Брайану Пейджу истец начинал нравиться.
— Возьмем детей поменьше, которые жили по соседству, — продолжал Марри. — Например, нынешнюю леди Фарнли, которую я знал как маленькую Молли Бишоп. Если вы Джон Фарнли, вспомните, какое прозвище вы ей дали?
— Цыганка, — мгновенно ответил истец.
— Почему?
— Потому что она была загорелой и всегда играла с детьми из цыганского табора, который обычно стоял на другой стороне Ханджинг-Чарт. — Взглянув на разъяренную Молли, он чуть заметно улыбнулся.
— А мистер Барроуз, присутствующий здесь, — какое прозвище вы дали ему?
— Ункас.
— Почему?
— В любой шпионской игре или подобной забаве он мог бесшумно пролезть сквозь кустарник.
— Спасибо. А теперь вы, сэр. — Марри повернулся к Фарнли и посмотрел на него так, словно собирался попросить его поправить галстук. — Я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я играю в кошки-мышки. Поэтому к вам у меня только один вопрос до того, как я начну снимать отпечатки пальцев. От этого вопроса фактически будет зависеть мое личное суждение — предваряющее доказательства отпечатков пальцев. Вопрос такой. Что такое «Красная книга Аппина»?
В библиотеке было почти темно. Жара была еще сильной, но уже чувствовался предзакатный легкий ветерок. Он шевелил ветви деревьев и створки окон. На лице Фарнли появилась зловещая, довольно неприятная улыбка. Он кивнул. Вынув из кармана записную книжку и маленький позолоченный карандаш, он вырвал листок и что-то на нем написал. Сложив листок, он подал его Марри.
— Это меня никогда не интересовало, — сказал Фарнли и добавил: — Ответ правильный?
— Правильный, — согласился Марри, посмотрев на истца. — А вы, сэр, не ответите ли на тот же вопрос?
Сначала истец, похоже, колебался. Его взгляд останавливался то на Фарнли, то на Марри, но выражения его лица Пейдж понять не мог. Он без слов категорически потребовал записную книжку и карандаш, и Фарнли протянул ему их. Истец написал несколько слов, вырвал лист и протянул его Марри.
— А теперь, господа, — сказал Марри, вставая, — я полагаю, можно снимать отпечатки пальцев. У меня здесь «Дактилограф», конечно довольно старый, но ничего. Вот чернильная подушечка, а вот две белые карточки. Позвольте только… можно включить свет?
Молли прошла по комнате и прикоснулась к электрическому выключателю возле двери. В библиотеке стоял канделябр на чугунном треножнике, в который некогда устанавливали свечи. Теперь свечи заменили маленькими электрическими лампочками, некоторые из них перегорели, поэтому свет в комнате не был слишком ярким. Сияние огоньков маленьких лампочек отражалось в оконных стеклах; старые книги на полках имели довольно зловещий вид. Марри разложил на столе свои принадлежности. «Дактилограф», к которому были прикованы взгляды всех присутствующих, представлял собой хрупкую маленькую книжечку в истончившемся от времени сером бумажном переплете, на котором красными буквами было написано название, а под ним красовался большой красный отпечаток.
— Старый друг, — сказал Марри, похлопывая по ней. — Итак, господа! «Свитые» отпечатки лучше, чем плоские; но я не принес валик, потому что хотел воспроизвести те самые условия. Мне нужны отпечатки пальцев только левой руки — здесь для сравнения имеется только ее отпечаток. Вот тут у меня носовой платок, смоченный бензолом, он нужен для того, чтобы смыть остатки пота. Воспользуйтесь — им. Потом…
Все было сделано.
У Пейджа душа ушла в пятки, он сам не мог сказать почему. Но все пребывали в каком-то неестественном возбуждении. Фарнли зачем-то настоял на том, чтобы перед снятием отпечатков пальцев закатать рукав, словно у него собирались брать кровь. Пейдж с удовольствием отметил, что оба адвоката разинули рты. Даже истец проворно воспользовался носовым платком, прежде чем наклониться над столом. Но самое большое впечатление на Пейджа произвела уверенность обоих участников спора. В голове у Пейджа мелькнула бредовая мысль: «А что, если у обоих окажутся одинаковые отпечатки пальцев?»
Он вспомнил, что шансы на это были один к шестидесяти четырем тысячам миллионов. Все равно никто не дрогнул и не закричал перед началом испытания. Никто…
У Марри была плохая авторучка. Она царапала, когда он писал имена, маркируя внизу каждую белую (неполированную) карточку. Затем он аккуратно высушил их, пока участники спора вытирали пальцы бензолом.
— Ну? — спросил Фарнли.
— Будьте настолько любезны, дайте мне четверть часа для работы. Простите меня за медлительность, но я не хуже вас понимаю важность этого дела.
Барроуз прищурился:
— Но не можете ли вы… не скажете ли вы нам?…
— Мой дорогой сэр, — прервал его Марри, нервы которого явно были напряжены до предела, — вы считаете, что одного беглого взгляда на эти отпечатки достаточно, чтобы их сравнить? Особенно с отпечатками пальцев мальчика, сделанными потускневшими чернилами двадцать пять лет назад? Их придется сравнивать по нескольким параметрам. Это можно сделать, но четверть часа, уверяю вас, — весьма скромное требование! Удвойте это время, и вы будете ближе к истине. Ну как, я могу приступить?
Истец тихо хихикнул.
— Я этого ожидал, — сказал он. — Но я предупреждаю вас, что это неразумно. Я чувствую запах крови. Вы будете убиты. Нет, я не сержусь, вы, как и двадцать пять лет назад, наслаждаетесь ситуацией и собственной важностью.
— Не вижу здесь ничего смешного.
— А здесь и нет ничего смешного. Вы сидите в освещенной комнате, окна которой выходят в темный, густой сад, где ветер дьявольски шелестит листьями деревьев. Будьте осторожны!
— Что ж, — ответил Марри со слабой улыбкой, скрывавшейся в его усах и бороде, — в таком случае я буду особенно осторожен. Самые нервные из вас могут понаблюдать за мной из окна. А теперь простите.
Они вышли в коридор, и он закрыл за ними дверь. Все шестеро остановились и оглядели друг друга. В длинном пустом коридоре уже был включен свет; Ноулз стоял у двери столовой, расположенной в новом крыле. Молли Фарнли, покрасневшая и напряженная, старалась говорить хладнокровно.
— Вы не думаете, что нам стоит слегка перекусить? — предложила она. — Я приказала приготовить холодный ужин. В конце концов, что нам мешает вести обычный образ жизни?
— Спасибо, — с облегчением произнес Уэлкин, — я бы с удовольствием съел сандвич.
— Спасибо, — отказался Барроуз, — я не голоден.
