танец живота, все время поднимаясь и опускаясь, совсем как ковыль на ветру в
Кентукки. Расе со своим приятелем облокотились о стену, сползли по ней на
пол и просто уселись там, ожидая Карлоса. И пока они ждали, коридор
превратился в искрящийся тоннель со стенами из известкового желе,
протянувшийся на миллионы миль, огромную желеобразную трубу, где в этот
момент шел Карлос Кастанеда своей обычной осторожной походкой - только там
было еще зеленое сверкание, из которого вылетали фосфоресцирующие огоньки и
разбивались о его тело. Оно было зеленым, и Расе обратил внимание, как аура
то таяла, то раздувалась, пока Карлос шел под неоновыми лампами на потолке.
Наконец он оказался перед ними, перебирая в руках ключи от офиса и уголком
глаз глядя на этих двух парней на полу.
- Привет, - сказал он, быстро открывая дверь.
- Эй, чувак, рады тебя видеть, - ответил Расе. Карлос быстро кивнул и
остановился в сверкающей зеленой массе электрического света. Затем он
проскользнул в свой офис и закрыл дверь. В аудитории он казался коричневым,
но здесь в коридоре его аура имела свой настоящий цвет, и Расе понял это.
Расе решил, что коричневая аура имела какое-то отношение к способности
рассказывать самые фантастические истории и при этом выходить сухим из воды.
Карлос утверждал, что разговаривал с говорящим на двух языках койотом, или
рассказывал, как дон Хенаро в долю секунды переносился на мили, и не важно,
как далеко он заходил, как нелепо это могло звучать, никто не подвергал его
слова сомнению. Обычно студенты просто пытались понять, о чем он говорил, в
более рациональных терминах, именно то, чего Карлос и слышать не хотел. Они
продолжали объяснять его переживания галлюцинациями, или результатом
гипноза, или внушением. Карлос вообще не хотел, чтобы они как-то
интерпретировали их. Самым скептически настроенным студентом в группе был
парень, постоянно пытавшийся втянуть его в классическую дискуссию о
позитивизме и материализме.
"Разве не обречен дон Хуан на то, что кто-то его сменит, как все
несовершенные и условные системы, покоящиеся на примитивном основании
теологии? - и он смотрел на Карлоса с притворной серьезностью. - Даже
синтез, основанный древними теократиями Египта и Индии, оказался
недостаточным. Он был основан на субъективных принципах и никогда не мог
охватить практической жизни. А ведь существуют, несмотря ни на что,
объективные реалии внешнего мира..."
И Карлос кивал головой и отвечал: "Охо-хо, ну, да. Может быть".
"...Поскольку теократия вначале была ограничена мыслью и чувством,
правильно? Жрецы отбросили политеизм и в конце концов трансформировали его в
монотеизм, тогда как брухо остались..."
"Может быть. Н-да уж... Что ж, вероятно..."
Это продолжалось в том же духе минут десять, пока кто-нибудь не
спрашивал о том или ином видении из книг или о пейотной церемонии дона
Роберто в 1964 году. Также обычно задавали вопросы о союзниках, бесформенных
силах, о которых Карлос всегда писал и с которыми ему приходилось иметь дело
в пустыне, о силах, заключенных в психотропных растениях. Когда Расе не
говорил об аурах или об одном своем друге, который был магом, или еще о
чем-нибудь оккультном, он говорил о восточных религиях и о параллелях с
системой верований дона Хуана.
"Идея видения, например, - говорил он, - вероятно, подобна дзэнской
идее сатори. И там, и там требуется глубокое просветление, своего рода
проникновение в суть вещей помимо каких бы то ни было мирских описаний. И
образ жизни воина в некоторых отношениях похож на образ жизни дзэнского
монаха. Оба требуют дисциплины и отрешенности от мирских забот и осознания
того, что дела человека не имеют в конечном счете большого значения. Как
дзен, так и философия дона Хуана подчеркивают необходимость достижения
человеком полной гармонии с природой. Я хочу сказать, что вижу здесь много
общего".
И Карлос снова кивал головой и говорил: "Это интересно. Познакомьте
меня с этим. Расскажите мне то, что вы знаете".
"Есть книги по восточному мистицизму, которые содержат поразительные
аналогии с некоторыми феноменами мира магов. Например, "Четырнадцать уроков
йоги" Йога Рамачараки. В них говорится об окружающих людей аурах, имеющих
форму яйца, которые наполнены светом, исходящим из тела. Это астральные
тела. Они могут отделяться от своих владельцев. Еще рассказывается о
способностях, которые можно использовать для получения удивительных
эффектов. Можно найти много подобного в ваших книгах".
Карлос всегда с готовностью поддерживал обратную связь с аудиторией.
Некоторые идеи Расса были нелепы, но вопрос о параллелях между Востоком и
Западом привлекал Карлоса. Казалось, что все это совершенно ново для него.
Кастанеда знал о том, что магия американских индейцев вполне могла
происходить из Азии. Он знал и в основном принимал теорию о том, что индейцы
пришли из Азии через Берингов пролив, но он казался на удивление незнакомым
с восточной философией.
Однажды Кастанеда рассказывал им, как пытался привести союзника в жилую
комнату профессора Харольда Гарфинкеля на Пасифик-Палисэйдс. Гарфинкель,
ученый-еврей, которому перевалило за пятьдесят, имеющий рекомендации из
Гарварда и Беркли, прежде всего был известен своими огромными тяжеловесными
трудами по феноменологии. Это был строгий преподаватель, настоящий
академист. Он заинтересовался исследованиями Карлоса и руководил им в первые
дни. Они вместе, бывало, беседовали у него дома. Во время какого-то научного
разговора Карлос вдруг заявил, что на веранде находится союзник. Он спросил,
не будет ли возражать профессор, если он пригласит его вовнутрь. Это была
одна из классических сцен.
- Я хочу показать его вам, - сказал Карлос.
- О, все в порядке, Карлос, - ответил Гарфинкель, прячась глубже в
своем кресле. - Прекрасно. Я верю, что союзник здесь, так что все нормально.
Взгляд профессора носился по комнате в ожидании того, что может
случиться, надеясь, что Карлос, может быть, уже забыл об этом. Это иногда
случается с антропологами, которые слишком глубоко погружаются в чужие
культуры.
У них либо вырабатывается невосприимчивость в результате повторяющихся
культурных шоков, связанных с их работой, и они начинают смотреть на все
заинтересованным, но посторонним взглядом, либо они начинаются держаться за
свои исследования с набожным усердием - и становятся полностью помешанными.
