Катасонова Елена. Переступая грань

   - Кто это? - спросила Лиза и тут же поняла, что вопрос глупый.
   - А я не знаю, - пожал плечами совершенно вымотанный, счастливый Лёня. - Может, я, может, дух человеческий, или талант... Ну, талант сильно сказано: талантлив был Рафаэль... Скажем, способности, тяга к прекрасному... Ох, как я устал!
   Прищурив синие глаза, он тихо улыбнулся Лизе, и ревность кольнула ее остро и неожиданно. Не к Маше или какой-нибудь другой женщине, а к его мастерству, которое, ясно же, для него всего превыше, а может, единственное, что важно на самом деле. Остается, значит, одно: быть рядом, не растворяясь в нем, - со своими туристами, переводами, дипломом, со своим делом. Главное - не раствориться в этом странном притягательном человеке.
   Лёня откровенно зевнул, обнял Лизу.
   - Будем спать?
   - Ага.
   Хоть спать ей совсем не хотелось.
   8
   На кровати под теплым стеганым одеялом лежала маленькая старушка.
   - Мам, это Лиза. Я тебе о ней рассказывал.
   Старушка внимательно посмотрела на Лизу.
   - Что ж ты не предупредил? - укоризненно сказала она. - Я бы поставила чай. А то все лежу и лежу. Проводи нашу гостью в гостиную.
   Гостиной называлась первая комната, очень чистая и уютная, через которую они прошли к Надежде Павловне, матери Лёни.
   - Садись, Лизунь, - сказал Лёня, - а я займусь чаем.
   Он скрылся в кухне.
   - Что ты там делаешь? - крикнула из спальни Надежда Павловна. - Все равно по-моему не сумеешь.
   - Да где уж мне! - прокричал в ответ Лёня.
   - Только не вздумай заваривать! Я сама!
   - Хорошо-о-о!
   Так они перекрикивались друг с другом, и слушать их было весело, потому что они явно любили друг друга и, похоже, дружили. Как поняла это Лиза, она и сама не знала - может, по этим вот перекрикам? - но позднее выяснилось, что не ошиблась.
   Надежда Павловна вышла в кофейном платье с белым учительским воротничком и в туфлях, не в тапочках, как ходят в большинстве московских домов. Ее выцветшие, но тоже синие, как у сына, глаза приветливо смотрели на Лизу.
   - Давайте знакомиться. - Она протянула Лизе сухую, неожиданно крепкую руку. - Лёня был прав: вы действительно очень красивая.
   Лиза вскинула голову, готовясь протестовать, но старушка отвела рукой ее возможные возражения.
   - Уж я-то как-нибудь в этом толк знаю...
   И Лиза вспомнила, что старушка - искусствовед, автор многих книг и до сих пор где-то читает лекции.
   На стенах висели в рамочках фотографии.
   - Это наш курс, - проследив за Лизиным взглядом, сказала Надежда Павловна. - А это наша компания, тайный кружок формалистов. - В голосе ее была улыбка. - Слыхали про такое течение?
   Лиза кивнула не очень уверенно.
   - Понятно, - спокойно сказала Надежда Павловна. - Нас старались не замечать. О нас не писали, работы наши не выставлялись, а рукописи лежали годами, десятилетиями...
   Она кивком головы показала на старинный массивный шкаф.
   - Они и сейчас там лежат, ждут своего часа.
   - Думаете, дождутся? - бестактно спросила Лиза.
   - А как же? - не обиделась Надежда Павловна. - Куда они денутся? Хватило бы жизни...
   В дверях возник Лёня.
   - Милые дамы, - шутливо поклонился он. - Пожалуйте к столу.
   Он почтительно взял мать под руку. "А ведь и вправду, - подумала Лиза, - никакая она не старушка, а дама. Это только там, в постели, она казалась старенькой и беспомощной".
   На столе были нарезаны сыр, колбаса, стоял опять-таки торт. Чашки были удивительной красоты.
   - Это наши, фамильные...
   Надежда Павловна держала чашку в ладонях, покачивая ее, как дитя.
   - Ну, заваривай, - сказал ей Лёня.
   - Как, а ты разве не заварил? - удивилась Надежда Павловна.