— Спасибо, — присоединился к хору истец. — Приму я предложение или откажусь, это будет истолковано одинаково плохо. Я, пожалуй, выйду на воздух и выкурю длинную крепкую черную сигару; а кроме того, надо ведь убедиться, что с Марри ничего не случилось!
Фарнли промолчал. Как раз за его спиной в коридоре была дверь, выходящая в ту часть сада, вид на которую открывался из окон библиотеки. Он долгим и пристальным взглядом окинул своих гостей, затем открыл стеклянную дверь и тоже вышел в сад.
Таким образом, Пейдж, в конце концов, оказался в одиночестве. Единственным человеком, который находился в поле его зрения, был Уэлкин: он, стоя в тускло освещенной столовой, очень спокойно поглощал сандвичи с рыбным паштетом. Пейдж взглянул на часы: двадцать минут десятого. Немного поколебавшись, он последовал за Фарнли в приятную прохладу сада.
Эта часть сада была отгорожена от мира с одной стороны новым крылом дома, а с другой — высокой тисовой изгородью и представляла собой овал примерно в восемьдесят футов длиной и сорок футов шириной. С узкой стороны овала из окон библиотеки сквозь тисовые деревья пробивался слабый, неровный свет. В столовой, расположенной в новом крыле, тоже были стеклянные двери в сад, а над ними находился балкон и окна спальни.
Вдохновленные примером короля Вильгельма Третьего, Фарнли в семнадцатом веке начали разбивать регулярный сад наподобие сада в Хэмптон-Курт. Широкие песчаные тропинки, окаймленные тисовым кустарником, пролегали между деревьями, высаженными в строгом порядке. Кустарник доходил человеку до пояса, и в целом сад напоминал лабиринт. Ориентироваться в нем можно было без труда, но Пейдж считал, что он как нельзя больше подходит для игры в прятки. В центре сада была оставлена большая круглая поляна, огороженная розовыми кустами, а в середине ее был вырыт пруд, футов десяти в диаметре, огороженный низким парапетом. В сумерках сад освещался фонарями, и их свет, сливаясь со светом вечерней зари, придавал саду таинственное очарование. И все же по непонятной причине Пейдж никогда не испытывал к этому саду нежных чувств.
С этими мыслями пришли и другие, более неприятные. Беспокойство Пейджа вызывал не этот сад — нагромождение деревьев, кустарников и цветов. Его, как и всех, кто находился в данный момент в этом освещенном саду, волновало лишь одно: что происходит в библиотеке. Конечно, было абсурдно предполагать, что с Марри может произойти что-то нехорошее. Так дела не делаются, это не выход; и лишь гипнотическая личность истца могла возбудить такие мысли.
— Однако, — произнес почти вслух Пейдж, — по-моему, мне следует прогуляться под окнами и понаблюдать.
Он так и сделал: резко повернув назад, он пробормотал ругательство, потому что заметил еще одного наблюдателя. Он не понял, кто это, так как тот прятался за буком у окна библиотеки. Но за стеклом он увидел Кеннета Марри, сидевшего спиной к окну. Пейджу показалось, что тот только сейчас открывает сероватую книжечку.
Удивительно!
Пейдж быстро отошел и направился обратно в прохладу деревьев. Он обогнул круглый пруд, взглянув на единственную яркую звезду, поэтически названную им Маделин Дейн, которая сияла над трубами нового крыла. Шагая по лабиринту тропинок, он все больше погружался в лабиринт своих мыслей.
Так кто же все-таки обманщик? Фарнли или другой? Этого Пейдж не знал; за последние два часа он столько раз менял свое мнение, что больше не хотел гадать. А еще в мозгу назойливо звучало имя Маделин Дейн…
В этой стороне сада росли лавровые кусты, закрывающие каменную скамью. Пейдж сел и закурил. Как можно честнее прослеживая ход своих мыслей, он признался себе, что обижен на мир отчасти потому, что слишком уж часто ему напоминают о Маделин Дейн. Маделин, чья светлая и тонкая красота напоминала о ее происхождении, была женщиной, занимавшей немалое место в мыслях Пейджа. Он думал о ней больше, чем следовало, по мере того как медленно, но верно превращался в сварливого холостяка.
Вдруг Брайан Пейдж вскочил со скамьи, забыв о браке и о Маделин. Его встревожили негромкие звуки, доносящиеся из-за темных, низких кустов. Послышались хрипы, шарканье ног, удары и, наконец, всплеск.
Какое-то мгновение ему не хотелось даже двинуться с места.
На самом деле он не верил, что в саду что-то произошло. Он просто не мог в это поверить, но тем не менее, бросил сигарету, придавил ее каблуком и почти бегом направился к дому. Он уже был недалеко от него, но дважды повернул неверно. Незнакомое место показалось ему пустынным, и вдруг он увидел высокую фигуру Барроуза, идущего к нему навстречу, и луч фонарика, светящего сквозь кусты и бьющего ему в глаза. Когда они подошли друг к другу и Пейдж увидел лицо Барроуза, выхваченное лучом из темноты, прохлада и ароматы сада вдруг стали ему безразличны.
— Итак, это произошло! — констатировал Барроуз.
Пейдж почувствовал легкую тошноту.
— Я не знаю, на что ты намекаешь, — солгал он, — этого не могло случиться!
— Я просто констатирую факт, — терпеливо, но испуганно ответил побелевший Барроуз. — Пойдем скорее, поможешь мне вытащить его! Не могу поклясться, что он мертв, но он лежит в пруду лицом вниз, и я совершенно уверен, что…
Пейдж посмотрел в сторону пруда. Он не мог разглядеть его из-за густых кустов, но отчетливо увидел заднюю часть дома. Из окна освещенной комнаты, что находилась над библиотекой, высунулся Ноулз, а на балконе своей спальни стояла Молли Фарнли.
— Говорю тебе, — настаивал Пейдж, — никто не посмел бы напасть на Марри! Это невозможно! Это абсурд! Да и вообще… что делал Марри в саду?
— Марри? — спросил Барроуз, глядя на него. — Почему Марри? Кто хоть слово сказал о Марри? Это Фарнли, приятель! Джон Фарнли! Когда я туда подошел, все уже было кончено! Боюсь, что сейчас уже слишком поздно!
Глава 6
— Возьмем детей поменьше, которые жили по соседству, — продолжал Марри. — Например, нынешнюю леди Фарнли, которую я знал как маленькую Молли Бишоп. Если вы Джон Фарнли, вспомните, какое прозвище вы ей дали?
— Цыганка, — мгновенно ответил истец.
— Почему?
— Потому что она была загорелой и всегда играла с детьми из цыганского табора, который обычно стоял на другой стороне Ханджинг-Чарт. — Взглянув на разъяренную Молли, он чуть заметно улыбнулся.
— А мистер Барроуз, присутствующий здесь, — какое прозвище вы дали ему?
