Наверное, очень немногие из тех, кого Карлос считал курандеро, являлись
таковыми на самом деле. Скорее всего, большинство из них составляли старые
чудаки, которым просто нравилось слоняться по площади. По внешнему виду их
было трудно отличить, ведь сущность курандеро заключалась в их древнем,
индивидуалистическом взгляде на мир.
Волшебный настой из кактуса Сан-Педро активизировал "внутренний глаз",
который был способен проникать в самую глубинную причину болезни и лечить ее
с помощью космических мистерий страдания. Был ли это рак, простуда или
одержимость, курандеро мог справиться с чем угодно, поскольку опирался на
огромные и тщательно отработанные традиции. Придя на площадь в любой день
недели, вы всегда могли застать там пару курандеро, беседующих о растениях и
духах. Затем кто-нибудь обязательно упоминал Легендарного Шамана из долины
реки Чикама, где находится "Храм брухо", после чего все немедленно снимали
свои шляпы в знак глубочайшего уважения.
Курандеро из северных районов Перу всегда были более знающими и
образованными, чем их коллеги с юга. Им были ведомы почти все свойства
используемых наркотиков. Например, они знали о том, что активным алкалоидом,
содержащимся в Сан-Педро (Trichocerreus pachanoi), является мескалин, причем
в килограмме кактуса его содержится примерно 1,2 грамма. Это не такой
могучий наркотик, как пейот, произрастающий в Центральной и Северной Америке
и содержащий целых 38 алкалоидов. В 1920 году кактус Сан-Педро был впервые
описан и классифицирован в академической литературе. Экспедиция Н. Л.
Бриттона и Дж. Н. Роуза нашла в горных районах Эквадора гигантскую
разновидность этого кактуса, названную ими Сан-Педрильо. Местные жители
называли его агуа-колла. В конце 50-х годов западные ученые начали понимать,
что этот же кактус растет в Перу и Боливии. Курандеро знали это на
протяжении многих веков.
Одним из современных перуанских курандеро был Эдуарде Кальдерон
Паломино, портрет которого висит над столом Дугласа Шарона в его кабинете в
УКЛА. Паломино был учителем Шарона в те годы, когда он жил в высокогорных
районах страны. Шарон прошел свой собственный курс обучения задолго до того,
как встретился с Карлосом в УКЛА. В беседах между собой они отметили
огромное количество совпадений между учениями Эдуарде и дона Хуана. Это было
очень любопытно, поскольку наводило на мысль о том, что или дон Хуан
придерживался широко распространенной традиции, или был воспитан не столько
в традициях индейцев яки (которые не используют галлюциногены), сколько в
традициях тех старых курандеро, которых Карлос встречал на площади Пласа де
Армас. Одно можно было сказать наверняка - Эдуарде был живым магом с
перуанского побережья, который прекрасно знал о том, на что похож вечер в
обществе кактуса Сан-Педро. Все это очень напоминало опыт самого Карлоса.
- Для начала - легкое, едва заметное головокружение, - говорил Эдуарде.
- Затем - невероятная проницательность, прояснение всех индивидуальных
способностей. Это порождает некоторое телесное оцепенение и ведет к
спокойствию духа. После этого наступает отчужденность, своеобразный вид
визуальной силы, включающий в себя все чувства индивида: зрение, слух,
осязание, обоняние, ощущение и так называемое "шестое чувство" -
телепатическое чувство перемещения через пространство и материю... Это
развивает силу восприятия... В этом смысле, когда захочется увидеть нечто
отдаленное... можно будет различить силы, проблемы и беспокойства на
огромном расстоянии, так, как будто бы непосредственно имеешь с ними дело...
Разумеется, прежде всего курандеро хотят отказаться от обычного способа
восприятия мира и перейти к отдельной реальности.
- Каждый должен суметь "выпрыгнуть" из своего сознательно-разумного
состояния. В этом и состоит принципиальная задача учения курандеро. С
помощью волшебных растений, песнопений и поиска глубинного основания
проблемы, подсознание распускается как цветок, открывая свои тайники. Все
идет само собой, говорят сами вещи. И этот весьма практичный способ... был
известен еще древним жителям Перу.
Все это, разумеется, очень далеко от общепринятого "здравого смысла",
но едва ли представляло из себя что-то новое для тех, кто, подобно Карлосу,
вырос в Перу. Он знал народных целителей, был знаком с их методами лечения,
изгнания духов или обретения нового видения мира, сильно отличающегося от
общепринятого. Но тогда он еще не принимал этого, как, впрочем, и многого
другого.
Однажды в августе 1961 года, находясь в доме одного из друзей дона
Хуана, Карлос понял, что почти ничего не знает о галлюциногенах, а слово
мескаль ему вообще ни о чем не говорило. А ведь тем вечером собравшиеся в
доме люди пускали по кругу именно мескаль. Хозяин хижины - темнолицый и
неповоротливый индеец лет пятидесяти, интересовался Южной Америкой и стал
расспрашивать Карлоса, употребляют ли там мескаль. На это Карлос лишь
покачал головой и заявил, что ни о чем подобном не слышал.
Ничто не указывает на то, что молодой Карлос был когда-либо допущен в
святая святых перуанской магии. Все в окрестностях Кахамарки знали, что
старые курандеро упорно изнуряют себя поисками Сан-Педро, но никто не
понимал, зачем они это делают. Все видели лишь внешние проявления действия
этого кактуса - песнопения, экстатические танцы, дикую жестикуляцию, что
входило в набор приемов народного целителя. Но для того, чтобы проникнуть в
суть удивительной системы магов, надо было пройти стадию ученичества, причем
не важно где - в Перу или Мексике.
- Я должен заметить, что имеются определенные структурные параллели - в
том смысле, что он мог приобрести свою восприимчивость, живя в такой среде,
где постоянно говорят о курандеро, - говорит Шарон о своем коллеге. -
Курандеро являются частью народного фольклора. В Перу они продают свои травы
на каждом углу. Это повседневное явление. Однако он полностью вдохновлен
всем этим. Можно быть хорошо знакомым с философскими и структурными
основаниями шаманизма самого по себе, общаться с тем миром, где происходят
подобные вещи, однако нет необходимости идти тем путем, которым, по моему
мнению, он сегодня следует.
