Карр Филиппа. Обет молчания

   — Ты могла бы выучиться на сестру милосердия.
   Аннабелинда посмотрела на меня с ужасом:
   — На это нужны годы.
   — Есть места, где можно пройти краткие курсы.
   — О нет, — сказала она. — Война кончится прежде, чем я смогу принести хоть какую-то пользу.
   А как насчет тебя? Ты не училась на сестру милосердия.
   — Нет, но это мой дом, и меня можно позвать в любое время.
   — Ну, в каком-то смысле это и мой дом. Мы ведь как одна семья. Наши матери… они вместе росли и все такое. Они занимали одну и ту же детскую.
   — Я знаю. Ты будешь скучать в деревне.
   — Ты пытаешься отделаться от меня. Думаешь, я не понимаю, почему?
   — О чем ты?
   — Ты всегда ревновала Маркуса… ко мне.
   — Ревновала к тебе? Почему?
   — Потому что его больше привлекаю я, чем ты.
   Я знаю, что одно время ты думала, что нравишься ему. Он вел бы себя точно так же с любой девушкой. Это просто его манера обращения с женщинами. За ней ничего не стоит.
   — Какое это все имеет отношение к твоему приезду сюда?
   Аннабелинда лукаво улыбнулась.
   — Маркус будет рад увидеть меня здесь, — сказала она.
   Я промолчала.
   — Я навещала его в госпитале, — продолжала Аннабелинда. — Мы поехали туда вместе с мамой.
   Бедный Маркус! Ему и в самом деле досталось, правда? Это ужасное место, Галлиполи. И все оказалось ошибкой. Солдат вообще не должны были отправлять туда. Ну ничего, теперь Маркус дома.
   Они не выпустят его из госпиталя еще, по крайней мере, месяц. Он говорит, что с нетерпением ожидает, как будет выздоравливать… здесь.
   — Теперь мне понятно твое желание послужить своей стране, а на самом деле — самой себе.
   — Не выражайся так высокопарно! Конечно, присутствие Маркуса делает это место привлекательнее для меня, но я уже давно хотела приехать сюда. Я смогу внести разнообразие в существование этих бедных солдат. Им пришлось так тяжело в окопах. Я возвращусь в Лондон, чтобы совершить некоторые покупки и подготовиться. Потом я нагряну к вам.
   Я молчала. Я представляла себе ее, окруженную выздоравливающими мужчинами, стремящимися немного развлечься, что, когда дело касалось Аннабелинды, означало пофлиртовать.
   Не вызывало сомнения, что ее общество доставит им большое удовольствие.
   Аннабелинда приехала через две недели. Должна признать, что она сразу же завоевала популярность у раненых, чего нельзя было сказать про персонал госпиталя.
   Когда мы оказались наедине, мама сказала:
   — Аннабелинда так напоминает мне свою мать.
   Временами я мысленно возвращаюсь в прошлое, и она кажется мне Белиндой. Они обе такие жизнерадостные… энергичные… Это делает их очень привлекательными, к тому же у них необычный тип красоты. Думаю, они обязаны этим своей французской крови. Я нахожу в них большое сходство с Жаном-Паскалем. Хотелось бы знать, что с ним?
   Думаю, он мог бы уехать, но, будучи истинным французским аристократом, не покинул свою страну. И я считаю его достаточно ловким, чтобы не попасть в затруднительное положение. Теперь относительно Аннабелинды. В итоге я нахожу ее присутствие полезным. Я наблюдала, как она вывозила капитана Грегори в инвалидном кресле на прогулку. Он так подавлен своей беспомощностью. Не думаю, что его состояние когда-нибудь улучшится. Она затеяла с ним обычный невинный флирт, и я впервые увидела на его лице улыбку.
   — В этом отношении она, безусловно, очень полезна, — ответила я.
   — Как и ее мать, Аннабелинду нельзя не любить. Они обе так простодушно эгоистичны.
   О Маркусе по-прежнему не было известий. Он находился в госпитале уже месяца четыре.