И поэтому Гарфинкель немного опасался в этот вечер, что Карлос,
возможно, перешел эту грань. У него не было намерения расставаться со своим
буржуазным благоразумием и позволять Кастанеде втаскивать своего союзника в
жилую комнату. Что скажут в "Феноменолоджи соусиолоджикал ревъю"? Гарфинкель
взглянул на своего старого студента, как будто имел самые серьезные
клинические подозрения.
Кастанеда расхаживал туда-сюда по обширному подиуму. Если бы
происшествие у Гарфинкеля было искусно разыгранной шуткой, он не трудился бы
объяснять. Он был уже на новой почве - посеять магию, - которую он обсуждал
гораздо подробнее, чем в любой из своих книг.
Древний ритуал требует, чтобы маг завладел 48 зернышками маиса другого
мага. Их прячут на пути у того, кого нужно убить, предпочтительно в бутонах
желтых цветов. И когда жертва наступит на цветок, зерно проникает в ногу и,
как утверждают брухо, мгновенно убивает жертву.
"Дон Хуан найдет для меня зернышко, - сказал Карлос. - Могущественный
маг посадит зерно и вырастит его из одного колоска. Дон Хуан выберет зерна
для меня".
После занятий он поехал в Лос-Анджелес и позвонил Неду Брауну, чтобы
поговорить насчет договоренностей с "Саймон энд Шустер" об издании
"Путешествия в Икс-тлан". Потом он позвонил мне, чтобы сказать, что чек уже
на почте, и спросить, как дела у К. Дж.
К. Дж. учился довольно хорошо, но его учителя по-прежнему жаловались на
то, что у него проблемы с другими учащимися. У него было мало друзей. Он был
тихим, легко поддавался переменам настроений и относился ко всему серьезно.
Я говорила, что он просто слишком зрел для большинства своих соучеников.
Позднее, вернувшись домой, он улегся на свой матрас и уставился в окно.
Разговор со мной расстроил его, потому что только себя он винил за все
проблемы К. Дж. У мальчика не было отца и не было имени.
При этом Карлос говорил своим студентам о том, что у него нет
неоконченных дел. В этом была ирония. Он стоял в аудитории и говорил
буквально следующее: "К настоящему времени у меня нет никаких незаконченных
дел. Я могу уйти отсюда прямо в вечность. Я ничем не связан, ничем не
обременен, ничто не задерживает меня. Это значит быть жестким, и только так
нужно действовать". Боже, какая строка! Вот он, Карлос Кастанеда,
проповедующий непривязанность, только он попался в ту же ловушку, что и
другие бюргеры среднего возраста, которых он видел все время сидящими в кафе
на Вилшир-бульваре. Они всегда были там, эти бюргеры, втиснутые в палатки со
своими женами и детьми, имеющие дело с закладными, браками и детьми. Это был
самый неумолимый вид ответственности. Здесь же сидел и Карлос Кастанеда с
кредитными карточками в бумажнике, с квартирой в Вествуде и местом
преподавателя.
И все же иногда он чувствовал, что есть нечто большее, нечто
трансцендентное - его имя прежде всего. Имя его было магическим. Когда в
Ирвине он сказал что-то об открытии института для изучения герменевтики, все
слушали его. В ресторанах люди просили у него автограф. Салли Кемптон
приезжала в Ирвин, говоря, что собирается написать очерк о нем для журнала
"Эсквайр". Его агент торговался по мелочам с журналом "Тайм" из-за статьи,
иллюстрация к которой должна появиться на обложке журнала. Тут был этот
дразнящий магнетизм. Он не был просто каким-нибудь известным профессором или
глупым романистом, он был чем-то большим, чем-то особым, он был...
Кастанедой.
В начале весны 1972 года продюсер "Шоу Дика Каветта" предложил ему
принять участие в передаче.
Это была бы самая блестящая рекомендация, но Карлос отклонил
предложение. Он боялся, что из него сделают клоуна. Он знал, что
поверхностный пятнадцатиминутный разговор о его опытах с доном Хуаном будет
звучать как детские сказки. Была еще одна причина, почему он не хотел
выступать у Дика Каветта. Есть определенная сила и свобода в том, чтобы
оставаться недоступным. Нед Браун настаивал на его интервью перед выходом
второй книги и перед предстоявшим выходом "Путешествия в Икстлан", но то
были журналы и газеты, а не телевидение. Он не искал популярности и не хотел
рисковать, создавая такое мнение о себе. Объяснение магов, драматическое
заключение саги о доне Хуане должны были появиться еще через год в его
четвертой книге. Были еще некоторые незавершенные дела, поэтому
представлялось разумным избегать потенциально опасных и обременительных
ситуаций на национальном телевидении с нахальным молодым ведущим вроде Дика
Каветта, который мог попытаться наделать дыр в его Отдельной Реальности.
Ближе к завершению семинара Кастанеда значительно удалился от
материала, изложенного в его книгах, и коснулся совершенно новых областей
магии, о которых никто из его учащихся и не слышал. Например, Четырех
Ветров. Он сказал, что это женщины, которых маг не должен искать специально,
но которые придут и помогут в заключительной битве на поле брани с
союзником. Они должны сопровождать ученика в последней церемонии, когда его
наконец признают как брухо. С севера стоит его щит, его защитник. Сзади, с
юга - теплый ветер, шутница. Шутница представляет тепло и легкость весны. Ее
присутствие умеряет опустошительный северный ветер. С запада самоанализ
представлен ловушкой для духов. И с востока боевой порядок завершается
оружием. Оружие - это "крупнейший авторитет", и иногда его называют ветром
просветления.
Кастанеда рассказал своим студентам о том, что эти четыре женщины
используются для того, чтобы отразить атаку союзника, когда они все вместе
наконец встречаются на поле битвы где-нибудь в Соноре. Это похоже на
странный и ужасный танец. Союзник атакует женщин одну за другой, пока в
конце концов не окажется нос к носу с самим учеником. Если ученик сможет
схватить его и швырнуть на землю, он получает силу союзника. Но если он не
справляется с этим, то его буквально закручивает в воздухе с огромной
скоростью. Для донаХенаро это означало частичную потерю его человеческой
природы. Он так и не смог вернуться домой. Его путешествие, его
метафорическое возвращение в Икстлан, будет продолжаться вечно.
Студенты большей частью смутно сознавали, что Карлос говорит здесь
метафорически, что весь этот рассказ о ветрах и союзнике был грубой
аллегорией, объясняющей окончательное превращение ученика в шамана - но все
же это было ужасно мрачно.
