Кард Орсон Скотт. Говорящий от имени мертвых (Голос тех, кого нет)

   Язык Жен очень тесно связан с языком Мужей, но он более архаичен – близок к своим корням, более старым формам – все общение самка-самец основано на повелительном наклонении, в то время как формы самец-самка носят характер просьбы. Обращение самок к братьям напоминает обращение самок к месизам, древесным червям. Если это язык любви, удивительно, как им вообще удается спариваться и воспроизводиться?
   Эндер улыбнулся. Он был рад снова слышать Джейн, рад сознавать, что она снова с ним, всегда готовая помочь.
   Он заметил, что Мандачува о чем-то спрашивает Аунду, указывая на него. Он услышал, как она шепотом ответила:
   – Он слушает эти маленькие камушки в ушах.
   – Это королева пчел? – спросил Мандачува.
   – Нет, – ответила Аунда. – Это… – Она пыталась найти понятное ему слово. – Это компьютер. Такая говорящая машина.
   – Можно и мне такую? – снова спросил Мандачува.
   – Когда-нибудь, – ответил Эндер, выручая Аунду, которая не знала, что ему ответить.
   Голоса Жен смолкли, теперь звучал только голос Шаутер. Сразу же жены заволновались, стали переминаться с ноги на ногу.
   Джейн зашептала в ушах:
   – Она сама отвечает на языке Мужей.
   – Великий день, – тихо сказал Эрроу за спиной. – Жены говорят на языке Мужей в месте родов. Такого еще не случалось раньше.
   Сразу же Эндер вернулся на поляну и пошел прямо к ней. Хотя она была выше самцов, она на добрых пятьдесят сантиметров оказалась ниже Эндера. Он встал на колени и оказался с ней глаза в глаза.
   – Я очень благодарен за доброту ко мне, – сказал Эндер.
   – Я могу сказать это на языке Жен, – сказал Хьюман.
   – Говори все на своем языке, – сказал Эндер.
   Он перевел. Шаутер протянула руку и потрогала гладкую кожу его лба, грубую щетину его подбородка; она потрогала пальцем его губы. Он закрыл глаза, но не почувствовал, как ее палец нежно коснулся его век.
   Она заговорила.
   – Ты святой, Говорящий? – перевел Хьюман. Джейн поправила перевод. Он добавил слово «святой».
   Эндер посмотрел на Хьюмана.
   – Я не святой, – сказал он.
   Хьюман замер.
   – Скажи ей.
   На какой-то момент он впал в смятение; затем решил, что Эндер менее опасен, чем его оппонент.
   – Она не говорила святой.
   – Говори мне только то, что говорит она, и постарайся поточнее, сказал Эндер.
   – Если ты не святой, – произнес Хьюман, – то как ты узнал, что она сказала на самом деле?
   – Пожалуйста, – попросил Эндер, – будь правдивым между мной и ею.
   – С тобой я буду точен и правдив, – сказал Хьюман. – Но когда я говорю с ней, она слышит мой голос, произносящий твои слова. Я должен говорить их осторожно.
   – Будь точен, – сказал Эндер. – Не бойся. Очень важно, чтобы она точно знала, что я сказал. Скажи ей об этом. Скажи, что я прошу у нее прощения за грубость твоего перевода, но я грубый фрамлинг и ты должен говорить в точности то, что говорю я.
   У Хьюмана округлились глаза, но он повернулся к Шаутер и сказал ей.
   Она ответила кратко. Хьюман перевел.
   – Она говорит, ее голова не покрыта корнями мендоры. Конечно, она понимает это.
   – Скажи ей, что мы, люди, до сих пор не видели такого огромного дерева. Попроси ее объяснить нам, что она и другие жены делают с ним.
   Аунда пришла в ужас.
   – Вы всегда сразу бросаетесь в атаку!
   Но когда Хьюман перевел слова Эндера, Шаутер подошла к дереву, потрогала его и начала петь.
