Страница:
Майро: Я понимаю, ты еще молода и наивна, но у них нет весьма необходимого инструмента.
Аунда: Я проходила физическую антропологию. Кто сказал, что они делают это так же, как и мы?
Майро: Очевидно, не делают. (Для пользы дела мы не должны этого делать вообще). Кажется, я знаю, где их половые органы. Такие выпуклости на животе, где шерсть светлее и тоньше.
Аунда: Рудиментарные соски. Даже у тебя они есть.
Майро: Вчера я видел Лиф-итера и Потса. Они были метрах в десяти от меня, поэтому я не слишком хорошо разглядел. Потс гладил живот Лиф-итера, и я думаю, эти соски напряглись и припухли.
Аунда: А может и нет.
Майро: Но в одной вещи я уверен: живот Лиф-итера был влажным – солнце искрилось на нем – и ему было очень приятно.
Аунда: Это извращение.
Майро: Почему? Они ведь холостяки, правда? Они взрослые, а их так называемые жены не разрешают им насладиться радостью отцовства.
Аунда: Я думаю, сексуально-озабоченный зенадор переносит не туда свои фрустрации.
Махрос Владимир Рибейра фон Хессе «Майро» и Аунда Фигейро Макамби, Рабочие заметки 1970:1:4:30.
***
Поляна была слишком тихой. Майро сразу же заподозрил неладное.
Свиноподобные ничем не занимались, а просто стояли или сидели. Эта гробовая тишина давила, прижимала к земле, затрудняла дыхание.
Сзади из леса появился Хьюман. Он шел медленно, направляясь прямо к ним. Майро почувствовал, как локоть Аунды уперся ему в ребро, но не посмотрел на нее. Он знал, что она думает о том же. Вот тот момент, сейчас они убьют нас так же, как Пайпо и Лайбо.
Хьюман остановился и в течение нескольких минут неподвижно пялился на них. Его медлительность была невыносима, ожидание давило на нервы. Но Майро и Аунда выдержали. Они ничего не сказали, их лица ничего не выражали. Равнодушное выражение лица вырабатывалось годами. Искусство безразличия было первым, чему они научились, прежде чем Лайбо взял их с собой. До тех пор пока их лица ничего не выражают, пока на них не отражается эмоциональное напряжение, ни одна свинья ничего не заметит. Но это не срабатывало – Хьюман был слишком искусен в разгадывании человеческих уверток, даже в молчании он слышал ответы. Теперь их застывшие оцепеневшие лица, без сомнения, говорили о страхе, который заперт внутри и не может прорваться сквозь маску равнодушия. Все о чем-нибудь говорит.
– Вы обманули нас, – сказал Хьюман.
Не отвечай, – скомандовал Майро без слов, и Аунда замерла, как будто услышала его слова. Она произнесла туже команду для него.
– Рутер сказал, что Говорящий от имени Мертвых хочет увидеть нас.
Это была самая безумная черта свиноподобных. Когда они хотели сообщить о чем-то важном, они всегда ссылались на мертвую свинью, которая не имела возможности говорить. Без сомнения, сюда приплетен религиозный ритуал: идти к тотемному дереву, задавать вопрос и лежать прислушиваясь к шуму листвы, шороху коры или еще чему-нибудь, пока наконец не получишь точный ответ, тот который нужен.
– Мы не сказали противоположного, – сказал Майро.
Аунда вздохнула и затаилась.
– Ты сказал, что он придет.
– Это правда, – произнес Майро, – он не может. У него нет официального разрешения, так же как и у других. Если он попытается пройти в калитку без разрешения…
– Ложь.
Майро замолчал.
– Это закон, – спокойно сказала Аунда.
– Закон обманывали и до этого, – сказал Хьюман. – Ты мог привести его сюда, но не привел. От его прихода зависит многое. Рутер сказал, что королева пчел не даст своих даров, пока он не придет.
