Страница:
... Александр, не имея сил да и желания говорить с поселянами строго, приказывать им что-то, робко старался урезонить их, уговаривая разойтись по домам, но те не слушали его. Сознание того, что они высвободили императора России из плена злого полковника. вселяла в их сердца уверенность в том, что они не такие уж и слабые, если лучший и самый сильный человек страны воспользовался их помощью. Настоящий царь, хоть и становился знаменем их дела, но не более того - во всем прочем они ощущали себя главными, замечали, что Александр Павлович обладает ""тонкой кишкой", слабоват и трусоват. Короче, все видели и понимали, что и царь без них - ничто, да и они без него - пустое место, крылья ветряной мельницы, лишенной вала и жерновов.
- Когда же, батюшка, главных в полку менять будем? - спрашивали у Александра. - Может, сам ты полковником у нас будешь?
- Нет, детушки, - отвечал смущенный и радостный одновременно Александр. - Я вам из Петербурга нового, доброго полковника пришлю, говорил и сам не верил в истинность своих слов. - Только вы старого полковника трогать не могите - за жестокость и бесчинства и я вас по головке не поглажу.
Но поселяне видели, что император всецело на их стороне, а поэтому шутливо отвечали на такое предупреждение:
- Отчего ж? Занозу без боли да крови не вынуть, а мы командиру нашему благодарность принести должны. Или нам к Аракчею двинуть да с него спрашивать?
- Нет, уж ты, государь, с Аракчеем сам разберись, ты к нему ближе, а мы уж здеся миром, собственным умишком решим, кому нами командовать. Дозволение нам на вытаскивание занозов дай!
- Хорошо, даю, - размягчился, расчувствовался Александр от ощущения полного слияния его чувств с чувствами народа, которым он управлял почти четверть века. Народ представлялся ему сейчас сильным и умным, достойным такого правителя, как он, и Александру страстно хотелось побыть императором ещё хотя бы часик, а потом сесть на коляску и покатить в Киев, до которого оставалось совсем недалеко.
... Этот час пролетел быстро, и Александр понимал, что никогда прежде он не слышал так много добрых слов, не ловил такое множество взоров любви и преданности, и ему было жаль того, что единение с подданными произошло так неожиданно, при таких странных обстоятельствах, где он, олицетворявший одним своим именем закон и порядок, вдруг очутился во главе бунтовщиков, ставших таковыми по причине его собственного произвола и неосведомленной поспешности.
И когда кто-то из мальчишек-поселян, взмокший и с высунутым от долгого, быстрого бега языком подлетел к толпе бунтовщиков, чтобы сообщить государю о приближении к деревне батальона из Терентеевки, двигавшегося в сторону мятежного селения с развернутым знаменем, с барабанным боем, с майором Затекайло во главе, Александр уже не сомневался.
- Батальон! Слушай мою команду! - прокричал он и сам удивился тому, что голос его звучит чисто и уверенно. - Рассыпным строем прячься за домами! Ружья держать заряженными! Стрелять по моей команде!
И тотчас поселяне, сразу поняв, что действовать можно только так, как приказывает сам государь, по трое, по четверо встали за углами домов в то время, как треск барабанов становился все громче. Курки у ружей взведены, патронные сумки расстегнуты, люди, готовые перезаряжать ружья, чтобы подать их стрелкам, уже держат бумажные патроны в руке, и зубы их р азорвут бумагу, как только опорожненное, дымящееся ружье будет передано им. А майор Затейкало, брыластый, с остекленевшими от ненависти к бунтовщикам глазами, только вошел в деревеньку, сразу закричал, пугаясь мертвой тишины:
- Ружья, шпаги, палаши в домах ос-та-а-авляй! По одиночке на середину улицы вы-хо-о-оди! Руки за головой дер-жи! Я вам, скотам безрогим, руки-ноги пообрываю, если сей приказ невыполрненным окажется!
Но навстречу Затекайло неспешно вышел Александр, хорошо знавший, что этот бурбон обязан будет подчиниться ему, государю, если уверится в том, что видит перед собой император.
- Майор, - подойдя к командиру батальона, почти по-приятельскии обратился к пожилому офицеру Александр, - здесь все повинуется мне, помазаннику и государю. Вы что же, не узнаете меня? Сейчас же велите своим солдатам маршировать за пределы деревни, где вы получите от меня особые инструкции. То, что ваш командир называет бунтом, вовсе не бунт, а посему извольте покинуть деревню!
Затекайло смотрел на Александра, лицо которого имело сходство с лицом особы, изображенной на многих портретах, но он был воспитанником системы, требовавшей безоговорочного подчинения младшего чина старшему. Приказ же о немедленном прибытии в мятежную деревню отдал Затекайло не император, тем более не этот неизвестный майору человек, а непосредственный начальник, командир полка, а посему Затекайло, помучив свою голову коротким, но плодотворным раздумьем, сказал Александру, тряхнув отвисшими брылами:
- Не извольте-с беспокоиться, сударь! Сделаем все, как надо! Опосля узнаем, государь ли вы, а покамест приказ полкового командира исполню как следует и прибавил, виновато разведя руками: - Если бы вы, не знаю, как вас звать, на моем месте, точно так бы и поступили б, не обессудьте...
А потом Александр, оскорбленный непослушанием какого-то майора, от которого пахло луком и водкой, закричал:
- Мой батальон! По колонне бунтовщиков - беглый а-а-гонь!
Треск ружей, из которых поселяне палили в тех, кого не раз встречали в поле, на учениях, в тех, кто приходился им кумом или даже родственником, заглушил последнее слово короткого приказа Александра, а майор Затейкайло, ещё полчаса назад сидевший за чаем со своей беременной женой и пятью детьми, охнув и неловко взмахнув руками, упал ничком, ухватившись вздрагивающими руками за сапоги Александра. Бунтовщик же император успел заметить до того, как бросился бежать к одному из домов, где прятались смутьяны-поселенцы, что солдаты батальона Затейкало, дав залп и ружей по углам домов, быстро убрав раненых и убитых, по приказу ротных капитанов спешно перестраиваются в каре, ощетинившееся стволами ружей и медленно тронувшееся вперед. Александра внеазапно охватила радость при виде столь быстрого и действенного по своим задачам перестроения.
"Это моя армия! - восторженно подумал он, отбегая за дом, где его тут же спрятал за своей спиной один поселянин. - Только мои солдаты могли бы так быстро составить каре с узким фронтом и длинным фасом!" Но радость была быстро сметена огорчением: мятежники тоже являлись частью его армии и покамест не предпринимали никаких полезных для себя действий.