   Теперь, подойдя ближе к дереву, они могли разглядеть шевелящиеся создания, ползающие по коре. Большинство из них было не больше 4-5 сантиметров. Они напоминали эмбрионов, покрытых редкой шерстью поверх розовых телец. Их глаза были открыты. Они забирались друг на друга, стараясь захватить места там, где кора мягче и где отмершие частички коры превратились в рыхлую кашицу.
   – Амарантовая масса, – сказала Аунда.
   – Детеныши, – добавила Эла.
   – Не детеныши, – сказал Хьюман, – они уже достаточно подросли, чтобы ходить.
   Эндер остановился около дерева и протянул к нему руку. Шаутер внезапно оборвала песню. Но Эндер продолжал тянуть руку, пока не коснулся ствола. Он приложил палец рядом с маленькой свинкой. Карабкаясь по коре, она коснулась его пальца, схватилась за него и забралась в ладонь, цепко держась за кожу.
   – Ты знаешь, как зовут этого? – спросил он.
   Испуганный Хьюман стал переводить заплетающимся языком. Затем так же перевел ответ Шаутер.
   – Этот один из моих братьев, – сказал он, – они не получают имен, пока не научатся ходить на двух ногах. Его отец Рутер.
   – А его мать?
   – О, маленькие матери не имеют имен, – сказал Хьюман.
   – Спроси ее.
   Хьюман задал вопрос. Она ответила.
   – Она сказала, его мать была очень сильной и плодовитой. Она смогла растолстеть, вынашивая пятерых детей. – Хьюман вытер лоб. – Пять детей это хорошее число, это много. И она была достаточно толстой, чтобы прокормить их всех.
   – Его мать приносила пищу, чтобы кормить его?
   Хьюман был в ужасе.
   – Говорящий, я не могу сказать этого ни на каком языке.
   – Почему?
   – Я говорил тебе. Она была достаточно толстой, чтобы прокормить ее детей. Положи на место маленького братца и позволь жене продолжить песню.
   Эндер прислонил руку к дереву и маленький братец перебрался на кору.
   Шаутер возобновила пение. Аунда недоуменно смотрела на Эндера и ждала его объяснений. Но Эла была восхищена.
   – Разве вы не поняли? Новорожденные питаются плотью матери.
   Эндер встрепенулся.
   – Как ты можешь так говорить? – спросила Аунда.
   – Посмотрите, как они извиваются и корчатся на коре, словно месизы.
   Они и месизы должны быть соперниками.
   Эла указала на ту часть дерева, которая не была замазана пастой из амаранта.
   – Деревья исторгают сок. Вот здесь – из трещин. До десколады здесь должно было собираться много насекомых, питающихся соком дерева, а теперь месизы и детеныши свиноподобных конкурируют за сок. Благодаря этому свиноподобные способны обмениваться генетическими молекулами с деревьями.
   И не только детеныши, взрослые особи, лазая по деревьям и собирая месизов, тоже совершают подобный обмен. Даже если у них хватает других источников пищи, они остаются связанными с деревьями на протяжении всего жизненного цикла. Задолго до того они уже начинают становиться деревьями.
   – Мы изучали социальные аспекты общества свиноподобных, – с вдохновением сказала Аунда, – а не процесс их эволюционирования.
   – Мы ведем весьма деликатные переговоры, – сказал Эндер, – поэтому ведите себя поспокойнее и выясняйте для себя все, что можете, не впадая в дискуссию.
   Песня достигла кульминации; в центре ствола наметилась трещина.
   – Они не собираются повалить это дерево на нас, как вы думаете? – испуганно спросила Аунда.
   – Она попросила дерево открыть свое сердце. – Хьюман снова провел по лбу. – Это – материнское дерево, оно единственное во всем лесу. Этому дереву нельзя причинять вред, или все наши детки будут происходить от других деревьев, и все наши отцы погибнут.
   Песню Шаутер подхватили другие голоса жен по мере того, как дупло становилось все больше и больше. Эндер подошел и встал прямо напротив дупла. Но внутри ствола было слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь.
