Карпущенко Сергей. Коронованный странник

   "Как, я ездил где-то, не зная, не желая знать, что в восьми верстах от Зимнего дворца есть лачуги бедняков, которые может смыть волна? Не я ли преступник? Не ко мне ли должна быть обращена ненависть этих бедняг?!"
   Так лихорадочно думал Норов, хотя рядом с каретой и грызя в возбуждении ногти. Он то смотрел на боровшихся со стихией людей, то закрыл глаза и уши, чтобы не видеть их смерти, не слышать их криков о помощи. А потом вдруг сам закричал, прсиедя на корточки в нелепой позе:
   - Боже! За мой грех караешь Ты их, невинных! Ну пощади же! Пощади!
   А потом, быстро впрыгнув в карету, прокричал вознике:
   - Гони! Гони! Бегу-у-у!
   Было 7 ноября 1824 года.
   4 апреля 1825 года Норов выехал в Варшаву, чтобы присутствовать на третьем сейме. К этому времени он заметно пополнел, был или чрезвычайно весел, или, наоборот, резок, раздражителен, в лучшем случае рассеян. В Варшаве, появившись перед делегатами сейма, он произнес фразу, поразившую и его самого своей смелостью: "Я сочувствую упрочению вашей конституции". Поляки рукоплескали. Норов был собой доволен, но не доволен поляками, когда узнал о наличии в Царстве тайных обществ. Выговорил на эту тему Константину, побрюзжал и отправился в обратный путь. Заехал в Ковно, в Ригу, в Ревель, был в Грузино у Аракчеева, в Новгороде, и в Юрьевском монастыре, где имел беседу с Фотием наедине. 13 июля возвратился в Царское...
   В тот же день получил из Грузино нагнавшее его письмо. Писал Алексей Андреевич, что-де некто Шервуд, унтер-офицер 3-го Украинского уланского полка, находящийся у генерал-майора Клейнмихеля, настойчиво добивается аудиенции. Аракчеев писал, что у Шервуда есть наисекретнейшие сведения о заговоре, направленном против императорской фамилии, но открыть их он сможет лишь в личном разговоре с государем.
   Норов мог бы и не принять этого Шервуда, потому как о заговоре ему было известно давно, но он не стал этого делать - заговор, рассудил он, спустя почти два года со дня "Бобруйской ночи" может относиться и к нему лично, а не к какому-то Александру Павловичу. А поэтому, попросту опасаясь за свою жизнь, которой последнее время он особенно дорожил, Норов отдал приказ Клейнмихелю прислать к нему унтер-офицера. В своем кабинете на Каменном острове Василий Сергеевич и принял Ивана Шервуда.
   Перед ним стоял белокурый молодой человек с благородными чертами лица, совсем не смущающийся, но сдержанный, правда, державший себя с достоинством, которое, видно, полнилось обладанием тайной, важной государю, что придавало Шервуду уверенности. Сам Шервуд давно уж посмеялся над тем порывом, заставившим его некогда броситься к ногам проезжего капитана, так похожего на государя императора. Теперь же он смотрел на пораженное оспой лицо стоявшего напротив человека и был уверен, что настоящий император и не мог выглядеть иначе, тем более после болезни, о которой говорили все.
   - Ну так что же, сударь, вы хотели мне сообщить? - по-французски спросил Норов, вдоволь насмотревшись на чистенького, умненького уланского унтера.
   - Ваше величество, только мои верноподданические чувства и заставили меня искать высочайшей аудиенции. Спешу вам сообщить, что в армии против вас заговор. Двенадцатого марта двадцать шестого года, как вам хорошо известно - начало празднований в честь вашего четверть-векового юбилея правления. Так вот, мне доподлинно известно, что когда вы, ваше величество, приедете на смотр третьего корпуса, вас убьют в день смотра. Этот план детище Пестеля, человека страшного, в руках которого весь корпус! Я знаю, что Пестель уже заготовил прокламации к войску и народу, и едва вас убьют, как полки корпуса пойдут на Киев и на Москву, где восставшие потребуют решительных преобразований России в духе планов Пестеля! Он уже наметил и физическое истребление всей царской фамилии! Ожидается, что к восставшим сразу же примкнут и гвардия, и флот! А вот и проект Пестеля. Мне удалось сделать копию с копии. Ознакомьтесь, ваше величество! Вы сами убедитесь, что я нисколько не преувеличил опасности! Молю вас, поверьте мне!