   - Так ты ж не велела! - возмутился Лёня.
   И оба они расхохотались. Серебряный голосок матери вплетался в баритон сына, смеялись они от души, как смеются искренние, хорошие люди. "С ней-то уж точно я подружусь", - подумала Лиза.
   - Лёня хвалится, что вы знаете экзотический какой-то язык?
   - Арабский, - напомнил Лёня.
   - Мерси вам, - поблагодарила его Надежда Павловна. - Память у меня стала ни к черту! Так как - знаете вы арабский? Врет небось. Набивает своей девушке цену.
   - Нет, не врет, - подхватила ее шутливый тон Лиза. - Знаю немного.
   - И где же этой премудрости учат? - с неподдельным интересом стала спрашивать Лёнина мама.
   Лиза ответила, потом по просьбе Надежды Павловны стала рассказывать про факультет, а там и про "Интурист", и как не пустили ее за границу.
   - А ты говорил, времена изменились, - обратила свой взор к сыну Надежда Павловна.
   - Я говорил, меняются, - возразил Лёня.
   - То-то, я погляжу, ты стал писать на продажу.
   - А что в этом плохого?
   Они уже смотрели друг на друга сердито, оба взволновались, разгорячились; как видно, в этом доме тема была больной.
   - Надо оставаться самим собой. - Надежда Павловна отставила чашку. Несмотря ни на что. Не можешь же ты изменить свою душу? А картина - это твоя душа, ее воплощение на холсте. И вот ты ломаешь ее...
   - Мама, Лизе это неинтересно, - раздражаясь, перебил Лёня.
   - Почему? - тихо возразила Лиза. - Очень даже интересно.
   - Ну, тогда, с общего согласия, я продолжу... И это, кстати, самое трудное - писать на продажу. И очень опасно: только начни - пропадешь.
   - Пока что справляюсь, - скромно вставил Лёня. - И пока не пропал.
   - Потому что Бог дал тебе, дураку, талант, - осадила сына Надежда Павловна. - Это не зависящая от тебя реальность. Но как можно погубить свою жизнь - пропить, прогулять, - так можно и талант уничтожить.
   - Не пророчествуй! - Лёня, похоже, по-настоящему разозлился. - Я же показывал тебе последний набросок. И ты хвалила!
   - Да, хорошо, - сдержанно согласилась мать. - Вы, наверное, видели? обратилась она к Лизе.
   - Это тот, что я написал у тебя, - объяснил Лёня.
   - У Лизы? - прищурилась Надежда Павловна. - Ну тогда все понятно. Потому он тебе и удался. Но, мальчик, - она неожиданно протянула руку и взъерошила пшеничные волосы сына, - такие порывы у тебя все реже и реже.
   - Да жить-то надо, - продолжал сопротивляться Лёня.
   Лиза понимала, что речь идет о самом в их жизни главном, и слушала затаив дыхание, стараясь не пропустить ни слова, смотрела на эту неожиданную маму во все глаза.
   - Учил бы детишек. Ведь тебе предлагали...
   - Это такие гроши!
   - Ничего. А то не жили мы с тобой на гроши.
   - Да сколько ж можно! И потом - за мои "продажные" картины меня приняли в союз, дали мастерскую! Вспомни, как я мыкался по чужим углам, на чердаках!
   - Да, своя мастерская - это прекрасно, - не стала отрицать очевидное Надежда Павловна. - Только плата за нее слишком уж велика. Я, конечно, не коммунальные платежи имею в виду.
   - А то, что моя "ню" висит в музее? - выдал самый главный свой аргумент Лёня.
   - Да, это просто великолепно, - согласилась с ним мать и снова повернулась к Лизе. - Вы ту его работу видели?.. Позвольте, но это же вы!
   Лиза почувствовала, что пунцовая краска заливает ее лицо.
   - Да, - кивнула она.
   - Работа достойная, - гордясь сыном, не сказала, а торжественно произнесла Надежда Павловна и прищурилась, глядя вдаль, словно видя перед собой картину. - Она делает честь не только художнику, но и его модели. Вы останетесь в веках, Лиза. На этом полотне, которое уже живет своей жизнью и будет жить вечно - в Саратове или ином музее... Теперь понятно, почему и "ню", и набросок так хороши...
