки киллера.
— Что ты имеешь в виду?
Клименко недовольно поморщился. Он обожал похвалу и ненавидел любую критику. Впрочем, как и Баянов.
— Во первых, он — удивительно волевой человек. Если что-нибудь задумает, сметет все препятствия, стены лбом пробьет. Во вторых, классный снайпер. Почти не целясь, из десяти возможных выбивает все десять, всаживает пулю в пулю. Лично я такого еще не встречал. В третьих, он обозлен арестом любимой девушки и эта самая злость во много крат увеличивает его силы… Именно этого ты и не учел в своей разработке
— Ладно, учтем, — нехотя согласился он. — Ты хочешь учавствовать в операции?
— Ни за что! Собков увидит меня только после двухнедельной отсидки в одиночной камере. И ни часом раньше… Что касается тебя — можешь раз-другой допросить. Но я прошу особо не мозолить глаза. «Пациент» должен продумать все последствия своего провала, взвесить, оценить.
Солидный гражданин Французской республики каждое утро медленно прогуливается рядом с морским вокзалом. Один или вместе с Поленькой. Подолгу бродит по набережной или стоит, облокотившись на парапет, бездумно вглядываясь в морской простор. Будто изучая маршрут возвращения в Россию. А чем еще заниматься? Расписание изучено, билет в кармане, отправление теплохода через неделю.
Однажды он пошел к морю вечером. Конечно, один, Поленьку мать уложила в постель. Александру невмоготу сидеть в четырех стенах перед осточертевшим телевизором, на экране которого беснуются голые красотки и длиноволосые парни.
Солнце уже ушло за горизонт, но темнота еще не наступила. В облысевших кронах деревьев мигают тусклые звезды. Улицы полупустые — жители огромного города спрятались в своих квартирах. Их пугают бандитские разборки, они устали от постоянной тревоги, перестали надеяться на помощь милиции.
А киллеру бояться нечего. Ночной «пропуск» в виде пистолета всегда наготове, захочет какой-нибудь бандюга поживиться — ради Бога, появится развлечение. И — тренировка. Вот уже около месяца ему не приходилось стрелять.
Собков с"умел подавить в себе предчувствие грядущей опасности. Он взвел себя, как взводят тугую пружину. Придет время и она соскочит с предохранителя, разбросает всех, кто вздумает помешать ему наказать Монаха и освободить Ксану.
Быстро темнело. Вдоль набережной зажглись тусклые фонари. Пора возвращаться, как бы хозяйка не заподозрила неладное. Ведь впервые за две недели постоялец провел вечер вне дома. Не дай Бог побежит в милицию!
Александр медленно пошел по улице. Ровно через неделю рано утром, когда Татьяна Викторовна уйдет доить корову, а Поленька будет еще спать, он покинет полюбившийся дом. Уйдет по-английски, не прощаясь…
Задумавшись, Собков не обратил внимание на припаркованную неподалеку темнокоричневую «волгу» с двумя пассажирами. А если бы и заметил? Ничего опасного. Сидят два нахохленных старикана и, похоже, ожидают третьего.
Из черного провала между домами вылупились три фигуры. Киллер сразу очнулся, рука привычно скользнула под рубашку к рубчатой рукоятке пистолета. Огляделся. Позади такой же осторожной походкой за ним идут еще двое. На ментов не похожи — те работают парами, а тут — целое подразделение! Местным криминальным бизнесменам Собков еще не успел насолить. Значит, мелкие сявки, кусочники! Ну, с ними-то он справится.
— Будь ласка, хлопче, подбрось гроши армии имени батьки Махны, — пропитым баском обратился к нему крепкий парняга. — Слухом пользуемся — хранцуз, не дерьмовый москаль-жадюга. Вот и подмогни.
Разве бросить страждущим «махновцам» пару сотенных? Нет, не стоит, подачка только усилит их аппетит, а вид туго набитого бумажника удесятерит силы. Один вооружен метровой металлической трубой, второй неумело прячет в рукаве рубашки длинный нож, третий — с кастетом. Двухстами зеленых не обойтись — одесские умельцы выпотрошат «хранцуза», как рыбаки обрабатывают пойманную рыбу.
— Для чего же вам понадобилась помощь? — поинтересовался Собков. Придвинулся к фасаду дома. Терпеть не мог подставлять незащищенную спину.
— Оружие покупать?
— Во-во, хлопче, в самую середку попал. Биться с москалями на кулачках не гоже, мы их пощупаем гранатометами.
— Молодцы, ребята! — похвалил Александр, еще на шаг придвинувшись к стене. — Вот только грошей с собой маловато. Сейчас проверю.
Наивные грабители расслабились. Сейчас глупая курочка снесет золотое яичко. Все пятеро взволнованно засопели, главарь глотнул из походной фляжки. Придвинулись вплотную.