"Поскольку у меня нет Четырех Ветров, - сказал Карлос, - мне придется
бороться с ним самому. Я сделаю это, когда мое тело почувствует, что время
пришло".
По студенческому городку в Ирвине прошел слух о том, что Роузи нашла
для него ветер, какую-то вольную студентку, желающую принять участие в его
психодраме, но из этого ничего не вышло. И занятия закончились, а ему все
еще предстояло сделать этот решительный шаг. Он еще не был шаманом, и, более
того, совсем не был уверен, чем же все это кончится.
Не было никакой экзаменационной работы в конце семинара для аспирантов,
хотя он просил всех вернуть копии его диссертации с замечаниями на полях,
предложениями, идеями, критикой и пр. Последнее занятие он провел высоко в
холмах к северу от Лос-Анджелеса, на месте, которое Карлос назвал местом
силы, куда маги племени яки приходили когда-то практиковать медитацию и
другие шаманские ритуалы. Он сказал, что это место, которое дон Хуан видел в
одном из своих снов, огромное кольцо из булыжников, расставленных вокруг
густых зарослей чапараля, высоко над каньоном Малибу. Все собрались в кафе
"Шипе". Расе там был вместе с Роузи и Джоном Уоллисом, который пришел со
своей женой Рут. Уоллис, хотя и не входил в группу Карлоса, несколько раз
посещал его занятия для аспирантов. Специалист по философии болтал что-то о
Спинозе или о ком-то еще, была еще парочка эксцентричных последователей
суфизма и большинство других аспирантов группы. Все собрались в кафе.
Получилось два каравана: один возглавлял Карлос на своем микроавтобусе, а
другой - кто-то еще, кто знал дорогу. Все направились на Вентура-фривэй, а
затем свернули в сторону Малибу. Искали особый круг из камней. Когда
приехали на место, Карлос разгорячился и начал показывать некоторые
упражнения и техники магов яки, в частности установление контакта с линиями
мира. Все столпились вокруг него. Карлос держал ноги под прямым углом,
вытянув левую руку, а правую расположив параллельно земле и согнув ее внутрь
к груди. Левую ладонь он повернул к спине, а правую - к груди. Затем он
начал быстро шевелить пальцами обеих рук, как будто играя на гигантском
банджо. Карлос сжал руки в кулаки и грациозно повернулся вокруг себя, приняв
боксерскую стойку.
Он остановился, напряженный и собранный, вытянув руки и согнув ноги в
решительном полуприседе с неподвижным взглядом. И вдруг они появились -
линии мира! Сеть, паутина, космический поток!
"Оп! - выкрикнул Карлос, переходя в расслабленную позицию. - Вот они.
Линии мира".
Все пытались попробовать, играя на гигантском банджо под майским
калифорнийским солнцем. Все становились в эту стойку у подножия валуна,
похожего на огромный череп, и просто пропускали этот поток, ища... бог
знает, что они искали. Но была только тупая ноющая боль в третьем позвонке,
который, наверно, готов был сломаться в тот день.
Карлос зашел в центр зарослей чапараля и объяснил, как старые маги
хоронили себя, собирая обломки и ветки толокнянки и мескитового дерева и
сооружая небольшие могилы. Это была техника остановки мира. Брухо просто
растягивались среди этой растительности, пока все не останавливалось само по
себе - внутренний диалог, нормальное восприятие вещей, активный образ жизни.
Они просто лежали безмолвно и ждали, когда вся громадная вселенная медленно,
но неотвратимо замрет, и тогда они видели. Никто не пожелал испытать
мескитовую смерть; а Карлос уже объяснял, как выжить в пустыне, питаясь
мясом гремучей змеи.
"Восхитительное, - воскликнул он, - воистину восхитительное. Лучше, чем
мясо кита, индейки, цыпленка. Чтобы поймать гремучую змею, вам нужна
бечевка, много бечевки. Ловушка устраивается так, - сказал он, покачивая
куском бечевки, свернутым в петлю, которая, по его словам, затягивалась на
шее змеи, когда та выползала из своей норы. - На самом деле, лучше
использовать нитку для чистки пространства между зубами. Антропологам не
нужен весь тот мусор, который они берут с собой в поле. Все, что им нужно, -
это нитка для чистки зубов, много-много этой нитки. С ней вы сможете выжить
где угодно".
Все последовали за Карлосом вниз в густые заросли, останавливаясь время
от времени, чтобы послушать одно из его рассуждений. Он предложил студентам
вернуться в свои автомобили и ехать за ним дальше вдоль каньона Малибу в
поисках водного каньона, где растет дудник. Как предполагалось, это было
любимое растение магов яки, которое поджигали, чтобы получить дым,
вдыхавшийся ради ясности. Группа покатилась вниз к руслу небольшой речушки,
не обращая внимания на предупредительную надпись: "Въезд воспрещен. За
нарушение границ водоохранного района Лос-Анджелеса штраф 500 долларов и/или
тюремное заключение". У реки росло несколько кустиков зеленого дудника, но,
как и следовало ожидать, они еще не засохли.
"Не подходит, - сказал Карлос. - Он должен высохнуть, прежде чем вы
будете рвать его".
Джон Уоллис спустился вниз, сорвал одно растение и понюхал его. Оно
имело знакомый запах. Уоллис откусил кусочек. "Карлос, - сказал он. - Это
дикий сельдерей". Карлос ухмыльнулся. "Конечно, дикий сельдерей. Хорошо, не
правда ли? Дудник удивителен. Я отдавал его на анализ известному ботанику в
УКЛА. Он сказал мне, что в нем ничего нет. Ничего. Совершенно безобидное
вещество. Можно съесть десять фунтов, и ничего не случится. Но для мага он
имеет большое значение. Маги утверждают, что его дым помогает получить
большую ясность".
Уоллис и его жена должны были встречать своих друзей в международном
аэропорту Лос-Анджелеса и поэтому покинули всех у водного каньона. Поездка
превратилась в кошмар. Пока ехали через Венис, Рут стало дурно. Уоллис
повернул не там, где надо, и кончил тем, что попал в газеты на полосу
дорожных происшествий за то, что въехал на тротуар. В конце концов они все
же попали в аэропорт и встретили своих друзей. Когда они возвращались назад,
над Лос-Анджелесом разыгралась гроза, мотор дворников ветрового стекла
сгорел, и Уоллису пришлось ехать домой в Лагуна-Бич очень медленно, еле
тащась в полночь по автостраде номер 1 и высовывая из окна левую руку, чтобы
протирать крошечное пространство на лобовом стекле. Они уже почти были дома,
когда Рут заметила прутик, как-то попавший внутрь ее жакета. Карлос
предупреждал всех ничего не брать из места силы.