"А что же моим теперешним соратникам делать?" - в страхе за доверившихся ему людей подумал Александр. Ему почему-то не хотелось отдавать им приказ стрелять в своих товарищей снова. Александр понял: ему следует быть где-то посередине, между враждующими сторонами, потому что те и другие были его подданными, были русскими людьми, он же казался сам себе каким-то шахматным игроком, затеявшим партию, в которой победителя не будет.
- Батюшка-государь, что делать-то?! Прикажи! - с мольбой обратился к нему поселянин - за его спиной и прятался Александр. - Стрелять ли?
- Не стрелять! Не стрелять! - закричал Александр громко, так, чтобы слышали все - и люди, которых он подбил на бунт, и солдаты, приведенные в деревню для усмирения бунта. Он не заметил того, с каким презрением посмотрел на него поселян, ждавший приказаний, с каким раздражением плюнул на землю. А батальон, построенный в каре, медленно двигался по улице, и солдаты, поливавшие свинцом прятавшихся за домами поселян, не слышали того, что кричал им Александр:
- Солдатушки, не стреляйте в своих! Богом заклинаю вас! Не проливайте русской крови!
Выстрелив, они деловито, с хмурыми, серьезными лицами, быстро двигали шомполами, перезаряжая ружья, потому что подчинялись приказу ротных командиров. К тому же они видели, как обошлись бунтовщики с их батальонным командиром, а поэтому спешили отомстить за него. А вскоре они получили другой приказ и бросились на мятежников со штыками наперевес. Александр, прятавшийся за углом дома, увидел, что в его сторону бегут два солдата с глазами, сверкающими лютой ненавистью к нему, их государю, и Александр догадался, что они бегут для того, чтобы убить его.
- Защитите!! - будто сам собой вырвался у него дикий, резкий крик. - Я царь ваш!!
- Не боясь, батюшка! Не выдам! - не поворачиваясь, крикнул поселянин, прицеливаясь, и когда облачко дыма было отнесено ветерком в сторону, Александр увидел, что один из солдат, уронив ружье, стоит на четвереньках и из пробитой груди струится на землю алая кровь.
- Не бось! - во второй раз сказал поселянин, принимая на штык своего ружья налетевшего на него солдата, но взявшийся Бог весть откуда третий служивый сходу вонзил в поселянина острие короткого тесака и тут же выдернул сталь из тела хрипящего, падающего навзничь бунтовщика, чтобы в следующее мгновенье замахнуться тесаком на Александра.
Никогда прежде на Александра не смотрели так злобно, никогда не собирались его убить, а поэтому теперь природа недавнего монарха отказалась было воспринимать и взгляд и жест солдата как сулящие ему немедленную смерть. Александр так и остался с опущенными вниз руками, даже не попытавшись поднять их, чтобы прикрыться, защитить себя. Но, видно, в серьезность намерений служивого верил тот человек, который откуда-то из-за спины Александра, громко крякнув, ткнул солдата в лицо прикладом ружья так сильно, что тот мгновенно осел, повалился на землю да так и остался лежать без движения. Еще не веря в то, что он находился на волосок от смерти, остолбеневший Александр был подхвачен под мышки чьими-то сильными руками, потом его ослабевшее тело с тем же кряканьем кто-то взвалил на плечи и понес в неизвестном направлении. Александр не имел сил сопротивляться, и скоро его довольно грубо бросили на что-то не слишком мягкое и накрыли чем-то тяжелым и не больно приятно пахнущим. Но вот застучали копыта лошадей, послышалось знакомое поскрипывание рессор и раздался голос Ильи:
- Ничо, ваше сыкородие! Улепетнем, пока они там друг дружку резать будут! Эх, втюхались в историйку - почище гомельской будет! А денжиц-то сколько сволочи той пораздавали - тьма тьмущая!
Александр, у которого колотились, как от озноба, зубы, не мог прийти в себя часа полтора. Накрытый медвежью полстью, он лежал на сиденье коляски, боясь высунуть голову, а Илья все погонял лошадей, стремясь увезти "господина капитана" подальше от места расправы с бунтовщиками. Наконец Александр выпростал из-под шкуры голову и слабым голосом сказал:
- Ильюшенька, не надо в Киев! Боюсь, что догонят меня, вернут, суду предадут. Поезжай окольными путями... в Новгород. В Юрьевский монастырь поступлю, архимандрит Фотий меня знает, любит. Он не выдаст...
- Как прикажете, ваше сыкородие! Наше дело кучерское, маленькое, Можно и в Новгород!
Натянул вожжи, останавливая тройку, а потом стал, цокая языком, поворачивать её.
8
ДЕЛА ГОСУДАРСТВЕННЫЕ,
НАИВАЖНЕЙШИЕ...
"Декабрь. Суббота.
В половине 7-го часа утра государь император отъезд изволил иметь с Каменного острова в Царское Село, по прибытии имел выход по саду пеша.
В исходе 2-го часа его величество изволил поехать в Павловск, где за обеденным столом изволил кушать, потом обратно имел отъезд из Царского Села на Каменный остров.
За вечерним столом их величества кушали во внутренних своих комнатах.
Воскресенье
Четверть 9-го часа утра государь император изволил поехать с Каменного острова на Царицын луг к общему разводу с генерал-адъютантом князем Волконским в коляске. По учинению оного возвратился обратно на Каменный остров. По прибытии в половине 12-го часа их величества имели выход через сад в сопровождении фрейлин княжны Волконской, Валуевой, Саблуковой в церковь к слушанию Божественной литургии, которую отправлял оной церкви священник с диаконом.
По возвращении из церкви их величествам представлены были в Малиновой комнате обер-камергером графом Разумовским мужеска пола особы: отставной вице-адмирал Боратынский. флигель-адъютант крон-принца шведского полковник барон Кошкуль, отставной лейб-квардии Семеновского полка полковник князь Броглио. А потом их величествам в оной же комнате имел счастие откланиваться Бухарский посланник Азимжан уминжанов со своею свитою.
За обеденным столом их величества изволили кушать в Столовой комнате в следующих особах в половине 3-го часа: великий князь Михаил Павлович, фрейлины Валуева, Волконская, Саблукова, генерал-от-инфантерии граф Милорадович, князь Лобанов-Ростовский, генерал-лейтенанты барон Розен, Сукин, Бороздин, генерал-майоры Храповицкий, Бистром, тайный советник князь Голицын, флигель-адъютанты Клейнмихель, князь Лопухин.