   Эла вынула из кармана фонарик и протянула ему. В тот же момент рука Аунды схватила ее за запястье.
   – Механизм! – воскликнула она. – Ты не должна сюда приносить механизмы!
   Эндер мягко вынул фонарик из руки Элы.
   – Изгороди больше не существует, – сказал он. – Теперь мы все вовлечены в Подозрительную Деятельность. – Он направил фонарик в землю и передвинул рычажок включения. На земле появился ярко освещенный круг. Жены зашептались, а Шаутер дотронулась до руки Хьюмана.
   – Я сказал им, что вы можете производить ночью маленькие луны. Я сказал, что вы носите их с собой.
   – Может ли чем-нибудь повредить, если я направлю луч света внутрь дерева?
   Хьюман спросил Шаутер. Она протянула руку к фонарику. Затем, держа его трясущимися руками, она мягко и нежно пропела дереву, направляя свет на него, но в то же время, чтобы он не попал в дупло. Почти сразу же она вернула фонарик обратно.
   – Свет ослепит их, – сказал Хьюман.
   В ухе у Эндера раздался голос Джейн.
   – Звук ее голоса эхом отзывается внутри дерева. Когда на дерево попал свет, эхо промодулировалось, получился высокий обертон и подобие звука.
   Дерево отвечает, используя звуки голоса Шаутер.
   – Ты сможешь увидеть нутро? – нежно попросил Эндер.
   – Встань на колени рядом с дуплом, затем медленно обведи меня по контуру дупла. – Эндер повиновался, прислонив ухо почти к самому дуплу, он начал двигать головой, повернув ее так, чтобы Джейн могла все хорошо разглядеть. Джейн рассказывала, что она видит. Эндер простоял около дупла довольно долго. Затем он повернулся к остальным.
   – Маленькие матери, – сказал он, – здесь, внутри, маленькие матери, они беременны. Они не более четырех сантиметров. Одна из них рожает.
   – Ты видишь камушками? – спросила Эла.
   – Аунда встала на колени рядом с ним, но ничего не могла разглядеть.
   – Невероятный половой диформизм. Самки вступают в половую зрелость в раннем детстве, дают жизнь потомству и умирают. – Она спросила Хьюмана: Все эти маленькие некто снаружи дерева, все они братья?
   Хьюман повторил вопрос Шаутер. Жена подошла к дереву и протянула руку к стволу недалеко от отверстия. Взяв довольно крупного младенца, она пропела несколько фраз.
   – Это молодая жена, – перевел Хьюман, – она будет помогать другим женам следить за детьми, когда вырастет.
   – Только одна? – спросила Джейн.
   Эндер вздрогнул и встал на ноги.
   – Она бесплодна, стерильна, или они никогда не допустят, чтобы она имела потомство. С возрастом она уже не сможет иметь детей.
   – Почему? – спросила Аунда.
   – У них нет родового канала, – сказал Эндер. – Младенцы выедают свой путь наружу.
   Аунда зашептала молитву.
   Зато Эла казалась еще более заинтересованной, чем раньше.
   – Очаровательно! – воскликнула она. – Но если они такие маленькие, то как они спариваются?
   – Конечно, мы относим их отцам, – сказал Хьюман. – А вы как думали?
   Разве отцы могут прийти сюда?
   – Отцы, – повторила Аунда. – Так они называют наиболее уважаемые деревья.
   – Да, – произнес Хьюман. – Отцы выделяют сперму на кору. Они выделяют сперму вместе с соком. Мы относим маленьких матерей к тому дереву, которое выбирают жены. Они ползают по коре и сперма вместе с соком проникает им в живот и наполняет их маленькими некто.
   Аунда молча указала на рудиментарные соски на животе Хьюмана.
   – Да, – сказал Хьюман. – Это перевозчики. Самый уважаемый брат кладет маленькую мать на сосок, и она очень крепко держится всю дорогу к отцу. Он потрогал свой живот. – Это самая великая радость нашей второй жизни. Мы бы носили наших маленьких матерей каждую ночь, если бы могли.
