Катасонова Елена. Переступая грань

   - А помнишь, - внезапно заговорила Лера, и в голосе ее была улыбка, едва заметная, тоже слабая, - помнишь, как Денечек потерял соску и плакал?
   - Помню, - соврал Женя.
   - Мы все гадали, что ему нужно, а она закатилась ему под бочок, и он плакал так горько...
   - Помню! - вскричал Женя и сжал Лерину руку.
   Он и в самом деле вдруг вспомнил крошечное, сморщенное, полное страдания личико и ротик - сковородничком, такой обиженный, горестный...
   - Не знаю, как Данька, а я завтра приду все равно, - решительно сказал Женя. - Хочешь ты того или не хочешь.
   - Ладно, - покорно согласилась Лера. - А теперь иди. - Она повернулась на бок. - Как хорошо, - прошептала она, - так тепло, так уютно.
   Она уже засыпала. И Женя на цыпочках вышел.
   7
   По дороге домой Женя купил шампанское. Дома принял душ, пообедал и полежал в постели, пытаясь заснуть. Звонил телефон, но он не брал трубку вдруг Надя? - а Тане с Денисом (тот был у Люды) позвонил сам. "Почему Денис не спросил, где я встречаю Новый год?" - расстроенно думал Женя. Ответ он вообще-то знал: потому что догадывался.
   - Мама просила никому завтра не приходить, - сказал Женя сыну.
   - И ты не придешь?
   Вопрос звучал почти угрожающе.
   - Приду обязательно! - горячо сказал Женя, и, хотя он и в самом деле собирался к Лере, получалось, что сын его как бы заставил.
   "До чего же все сложно! - маялся Женя, обняв подушку, сбивая ее, несчастную, кулаками, переворачивая с одной стороны на другую. Голова была чугунной, и ломило тело. - Заболел я, что ли? Недаром же в конце концов объявили они карантин? Еще принесу Лерке грипп! Вот гады: карантин, а пускают! - внезапно обозлился он. - В советские времена муха бы не пролетела! А теперь... Особенно в платное отделение, запросто!" Он вспомнил, как, уходя от жены, увидел у дверей самой крайней палаты здоровенных таких бугаев: сидят по обе стороны двери как истуканы - лица каменные и глаза пустые, но зоркие.
   - Охрана, - уважительно шепнула, поймав его взгляд, сестра. - Лежит тут какой-то бандюга...
   Ну и компания! Но если охрана, то, значит, бандюга чего-то боится? Кто-то может сюда ворваться? Женя поежился, не выдержав, позвонил Палычу, хоть и понимал, что свинство: тот, судя по всему, собирался в аэропорт, душа рвалась к солнцу, в Египет, оставляя позади хмурую, пасмурную Москву.
   - Да нет! - бодро закричал Палыч. - Никто никуда не ворвется! Это у них так положено, для понту! - Но, подумав, фыркнул: - В нашей великой стране как ни кинь - все клин. Если в бесплатной - так ни хрена не лечат, а в платной - так рядом бандитский авторитет. Ну, бывай! Улетаю... Отдохнем чуток от наших реалий. Еще раз - с Новым годом!
   - И вас. Наташу целуй. Извини, что пристаю...
   - О чем разговор? Ты где встречаешь? - Голос у Палыча дрогнул, смягчился: жалко стало и Женьку, и Леру.
   - Так... В одной компании...
   - Вот и правильно, - одобрил, хотя и с некоторым удивлением, Пал Палыч. - "Оттянись со вкусом!"
   Он басовито захохотал, и Женя вспомнил назойливую рекламу. Въедается, стерва, в душу, скоро все мы заговорим, как людоедка Эллочка.
   - Счастливо! Кланяйся Красному морю.
   - Ох, не говори! Как нырну... Натка купила второй купальник: чтоб, значит, ни минуты простоя. Пока!
   Женя взглянул на часы: что ж, пора и ему собираться. Впервые не очень-то хотелось ехать к Тане - ужасно болит голова и вроде как насморк, а на улице сыро, черно, плохо на улице... Вот странно: наконец-то он едет, ни от кого не таясь, никого не обманывая - почти не обманывая, - и как-никак Новый год, а на душе смутно. Это все из-за Леры? Из-за ее бледного лица, шелестящего голоса, ее убийственной, пугающей слабости? Да, конечно. Но из-за Нади - тоже. А еще из-за Дениса, его новой манеры разговора с отцом почти угрожающей. "Если вы любите, любите по-настоящему, то все люди будут вам врагами". Кто это сказал? Ах да, Олдингтон! У него и роман есть такой: "Все люди - враги". Вызывающее название, но, судя по биографии писателя, им выстраданное.
   "Любите по-настоящему..." А он любит, любит Таню! Это так же ясно, как то, что он женат, живет в Москве, и у него есть сын, институт и друзья и... Таня. Она часть его жизни, а может быть, сама жизнь. "Поэтому прекрати! велел себе Женя. - Вставай, одевайся и все отринь - на время, на эту ночь, - забудь обо всем, кроме Тани".