Пополудни в 6 часов государь император занимался от министров докладом в кабинете".
(из "Камер-фурьерского журнала")
... Еще до приезда в Петербург в обличьи императора Норов знал, что Аракчеев, кроме заведования военными поселениями, имел на своей шее дела всего государства. Министры и другие сановники приезжали к Алексею Андреевичу с докладами уже в четыре часа утра. Аракчеев ровно в четыре звонил в колокольчик, в его кабинет из прихожей заходил дежурный адъютант. "Позвать такого-то!", и в кабинет на цыпочках входил министр, думавший лишь о том, чтобы Бог уберег во время доклада от желания зевнуть. Приняв доклады от всех министров и сановников, подписав от имени царя проекты указов, Аракчеев составлял общий рапорт, после чего сам шел к императору с докладом. Всем было известно, что заниматься государственными делами подолгу Александр не любит и его устраивает такое положение дел, при которых тяжкий груз обязанностей по управлению страной висит на шее Аракчеева. Норов же, убедившись в том, что военные поселения отменять не стоит, решил уменьшить влияние Аракчеева на политику как внутреннюю, так и внешнюю тем, что мягко предупредил Алексея Андреевича о том, что доклады министров теперь будет принимать лично он. Аракчеев вновь прослезился, стал было уверять Норова в своей беззаветной преданности, однако Василий Сергеевич на сей раз слабинки не дал, сказав:
- Я верю тебе, только уж боле не изволь беспокоиться - министров выслушивать буду сам, а то мне вдруг показалось, что моя жизнь довольно праздна и пуста: парады, смотры, обеды, прогулки, снова обеды и опять прогулки. Наскучит - вновь передам тебе сию обязанность, а пока не обижайся.
В тот день, когда ровно в шесть часов пополудни Норов должен был принять министров впервые, он с самого утра ходил в приподнятом расположении духа. Сбывалось то, о чем местали члены тайных обществ, к чему стремились они, не боясь пролития крови, насилия, ломки всего старого, привычного.
"С сегодняшнего дня в стране будут совершаться перемены! - не мог успокоиться Норов. - Я, благородный и умный человек, изменю жизнь россиян к лучшему при помощи одних лишь умных и благородных указов. Разве когда-нибудь в прошлом приходил к власти человек, решивший всецело посвятить себя всеобщему благу страны, всех её сословий? Я такой человек и есть, и да поможет мне Господь Бог во всех начинаниях моих!"
Министр юстиции Дмитрий Иванович Лобанов-Ростовский, генерал-от-инфантерии и кавалер, был мужчиной средних лет с умнейшей лукавой улыбкой, прятавшейся в уголках тонких, чуть раздвинутых губ. Раскрыв кожаную тисненую папку, достал два листа бумаги с отпечатанным типографским способом текстом.
- Проекты двух указов, не изволите ли подписать, ваше величество? сгибаясь в пояснице, шепеляво проговорил министр, кладя на стол перед Норовым листки.
- А что здесь такое? - с лорнетом в руке, отодвигаясь от листков подальше, спросил Норов, и Лобанов-Роствоский струхнул - никогда прежде проекты подготовляемых им указов не проходили апробации на таком уровне.
- Дела пустяковые, ваше величество... - начал было министр юстиции, но Норов его строго прервал:
- Знай, что в делах, касаемых государсвтенных нужд, нет пустяков. Ну, прочти, что здесь написано!
Лобанов-Ростовский заметно дрожащим голосом прочел текст одного проекта.
- Так, - кивнул Норов, - о производстве пенсионов вдовам и детям умерших чиновников министерства?
- Точно так-с, ваше величество...
- Подпишу охотно, с подобного рода вещами мог бы и не ходить ко мне, хотя сие, конечно, не пустяк, не пустяк!
И Норов почерком Александра, владеть которым Василий Сергеич научился ещё будучи в Бобруйске, написал на проекте одобрительную резолюцию. Перешли ко второму указу, где предлагалось властям городов решать, какому виду казни подвергнуть преступника: или наказывать его публично, через палача, или при городских полициях, полицейкими служителями.
- Чего ж ты сей мерой хочешь добиться? - спросил Норов, не поняв важности нововведения и несколько раздраженный тем, что министр юстиции не принес ему ничего более существенного.
- Немалого, ваше величество! Некоторые виды воровства, за кои прежде подвергали публичному наказанию, при всеобщем смягчении нравов могут и не наказываться на площадях. Ворам, замечено, все равно, где их секут или клеймят - на людях или в тюрьмах, зато публика, особливо женщины и дети, во многих случаях будут избавлены от тягостного зрелища.
- Все сие верно, - хотел выглядеть Норов дотошным и внимательным, - да только не вижу в твоем указе руководства властям, по каким признакам одних воров считать достойными публичной казни, а каких сечь и клеймить в тюрьме.
- Сие определится по тяжести вины...
- Ах, так, - уже поднял перо Норов. - Что ж, может быть, ты и прав!
И два слова "Утверждаю. Александр" мгновенно явились на поле листка с проектом.
Когда Лобанов-Ростовский вышел в прихожую, пот крупными каплями стекал на шею с отлично выбритых и надушенных щек. Министр внутренних дел Василий Сергеевич Ланской, человек не столь ответственному посту новый, так и кинулся к министру юстиции:
- Что, Митя, беда?
- Беда, Вася, беда! - зашептал Лобанов-Ростовский. - Уж куда со "змеем" тяжко было, так уж знали, на что внимание обратит. Их же величество так и роет, так и роет. Истинно говорю, копает не зря! Или в отставку многих из нас отправить хочет, или снова затевает нечто, как при Сперанском было!
Ланской с видом крайней озабоченности покачал головой, незаметно перекрестился и двинул к дверям императорского кабинета.
- Что у тебя? - спросил Норов у Ланского, едва он вошел.
- Проекты указов по делам, что по-моему ведомству проходят.
- Ну, зачитай! Да помедленней, чтобы и мельчайшая деталь не ускользнула от меня! - потребовал Норов.
Оказалось, что министр внутренних дел пришел к государю тоже с сущими пустяками, которыми, понял сразу Норов, его можно было и не беспокоить. Требовалось утвердить указы об исправлении дорог в Санкт-петербургской губернии, и о воспрещении казенным крестьянам делить большие семьи на малые, а также об устройстве Ботанического сада на Аптекарском острове с наименованием его "императорский".