   Шаутер запела снова, теперь звук ее голоса стал громче и длительней.
   Дупло на материнском дереве начало медленно затягиваться.
   – Все эти самки, маленькие матери, они ощущают что-нибудь? – спросила Эла.
   Она произнесла слово, значения которого Хьюман не знал.
   – Они проснулись, бодрствуют? – объяснил Эндер.
   – Конечно!
   – Что он имеет в виду, – поинтересовалась Аунда, – могут ли маленькие матери думать? Знают ли они язык?
   – Они? – переспросил Хьюман. – Нет, они не разумнее кабр. Пожалуй, немного сообразительней, чем месизы. Они делают лишь три вещи: едят, ползают и прилипают, когда их несут. Те, что снаружи дерева, – они уже начали учиться. Я помню, как сам ползал по материнскому дереву. Значит, тогда у меня уже была память. Но я один из немногих, которые помнят это.
   Неожиданно на глаза Аунды навернулись слезы.
   – Все эти матери, они рождаются, оплодотворяются, дают жизнь потомству и умирают. И все в раннем детстве. Они даже не осознают, что они живые.
   – Половой диморфизм бывает чрезвычайно нелеп, – сказала Эла. – Самки достигают половой зрелости в очень раннем детстве, а самцы очень поздно.
   Смешная ирония жизни, что самки, доминирующие над всеми, бесплодны. Они управляют целым родом, но не могут передать собственные гены…
   – Эла, – обратилась к ней Аунда. – Что, если мы создадим возможность для маленьких матерей вынашивать детей, не скармливая им свою плоть.
   Кесарево сечение. С заменой материнского корпуса обогащенной питательными веществами средой. Могут же самки дожить до взрослости?
   Эла не дали шанса ответить. Эндер взял обеих за руки и притянул к себе.
   – Какое вам дело! – зашептал он. – Что, если они отыщут способ для человеческих девочек зачать и вынашивать ребенка, который будет развиваться в хрупком и неразвитом детском чреве?
   – О чем вы говорите! – воскликнула Аунда.
   – Это болезненно и опасно! – присоединилась Эла.
   – Мы пришли сюда не подрывать древние устои их жизни, – сказал Эндер.
   – Мы пришли сюда утвердить мир между нами. Пройдет сотня, пять сотен лет, когда они достаточно переймут у нас знаний, чтобы быть готовыми изменить себя, только тогда они сами должны решить, менять или не менять способ зачатия и вынашивания детей. Мы даже не догадываемся, что может произойти с ними, когда вдруг одинаковое количество самок и самцов достигнут своей зрелости. Зачем все это? Они не смогут больше иметь детей, так? Они не смогут состязаться с самцами в перевоплощении в отцов, так? Тогда зачем они?
   – Но они умирают, даже не осознав, что жили…
   – Они такие, какие они есть, – сказал Эндер. – Им решать, менять свой жизненный цикл или нет, но не вам. Мы не должны судить по всему со своей колокольни, стараясь сделать всех счастливыми на свой манер.
   – Вы правы, – сказала Эла, – конечно, вы правы, извините меня.
   Для Элы свиноподобные не были людьми, они были необычной чуждой фауной. И Эла стремилась обнаружить отличия от человеческой модели жизни.
   Но Эндер видел, что Аунда по-настоящему огорчена. Она делала акцент на ременов: она думала о свиноподобных как мы, а не они. Она принимала их странное поведение, как должное. Даже убийство отца она рассматривала, как допустимую норму чужеродности. Это означало, что она была более терпимой и благосклонной к свиноподобным, чем могла быть Эла. Однако это делало ее более уязвимой к жестокому, животному поведению ее друзей.
   Эндер заметил, что проработав долгое время со свиноподобными, Аунда переняла одну из их привычек: в момент сильного волнения ее тело деревенело. Поэтому он вернул ей человеческий облик, взяв ее за плечи отцовским жестом и сжав ее.