   Пришло известие, потрясшее нас. Пятого июня лорд Китченер на крейсере «Хэмпшир» направлялся на встречу с русскими. Корабль подорвался на мине и затонул.
   Англия погрузилась в траур. А война все продолжалась.
   Как будто чтобы приободрить нас, пришло известие о приезде Маркуса. Мы все собрались, чтобы приветствовать его.
   Он передвигался, опираясь на палку, несколько потерял в весе и стал немного бледнее, но был полон жизни, как всегда.
   Взяв мою руку, он стал с таким восхищением вглядываться в мое лицо, что я почувствовала, как у меня поднимается настроение.
   Потом он увидел Аннабелинду.
   — И мисс Аннабелинда тоже здесь! — воскликнул он. — Двойная радость! Какая удача! Миссис Гринхэм… и мисс Каррутерс! И умелая мадемуазель Латур. А где же мистер Эдвард?
   — Он сейчас спит, — сказала Андрэ.
   — Весь наш отряд путешественников! Миссис Гринхэм, я не в силах выразить всю мою благодарность за приглашение приехать сюда.
   — Мы с большим нетерпением ждали вашего приезда и несколько выведены из равновесия тем, что это произошло так нескоро.
   И вот Маркус здесь, в Марчлэндзе. Это место сразу стало казаться другим, и такое чувство возникло не у одной меня.
   Майора Мерривэла поместили в маленькую палату вместе с еще тремя офицерами. Одним из достоинств Марчлендза являлось наличие нескольких подобных небольших палат. Это означало, что вместо длинных комнат с рядами кроватей, как в большинстве госпиталей, у нас были уютные апартаменты, бывшие раньше большими, полными воздуха спальнями.
   Маркус делил палату с майором средних лет, тридцатилетним капитаном и молоденьким лейтенантом. Мама сказала, что они наверняка поладят друг с другом.
   Маркусу оказали радушный прием. Из палаты часто доносился смех, а сестры соревновались за удовольствие ухаживать именно за этой четверкой.
   Аннабелинда взяла эту палату под свою опеку.
   Она называла ее своей и много раз за день посещала. Конечно, она пользовалась успехом у мужчин.
   Я не могла побороть раздражение: ведь я так долго предвкушала появление Маркуса.
   Маркус мог выходить в парк и полюбил сидеть на лужайке под яворами. Мне редко удавалось остаться с ним наедине. Всегда через несколько минут появлялась Аннабелинда.
   Я не понимала, разделяет ли Маркус мое негодование по этому поводу. Он ничем не выдавал его, но ведь он и не мог бы вести себя иначе.
   Аннабелинда щебетала, задавая вопросы о сражениях и не слушая ответов. Она говорила, как замечательно, когда то, что ты делаешь, приближает победу, и о своем восхищении храбрецами, сражающимися во имя Англии. Потом мы вспоминали наше путешествие: эпизоды, выглядевшие тогда далеко не смешными, а теперь казавшиеся довольно забавными.
   Маркус часто говорил нам, как он счастлив, что находится в Марчлэндзе.
   — Бывало, лежу я на своей узкой больничной койке и думаю, доведется ли мне когда-нибудь попасть в Марчлэндз, — говорил он. — Недели шли за неделями, а меня все не выпускали из госпиталя.
   — Наверное, вы были очень больны, Маркус, — отвечала я.
   — О, вовсе нет. Это все из-за того упрямого врача. Чем больше я рвался уехать, тем больше, казалось, он укреплялся в своем намерении удержать меня.
   — Вы такой мужественный! — говорила Аннабелинда. — Вы несерьезно относитесь к своим ранам. И наша радость, что вы у нас в руках, вдвое превосходит вашу от пребывания здесь.
   — Это место я предпочел бы любому другому.
   — Я так рада, — говорила Аннабелинда, серьезно глядя на него, — что военные не могут отнять вас у нас… по крайней мере, пока. Мы постараемся удержать вас здесь до самого окончания этой глупой замшелой войны.