- Все это я, конечно, подпишу, но впредь приходи ко мне с делами более важными и неотлагательными, - желчно посоветовал Норов, чиркая пером на полях проектов, и когда Ланской, еле шевеля одеревенелыми ногами вышел в прихожую, к нему сразу же подошел министр финансов Егор Францевич Канкрин:
- Что же, их величество не в духе?
- Еще как не в духе, - вытирая платком пот, мрачно сообщил Ланской. Не нравится, когда по пустякам тревожат. Ты-то, Егор Францыч, не с ерундой к государю?
- Да в том-то и дело - взял с собой, что попроще - не хотел утомлять императора. Видать, промахнулся!
- Промахнулся, сие уж точно, - радуясь про себя, что не ему только доводится сегодня выслушивать царские выговоры, сказал Ланской и добавил: Не на пользу нам государева болезнь пошла. Сильно же он переменился. Эх, головы бы сохранить! Если уж самого "змея" от дел отстранил, с нами и вовсе царемониться не станет. Ну, иди Егор Францыч, испей чашу...
- Ну, а у тебя что? Указы? - уже вполне освоившись в деле приема докладов, вскинул Норов строгий взгляд на вошедшего Канкрина. - Докладывай!
И Канкрин, торопясь, дрожащими пальцами откинул верхнюю доску папки. Оказалось, что нужно подписать указ об уступке иностранцам пошлин на ввозимую в Россию соль, однако Норов, быстро смекнувший, что этой мерой в невыгоде окажется русское солеварение, очень довольный тем, что хоть здесь-то он может порадеть о благе отечества, решительно запротестовал:
- Нет. сей указ ты забери! Подписывать не стану! Я бы пошлины на иностранную соль ещё больше увеличил, а ты просишь уменьшить. Чьим интересам служишь, Канкрин?
Егор Францевич хотел было сказать, что он просит об уменьшении пошлин на иноземную соль потому, что собственной соли России не хватает, а поэтому она продается солепромышленниками по высокой цене, что невыгодно особенно простому люду. Но он отчего-то не сказал этого, а также не решился показать государю проект указа о сооружении в городе Ростове гостиного двора для ярмарки. И весь красный, вышел, пятясь, в прихожую, чтобы впустить в кабинет начальника Главного штаба генерал-майора Клейнмихеля, на которого Норов накричал, узнав, что тот принес ему на подпись указ об отпуске в каждую артиллерийскую роту ремонтных денег на тулупы и кеньги.* (сноска. Род валеной обуви.))
- Я, конечно, понимаю, генерал, что ты печешься о здоровье солдат, сказал Норов, несколько успокоившись, - но неужели монарх России обязан входить в такие мелочи? Впредь не изволь меня беспокоить такой пустяковиной!
- Слушаюсь, ваше величество, - раза три низко поклонился Клейнмихель прежде, чем за ним закрылась дверь.
Потом Норов, позвонив в колокольчик, вызвал камердинера и велел ему сказать всем, кто ещё дожидался аудиенции в приемной, что сегодня император докладов больше выслушивать не будет. Он не знал, с каким облегчением "император", отдав такой приказ, погрузился в раздумье: "Нет, при помощи таких указов, мелких и ничтожных по своему значению, я не сделаю Россию счастливой, не приведу народ к благоденствию! Завтра же я соберу Комитет министров и на его заседании сделаю заявление огромной важности. О, это заявление будет похоже на взрыв пудовой бомбы, и никто из министров не посмеет возразить мне! Я видел их сегодня - все они трусливы, ничтожны, каждый, уверен, видит, что из Белоруссии в Петербург возвратился под именем царя другой человек, самозванец, но ни у кого из этих блюдолизов не найдется мужества, чтобы арестовать меня, подвергнуть строжайшему допросу, а потом - казнить или заточить навек в каземате Петропавловской или какой-либо иной крепости! Завтра, завтра..."
"...А после сего государь император имел верховой выезд прогуливаться"
(из камер-фурьерского журнала)
Он ехал на вороном жеребце по хорошо очищенным от снега дорожкам парка, а подле него на холеной рыжей кобыле, в амазонке, отороченной мехом, с куньей пелериной на плечах, скакала фрейлина Лидия Саблукова, и её песочного цвета волосы, завитые старательно, искусно, подпрыгивали на плечах и спине. Норов давно уже заметил, что молоденькая, очаровательная фрейлина за столом или на прогулке порой бросает на него долгий, вопросительный, едва ли не требовательный взгляд, а поэтому, не понимая, в чем же дело, был до холодности вежлив с ней. А сегодня сама Елизавета Алексеевна упросила Норова взять с собою на конную прогулку по парку Лидию, утверждая, что та готова развлечь государя, уставшего после государственных дел, какой-то смешной историей, случившейся с ней, покуда он ездил "в свой" Бобруйск.
- Так что же это за история, сударыня, о которой вы хотели мне рассказать? - начал Норов по-французски, глядя только вперед, на дорогу.
- История? - удивилась Саблукова. - Ах да, эта история! Но я уже поняла, что она будет совсем не интересна для вашего величества, впрочем, могу и рассказать... Один влюбленный в даму кавалер покидает её ради очень важных дел. Она, бедняжка, тоскуя невыносимо, ждет его возвращения, и вот он приезжает. Там, вдалеке от нее, он заболел, его внешность сильно изменилась, но влюбленная дама нашла кавалера ставшим ещё более интересным - будто помолодевшим, не похожим на того, прежнего. Он стал стройнее, остроумнее, решительнее, но его, увы, уже не прельщает ложе любви - он предан государственным делам, даже не слышит вздохов бродящей вокруг него дамы, не замечает её бледности. И даме остается лишь одно - напомнить кавалеру о своей любви к нему, или... или искать покоя на две какого-нибудь пруда.
- Но, сударыня, - все ещё смотрел на дорогу Норов, - та дама забыла, что сейчас зима и все пруды подо льдом.
- О, не сомневайтесь, ваше величество! - мотнула кудрями фрейлина. - Я хорошо знаю ту даму - яд или кинжал вполне заменят ей пруд, правда, она ещё недеется...
- Пусть надеется, - кивнул Норов и с улыбкой посмотрел на Саблукову, завтра, после того, как кавалер уделит время важнейшему в жизни государству делу, он заглянет к той милой даме, если она на самом деле искренне говорит, что изменившаяся внешность кавалера её ничуть не пугает.