   Аунда слегка вздрогнула от его прикосновения, затем нервно улыбнулась.
   – Вы знаете, о чем я сейчас думаю? – сказала она. – Маленькие матери рожают детей и умирают некрещенными.
   – Если епископ Перегрино договорится с ними, – сказал Эндер, возможно они разрешат нам окропить святой водой нутро дерева и произнести молитву.
   – Не дразните меня, – сказала Аунда.
   – И не думал. На сегодня мы попросим их изменить свое поведение, чтобы мы смогли ужиться с ними, и это все. Мы тоже должны будем измениться, чтобы они смогли жить рядом с нами. Надо будет согласиться с этим, либо изгородь вновь разделит нас, потому что тогда мы будем угрозой их существованию.
   Эла кивнула, соглашаясь с ним, но Аунда снова одеревенела. Внезапно пальцы Эндера с силой вцепились в плечо Аунды. Испугавшись, она тоже послушно кивнула: он ослабил свою хватку.
   – Прости меня, – сказал он, – но они такие, какие есть. Если хочешь, такими их создал Бог. Поэтому не пытайся переделать их на свой манер.
   Он вернулся к материнскому дереву. Шаутер и Хьюман терпеливо ждали.
   – Прости, пожалуйста, наш непредвиденный перерыв, – сказал Эндер.
   – Нормально, – сказал Хьюман. – Я рассказал ей, о чем вы говорили.
   Эндер почувствовал слабость внутри.
   – О чем же?
   – Я сказал, что они хотели кое-что сделать для маленьких матерей, чтобы они более походили на людей, но ты сказал, что они не должны делать этого, иначе нас снова разделит изгородь. Я сказал ей, что ты говорил: мы должны остаться Маленькими Некто, а вы должны остаться людьми.
   Эндер улыбнулся. Его перевод был определенно точным и правдивым, но он не касался деталей. Было понятно, что жены в действительности хотели, чтобы маленькие матери выжили при деторождении, не подозревая, к каким серьезным последствиям может привести такое, на первый взгляд простое, гуманное изменение поведения. Хьюман был блестящим дипломатом; он сказал правду, хотя не упомянул о ее возможных последствиях.
   – Хорошо, – сказал Эндер. – Теперь мы достаточно познакомились друг с другом, и самое время начать серьезный разговор.
 

***

 
   Эндер уселся на голую землю. Шаутер села на корточки напротив него.
   Она пропела несколько слов.
   – Она говорит, что вы должны нас научить всему, что знаете, взять нас к звездам, дать королеву пчел и отдать ей тот луч света, который вы всегда носите с собой, иначе она ночью пошлет всех братьев, чтобы убили всех людей, пока они спят, и повесили их высоко над землей, чтобы те не могли попасть в третью жизнь. – Видя тревогу людей, Хьюман указал в живот Эндера. – Нет, нет, вы должны понять. Это ничего не значит. Мы всегда так угрожаем, когда говорим с представителями других родов. Или вы думаете, что мы сошли с ума? Мы никогда не убьем вас! Вы дали нам амарант, глиняную посуду, «Королеву Пчел и Гегемона».
   – Скажи ей, чтобы взяла назад свои угрозы, иначе я ничего ей не дам.
   – Я же говорил тебе, Говорящий, это просто так, это не имеет значения…
   – Скажи ей мои слова и не пытайся ни в чем убеждать ее.
   Хьюман заговорил с ней.
   Шаутер вскочила на ноги и обошла вокруг материнского дерева, вскидывая руки и громко причитая.
   Хьюман повернулся к Эндеру.
   – Она жалуется великой матери и всем остальным женам, что ты такой брат, который не знает своего места. Она говорит, что ты очень грубый и с тобой невозможно иметь дело.
   Эндер кивнул.
   – Да, она абсолютно права, теперь у нас что-нибудь получится.
   Снова Шаутер уселась на корточки напротив Эндера. Она заговорила на языке Мужей.