   - И Шервуд с поклоном протянул Норову тетрадь, Василий Сергеевич молча взял её, повертел в руках. Он хорошо знал Пестеля, представлял, что тот мог придумать ради того, чтобы увлечь офицеров идеями преобразования России и с помощью войск достичь высшей власти под видом диктатора, а поэтому читать проект бунтовщика ему не хотелось. Но вдруг Норов внезапно осознал, что ему грозит смертельная опасность, именно ему, не выполнившему обещаний, почившему на удобном царском троне.
   "Бежать! Бежать! - со страхом, который, возможно, впервые в жизни настиг его, подумал Норов, тиская в руке тетрадку. - Пестель сдержит свое слово, и если я даже и не приеду на смотр третьего корпуса, клинок его кинжала или пуля все равно отыщут меня когда-нибудь! А ведь я совсем не виноват перед заговорщиками! Ах, знали бы они..."
   - Благодарю вас, Шервуд, - самым искренним тоном сказал Норов, испытывая к молоду человеку настоящую приязнь и глубокую благодарность. Верьте, я не забуду вашего геройского поступка, ведь вы рисковали жизнью...
   Шервуд был тронут ласковым тоном человека, совсем не похожего на прежнего государя, но все-таки являвшегося им:
   - Ах, ваше величество! Да если бы у меня было три жизни, я бы все их отдал бы вам! Я, вступая в службу, давал присягу, клялся, обещал не щадить живота ради царя и отечества. Я и не мог поступить иначе!
   "Вот истинный друг, - с грустью подумал Норов, - возможно, мой единственный друг. Ну, не считая, конечно, преданного Аракчеева. И все же в нем есть что-то отталкивающее. Наверное, сидел вместе с заговорщиками, пил с ними чай, выведывал, а потом пошел да и донес на своих товарищей. Что же делать! Придется дружить с подлецами, если друзья грозят смертью. Ну до чего же гадко на душе!"
   И Норов поспешил распрощаться с Шервудом, хоть и сделал это крайне вежливым и любезным образом.
   - Милый мой, тебе нужно развлечься. - Сказала как-то раз Елизавета перед сном. - Скука и ипохондрия запечатлелись на твоем лице и без того мало привлекательном.
   - Я только и делаю, что развлекаюсь, - раздраженно отозвался Норов, снимавший в это время панталоны. - Я соскучился по делу, настоящему делу, вот в чем причина моего дурного настроения!
   Он сказал неправду, и Елизавета уловила фальш:
   - Ах, оставь, пожалуйста! Развейся, проветрись - и скуку как рукой снимет. Не начинать же тебе вновь играть во всякие реформы? Слушай, давай устроим при дворе маскарадный бал, пригласим городскую знать, даже небогатых дворян. Развлечемся, а заодно дадим людям повод считать тебя либералом. Знаешь, я уже придумала костюм - являюсь на маскарад в наряде баядерки!
   - А я в суконной куртке каторжника, с кандалами на руках и ногах! мрачно пошутил Норов.
   - Что ж, тебе пойдет! - весело отозвалась императрица. - Только не забудь клеймо на лоб поставить. Ну, так устраиваем маскарад?