— Ункас.
— Почему?
— В любой шпионской игре или подобной забаве он мог бесшумно пролезть сквозь кустарник.
— Спасибо. А теперь вы, сэр. — Марри повернулся к Фарнли и посмотрел на него так, словно собирался попросить его поправить галстук. — Я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я играю в кошки-мышки. Поэтому к вам у меня только один вопрос до того, как я начну снимать отпечатки пальцев. От этого вопроса фактически будет зависеть мое личное суждение — предваряющее доказательства отпечатков пальцев. Вопрос такой. Что такое «Красная книга Аппина»?
В библиотеке было почти темно. Жара была еще сильной, но уже чувствовался предзакатный легкий ветерок. Он шевелил ветви деревьев и створки окон. На лице Фарнли появилась зловещая, довольно неприятная улыбка. Он кивнул. Вынув из кармана записную книжку и маленький позолоченный карандаш, он вырвал листок и что-то на нем написал. Сложив листок, он подал его Марри.
— Это меня никогда не интересовало, — сказал Фарнли и добавил: — Ответ правильный?
— Правильный, — согласился Марри, посмотрев на истца. — А вы, сэр, не ответите ли на тот же вопрос?
Сначала истец, похоже, колебался. Его взгляд останавливался то на Фарнли, то на Марри, но выражения его лица Пейдж понять не мог. Он без слов категорически потребовал записную книжку и карандаш, и Фарнли протянул ему их. Истец написал несколько слов, вырвал лист и протянул его Марри.
— А теперь, господа, — сказал Марри, вставая, — я полагаю, можно снимать отпечатки пальцев. У меня здесь «Дактилограф», конечно довольно старый, но ничего. Вот чернильная подушечка, а вот две белые карточки. Позвольте только… можно включить свет?
Молли прошла по комнате и прикоснулась к электрическому выключателю возле двери. В библиотеке стоял канделябр на чугунном треножнике, в который некогда устанавливали свечи. Теперь свечи заменили маленькими электрическими лампочками, некоторые из них перегорели, поэтому свет в комнате не был слишком ярким. Сияние огоньков маленьких лампочек отражалось в оконных стеклах; старые книги на полках имели довольно зловещий вид. Марри разложил на столе свои принадлежности. «Дактилограф», к которому были прикованы взгляды всех присутствующих, представлял собой хрупкую маленькую книжечку в истончившемся от времени сером бумажном переплете, на котором красными буквами было написано название, а под ним красовался большой красный отпечаток.
— Старый друг, — сказал Марри, похлопывая по ней. — Итак, господа! «Свитые» отпечатки лучше, чем плоские; но я не принес валик, потому что хотел воспроизвести те самые условия. Мне нужны отпечатки пальцев только левой руки — здесь для сравнения имеется только ее отпечаток. Вот тут у меня носовой платок, смоченный бензолом, он нужен для того, чтобы смыть остатки пота. Воспользуйтесь — им. Потом…
Все было сделано.
У Пейджа душа ушла в пятки, он сам не мог сказать почему. Но все пребывали в каком-то неестественном возбуждении. Фарнли зачем-то настоял на том, чтобы перед снятием отпечатков пальцев закатать рукав, словно у него собирались брать кровь. Пейдж с удовольствием отметил, что оба адвоката разинули рты. Даже истец проворно воспользовался носовым платком, прежде чем наклониться над столом. Но самое большое впечатление на Пейджа произвела уверенность обоих участников спора. В голове у Пейджа мелькнула бредовая мысль: «А что, если у обоих окажутся одинаковые отпечатки пальцев?»
Он вспомнил, что шансы на это были один к шестидесяти четырем тысячам миллионов. Все равно никто не дрогнул и не закричал перед началом испытания. Никто…
У Марри была плохая авторучка. Она царапала, когда он писал имена, маркируя внизу каждую белую (неполированную) карточку. Затем он аккуратно высушил их, пока участники спора вытирали пальцы бензолом.
— Ну? — спросил Фарнли.
— Будьте настолько любезны, дайте мне четверть часа для работы. Простите меня за медлительность, но я не хуже вас понимаю важность этого дела.
Барроуз прищурился:
— Но не можете ли вы… не скажете ли вы нам?…
— Мой дорогой сэр, — прервал его Марри, нервы которого явно были напряжены до предела, — вы считаете, что одного беглого взгляда на эти отпечатки достаточно, чтобы их сравнить? Особенно с отпечатками пальцев мальчика, сделанными потускневшими чернилами двадцать пять лет назад? Их придется сравнивать по нескольким параметрам. Это можно сделать, но четверть часа, уверяю вас, — весьма скромное требование! Удвойте это время, и вы будете ближе к истине. Ну как, я могу приступить?
Истец тихо хихикнул.
— Я этого ожидал, — сказал он. — Но я предупреждаю вас, что это неразумно. Я чувствую запах крови. Вы будете убиты. Нет, я не сержусь, вы, как и двадцать пять лет назад, наслаждаетесь ситуацией и собственной важностью.
— Не вижу здесь ничего смешного.
— А здесь и нет ничего смешного. Вы сидите в освещенной комнате, окна которой выходят в темный, густой сад, где ветер дьявольски шелестит листьями деревьев. Будьте осторожны!
— Что ж, — ответил Марри со слабой улыбкой, скрывавшейся в его усах и бороде, — в таком случае я буду особенно осторожен. Самые нервные из вас могут понаблюдать за мной из окна. А теперь простите.
Они вышли в коридор, и он закрыл за ними дверь. Все шестеро остановились и оглядели друг друга. В длинном пустом коридоре уже был включен свет; Ноулз стоял у двери столовой, расположенной в новом крыле. Молли Фарнли, покрасневшая и напряженная, старалась говорить хладнокровно.
— Вы не думаете, что нам стоит слегка перекусить? — предложила она. — Я приказала приготовить холодный ужин. В конце концов, что нам мешает вести обычный образ жизни?
— Спасибо, — с облегчением произнес Уэлкин, — я бы с удовольствием съел сандвич.
— Спасибо, — отказался Барроуз, — я не голоден.
— Спасибо, — присоединился к хору истец. — Приму я предложение или откажусь, это будет истолковано одинаково плохо. Я, пожалуй, выйду на воздух и выкурю длинную крепкую черную сигару; а кроме того, надо ведь убедиться, что с Марри ничего не случилось!
Фарнли промолчал. Как раз за его спиной в коридоре была дверь, выходящая в ту часть сада, вид на которую открывался из окон библиотеки. Он долгим и пристальным взглядом окинул своих гостей, затем открыл стеклянную дверь и тоже вышел в сад.