4
В детстве Карлос любил запускать воздушных змеев. Это было очень
популярное занятие среди его соседей. Он проводил немало часов на
продуваемых всеми ветрами склонах гор, управляя полетом самодельного змея.
Карлос достиг в этом деле немалого совершенства, а повзрослев, стал
настоящим охотником. Нередко он отправлялся пострелять птиц в полном
одиночестве. Семейство Арана только приветствовало подобное занятие,
особенно когда он возвращался с добычей.
Однажды летом в окрестностях объявился сокол-альбинос, который
пристрастился к охоте на кур местных фермеров. Дед Карлоса был фермером и,
вполне естественно, объявил войну зловредной птице. Однако сокол проявлял
удивительную изобретательность. Карлос и дед ночами сидели в засаде, но им
удавалось заметить сокола, когда уже было слишком поздно, - схватив когтями
очередного леггорна, тот уносился с добычей.
Так продолжалось несколько недель вплоть до того дня, пока Карлос не
обнаружил сокола, сидевшего на вершине эвкалипта. Затаив дыхание, он
медленно поднял к плечу винтовку и вдруг представил себе: один выстрел -
белые перья полетят вниз, и все будет кончено. Карлос так и не смог
заставить себя нажать на спусковой крючок.
По его словам, двадцать лет спустя он понял, почему не смог этого
сделать. Именно через двадцать лет он встретился с доном Хуаном и осознал,
что там, на дереве, сидел не просто белый сокол, а некий символ,
предзнаменование. Будет абсолютно правильно сказать, что в тот момент
Карлосом овладела какая-то таинственная сила. Смерть, его мудрейший
советник, который всегда стоит слева, посоветовала ему не убивать этот живой
символ, хотя сам Карлос в тот момент мог этого просто не осознавать.
Подобное объяснение прекрасно вписывается в шаманскую картину мира, но тогда
молодой Карлос понял лишь одно - он потерпел неудачу. И осознание этого
поражения, по его собственным словам, стало одним из основных комплексов его
детства. Карлос утверждал, что рос боязливым и одиноким мальчиком, причем
сам не знал почему. Вскоре после своего прибытия в Америку, он рассказал
некоторым людям о жестоком и порой весьма эксцентричном обращении, которому
подвергался со стороны своих кузин и кузенов. По-видимому, именно это
обращение и послужило причиной того, что он начал терять чувство уверенности
в себе, а соответственно, и самоуважение. Сам он никогда не выдвигал эту
идею, хотя у некоторых людей создалось впечатление, что и его мексиканские
исследования, и годы литературной работы были продиктованы в первую очередь
стремлением к самоутверждению.
В одной из долгих бесед со мной Карлос поведал об инциденте с
мальчиком, у которого был "нос пуговкой". Позднее этот эпизод вошел в книгу
"Отдельная реальность". В конце 1934 года Карлос учился в третьем классе
Кахамаркской начальной школы. Он уже начал "показывать зубы" своим кузенам и
даже издеваться над более слабыми детьми. Одним из них был мальчик с
"пуговичным носом", которого звали Хоакин, Он был первоклассником и всегда
вертелся вокруг Карлоса. Однажды тот, не подумав, опрокинул на него классную
доску и сломал ему ключицу. Когда он затем посмотрел на Хоакина, увидел его
искаженное болью лицо и искалеченную маленькую руку, то шок оказался
сильнее, чем он мог вынести.
Это было видно даже по тому, как он сам описывал этот эпизод. В своих
ранних беседах со мной Карлос избегал касаться моральных проблем. Он словно
бы пытался представить себе продолжение этой истории. Друзья слышали от него
множество вариантов, пока, наконец, все они не слились в один, вошедший в
"Отдельную реальность". Правда, при этом обошлось без небольшого комментария
дона Хуана, который тот обычно выдавал в подобных случаях.
Обсуждая со мной эту историю, Карлос никогда не выводил ее мораль,
поэтому лишь после прочтения его книги я поняла, до какой степени он был
потрясен. Он даже поклялся никогда больше не побеждать. Из всего этого
эпизода Карлос сделал вывод, что его собственная роль -это роль не палача,
но жертвы. Впоследствии дон Хуан заставил его изменить эту позицию.
Все это морализаторство подтолкнуло некоторых критиков высказать
предположение, что Карлос не столько мистик, сколько жулик. Но из того, что
в этой книге много дидактики, нельзя делать вывод, будто ничего из
изложенного там не было на самом деле. Факт остается фактом - все, описанное
в книгах Карлоса, является чистой правдой.
Карлос Кастанеда действительно встретил старого индейца летом I960
года. Точнее сказать, он брал интервью у нескольких индейцев, и некоторые из
них рассказывали ему об употреблении наркотиков и шаманизме. Он провел в
Мексике несколько лет, беседуя с индейцами и изучая их образ жизни. И он
действительно родился в Южной Америке, хотя и не в Бразилии, а в Перу -
различие, по мнению Карлоса, не слишком существенное.
- Просить меня документально подтвердить собственную биографию - это
примерно то же самое, что просить науку оправдать шаманство. Это лишает мир
его волшебства и превращает нас всех в верстовые столбы, - горячился Карлос.
История о том, что его отец был университетским профессором, может
показаться ложью, но на самом деле она лишь показывает, насколько символично
Карлос употреблял такие слова, как "отец" или "мать". Говоря о своем отце
или своей матери, он далеко не всегда имел в виду супружескую чету, которая
дала ему жизнь. Скорее, его слова имели духовно-символический смысл. Тем,
кто поймет, что творилось в душе Кастанеды, станут гораздо более понятны его
книги. Конечно, может вновь возникнуть вопрос о том, как отделить обман от
мистики, но одно несомненно: определенные персонажи в его книгах и в его
жизни взаимозаменяемы или равнозначны, причем они не определяются биологией
или какими-то иными общепринятыми характеристиками. Его персонажи и истории
зачастую являются результатом определенного восприятия и определенных
обстоятельств. Когда Карлос писал о своем слабовольном отце, то он
действительно считал его в тот момент таковым.
- Я и есть мой отец, - говорил он. - Прежде, чем я встретил дона Хуана,
я провел многие годы, оттачивая карандаши и немедленно получая головную боль
каждый раз, когда садился писать. Дон Хуан объяснил мне, что это глупо. Если
ты хочешь что-то делать, делай это безупречно - только это и имеет значение.