   — Вы слишком добры ко мне, — отвечал ей Маркус.
   — Вы еще увидите, какой доброй я могу быть, — говорила Аннабелинда, и ее глаза обещали очень многое.
   Как-то раз я застала майора под явором в одиночестве.
   — Как чудесно! — воскликнул он, — Мне почти никогда не удается увидеться с вами наедине.
   — Вы всегда выглядите вполне счастливым.
   — Сейчас я счастливее, чем обычно.
   — Вы всегда говорите людям то, что им хочется услышать. Ваши слова правдивы?
   Маркус накрыл мою руку своей.
   — Не всегда, но в данный момент да.
   Я засмеялась.
   — Для вас льстить так же естественно, как дышать.
   — Ну, людям это приятно… и что здесь плохого?
   — Но, если вы так думаете…
   — Лесть полезна. Как я уже сказал, она радует людей. Вы же не хотите, чтобы я ходил и огорчал их?
   — Это очень похвально, но ведь со временем люди увидят вашу неискренность.
   — Только такие умные, как… вы. Большинство с жадностью проглотят ее. Если им хочется это услышать, почему бы не выполнить их желания?
   Но с вами я буду абсолютно правдив, уверяю вас.
   При вашей проницательности бесполезно вести себя иначе. В данный момент я счастлив находиться с вами наедине и видеть, что вы стали очень привлекательной молодой леди. Вы были совсем ребенком, когда мы встретились впервые.
   — Теперь я почти на два года старше.
   — Вот-вот достигнете волшебного возраста. Но не взрослейте слишком быстро, хорошо?
   — По-моему, вы сами торопили меня.
   — Я хочу, чтобы вы сохранили эту цветущую невинность. Прелесть шестнадцати лет. Хорошо сказано! Не спешите узнать о безнравственности этого мира.
   — Думаю, за последние два года я узнала довольно много.
   — Однако это не испортило вас. Вы сохранили вашу восхитительную свежесть. Скоро вам исполнится семнадцать. Когда ваш день рождения?
   — В сентябре. Первого числа.
   — Почти через три месяца.
   — Но будете ли вы здесь еще?
   — Непременно. В случае необходимости буду симулировать. Заморочу голову доктору Эджертону, и он настоит, чтобы меня оставили.
   — Но к моему дню рождения вы наверняка выздоровеете?
   Маркус улыбнулся и коснулся своей груди.
   — Пуля, попавшая сюда, что-то натворила. Старушка нога еще станет более или менее нормальной, она мало беспокоит врачей и не позволит мне задержаться здесь. Но вот о другой ране я должен задуматься.
   — Меня это даже радует, ведь тогда вы не вернетесь на фронт.
   — Вам так этого не хочется?
   — Конечно. Я много думала о вас, когда вы были на Галлиполийском полуострове.
   — Жаль, я не знал.
   — Но вы, наверное, догадывались. Мы все думали о вас… и о дяде Джеральде.
   — Вы думали обо мне, и это главное…
   Мы ненадолго замолчали, а потом я сказала:
   — Вы знаете очень много обо мне и моей семье, а я о вас почти ничего.
   — Рассказывать особенно не о чем. С восемнадцати лет я в армии. Такова традиция в нашей семье.
   — Дядя Джеральд что-то говорил о вашем древнем роде.
   — Все мы из древних родов. Бог знает, в каких далеких временах можно найти наших предков… возможно, тогда они все жили на деревьях или в пещерах.
   — Разница в том, что вам известно, кем были ваши предки и чем они занимались века назад. Вы из тех, которые…
   — Пришли вместе с Завоевателем? Вы это имеете в виду? Полагаю, что да. В нашей семье всегда было достаточно спеси… и тому подобного.
   — Традиций, — подсказала я.
   — Вот именно. В нашем роду на протяжении веков всегда занимались лишь определенными вещами. Мы должны помнить это и продолжать в том же духе. Второй сын всегда становится военным.