- Но я не брала его, - протестовала Рут. - Он, должно быть, сам упал ко
мне в жакет,
- Мне все равно, как он попал туда, выброси эту дрянь в окно, - выразил
свое неудовольствие Джон. - Немедленно!
Нельзя сказать, что Рут и Джон Уоллисы были какими-нибудь чокнутыми.
Вовсе нет. Но они были очень впечатлительны и очень легко поддавались
внушению. Поэтому, когда Карлос высказал одно из своих немного мистических
предупреждений, вроде "Не уносите ничего с места силы", они восприняли его
серьезно.
Расе Руджер тоже отнесся к этому серьезно - когда он увидел кролика на
стоянке, то решил, что это больше чем простое совпадение. Расе возвращался
на велосипеде к себе домой и отъехал уже на милю от корпуса общественных
наук. Он проезжал через автомобильные стоянки и по асфальтовым дорогам в
студенческий городок, как вдруг без всякого предупреждения гигантский кролик
выполз на дорогу прямо перед велосипедом Расса. Он появился неожиданно из
теней, отбрасываемых карликовыми пальмами под светом луны, громадный,
неповоротливый кролик с черными глазами, и уставился прямо на Расса
повелительным полночным взглядом. Расе от испуга свалился со своего
велосипеда. Он просто лежал на дороге с закрытыми глазами, не осмеливаясь
думать о чудовищном кролике, который был всего в нескольких футах от него.
Он пытался не думать ни о чем, но его ум напоминал ему о том, как Карлос
играл с собакой с сияющей гривой и разговаривал с койотом. Союзник мог
появиться в любое время, в любой форме. Расе медленно повернул голову к
кролику, который с любопытством смотрел на него. Их было только двое. Расе и
чудовищный кролик, захваченные чем-то странным под окаймленным голубизной
калифорнийским небом. Захваченные... подключенные... единственный
чувствующий разум под Божьим небом.
Внезапно кролик повернулся и ускакал. Расе потерял его из вида в кустах
и просто лежал, беспомощно уставившись в ночь. Он никогда прежде не падал со
своего велосипеда, по крайней мере с тех пор, как прошло его детство в
Стэйтен-Айленде, где он научился ездить на нем. Но неожиданно кролик так
всполошил его чувства, что он свалился с велосипеда. Это относилось к тем
вещам, что он нашел в мире Карлоса, не в своем собственном мире, - в
сумасшедшем мире Карлоса, где были союзники, и знаки, и проклятые
здоровенные космические кролики. Расе знал, что как-то попал в мир Карлоса
Кастанеды прямо здесь в ночи в студенческом городке КУЙ.
Но с другой стороны, так было всегда. Невозможно было говорить со
студентами Карлоса или с его друзьями, знакомыми или даже с теми, кто просто
читал его книги, без того, чтобы не услышать такого роды истории. Везде были
люди, испытавшие нечто необычное, нечто совершенно выходящее за рамки чистой
аристотелевой логики.
У Линды Корнетт, моей старой подруги, с благоговением читавшей его
книги, был экземпляр "Путешествия в Икстлан" с автографом, который она
держала на столике рядом с кроватью. И однажды ее дочь, Паула, которая была
ярой последовательницей Кастанеды, вошла в спальню и увидела огромную
ворону, спокойно сидевшую на книге в лучах солнца. Ворона, очевидно, влетела
через открытое окно и уселась на освещенное место на книге. Невозможно было
не подумать о странной иронии во всем этом -ворона на книге Карлоса
Кастанеды.
У Паулы просто отвисла челюсть от удивления. Затем она заметила что-то
надетое на правую ногу вороны. Она подошла на шаг ближе и увидела, что это
медное кольцо с рисунком, напоминавшим небольшие ацтекские значки. Какой
знак! Какая картина в реальном мире! Тупые бюргеры могли решить, что
способны все это объяснить, но Паула и Линда врубались, и они видели, как
действует магия.
Но это была салонная чепуха по сравнению со сном Джона Уоллиса. Как
только Уоллис встретил Карлоса в студенческом городке КУЙ весной 1972 года,
он обратил внимание, что повсюду царит чувство ожидания. Оно было разлито в
воздухе. Люди ожидали, что что-то произойдет, и Уоллис в том числе. И вот
однажды вечером он засиделся допоздна, занимаясь музыкой в своей комнате,
окна которой выходили на тихоокеанское небо на Лагуна-Хиллс. Он сидел за
небольшим роялем в углу, сочиняя эти спокойные мелодии, пока не устал и не
решил немного полежать на диване перед камином. Ночное небо за окном
напоминало покрытую шоколадного цвета прожилками поверхность мрамора, и,
смотря на него, Уоллис вдруг ощутил сильный испуг. Он почувствовал резкий
прилив холода в уретре. Это было страшно, и он поднялся, пошел в спальню и
лег рядом с женой.
Только он лег, тут же все и началось. Снаружи ломались ветки, ветер
подул сильнее и начала хлопать дверь в подвал. Сперва это показалось
внезапным шквалом ветра, но ветер все крепчал и усиливал свой неистовый вой,
пока не заревел пронзительно и целые сучья не посыпались на крышу дома, а
подвальная дверь не начала крошиться в щепки. Казалось, половину
Лагуна-Хиллс вот-вот швырнет в океан.
Лоб Уоллиса покрылся потом. Это сумасшествие неожиданно стало принимать
самый серьезный оборот. Он боялся пошевелиться и безумно оглядывал комнату,
ища первые признаки лопнувших окон и следы погрома, учиненного этим кошмаром
в его спальне. Чем больше Уоллис пытался контролировать происходящее, тем
меньше ему это удавалось. Наконец он покорился, позволив втянуть себя в
жуткий апокалиптический напор, несущийся к океану. Стоило ему подумать об
этом, и все прекратилось. Все вдруг погрузилось в полный и совершенный
покой!
Он лежал, хрипло дыша, с пятном пота на подушке, спрашивая себя, что же
за чертовщина случилась. Как только он решил, что это какая-то странная
галлюцинация, он услышал голос Рут. "Уже все стихло", - прошептала она.
Затем она перевернулась и заснула.
Она слышала! Но слышала ли? Не было ли это частью его сна, его
собственной особой Отдельной Реальностью? Какую зеркальную комнату он
посетил?
Видения, сны, галлюцинации, умножающиеся дурацкие ночные кошмары, они
сами и Карлос и безбрежность, подключенные... несущиеся в трещину между
мирами. Никто не может оставаться защищенным, если хочет верить в Кастанеду.