В августе 1967 года он писал мне следующее: "Я вернулся на пару дней в
твой старый дом и немедленно ощутил мощный прилив сентиментальности. Ты -моя
семья, драгоценнейшая Маргарита. Моя душа без тебя буквально опустела,
причем эту пустоту невозможно заполнить никакими делами или встречами".
Этого не было в его книгах, но в частных беседах, происходивших в 50-х
годах, он третировал своего отца, издевательски называя его интеллектуалом,
учителем и литератором, который не написал ни строчки. Время от время он
заговаривал со мной об этом человеке, уверяя, что не любил его, поскольку
тот был заурядной личностью, у которой все в жизни было расписано заранее.
- Я никогда не хотел быть похожим на него, - неизменно добавлял Карлос.
Сам Карлос добивался уверенности и престижа, хотел стать образованным
человеком, получить степень доктора философии и стать человеком знания в
общепринятом смысле. При этом он опасался участи претенциозного
литературного поденщика, вскакивающего на ходу в автобус, чтобы успеть на
занятия, вынужденного посещать все факультетские вечеринки и выполнять массу
других обязанностей. Карлос Арана не хотел быть середняком, но удастся ли
ему стать выдающимся, он пока не знал. Именно поэтому он и создал выдуманный
образ. Ставя его перед собой в качестве "отца" и публично браня, Карлос
пытался избежать того, чего больше всего боялся, избавиться от тех черт
характера, которые сильнее всего ненавидел. Тот отец, о котором он
рассказывал в своих книгах(и даже значительно ранее), был им самим. Или,
говоря более точно, это был образ человека, отчасти списанного с Сесара,
которым Карлос отчаянно не хотел становиться.
Его описание "матери" тоже состоит из достоверных деталей и вольных
домыслов. Женщина, которую он упоминал в своих книгах и о которой
рассказывал друзьям, содержала мои черты, черты различных подруг Карлоса по
колледжу и его романтическое представление о Сусане Навоа Кастаньеде,
которую он характеризовал как "очень красивую" и "почти ребенка".
Весной 1972 года, когда Карлос преподавал в Калифорнийском университете
в Ирвине, один из его студентов по имени Джон Уоллис записал рассказ Карлоса
о его матери.
Она часто говорила ему: "Никто мне ничего не дарил. У меня нет кольца с
бриллиантом", - после чего начинала плакать. Карлос тоже плакал из-за того,
что у его матери не было кольца с бриллиантом. Когда Карлос рассказал об
этом дону Хуану, тот заявил следующее: "Если никто ей ничего не дарил, то
она могла взять себе весь мир. Если человек может избавить себя от ужаса
быть живым, то этого вполне достаточно".
Однако все это было не с его матерью, а со мной. Об этом говорит хотя
бы тот факт, что Карлос никогда не рассказывал эту историю до 1960 года. Это
именно я, а не Сусана пожаловалась ему по поводу кольца. Поэтому,
рассказывая эту историю своим студентам, он имел в виду не свою мать, а
именно меня. Его мать могла бы получить кольцо в любой момент, как только
захотела, ведь его отец был ювелиром.
В "Отдельной реальности" Карлос рассказывает видение, возникшее после
приема пейота. В этом видении явилась его мать и что-то ему сказала. Он
вспоминал, как она смеялась и шаркала по старому дому в домашних шлепанцах.
И вновь в этом видении он, по всей видимости, вспомнил меня. Весной 1958
года я купила пару домашних шлепанцев, которые Карлос немедленно
возненавидел. Особенно ему не нравилось то шарканье, которое я производила,
когда перемещалась в них по дому.
- Они настолько ужасны, - однажды заявил он, - что я когда-нибудь
заберу их себе.
И он действительно забрал эти шлепанцы и, вероятно, присоединил их к
коллекции вещей, которая хранилась в его 52-комнатном бразильском особняке.
Мой образ в шлепанцах запечатлелся в его памяти и, при первой же
возможности, он использовал его для описания своей матери.
5
Проучившись три года в Кахамаркской средней школе, Карлос вместе с
семьей переехал в Лиму. В 1948 году это был большой и шумный город, особенно
по сравнению с Кахамаркой. Они поселились на Хирон-Унион. Это была узкая,
извилистая улица, пересекавшая шесть кварталов, в том числе и торговый
центр, и соединявшая две большие площади. Именно в Лиме Карлос закончил
Национальный колледж Гвадалупской Божьей Матери и решил посвятить себя
живописи и скульптуре. Еще мальчишкой его тянуло к искусству. Творческий
подросток, он мечтал превратиться в уважаемого художника.
Годы, проведенные в магазине отца в Кахамарке, дали Карлосу
своеобразное художественное образование. Ему повезло в том, что довелось
поработать с драгоценными металлами. Для перуанского художника Лима была
самым подходящим местом. Художники были повсюду - на лужайках и в скверах,
на площадях и открытых верандах. Недаром Лиму считали столицей искусств
южноамериканского тихоокеанского побережья.
В городе было много великолепных зданий шестнадцатого века. Особенно
удивительны были церкви Св. Августина и Св. Франциска, президентский дворец
и примыкавший к нему Кафедральный собор: мраморная облицовка, парапеты,
амбразуры, сторожевые башенки, черные шпили и купола. Исторические сокровища
хранились в дюжине музеев, самым знаменитым из которых был Исторический
музей, возглавляемый в те времена романистом Хосе Марией Аргуэдасом. Здесь
были собраны портреты всех вице-королей и освободителей, висевшие на стенах
в строгой временной последовательности. Там же хранились причудливые
сюрреалистические картины девятнадцатого века, покрывавшие собой целые
стены. Словом, Лима была великим городом с точки зрения истории и искусства.
Естественно, что он произвел на Карлоса неизгладимое впечатление.
Сусана Кастаньеда Навоа умерла в 1949 году. Сестра Карлоса вспоминала,
что, когда это случилось, он был просто сражен горем. Отказавшись принимать
участие в похоронах, Карлос заперся в своей комнате и провел там три дня
подряд, не выходя даже для того, чтобы поесть. За это время он начал
пересматривать те довольно глубокие и сентиментальные чувства, которые
испытывал к своей матери, постепенно распространив их на огромное количество
людей, мест и предметов. Он находился в эмоциональной зависимости от своей
матери, хотя ему уже исполнилось двадцать лет. Поэтому ее смерть стала для
него сокрушительным ударом. Карлосу даже вспомнились толстые посетительницы
отцовского магазина, которые тратили так много денег на кольца и браслеты.