   Старший, конечно, управляет имением. Третий посвящает себя политической деятельности, а если есть еще и четвертый, то бедняга становится священником. В прошлом это означало, что мы имели представителей семьи во всех влиятельных сферах.
   Так мы участвовали в управлении страной. Так было в шестнадцатом веке, так должно быть и в двадцатом.
   — И вы все смиренно подчиняетесь?
   — Попадались и мятежники. В прошлом веке один занялся торговлей. Неслыханно! Он сколотил состояние, восстановил разрушившееся родовое поместье, поставил семью на ноги. Но они продолжали считать, что в его жизни есть что-то позорное.
   — Ну, по крайней мере, вы исполнили свой долг и не стали белой вороной.
   — Но и не совсем черной.
   — По-моему, семья должна гордиться вами.
   — Нет… Я уже должен стать фельдмаршалом или хотя бы полковником. А у меня нет никакой надежды. Война — это время для повышения в звании. Но я устранен от участия в ней.
   — Разве ваша семья этого не понимает?
   — О да, но в действительности это не принимается во внимание. Я должен был хотя бы получить медаль, желательно Крест Виктории.
   — Бедный Маркус! Может, лучше родиться в обыкновенной семье, такой, как моя?
   — Она далека от обыкновенной. Возьмите вашу мать. Превратить свой дом в госпиталь!
   — Вас не тяготит необходимость следовать таким высоким образцам? — спросила я.
   — Нет. Ведь я не всегда следую им. Привыкаешь к компромиссам. Таков наш тайный девиз.
   Соблюдение внешних приличий — это все, что требуется.
   — Но вы же стали военным.
   — Это в какой-то степени меня устраивало. В восемнадцать лет я был слишком бездумен для собственных честолюбивых желаний.
   — А сейчас?
   — О, я до конца своих дней останусь правоверным Мерривэлом. Я буду служить, пока не выйду в отставку, потом, возможно, обоснуюсь в деревне.
   Там есть красивый старый дом, не такой впечатляющий, как наше родовое поместье, но на протяжении веков его всегда занимал кто-нибудь из младших сыновей. Мой дядя, который жил в нем, недавно умер, и теперь там обитает его сын. Думаю, в его планы входит перебраться в одно из наших более мелких поместий на севере. Тогда этот дом станет моим… Когда я выйду в отставку, я смогу обосноваться там и помочь брату с родовым имением. Такая жизнь мне подойдет.
   — И вы исполните свой долг перед семьей.
   — Я женюсь и заживу своим домом. Я должен жениться до тридцати лет.
   — Это один из ваших семейных законов?
   — Так полагается. Сыновья должны к тридцати годам устроить свою семейную жизнь и начать увеличивать число людей на земле… или, скажем, в своем семействе. Мое время на исходе. Вы знаете, что мне двадцать восемь?
   — Правда?
   — Я довольно стар по сравнению с вами.
   — Вы никогда не состаритесь.
   — Ах! Кто же из нас сейчас льстит?
   — Но говорить правду не означает льстить, ведь так?
   — Но вы сказали это, чтобы сделать мне приятное.
   — Я просто сказала то, что думаю.
   — О… вот вы где. — К нам приближалась Аннабелинда. — Маркус, — сказала она, — вы давно сидите здесь? Я не уверена, что это разумно. Сейчас довольно прохладно.
   — А1 — воскликнул Маркус, — Прекрасная Аннабелинда! Вы пришли составить нам компанию?
   — Я принесла вашу куртку. — Аннабелинда набросила куртку ему на плечи. — Я увидела вас в окно и подумала, что она вам пригодится.
   — Как я люблю, когда меня балуют!
   — На самом деле я искала Люсинду, — продолжила Аннабелинда. — Твоя мать недавно спрашивала о тебе. Я решила, что ты, наверное, где-то в парке.
   — Пойду узнаю, что нужно матушке, — промолвила я. Маркус поднял брови в знак покорности судьбе.
   — Пока я прощаюсь с вами, — прибавила я.