   - Мама! - протестующе воскликнул Лёня.
   - Что - мама? Нам не по пять лет. Любовь возвышает, дает творчеству такой мощный импульс, как ничто другое. Но эти взлеты, сынок, у тебя все реже, это уже исключение, порыв души. А вообще ты подстраиваешься под официоз. Художник же должен быть сам по себе, вне государства.
   - У нас это пока невозможно.
   - Пока... Тебе уже скоро тридцать.
   - Но ведь и для себя я пишу.
   - Долго это продолжаться не может - такая раздвоенность губительна! Нельзя одной рукой делать одно, а другой - другое.
   - Зато у нас теперь есть колбаса.
   - Да пропади она пропадом!
   - Хорошая у тебя мама, - задумчиво сказала Лиза.
   Они стояли у балюстрады, на Ленинских, и смотрели вниз и вдаль, на Москву. Вечер был теплым, но уже чувствовалась осень: желтые листья огоньками светились в зеленой листве, кучевые темные облака, полные непролившегося дождя, грозно и медленно плыли по небу, и, словно набираясь сил, готовясь к резким осенним ветрам, долгому зимнему сну, недвижно, как часовые, замерли еще пышные, нарядные еще деревья.
   - Я ее очень люблю, - смущенно признался Лёня. - Только с ней трудно: она из поколения бескомпромиссных. Но ты ей понравилась, а это очень непросто. Знаешь, что она мне сказала, когда позвала к себе в комнату? Ну когда мы уже уходили.
   - Что?
   - Сказала, что я тебя недостоин, что ты очень одарена, и это сразу заметно. И еще добавила: "Хорошо, что она не художница: она бы тебя обогнала, и ты б ей завидовал". Каково?
   Лиза была польщена.
   - Это просто женская солидарность, - утешила она Лёню, но сама так не думала.
   - Мама моя не солидарна ни с кем, - возразил Лёня. - Всегда сама по себе, хотя были когда-то у нее и единомышленники. Всех их потом сослали в Среднюю Азию, всех этих странных, непонятных ни народу, ни - главное! вождям художников. В том числе и отца. Она все рвалась ехать с ним, но он воспротивился. "Расти сына здесь, в культурной среде. И храни наши работы..." Придет, Лизонька, время, и если ты заслужишь ее доверие, она тебе их покажет. Ах, Лиза, какие мощные это были таланты! Какая энергия словно взрыв сотен атомных бомб. Они и там, в ссылке, вопреки всему писали, писали...
   - И где их картины?
   - Ходят легенды о директоре крохотного, нищего музея. Говорят, он спасал от голода попавших в Тмутаракань художников, покупая у них полотна. Иногда и за свои, директорские деньжата. Покупал и прятал на чердаках. Мать в эту легенду верит.
   - А ты?
   - Я - меньше. Мы искали, писали, летали, добирались до этих гиблых мест на расхлябанных, разбитых машинах, а потом, представь, на ишаках. Искали прежде всего могилу отца. Они ведь там быстро поумирали: от грязной воды, загадочных азиатских хвороб, от голода, жгучих ветров летом и ледяных, без отопления, зим, а главное - от отсутствия той самой культурной среды, из-за которой отец и велел нам остаться в Москве.
   - А музей? Ты же сказал, был музей?
   - Музей есть, - оживился Лёня. - До сих пор существует. И жива легенда о его первом директоре, и остались люди, которые и директора, и "бородачей" помнят. Говорят, да, прятал картины на чердаках, в разных домах, чтобы, если что, все б не погибли. Но где теперь те чердаки...
   - Знаешь, - Лиза несмело коснулась его руки, - я тоже, как твоя мама, верю, что картины найдутся.
   - Глупости! - Лёня стукнул кулаком о каменную балюстраду и, сморщившись от боли, потряс рукой. - Откуда бы им там взять краски? Разве что из глины. Но такие краски долго не сохраняются. А основа? Небось картон от ящиков с водкой. И в каких условиях они там хранились?
   - Директор, наверное, знал, как хранить.
   - Ты права, знал, конечно. И понимал, какая ценность ему досталась.