Достать пистолет киллер не успел. Послышались резкие гудки сирен, яркие лучи автомобильных фар ослепили грабителей и их жертву.
— К стене! Руки — на голову!
«Борцы с москалями» послушно выстроились вдоль стены, положили на затылки ладони. Захныкали, выпрашивая пощаду.
«Француз» не прислонился к стене, не закинул руки на затылок. Независимо подошел к плотному мужчине, кажется, старшему.
— Во время вы подоспели. Эти подонки хотели меня ограбить…
— Молчать! К стене!
Омоновец «пощекотал» палкой спину Голубева и тот понял — придется подчиниться. Умело ощупали тело — от головы до пяток, извлекли пистолет и торжествующе подали начальнику.
— Оружие? Вот это — улов… В машину!
Пятерых грабителей упрятали в кузов миниавтобуса, «француза» почему-то с почетом усадили в «жигуленка». С обеих сторон стиснули два сыскаря. И еще он подметил — захваченных на месте преступления налетчиков не били, не заковали в наручники, а на его запястьях защелкнули браслеты.
Похоже, попытка ограбления — умело поставленный спектакль. Только кто режиссер этой постановки? Могли бы окольцевать без иммитации ограбления. Или побоялись познакомиться с пистолетом в руках знаменитого снайпера? Скорей всего, так оно и есть — побоялись. Попался!
Единственная надежда — на французский паспорт с визами. Руководители самостийной Украины не осмелятся портить отношения с подкармливающими ее странами. Только бы сыскари не вздумали приглашать представителя посольства, тот немедля отречется от опасного «родства».
В участке задержанного отвели в отдельную комнату. За столом — сумрачный толстяк с отвисшми щеками и равнодушным взглядом. На столе перед ним — документы и пистолет задержанного.
— Голубев Владимир Сергеевич?
— Точно. Гражданин Французской республики русского происхождения.
— С какой целью приехали в Одессу?
— В годы гражданской войны здесь погиб мой дед. По материнской линии. Захотелось найти место его захоронения. Не пойму, по какой причине меня задержали, избили? Даже оружие отобрали, без которого у вас жить небезопасно! — артистически возмущался «француз», растерянно разводя руками и едва не плача. — Обращаетесь, как с уголовником.
Ответы продуманы еще во Франции, отрепетировано грустное выражение лица, скорбь по поводу страшной кончины деда… или прадеда, наигранное возмущение милицейским беспределом.
— Разберемся, — неопределенно пробурчал сыскарь. — Пока вам придется погостить у нас.
— Но у меня — билет на теплоход!
— Не волнуйтесь, поменяем. Уедете. Если, конечно, подтвердятся ваши показания… Впрочем, нам и сейчас кое-что уже известно.
Клименко многое мог бы напомнить забывчивому подследственному. Но украинский сыщик выполнял слово, данное российскому коллеге. Баянов просил не расслаблять и не настораживать киллера, держать в «подогретом» состоянии…
Вообще-то гражданину великой французской республики, пусть даже российского происхождения, особенно беспокоиться нет причин. Ксива сработана классно — прошла проверку на границе с Украиной. Александр не обнаружил ни малейшего внимания к своей персоне, ни самой немудренной слежки.
Итак, жилье. Ночевки в гостиницах или на вокзале отпадают. Слишком опасно. Кто знает, как поведут себя одесские менты. Но поиски пристанища тоже небезопасны. Придется вступать в контакты с представителями местного населения, следовательно — приоткрываться.
И все же без контактов не обойтись.
Самое безопасное — использовать справочное бюро. Там проходят сотни людей, вряд ли женщина, сидящая за окошком станет приглядываться. Для нее все пассажиры на одно лицо.
Полная, одышливая молодуха, скучающе читала журнал, на вопросы отвечала, не поднимая глаз.
— Не подскажете, где я могу снять комнату? Желательно, на окраине, не терплю шума, автомобильных гудков. Люблю природу.
Женщина оторвалась от интересного чтива, оглядела симпатичного мужчину. На полных, щедро накрашенных губах мелькнула улыбка.
— Таких справок не даем. Видите, даму в цветастой косынке — обратитесь к ней. Поможет. Конечно, не бесплатно.
Цветастая косынка принадлежит богатырше, более похожей на Илью
Муромца, нежели на женщину. Широкоплечая, грудастая, бедра будто откованны из металла, с короткой мужской стрижкой. Как сказал знаменитый поэт? Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…
— А чего ж нельзя — можно, — прогудела она в ответ на просьбу горбоносого господина. — Вам помоложе или постарше?
— Вы не поняли, я интересуюсь жильем…
— А я о чем говорю? Жилья без хозяек не бывает. Есть мужики уважающие домовитых старушек, другие хотят видеть сдобных молодух, третии просят тех же старушек, но с молоденькими внучками.