Майро сдержал свое раздражение. Королева Пчел! Сколько можно говорить свиноподобным, что все баггеры убиты. А теперь мертвая королева пчел ведет с ними беседы вместе с мертвым Рутером. Было бы намного легче, если бы свиноподобные прекратили выполнять указания мертвых.
– Это закон, – вновь повторила Аунда. – Если мы попросим его прийти, он может составить рапорт, и мы будем высланы отсюда, мы никогда больше не придем к вам.
– Он не сообщит. Он хочет прийти.
– Откуда вы знаете?
– Рутер сказал.
В такие моменты Майро хотелось срубить тотемное дерево, выросшее в месте, где был убит Рутер. Может быть тогда они перестанут кричать: Рутер сказал, Рутер сказал. Скорее всего они назовут другое дерево Рутером и все будет по-прежнему. Никогда не допускай, что ты сомневаешься в их религии, это было прописной истиной для всех зенологов и даже антропологов всей вселенной.
– Спроси его, – сказал Хьюман.
– Рутера? – спросил Майро.
– Он не станет с тобой разговаривать, – сказал Хьюман. Презрительно?
– Спроси Говорящего, придет он или нет.
Майро ждал, что Аунда ответит сама. Она уже знала, что ответит Майро.
Разве они не спорили об этом последние два дня? Он хороший человек, сказал Майро. Он фальшивый, доказывала Аунда! Он будет добр с маленькими некто, говорил Майро. Ты талдычишь как надоедливый ребенок, злилась Аунда. Я верю ему, сказал Майро. Тогда ты – идиот, сказала Аунда. Этим всегда оканчивались их споры.
Свиноподобные нарушили их равновесие. Они добавились и перевесили на сторону Майро. Обычно, если свиноподобные требовали невозможного, он помогал ей, парируя удары. Но это не было невозможным, и он не хотел отгораживаться от них, поэтому он ничего не сказал. Давай, Хьюман, нажми на нее, ты прав, и Аунда может уступить.
Чувствуя, что осталась без поддержки, и зная, что Майро не будет поддерживать ее, Аунда заколебалась.
– Может быть, если только привести его на окраину леса.
– Приведи его сюда, – настаивал Хьюман.
– Не могу, – сказала Аунда. – Посмотрите на себя. Носите одежду.
Делаете горшки. Жуете хлеб.
Хьюман рассмеялся.
– Да. Но все же, приведи его сюда.
– Нет, – отрезала Аунда.
Майро вздрогнул, удержался и не дотронулся до нее. Это единственное, что они никогда не допускали – решительно выраженная просьба. Всегда было что-то вроде «Мы не можем, потому что» или «Было бы хорошо, но.» Но отдельное слово отказа говорило им, и «Я говорю нет, я, от своего имени, отказываю.»
Улыбка Хьюмана увяла.
– Пайпо говорил, что ваши женщины не верховодят. Пайпо говорил, что женщины и мужчины решают вместе. Таким образом, ты не можешь сказать «нет», разве только, «ты тоже говоришь нет». Он посмотрел на Майро. – Ты говоришь «нет»?
Майро молчал. Он почувствовал локоть Аунды.
– Ты не можешь ничего не сказать, – сказал Хьюман. – Ты говоришь или «да», или «нет».
Майро снова молчал.
Некоторые свиньи, сидевшие неподалеку, встали. Майро не догадывался, что они делали, но само по себе движение вместе с непреклонным молчанием Майро казалось зловещим предзнаменованием. Аунда, которая никогда не была запугана собственными угрозами, сосредоточила все угрозы на Майро.
– Он говорит «да», – прошептала она.
Внезапно Хьюман отклонился назад и кувыркнулся в воздухе, затем повернулся к ним спиной и пошел прочь. Другие свиноподобные сразу ожили и начали быстро стягиваться вокруг Хьюмана, который повел их к лесу.