   Предъявляя загодя распространенные билеты, публика в маскарадных костюмах входила в Зимний дворец с Иорданского подъезда, и к восьми часам вечерам Георгиевский зал и прилегающий к нему залы гудели разодетой толпой гостей, на хорах гремел оркестр, но танцы ещё не начались - бал должны были открыть государь и государыня, а поэтому гости забавляли себя беседой, шампанским и лимонадами, разносимыми ливрейными лакеями. Но вот распахнулись двери, и в зале появились державные хозяева. Он - в домино, она - как и приличествует баядерке, в шароварах и в короткой курточке, открывавшей живот. Поклонились гостям, те поклонились императору и императрице, оркестр грянул польский, и бал-маскарад начался. Протанцевав с Елизаветой полонез, Норов быстро удалился в свои покои, чтобы переодеваться. Он уже был рад случаю, вручавшему ему возможность под прикрытием маски походить среди веселящихся людей, послушать их разговоры. Он, мнительный и боязливый, дрожал от предвкушения, когда, напоенный чужими тайнами, он станет властелином душ своих подданных. Вскоре Норов уже вернулся в зал, но теперь на нем был костюм Скарамуша, и никто не мог увидеть его рябое лицо под достигшей подбородка маской.
   Он стал прохаживаться в толпе гостей, пивших вино, поедавших пирожные, над его головой летели ленты серпантина, падали на плечи, откуда-то сверху сыпалось конфетти, несколько раз Норова сильно толкнули пробегавшие гости в костюмах чертей, многие маски развязно, надрывно смеялись, полагая, видно, что под маской в царском дворце можно делать все, что угодно, и Норов, понимая, что такое поведение льстит тщеславию ничтожеств, проходил мимо них поскорее. Но вот он научился выделять из шума обрывки разговоров. Беседовали, к примеру, две дамы - "королева" и "фея".
   - Ну, милочка, - говорила негромко "королева", - с голым животом императрице на люди выходить - моветон, страшный моветон!
   - Я бы с тобой согласилась, дорогая, - язвительно отвечала "фея", если бы не знала наверняка, что её величество беременна и живот своей показывает нарочно, чтобы все видели и завидовали ей! А то что бы старым, дряблым пузом похваляться?
   К разговору присоединился мужчина в костюме испанского гранда:
   - Истинная правда, что Елизавета чревата! Царь же только и ждет появления на свет наследника, хоть он и не от него, да-с! Родится мальчик, и Александр Павлович уйдет в монастырь. Мне сам принц Оранский недавно передавал, что царь-де ещё весной в разговоре с ним сказал: "Уйду с престола, в частную жизнь уйду, только вот Елизавета разродится!" Такие вот, барыни, дела-с!
   - Но весной, - заметила "королева", - государыня ещё не могла быть беременной!
   - С чего бы это не могла? - удивился "гранд". - Вполне могла! Взгляните на её брюхо - выпирает!
   Норову стало до того гадостно на душе, что он поспешил отойти от говорящих, но вдруг он услышал, как кто-то говорил с восточным акцентом:
   - Я зарэжу рябого, кинжялом зарэжу вот этим! Слово своего держать не умеет - коварный!
   Норов резко обернулся, с испугом взглянул на говорившего - черкес в чекмене с серебряными газырями и в папахе, с лицом, закрытым черной бархатной маской, вынимал и снова впихивал в ножны громадный кинжал, а его собеседник, "тореадор", согласно кивал и говорил:
   - Кинжалом мало, дорогой! Я бы его здесь же на балу протнул своей шпагой! Будет знать, как обманывать честных людей! Давай, пойдем искать его. Заколем под шумок - никто и не разберется, в чем дело, отчего человек упал!
   Норов, уверенный в том, что речь ведут о нем, в ужасе отпрянул. натолкнулся спиной на кого-то старичка с фальшивой бородой колдуна, тот упал, завизжал от страха и боли. Норов увидел, что многие повернулись к нему, даже те, с кинжалом и шпагой. Сквозь вырезы в масках, он видел, на него смотрели негодующие, ненавидящие глаза. "Черкес" пошел к нему, "тореадор" - за ним следом! Возможно, они шли и не к нему, а чтобы только помочь старику-колдуну подняться, но Василий Сергеич был уверен, что они набросятся на него с оружием, пронзят его тело. Он, успевший позабыть, что когда-то словно воевал с французами, имеет золотую наградную шпагу, издал дикий вопль, вопль ужаса и, расталкивая гостей, бросился прочь, лишь бы поскорее спасти себя, затеряться в толпе, укрыться в своих покоях.