   - А тогда он не мог унести тайну с собой, - уверенно сказала Лиза. Кто-то знает, и кто-то ждет. И дождется.
   - Так ты из тех, кто верит? - с надеждой спросил Лёня.
   - Да.
   - А я из тех, кто нет, - с горечью признался он. - Это, знаешь ли, плохо. Самому человеку плохо: "хомо неверующий" - существо несчастное.
   Лёня обнял Лизу за плечи.
   - Конечно, - сказал он, - вы с мамой друг другу еще как подойдете.
   - А тебе?
   - Мне ты уже подходишь.
   9
   Зима выдалась мягкой и снежной. Было пасмурно, снег валил и валил, и злились на него только дворники да шоферы. Остальные - дети, птицы, оставшиеся на зимовку, взрослые, подуставшие от затяжной осени, - ему только радовались. Снег украсил собою город: светлыми стали улицы, нарядными деревья, и даже зимние вечера не казались такими уж темными.
   В этой колдовской белизне, в этом свете сместились понятия, успокоились нервы, замедлился ритм жизни. Лиза почти не ездила на факультет: писала диплом и встречалась с Лёней. Трудно с ним было! То он звонил по сто раз на дню, рвался приехать - и приезжал, раз и навсегда нарисовав себе пропуск, был безудержно страстным, оставался на ночь, и тогда у Лизы вылетал целый следующий день; то исчезал, не звонил, и тогда Лиза ревновала и мучилась, и все валилось у нее из рук.
   - Ну что же ты, - говорила она себе, - работай! Лёни нет рядом, и времени предостаточно.
   Лиза решительно, хмуро усаживала себя за стол, упорно трудилась, стараясь справиться со странной апатией, нелюбовью к тому, что любила арабской литературе, но ничего, когда пропадал Лёня, у нее не получалось, все равно приходилось потом все переделывать.
   Телефона в мастерской, естественно, не было, домашний же номер Лёня не дал.
   - К чему? Меня там все равно не бывает.
   - Но я могла бы спросить у твоей мамы, - сглотнув обиду, глядя в пол, словно рассматривая нарисованные на нем узоры, сказала Лиза.
   - А она про меня ничего не знает, - мгновенно нашелся Лёня. - Да и зачем ее беспокоить?
   И вот однажды, в феврале, когда снег завалил Москву и два дня не ходили троллейбусы, Лиза затосковала так, что физическая тошнота подступила к горлу. Не писалось, не сиделось, не лежалось, а от ожидания звонка можно было сойти с ума. "Да что же это? - теряя последние силы, возмутилась она. - Почему такое неравенство? Почему я должна ждать, пока ему понадоблюсь?"
   Она встала с кушетки, на которой валялась с книгой братьев Стругацких, но не читала, оделась, подкрасилась, хотя опять шел снег и мог смыть ресницы, и вышла из дому. Пока добиралась до мастерской, гнев растаял и нахлынула такая усталость, что хоть езжай назад, на Ленгоры. Но и на это не было сил.
   Лиза долго стояла во дворе-колодце, тоскливо глядя на тощие голые кустики, на засыпанные снегом дорожки. Она чего-то боялась, только не знала чего. Какое-то странное предчувствие сжало сердце. Уйти? Позвонить? Узнать что-то страшное или не узнавать? Но почему обязательно страшное? Ведь он так нежен, когда у нее, так старается, чтобы ей было тепло и уютно, - когда они у него.
   Не в силах более выносить этой раздвоенности, Лиза нажала кнопку звонка. Не отворяли долго, и Лиза вдруг впала в бешенство. Она звонила, звонила, звонила, пока не загремело внутри железо, не упала и не покатилась по ступеням знаменитая палка.
   - Лиза... - с детским изумлением сказал Лёня. - Вот так сюрприз!
   - Я знаю, что без звонка не приходят, - задыхаясь от унижения, сказала Лиза. - Но у тебя нет телефона.
   - А что случилось? Да ты заходи, заходи.
   Он наконец отодвинулся и позволил Лизе войти. Молча, неловко - ноги стали какими-то ватными - Лиза спускалась к студии, голосам, смеху. Значит, у хозяина гости...