Сводня самая настоящая сводня!
Собкову сейчас не нужна баба, его интересует надежное жилье. Максимум на несколько дней. Но особенно выпячивать мужскую невинность и высокую нравственность не стоит. Сейчас они не в почете.
— Желательно, средних лет, заботливую. Как вы выразились, домовитую.
Маклерша вытащила из дамской сумочки записную книжку, поплевывая на пальцы-сосиски, перелистала ее.
— Вот оно, что вам нужно… Платите за услуги и записывайте адресок. Киллер охотно выложил запрошенную сумму и записал адрес. Черноморская,
дом сорок пять, Костерова Татьяна Викторовна…
— Мамка, к тебе пришел дяденька!
Забавная девчушка стоит перед посетителем. Правая ножка выставлена вперед, ручки независимо заложены за спину, одна косичка с бантиком вздернута, вторая, растрепанная, опущена, голубые глазки с любопытством ощупывают «дяденьку». Крохе не больше шести лет, но держится она по-взрослому серьезно.
В груди киллера вздрогнуло сердце, забилось с такой силой и частотой — вот-вот выскочит. Единственный сын, от первой жены, Тимошка, в этом возрасте вел себя так же независимо. Живет он сейчас с матертью и отчимом во Владимире… Интересно, вспоминает ли родного отца или Анна сделала все возможное, чтобы вытравить образ первого своего мужа из мальчишеской памяти?
— Что случилось, Поленька? Кого Бог послал?
На крыльцо, вытирая передником мокрые руки, вышла хозяйка. Василиса Прекрасная из кинокартины, которую он как-то смотрел по телевизору. Высокая, статная, с гордо посаженной головой, на которой — корона из светлых кос. Морщинки в углах глаз не портят ее, наоборот, придают надежность, верность.
— Мне сказали, что вы сдаете комнату?
— Глашка расстаралась! Вот расторопная бабенка, позавидуешь. Точно, сдаю. Приходится, — с легкой иронией над собой призналась она, поправляя золотистую корону. — А вы один или с семьей? Комнатенка-то крохотная, для одного сгодится, а вот вдвоем-втроем — тесновато.
— Один я. Да и ненадолго в Одессу, не успею надоесть.
— Живите сколько захочется. Нам с Полиночкой будет повеселей. Как там не говорите, мужик в доме — защитник и работник. Вдруг придет охота руки приложить, ту же оградку подправить, скрипы в дверях убрать… Не даром, конечно, нынче это не в моде — в счет оплаты за комнату…
— Обязательно! И без всякой платы.
Собков присел на корточки, протянул Полине шоколадку. Случайно купил на автовокзале, не самому же лакомиться. Девчушка вопросительно взглянула на мать, уловила разрешающую ласковую улыбку, и, сохраняя независимый вид, приняла гостинец.
Комнатушка Голубеву понравилась. Маленькая, светлая, она походила на девичий теремок из той же самой сказки. Старая никелированная кровать, такой же старый стол, два стула, книжная полка — вся обстановка. Зато вид из окна потрясающий: за огородами до самого горизонта — морская гладь!
— Подходит. Сколько возьмете?
— Торговаться не приучены, по старинке живем. Сколько можете, столько дадите. А ежели подремонтируете собачью будку, приладите дверь в коровник да битую черепицу на краше замените, вообще живите задаром, ни копейки не возьму.
Татьяна Викторовна вопросительно смотрела на постояльца. Согласится «приложить руки» или откажется. Девочка, подражая матери, тоже не сводила с него голубых глазенок.
— Все сделаю, — повторил Александр. — Без всякой платы. Сейчас, как принятол, возьмите аванс.
Чуть ли не насильно он заставил хозяйку взять деньги. Хозяйка краснела, отнекивалась. Помогла дочка: с недетской серьезностью взяла у жильца сто баксов, положила в кармашек материнского передника…
Собков зажил спокойной жизнью главы семьи, разве только спал отдельно от Татьяны Викторовны. Утром, после умывания и непременной получасовой разминки, в столовой жильца встречали мать с дочкой. Женщина споро накрывала на стол, Полина помогала ей — расставляла посуду, ставила в центр непременную вазочку со свежими цветами.
— Пошли гулять, дочка? — после сытного завтрака Александр весело приглашал девочку. — Гляди какая стоит погода — грех сидеть в доме.
— Грех, — с неменьшей радостью согласилась девчонка. — Только переоденусь.
Они часами бродили по улицам и бульварам, серьезно беседовали. Полина рассказывала о глупой телке, которая пьет молоко только из ведра и упрямо отказывается сосать его из материнского вымени. Собков, с таким же серьезным видом, отвечал наспех придуманным «ужасным» случаем из своей жизни.