Вдруг Хьюман резко остановился. Другая свинка встала напротив него, преграждая ему путь. Это был Лиф-итер. Кто-то из них говорил, Майро не слышал их диалога и не видел, как движутся их губы. Хотя он видел, как Лиф-итер вытянул руку и ткнул пальцем в живот Хьюмана. Задержав руку на какое-то мгновение, Лиф-итер закружился на месте и подобно мальчишке шмыгнул в кусты.
Еще через минуту все свиноподобные скрылись из виду.
– Какое-то противоборство, – сказал Майро. – Хьюман и Лиф-итер соперничающие стороны.
– Что? – спросила Аунда.
– Мне кажется, я знаю. Но это только догадка. Если мы приведем Говорящего, то выиграет Хьюман, если не приведем, то Лиф-итер.
– Что выиграет? Если мы приведем Говорящего, он донесет на нас, и мы все потеряем.
– Он не выдаст нас.
– Почему же? Ведь даже ты предаешь меня, вот сейчас, разве не так?
Его голос стегал как хлыст, он чуть не заплакал от обиды. – Я предаю тебя! Нет! Никогда!
– Отец всегда говорил: будьте сдержанными на глазах у свиноподобных, не позволяйте им видеть своих разногласий, а ты…
– Что я! Я не говорил им «да». Ведь это ты, сама, сказала «нет»; ты, сама, взяла на себя право решать и ответила за меня!
– Когда мы не можем прийти к общему мнению, твоя обязанность…
Она осеклась. Только сейчас она поняла, о чем говорит. Но молчание не вернуло сказанное, она поняла, что Майро знает, что она хотела сказать.
Его обязанность подчиняться ее распоряжениям, пока она не передумает. Как будто он был ее учеником. «А я – то думал, что мы работаем вместе». Он повернулся и пошел вглубь леса по направлению к Милагру.
– Майро, – окликнула она. – Майро, я не подумала.
Он ожидал ее, чтобы помочь и поддержать ее. Взяв ее за руку, он свирепым шепотом произнес:
– Не кричи! Или тебе безразлично, слышат тебя свиноподобные или нет?
Или мастер зенадор решил, что им позволительно все видеть и слышать, даже как мастер поучает своего ученика.
– Я не мастер и не учитель, я…
– Ты – нет, совершенно верно. – Он повернулся и снова двинулся к Милагру.
– Но Лайбо мой отец, поэтому, конечно, я думала, я буду…
– Зенадором по праву крови, – сказал он. – Право крови, что это значит? Кто же я по праву крови? Пьющий и избивающий жену кретин? – Он взял ее за руки и сильно встряхнул. – Ты этого от меня хотела? Маленькая копия моего папочки?
– Пошли.
Он оттолкнул ее.
– Твой ученик думает, что сегодня ты вела себя глупо, – съязвил Майро. – Твой ученик думает, тебе следует изменить свое мнение о Говорящем. Наконец, твой ученик считает, что тебе следует доверять его оценкам насколько все серьезно для свиноподобных, потому что ты тупо ошибаешься в обоих случаях, кроме того, это все может стоить Хьюману жизни.
Это было непередаваемое словами обвинение, но именно этого они и опасались; опасались, что жизнь Хьюмана окончится так же, как и Рутера, как других, расчлененных на части, с маленьким росточком бессмертия, брошенным в опустошенное тело.
***
Эла сидела на пригорке, болтая ногами в воде. Она ждала Говорящего от имени Мертвых. Ограждение было всего в нескольких метрах, оно пересекало реку, перегораживая ее стальной сеткой, блокируя возможность подплыть под ней. Как будто у кого-то возникало желание сделать это. Многие в Милагре вообще не замечали ограды. Никогда не подходили к ней. Именно поэтому она предложила Говорящему встретиться здесь. Не смотря на то, что день был теплым и школьные занятия окончились, дети не хотели плавать здесь, в Вилла Ультима, где ограда проходила по реке, а лес начинался сразу за оградой. Только мыловары, гончары и каменщики приходили сюда, но они уходили в конце рабочего дня. Она могла говорить, что хотела, без оглядки, что за ней подсматривают и подслушивают.