   - Братцы, это моя Лизавета, - как ни в чем не бывало представил ее всем сразу Лёня. - Прошу любить и жаловать. Да вы ее уже знаете.
   - Знаем, знаем, - закивала проклятая Маша, все в том же платке по самые брови, с монистами и при серьгах.
   Слава Богу, ее по-хозяйски обнимал Паша - наконец-то Маша определилась. Да и как обнимал! Правая его рука лежала у нее на груди, и он эту грудь то и дело поглаживал и потискивал, а в левой он держал свою знаменитую трубку, поднося ее то к своим губам, то к Машиным. Маша затягивалась и хохотала. Так что насчет Маши можно было не беспокоиться. Но у стены стояла еще девица - худая, высокая, длинноносая. Стояла и покуривала сигарету. Девица как-то уж очень пристально смотрела на Лизу, и Лёня ее не представил.
   Он помог Лизе снять пальто.
   - Садись, - сказал как чужой.
   Глаза были сонные и ленивые. И голос такой же. Так вот почему его не было больше недели! Павел на минутку оторвался от Маши и с шутливым поклоном подал Лизе стакан вина. Но Лиза пить не стала: боялась. Что, если опять, как в тот раз, закружится голова, остановится время, все в комнате станет смутным и поплывет куда-то? Нет, спасибо, она не хочет... Ну и что с мороза? Да и какой там мороз, градусов пять, не больше.
   - А Маша сегодня у нас именинница, - пахнул ей в лицо табачным дымом Павел. - Идемте, я покажу.
   Лиза послушно пошла за Пашей, лишь бы не смотреть на Лёню. У мольберта, стоявшего против окна, шелковые шторки были раздвинуты - значит, работа завершена. На холсте сияла красотой обнаженная Маша. Она лежала на тахте, на которой Лиза провела столько ночей, лежала, опершись головой на руку, и улыбалась - загадочно и порочно.
   - Это заказ. - Лёня подошел неслышно, положил Лизе на плечо руку. Знаешь, сколько я получу? Уже сговорились.
   - С кем? - хрипло спросила Лиза.
   - С заказчиком, - хитро ответил Лёня. - Ну, выпьем! За Машу!
   Стоя ко всем спиной, Лиза всей кожей ощущала пристальный взгляд длинноносой. И вдруг в комнате возникло какое-то странное напряжение. Стало тихо и неспокойно. Павел смотрел куда-то за Лизу, а Лёня обнимал ее так, что повернуться она смогла бы, только сбросив его руку. И Лиза сбросила эту руку и оглянулась. Длинноносая девица стояла чуть не вплотную к ней и Лёне.
   - Познакомимся? - низким, грудным голосом сказала она и, протянув руку, представилась: - Валентина... А вы, значит, Лиза. Что ж, очень приятно. Ведь мы почти родственники.
   - Почему родственники? - теряя от ужаса голос, спросила Лиза. Она чувствовала, что ей говорят что-то ее унижающее, только не понимала что...
   Длинноносая не успела ответить.
   - Эй, хватит, - вмешался Лёня. - Будет тебе, Валька, дурить. Ну какая ж ты все-таки стерва: обожаешь разбивать советские семьи.
   - Семьи? - медленно, с подчеркнутым удивлением повторила последнее слово девица. - Это для меня новость.
   Но Лёня уже схватил Лизу за руку, вытащил на середину.
   - Братцы, - решительно сказал он. - Мы с Лизой скоро поженимся. Весной. Да, весной!
   - И заявление уже подали? - с усмешкой спросила Маша.
   - Подадим, - не растерялся Лёня. - Завтра. - И, чувствуя, что ему не верят, заботливо склонился к Лизе. - Ты не забыла паспорт?
   "К чему эта игра? - с тоской подумала Лиза. - Кому он что-то доказывает?"
   Но она не успела ничего сказать. В два шага Валентина оказалась рядом.
   - Подонок!
   Она взмахнула рукой, чтобы влепить пощечину, как полагается в таких случаях, но Лёня быстро перехватил ее руку и сжал так, что Валентина сморщилась от боли. Он жестко смотрел ей в глаза. Потом оттолкнул в сторону.