Таким образом, Пейдж, в конце концов, оказался в одиночестве. Единственным человеком, который находился в поле его зрения, был Уэлкин: он, стоя в тускло освещенной столовой, очень спокойно поглощал сандвичи с рыбным паштетом. Пейдж взглянул на часы: двадцать минут десятого. Немного поколебавшись, он последовал за Фарнли в приятную прохладу сада.
Эта часть сада была отгорожена от мира с одной стороны новым крылом дома, а с другой — высокой тисовой изгородью и представляла собой овал примерно в восемьдесят футов длиной и сорок футов шириной. С узкой стороны овала из окон библиотеки сквозь тисовые деревья пробивался слабый, неровный свет. В столовой, расположенной в новом крыле, тоже были стеклянные двери в сад, а над ними находился балкон и окна спальни.
Вдохновленные примером короля Вильгельма Третьего, Фарнли в семнадцатом веке начали разбивать регулярный сад наподобие сада в Хэмптон-Курт. Широкие песчаные тропинки, окаймленные тисовым кустарником, пролегали между деревьями, высаженными в строгом порядке. Кустарник доходил человеку до пояса, и в целом сад напоминал лабиринт. Ориентироваться в нем можно было без труда, но Пейдж считал, что он как нельзя больше подходит для игры в прятки. В центре сада была оставлена большая круглая поляна, огороженная розовыми кустами, а в середине ее был вырыт пруд, футов десяти в диаметре, огороженный низким парапетом. В сумерках сад освещался фонарями, и их свет, сливаясь со светом вечерней зари, придавал саду таинственное очарование. И все же по непонятной причине Пейдж никогда не испытывал к этому саду нежных чувств.
С этими мыслями пришли и другие, более неприятные. Беспокойство Пейджа вызывал не этот сад — нагромождение деревьев, кустарников и цветов. Его, как и всех, кто находился в данный момент в этом освещенном саду, волновало лишь одно: что происходит в библиотеке. Конечно, было абсурдно предполагать, что с Марри может произойти что-то нехорошее. Так дела не делаются, это не выход; и лишь гипнотическая личность истца могла возбудить такие мысли.
— Однако, — произнес почти вслух Пейдж, — по-моему, мне следует прогуляться под окнами и понаблюдать.
Он так и сделал: резко повернув назад, он пробормотал ругательство, потому что заметил еще одного наблюдателя. Он не понял, кто это, так как тот прятался за буком у окна библиотеки. Но за стеклом он увидел Кеннета Марри, сидевшего спиной к окну. Пейджу показалось, что тот только сейчас открывает сероватую книжечку.
Удивительно!
Пейдж быстро отошел и направился обратно в прохладу деревьев. Он обогнул круглый пруд, взглянув на единственную яркую звезду, поэтически названную им Маделин Дейн, которая сияла над трубами нового крыла. Шагая по лабиринту тропинок, он все больше погружался в лабиринт своих мыслей.
Так кто же все-таки обманщик? Фарнли или другой? Этого Пейдж не знал; за последние два часа он столько раз менял свое мнение, что больше не хотел гадать. А еще в мозгу назойливо звучало имя Маделин Дейн…
В этой стороне сада росли лавровые кусты, закрывающие каменную скамью. Пейдж сел и закурил. Как можно честнее прослеживая ход своих мыслей, он признался себе, что обижен на мир отчасти потому, что слишком уж часто ему напоминают о Маделин Дейн. Маделин, чья светлая и тонкая красота напоминала о ее происхождении, была женщиной, занимавшей немалое место в мыслях Пейджа. Он думал о ней больше, чем следовало, по мере того как медленно, но верно превращался в сварливого холостяка.
Вдруг Брайан Пейдж вскочил со скамьи, забыв о браке и о Маделин. Его встревожили негромкие звуки, доносящиеся из-за темных, низких кустов. Послышались хрипы, шарканье ног, удары и, наконец, всплеск.
Какое-то мгновение ему не хотелось даже двинуться с места.
На самом деле он не верил, что в саду что-то произошло. Он просто не мог в это поверить, но тем не менее, бросил сигарету, придавил ее каблуком и почти бегом направился к дому. Он уже был недалеко от него, но дважды повернул неверно. Незнакомое место показалось ему пустынным, и вдруг он увидел высокую фигуру Барроуза, идущего к нему навстречу, и луч фонарика, светящего сквозь кусты и бьющего ему в глаза. Когда они подошли друг к другу и Пейдж увидел лицо Барроуза, выхваченное лучом из темноты, прохлада и ароматы сада вдруг стали ему безразличны.
— Итак, это произошло! — констатировал Барроуз.
Пейдж почувствовал легкую тошноту.
— Я не знаю, на что ты намекаешь, — солгал он, — этого не могло случиться!
— Я просто констатирую факт, — терпеливо, но испуганно ответил побелевший Барроуз. — Пойдем скорее, поможешь мне вытащить его! Не могу поклясться, что он мертв, но он лежит в пруду лицом вниз, и я совершенно уверен, что…
Пейдж посмотрел в сторону пруда. Он не мог разглядеть его из-за густых кустов, но отчетливо увидел заднюю часть дома. Из окна освещенной комнаты, что находилась над библиотекой, высунулся Ноулз, а на балконе своей спальни стояла Молли Фарнли.
— Говорю тебе, — настаивал Пейдж, — никто не посмел бы напасть на Марри! Это невозможно! Это абсурд! Да и вообще… что делал Марри в саду?
— Марри? — спросил Барроуз, глядя на него. — Почему Марри? Кто хоть слово сказал о Марри? Это Фарнли, приятель! Джон Фарнли! Когда я туда подошел, все уже было кончено! Боюсь, что сейчас уже слишком поздно!
Глава 6
— Но кому, черт подери, — вскричал Пейдж, — понадобилось убивать Фарнли?!
Ему надо было привести в порядок свои мысли. Впоследствии он признал, что первоначально идея об убийстве показалась ему нелепой. Однако, когда на смену этому предположению пришло другое, он вспомнил о своей первой мысли. Если это убийство, то очень хорошо спланированное убийство. Словно по волшебству, внимание всех было приковано к Марри. Никто в доме не думал ни о ком, кроме Марри. Никто не знал, где находятся остальные, все беспокоились только о местонахождении Марри. Человек, создавший такую ситуацию, мог действовать совершенно спокойно, если он собирался напасть не на Марри!
— Убить Фарнли? — ошарашенно переспросил Пейдж. — Нет, это абсурд! Проснись! Опомнись! Спокойно! Разберемся…
Продолжая говорить как человек, дающий указания водителю машины, он шел вперед уверенным шагом. Луч фонаря светил ровно, но он его выключил раньше, чем они добрались до пруда: то ли потому, что была лунная ночь, то ли потому, что не хотел видеть все слишком ясно.