Он называл это "пристрастием к безделушкам". Впрочем, позднее я тоже
отличалась подобным пристрастием.
Он всегда считал себя слабым человеком, отчасти приписывая это своей
зависимости от окружающих, особенно от своей матери. Когда она умерла,
Карлос внезапно почувствовал себя одиноко дрейфующим по безнадежно серому
морю. Остальные члены семьи тоже, разумеется, были опечалены смертью Сусаны,
но отнюдь не до такой степени. В течение трех дней, проведенных взаперти в
своей комнате, Карлос пришел к выводу, что его привязанность к матери была
слишком сильна, а потому имеется только один способ избежать подобных
привязанностей в будущем - это обрести более приемлемое представление о
всякого рода привязанностях и зависимостях. Это и есть проблема разрыва всех
уз, или, по крайней мере, ослабления их до тех пор, пока он не сможет
добиться желаемого.
В своей книге он приписывает эту идею дону Хуану, а затем рассказывает
о том, как старый индеец учил его избегать ошибок в виде жалости к самому
себе и самоанализа, поскольку истина состоит в том, что привязанность к
внешнему миру делает человека уязвимым. В книге все это выглядит очень
мистичным, но все дело в том, что смерть матери была воспринята Карлосом
очень болезненно и он решил по мере возможности избегать подобных ударов в
будущем. Когда Карлос после трехдневного заточения вышел из своей комнаты,
то, по воспоминаниям сестер, заявил, что уходит из дома.
Карлос начал изучать живопись и скульптуру в перуанской Национальной
школе изящных искусств, ощущая в себе соответствующие способности и
намереваясь стать художником. При этом он мечтал не столько о славе, сколько
о признании со стороны знающих его людей. Он планировал поехать в Америку,
как только накопит достаточно денег. Освоив испанскую культуру Лимы, он
отправится в Нью-Йорк, Лос-Анджелес или куда-нибудь еще, где люди еще не
слишком знакомы с тем влиянием, которое Южная Америка оказала на мировое
искусство. К этому времени он уже будет достаточно вооружен знаниями, чтобы
произвести необходимое впечатление и выбрать себе подходящее место
жительства.
Примерно в это же время Освальдо Аранья возвратился в свой дом в Рио,
после того как отработал положенный срок в Нью-Йорке в качестве председателя
Генеральной Ассамблеи ООН. Но перед этим он 12 лет был министром и 4 года
работал в Вашингтоне послом Бразилии. Это был один из самых известных людей
в Южной Америке, герой всего континента, поэтому когда он вернулся домой, то
сразу стал предметом всеобщих разговоров. Можно не сомневаться, что именно
после этого Карлос вознамерился отправиться в Америку по стопам дяди, как
только закончит свое обучение в Лиме.
Будучи студентом, Карлос проводил время в музеях и художественных
галереях, изучая технику старых мастеров, подмечая нюансы и пытаясь
выработать собственный стиль. Некоторые из его сокурсников по Национальной
школе изящных искусств были весьма одаренными людьми, и иногда где-то в
глубине сознания Карлоса возникал страх, что он недостаточно талантлив для
того, чтобы зарабатывать себе на жизнь искусством. А ведь он собирался
заниматься этим в послевоенной Америке, где имелась крайне жесткая
конкуренция между иностранными художниками и скульпторами. Это была самая
настоящая битва различных стилей за всеобщее признание, но Карлос
рассчитывал на успех, если он сумеет усовершенствовать свое мастерство
скульптора. Разумеется, живопись была не менее важна, но в данный момент его
сильнее всего влекла именно скульптура. Дерево, стеатит и особенно терракота
- Карлос предпочитал именно эти материалы для своих скульптур. Работа над
ними позволяла забывать о ничтожности и монотонности жизни. Отец с
удивлением обнаружил, что его старший сын из слабого и покорного мальчика
превратился в уверенного и даже агрессивного студента. Карлос уверенно себя
чувствовал в любой компании, его поведение было свободным и непринужденным,
он стал настоящим представителем богемы. При этом его манера общаться
очаровывала собеседников, привлекая к себе всеобщее внимание. Хосе
Бракамонте, один из приятелей Карлоса по Национальной школе изящных
искусств, вспоминал его именно таким. Бракамонте говорил, что Карлос
производил впечатление человека, живущего азартно и весело. Он увлекался
картами, лошадями и игрой в кости.
- Мы все любили Карлоса, - вспоминал он, - он был умным, обаятельным,
обладал живым воображением, и хотя являлся большим лгуном, но был настоящим
другом.
И еще он вспоминал, что Карлос был буквально одержим желанием уехать в
Соединенные Штаты.
Карлос не просто пытался овладеть мастерством современной живописи
маслом или акварелью или техникой терракотовой скульптуры - он пытался
понять и усвоить всю колоссальную художественную культуру Южной Америки,
накопленную в течение многих веков. Для этого он изучал чавинское искусство,
культуру мочика, повсеместно сохранившиеся следы архитектуры Тиуанако. Музеи
и художественные галереи Лимы были переполнены великолепнейшими образцами
перуанского искусства, насчитывавшего свыше двух тысяч лет своей истории.
Карлос читал специальную литературу, посещал занятия, ходил по музеям и
пытался развивать свой собственный стиль.
Музей Ларко Герреры имел прекрасную коллекцию искусства доколумбовой
эры, а ведь существовали еще выставки в Историческом музее и университете.
Но самой интересной коллекцией обладал Лимский музей археологии - там
хранились круглые кувшины, которые использовали древние курандеро для
приготовления своих волшебных отваров. Чавинские сосуды являлись конечным
продуктом эволюции, которую совершили бутыли из тыквы и глиняные горшки,
использовавшиеся перуанскими магами каменного века. Эти сосуды были
расписаны изображениями ягуаров, курандеро, воинов и кактуса Сан-Педро.