   - Караул! - бежал и кричал он. - Лейб-гренадеры! На помощь!
   - Гости, думая, что кто-то из их числа или внезапно сошел с ума, или залил за ворот лишку, старались освободить дорогу человеку с петушиным пером на берете и с деревянной кривой шпагой у бедра. А Василий Сергеевич, добежав до своих покоев, весь дрожащий, со стучащими зубами, трясущимися пальцами запер дверь на ключ и, забывая снять маску, бросился к постели, забрался под одеяло и накрылся им с головой. Он долго не мог успокоиться, ему слышались долетающие из-за двери чьи-то злые голоса, угрожавшие ему, но постепенно дрожь унялась, Норов перестал скрипеть зубами, сердце забилось ровно, и только горечь на душе, нестерпимая, тлетворная, жгла его долго, а губы выговаривали сами собой:
   - Не по твоей голове Мономахова шапка, Вася! Эх, не по твоей!
   30 августа царь посетил Александро-Невскую лавру. Долго молился у раки с мощами святого благоверного князя, Александра, во время молебна, замечали многие, плакал. Потом зашел в келью почитаемого в монастыре схимника, немного поговорил с ним, постоял рядом с гробом, что служил ему постелью. 1 сентября он выехал из Петербурга на юг России, что предпринималось якобы ради здоровья Елизаветы, а когда князь Голицын, осведомленный насчет духовной Александра, намекнул ему о том, что при продолжительном отсутствии царя нельзя акты о престолонаследии держать необнародованным, Норов лишь тихо сказал:
   - Положимся в этом на Бога!
   15
   ЦАРЬ - ПОЛИЦЕЙСКИЙ
   Покуда Александр добирался из Новгорода в Петербург с купеческим обозом, его неотвязно мучила мысль: зачем он едет в столицу и что он там станет делать?
   "Если уж еду в Петербург, - размышлял он, - значит, нужно воспользоваться этим в полной мере. Страной правит капитан Норов, это понятно, но никаких реформ не проводит и, видно, упивается властью. Нужно отнять у него власть, чтобы искоренить в стране зло, но разве Норов покинет престол добровольно? Разумеется, нет. Тогда придется всем объявить, что он - самозванец, поднимется скандал, многие сановники будут опозорены, великие князья, Елизавета, маман - тоже. Я сам буду опозорен, потому что выяснится, как Норов получил власть и всю страну на почти двухлетний срок. Нет, это не годится, не годится! Попробую договориться с Норовым по-хорошему, припугну его разоблачением - нет, опять не то: как же появиться во дворце в своем настоящем обличии? Норов - с оспинами, а я - без. Обратиться к Виллие, чтобы и он меня заразил? Нет, чепуха какая-то! Я бред несу..."
   Теряясь от мучивших его противоречивых мыслей и порывов, Александр не заметил, как подъехали к заставе Петербурга. Купцы его ссадили, сказав, что теперь ему с ними не по пути, один, сжалившись над оборванным и затасканным костюмом барина да и в благодарность за кое-какую работу, которую делал Александр в пути, - распрягал и запрягал лошадей, поил их, - вручил ему серебряный рубль, сказав:
   - Вот тебе целковый. Пуговиц к шинелке купишь, картуз какой... Ну, прощевай, да с голоду, смотри, не окочурься. Да и холода недалече...
   Потом махнул рукой - к чему-де это говорю? - да и погнал свой воз вслед за уже отъехавшими товарищами. Александр же послушал доброго купца купил и пришил к шинели недостающие пуговицы, у старьевщика за тридцать копеек приобрел старенькую фуражку, не офицерскую, но издалека похожую на ту, что надел он ещё в Бобруйске. Был конец сентября, погода стояла теплая, но Александр застегнул шинель до подбородка, чтобы не был виден его поношенный сюртук. Поев на пятиалтынный в дешевом трактире, побрел в центральную часть города, хоть и не знал вовсе, зачем он идет туда - ноги так и несли его.