Твердая короста, выросшая на сердце наемного убийцы, постепенно давала трещины. Вначале малозаметные, они расширялись, появлялись новые. Будто Поленька смывала с души киллера жестокость и равнодушие к чужим страданиям.
Как и любая другая мать, Татьяна Викторовна смотрела на дружбу дочери и постояльца, тихо радовалась. Жилец ей тоже пришелся по душе — скромный, работящий, не пьяница, не гулена. Втайне она мечтала о таком муже. Гнала дурацкую надежду, но та не хотела уходить, по ночам донимала ее.
Дни шли за днями, недели — за неделями…
В один из теплых, погожих дней произошло, казалось бы, незначительное событие, но именно оно заставило Александра ускорить от"езд.
Александр и Полина сидели на бульварной лавочке и с удовольствием беседовали. На этот раз девочка «допрашивала» Собкова о его детях, не верила в одиночество дяди Володи. Он, в свою очередь, интересовался ее отцом. Не потому, что любил и ревновал — о таком глупо даже подумать, просто привык как можно больше знать о людях, с которыми приходится общаться.
— Говоришь, отец умер?
— Мамка сказала — его застрелили в Москве бандиты.
— И давно это произошло?
Девочка подумала, перебирая тонкие, прозрачные пальчики, будто костяшки старинных счетов.
— А я еще не научилась считать, — призналась, наконец, она. — Кажется, два лета…
Два года, ахнул про себя киллер. Значит, отца Поленьки мог застрелить и он. Поехал хохол в российскую столицу на заработки, нанялся в шестерки к Глобусу или Гансу и получил пулю в горло. От киллера, который теперь живет в его доме, прогуливается с его дочкой.
— Ты точно знаешь, что…
И вдруг застыл, не закончив вопроса. По аллее медленно шел средних лет мужчина. Бывший зек, по кликухе Фуфло, с которым киллер когда-то парился на зоне. В дорогом костюме, при золотой печатке на пальце, выхоленный, гордый, он остановился в пяти шагах, достал из нагрудного кармана толстую сигару. Огляделся и приблизился к скамейке.
— Мужик, огонька не зажжешь? Скисла зажигалка, хрен ей в фитиль. Щелкал, щелкал — аж рука заболела.
Приказав правой своей руке не дрожать, а губам — приветливо улыбаться, Александр достал зажигалку.
— Дарю, кореш. Прикуривай и вспоминай.
Фуфло кивнул, запалил зарубежное дерьмо в дорогой упаковке. Сигара не хотела прикуриваться, гасла.
Вот она, проверка! Узнает или не узнает? Ведь спали на нарах рядышком, часто чифирили на кухне, работали вместе на лесоповале. Фуфло никакой горбинкой на носу и прижатыми ушами не обманешь.
Бывший зек, наконец, прикурил. Равнодушно поглядел на мужика с девчонкой, еще раз поблагодарил за подарок, скучающе зевнул и продолжил прогулку.
Собков вытер выступивший на лбу пот, облегченно задышал. Если уж бывший дружан не узнал, можно быть спокойным: сыскари ни за что не разгадают! Остается свериться с расписанием отправления пассажирских судов, купить билет и сделать последний рывок. В неизвестность.
— Господи, сколько лет, сколько зим! — радовался Баянов тиская толстого, тоже радостно улыбающегося Клименко. — Все такой же жирный, бродяга! Я думал госбезопасник самостийной Украины отрастил запорожские усы, а у тебя — две метелки.
— Подумаешь, метелки! Вот я рассчитывал встретить тебя в генеральском звании в солидных очках. А ты попрежнему щеголяешь в профессорском пенсне!
Излив друг на друга строго отмеренные дозы дружбы и любви, капитан и майор присели к столу, заставленному тарелками и вазами с фруктами и легкой закуской.
Хитро улыбаясь и деланно облизывая губы, Клименко поставил в центр бутылку украинской горилки.
— По хохляцкому обычаю.
— И по москальскому — тоже! — подхватил Баянов, поставив рядом «Столичную».
Оба дружно расхохотались.
Выпили. Баянов отхватил половину кисловатого яблочка, смачно захрумкал. Клименко отдал предпочтение русской национальной закуске — разделанной селедочке, обложенной крупно нарезанным луком.
— Как поживает мой подопечный? — внешне равнодушно осведомился
капитан. — Уже познакомились?
— Боже сохрани! Ты ведь просил оставить до твоего приезда… Так, поглядел со стороны, приценился. Деловой мужик. Поселился к одной спелой вдовушке — Татьяне Викторовне Костеровой. Губа у парня не дура, чует где послаще. Прогуливается с малолетней дочкой квартирной хозяйки. Любуется Одессой.
— Слежки не заметил?