   Дойдя до дома, я оглянулась. Аннабелинда сидела на скамейке, близко придвинувшись к майору Мерривэлу, и они громко смеялись.
   Я нашла маму.
   — Я тебе нужна? — спросила я.
   — Ну, не особенно, но раз уж ты здесь, то могла бы отнести эти полотенца сестре Барроус.
 
   Через несколько дней, когда мы закончили утром занятия, мисс Каррутерс сказала:
   — Люсинда, я должна вам кое-что сообщить.
   Вы первая узнаете об этом.
   Я ждала.
   — Как вы знаете, скоро день вашего семнадцатилетия.
   — Первого сентября.
   — Вот именно. И вам уже не нужна гувернантка.
   — Моя мама что-нибудь говорила об этом?
   — Нет. Но это так, правда?
   — Думаю, да. Но я надеюсь… ну, мама всегда считала, что вы приносите в госпитале большую пользу. Она говорит, что не знает, что и делала бы без всех своих помощников.
   — Дело в том, что я выхожу замуж.
   — Мисс Каррутерс 1 Она, улыбаясь, потупилась. Трудно было вообразить себе мисс Каррутерс смущенной, но сейчас она была именно такой.
   — Доктор Эджертон сделал мне предложение.
   — Поздравляю! Я так рада! Он очень милый человек.
   — По-моему, тоже, — сказала мисс Каррутерс, — мы поладили с самого начала, а теперь… он попросил меня стать его женой.
   Я думала о том, что слышала о докторе Эджертоне. Его жена умерла шесть лет назад. Ему было около сорока. Его сын и дочь уже имели собственные семьи и не жили с ним. Я решила, что это идеальный вариант, и сразу подумала, что теперь мисс Каррутерс никогда не придется жить со своей кузиной. Как чудесно!
   Она, без сомнения, думала о том же.
   — Я уже сказала Дэвиду — доктору Эджертону, — что буду продолжать заниматься с вами, пока вам не исполнится семнадцать.
   — О, вы не должны думать обо мне. Мне уже почти семнадцать, и в любом случае скоро начнутся школьные каникулы.
   — Доктор Эджертон все понимает. Мы собираемся объявить о нашей свадьбе на вашем дне рождения. Бракосочетание состоится в октябре. Если ваша мать позволит мне здесь остаться до октября.
   — Ну конечно! Как все замечательно! Я так рада!
   Я крепко обняла ее.
   — О, Люсинда, — сказала она, снисходительно смеясь. — Сколько в вас энергии! Мы прошли вместе через много испытаний, и мне хотелось, чтобы вы первая узнали обо всем. Теперь я сообщу вашей маме.
   — Она так обрадуется за вас. И вы можете продолжать помогать в госпитале. Разве это не чудесно! Миссис Эджертон! — прибавила я медленно, наслаждаясь звучанием этих слов.
   — Вы меня рассмешили и одновременно расстроили, — сказала очень довольная мисс Каррутерс. — Но, похоже, все действительно складывается очень удачно.
   Она казалась другим человеком. Она вся светилась. Было ли это вызвано ее влюбленностью или счастливой уверенностью в завтрашнем дне? Ведь жизнь гувернантки так зависит от случая.
   Мы сидели, и мисс Каррутерс рассказывала о докторе Эджертоне, о том, как с самого начала они стали хорошими друзьями.
   — Конечно, мы иногда встречались в госпитале, — сказала она. — И часто гуляли в парке. С этого все и началось.
   — Я нахожу это замечательным, — сказала я ей.
   — И когда осознаешь, что не обрушься на нас эта ужасная война… не будь мы вынуждены покинуть школу в такой спешке… присоединись я к некоторым другим учителям…
   — Но вы этого не сделали. Я помню, как вы заявили, что останетесь до тех пор, пока не уедут все английские девочки.
   — А ваша мама была так добра ко мне. В этой цепочке событий большую роль играл случай.
   — Не показывает ли это, что все не так плохо?