Глядя на них, можно было представить себе бледно-лиловые горные пики и
непроходимые джунгли, а также первые митоты первобытных людей, которые ели,
когда испытывали голод, работали, когда испытывали в этом потребность, и
спали там, где их застигал сон. Они-то уж точно не знали никаких ограничений
таковыми на самом деле. Скорее всего, большинство из них составляли старые
чудаки, которым просто нравилось слоняться по площади. По внешнему виду их
было трудно отличить, ведь сущность курандеро заключалась в их древнем,
индивидуалистическом взгляде на мир.
Волшебный настой из кактуса Сан-Педро активизировал "внутренний глаз",
который был способен проникать в самую глубинную причину болезни и лечить ее
с помощью космических мистерий страдания. Был ли это рак, простуда или
одержимость, курандеро мог справиться с чем угодно, поскольку опирался на
огромные и тщательно отработанные традиции. Придя на площадь в любой день
недели, вы всегда могли застать там пару курандеро, беседующих о растениях и
духах. Затем кто-нибудь обязательно упоминал Легендарного Шамана из долины
реки Чикама, где находится "Храм брухо", после чего все немедленно снимали
свои шляпы в знак глубочайшего уважения.
Курандеро из северных районов Перу всегда были более знающими и
образованными, чем их коллеги с юга. Им были ведомы почти все свойства
используемых наркотиков. Например, они знали о том, что активным алкалоидом,
содержащимся в Сан-Педро (Trichocerreus pachanoi), является мескалин, причем
в килограмме кактуса его содержится примерно 1,2 грамма. Это не такой
могучий наркотик, как пейот, произрастающий в Центральной и Северной Америке
и содержащий целых 38 алкалоидов. В 1920 году кактус Сан-Педро был впервые
описан и классифицирован в академической литературе. Экспедиция Н. Л.
Бриттона и Дж. Н. Роуза нашла в горных районах Эквадора гигантскую
разновидность этого кактуса, названную ими Сан-Педрильо. Местные жители
называли его агуа-колла. В конце 50-х годов западные ученые начали понимать,
что этот же кактус растет в Перу и Боливии. Курандеро знали это на
протяжении многих веков.
Одним из современных перуанских курандеро был Эдуарде Кальдерон
Паломино, портрет которого висит над столом Дугласа Шарона в его кабинете в
УКЛА. Паломино был учителем Шарона в те годы, когда он жил в высокогорных
районах страны. Шарон прошел свой собственный курс обучения задолго до того,
как встретился с Карлосом в УКЛА. В беседах между собой они отметили
огромное количество совпадений между учениями Эдуарде и дона Хуана. Это было
очень любопытно, поскольку наводило на мысль о том, что или дон Хуан
придерживался широко распространенной традиции, или был воспитан не столько
в традициях индейцев яки (которые не используют галлюциногены), сколько в
традициях тех старых курандеро, которых Карлос встречал на площади Пласа де
Армас. Одно можно было сказать наверняка - Эдуарде был живым магом с
перуанского побережья, который прекрасно знал о том, на что похож вечер в
обществе кактуса Сан-Педро. Все это очень напоминало опыт самого Карлоса.
- Для начала - легкое, едва заметное головокружение, - говорил Эдуарде.
- Затем - невероятная проницательность, прояснение всех индивидуальных
способностей. Это порождает некоторое телесное оцепенение и ведет к
спокойствию духа. После этого наступает отчужденность, своеобразный вид
визуальной силы, включающий в себя все чувства индивида: зрение, слух,
осязание, обоняние, ощущение и так называемое "шестое чувство" -
телепатическое чувство перемещения через пространство и материю... Это
развивает силу восприятия... В этом смысле, когда захочется увидеть нечто
отдаленное... можно будет различить силы, проблемы и беспокойства на
огромном расстоянии, так, как будто бы непосредственно имеешь с ними дело...
Разумеется, прежде всего курандеро хотят отказаться от обычного способа
восприятия мира и перейти к отдельной реальности.
- Каждый должен суметь "выпрыгнуть" из своего сознательно-разумного
состояния. В этом и состоит принципиальная задача учения курандеро. С
помощью волшебных растений, песнопений и поиска глубинного основания
проблемы, подсознание распускается как цветок, открывая свои тайники. Все
идет само собой, говорят сами вещи. И этот весьма практичный способ... был
известен еще древним жителям Перу.
Все это, разумеется, очень далеко от общепринятого "здравого смысла",
но едва ли представляло из себя что-то новое для тех, кто, подобно Карлосу,
вырос в Перу. Он знал народных целителей, был знаком с их методами лечения,
изгнания духов или обретения нового видения мира, сильно отличающегося от
общепринятого. Но тогда он еще не принимал этого, как, впрочем, и многого
другого.
Однажды в августе 1961 года, находясь в доме одного из друзей дона
Хуана, Карлос понял, что почти ничего не знает о галлюциногенах, а слово
мескаль ему вообще ни о чем не говорило. А ведь тем вечером собравшиеся в
доме люди пускали по кругу именно мескаль. Хозяин хижины - темнолицый и
неповоротливый индеец лет пятидесяти, интересовался Южной Америкой и стал
расспрашивать Карлоса, употребляют ли там мескаль. На это Карлос лишь
покачал головой и заявил, что ни о чем подобном не слышал.
Ничто не указывает на то, что молодой Карлос был когда-либо допущен в
святая святых перуанской магии. Все в окрестностях Кахамарки знали, что
старые курандеро упорно изнуряют себя поисками Сан-Педро, но никто не
понимал, зачем они это делают. Все видели лишь внешние проявления действия
этого кактуса - песнопения, экстатические танцы, дикую жестикуляцию, что
входило в набор приемов народного целителя. Но для того, чтобы проникнуть в
суть удивительной системы магов, надо было пройти стадию ученичества, причем
не важно где - в Перу или Мексике.
- Я должен заметить, что имеются определенные структурные параллели - в
том смысле, что он мог приобрести свою восприимчивость, живя в такой среде,
где постоянно говорят о курандеро, - говорит Шарон о своем коллеге. -
Курандеро являются частью народного фольклора. В Перу они продают свои травы
на каждом углу. Это повседневное явление. Однако он полностью вдохновлен
всем этим. Можно быть хорошо знакомым с философскими и структурными
основаниями шаманизма самого по себе, общаться с тем миром, где происходят
подобные вещи, однако нет необходимости идти тем путем, которым, по моему
мнению, он сегодня следует.