Вокруг пруда шла полоса утрамбованного песка шириной футов в пять. Фарнли лежал в пруду ничком, тело его было слегка повернуто вправо, если смотреть из задней части сада. Пруд был достаточно глубок, и тело колыхалось на воде, которая брызгами разбивалась о низкий парапет. Они заметили на воде темные пятна, кругами поднимающиеся вверх и расплывающиеся вокруг тела. В темноте они не могли судить о цвете этих пятен, пока те не расползлись до белых лилий, растущих в пруду.
Когда Пейдж принялся вытягивать тело, каблук Фарнли зацепился за край парапета. Через минуту, которую Пейдж так не любил вспоминать впоследствии, он выпрямился и сказал:
— Ему уже ничем не поможешь! У него перерезано горло!
Шок еще не прошел, но оба говорили спокойно.
— Да. Этого я и боялся. Это…
— Это убийство. Или, — резко произнес Пейдж, — самоубийство?
Они в сумерках посмотрели друг на друга.
— Все равно, — вздохнул Барроуз, пытаясь говорить одновременно как лицо официальное и как друг дома, — надо унести его отсюда. Полагается ничего не трогать и ждать полиции; это, конечно, хорошо, но мы же не можем допустить, чтобы он лежал здесь. Это неприлично. Кроме того, его уже потревожили. Ну так как?
— Да!
Твидовый костюм, теперь черный и разбухший, казалось, впитал в себя тонну воды. Они с трудом перекинули Фарнли через парапет, замочив в пруду ботинки. Мирный вечерний аромат сада, особенно роз, казалось, никогда не был более театральным и неестественным, чем в эту ужасную ночь. Пейдж продолжал размышлять: «Это Джон Фарнли, и он мертв. Это невозможно!» И это было невозможно, если не считать одной детали, которая с каждой секундой становилась все яснее.
— Ты сказал о самоубийстве, — пробормотал Барроуз, вытирая руки. — У нас возникла идея о самоубийстве, и мне это не нравится. Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что он, в конце концов, оказался обманщиком. Он блефовал, пока мог, и, несмотря ни на что, надеялся, что Марри не станет снимать отпечатки пальцев. Когда испытание было закончено, он представил себе последствия. — Поэтому он вышел сюда, встал на край пруда и… — Барроуз чиркнул рукой по горлу.
Все выглядело очень правдоподобно.
— Боюсь, что так, — признался Пейдж.
«Боюсь»? Но разве это не худшее оскорбление, которое можно нанести мертвому другу, уже не способному объясниться? Ведь он уже ничего не может ответить! Негодование поднималось тупой болью, ведь Джон Фарнли был его другом.
— Но это единственное, что приходит в голову. Господи, что же здесь случилось? Ты видел, как он это сделал? Чем он это сделал?
— Нет. Вообще-то я этого не видел. Я как раз выходил из коридора. В руке у меня был этот фонарь, — Барроуз то застегивал, то расстегивал пуговицу, — я взял его из ящика стола в коридоре. Ты знаешь, как плохо я вижу в темноте. Открывая ящик, я заметил Фарнли, стоящего здесь, на краю пруда, спиной ко мне — правда, видел я очень смутно. Потом он, по-моему, что-то сделал или немного пошевелился — с моим зрением трудно сказать наверняка. Ты, должно быть, слышал шум? Потом я услышал всплеск и стук — ужас, что я пережил, знаешь ли. Никогда еще со мной не случалось истории хуже, грязнее.
— Но разве рядом с ним никого не было?
— Нет, — сказал Барроуз, прижимая ко лбу кончики растопыренных пальцев. — Или, по крайней мере, не совсем. Эти кусты доходят человеку до пояса, и…
Пейдж не успел уточнить значение слов «не совсем», произнесенных до щепетильности осторожным Натаниэлем Барроузом. Со стороны дома послышались голоса и шаги, и он быстро заговорил:
— Ты имеешь авторитет. Они идут… Молли ничего не видела. Не мог бы ты воспользоваться своим влиянием и не пускать их сюда?
Барроуз два-три раза прочистил горло, как нервный оратор перед ответственной речью, и распрямил плечи. Он включил фонарь и, освещая себе путь, направился к дому. Луч скользнул по Молли, вслед за ней шел Кеннет Марри; но их лица оставались в тени.
— Простите, — начал Барроуз с неестественной резкостью в голосе. — Но с сэром Джоном произошел несчастный случай, и вам лучше туда не ходить…
— Не глупите! — строго бросила Молли.
Она решительно прошла мимо него и скрылась во мраке, нависшем над прудом. К счастью, она не могла в полной мере увидеть картину происшедшего. Хотя Молли изо всех сил старалась создать впечатление спокойствия, Пейдж слышал резкий скрежет ее каблуков по песку. Он обнял ее за плечи, чтобы успокоить, и, когда она прильнула к нему, он уловил ее прерывистое дыхание. Но слова, которые она произнесла сквозь рыдания, показались ему загадочными. Молли сказала:
— Будь все проклято, а ведь он настоящий!
Что-то в ее тоне подсказало Пейджу, что она говорит не о своем муже. Это так его поразило, что он не мог произнести ни слова, а она, спрятав лицо в ладонях, быстро пошла к дому.
— Пусть идет, — сказал Марри, — для нее так будет лучше.
В этой ситуации Марри оказался не столь рассудительным, как можно было ожидать. Он был сбит с толку. Взяв у Барроуза фонарь, он направил луч на лежащее тело и присвистнул, обнажив крепкие зубы.
— Вы установили, что сэр Джон Фарнли был не сэром Джоном Фарнли? — спросил Пейдж.
— Что? Простите?
Пейдж повторил вопрос.
— Я абсолютно ничего не установил, — с гнетущей суровостью ответил Марри. — Я хочу сказать, что еще не закончил сравнивать отпечатки. Я только начал работать.
— Кажется, вам уже не надо ничего доказывать, — вяло заметил Барроуз.
И это было правдой. В самоубийстве Фарнли не было никаких сомнений. Пейдж видел, как, поглаживая бородку, Марри отрешенно покачивает головой, словно пытаясь вызвать старые воспоминания.
— Но больших сомнений у вас нет, не так ли? — допытывался Пейдж. — Кто же из них, по-вашему, был обманщиком?
— Я уже вам сказал… — огрызнулся Марри.
— Да, да, но послушайте! Я только спросил вас, кто из них был обманщиком? У вас же должно было сложиться какое-то мнение, когда вы увидели их и поговорили с ними? В конце концов, это же самое главное! Вы же понимаете это… Если Фарнли был обманщиком, у него были веские причины для самоубийства, и мы, разумеется, можем понять, почему он покончил с собой. Если же, по какому-то невероятному стечению обстоятельств, он не был самозванцем…
— Вы предполагаете?…
— Нет, нет! Только спрашиваю. Если он был настоящим Джоном Фарнли, у него не было причин перерезать себе горло! Значит, он был обманщиком! Не так ли?