- О! - сорвался от восторга голос Саблуковой. - Совсем не пугает наоборот! А если кавалер заглянет в её спальню, то увидит её все в том же платье яблочного цвета, покрытом черным шантилли с вышитой на нем гирляндой смородины!
- Когда же, батюшка, главных в полку менять будем? - спрашивали у Александра. - Может, сам ты полковником у нас будешь?
- Нет, детушки, - отвечал смущенный и радостный одновременно Александр. - Я вам из Петербурга нового, доброго полковника пришлю, говорил и сам не верил в истинность своих слов. - Только вы старого полковника трогать не могите - за жестокость и бесчинства и я вас по головке не поглажу.
Но поселяне видели, что император всецело на их стороне, а поэтому шутливо отвечали на такое предупреждение:
- Отчего ж? Занозу без боли да крови не вынуть, а мы командиру нашему благодарность принести должны. Или нам к Аракчею двинуть да с него спрашивать?
- Нет, уж ты, государь, с Аракчеем сам разберись, ты к нему ближе, а мы уж здеся миром, собственным умишком решим, кому нами командовать. Дозволение нам на вытаскивание занозов дай!
- Хорошо, даю, - размягчился, расчувствовался Александр от ощущения полного слияния его чувств с чувствами народа, которым он управлял почти четверть века. Народ представлялся ему сейчас сильным и умным, достойным такого правителя, как он, и Александру страстно хотелось побыть императором ещё хотя бы часик, а потом сесть на коляску и покатить в Киев, до которого оставалось совсем недалеко.
... Этот час пролетел быстро, и Александр понимал, что никогда прежде он не слышал так много добрых слов, не ловил такое множество взоров любви и преданности, и ему было жаль того, что единение с подданными произошло так неожиданно, при таких странных обстоятельствах, где он, олицетворявший одним своим именем закон и порядок, вдруг очутился во главе бунтовщиков, ставших таковыми по причине его собственного произвола и неосведомленной поспешности.
И когда кто-то из мальчишек-поселян, взмокший и с высунутым от долгого, быстрого бега языком подлетел к толпе бунтовщиков, чтобы сообщить государю о приближении к деревне батальона из Терентеевки, двигавшегося в сторону мятежного селения с развернутым знаменем, с барабанным боем, с майором Затекайло во главе, Александр уже не сомневался.
- Батальон! Слушай мою команду! - прокричал он и сам удивился тому, что голос его звучит чисто и уверенно. - Рассыпным строем прячься за домами! Ружья держать заряженными! Стрелять по моей команде!
И тотчас поселяне, сразу поняв, что действовать можно только так, как приказывает сам государь, по трое, по четверо встали за углами домов в то время, как треск барабанов становился все громче. Курки у ружей взведены, патронные сумки расстегнуты, люди, готовые перезаряжать ружья, чтобы подать их стрелкам, уже держат бумажные патроны в руке, и зубы их р азорвут бумагу, как только опорожненное, дымящееся ружье будет передано им. А майор Затейкало, брыластый, с остекленевшими от ненависти к бунтовщикам глазами, только вошел в деревеньку, сразу закричал, пугаясь мертвой тишины:
- Ружья, шпаги, палаши в домах ос-та-а-авляй! По одиночке на середину улицы вы-хо-о-оди! Руки за головой дер-жи! Я вам, скотам безрогим, руки-ноги пообрываю, если сей приказ невыполрненным окажется!
Но навстречу Затекайло неспешно вышел Александр, хорошо знавший, что этот бурбон обязан будет подчиниться ему, государю, если уверится в том, что видит перед собой император.
- Майор, - подойдя к командиру батальона, почти по-приятельскии обратился к пожилому офицеру Александр, - здесь все повинуется мне, помазаннику и государю. Вы что же, не узнаете меня? Сейчас же велите своим солдатам маршировать за пределы деревни, где вы получите от меня особые инструкции. То, что ваш командир называет бунтом, вовсе не бунт, а посему извольте покинуть деревню!
Затекайло смотрел на Александра, лицо которого имело сходство с лицом особы, изображенной на многих портретах, но он был воспитанником системы, требовавшей безоговорочного подчинения младшего чина старшему. Приказ же о немедленном прибытии в мятежную деревню отдал Затекайло не император, тем более не этот неизвестный майору человек, а непосредственный начальник, командир полка, а посему Затекайло, помучив свою голову коротким, но плодотворным раздумьем, сказал Александру, тряхнув отвисшими брылами:
- Не извольте-с беспокоиться, сударь! Сделаем все, как надо! Опосля узнаем, государь ли вы, а покамест приказ полкового командира исполню как следует и прибавил, виновато разведя руками: - Если бы вы, не знаю, как вас звать, на моем месте, точно так бы и поступили б, не обессудьте...
А потом Александр, оскорбленный непослушанием какого-то майора, от которого пахло луком и водкой, закричал:
- Мой батальон! По колонне бунтовщиков - беглый а-а-гонь!
Треск ружей, из которых поселяне палили в тех, кого не раз встречали в поле, на учениях, в тех, кто приходился им кумом или даже родственником, заглушил последнее слово короткого приказа Александра, а майор Затейкайло, ещё полчаса назад сидевший за чаем со своей беременной женой и пятью детьми, охнув и неловко взмахнув руками, упал ничком, ухватившись вздрагивающими руками за сапоги Александра. Бунтовщик же император успел заметить до того, как бросился бежать к одному из домов, где прятались смутьяны-поселенцы, что солдаты батальона Затейкало, дав залп и ружей по углам домов, быстро убрав раненых и убитых, по приказу ротных капитанов спешно перестраиваются в каре, ощетинившееся стволами ружей и медленно тронувшееся вперед. Александра внеазапно охватила радость при виде столь быстрого и действенного по своим задачам перестроения.
"Это моя армия! - восторженно подумал он, отбегая за дом, где его тут же спрятал за своей спиной один поселянин. - Только мои солдаты могли бы так быстро составить каре с узким фронтом и длинным фасом!" Но радость была быстро сметена огорчением: мятежники тоже являлись частью его армии и покамест не предпринимали никаких полезных для себя действий.