Клименко огорченно вздохнул. До чего же недооценивают в Москве украинских коллег! Забывают о том, что и украинцы, и белорусы, и литовцы, короче все сотрудники служб безопасности бывших советских республик вылетели из одного гнезда, одни учебные заведения кончали, против одного противника работали.
— Издеваешься, хлопче? У меня есть такие пастухи-умельцы, что твой хваленный Севастьянов позавидует. По их рапортам мне известно абсолютно все: чем и как дышит подопечный, где и с кем спит, даже что видит во сне.
— Как собираешься вязать?
На свободной поверхности стола появился небольшой лист ватмана с множеством кружков, квадратиков, треугольников, стрелок, вопросительных и восклицательных знаков. В углу — легенда: кто за что отвечает, с перечнем транспортных средств, вооружения и времени.
— Даешь, дружище! За такую разработку операции придирчивый профессор Хвалков и тот поставил бы пятерку, — непритворно восхитился Баянов. — Даже глядеть не стану — и без того все ясно… Вот только одного ты не учел: психологии и подготовки киллера.
— Что ты имеешь в виду?
Клименко недовольно поморщился. Он обожал похвалу и ненавидел любую критику. Впрочем, как и Баянов.
— Во первых, он — удивительно волевой человек. Если что-нибудь задумает, сметет все препятствия, стены лбом пробьет. Во вторых, классный снайпер. Почти не целясь, из десяти возможных выбивает все десять, всаживает пулю в пулю. Лично я такого еще не встречал. В третьих, он обозлен арестом любимой девушки и эта самая злость во много крат увеличивает его силы… Именно этого ты и не учел в своей разработке
— Ладно, учтем, — нехотя согласился он. — Ты хочешь учавствовать в операции?
— Ни за что! Собков увидит меня только после двухнедельной отсидки в одиночной камере. И ни часом раньше… Что касается тебя — можешь раз-другой допросить. Но я прошу особо не мозолить глаза. «Пациент» должен продумать все последствия своего провала, взвесить, оценить.
Солидный гражданин Французской республики каждое утро медленно прогуливается рядом с морским вокзалом. Один или вместе с Поленькой. Подолгу бродит по набережной или стоит, облокотившись на парапет, бездумно вглядываясь в морской простор. Будто изучая маршрут возвращения в Россию. А чем еще заниматься? Расписание изучено, билет в кармане, отправление теплохода через неделю.
Однажды он пошел к морю вечером. Конечно, один, Поленьку мать уложила в постель. Александру невмоготу сидеть в четырех стенах перед осточертевшим телевизором, на экране которого беснуются голые красотки и длиноволосые парни.
Солнце уже ушло за горизонт, но темнота еще не наступила. В облысевших кронах деревьев мигают тусклые звезды. Улицы полупустые — жители огромного города спрятались в своих квартирах. Их пугают бандитские разборки, они устали от постоянной тревоги, перестали надеяться на помощь милиции.
А киллеру бояться нечего. Ночной «пропуск» в виде пистолета всегда наготове, захочет какой-нибудь бандюга поживиться — ради Бога, появится развлечение. И — тренировка. Вот уже около месяца ему не приходилось стрелять.
Собков с"умел подавить в себе предчувствие грядущей опасности. Он взвел себя, как взводят тугую пружину. Придет время и она соскочит с предохранителя, разбросает всех, кто вздумает помешать ему наказать Монаха и освободить Ксану.
Быстро темнело. Вдоль набережной зажглись тусклые фонари. Пора возвращаться, как бы хозяйка не заподозрила неладное. Ведь впервые за две недели постоялец провел вечер вне дома. Не дай Бог побежит в милицию!
Александр медленно пошел по улице. Ровно через неделю рано утром, когда Татьяна Викторовна уйдет доить корову, а Поленька будет еще спать, он покинет полюбившийся дом. Уйдет по-английски, не прощаясь…
Задумавшись, Собков не обратил внимание на припаркованную неподалеку темнокоричневую «волгу» с двумя пассажирами. А если бы и заметил? Ничего опасного. Сидят два нахохленных старикана и, похоже, ожидают третьего.
Из черного провала между домами вылупились три фигуры. Киллер сразу очнулся, рука привычно скользнула под рубашку к рубчатой рукоятке пистолета. Огляделся. Позади такой же осторожной походкой за ним идут еще двое. На ментов не похожи — те работают парами, а тут — целое подразделение! Местным криминальным бизнесменам Собков еще не успел насолить. Значит, мелкие сявки, кусочники! Ну, с ними-то он справится.
— Будь ласка, хлопче, подбрось гроши армии имени батьки Махны, — пропитым баском обратился к нему крепкий парняга. — Слухом пользуемся — хранцуз, не дерьмовый москаль-жадюга. Вот и подмогни.