   - Иди. И чтоб я тебя больше не видел.
   - Пожалуй, пойдем и мы, - решил за всех Павел - как все маленькие мужчины, он был смел и авторитарен. - Вам двоим, полагаю, есть что обсудить.
   Все засуетились, засобирались, с сожалением поглядывая на стоявшую на подоконнике непочатую бутылку. Лёня эти взгляды просек, великодушно сунул бутылку Павлу в карман пальто.
   - Премного благодарны, - шутовски поклонился Павел, и вся компания испарилась, как привидение, словно никого тут и не было.
   Лёня закрыл за гостями дверь и вернулся к Лизе.
   - Что же нам делать? - обессиленно спросила Лиза. - Ты не умеешь быть верным. С тобой просто страшно.
   - Это все потому, что мы не женаты, - твердо, уверенно заявил Лёня. Только поэтому. Вот сходим завтра в загс...
   - Да я же не взяла паспорт.
   Только это и сказала Лиза, словно в паспорте дело!
   - Ну и что? - удивился Лёня. - Съездим к тебе и возьмем.
   Усталость была безмерной, и все, что с ней происходит, Лиза видела как бы со стороны. Ощущение было столь неприятным, что она отдала бы все на свете, чтобы его избыть. Все, не только свободу. Она потеряла Жана, теперь вот теряет Лёню. "Это все потому, что мы не женаты..." Может быть, правда?
   - А ты меня любишь? - с надеждой спросила она.
   - Конечно!
   - И не разлюбишь?
   - Да ни за что! - засмеялся Лёня, и в смехе его было извечное торжество мужчины - хозяина положения всегда и во всем, даже если одна женщина встретила у него другую.
   Он очень этой ночью старался, но Лиза всей кожей своей ощущала, что постель не остыла еще от той, другой, длинноносой. И хотя Лёня только что эту длинноносую выгнал - что, кстати, не делало ему чести, - она, казалось, незримо присутствует здесь, в этой комнате, на этой тахте, рядом. Во всяком случае, так чудилось Лизе. "Такая уродина, - страдала она. - Хоть была бы хорошенькой, а то ведь уродина!" Да, не знала Лиза мужской психологии. Да и физиологии тоже не знала.
   Лёня, чувствуя, что все не то и не так, целовал ей ноги и пытался поцеловать то, что на Востоке зовут "цветущим садом", но Лиза отстранилась.
   - Не надо, я не люблю.
   Она и вправду этого не любила. Стеснялась и ничего не чувствовала в ответ, кроме неловкости. А вот когда Лёня касался ее груди, просто касался - легонько, кончиками чутких пальцев, - вспыхивала от жгучего, нестерпимого, невыносимого желания: когда ж он войдет в нее, заполнит ее целиком, и они повернутся набок, качаясь в согласном ритме, прильнув друг к другу, и одна ее нога будет подниматься все выше, а другая - чувствовать его на себе.
   - Прости, я что-то устал сегодня... Не сердишься?
   - Нет, что ты. Спи.
   Он тут же заснул, а она долго лежала без сна. Забылась под утро. Сквозь сон - было еще темно - почувствовала, как Лёня, целуя, осторожно поворачивает ее к себе, поднимает рубашку, его живот льнет к ее животу, а язык ласкает соски... Нет, она его никому не отдаст! И если для этого придется выйти замуж... Что ж, в конце концов все выходят.
   - Лапушка, - вкрадчиво шептал Лёня, - какая ты у меня душистая, тепленькая со сна... Ох, не спеши, не так резко, ласточка...
   Но Лиза его не слышала. Все в ней пылало, рвалось наружу из темных, сокровенных глубин ее естества, и как могла противиться она зову природы?
   - Мамочка, я выхожу замуж. Вчера мы подали заявление.
   - За того художника? - Голос мамы звучал так близко, словно она была в соседней комнате, а не у себя в кабинете, в Красноярском порту. - Когда свадьба? Может, мне удастся вырваться и я прилечу?
   - Какая свадьба, мамуля? - засмеялась Лиза. - Распишемся, выпьем шампанского... Это будет в марте, тридцатого. А летом прилетим к тебе, на этюды.