— Привычка делать скоропалительные выводы, даже не проверив данных, — начал Марри менторским тоном, похожим и на грубый отпор, и на научную дискуссию, — очень свойственна умам, далеким от академической…
— Вы правы! Вопрос закрыт!
— Нет, нет! Вы меня не правильно поняли! — Марри замахал руками, как гипнотизер. Похоже, он испытывал неловкость и волнение оттого, что равновесие в споре было нарушено. — Вы намекаете, что это может быть убийством, имея в виду, что, если бы… э… несчастный джентльмен, лежащий перед нами, был настоящим Джоном Фарнли, он бы не покончил с собой. Но настоящий он Джонни или нет — зачем кому-то его убивать? Если он мошенник, зачем его убивать? Им займется закон. Если он настоящий, зачем его убивать? Он никому не причинил вреда. Видите, я стараюсь взвесить все обстоятельства!
В разговор мрачно вмешался Барроуз:
— Да еще эта внезапно возникшая тема о Скотленд-Ярде и бедной Виктории Дейли! Я всегда считал себя здравомыслящим человеком, но тут у меня возникли сомнения, которые мне надо как-то разрешить. К тому же я всегда не любил этот сад!
— Ты тоже это почувствовал? — спросил Пейдж.
Марри с нескрываемым интересом наблюдал за ними.
— Стоп! — воскликнул он. — О саде! Почему вы его не любите, мистер Барроуз? У вас с ним связаны какие-то воспоминания?
— Не совсем воспоминания. — Барроуз задумался. Похоже, ему стало не по себе. — Просто, когда кто-то рассказывал истории про привидения, в этом саду они казались в два раза страшнее, чем в любом другом месте. Я вспоминаю одну, о… это не важно! Я всегда думал, что здесь легко встретить дьявола, а я еще хочу пожить. Однако все это не имеет отношения к делу! Надо работать! Болтать некогда!
Марри охватывало все большее возбуждение.
— Ах да! Полиция, — сказал он. — Да, здесь еще многое предстоит сделать в… э… практическом смысле. Вы, я думаю, позволите мне взяться за дело? Вы пойдете со мной, мистер Барроуз? Мистер Пейдж, не будете ли вы любезны остаться с… э… телом до нашего возвращения?
— Зачем? — спросил практичный Пейдж.
— Так обычно делается. Ах да! Будьте любезны, дайте мистеру Пейджу ваш фонарь, мой друг. А теперь пошли. В «Фарнли-Клоуз» не было телефона, когда я здесь жил; но сейчас, полагаю, есть? Хорошо, хорошо, хорошо. Нам также нужен доктор.
Он вырвался вперед, ведя за собой Барроуза, а Пейдж остался у пруда с останками Джона Фарнли.
По мере того как проходил шок, Пейдж озирался в темноте и размышлял о вопиющей бессмысленности и загадочности трагедии. И все же самоубийство обманщика было достаточно простым объяснением. Его беспокоило то, что он так ничего и не добился от Марри. Для Марри было бы достаточно просто сказать: «Да, это, несомненно, обманщик; я знал это с самого начала»; да и весь вид Марри, кажется, свидетельствует о том, что он думает именно так. Но он не сказал ничего. Может быть, дело просто в его любви к тайнам?
— Фарнли! — вслух произнес Пейдж. — Фарнли!
— Вы меня звали? — спросил голос почти у него под рукой.
Эффект этого голоса во мраке был таков, что Пейдж отскочил назад и чуть не споткнулся о тело. Фигуры и очертания были полностью скрыты ночной темнотой. За звуком шагов по песчаной тропинке последовал шорох спички. Пламя вспыхнуло над коробком, зажатым в обеих руках, и высветило над тисовыми кустами лицо истца — Патрика Гора или Джона Фарнли, — глядящее на берег пруда. Он несколько неуклюже прошел вперед.
Истец держал в руке тонкую сигару, наполовину выкуренную и погасшую. Он засунул ее в рот, осторожно поджег и поднял взгляд.
— Вы меня звали? — повторил он.
— Нет, — мрачно произнес Пейдж. — Но хорошо, что вы ответили. Вы знаете, что произошло?
— Да.
— Где вы были?
— Гулял.
Спичка догорела; Пейдж слышал его слабое дыхание. То, что этот человек потрясен, не вызывало сомнения. Он подошел ближе, — в углу его рта дымилась сигара.
— Бедный плут, — произнес истец, опустив глаза. — И что-то в нем все-таки вызывало уважение. Мне даже немного жаль, что я все это затеял. Я нисколько не сомневался, что он принял пуританскую веру своих предков и провел много лет раскаиваясь и управляя имением. В конце концов, он мог продолжить игру и стать лучшим помещиком, чем стану когда-нибудь я. Но ложный Джон Фарнли оказался ничтожеством — не выдержал и сделал это.
— Что «это»? Самоубийство?
— Несомненно! — Истец вынул изо рта сигару и выдохнул клубящееся облако дыма, похожее в темноте на призрак, принимающий странные очертания. — Полагаю, Марри сравнил отпечатки пальцев? Вы присутствовали на маленьком допросе, учиненном им. Скажите, вы заметили, когда наш… покойный друг допустил промах и выдал себя?
— Нет.
Пейдж вдруг понял, что взволнованный вид истца вызван не только потрясением, но и другими эмоциями.
— Марри не был бы самим собой, — несколько сухо произнес истец, — если бы не задавал вопросы-ловушки. Он всегда баловался этим. Я ожидал этого и побаивался, нет, не ловушки, а того, что я что-нибудь забыл. Вы помните его вопрос: «Что такое „Красная книга Аппина“?»
— Да. И вы оба что-то написали.
— Конечно, никакой книги не было. Мне следовало бы поинтересоваться, какую чушь написал мой соперник. Ситуация стала более интригующей, когда Марри с торжественным лицом совы подтвердил, что ответ правильный. И это подтверждение ввергло моего противника почти в панику. Ах, будь все это проклято! — Он замолчал и горящим кончиком сигары начертил в воздухе что-то похожее на вопросительный знак. — Что ж, посмотрим, что сделал с собой этот бедняга! Дайте мне, пожалуйста, ваш фонарик!
Ему надо было привести в порядок свои мысли. Впоследствии он признал, что первоначально идея об убийстве показалась ему нелепой. Однако, когда на смену этому предположению пришло другое, он вспомнил о своей первой мысли. Если это убийство, то очень хорошо спланированное убийство. Словно по волшебству, внимание всех было приковано к Марри. Никто в доме не думал ни о ком, кроме Марри. Никто не знал, где находятся остальные, все беспокоились только о местонахождении Марри. Человек, создавший такую ситуацию, мог действовать совершенно спокойно, если он собирался напасть не на Марри!