   – Она говорит, что не убьет ни одного человека и не позволит никому из братьев или жен убить хоть кого-нибудь из вас. Она еще раз напоминает тебе, что ты в два раза выше любого из нас, и ты знаешь все, а мы ничего.
   Теперь она уже достаточно унизила себя, чтобы ты мог говорить с ней?
   Шаутер наблюдала за ним, мрачно ожидая ответа.
   – Да, – сказал Эндер. – Теперь можно начинать.
 

***

 
   Новинха стояла на коленях около кровати Майро. Квим и Олхейдо стояли рядом. Дон Кристиан укладывал спать Грего и Квору в их спальне. Его колыбельная песня была едва слышна в спальне Майро и тонула в его дыхании.
   Майро открыл глаза.
   – Майро, – произнесла Новинха.
   Майро тяжело вздохнул.
   – Майро, ты дома, у себя в постели. Ты перелез через изгородь. Теперь доктор Найвио говорит, что твой мозг в опасности. Мы не знаем, будет ли эта опасность постоянно угрожать тебе или пройдет. Ты можешь остаться частично парализованным. Но ты жив, Майро, и Найвио говорит, что может много сделать для компенсации твоего недуга. Ты понимаешь? Я говорю тебе правду. Возможно, твое состояние ухудшится, но не стоит отчаиваться.
   Он тихо простонал. Но это не был звук боли. Это была попытка сказать что-то, но безрезультатная.
   – Ты можешь двигаться или говорить? – спросил Квим.
   Рот Майро медленно открывался и закрывался.
   Олхейдо протянул руку и остановил ее в метре от головы Майро.
   – Ты можешь проследить глазами за моей рукой?
   Глаза Майро посмотрели за рукой. Новинха схватила и сжала руку Майро.
   – Ты чувствуешь, как я сжимаю твою руку?
   Майро снова простонал.
   – Закрывай рот для «нет», – сказал Квим, – и открывай, когда хочешь сказать «да».
   Майро закрыл рот и промычал:
   – «Мм…»
   Новинха была безутешна; несмотря на все утешения, это было самым страшным, что могло случиться с ее ребенком. Когда Лауро потерял глаза и стал Олхейдо – она ненавидела это прозвище, а сейчас сама использовала его – она думала, что ничего страшного уже не могло произойти. Но Майро, парализованный, беспомощный, не чувствующий даже ее прикосновения, лучше бы ему не родится. Она испытала часть горя, когда умер Пайпо, и другую, когда умер Лайбо, на нее навалилось раскаяние после смерти Макрама. Она даже вспомнила свое опустошение на похоронах ее любимых родителей. Но не было хуже боли, чем видеть страдания своего ребенка и быть не в силах помочь ему.
   Она поднялась, намереваясь уйти. Ради его спокойствия она должна плакать в другой комнате, чтобы никто не видел.
   – Мм… Мм… Мм…
   – Он не хочет, чтобы ты уходила, – сказал Квим.
   – Я останусь, если ты хочешь, – сказала Новинха. – Но тебе нужно поспать. Найвио сказал, что тебе нужно больше спать…
   – Мм… Мм… Мм…
   – Он не хочет спать, – вновь перевел Квим.
   Новинха подавила свою реакцию оборвать Квима и напомнить, что она сама в состоянии понять ответы сына. Но сейчас не время ссор. Кроме того, именно Квим придумал систему, позволяющую Майро общаться с остальными.
   Поэтому у него было право на гордость, а также право быть голосом Майро.
   Это был его способ утверждения в семье. Он не старался отомстить за то, что услышал на прассе сегодня. Такова была его манера прощать, поэтому она попридержала язык.
   – Может быть, он хочет о чем-нибудь попросить нас? – предложил Олхейдо.
   – Мм…
   – Или спросить о чем-то? – сказал Квим.
   – Мм… аа…
   – Плохо, – произнес Квим, – если он не в состоянии двигать руками, значит, он не может и писать.