Разве бросить страждущим «махновцам» пару сотенных? Нет, не стоит, подачка только усилит их аппетит, а вид туго набитого бумажника удесятерит силы. Один вооружен метровой металлической трубой, второй неумело прячет в рукаве рубашки длинный нож, третий — с кастетом. Двухстами зеленых не обойтись — одесские умельцы выпотрошат «хранцуза», как рыбаки обрабатывают пойманную рыбу.
— Для чего же вам понадобилась помощь? — поинтересовался Собков. Придвинулся к фасаду дома. Терпеть не мог подставлять незащищенную спину.
— Оружие покупать?
— Во-во, хлопче, в самую середку попал. Биться с москалями на кулачках не гоже, мы их пощупаем гранатометами.
— Молодцы, ребята! — похвалил Александр, еще на шаг придвинувшись к стене. — Вот только грошей с собой маловато. Сейчас проверю.
Наивные грабители расслабились. Сейчас глупая курочка снесет золотое яичко. Все пятеро взволнованно засопели, главарь глотнул из походной фляжки. Придвинулись вплотную.
Достать пистолет киллер не успел. Послышались резкие гудки сирен, яркие лучи автомобильных фар ослепили грабителей и их жертву.
— К стене! Руки — на голову!
«Борцы с москалями» послушно выстроились вдоль стены, положили на затылки ладони. Захныкали, выпрашивая пощаду.
«Француз» не прислонился к стене, не закинул руки на затылок. Независимо подошел к плотному мужчине, кажется, старшему.
— Во время вы подоспели. Эти подонки хотели меня ограбить…
— Молчать! К стене!
Омоновец «пощекотал» палкой спину Голубева и тот понял — придется подчиниться. Умело ощупали тело — от головы до пяток, извлекли пистолет и торжествующе подали начальнику.
— Оружие? Вот это — улов… В машину!
Пятерых грабителей упрятали в кузов миниавтобуса, «француза» почему-то с почетом усадили в «жигуленка». С обеих сторон стиснули два сыскаря. И еще он подметил — захваченных на месте преступления налетчиков не били, не заковали в наручники, а на его запястьях защелкнули браслеты.
Похоже, попытка ограбления — умело поставленный спектакль. Только кто режиссер этой постановки? Могли бы окольцевать без иммитации ограбления. Или побоялись познакомиться с пистолетом в руках знаменитого снайпера? Скорей всего, так оно и есть — побоялись. Попался!
Единственная надежда — на французский паспорт с визами. Руководители самостийной Украины не осмелятся портить отношения с подкармливающими ее странами. Только бы сыскари не вздумали приглашать представителя посольства, тот немедля отречется от опасного «родства».
В участке задержанного отвели в отдельную комнату. За столом — сумрачный толстяк с отвисшми щеками и равнодушным взглядом. На столе перед ним — документы и пистолет задержанного.
— Голубев Владимир Сергеевич?
— Точно. Гражданин Французской республики русского происхождения.
— С какой целью приехали в Одессу?
— В годы гражданской войны здесь погиб мой дед. По материнской линии. Захотелось найти место его захоронения. Не пойму, по какой причине меня задержали, избили? Даже оружие отобрали, без которого у вас жить небезопасно! — артистически возмущался «француз», растерянно разводя руками и едва не плача. — Обращаетесь, как с уголовником.
Ответы продуманы еще во Франции, отрепетировано грустное выражение лица, скорбь по поводу страшной кончины деда… или прадеда, наигранное возмущение милицейским беспределом.
— Разберемся, — неопределенно пробурчал сыскарь. — Пока вам придется погостить у нас.
— Но у меня — билет на теплоход!
— Не волнуйтесь, поменяем. Уедете. Если, конечно, подтвердятся ваши показания… Впрочем, нам и сейчас кое-что уже известно.
Клименко многое мог бы напомнить забывчивому подследственному. Но украинский сыщик выполнял слово, данное российскому коллеге. Баянов просил не расслаблять и не настораживать киллера, держать в «подогретом» состоянии…
Глава 3
Камера небольшая, на одного узника. Почти точная копия той, в которой Собкову довелось сидеть в московском следственном изоляторе. Но тогда киллера взяли с поличными — после убийства на рынке четырех милиционеров и женщины. Сейчас он чист, как вымытое рачительной хозяйкой стеклышко.
По всем писанным и неписанным законам, его должны отпустить. Записать адрес, вежливо попросить навестить участок, дать показания. Но не напяливать на руки дурацкие браслеты, тем более, не сажать в изолятор. Неужели он прокололся? Где и когда?
Устав бегать по камере, Александр присел к столу. Искать причину ареста, трепать и без того изношенные нервы — бессмысленно. Если не сегодня, то завтра менты будут вынуждены открыть свои карты. Вот тогда и пригодятся подследственному энергия и сила воли.