Ей не пришлось ждать слишком долго. Говорящий плыл по реке в маленькой лодчонке, какими пользуются фермеры из дальних мест, не признающие проезжих дорог. Кожа на его спине была потрясающе белой. Даже светлые льюсосы, называемые белыми лотосами казались более темнокожими на его фоне. Его белизна производила впечатление болезненности и слабости. Но она заметила, как быстро двигалась его лодка против течения, как слаженно работали весла, взлетая и опускаясь на нужную глубину, как долго плыла лодка между гребками. Его мускулы рельефно врезались в кожу. На какой-то момент горе волной накатилось на нее. Она поняла, что горюет по отцу, а не ненавидит его. Она не осознавала, что все таки немного любила его. Она горевала по силе, крепости его плеч и спины, по глянцу его кожи, сверкающей на солнце как стекло.
Нет, молча сказала она себе, я не буду оплакивать твою смерть, Рам. Я горюю, что ты не был похож на Говорящего, который не знал нас совсем, но за три дня сделал нам столько добра, сколько ты не сделал за всю жизнь. Я горюю, что твое красивое тело заживо сгнило изнутри.
Эндер увидел ее и причалил лодку к берегу. Она подошла по вязкому берегу и помогла ему втащить лодку на берег.
– Прости, что заставил тебя выпачкаться, – сказал он, – но я не занимался физической работой вот уже две недели, а вода так манила…
– Вы хорошо гребете, – произнесла она.
– Мир, где я жил, почти весь состоит из льда и воды. Таков Трондейм, острые пики скал, немного почвы. Каждый, кто не умеет грести, презираем больше, нежели не умеющий ходить.
– ВЫ родились там?
– Нет. Там я последний раз Говорил. – Он сел на стенную траву лицом к воде.
Она села рядом с ним.
– Мама злится на вас.
Его губы изобразили подобие улыбки.
– Она говорила мне.
Не задумываясь, она сразу же бросилась оправдывать свою мать.
– Вы пытались прочитать ее файлы.
– Я прочитал их. Большинство из них. Все кроме самых главных.
– Я знаю, Квим говорил об этом. – Она вдруг ощутила гордость, что матери удалось столь надежно защитить информацию. Затем она вспомнила, что находится по другую сторону баррикад. Она годами пыталась добиться у матери открыть для нее эти файлы. Вдруг на нее что-то нашло и она перескочила на другую тему. – Олхейдо часами сидит с закрытыми глазами, слушая музыку. Он очень расстроен.
– Да, я знаю, он считает, что я предал его.
– Вы предали? – Она хотела сказать совсем другое.
– Я – Говорящий от Имени Мертвых, поэтому всегда говорю правду в любом случае, и не держу секретов от других людей.
– Я знаю, именно поэтому я вызвала Говорящего. Вы не должны никого щадить.
Он выглядел раздосадованным.
– Зачем ты пригласила меня? – спросил он.
Все шло наперекосяк. Она говорила с ним, как будто была против него, как будто не была благодарна за все то доброе, что он сделал для семьи.
Она говорила с ним, как с врагом. Неужели Квиму удалось заразить меня так, что я говорю не то, что хотелось бы?
– Ты приглашаешь меня сюда к реке. Никто из вашей семьи не разговаривает со мной, затем я получаю записку от тебя. Скрасить мое одиночество? Сказать, чтобы не щадил никого?
– Нет, – с горечью сказала она. – Я не предполагала, что так получится.
– Неужели ты думаешь, что я смог бы стать Говорящим, не уважая людей?