   Пришел на Дворцовую площадь, посмотрел на развод караула, но остался равнодушен, видя строгие и слаженные перестроения военных. Вся эта красота показалась ему сейчас ненужной и пустой забавой. Обошел вокруг своего двора, двинулся по набережной в сторону Летнего сада. Все в Петербурге, замечал Александр, осталось прежним, кроме, пожалуй, большого числа нищих попрошаек да пьяных, которых прежде он совсем не видел. Прошел вдоль решетки сада, приблизился к воротам, хотел было зайти и прогуляться по желтым осенним аллеям, но его остановил чей-то строгий приказ:
   - Билет соизвольте взять!
   - Какой... билет? - ошарашенно посмотрел Александр на стоявшего в воротах человека в бедной чиновничей шинели, красный нос которого свидетельствовал о пагубной страсти стража.
   - Какой-какой! - передразнил Александра чиновник, и глаза его воровато забегали. - За вход заплатите: с дам и господ - по гривеннику брать велено, с детей и прочих мещан - пятак-с. С вас, вижу, гривенник. Извольте заплатить!
   Вход в Летний сад при Александре был свободным, и новшество, скорее, не удивило, а сильно разозлило его, да и плутоватый вид стража вызывал подозрения.
   - Как платить?! - неожиданно громко прокричал Александр. - С каких это пор? Не стану платить! Пусть мне вначале сам обер-полицмейстер о том сообщит. Кто это распорядился публику в Летний сад по билетам пускать? Говори, кому подчиняешься!
   Слова эти вырвались у Александра невольно. Если бы у него в кармане не болтался один лишь двугривенный, а было, по крайней мере, рублей пять, Александр безоговорочно отдал бы требуемые деньги, теперь же ему было просто жаль Гривенника. Привратник же, скривив лицо в досадливой гримасе, быстро посмотрел по сторонам, зашептал:
   - Ваше высокоблагородие, чего шуметь-то? Для чего гуляющую публику беспокоить? Гривенника, что ли, жалко? Ну так проходите и так, пропускаю, только ораь-то не надобнос-с!
   - Как не надобно?! - не на шутку разошелся Александр, поняв, что чиновничек решил немного подзаработать и встал в воротах самозванным образом. - Мзду в свой карман берешь?! Да я тебя, каналья ты этакий, в полицию сейчас отведу, чтоб не самоуправничал! - И Александр, крепко ухватив лже-привратника за шиворот шинели, закричал призывно: - Полиция! Полиция! Сюда!
   Офицер и два полицейских унтера, заслышав крик, уже спешили к воротам и глубины сада, а Александр все таскал перепуганного насмерть чиновника за воротник, у того с головы слетела фуражка, волосы растрепались, и руки выпали билеты, дававшие право гуляющим посетить парк, а самому чиновнику возможность пообедать в кухмистерской с бутылкой поддельного бургундского.
   - Вот, господин поручик! - заговорил Александр, обращаясь к полицейскому, когда он подошел. - Деньги незаконно за вход берет! Это же самоуправство, воровство! Нельзя такое терпеть!
   Полицейский сделал страшное лицо, приставил кулак к носу чиновника, зашипел:
   - Жеребятьев, сучий послед! Я ли тебя не предупреждал? ты же клялся мне!
   - Ваше благородие! - заскулил чиновник. - Да вы же сами...
   - Что сам, что сам? - заорал полицейский, не обращая внимания на удивленных криком прохожих. - В тюрьме сгною! - И тут же приказал унтерам: - Взять сего под арест! В съезжую его!
   Потом смерил взглядом Александра с головы до ног:
   - А вы, сударь, кем будете? Чем засвидетельствуете свою личность?
   Отпускной билет, истасканный и кое-где даже рваный, так и покоился в кармане сюртука, и Александр немедленно его извлек.
   - Так, - прочел полицейский, - отпускной билетик-то ваш, господин капитан, уж просрочен. Сие, конечно, благородно, то, что вы за правое дело вступились, но вынужден вас препроводить на гауптвахту. Там разберутся. Следуйте за мной...