   Из самого худшего может возникнуть что-то хорошее. Возможно, мы всегда будем вспоминать это время.
   — Думаю, я не забуду его до конца своих дней, — сказала мисс Каррутерс.
 
   Маму новость привела в восторг.
   — Я много думала о мисс Каррутерс, — сказала она. — Я понимала, что ее интересует, сколько времени еще ты будешь в ней нуждаться. Я собиралась попросить ее остаться помогать раненым. Думаю, теперь она так и поступит, ведь доктор Эджертон тесно связан с госпиталем. Все сложилось для них обоих наилучшим образом. Я всегда считала доктора Эджертона одним из тех мужчин, которым необходима жена. Он был слегка потерянным после смерти Мэри. Поэтому я очень довольна, а мисс Каррутерс словно стала другим человеком. Ее всегда тревожили мысли о будущем. Как и большинство гувернанток. А о твоих занятиях мы можем не беспокоиться, ведь тебе уже почти семнадцать. И с Чарльзом все в порядке, он каждый день берет уроки у священника. Конечно, мы должны будем отправить его в школу, но пока с этим можно немного повременить. Я не хочу, чтобы он уезжал из дома, пока идет война. Мне надо иметь всех вас при себе. Мне не нравится, что ваш отец постоянно в Лондоне, но, по крайней мере, он почти всегда проводит конец недели здесь.
   Примерно в это время в отношении Маркуса ко мне произошла какая-то едва уловимая перемена.
   Сначала я приписала ее моему воображению, но потом она стала заметнее.
   Аннабелинда постоянно находилась в его обществе, и я почти не бывала с ним наедине. Я не могла винить одну ее, хотя она и прилагала для этого много усилий.
   Если он шел посидеть на скамейке под деревьями, Аннабелинда всегда была рядом с ним. Я имела обыкновение присоединяться к ним, пока не почувствовала, что мешаю. Должна признать, что Маркус никогда ничем этого не показывал, чего нельзя сказать об Аннабелинде. Майор оставался так же вежлив и любезен, как всегда, но я чувствовала в его поведении некоторую отчужденность.
   В августе мама сказала:
   — Скоро твой день рождения. Не могу поверить, что прошло уже семнадцать лет с момента твоего появления на свет. Я твердо решила устроить по этому случаю праздник. Пусть все повеселятся. В такое мрачное время мы все нуждаемся в этом. Ведь известия с фронтов не становятся лучше, не так ли?
   От перспективы праздника всех охватило радостное волнение.
   Сначала мы решили, что при хорошей погоде устроим его на лужайке. Для всех ходячих раненых будет буфет, но мы не забудем и о тех, кто прикован к постели.
   Но эту идею отвергли и, в конце концов, решили собрать всех в главном зале и устроить концерт.
   Для сцены предложили использовать возвышение в конце зала. Выступать в концерте вызвались местные таланты из персонала и пациентов.
   — Эта затея будет стоить тебе больших хлопот, — сказала я маме.
   — Моя милая Люсинда, это твой день рождения, а семнадцать лет — веха в жизни. Все должны понять, какое это важное событие.
   Все только и говорили о дне рождения, где гвоздем программы должен стать концерт.
   — У всех должно возникнуть впечатление, что они в Друри-Лейн , — сказала миссис Грей, которая, по моему убеждению, не имела о Друри-Лэйн ни малейшего представления. Но мы понимали, что она хочет сказать.
   И вот этот день наступил. Были добрые пожелания и подарки, и все вели себя так, словно я совершила нечто замечательное, прожив на свете семнадцать лет.
   Концерт начинался в половине третьего.
   Утром я улизнула в парк. Я все время думала о своем разговоре с Маркусом и его постоянных упоминаниях о том дне, когда мне исполнится семнадцать лет. Дело в том, что я уже начала верить в его любовь ко мне, и эта мысль приводила меня в ужасное волнение. Едва ли отдавая в этом отчет, я вбила себе в голову, что мое семнадцатилетие явится поворотным пунктом в наших отношениях, ведь, в конце концов, он намекал именно на это.