Кентукки. Расе со своим приятелем облокотились о стену, сползли по ней на
пол и просто уселись там, ожидая Карлоса. И пока они ждали, коридор
превратился в искрящийся тоннель со стенами из известкового желе,
протянувшийся на миллионы миль, огромную желеобразную трубу, где в этот
момент шел Карлос Кастанеда своей обычной осторожной походкой - только там
было еще зеленое сверкание, из которого вылетали фосфоресцирующие огоньки и
разбивались о его тело. Оно было зеленым, и Расе обратил внимание, как аура
то таяла, то раздувалась, пока Карлос шел под неоновыми лампами на потолке.
Наконец он оказался перед ними, перебирая в руках ключи от офиса и уголком
глаз глядя на этих двух парней на полу.
- Привет, - сказал он, быстро открывая дверь.
- Эй, чувак, рады тебя видеть, - ответил Расе. Карлос быстро кивнул и
остановился в сверкающей зеленой массе электрического света. Затем он
проскользнул в свой офис и закрыл дверь. В аудитории он казался коричневым,
но здесь в коридоре его аура имела свой настоящий цвет, и Расе понял это.
Расе решил, что коричневая аура имела какое-то отношение к способности
рассказывать самые фантастические истории и при этом выходить сухим из воды.
Карлос утверждал, что разговаривал с говорящим на двух языках койотом, или
рассказывал, как дон Хенаро в долю секунды переносился на мили, и не важно,
как далеко он заходил, как нелепо это могло звучать, никто не подвергал его
слова сомнению. Обычно студенты просто пытались понять, о чем он говорил, в
более рациональных терминах, именно то, чего Карлос и слышать не хотел. Они
продолжали объяснять его переживания галлюцинациями, или результатом
гипноза, или внушением. Карлос вообще не хотел, чтобы они как-то
интерпретировали их. Самым скептически настроенным студентом в группе был
парень, постоянно пытавшийся втянуть его в классическую дискуссию о
позитивизме и материализме.
"Разве не обречен дон Хуан на то, что кто-то его сменит, как все
несовершенные и условные системы, покоящиеся на примитивном основании
теологии? - и он смотрел на Карлоса с притворной серьезностью. - Даже
синтез, основанный древними теократиями Египта и Индии, оказался
недостаточным. Он был основан на субъективных принципах и никогда не мог
охватить практической жизни. А ведь существуют, несмотря ни на что,
объективные реалии внешнего мира..."
И Карлос кивал головой и отвечал: "Охо-хо, ну, да. Может быть".
"...Поскольку теократия вначале была ограничена мыслью и чувством,
правильно? Жрецы отбросили политеизм и в конце концов трансформировали его в
монотеизм, тогда как брухо остались..."
"Может быть. Н-да уж... Что ж, вероятно..."
Это продолжалось в том же духе минут десять, пока кто-нибудь не
спрашивал о том или ином видении из книг или о пейотной церемонии дона
Роберто в 1964 году. Также обычно задавали вопросы о союзниках, бесформенных
силах, о которых Карлос всегда писал и с которыми ему приходилось иметь дело
в пустыне, о силах, заключенных в психотропных растениях. Когда Расе не
говорил об аурах или об одном своем друге, который был магом, или еще о
чем-нибудь оккультном, он говорил о восточных религиях и о параллелях с
системой верований дона Хуана.
"Идея видения, например, - говорил он, - вероятно, подобна дзэнской
идее сатори. И там, и там требуется глубокое просветление, своего рода
проникновение в суть вещей помимо каких бы то ни было мирских описаний. И
образ жизни воина в некоторых отношениях похож на образ жизни дзэнского
монаха. Оба требуют дисциплины и отрешенности от мирских забот и осознания
того, что дела человека не имеют в конечном счете большого значения. Как
дзен, так и философия дона Хуана подчеркивают необходимость достижения
человеком полной гармонии с природой. Я хочу сказать, что вижу здесь много
общего".
И Карлос снова кивал головой и говорил: "Это интересно. Познакомьте
меня с этим. Расскажите мне то, что вы знаете".
"Есть книги по восточному мистицизму, которые содержат поразительные
аналогии с некоторыми феноменами мира магов. Например, "Четырнадцать уроков
йоги" Йога Рамачараки. В них говорится об окружающих людей аурах, имеющих
форму яйца, которые наполнены светом, исходящим из тела. Это астральные
тела. Они могут отделяться от своих владельцев. Еще рассказывается о
способностях, которые можно использовать для получения удивительных
эффектов. Можно найти много подобного в ваших книгах".
Карлос всегда с готовностью поддерживал обратную связь с аудиторией.
Некоторые идеи Расса были нелепы, но вопрос о параллелях между Востоком и
Западом привлекал Карлоса. Казалось, что все это совершенно ново для него.
Кастанеда знал о том, что магия американских индейцев вполне могла
происходить из Азии. Он знал и в основном принимал теорию о том, что индейцы
пришли из Азии через Берингов пролив, но он казался на удивление незнакомым
с восточной философией.
Однажды Кастанеда рассказывал им, как пытался привести союзника в жилую
комнату профессора Харольда Гарфинкеля на Пасифик-Палисэйдс. Гарфинкель,
ученый-еврей, которому перевалило за пятьдесят, имеющий рекомендации из
Гарварда и Беркли, прежде всего был известен своими огромными тяжеловесными
трудами по феноменологии. Это был строгий преподаватель, настоящий
академист. Он заинтересовался исследованиями Карлоса и руководил им в первые
дни. Они вместе, бывало, беседовали у него дома. Во время какого-то научного
разговора Карлос вдруг заявил, что на веранде находится союзник. Он спросил,
не будет ли возражать профессор, если он пригласит его вовнутрь. Это была
одна из классических сцен.
- Я хочу показать его вам, - сказал Карлос.
- О, все в порядке, Карлос, - ответил Гарфинкель, прячась глубже в
своем кресле. - Прекрасно. Я верю, что союзник здесь, так что все нормально.
Взгляд профессора носился по комнате в ожидании того, что может
случиться, надеясь, что Карлос, может быть, уже забыл об этом. Это иногда
случается с антропологами, которые слишком глубоко погружаются в чужие
культуры.
У них либо вырабатывается невосприимчивость в результате повторяющихся
культурных шоков, связанных с их работой, и они начинают смотреть на все
заинтересованным, но посторонним взглядом, либо они начинаются держаться за
свои исследования с набожным усердием - и становятся полностью помешанными.