4
В детстве Карлос любил запускать воздушных змеев. Это было очень
популярное занятие среди его соседей. Он проводил немало часов на
продуваемых всеми ветрами склонах гор, управляя полетом самодельного змея.
Карлос достиг в этом деле немалого совершенства, а повзрослев, стал
настоящим охотником. Нередко он отправлялся пострелять птиц в полном
одиночестве. Семейство Арана только приветствовало подобное занятие,
особенно когда он возвращался с добычей.
Однажды летом в окрестностях объявился сокол-альбинос, который
пристрастился к охоте на кур местных фермеров. Дед Карлоса был фермером и,
вполне естественно, объявил войну зловредной птице. Однако сокол проявлял
удивительную изобретательность. Карлос и дед ночами сидели в засаде, но им
удавалось заметить сокола, когда уже было слишком поздно, - схватив когтями
очередного леггорна, тот уносился с добычей.
Так продолжалось несколько недель вплоть до того дня, пока Карлос не
обнаружил сокола, сидевшего на вершине эвкалипта. Затаив дыхание, он
медленно поднял к плечу винтовку и вдруг представил себе: один выстрел -
белые перья полетят вниз, и все будет кончено. Карлос так и не смог
заставить себя нажать на спусковой крючок.
По его словам, двадцать лет спустя он понял, почему не смог этого
сделать. Именно через двадцать лет он встретился с доном Хуаном и осознал,
что там, на дереве, сидел не просто белый сокол, а некий символ,
предзнаменование. Будет абсолютно правильно сказать, что в тот момент
Карлосом овладела какая-то таинственная сила. Смерть, его мудрейший
советник, который всегда стоит слева, посоветовала ему не убивать этот живой
символ, хотя сам Карлос в тот момент мог этого просто не осознавать.
Подобное объяснение прекрасно вписывается в шаманскую картину мира, но тогда
молодой Карлос понял лишь одно - он потерпел неудачу. И осознание этого
поражения, по его собственным словам, стало одним из основных комплексов его
детства. Карлос утверждал, что рос боязливым и одиноким мальчиком, причем
сам не знал почему. Вскоре после своего прибытия в Америку, он рассказал
некоторым людям о жестоком и порой весьма эксцентричном обращении, которому
подвергался со стороны своих кузин и кузенов. По-видимому, именно это
обращение и послужило причиной того, что он начал терять чувство уверенности
в себе, а соответственно, и самоуважение. Сам он никогда не выдвигал эту
идею, хотя у некоторых людей создалось впечатление, что и его мексиканские
исследования, и годы литературной работы были продиктованы в первую очередь
стремлением к самоутверждению.
В одной из долгих бесед со мной Карлос поведал об инциденте с
мальчиком, у которого был "нос пуговкой". Позднее этот эпизод вошел в книгу
"Отдельная реальность". В конце 1934 года Карлос учился в третьем классе
Кахамаркской начальной школы. Он уже начал "показывать зубы" своим кузенам и
даже издеваться над более слабыми детьми. Одним из них был мальчик с
"пуговичным носом", которого звали Хоакин, Он был первоклассником и всегда
вертелся вокруг Карлоса. Однажды тот, не подумав, опрокинул на него классную
доску и сломал ему ключицу. Когда он затем посмотрел на Хоакина, увидел его
искаженное болью лицо и искалеченную маленькую руку, то шок оказался
сильнее, чем он мог вынести.
Это было видно даже по тому, как он сам описывал этот эпизод. В своих
ранних беседах со мной Карлос избегал касаться моральных проблем. Он словно
бы пытался представить себе продолжение этой истории. Друзья слышали от него
множество вариантов, пока, наконец, все они не слились в один, вошедший в
"Отдельную реальность". Правда, при этом обошлось без небольшого комментария
дона Хуана, который тот обычно выдавал в подобных случаях.
Обсуждая со мной эту историю, Карлос никогда не выводил ее мораль,
поэтому лишь после прочтения его книги я поняла, до какой степени он был
потрясен. Он даже поклялся никогда больше не побеждать. Из всего этого
эпизода Карлос сделал вывод, что его собственная роль -это роль не палача,
но жертвы. Впоследствии дон Хуан заставил его изменить эту позицию.
Все это морализаторство подтолкнуло некоторых критиков высказать
предположение, что Карлос не столько мистик, сколько жулик. Но из того, что
в этой книге много дидактики, нельзя делать вывод, будто ничего из
изложенного там не было на самом деле. Факт остается фактом - все, описанное
в книгах Карлоса, является чистой правдой.
Карлос Кастанеда действительно встретил старого индейца летом I960
года. Точнее сказать, он брал интервью у нескольких индейцев, и некоторые из
них рассказывали ему об употреблении наркотиков и шаманизме. Он провел в
Мексике несколько лет, беседуя с индейцами и изучая их образ жизни. И он
действительно родился в Южной Америке, хотя и не в Бразилии, а в Перу -
различие, по мнению Карлоса, не слишком существенное.
- Просить меня документально подтвердить собственную биографию - это
примерно то же самое, что просить науку оправдать шаманство. Это лишает мир
его волшебства и превращает нас всех в верстовые столбы, - горячился Карлос.
История о том, что его отец был университетским профессором, может
показаться ложью, но на самом деле она лишь показывает, насколько символично
Карлос употреблял такие слова, как "отец" или "мать". Говоря о своем отце
или своей матери, он далеко не всегда имел в виду супружескую чету, которая
дала ему жизнь. Скорее, его слова имели духовно-символический смысл. Тем,
кто поймет, что творилось в душе Кастанеды, станут гораздо более понятны его
книги. Конечно, может вновь возникнуть вопрос о том, как отделить обман от
мистики, но одно несомненно: определенные персонажи в его книгах и в его
жизни взаимозаменяемы или равнозначны, причем они не определяются биологией
или какими-то иными общепринятыми характеристиками. Его персонажи и истории
зачастую являются результатом определенного восприятия и определенных
обстоятельств. Когда Карлос писал о своем слабовольном отце, то он
действительно считал его в тот момент таковым.
- Я и есть мой отец, - говорил он. - Прежде, чем я встретил дона Хуана,
я провел многие годы, оттачивая карандаши и немедленно получая головную боль
каждый раз, когда садился писать. Дон Хуан объяснил мне, что это глупо. Если
ты хочешь что-то делать, делай это безупречно - только это и имеет значение.