Окончательно расстроившись, она дала полную волю словам:
– Я хочу, чтобы вторгались во все ее файлы! Я хочу, чтобы вы опубликовали каждый ее секрет по всей вселенной! – На ее глаза навернулись слезы.
– Я понимаю. От тебя она тоже скрыла эти файлы.
– Сколько я ее уговаривала! Просила!
– У меня нет привычки заставлять плакать людей, Эла, – мягко сказал он. В его голосе чувствовалась забота. Это было подобно легкому рукопожатию в поддержку. – Скажи мне правду, почему ты плачешь?
– Я ужасная дочь…
– Да, ты неблагодарная ужасная дочь, – заговорил он с легкой иронией.
– Все эти годы хаоса и заброшенности ты боролась за единство семьи, одна, без всякой поддержки со стороны матери. Когда ты пошла по ее стопам и выбрала ту же профессию, она не захотела поделиться с тобой важной информацией. Ты заслужила любовь и доверие, она же платила тебе бесконечной руганью и запретами дома и на работе. Затем ты находишь человека и жалуешься ему, как тебе все надоело. Да, ты – самая страшная личность, которую мне довелось встречать.
Она вдруг почувствовала, что смеется над собственным приговором.
– Не опекайте меня. – Она старалась придать своему голосу как можно больше презрения.
Он заметил это. Его глаза сделались далекими и холодными. – Не нужно плевать в друзей.
Она не хотела его отчужденности. Но она не могла остановиться, ее тон становился все злее и надменнее.
– Вы не мой друг.
На мгновение она испугалась, что он поверит ей. Но на его лице появилась улыбка.
– Не всегда распознаешь друга с первого взгляда.
Да, я распознаю, думала она. Я уже знала одного. Она улыбнулась в ответ.
– Эла, а ты хороший зенобиолог? – спросил он.
– Да.
– Тебе восемнадцать лет. Экзаменационную квалификационную комиссию можно было пройти в шестнадцать. Почему ты не сдаешь экзамены?
– Мне не разрешает мать. Она говорит, что я еще не готова.
– После шестнадцати лет можно сдавать экзамены без родительского согласия.
– Ученик должен получить разрешение своего наставника.
– Но тебе уже восемнадцать, тебе не нужно этого разрешения.
– Она до сих пор остается зенобиологом Луситании. Это ее лаборатория.
Если я сдам экзамены, она не впустит меня в свою лабораторию до самой своей смерти.
– Она грозила этим тебе?
– Она дала понять, что я все равно не сдам экзамены.
– Потому что перестав быть учеником, и, если она признает тебя как коллегу и приемника, ты получишь полный доступ…
– Ко всем ее рабочим файлам. Ко всем защищенным файлам.
– Таким образом она задерживает начало карьеры собственной дочери, ставит ей пожизненное клеймо не готовности к экзаменам, и все ради сохранения тайны этих файлов.
– Да.
– Почему?
– Она помешалась.
– Нет, какой бы не была Новинха, она не сумасшедшая.
– Она жадина, сеньор Говорящий.
Он рассмеялся и лег на траву.
– Скажи, какая же она жадина?
– Могу дать целый список. Первое, она не разрешает мне изучать десколаду. Тридцать четыре года назад десколада едва не привела к гибели всей колонии. Моим прародителям, Ос Венерадос, едва удалось остановить десколаду. По-видимому, возбудители болезни, тельца десколады, до сих пор присутствуют – мы постоянно принимаем средство типа экстравитамина, оно сдерживает болезнь от вспышек и распространения. Они предупреждали вас об этом? Попав однажды в нашу систему, вам придется принимать эти добавки всю оставшуюся жизнь, даже если вы уедете от сюда.
– Да, я знаю.
– Она вообще не разрешает мне изучать тельца десколады. Эта информация спрятана в ряде ее файлов. Она скрыла все, что обнаружили Густо и Гайда о тельцах десколады. Ничего не доступно.
Глаза Говорящего сузились.