   Потом я начала сомневаться, но эта мысль не оставляла меня.
   Я винила во всем Аннабелинду. Она с такой решительностью осуществляла свое намерение постоянно быть рядом с Маркусом. Я говорила себе, что он этого не хочет, но слишком хорошо воспитан, чтобы попросить ее уйти. Я пыталась убедить себя в этом и подавить свои сомнения.
   Я увидела его в парке и почувствовала себя счастливой: мне показалось, что он ищет меня.
   Теперь Маркус передвигался без особых затруднений. Мама незадолго до моего дня рождения передала мне слова доктора Эджертона, что Маркуса выпишут из госпиталя примерно через неделю.
   Он был с палкой, но двигался с видимой легкостью.
   Я окликнула его.
   Маркус Мерривэл остановился:
   — Люсинда! Мои поздравления. У вас сегодня такой праздник! Вы должны гордиться.
   — О, это все благодаря маме. Она твердо решила, что все должны узнать об этой великой дате.
   — И правильно.
   — Ну, возможно, и не был. Но, знаете ли, теперь я ни на что не годен.
   — Вас не пошлют?..
   — На передовую? Пока нет. Сейчас меня на некоторое время упрячут в военное министерство, где мне найдут какое-нибудь занятие.
   — Вам там будет интересно?
   Маркус сделал гримасу. Мы проходили мимо скамейки, и я сказала:
   — Не хотите ли посидеть?
   — Доктора предписали мне тренировать ногу.
   Но на самом деле я должен был бы репетировать.
   — О, вы сегодня выступаете?
   — Да, меня вовлекли в это.
   — Что вы исполняете?
   — «По дороге в Мандалей».
   — К вашим многочисленным достоинствам прибавляется еще и голос?
   — Я не уверен в своих достоинствах. Думаю, еще вопрос, есть ли они у меня. А голос — это, ну… всего лишь голос. Вот и все.
   — Какой вы скромный!
   — Вовсе нет. Подождите до моего выступления.
   Песня очень популярна, поэтому, возможно, мне это сойдет с рук.
   Я догадывалась, что Аннабелинда скоро обнаружит, что мы находимся вместе, и была права.
   Она торопливо вышла из дома.
   — О, вы здесь, Маркус. Доктор Эджертон требовал, чтобы вы не утомлялись.
   — Напротив, он велел мне тренировать ногу.
   — Он рекомендовал проявлять умеренность.
   — Я очень умерен.
   — Сколько ажиотажа вокруг концерта! Мне не терпится услышать «Мандалей».
   — Я думаю, что буду оправдываться страхом сцены.
   — Никто вам не поверит, — сказала я. — Я уверена, что вас ждет большой успех. Никто не ожидает услышать Карузо.
   — По-моему, — добавила Аннабелинда, — остальные будут выглядеть полными дилетантами. Вы станете главным номером программы, Маркус.
   — Мой страх сцены растет с каждой минутой.
   Не будьте слишком высокого мнения обо мне, моя дорогая Аннабелинда.
   — У меня на этот счет свое мнение, Маркус.
   — Я знаю, но, пожалуйста, не ждите слишком многого. Я пою очень громким голосом, и это почти единственное достоинство.
   — Мне так хочется вас услышать, — промолвила Аннабелинда.
   — Думаю, мне надо идти, — сказала я. — Осталось еще много дел.
   — Увидимся позднее, — беспечно бросила Аннабелинда.
   И я оставила их и, поникшая, вошла в дом. Я ошиблась: Маркус не собирался сказать мне что-то важное. Он так серьезно говорил о моем дне рождения, явно показывая, что ждет его, а все свелось к обсуждению его исполнения «Дороги в Мандалей».
   Концерт прошел успешно, хотя, пожалуй, отличался нехваткой исполнителей, а не открытием талантов. Но все наслаждались им и тем больше веселились, чем неудачнее были выступления.