   Александр шел рядом с полицейским по аллее сада не без радости. Где бы ночевал он сегодня, если бы не такая неожиданная оказия? Правда, он побаивался лишь одного: если его отошлют в полк, то там непременно увидят, что из отпуска возвратился не Василий Норов, а какой-то неизвестный. Но вот подошли к зданию гауптвахты, до которого от Летнего сада было рукой подать. Офицер передал его дежурному майору, и седовласый, строгий служака долго отчитывал Александра как за то, что он не явился в указанный срок в свой восемнадцатый егерский, так и за безобразный внешний вид.
   - Позорите русскую армию, господин капитан! - сказал он напоследок. Ну, посидите в одиночной камере ден так с десять - поумнеете! Ступайте следом за конвойном - он отведет вас в ваше новое жилище. Приятных сновидений!
   Прошли три дня, пять, семь, а на восьмой заскрипел замок, окованная железом дверь отворилась, и в камеру, сразу наполнив её ароматом дорогих духов, чуть пригибаясь, будто не хватало места, вошел горбоносый, красивый генерал, и Александр сразу же узнал в нем графа Милорадовича! Поднявшись с койки, Александр встал перед военным генерал-губернатором Петербурга, который долго и пристально смотрел на него, то поднимаясь на носки, то вновь опускаясь на пятки, причем сапоги его сочно скрипели. Но вот Милорадович заулыбался и сказал:
   - Да что мы стоим? Присядем вместе на вашу койку да поговорим. - Сели, и граф сказал: - Плохо ваше дело, капитан. И так уж вам государь от щедроты души предоставил двухгодичный отпуск, вы же не явились к сроку в свой полк, имеете какой-то затрапезный, вульгарный, я бы сказал, вид. Вы что, видно, пропили все имущество?
   - Никак нет, ваше сиятельство, - находя неизъяснимое удовольствия от разговора с честным человеком, героем войны, покачал головой Александр. - В пути со мной случилось много неприятностей. Меня разорили... русские нравы.
   - Ах да! - понимающе кивнул Милорадович. - Наверное, именно поэтому вы так горячо восстали против злоупотреблений, замеченных вами у ворот Летнего сада. Что ж, благородное сердце - великая редкость в наше испорченное время. А посему я вот что имею вам предложить. - Граф легким движением провел рукой по густым, кудрявым, хоть и с легкой сединой, волосам. - Вот что... Семи понимаете, что неявка в полк из отпуска - провинность немалая, но я бы мог и вовсе затереть её, написав командиру полка. Но, но... не напишем ли мы полковнику, что вы и вовсе уходите в отставку, по семейным, так сказать. обстоятельствам?
   - К чему же это, ваше сиятельство? - недоумевал Александр.
   - К тому, что вы сильно нужны мне, господин Норов.
   - В каком же качестве я могу быть вам полезен?
   Милорадович поднялся и едва не уперся головой в потолок камеры:
   - Вы мне нужны в качестве... тайного агента. Разве вы не слышали, что граф Милорадович возглавляет свою, особую полицию?
   Негодование мгновенно сковало мышцы лица Александра:
   - Вы предлагаете мне стать шпионом, соглядатаем? Мне, прирожденному дворянину, офицеру?! Не оскорбляйте меня, ваше сиятельство, иначе... иначе я попрошу вас покинуть эту комнату!
   Милорадович не обиделся. Он снова уселся на койку, весело посмотрел на Александра.