– Так, есть одна треть жадины. Что дальше?
– Это больше одной трети. Каковы бы не были тельца десколады, они адаптировались и стали человеческими паразитами уже через десять лет.
Всего через десять лет! Если они адаптировались однажды, то все может повториться.
– Может, она так не считает.
– Может мне следует позволить иметь собственное мнение по этому поводу?
Он положил руку ей на колено, стараясь успокоить.
– Я согласен с тобой. Продолжай. В чем вторая треть ее жадности.
– Она не позволяет мне ни одного теоретического исследования. Говорит «нет» моим аналитическим разработкам, созданию эволюционных моделей. Если я пытаюсь создать что-то, она говорит что у меня нет достаточных знаний и опыта. Она давит на меня своим авторитетом, наверное ожидая, что я сломаюсь.
– Ты не сломаешься, уверяю тебя.
– Для чего же тогда зенобиология? О, конечно, прекрасно, что ей удалось вывести картофель с максимально полезными свойствами. Прелестно, что ей удалось получить хлеб из амаранта, который позволяет обеспечить всю колонию питательным протеином, занимая всего десять акров почвы. Но это все за счет молекулярного моделирования.
– Это естественный отбор.
– Но мы ничего не знаем. Это подобно плаванию по поверхности океана.
Вам приятно, вы можете плыть в любую сторону, но вы не знаете, какие акулы вас подстерегают.
– А третья часть?
– Она не желает обмениваться информацией с зенадорами. Фактически ничем. Это действительно сумасбродство. Мы не имеем права выходить за ограду. Это значит, мы не имеем даже одного местного дерева, хотя изучаем их. Мы практически ничего не знаем о флоре и фауне, за исключением жалких остатков внутри заграждения. Одно стадо кабр и куст травы капума, а экология по ту сторону реки в корне отлична, и так во всем. Никакой информации о видах животных в лесах, вообще никакого обмена знаниями. Мы ничего им не рассказываем, а если они что-либо нам посылают, все файлы стираются еще до прочтения. Такое ощущение, что нас окружает огромная стена и ничего не пропускает. Ничего не поступает к нам, ничто не выходит от нас.
– Может, у нее есть свои причины?
– Конечно есть. Безумные всегда находят причины. Одна из них ее ненависть к Лайбо. Она ненавидела его. Она не позволяла Майро говорить о нем, не разрешала играть с его детьми. Я и Чайна – хорошие друзья уже многие годы, но она не разрешала мне приводить ее к нам не разрешала ходить к ним. Когда Майро стал учеником Лайбо она целый год не разговаривала с ним и не позволяла ему садиться за стол.
Она видела, что Эндер сомневается в ее словах, считает, что она преувеличивает.
– Я не оговорилась, целый год. В тот день, когда он переступил порог станции зенадоров как ученик Лайбо, она перестала с ним разговаривать. А когда он сел за стол, она отодвинула от него тарелку, вытерла приборы, как будто его не было за столом. Он просидел весь ужин, молча глядя на нее. До тех пор, пока отец не разозлился и не закричал на него, выгнав из комнаты.
– И что он сделал, ушел?
– Нет, вы не знаете Майро! – горько рассмеялась она. – Он не протестовал, не стал ничего добиваться. Он не отвечал на грубую брань отца. За всю жизнь я ни разу не слышала от него ни одного злого слова. А мама – всякий раз, когда он вечером возвращался со станции зенадоров и садился за стол, убирала тарелку и прибор, и так он молча сидел, пока отец не выгонял его. Через неделю отец начал кричать на него еще до того, как мать убирала тарелку. Отцу нравилось это, ублюдок, он наслаждался. Он так сильно ненавидел Майро, что наконец даже мать тоже приняла его сторону против Майро.
– Кто-нибудь вмешался?