   – Да, проблема, – сказал Олхейдо. – Сканирование. Он может сканировать. Если мы перенесем его к терминалу, я могу организовать перебор букв, он сможет сказать «да», когда увидит нужную букву.
   – Это было бы здорово, – сказал Квим.
   – Ты хочешь попробовать, Майро? – спросила Новинха.
   Он хотел.
   Они втроем перенесли его в гостиную и положили на кровать. Олхейдо повернул к нему терминал. Он вывел на терминале буквы алфавита так, чтобы Майро мог видеть их. Он написал программу, которая по очереди освещала более ярким светом каждую букву. Он несколько повозился со скоростью перехода от буквы к букве, выбирая достаточно медленный ритм, чтобы Майро успел ответить перед тем, как свет перепрыгнет на другую букву.
   Повернувшись, Майро сделал первую попытку.
   – С-В-И…
   – Свиноподобные, – догадался Олхейдо.
   – Да, – сказала Новинха. – Почему ты полез через изгородь вместе со свиноподобными?
   – Ммммм…
   – Он хочет о чем-то спросить, мама, – произнес Квим. – Он совсем не хочет ни о чем рассказывать.
   – Ты хочешь узнать о тех свиноподобных, которые были с тобой? – спросила Новинха. Он хотел. – Они вернулись в лес. Вместе с Аундой, Элой и Говорящим. – Коротко она рассказала ему о совещании у епископа, о том, что они узнали о свиноподобных и о том, что они решили. – Когда мы решили отключить изгородь, Майро, это было решением восстать против Конгресса. Ты понимаешь меня? Пришел конец всем ограничениям Комитета. Изгородь теперь не больше, чем колючая проволока. Калитка теперь всегда открыта.
   Слезы навернулись на глаза Майро.
   – Подождите, пока не высохнут его глаза, – сказал Квим, – затем продолжим.
   – Г-О-В-О-Р…
   – Говорящий от имени Мертвых, – догадался Олхейдо.
   – Что ты хочешь сказать Говорящему от имени Мертвых? – спросил Квим.
   – Постарайся уснуть сейчас, расскажешь после, – предложила Новинха. Его не будет еще несколько часов. Он стремится выработать соглашение, регламентирующее отношения между нами и свиноподобными. Он хочет добиться прекращения этих нелепых убийств, как Пайпо и Л… – твоего отца.
   Но Майро наотрез отказался от сна. Он продолжал составлять свое послание, которое он хотел передать Говорящему. Он настаивал, чтобы они шли и передали сообщение прямо сейчас, пока еще не кончились переговоры.
   Новинха оставила дона и донну Кристианов присмотреть за домом и малышами. Выходя из дома, она остановилась около старшего сына. Его старания утомили его; глаза были закрыты, а дыхание ровным. Она взяла его за руку и слегка пожала. Она знала, что он не чувствует ее прикосновений, она сделала это для себя, а не для него.
   Он открыл глаза. А затем она почувствовала слабое шевеление его пальцев внутри своей ладони.
   – Я почувствовала, – прошептала она ему. – Все будет хорошо.
   Он закрыл глаза, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. Она тоже плакала.
   Не видя ничего перед собой, она направилась к выходу.
   – Мне что-то попало в глаз, – сказала она Олхейдо. – Поддержи меня, пожалуйста, несколько минут, пока пройдут слезы.
   Квим был уже около изгороди.
   – До калитки слишком далеко! – прокричал он. – Ты сможешь перелезть через нее, мама?
   Она с трудом, но одолела изгородь.
   – Не волнуйся, я думаю, скоро Боскуинха позволит нам сделать здесь еще одну калитку.
 

***

 
   Было уже довольно поздно, далеко за полночь, и обе, Аунда и Эла, почти заснули. Эндер бодрствовал. Он был на пределе сил, проведя часы в переговорах с Шаутер; это эхом отзывалось в его организме. И если бы он сейчас вдруг очутился дома, в своей постели, прошли бы долгие часы, прежде чем ему удалось одолеть сон.