"А что же моим теперешним соратникам делать?" - в страхе за доверившихся ему людей подумал Александр. Ему почему-то не хотелось отдавать им приказ стрелять в своих товарищей снова. Александр понял: ему следует быть где-то посередине, между враждующими сторонами, потому что те и другие были его подданными, были русскими людьми, он же казался сам себе каким-то шахматным игроком, затеявшим партию, в которой победителя не будет.
- Батюшка-государь, что делать-то?! Прикажи! - с мольбой обратился к нему поселянин - за его спиной и прятался Александр. - Стрелять ли?
- Не стрелять! Не стрелять! - закричал Александр громко, так, чтобы слышали все - и люди, которых он подбил на бунт, и солдаты, приведенные в деревню для усмирения бунта. Он не заметил того, с каким презрением посмотрел на него поселян, ждавший приказаний, с каким раздражением плюнул на землю. А батальон, построенный в каре, медленно двигался по улице, и солдаты, поливавшие свинцом прятавшихся за домами поселян, не слышали того, что кричал им Александр:
- Солдатушки, не стреляйте в своих! Богом заклинаю вас! Не проливайте русской крови!
Выстрелив, они деловито, с хмурыми, серьезными лицами, быстро двигали шомполами, перезаряжая ружья, потому что подчинялись приказу ротных командиров. К тому же они видели, как обошлись бунтовщики с их батальонным командиром, а поэтому спешили отомстить за него. А вскоре они получили другой приказ и бросились на мятежников со штыками наперевес. Александр, прятавшийся за углом дома, увидел, что в его сторону бегут два солдата с глазами, сверкающими лютой ненавистью к нему, их государю, и Александр догадался, что они бегут для того, чтобы убить его.
- Защитите!! - будто сам собой вырвался у него дикий, резкий крик. - Я царь ваш!!
- Не боясь, батюшка! Не выдам! - не поворачиваясь, крикнул поселянин, прицеливаясь, и когда облачко дыма было отнесено ветерком в сторону, Александр увидел, что один из солдат, уронив ружье, стоит на четвереньках и из пробитой груди струится на землю алая кровь.
- Не бось! - во второй раз сказал поселянин, принимая на штык своего ружья налетевшего на него солдата, но взявшийся Бог весть откуда третий служивый сходу вонзил в поселянина острие короткого тесака и тут же выдернул сталь из тела хрипящего, падающего навзничь бунтовщика, чтобы в следующее мгновенье замахнуться тесаком на Александра.
Никогда прежде на Александра не смотрели так злобно, никогда не собирались его убить, а поэтому теперь природа недавнего монарха отказалась было воспринимать и взгляд и жест солдата как сулящие ему немедленную смерть. Александр так и остался с опущенными вниз руками, даже не попытавшись поднять их, чтобы прикрыться, защитить себя. Но, видно, в серьезность намерений служивого верил тот человек, который откуда-то из-за спины Александра, громко крякнув, ткнул солдата в лицо прикладом ружья так сильно, что тот мгновенно осел, повалился на землю да так и остался лежать без движения. Еще не веря в то, что он находился на волосок от смерти, остолбеневший Александр был подхвачен под мышки чьими-то сильными руками, потом его ослабевшее тело с тем же кряканьем кто-то взвалил на плечи и понес в неизвестном направлении. Александр не имел сил сопротивляться, и скоро его довольно грубо бросили на что-то не слишком мягкое и накрыли чем-то тяжелым и не больно приятно пахнущим. Но вот застучали копыта лошадей, послышалось знакомое поскрипывание рессор и раздался голос Ильи:
- Ничо, ваше сыкородие! Улепетнем, пока они там друг дружку резать будут! Эх, втюхались в историйку - почище гомельской будет! А денжиц-то сколько сволочи той пораздавали - тьма тьмущая!
Александр, у которого колотились, как от озноба, зубы, не мог прийти в себя часа полтора. Накрытый медвежью полстью, он лежал на сиденье коляски, боясь высунуть голову, а Илья все погонял лошадей, стремясь увезти "господина капитана" подальше от места расправы с бунтовщиками. Наконец Александр выпростал из-под шкуры голову и слабым голосом сказал:
- Ильюшенька, не надо в Киев! Боюсь, что догонят меня, вернут, суду предадут. Поезжай окольными путями... в Новгород. В Юрьевский монастырь поступлю, архимандрит Фотий меня знает, любит. Он не выдаст...
- Как прикажете, ваше сыкородие! Наше дело кучерское, маленькое, Можно и в Новгород!
Натянул вожжи, останавливая тройку, а потом стал, цокая языком, поворачивать её.
8
ДЕЛА ГОСУДАРСТВЕННЫЕ,
НАИВАЖНЕЙШИЕ...
"Декабрь. Суббота.
В половине 7-го часа утра государь император отъезд изволил иметь с Каменного острова в Царское Село, по прибытии имел выход по саду пеша.
В исходе 2-го часа его величество изволил поехать в Павловск, где за обеденным столом изволил кушать, потом обратно имел отъезд из Царского Села на Каменный остров.
За вечерним столом их величества кушали во внутренних своих комнатах.
Воскресенье
Четверть 9-го часа утра государь император изволил поехать с Каменного острова на Царицын луг к общему разводу с генерал-адъютантом князем Волконским в коляске. По учинению оного возвратился обратно на Каменный остров. По прибытии в половине 12-го часа их величества имели выход через сад в сопровождении фрейлин княжны Волконской, Валуевой, Саблуковой в церковь к слушанию Божественной литургии, которую отправлял оной церкви священник с диаконом.
По возвращении из церкви их величествам представлены были в Малиновой комнате обер-камергером графом Разумовским мужеска пола особы: отставной вице-адмирал Боратынский. флигель-адъютант крон-принца шведского полковник барон Кошкуль, отставной лейб-квардии Семеновского полка полковник князь Броглио. А потом их величествам в оной же комнате имел счастие откланиваться Бухарский посланник Азимжан уминжанов со своею свитою.
За обеденным столом их величества изволили кушать в Столовой комнате в следующих особах в половине 3-го часа: великий князь Михаил Павлович, фрейлины Валуева, Волконская, Саблукова, генерал-от-инфантерии граф Милорадович, князь Лобанов-Ростовский, генерал-лейтенанты барон Розен, Сукин, Бороздин, генерал-майоры Храповицкий, Бистром, тайный советник князь Голицын, флигель-адъютанты Клейнмихель, князь Лопухин.
Пополудни в 6 часов государь император занимался от министров докладом в кабинете".