– Нет, никто не вмешался. – Эла глядела на воду, думая, что это звучит ужасно нелепо для постороннего. Но разве он был посторонним? Ведь даже Квора заговорила с ним, Олхейдо вернулся к жизни из своих грез, даже Грего, пусть на короткое время, но удалось стать нормальным ребенком. Он не был посторонним.
– Чем же все кончилось? – спросил Эндер.
– Все кончилось, когда свиноподобные убили Лайбо. Она так сильно его ненавидела. Когда он умер, она отпраздновала это, даровав прощение ее сыну. В эту ночь Майро пришел очень поздно, обед давно кончился, была поздняя ночь. Страшная ночь, свиноподобные казались такими зловещими, ведь все очень любили Лайбо – кроме матери, конечно. Мама ждала Майро. Он вошел, прошел на кухню и сел за стол. Она не сказала ни слова. Он ел. Ни слова не было произнесено. Когда будто и не было этого позорного года. Я проснулась среди ночи, услышав плач и рыдания Майро в ванной. Я не пошла туда, так как думала, что он не захочет, чтобы кто-нибудь видел его слезы.
Теперь я знаю, что надо было пойти, но я испугалась тогда. В нашей семье творились такие ужасные вещи.
Говорящий кивнул.
– Нужно было подойти к нему, – снова повторила Эла.
– Да, – сказал Эндер, – надо было.
Произошла странная вещь. Эндер согласился, что она совершила ошибку той ночью, она знала, что он говорит правду, что его осуждение справедливо. Тем не менее, она почувствовала облегчение, будто простого признания ее ошибки было достаточно, чтобы избавить боли и страдания.
Впервые она ощутила влияние великой силы слов. Это было сродни исповеди и отпущения грехов священниками. Но это было чем-то более глубоким.
Рассказывая о том, какой она была, то вдруг поняла, что уже не является такой. Она совершила ошибку и ошибка изменила ее, и теперь она не совершит подобных ошибок, так как стала совсем иной, более сострадательной и менее пугливой.
А если она не та перепуганная девочка, которая видела страдания брата и не осмелилась разделить их, то тогда кто она? Но вода уносила свои воды за ограду, в даль, не давая ответа. Может быть ей незачем знать, кем она стала. Может быть достаточно просто знать, что она стала другой, не такой какой была раньше.
Говорящий все еще лежал на степной траве, разглядывая облака, начинающие темнеть на западе.
– Я скажу вам все, о чем знаю, – сказала Эла, – я расскажу вам, что в тех файлах – информация о десколаде. Это все, о чем я знаю.
– Нет, не все.
– Все, я клянусь.
– Ты хочешь сказать, что ты послушалась ее? Что когда она запретила тебе вести теоретические изыскания, ты согласилась, передумала и сделала, что она просила?
Эла захихикала.
– Она так думает.
– А на самом деле, все наоборот.
– Я – настоящий ученый, а она – нет.
– Но, однажды, она тоже была им, – сказал Эндер, – она сдала квалификационные экзамены в тринадцать лет.
– Я знаю, – произнесла Эла.
– Она вместе с Пайпо что-то открыли перед его смертью.
– Я знаю об этом тоже. Поэтому она ненавидела Лайбо.
– Скажи мне, Эла, что удалось тебе выяснить в твоих исследованиях?
– Я пока не нашла ни одного ответа. Но, по крайней мере, я знаю те вопросы, на которые стоит ответить. Хотите послушать? Еще никто не искал вопросы. Смешно, правда? Майро говорил, что зенадоры – фрамлинги постоянно надоедают им с Аундой, требуя все больше информации, больше данных и фактов, хотя закон запрещает им детальное углубленное изучение. Но до сих пор ни один фрамлинг – зенобиолог не обратился к нам за информацией. Они все изучают биосферы своих планет и не задают маме ни одного вопроса.
Только я одна спрашиваю, и никого это не интересует.
– Меня интересует, – сказал Эндер. – Я хочу знать, что это за вопросы.