   - И этот пыл тоже делает вам честь, капитан. Но к чему мальчишечкая вспыльчивость? Разве у меня вы не станете заниматься тем же, чем занимались в армии - заботой по охране безопасности державы? На полях сражений вы деретесь с врагом явным, здесь же, в Петербурге - с тайным и куда более опасным неприятелем. Страна проедена язвой беззакония, мздоимства, открытого воровства, и, главное, общественная мораль далека от совершенства. А где поражена нравственность общества. там ищи и откровенное зло, ибо от порчи нравов проистекают все беды России да и любой другой страны. Вы сказали "шпион"? Нет! Незаметный ратоборец на поле брани со злом! Именно, незаметный, а то как же подойти к змее, свернувшейся где-нибудь в укромном месте, чтобы убить гада, грозящего своим жалом? Вы же со своим чувством справедливости, со своей... невидной, скажу прямо, невзрачной внешностью, и будете этим незаметным для врагов борцом со злом. Соглашайтесь, капитан! Оставьте предубеждения, созданные в обществе против агентов полиции, в обществе, покрытом плесенью разврата и злокозненности. Ну же, ну?!
   Милорадович говорил это с горящими глазами, и, казалось, нос его стал ещё более горбатым, и все лицо графа, негодующее и победоносное, ещё более выделялось своим орлиным профилем.
   "Но ведь граф говорит как раз о том, о чем и я так долго думал! закипело в сердце Александра. - Что я потеряю, став слугой закона под маской неприметного для зла полицейского? Корону мне уже не вернуть, зато я верну себе власть над людьми. Я знаю, какими полномочиями обладает тайный агент полиции, а поэтому убью сразу двух зайцев: стану содействовать искоренению злонравия и в то же время буду ощущать себя парящим над людьми. Должность тайного агента откроет мне замки всех домов, то, что было сокрыто от меня, когда я царствовал, - семейные, глубоко личные тайны, даже помыслы людские, тайники их помыслов, побуждений, - станет явным. Я верну себе власть над всеми, включая графа Милорадовича, потому что власть закона сильнее всякой прочей власти!"
   - Ну же, ну?! Вы согласны? - нетерпеливо повторил вопрос военный губернатор.
   - Согласен! - решительно кивнул Александр.
   - Прекрасно! - сказал граф. - Ну, так сразу к делу... Вы французским хорошо владеете? - спросил Милорадович по-французски.
   - Не хуже, чем русским. Едва ли не с пеленок меня учили говорить на этом языке, - так же, по-французски отвечал Александр.
   - Это как раз то, что мне нужно, - удовлетворенно улыбнулся военный губернатор. - Итак, Василий Сергеич, едва я уйду, вас освободят и офицер, согласно моему приказу, отведет вас на квартиру, где вы будете жить...
   - Однако, - усмехнулся Александр, - вы, понимаю, были заранее уверены, что я не откажусь.
   - Признаться, я был уверен. Ну так вот. Возьмите эти триста рублей, Милорадович вынул из кармана деньги и подал их Александру, - и приоденьтесь. Купите фрак пошикарней и все, что необходимо, чтобы казаться совершенным бездельником и денди.
   - И что ж потом?
   - Потом? - заиграло красиво лицо Милорадовича. - Потом вы пойдете в гостиницу Демута, что на Мойке, и поселитесь в номере, уже снятом для вас. Номер этот соседствует с комнатой, где живет один французик, выдающий себя за доктора философии, хотя, как я знаю, он такой же философ, как я - конюх. Многие иностранцы, надеясь на крупный куш, приезжают в наше отечество под видом знатоков разных искусств и наук, но на самом деле они не более, чем фигляры и шарлатаны. Так вот сей мусью Плантен сильно интересует меня... Милорадович потер ладонью о ладонь.
   - И чем же, посмею спросить, он вас так заинтересовал? - зажегся невольно Александр, а военный губернатор, придвинувшись к нему поближе, игриво зашептал: - А вот чем... Одна юная особа, дитя почтеннейших родителей, существо домашнее и в высшей степени комильфотное, оказалась в положении весьма интересном, н-да! Когда же родители приступили к ней с угрозами и увещеваниями, выяснилось, что она была соблазнена некиим французом, но это было бы полбеды... Девица наотрез отказалась говорить, при каких обстоятельствах совершилось сие... соитие, но почтенные родители по двум-трем словам, слетевшим с её уст, догадались о чем-то страшном и уж вовсе неприличном. Дитя была обесчещена не одним французом, а... побывала в целом обществе...