И поэтому Гарфинкель немного опасался в этот вечер, что Карлос,
возможно, перешел эту грань. У него не было намерения расставаться со своим
буржуазным благоразумием и позволять Кастанеде втаскивать своего союзника в
жилую комнату. Что скажут в "Феноменолоджи соусиолоджикал ревъю"? Гарфинкель
взглянул на своего старого студента, как будто имел самые серьезные
клинические подозрения.
Кастанеда расхаживал туда-сюда по обширному подиуму. Если бы
происшествие у Гарфинкеля было искусно разыгранной шуткой, он не трудился бы
объяснять. Он был уже на новой почве - посеять магию, - которую он обсуждал
гораздо подробнее, чем в любой из своих книг.
Древний ритуал требует, чтобы маг завладел 48 зернышками маиса другого
мага. Их прячут на пути у того, кого нужно убить, предпочтительно в бутонах
желтых цветов. И когда жертва наступит на цветок, зерно проникает в ногу и,
как утверждают брухо, мгновенно убивает жертву.
"Дон Хуан найдет для меня зернышко, - сказал Карлос. - Могущественный
маг посадит зерно и вырастит его из одного колоска. Дон Хуан выберет зерна
для меня".
После занятий он поехал в Лос-Анджелес и позвонил Неду Брауну, чтобы
поговорить насчет договоренностей с "Саймон энд Шустер" об издании
"Путешествия в Икс-тлан". Потом он позвонил мне, чтобы сказать, что чек уже
на почте, и спросить, как дела у К. Дж.
К. Дж. учился довольно хорошо, но его учителя по-прежнему жаловались на
то, что у него проблемы с другими учащимися. У него было мало друзей. Он был
тихим, легко поддавался переменам настроений и относился ко всему серьезно.
Я говорила, что он просто слишком зрел для большинства своих соучеников.
Позднее, вернувшись домой, он улегся на свой матрас и уставился в окно.
Разговор со мной расстроил его, потому что только себя он винил за все
проблемы К. Дж. У мальчика не было отца и не было имени.
При этом Карлос говорил своим студентам о том, что у него нет
неоконченных дел. В этом была ирония. Он стоял в аудитории и говорил
буквально следующее: "К настоящему времени у меня нет никаких незаконченных
дел. Я могу уйти отсюда прямо в вечность. Я ничем не связан, ничем не
обременен, ничто не задерживает меня. Это значит быть жестким, и только так
нужно действовать". Боже, какая строка! Вот он, Карлос Кастанеда,
проповедующий непривязанность, только он попался в ту же ловушку, что и
другие бюргеры среднего возраста, которых он видел все время сидящими в кафе
на Вилшир-бульваре. Они всегда были там, эти бюргеры, втиснутые в палатки со
своими женами и детьми, имеющие дело с закладными, браками и детьми. Это был
самый неумолимый вид ответственности. Здесь же сидел и Карлос Кастанеда с
кредитными карточками в бумажнике, с квартирой в Вествуде и местом
преподавателя.
И все же иногда он чувствовал, что есть нечто большее, нечто
трансцендентное - его имя прежде всего. Имя его было магическим. Когда в
Ирвине он сказал что-то об открытии института для изучения герменевтики, все
слушали его. В ресторанах люди просили у него автограф. Салли Кемптон
приезжала в Ирвин, говоря, что собирается написать очерк о нем для журнала
"Эсквайр". Его агент торговался по мелочам с журналом "Тайм" из-за статьи,
иллюстрация к которой должна появиться на обложке журнала. Тут был этот
дразнящий магнетизм. Он не был просто каким-нибудь известным профессором или
глупым романистом, он был чем-то большим, чем-то особым, он был...
Кастанедой.
В начале весны 1972 года продюсер "Шоу Дика Каветта" предложил ему
принять участие в передаче.
Это была бы самая блестящая рекомендация, но Карлос отклонил
предложение. Он боялся, что из него сделают клоуна. Он знал, что
поверхностный пятнадцатиминутный разговор о его опытах с доном Хуаном будет
звучать как детские сказки. Была еще одна причина, почему он не хотел
выступать у Дика Каветта. Есть определенная сила и свобода в том, чтобы
оставаться недоступным. Нед Браун настаивал на его интервью перед выходом
второй книги и перед предстоявшим выходом "Путешествия в Икстлан", но то
были журналы и газеты, а не телевидение. Он не искал популярности и не хотел
рисковать, создавая такое мнение о себе. Объяснение магов, драматическое
заключение саги о доне Хуане должны были появиться еще через год в его
четвертой книге. Были еще некоторые незавершенные дела, поэтому
представлялось разумным избегать потенциально опасных и обременительных
ситуаций на национальном телевидении с нахальным молодым ведущим вроде Дика
Каветта, который мог попытаться наделать дыр в его Отдельной Реальности.
Ближе к завершению семинара Кастанеда значительно удалился от
материала, изложенного в его книгах, и коснулся совершенно новых областей
магии, о которых никто из его учащихся и не слышал. Например, Четырех
Ветров. Он сказал, что это женщины, которых маг не должен искать специально,
но которые придут и помогут в заключительной битве на поле брани с
союзником. Они должны сопровождать ученика в последней церемонии, когда его
наконец признают как брухо. С севера стоит его щит, его защитник. Сзади, с
юга - теплый ветер, шутница. Шутница представляет тепло и легкость весны. Ее
присутствие умеряет опустошительный северный ветер. С запада самоанализ
представлен ловушкой для духов. И с востока боевой порядок завершается
оружием. Оружие - это "крупнейший авторитет", и иногда его называют ветром
просветления.
Кастанеда рассказал своим студентам о том, что эти четыре женщины
используются для того, чтобы отразить атаку союзника, когда они все вместе
наконец встречаются на поле битвы где-нибудь в Соноре. Это похоже на
странный и ужасный танец. Союзник атакует женщин одну за другой, пока в
конце концов не окажется нос к носу с самим учеником. Если ученик сможет
схватить его и швырнуть на землю, он получает силу союзника. Но если он не
справляется с этим, то его буквально закручивает в воздухе с огромной
скоростью. Для донаХенаро это означало частичную потерю его человеческой
природы. Он так и не смог вернуться домой. Его путешествие, его
метафорическое возвращение в Икстлан, будет продолжаться вечно.
Студенты большей частью смутно сознавали, что Карлос говорит здесь
метафорически, что весь этот рассказ о ветрах и союзнике был грубой
аллегорией, объясняющей окончательное превращение ученика в шамана - но все
же это было ужасно мрачно.
"Поскольку у меня нет Четырех Ветров, - сказал Карлос, - мне придется
бороться с ним самому. Я сделаю это, когда мое тело почувствует, что время
пришло".