— Убить Фарнли? — ошарашенно переспросил Пейдж. — Нет, это абсурд! Проснись! Опомнись! Спокойно! Разберемся…
Продолжая говорить как человек, дающий указания водителю машины, он шел вперед уверенным шагом. Луч фонаря светил ровно, но он его выключил раньше, чем они добрались до пруда: то ли потому, что была лунная ночь, то ли потому, что не хотел видеть все слишком ясно.
Вокруг пруда шла полоса утрамбованного песка шириной футов в пять. Фарнли лежал в пруду ничком, тело его было слегка повернуто вправо, если смотреть из задней части сада. Пруд был достаточно глубок, и тело колыхалось на воде, которая брызгами разбивалась о низкий парапет. Они заметили на воде темные пятна, кругами поднимающиеся вверх и расплывающиеся вокруг тела. В темноте они не могли судить о цвете этих пятен, пока те не расползлись до белых лилий, растущих в пруду.
Когда Пейдж принялся вытягивать тело, каблук Фарнли зацепился за край парапета. Через минуту, которую Пейдж так не любил вспоминать впоследствии, он выпрямился и сказал:
— Ему уже ничем не поможешь! У него перерезано горло!
Шок еще не прошел, но оба говорили спокойно.
— Да. Этого я и боялся. Это…
— Это убийство. Или, — резко произнес Пейдж, — самоубийство?
Они в сумерках посмотрели друг на друга.
— Все равно, — вздохнул Барроуз, пытаясь говорить одновременно как лицо официальное и как друг дома, — надо унести его отсюда. Полагается ничего не трогать и ждать полиции; это, конечно, хорошо, но мы же не можем допустить, чтобы он лежал здесь. Это неприлично. Кроме того, его уже потревожили. Ну так как?
— Да!
Твидовый костюм, теперь черный и разбухший, казалось, впитал в себя тонну воды. Они с трудом перекинули Фарнли через парапет, замочив в пруду ботинки. Мирный вечерний аромат сада, особенно роз, казалось, никогда не был более театральным и неестественным, чем в эту ужасную ночь. Пейдж продолжал размышлять: «Это Джон Фарнли, и он мертв. Это невозможно!» И это было невозможно, если не считать одной детали, которая с каждой секундой становилась все яснее.
— Ты сказал о самоубийстве, — пробормотал Барроуз, вытирая руки. — У нас возникла идея о самоубийстве, и мне это не нравится. Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что он, в конце концов, оказался обманщиком. Он блефовал, пока мог, и, несмотря ни на что, надеялся, что Марри не станет снимать отпечатки пальцев. Когда испытание было закончено, он представил себе последствия. — Поэтому он вышел сюда, встал на край пруда и… — Барроуз чиркнул рукой по горлу.
Все выглядело очень правдоподобно.
— Боюсь, что так, — признался Пейдж.
«Боюсь»? Но разве это не худшее оскорбление, которое можно нанести мертвому другу, уже не способному объясниться? Ведь он уже ничего не может ответить! Негодование поднималось тупой болью, ведь Джон Фарнли был его другом.
— Но это единственное, что приходит в голову. Господи, что же здесь случилось? Ты видел, как он это сделал? Чем он это сделал?
— Нет. Вообще-то я этого не видел. Я как раз выходил из коридора. В руке у меня был этот фонарь, — Барроуз то застегивал, то расстегивал пуговицу, — я взял его из ящика стола в коридоре. Ты знаешь, как плохо я вижу в темноте. Открывая ящик, я заметил Фарнли, стоящего здесь, на краю пруда, спиной ко мне — правда, видел я очень смутно. Потом он, по-моему, что-то сделал или немного пошевелился — с моим зрением трудно сказать наверняка. Ты, должно быть, слышал шум? Потом я услышал всплеск и стук — ужас, что я пережил, знаешь ли. Никогда еще со мной не случалось истории хуже, грязнее.
— Но разве рядом с ним никого не было?
— Нет, — сказал Барроуз, прижимая ко лбу кончики растопыренных пальцев. — Или, по крайней мере, не совсем. Эти кусты доходят человеку до пояса, и…
Пейдж не успел уточнить значение слов «не совсем», произнесенных до щепетильности осторожным Натаниэлем Барроузом. Со стороны дома послышались голоса и шаги, и он быстро заговорил:
— Ты имеешь авторитет. Они идут… Молли ничего не видела. Не мог бы ты воспользоваться своим влиянием и не пускать их сюда?
Барроуз два-три раза прочистил горло, как нервный оратор перед ответственной речью, и распрямил плечи. Он включил фонарь и, освещая себе путь, направился к дому. Луч скользнул по Молли, вслед за ней шел Кеннет Марри; но их лица оставались в тени.
— Простите, — начал Барроуз с неестественной резкостью в голосе. — Но с сэром Джоном произошел несчастный случай, и вам лучше туда не ходить…
— Не глупите! — строго бросила Молли.
Она решительно прошла мимо него и скрылась во мраке, нависшем над прудом. К счастью, она не могла в полной мере увидеть картину происшедшего. Хотя Молли изо всех сил старалась создать впечатление спокойствия, Пейдж слышал резкий скрежет ее каблуков по песку. Он обнял ее за плечи, чтобы успокоить, и, когда она прильнула к нему, он уловил ее прерывистое дыхание. Но слова, которые она произнесла сквозь рыдания, показались ему загадочными. Молли сказала:
— Будь все проклято, а ведь он настоящий!
Что-то в ее тоне подсказало Пейджу, что она говорит не о своем муже. Это так его поразило, что он не мог произнести ни слова, а она, спрятав лицо в ладонях, быстро пошла к дому.
— Пусть идет, — сказал Марри, — для нее так будет лучше.
В этой ситуации Марри оказался не столь рассудительным, как можно было ожидать. Он был сбит с толку. Взяв у Барроуза фонарь, он направил луч на лежащее тело и присвистнул, обнажив крепкие зубы.
— Вы установили, что сэр Джон Фарнли был не сэром Джоном Фарнли? — спросил Пейдж.
— Что? Простите?
Пейдж повторил вопрос.
— Я абсолютно ничего не установил, — с гнетущей суровостью ответил Марри. — Я хочу сказать, что еще не закончил сравнивать отпечатки. Я только начал работать.
— Кажется, вам уже не надо ничего доказывать, — вяло заметил Барроуз.
И это было правдой. В самоубийстве Фарнли не было никаких сомнений. Пейдж видел, как, поглаживая бородку, Марри отрешенно покачивает головой, словно пытаясь вызвать старые воспоминания.
— Но больших сомнений у вас нет, не так ли? — допытывался Пейдж. — Кто же из них, по-вашему, был обманщиком?
— Я уже вам сказал… — огрызнулся Марри.