(из "Камер-фурьерского журнала")
... Еще до приезда в Петербург в обличьи императора Норов знал, что Аракчеев, кроме заведования военными поселениями, имел на своей шее дела всего государства. Министры и другие сановники приезжали к Алексею Андреевичу с докладами уже в четыре часа утра. Аракчеев ровно в четыре звонил в колокольчик, в его кабинет из прихожей заходил дежурный адъютант. "Позвать такого-то!", и в кабинет на цыпочках входил министр, думавший лишь о том, чтобы Бог уберег во время доклада от желания зевнуть. Приняв доклады от всех министров и сановников, подписав от имени царя проекты указов, Аракчеев составлял общий рапорт, после чего сам шел к императору с докладом. Всем было известно, что заниматься государственными делами подолгу Александр не любит и его устраивает такое положение дел, при которых тяжкий груз обязанностей по управлению страной висит на шее Аракчеева. Норов же, убедившись в том, что военные поселения отменять не стоит, решил уменьшить влияние Аракчеева на политику как внутреннюю, так и внешнюю тем, что мягко предупредил Алексея Андреевича о том, что доклады министров теперь будет принимать лично он. Аракчеев вновь прослезился, стал было уверять Норова в своей беззаветной преданности, однако Василий Сергеевич на сей раз слабинки не дал, сказав:
- Я верю тебе, только уж боле не изволь беспокоиться - министров выслушивать буду сам, а то мне вдруг показалось, что моя жизнь довольно праздна и пуста: парады, смотры, обеды, прогулки, снова обеды и опять прогулки. Наскучит - вновь передам тебе сию обязанность, а пока не обижайся.
В тот день, когда ровно в шесть часов пополудни Норов должен был принять министров впервые, он с самого утра ходил в приподнятом расположении духа. Сбывалось то, о чем местали члены тайных обществ, к чему стремились они, не боясь пролития крови, насилия, ломки всего старого, привычного.
"С сегодняшнего дня в стране будут совершаться перемены! - не мог успокоиться Норов. - Я, благородный и умный человек, изменю жизнь россиян к лучшему при помощи одних лишь умных и благородных указов. Разве когда-нибудь в прошлом приходил к власти человек, решивший всецело посвятить себя всеобщему благу страны, всех её сословий? Я такой человек и есть, и да поможет мне Господь Бог во всех начинаниях моих!"
Министр юстиции Дмитрий Иванович Лобанов-Ростовский, генерал-от-инфантерии и кавалер, был мужчиной средних лет с умнейшей лукавой улыбкой, прятавшейся в уголках тонких, чуть раздвинутых губ. Раскрыв кожаную тисненую папку, достал два листа бумаги с отпечатанным типографским способом текстом.
- Проекты двух указов, не изволите ли подписать, ваше величество? сгибаясь в пояснице, шепеляво проговорил министр, кладя на стол перед Норовым листки.
- А что здесь такое? - с лорнетом в руке, отодвигаясь от листков подальше, спросил Норов, и Лобанов-Роствоский струхнул - никогда прежде проекты подготовляемых им указов не проходили апробации на таком уровне.
- Дела пустяковые, ваше величество... - начал было министр юстиции, но Норов его строго прервал:
- Знай, что в делах, касаемых государсвтенных нужд, нет пустяков. Ну, прочти, что здесь написано!
Лобанов-Ростовский заметно дрожащим голосом прочел текст одного проекта.
- Так, - кивнул Норов, - о производстве пенсионов вдовам и детям умерших чиновников министерства?
- Точно так-с, ваше величество...
- Подпишу охотно, с подобного рода вещами мог бы и не ходить ко мне, хотя сие, конечно, не пустяк, не пустяк!
И Норов почерком Александра, владеть которым Василий Сергеич научился ещё будучи в Бобруйске, написал на проекте одобрительную резолюцию. Перешли ко второму указу, где предлагалось властям городов решать, какому виду казни подвергнуть преступника: или наказывать его публично, через палача, или при городских полициях, полицейкими служителями.
- Чего ж ты сей мерой хочешь добиться? - спросил Норов, не поняв важности нововведения и несколько раздраженный тем, что министр юстиции не принес ему ничего более существенного.
- Немалого, ваше величество! Некоторые виды воровства, за кои прежде подвергали публичному наказанию, при всеобщем смягчении нравов могут и не наказываться на площадях. Ворам, замечено, все равно, где их секут или клеймят - на людях или в тюрьмах, зато публика, особливо женщины и дети, во многих случаях будут избавлены от тягостного зрелища.
- Все сие верно, - хотел выглядеть Норов дотошным и внимательным, - да только не вижу в твоем указе руководства властям, по каким признакам одних воров считать достойными публичной казни, а каких сечь и клеймить в тюрьме.
- Сие определится по тяжести вины...
- Ах, так, - уже поднял перо Норов. - Что ж, может быть, ты и прав!
И два слова "Утверждаю. Александр" мгновенно явились на поле листка с проектом.
Когда Лобанов-Ростовский вышел в прихожую, пот крупными каплями стекал на шею с отлично выбритых и надушенных щек. Министр внутренних дел Василий Сергеевич Ланской, человек не столь ответственному посту новый, так и кинулся к министру юстиции:
- Что, Митя, беда?
- Беда, Вася, беда! - зашептал Лобанов-Ростовский. - Уж куда со "змеем" тяжко было, так уж знали, на что внимание обратит. Их же величество так и роет, так и роет. Истинно говорю, копает не зря! Или в отставку многих из нас отправить хочет, или снова затевает нечто, как при Сперанском было!
Ланской с видом крайней озабоченности покачал головой, незаметно перекрестился и двинул к дверям императорского кабинета.
- Что у тебя? - спросил Норов у Ланского, едва он вошел.
- Проекты указов по делам, что по-моему ведомству проходят.
- Ну, зачитай! Да помедленней, чтобы и мельчайшая деталь не ускользнула от меня! - потребовал Норов.
Оказалось, что министр внутренних дел пришел к государю тоже с сущими пустяками, которыми, понял сразу Норов, его можно было и не беспокоить. Требовалось утвердить указы об исправлении дорог в Санкт-петербургской губернии, и о воспрещении казенным крестьянам делить большие семьи на малые, а также об устройстве Ботанического сада на Аптекарском острове с наименованием его "императорский".
- Все это я, конечно, подпишу, но впредь приходи ко мне с делами более важными и неотлагательными, - желчно посоветовал Норов, чиркая пером на полях проектов, и когда Ланской, еле шевеля одеревенелыми ногами вышел в прихожую, к нему сразу же подошел министр финансов Егор Францевич Канкрин:
- Что же, их величество не в духе?