В августе 1967 года он писал мне следующее: "Я вернулся на пару дней в
твой старый дом и немедленно ощутил мощный прилив сентиментальности. Ты -моя
семья, драгоценнейшая Маргарита. Моя душа без тебя буквально опустела,
причем эту пустоту невозможно заполнить никакими делами или встречами".
Этого не было в его книгах, но в частных беседах, происходивших в 50-х
годах, он третировал своего отца, издевательски называя его интеллектуалом,
учителем и литератором, который не написал ни строчки. Время от время он
заговаривал со мной об этом человеке, уверяя, что не любил его, поскольку
тот был заурядной личностью, у которой все в жизни было расписано заранее.
- Я никогда не хотел быть похожим на него, - неизменно добавлял Карлос.
Сам Карлос добивался уверенности и престижа, хотел стать образованным
человеком, получить степень доктора философии и стать человеком знания в
общепринятом смысле. При этом он опасался участи претенциозного
литературного поденщика, вскакивающего на ходу в автобус, чтобы успеть на
занятия, вынужденного посещать все факультетские вечеринки и выполнять массу
других обязанностей. Карлос Арана не хотел быть середняком, но удастся ли
ему стать выдающимся, он пока не знал. Именно поэтому он и создал выдуманный
образ. Ставя его перед собой в качестве "отца" и публично браня, Карлос
пытался избежать того, чего больше всего боялся, избавиться от тех черт
характера, которые сильнее всего ненавидел. Тот отец, о котором он
рассказывал в своих книгах(и даже значительно ранее), был им самим. Или,
говоря более точно, это был образ человека, отчасти списанного с Сесара,
которым Карлос отчаянно не хотел становиться.
Его описание "матери" тоже состоит из достоверных деталей и вольных
домыслов. Женщина, которую он упоминал в своих книгах и о которой
рассказывал друзьям, содержала мои черты, черты различных подруг Карлоса по
колледжу и его романтическое представление о Сусане Навоа Кастаньеде,
которую он характеризовал как "очень красивую" и "почти ребенка".
Весной 1972 года, когда Карлос преподавал в Калифорнийском университете
в Ирвине, один из его студентов по имени Джон Уоллис записал рассказ Карлоса
о его матери.
Она часто говорила ему: "Никто мне ничего не дарил. У меня нет кольца с
бриллиантом", - после чего начинала плакать. Карлос тоже плакал из-за того,
что у его матери не было кольца с бриллиантом. Когда Карлос рассказал об
этом дону Хуану, тот заявил следующее: "Если никто ей ничего не дарил, то
она могла взять себе весь мир. Если человек может избавить себя от ужаса
быть живым, то этого вполне достаточно".
Однако все это было не с его матерью, а со мной. Об этом говорит хотя
бы тот факт, что Карлос никогда не рассказывал эту историю до 1960 года. Это
именно я, а не Сусана пожаловалась ему по поводу кольца. Поэтому,
рассказывая эту историю своим студентам, он имел в виду не свою мать, а
именно меня. Его мать могла бы получить кольцо в любой момент, как только
захотела, ведь его отец был ювелиром.
В "Отдельной реальности" Карлос рассказывает видение, возникшее после
приема пейота. В этом видении явилась его мать и что-то ему сказала. Он
вспоминал, как она смеялась и шаркала по старому дому в домашних шлепанцах.
И вновь в этом видении он, по всей видимости, вспомнил меня. Весной 1958
года я купила пару домашних шлепанцев, которые Карлос немедленно
возненавидел. Особенно ему не нравилось то шарканье, которое я производила,
когда перемещалась в них по дому.
- Они настолько ужасны, - однажды заявил он, - что я когда-нибудь
заберу их себе.
И он действительно забрал эти шлепанцы и, вероятно, присоединил их к
коллекции вещей, которая хранилась в его 52-комнатном бразильском особняке.
Мой образ в шлепанцах запечатлелся в его памяти и, при первой же
возможности, он использовал его для описания своей матери.
5
Проучившись три года в Кахамаркской средней школе, Карлос вместе с
семьей переехал в Лиму. В 1948 году это был большой и шумный город, особенно
по сравнению с Кахамаркой. Они поселились на Хирон-Унион. Это была узкая,
извилистая улица, пересекавшая шесть кварталов, в том числе и торговый
центр, и соединявшая две большие площади. Именно в Лиме Карлос закончил
Национальный колледж Гвадалупской Божьей Матери и решил посвятить себя
живописи и скульптуре. Еще мальчишкой его тянуло к искусству. Творческий
подросток, он мечтал превратиться в уважаемого художника.
Годы, проведенные в магазине отца в Кахамарке, дали Карлосу
своеобразное художественное образование. Ему повезло в том, что довелось
поработать с драгоценными металлами. Для перуанского художника Лима была
самым подходящим местом. Художники были повсюду - на лужайках и в скверах,
на площадях и открытых верандах. Недаром Лиму считали столицей искусств
южноамериканского тихоокеанского побережья.
В городе было много великолепных зданий шестнадцатого века. Особенно
удивительны были церкви Св. Августина и Св. Франциска, президентский дворец
и примыкавший к нему Кафедральный собор: мраморная облицовка, парапеты,
амбразуры, сторожевые башенки, черные шпили и купола. Исторические сокровища
хранились в дюжине музеев, самым знаменитым из которых был Исторический
музей, возглавляемый в те времена романистом Хосе Марией Аргуэдасом. Здесь
были собраны портреты всех вице-королей и освободителей, висевшие на стенах
в строгой временной последовательности. Там же хранились причудливые
сюрреалистические картины девятнадцатого века, покрывавшие собой целые
стены. Словом, Лима была великим городом с точки зрения истории и искусства.
Естественно, что он произвел на Карлоса неизгладимое впечатление.
Сусана Кастаньеда Навоа умерла в 1949 году. Сестра Карлоса вспоминала,
что, когда это случилось, он был просто сражен горем. Отказавшись принимать
участие в похоронах, Карлос заперся в своей комнате и провел там три дня
подряд, не выходя даже для того, чтобы поесть. За это время он начал
пересматривать те довольно глубокие и сентиментальные чувства, которые
испытывал к своей матери, постепенно распространив их на огромное количество
людей, мест и предметов. Он находился в эмоциональной зависимости от своей
матери, хотя ему уже исполнилось двадцать лет. Поэтому ее смерть стала для
него сокрушительным ударом. Карлосу даже вспомнились толстые посетительницы
отцовского магазина, которые тратили так много денег на кольца и браслеты.