Вечером он заставил себя спать. Несколько раз задержал дыхание, расслабил мышцы, мысленно повторил привычные «заклинания». Я хочу спать… я должен уснуть… дыхание спокойно… тело расслабленно… левая нога… правая нога…
К немалому изумлению подглядывающих сыскарей, «француз» безмятежно уснул. Без нервных вскриков, храпа, сложив по детски на груди руки. Точь в точь невинный младенец, не успевший еще заработать взрослые грехи.
Утром заставил себя сделать привычную зарядку. Внимательно проследил за тем, чтобы заработали все мускулы, ожили мышцы. Длина камеры — четыре метра. Двадцать пять пробежек от лвери к окну и обратно — стометровка. Мало. Узник заставил себя пройти по «маршруту» ровно сто раз.
Принесли тошнотворный завтрак — геркулесовую кашу, жидкую водичку, названную, словно в насмешку, чаем, и черствый кусок хлеба. Новое внушение — ты должен с"есть этот «бифштекс», сжевать бутерброд с ветчиной, запить его чашкой кофе… Вкусно, до чего же вкусно!… ты насытился, витамины проникли в кровь, напитали ее силой и уверенностью.
Надзиратель в окошко с удивлением наблюдал, с каким аппетитом мужик поглощает принесенную ему мерзость. Лично он лучше бы умер от голода, нежели заставил себя проглотить хотя бы одну ложку.
— За шо тоби, хлопче, упрятали в клетку? — спросил он на дикой смеси украинского и русского.
Собков с удивлением поглядел на жалеющего мужика. До чего же мало таких отзывчивых на чужое горе в тюрьмах и в изоляторах! Будто специально подбирают озлобленных, бесчувственных. А у этого немолодого надзирателя доброта так и лучится из каждой частицы морщинистого лица.
— Сам не знаю. Ночью напали бандиты, угрожали расправой, налетела милиция и… Не знаю!
— Треба выдюжить, хлопче, — участливо посоветовал тюремщик. — У нас добрые следователя, проверят — выпустят.
Пугливо оглядел пустующий коридор. Беседовать с подследственными строго запрещено, увидят — накажут. И пошел вдоль строя камер, шаркая подошвами армейских ботинок.
После завтрака — никаких лежаний! — непременная прогулка по камере.
Пища должна перевариться на ходу. Горизонтальное положение вызывает ленность и обреченность, на которые узник не имеет права.
На четырнадцатый день заключения, в одинадцать часов заскрежетал замок. — Голубев, на допрос!
Собков поднялся, привычно заложил руки за спину. Короткие приказания конвоира выполнял послушно и четко. Знакомо все это, до чего же знакомо! Вперед… Стоять… Лицом к стене… Вперед… Направо… Налево…
Прошли по коридору, спустились на второй этаж. Остановились возле приоткрытой двери. За ней — небольшая комната со столом и двумя стульями. Отрапортовав человеку в пенсне, вертухай ушел.
— Присаживайтесь, Владимир Сергеевич. Закуривайте.
Обычные повадки опытных следователей. Заставить допрашиваемого расслабиться, почувствовать себя в «домашней» обстановке, соответственно, проникнуться доверием к человеку, сидящему напротив. Все это, якобы, — залог успеха допроса.
Но гражданину Франции опасаться нечего. Собков опустился на стул, взял из придвинутого портсигара сигарету.
— Спасибо.
— Повторите, пожалуйста для протокола все свои данные. Фамилию, имя, отчество, год и место рождения, специальность, место работы. Извините, приходится заниматься писаниной…
— Ничего. Понимаю.
Старательно, следя за каждым своим словом, Александр повторил заученную легенду. Включая поиски захоронения несчастного деда. Что касается профессии — бизнесмен среднего уровня. Место жительства — Франция, там же он и родился.
Следователь перестал писать, отложил ручку, чистым листом бумаги закрыл заполненный бланк.
— Все, с официальностями покончено. Побеседуем без… протокола.
— Простите, но мне все равно — с протоколом либо без него. Главное, меня ожидают в России, каждый день промедления стоит немалых денег. Поэтому, очень прошу, скажите: за что меня задержали?
— Вот даже как? Ну, что ж, разумно, вы имеете право на полную откровенность… Федор Иванович… Или — Борис Емельянович, или — Сергей Сергеевич. Как вам больше нравится?… Честно говоря, мы уже запутались в многочисленных ваших фамилиях… Вы такой же Голубев, как я Ходжа Насредин. Правда, ксива сработана мастерски, но не для опытного криминалиста.
По всем писанным и неписанным законам, его должны отпустить. Записать адрес, вежливо попросить навестить участок, дать показания. Но не напяливать на руки дурацкие браслеты, тем более, не сажать в изолятор. Неужели он прокололся? Где и когда?