- Еще как не в духе, - вытирая платком пот, мрачно сообщил Ланской. Не нравится, когда по пустякам тревожат. Ты-то, Егор Францыч, не с ерундой к государю?
- Да в том-то и дело - взял с собой, что попроще - не хотел утомлять императора. Видать, промахнулся!
- Промахнулся, сие уж точно, - радуясь про себя, что не ему только доводится сегодня выслушивать царские выговоры, сказал Ланской и добавил: Не на пользу нам государева болезнь пошла. Сильно же он переменился. Эх, головы бы сохранить! Если уж самого "змея" от дел отстранил, с нами и вовсе царемониться не станет. Ну, иди Егор Францыч, испей чашу...
- Ну, а у тебя что? Указы? - уже вполне освоившись в деле приема докладов, вскинул Норов строгий взгляд на вошедшего Канкрина. - Докладывай!
И Канкрин, торопясь, дрожащими пальцами откинул верхнюю доску папки. Оказалось, что нужно подписать указ об уступке иностранцам пошлин на ввозимую в Россию соль, однако Норов, быстро смекнувший, что этой мерой в невыгоде окажется русское солеварение, очень довольный тем, что хоть здесь-то он может порадеть о благе отечества, решительно запротестовал:
- Нет. сей указ ты забери! Подписывать не стану! Я бы пошлины на иностранную соль ещё больше увеличил, а ты просишь уменьшить. Чьим интересам служишь, Канкрин?
Егор Францевич хотел было сказать, что он просит об уменьшении пошлин на иноземную соль потому, что собственной соли России не хватает, а поэтому она продается солепромышленниками по высокой цене, что невыгодно особенно простому люду. Но он отчего-то не сказал этого, а также не решился показать государю проект указа о сооружении в городе Ростове гостиного двора для ярмарки. И весь красный, вышел, пятясь, в прихожую, чтобы впустить в кабинет начальника Главного штаба генерал-майора Клейнмихеля, на которого Норов накричал, узнав, что тот принес ему на подпись указ об отпуске в каждую артиллерийскую роту ремонтных денег на тулупы и кеньги.* (сноска. Род валеной обуви.))
- Я, конечно, понимаю, генерал, что ты печешься о здоровье солдат, сказал Норов, несколько успокоившись, - но неужели монарх России обязан входить в такие мелочи? Впредь не изволь меня беспокоить такой пустяковиной!
- Слушаюсь, ваше величество, - раза три низко поклонился Клейнмихель прежде, чем за ним закрылась дверь.
Потом Норов, позвонив в колокольчик, вызвал камердинера и велел ему сказать всем, кто ещё дожидался аудиенции в приемной, что сегодня император докладов больше выслушивать не будет. Он не знал, с каким облегчением "император", отдав такой приказ, погрузился в раздумье: "Нет, при помощи таких указов, мелких и ничтожных по своему значению, я не сделаю Россию счастливой, не приведу народ к благоденствию! Завтра же я соберу Комитет министров и на его заседании сделаю заявление огромной важности. О, это заявление будет похоже на взрыв пудовой бомбы, и никто из министров не посмеет возразить мне! Я видел их сегодня - все они трусливы, ничтожны, каждый, уверен, видит, что из Белоруссии в Петербург возвратился под именем царя другой человек, самозванец, но ни у кого из этих блюдолизов не найдется мужества, чтобы арестовать меня, подвергнуть строжайшему допросу, а потом - казнить или заточить навек в каземате Петропавловской или какой-либо иной крепости! Завтра, завтра..."
"...А после сего государь император имел верховой выезд прогуливаться"
(из камер-фурьерского журнала)
Он ехал на вороном жеребце по хорошо очищенным от снега дорожкам парка, а подле него на холеной рыжей кобыле, в амазонке, отороченной мехом, с куньей пелериной на плечах, скакала фрейлина Лидия Саблукова, и её песочного цвета волосы, завитые старательно, искусно, подпрыгивали на плечах и спине. Норов давно уже заметил, что молоденькая, очаровательная фрейлина за столом или на прогулке порой бросает на него долгий, вопросительный, едва ли не требовательный взгляд, а поэтому, не понимая, в чем же дело, был до холодности вежлив с ней. А сегодня сама Елизавета Алексеевна упросила Норова взять с собою на конную прогулку по парку Лидию, утверждая, что та готова развлечь государя, уставшего после государственных дел, какой-то смешной историей, случившейся с ней, покуда он ездил "в свой" Бобруйск.
- Так что же это за история, сударыня, о которой вы хотели мне рассказать? - начал Норов по-французски, глядя только вперед, на дорогу.
- История? - удивилась Саблукова. - Ах да, эта история! Но я уже поняла, что она будет совсем не интересна для вашего величества, впрочем, могу и рассказать... Один влюбленный в даму кавалер покидает её ради очень важных дел. Она, бедняжка, тоскуя невыносимо, ждет его возвращения, и вот он приезжает. Там, вдалеке от нее, он заболел, его внешность сильно изменилась, но влюбленная дама нашла кавалера ставшим ещё более интересным - будто помолодевшим, не похожим на того, прежнего. Он стал стройнее, остроумнее, решительнее, но его, увы, уже не прельщает ложе любви - он предан государственным делам, даже не слышит вздохов бродящей вокруг него дамы, не замечает её бледности. И даме остается лишь одно - напомнить кавалеру о своей любви к нему, или... или искать покоя на две какого-нибудь пруда.
- Но, сударыня, - все ещё смотрел на дорогу Норов, - та дама забыла, что сейчас зима и все пруды подо льдом.
- О, не сомневайтесь, ваше величество! - мотнула кудрями фрейлина. - Я хорошо знаю ту даму - яд или кинжал вполне заменят ей пруд, правда, она ещё недеется...
- Пусть надеется, - кивнул Норов и с улыбкой посмотрел на Саблукову, завтра, после того, как кавалер уделит время важнейшему в жизни государству делу, он заглянет к той милой даме, если она на самом деле искренне говорит, что изменившаяся внешность кавалера её ничуть не пугает.
- О! - сорвался от восторга голос Саблуковой. - Совсем не пугает наоборот! А если кавалер заглянет в её спальню, то увидит её все в том же платье яблочного цвета, покрытом черным шантилли с вышитой на нем гирляндой смородины!