— Да, да, но послушайте! Я только спросил вас, кто из них был обманщиком? У вас же должно было сложиться какое-то мнение, когда вы увидели их и поговорили с ними? В конце концов, это же самое главное! Вы же понимаете это… Если Фарнли был обманщиком, у него были веские причины для самоубийства, и мы, разумеется, можем понять, почему он покончил с собой. Если же, по какому-то невероятному стечению обстоятельств, он не был самозванцем…
— Вы предполагаете?…
— Нет, нет! Только спрашиваю. Если он был настоящим Джоном Фарнли, у него не было причин перерезать себе горло! Значит, он был обманщиком! Не так ли?
— Привычка делать скоропалительные выводы, даже не проверив данных, — начал Марри менторским тоном, похожим и на грубый отпор, и на научную дискуссию, — очень свойственна умам, далеким от академической…
— Вы правы! Вопрос закрыт!
— Нет, нет! Вы меня не правильно поняли! — Марри замахал руками, как гипнотизер. Похоже, он испытывал неловкость и волнение оттого, что равновесие в споре было нарушено. — Вы намекаете, что это может быть убийством, имея в виду, что, если бы… э… несчастный джентльмен, лежащий перед нами, был настоящим Джоном Фарнли, он бы не покончил с собой. Но настоящий он Джонни или нет — зачем кому-то его убивать? Если он мошенник, зачем его убивать? Им займется закон. Если он настоящий, зачем его убивать? Он никому не причинил вреда. Видите, я стараюсь взвесить все обстоятельства!
В разговор мрачно вмешался Барроуз:
— Да еще эта внезапно возникшая тема о Скотленд-Ярде и бедной Виктории Дейли! Я всегда считал себя здравомыслящим человеком, но тут у меня возникли сомнения, которые мне надо как-то разрешить. К тому же я всегда не любил этот сад!
— Ты тоже это почувствовал? — спросил Пейдж.
Марри с нескрываемым интересом наблюдал за ними.
— Стоп! — воскликнул он. — О саде! Почему вы его не любите, мистер Барроуз? У вас с ним связаны какие-то воспоминания?
— Не совсем воспоминания. — Барроуз задумался. Похоже, ему стало не по себе. — Просто, когда кто-то рассказывал истории про привидения, в этом саду они казались в два раза страшнее, чем в любом другом месте. Я вспоминаю одну, о… это не важно! Я всегда думал, что здесь легко встретить дьявола, а я еще хочу пожить. Однако все это не имеет отношения к делу! Надо работать! Болтать некогда!
Марри охватывало все большее возбуждение.
— Ах да! Полиция, — сказал он. — Да, здесь еще многое предстоит сделать в… э… практическом смысле. Вы, я думаю, позволите мне взяться за дело? Вы пойдете со мной, мистер Барроуз? Мистер Пейдж, не будете ли вы любезны остаться с… э… телом до нашего возвращения?
— Зачем? — спросил практичный Пейдж.
— Так обычно делается. Ах да! Будьте любезны, дайте мистеру Пейджу ваш фонарь, мой друг. А теперь пошли. В «Фарнли-Клоуз» не было телефона, когда я здесь жил; но сейчас, полагаю, есть? Хорошо, хорошо, хорошо. Нам также нужен доктор.
Он вырвался вперед, ведя за собой Барроуза, а Пейдж остался у пруда с останками Джона Фарнли.
По мере того как проходил шок, Пейдж озирался в темноте и размышлял о вопиющей бессмысленности и загадочности трагедии. И все же самоубийство обманщика было достаточно простым объяснением. Его беспокоило то, что он так ничего и не добился от Марри. Для Марри было бы достаточно просто сказать: «Да, это, несомненно, обманщик; я знал это с самого начала»; да и весь вид Марри, кажется, свидетельствует о том, что он думает именно так. Но он не сказал ничего. Может быть, дело просто в его любви к тайнам?
— Фарнли! — вслух произнес Пейдж. — Фарнли!
— Вы меня звали? — спросил голос почти у него под рукой.
Эффект этого голоса во мраке был таков, что Пейдж отскочил назад и чуть не споткнулся о тело. Фигуры и очертания были полностью скрыты ночной темнотой. За звуком шагов по песчаной тропинке последовал шорох спички. Пламя вспыхнуло над коробком, зажатым в обеих руках, и высветило над тисовыми кустами лицо истца — Патрика Гора или Джона Фарнли, — глядящее на берег пруда. Он несколько неуклюже прошел вперед.
Истец держал в руке тонкую сигару, наполовину выкуренную и погасшую. Он засунул ее в рот, осторожно поджег и поднял взгляд.
— Вы меня звали? — повторил он.
— Нет, — мрачно произнес Пейдж. — Но хорошо, что вы ответили. Вы знаете, что произошло?
— Да.
— Где вы были?
— Гулял.
Спичка догорела; Пейдж слышал его слабое дыхание. То, что этот человек потрясен, не вызывало сомнения. Он подошел ближе, — в углу его рта дымилась сигара.
— Бедный плут, — произнес истец, опустив глаза. — И что-то в нем все-таки вызывало уважение. Мне даже немного жаль, что я все это затеял. Я нисколько не сомневался, что он принял пуританскую веру своих предков и провел много лет раскаиваясь и управляя имением. В конце концов, он мог продолжить игру и стать лучшим помещиком, чем стану когда-нибудь я. Но ложный Джон Фарнли оказался ничтожеством — не выдержал и сделал это.
— Что «это»? Самоубийство?
— Несомненно! — Истец вынул изо рта сигару и выдохнул клубящееся облако дыма, похожее в темноте на призрак, принимающий странные очертания. — Полагаю, Марри сравнил отпечатки пальцев? Вы присутствовали на маленьком допросе, учиненном им. Скажите, вы заметили, когда наш… покойный друг допустил промах и выдал себя?
— Нет.
Пейдж вдруг понял, что взволнованный вид истца вызван не только потрясением, но и другими эмоциями.
— Марри не был бы самим собой, — несколько сухо произнес истец, — если бы не задавал вопросы-ловушки. Он всегда баловался этим. Я ожидал этого и побаивался, нет, не ловушки, а того, что я что-нибудь забыл. Вы помните его вопрос: «Что такое „Красная книга Аппина“?»
— Да. И вы оба что-то написали.
— Конечно, никакой книги не было. Мне следовало бы поинтересоваться, какую чушь написал мой соперник. Ситуация стала более интригующей, когда Марри с торжественным лицом совы подтвердил, что ответ правильный. И это подтверждение ввергло моего противника почти в панику. Ах, будь все это проклято! — Он замолчал и горящим кончиком сигары начертил в воздухе что-то похожее на вопросительный знак. — Что ж, посмотрим, что сделал с собой этот бедняга! Дайте мне, пожалуйста, ваш фонарик!