По студенческому городку в Ирвине прошел слух о том, что Роузи нашла
для него ветер, какую-то вольную студентку, желающую принять участие в его
психодраме, но из этого ничего не вышло. И занятия закончились, а ему все
еще предстояло сделать этот решительный шаг. Он еще не был шаманом, и, более
того, совсем не был уверен, чем же все это кончится.
Не было никакой экзаменационной работы в конце семинара для аспирантов,
хотя он просил всех вернуть копии его диссертации с замечаниями на полях,
предложениями, идеями, критикой и пр. Последнее занятие он провел высоко в
холмах к северу от Лос-Анджелеса, на месте, которое Карлос назвал местом
силы, куда маги племени яки приходили когда-то практиковать медитацию и
другие шаманские ритуалы. Он сказал, что это место, которое дон Хуан видел в
одном из своих снов, огромное кольцо из булыжников, расставленных вокруг
густых зарослей чапараля, высоко над каньоном Малибу. Все собрались в кафе
"Шипе". Расе там был вместе с Роузи и Джоном Уоллисом, который пришел со
своей женой Рут. Уоллис, хотя и не входил в группу Карлоса, несколько раз
посещал его занятия для аспирантов. Специалист по философии болтал что-то о
Спинозе или о ком-то еще, была еще парочка эксцентричных последователей
суфизма и большинство других аспирантов группы. Все собрались в кафе.
Получилось два каравана: один возглавлял Карлос на своем микроавтобусе, а
другой - кто-то еще, кто знал дорогу. Все направились на Вентура-фривэй, а
затем свернули в сторону Малибу. Искали особый круг из камней. Когда
приехали на место, Карлос разгорячился и начал показывать некоторые
упражнения и техники магов яки, в частности установление контакта с линиями
мира. Все столпились вокруг него. Карлос держал ноги под прямым углом,
вытянув левую руку, а правую расположив параллельно земле и согнув ее внутрь
к груди. Левую ладонь он повернул к спине, а правую - к груди. Затем он
начал быстро шевелить пальцами обеих рук, как будто играя на гигантском
банджо. Карлос сжал руки в кулаки и грациозно повернулся вокруг себя, приняв
боксерскую стойку.
Он остановился, напряженный и собранный, вытянув руки и согнув ноги в
решительном полуприседе с неподвижным взглядом. И вдруг они появились -
линии мира! Сеть, паутина, космический поток!
"Оп! - выкрикнул Карлос, переходя в расслабленную позицию. - Вот они.
Линии мира".
Все пытались попробовать, играя на гигантском банджо под майским
калифорнийским солнцем. Все становились в эту стойку у подножия валуна,
похожего на огромный череп, и просто пропускали этот поток, ища... бог
знает, что они искали. Но была только тупая ноющая боль в третьем позвонке,
который, наверно, готов был сломаться в тот день.
Карлос зашел в центр зарослей чапараля и объяснил, как старые маги
хоронили себя, собирая обломки и ветки толокнянки и мескитового дерева и
сооружая небольшие могилы. Это была техника остановки мира. Брухо просто
растягивались среди этой растительности, пока все не останавливалось само по
себе - внутренний диалог, нормальное восприятие вещей, активный образ жизни.
Они просто лежали безмолвно и ждали, когда вся громадная вселенная медленно,
но неотвратимо замрет, и тогда они видели. Никто не пожелал испытать
мескитовую смерть; а Карлос уже объяснял, как выжить в пустыне, питаясь
мясом гремучей змеи.
"Восхитительное, - воскликнул он, - воистину восхитительное. Лучше, чем
мясо кита, индейки, цыпленка. Чтобы поймать гремучую змею, вам нужна
бечевка, много бечевки. Ловушка устраивается так, - сказал он, покачивая
куском бечевки, свернутым в петлю, которая, по его словам, затягивалась на
шее змеи, когда та выползала из своей норы. - На самом деле, лучше
использовать нитку для чистки пространства между зубами. Антропологам не
нужен весь тот мусор, который они берут с собой в поле. Все, что им нужно, -
это нитка для чистки зубов, много-много этой нитки. С ней вы сможете выжить
где угодно".
Все последовали за Карлосом вниз в густые заросли, останавливаясь время
от времени, чтобы послушать одно из его рассуждений. Он предложил студентам
вернуться в свои автомобили и ехать за ним дальше вдоль каньона Малибу в
поисках водного каньона, где растет дудник. Как предполагалось, это было
любимое растение магов яки, которое поджигали, чтобы получить дым,
вдыхавшийся ради ясности. Группа покатилась вниз к руслу небольшой речушки,
не обращая внимания на предупредительную надпись: "Въезд воспрещен. За
нарушение границ водоохранного района Лос-Анджелеса штраф 500 долларов и/или
тюремное заключение". У реки росло несколько кустиков зеленого дудника, но,
как и следовало ожидать, они еще не засохли.
"Не подходит, - сказал Карлос. - Он должен высохнуть, прежде чем вы
будете рвать его".
Джон Уоллис спустился вниз, сорвал одно растение и понюхал его. Оно
имело знакомый запах. Уоллис откусил кусочек. "Карлос, - сказал он. - Это
дикий сельдерей". Карлос ухмыльнулся. "Конечно, дикий сельдерей. Хорошо, не
правда ли? Дудник удивителен. Я отдавал его на анализ известному ботанику в
УКЛА. Он сказал мне, что в нем ничего нет. Ничего. Совершенно безобидное
вещество. Можно съесть десять фунтов, и ничего не случится. Но для мага он
имеет большое значение. Маги утверждают, что его дым помогает получить
большую ясность".
Уоллис и его жена должны были встречать своих друзей в международном
аэропорту Лос-Анджелеса и поэтому покинули всех у водного каньона. Поездка
превратилась в кошмар. Пока ехали через Венис, Рут стало дурно. Уоллис
повернул не там, где надо, и кончил тем, что попал в газеты на полосу
дорожных происшествий за то, что въехал на тротуар. В конце концов они все
же попали в аэропорт и встретили своих друзей. Когда они возвращались назад,
над Лос-Анджелесом разыгралась гроза, мотор дворников ветрового стекла
сгорел, и Уоллису пришлось ехать домой в Лагуна-Бич очень медленно, еле
тащась в полночь по автостраде номер 1 и высовывая из окна левую руку, чтобы
протирать крошечное пространство на лобовом стекле. Они уже почти были дома,
когда Рут заметила прутик, как-то попавший внутрь ее жакета. Карлос
предупреждал всех ничего не брать из места силы.