Он называл это "пристрастием к безделушкам". Впрочем, позднее я тоже
отличалась подобным пристрастием.
Он всегда считал себя слабым человеком, отчасти приписывая это своей
зависимости от окружающих, особенно от своей матери. Когда она умерла,
Карлос внезапно почувствовал себя одиноко дрейфующим по безнадежно серому
морю. Остальные члены семьи тоже, разумеется, были опечалены смертью Сусаны,
но отнюдь не до такой степени. В течение трех дней, проведенных взаперти в
своей комнате, Карлос пришел к выводу, что его привязанность к матери была
слишком сильна, а потому имеется только один способ избежать подобных
привязанностей в будущем - это обрести более приемлемое представление о
всякого рода привязанностях и зависимостях. Это и есть проблема разрыва всех
уз, или, по крайней мере, ослабления их до тех пор, пока он не сможет
добиться желаемого.
В своей книге он приписывает эту идею дону Хуану, а затем рассказывает
о том, как старый индеец учил его избегать ошибок в виде жалости к самому
себе и самоанализа, поскольку истина состоит в том, что привязанность к
внешнему миру делает человека уязвимым. В книге все это выглядит очень
мистичным, но все дело в том, что смерть матери была воспринята Карлосом
очень болезненно и он решил по мере возможности избегать подобных ударов в
будущем. Когда Карлос после трехдневного заточения вышел из своей комнаты,
то, по воспоминаниям сестер, заявил, что уходит из дома.
Карлос начал изучать живопись и скульптуру в перуанской Национальной
школе изящных искусств, ощущая в себе соответствующие способности и
намереваясь стать художником. При этом он мечтал не столько о славе, сколько
о признании со стороны знающих его людей. Он планировал поехать в Америку,
как только накопит достаточно денег. Освоив испанскую культуру Лимы, он
отправится в Нью-Йорк, Лос-Анджелес или куда-нибудь еще, где люди еще не
слишком знакомы с тем влиянием, которое Южная Америка оказала на мировое
искусство. К этому времени он уже будет достаточно вооружен знаниями, чтобы
произвести необходимое впечатление и выбрать себе подходящее место
жительства.
Примерно в это же время Освальдо Аранья возвратился в свой дом в Рио,
после того как отработал положенный срок в Нью-Йорке в качестве председателя
Генеральной Ассамблеи ООН. Но перед этим он 12 лет был министром и 4 года
работал в Вашингтоне послом Бразилии. Это был один из самых известных людей
в Южной Америке, герой всего континента, поэтому когда он вернулся домой, то
сразу стал предметом всеобщих разговоров. Можно не сомневаться, что именно
после этого Карлос вознамерился отправиться в Америку по стопам дяди, как
только закончит свое обучение в Лиме.
Будучи студентом, Карлос проводил время в музеях и художественных
галереях, изучая технику старых мастеров, подмечая нюансы и пытаясь
выработать собственный стиль. Некоторые из его сокурсников по Национальной
школе изящных искусств были весьма одаренными людьми, и иногда где-то в
глубине сознания Карлоса возникал страх, что он недостаточно талантлив для
того, чтобы зарабатывать себе на жизнь искусством. А ведь он собирался
заниматься этим в послевоенной Америке, где имелась крайне жесткая
конкуренция между иностранными художниками и скульпторами. Это была самая
настоящая битва различных стилей за всеобщее признание, но Карлос
рассчитывал на успех, если он сумеет усовершенствовать свое мастерство
скульптора. Разумеется, живопись была не менее важна, но в данный момент его
сильнее всего влекла именно скульптура. Дерево, стеатит и особенно терракота
- Карлос предпочитал именно эти материалы для своих скульптур. Работа над
ними позволяла забывать о ничтожности и монотонности жизни. Отец с
удивлением обнаружил, что его старший сын из слабого и покорного мальчика
превратился в уверенного и даже агрессивного студента. Карлос уверенно себя
чувствовал в любой компании, его поведение было свободным и непринужденным,
он стал настоящим представителем богемы. При этом его манера общаться
очаровывала собеседников, привлекая к себе всеобщее внимание. Хосе
Бракамонте, один из приятелей Карлоса по Национальной школе изящных
искусств, вспоминал его именно таким. Бракамонте говорил, что Карлос
производил впечатление человека, живущего азартно и весело. Он увлекался
картами, лошадями и игрой в кости.
- Мы все любили Карлоса, - вспоминал он, - он был умным, обаятельным,
обладал живым воображением, и хотя являлся большим лгуном, но был настоящим
другом.
И еще он вспоминал, что Карлос был буквально одержим желанием уехать в
Соединенные Штаты.
Карлос не просто пытался овладеть мастерством современной живописи
маслом или акварелью или техникой терракотовой скульптуры - он пытался
понять и усвоить всю колоссальную художественную культуру Южной Америки,
накопленную в течение многих веков. Для этого он изучал чавинское искусство,
культуру мочика, повсеместно сохранившиеся следы архитектуры Тиуанако. Музеи
и художественные галереи Лимы были переполнены великолепнейшими образцами
перуанского искусства, насчитывавшего свыше двух тысяч лет своей истории.
Карлос читал специальную литературу, посещал занятия, ходил по музеям и
пытался развивать свой собственный стиль.
Музей Ларко Герреры имел прекрасную коллекцию искусства доколумбовой
эры, а ведь существовали еще выставки в Историческом музее и университете.
Но самой интересной коллекцией обладал Лимский музей археологии - там
хранились круглые кувшины, которые использовали древние курандеро для
приготовления своих волшебных отваров. Чавинские сосуды являлись конечным
продуктом эволюции, которую совершили бутыли из тыквы и глиняные горшки,
использовавшиеся перуанскими магами каменного века. Эти сосуды были
расписаны изображениями ягуаров, курандеро, воинов и кактуса Сан-Педро.
Глядя на них, можно было представить себе бледно-лиловые горные пики и
непроходимые джунгли, а также первые митоты первобытных людей, которые ели,
когда испытывали голод, работали, когда испытывали в этом потребность, и
спали там, где их застигал сон. Они-то уж точно не знали никаких ограничений