   - Да, для художника здесь раздолье! - Показалось ей или нет, что мать с облегчением перевела дух? - Ты же помнишь, какие разноцветные у нас здесь горы? - радостно продолжала мать. - А Енисей... Я вам устрою что-то вроде круиза.
   - Да, мамочка, обязательно, - обрадовалась великолепной идее Лиза.
   - Детка, я сегодня же, телеграфом, вышлю тебе денег на платье.
   - Не надо телеграфом: дорого.
   - Ну почтой, времени ведь достаточно. Целую тебя, родная. Привет от Павла Васильевича. И поздравление!
   - Он же еще ничего не знает, - засмеялась Лиза.
   - Узнает! - не растерялась Анастасия Ивановна.
   - У тебя с ним все по-прежнему?
   - Лучше, лучше! - крикнула мама. - По-прежнему - не то слово! Мы так близки друг другу...
   Голос у матери был просто девичий.
   - Ну, я рада за вас, - снисходительно сказала Лиза, заканчивая разговор. - Передай и ему от меня привет.
   "Маме теперь не до кого", - с некоторой грустью подумала Лиза, вешая трубку. Огромное расстояние теперь между ними, и расстояние это - не только пространство Москва-Красноярск. "Странно все-таки: ведь ей уже сорок пять..."
   Через неделю пришли деньги - очень большие. Их хватило и на платье, и на туфли, и на сумку, и еще осталось. "Это от нас с П.В., - было написано мамой на бланке. - Если вы будете счастливы так же, как мы, то знай, что это и есть настоящее счастье. Особенно если его не приходится ни с кем делить". В последних словах была неприкрытая горечь. "Ах, мама, мамочка, бедная ты моя! Что же будет, когда все кончится? Хотя ты, конечно, думаешь, что у вас с Павликом - нечто небывалое, на всю жизнь. Все всегда так думают... Тогда я прилечу и буду с тобой рядом; тогда я тебе понадоблюсь".
   Лиза чувствовала себя сейчас старше, мудрее, опытнее наивной мамы, которую навещает ее седовласый Павлик, а потом отчаливает к себе домой, в Дивногорск. А мама остается одна, и однажды останется одна навсегда.
   10
   Свадьба - скромная, но веселая - все-таки получилась.
   - А на что же в таком случае мастерская? - задал риторический вопрос Лёня. - Сдвинем в угол мольберты, притащим стол. Ну нельзя же не пригласить, например, Пашку? А Ваську? Да он меня просто сожрет, если зажму свадьбу. И мама обидится. И потом, есть примета: если женятся навсегда - то должна быть свадьба. Если на время - обойдется и так.
   Лиза о таком никогда не слышала, но раз есть примета...
   - Тогда я приглашу Борьку, - сказала она. - И Алю. Гулять - так гулять! Жаль, Ира в Китае.
   - Алю-то обязательно! - горячо одобрил Лизин выбор Лёня. - Невероятно деликатная девушка. Как я у тебя - сидит в своей комнате, словно мышка, даже в туалет не выходит...
   На остаток присланных из Красноярска денег накупили всяческой снеди. Впрочем, основное жарила, парила и пекла очень довольная таким оборотом дел Надежда Павловна. Вездесущий Пашка и расторопная Маша - милая и домашняя без своей знаменитой косынки - ей помогали. Васька перетаскивал все в мастерскую, попутно галантно ухаживая за раскрасневшейся от его внимания и необычайности обстановки Алей.
   - Ты очень красивая, - сказал Борис, вручая Лизе цветы. - Тебе идет быть невестой.
   - Женой, женой! - закричал Лёня. - Смотри, здесь написано!
   И сунул Борису под нос свидетельство.
   Борис был печален. Похудел, повзрослел. Сколько времени он не видел Иры? И как не боится она так надолго его оставлять? В Москве много красивых девушек.
   - Скоро Ира приедет, - будто угадал Лизины мысли Борис. - Как я соскучился!
   И Лиза подумала, что тревожится за подругу зря.
   - Это тебе от нее.
   Борис передал Лизе что-то мягкое, в целлофане. Лиза расстегнула на целлофане пуговки, китайские пушистые кофточки ласковыми котятами прильнули к ее ладоням.