- Но я не брала его, - протестовала Рут. - Он, должно быть, сам упал ко
мне в жакет,
- Мне все равно, как он попал туда, выброси эту дрянь в окно, - выразил
свое неудовольствие Джон. - Немедленно!
Нельзя сказать, что Рут и Джон Уоллисы были какими-нибудь чокнутыми.
Вовсе нет. Но они были очень впечатлительны и очень легко поддавались
внушению. Поэтому, когда Карлос высказал одно из своих немного мистических
предупреждений, вроде "Не уносите ничего с места силы", они восприняли его
серьезно.
Расе Руджер тоже отнесся к этому серьезно - когда он увидел кролика на
стоянке, то решил, что это больше чем простое совпадение. Расе возвращался
на велосипеде к себе домой и отъехал уже на милю от корпуса общественных
наук. Он проезжал через автомобильные стоянки и по асфальтовым дорогам в
студенческий городок, как вдруг без всякого предупреждения гигантский кролик
выполз на дорогу прямо перед велосипедом Расса. Он появился неожиданно из
теней, отбрасываемых карликовыми пальмами под светом луны, громадный,
неповоротливый кролик с черными глазами, и уставился прямо на Расса
повелительным полночным взглядом. Расе от испуга свалился со своего
велосипеда. Он просто лежал на дороге с закрытыми глазами, не осмеливаясь
думать о чудовищном кролике, который был всего в нескольких футах от него.
Он пытался не думать ни о чем, но его ум напоминал ему о том, как Карлос
играл с собакой с сияющей гривой и разговаривал с койотом. Союзник мог
появиться в любое время, в любой форме. Расе медленно повернул голову к
кролику, который с любопытством смотрел на него. Их было только двое. Расе и
чудовищный кролик, захваченные чем-то странным под окаймленным голубизной
калифорнийским небом. Захваченные... подключенные... единственный
чувствующий разум под Божьим небом.
Внезапно кролик повернулся и ускакал. Расе потерял его из вида в кустах
и просто лежал, беспомощно уставившись в ночь. Он никогда прежде не падал со
своего велосипеда, по крайней мере с тех пор, как прошло его детство в
Стэйтен-Айленде, где он научился ездить на нем. Но неожиданно кролик так
всполошил его чувства, что он свалился с велосипеда. Это относилось к тем
вещам, что он нашел в мире Карлоса, не в своем собственном мире, - в
сумасшедшем мире Карлоса, где были союзники, и знаки, и проклятые
здоровенные космические кролики. Расе знал, что как-то попал в мир Карлоса
Кастанеды прямо здесь в ночи в студенческом городке КУЙ.
Но с другой стороны, так было всегда. Невозможно было говорить со
студентами Карлоса или с его друзьями, знакомыми или даже с теми, кто просто
читал его книги, без того, чтобы не услышать такого роды истории. Везде были
люди, испытавшие нечто необычное, нечто совершенно выходящее за рамки чистой
аристотелевой логики.
У Линды Корнетт, моей старой подруги, с благоговением читавшей его
книги, был экземпляр "Путешествия в Икстлан" с автографом, который она
держала на столике рядом с кроватью. И однажды ее дочь, Паула, которая была
ярой последовательницей Кастанеды, вошла в спальню и увидела огромную
ворону, спокойно сидевшую на книге в лучах солнца. Ворона, очевидно, влетела
через открытое окно и уселась на освещенное место на книге. Невозможно было
не подумать о странной иронии во всем этом -ворона на книге Карлоса
Кастанеды.
У Паулы просто отвисла челюсть от удивления. Затем она заметила что-то
надетое на правую ногу вороны. Она подошла на шаг ближе и увидела, что это
медное кольцо с рисунком, напоминавшим небольшие ацтекские значки. Какой
знак! Какая картина в реальном мире! Тупые бюргеры могли решить, что
способны все это объяснить, но Паула и Линда врубались, и они видели, как
действует магия.
Но это была салонная чепуха по сравнению со сном Джона Уоллиса. Как
только Уоллис встретил Карлоса в студенческом городке КУЙ весной 1972 года,
он обратил внимание, что повсюду царит чувство ожидания. Оно было разлито в
воздухе. Люди ожидали, что что-то произойдет, и Уоллис в том числе. И вот
однажды вечером он засиделся допоздна, занимаясь музыкой в своей комнате,
окна которой выходили на тихоокеанское небо на Лагуна-Хиллс. Он сидел за
небольшим роялем в углу, сочиняя эти спокойные мелодии, пока не устал и не
решил немного полежать на диване перед камином. Ночное небо за окном
напоминало покрытую шоколадного цвета прожилками поверхность мрамора, и,
смотря на него, Уоллис вдруг ощутил сильный испуг. Он почувствовал резкий
прилив холода в уретре. Это было страшно, и он поднялся, пошел в спальню и
лег рядом с женой.
Только он лег, тут же все и началось. Снаружи ломались ветки, ветер
подул сильнее и начала хлопать дверь в подвал. Сперва это показалось
внезапным шквалом ветра, но ветер все крепчал и усиливал свой неистовый вой,
пока не заревел пронзительно и целые сучья не посыпались на крышу дома, а
подвальная дверь не начала крошиться в щепки. Казалось, половину
Лагуна-Хиллс вот-вот швырнет в океан.
Лоб Уоллиса покрылся потом. Это сумасшествие неожиданно стало принимать
самый серьезный оборот. Он боялся пошевелиться и безумно оглядывал комнату,
ища первые признаки лопнувших окон и следы погрома, учиненного этим кошмаром
в его спальне. Чем больше Уоллис пытался контролировать происходящее, тем
меньше ему это удавалось. Наконец он покорился, позволив втянуть себя в
жуткий апокалиптический напор, несущийся к океану. Стоило ему подумать об
этом, и все прекратилось. Все вдруг погрузилось в полный и совершенный
покой!
Он лежал, хрипло дыша, с пятном пота на подушке, спрашивая себя, что же
за чертовщина случилась. Как только он решил, что это какая-то странная
галлюцинация, он услышал голос Рут. "Уже все стихло", - прошептала она.
Затем она перевернулась и заснула.
Она слышала! Но слышала ли? Не было ли это частью его сна, его
собственной особой Отдельной Реальностью? Какую зеркальную комнату он
посетил?
Видения, сны, галлюцинации, умножающиеся дурацкие ночные кошмары, они
сами и Карлос и безбрежность, подключенные... несущиеся в трещину между
мирами. Никто не может оставаться защищенным, если хочет верить в Кастанеду.