Устав бегать по камере, Александр присел к столу. Искать причину ареста, трепать и без того изношенные нервы — бессмысленно. Если не сегодня, то завтра менты будут вынуждены открыть свои карты. Вот тогда и пригодятся подследственному энергия и сила воли.
Вечером он заставил себя спать. Несколько раз задержал дыхание, расслабил мышцы, мысленно повторил привычные «заклинания». Я хочу спать… я должен уснуть… дыхание спокойно… тело расслабленно… левая нога… правая нога…
К немалому изумлению подглядывающих сыскарей, «француз» безмятежно уснул. Без нервных вскриков, храпа, сложив по детски на груди руки. Точь в точь невинный младенец, не успевший еще заработать взрослые грехи.
Утром заставил себя сделать привычную зарядку. Внимательно проследил за тем, чтобы заработали все мускулы, ожили мышцы. Длина камеры — четыре метра. Двадцать пять пробежек от лвери к окну и обратно — стометровка. Мало. Узник заставил себя пройти по «маршруту» ровно сто раз.
Принесли тошнотворный завтрак — геркулесовую кашу, жидкую водичку, названную, словно в насмешку, чаем, и черствый кусок хлеба. Новое внушение — ты должен с"есть этот «бифштекс», сжевать бутерброд с ветчиной, запить его чашкой кофе… Вкусно, до чего же вкусно!… ты насытился, витамины проникли в кровь, напитали ее силой и уверенностью.
Надзиратель в окошко с удивлением наблюдал, с каким аппетитом мужик поглощает принесенную ему мерзость. Лично он лучше бы умер от голода, нежели заставил себя проглотить хотя бы одну ложку.
— За шо тоби, хлопче, упрятали в клетку? — спросил он на дикой смеси украинского и русского.
Собков с удивлением поглядел на жалеющего мужика. До чего же мало таких отзывчивых на чужое горе в тюрьмах и в изоляторах! Будто специально подбирают озлобленных, бесчувственных. А у этого немолодого надзирателя доброта так и лучится из каждой частицы морщинистого лица.
— Сам не знаю. Ночью напали бандиты, угрожали расправой, налетела милиция и… Не знаю!
— Треба выдюжить, хлопче, — участливо посоветовал тюремщик. — У нас добрые следователя, проверят — выпустят.
Пугливо оглядел пустующий коридор. Беседовать с подследственными строго запрещено, увидят — накажут. И пошел вдоль строя камер, шаркая подошвами армейских ботинок.
После завтрака — никаких лежаний! — непременная прогулка по камере.
Пища должна перевариться на ходу. Горизонтальное положение вызывает ленность и обреченность, на которые узник не имеет права.
На четырнадцатый день заключения, в одинадцать часов заскрежетал замок. — Голубев, на допрос!
Собков поднялся, привычно заложил руки за спину. Короткие приказания конвоира выполнял послушно и четко. Знакомо все это, до чего же знакомо! Вперед… Стоять… Лицом к стене… Вперед… Направо… Налево…
Прошли по коридору, спустились на второй этаж. Остановились возле приоткрытой двери. За ней — небольшая комната со столом и двумя стульями. Отрапортовав человеку в пенсне, вертухай ушел.
— Присаживайтесь, Владимир Сергеевич. Закуривайте.
Обычные повадки опытных следователей. Заставить допрашиваемого расслабиться, почувствовать себя в «домашней» обстановке, соответственно, проникнуться доверием к человеку, сидящему напротив. Все это, якобы, — залог успеха допроса.
Но гражданину Франции опасаться нечего. Собков опустился на стул, взял из придвинутого портсигара сигарету.
— Спасибо.
— Повторите, пожалуйста для протокола все свои данные. Фамилию, имя, отчество, год и место рождения, специальность, место работы. Извините, приходится заниматься писаниной…
— Ничего. Понимаю.
Старательно, следя за каждым своим словом, Александр повторил заученную легенду. Включая поиски захоронения несчастного деда. Что касается профессии — бизнесмен среднего уровня. Место жительства — Франция, там же он и родился.
Следователь перестал писать, отложил ручку, чистым листом бумаги закрыл заполненный бланк.
— Все, с официальностями покончено. Побеседуем без… протокола.
— Простите, но мне все равно — с протоколом либо без него. Главное, меня ожидают в России, каждый день промедления стоит немалых денег. Поэтому, очень прошу, скажите: за что меня задержали?
— Вот даже как? Ну, что ж, разумно, вы имеете право на полную откровенность… Федор Иванович… Или — Борис Емельянович, или — Сергей Сергеевич. Как вам больше нравится?… Честно говоря, мы уже запутались в многочисленных ваших фамилиях… Вы такой же Голубев, как я Ходжа Насредин. Правда, ксива сработана мастерски, но не для опытного криминалиста.