   Он встал, включил телевизор - там истово плясали и пели - и стал одеваться. Приготовленный в подарок трехтомник лежал на столе. "Что ждет меня в Новом году?" - загадал Женя и открыл наугад один из томов.
   Она застыла в томной позе,
   Непринужденна и легка.
   Нежна улыбка. К чайной розе
   Простерта тонкая рука...
   Какие слова... Вот пусть все так и будет.
   Когда он вышел на улицу, ни хандры, ни ломоты в костях, ни даже головной боли как не бывало. Правда, перед выходом он глотнул анальгину. Влажный, порывистый ветер сменился на спокойный и свежий, редкие прохожие по-свойски кричали "С наступающим!", автобус подкатил сразу, пассажиры в метро доброжелательно и понимающе поглядывали друг на друга: и ты, дескать, спешишь встречать Новый год? Пора, брат, пора садиться за стол...
   Проспект Мира сиял огнями: ветки деревьев были искусно переплетены лампочками; гирлянды, переброшенные через дорогу, разноцветными арками уходили вдаль. Чистенькая старушка продавала в подземном переходе букетики бархатистых фиалок. Букетики были красивыми и недорогими.
   - Сами выращиваем, - похвалилась старушка, принимая плату. - Цветут круглый год. С наступающим вас!
   - И вас - тоже!
   Женя бережно держал букетик. Фиолетовые фиалки робко выглядывали на свет из гофрированной бумаги. "Таня обрадуется", - подумал Женя и нажал кнопку звонка.
   - Ах! - всплеснула руками Таня. - Какая прелесть! Где ты их достал?
   - Это ты - прелесть.
   Женя замер у порога, восхищенно глядя на Таню. На ней было невиданной красоты платье. Трикотажное, цвета морской волны - под цвет глаз - оно обтягивало Таню, как перчатка - руку. Длинное, до щиколоток, не только не скрывало, а, наоборот, подчеркивало фигуру, вырисовывая все ее контуры: маленькую грудь, покатые плечи, плоский живот, тонкую талию, округлые бедра, стройные ноги. Дразняще выглядывали из-под платья знакомые туфельки.
   - Посмотри, я подстриглась!
   Тут только сообразил Женя, почему Таня была такой юной: она рассталась со своими длинными волосами, короткие завитки не касались шеи, и не прикрытая, как всегда, блестящим крылом черных волос она была по-детски трогательной. Женя осторожно обнял Таню.
   - Что за духи у тебя такие?
   - Нравятся?
   - Очень... Какой-то ни на что не похожий, удивительный запах.
   - Это "Поизон". Вытащила недавно одного старика с того света - я уж о нем и забыла, - и вдруг приходит дочь. "Это - вам", - говорит. Вот так вот, ни за что ни про что: ведь все уже позади.
   Женя почти не слушал. Как всегда рядом с Таней, он чувствовал только одно: если сейчас же, немедленно, они не лягут в постель, в нем все взорвется, не выдержит напряжения. Горький запах духов кружил голову.
   - Еще целых два часа до Нового года, - умоляюще сказал он и погладил эти трогательные, неожиданные завитки у открытой, такой женственной шеи. Давай развернем диван?
   - А платье? - совершенно по-детски обиделась Таня. - Я хотела, чтобы ты его рассмотрел.
   - А я рассмотрел, - шепнул Женя, целуя Таню. - Я потом еще посмотрю.
   - И мы испортим прическу, - слабо сопротивлялась, уже сдаваясь, Таня.
   - Бог с ней, с прической.
   Женя прижал Таню к себе.
   - Ты хоть взгляни, какой я приготовила стол.
   Он кинул из-за ее плеча невидящий взгляд в полутьму.
   - Чудесный стол, - задыхаясь от желания, заверил он Таню и стал целовать ее обнаженную шею.
   - Всегда ты только одно...
   - Да ты радуйся, дурочка! И не только одно, а и все другое... просто потом, после...
   Они уже стояли у разложенного дивана.
   - Подними-ка руки: сниму твое драгоценное платье, - чувствуя себя виноватым, попросил Женя. - Оно такое узкое, что до него страшно дотронуться.
   - Так оно же расстегивается, - улыбнулась мужской непонятливости Таня. - Я купила его вчера в "секонд-хэнде", мне так повезло...
   Таня лопотала милые, чисто женские глупости, а Женя раздевал ее нежно и бережно, не глядя, бросал на стул тщательно отутюженные два часа назад брюки, целовал ее тело, открывавшееся ему с томительной постепенностью... И то, что их ожидало, было самым прекрасным, самым главным в наступающем Новом году.
   * * *
   Они даже успели взглянуть на кусочек какого-то телешоу - самый хвостик, но очень забавный, - они послушали президента, демократично стоявшего, сняв шапку, на Красной площади и глядевшего честными, близко посаженными глазами прямо в душу согражданам. Но возвращенный народу гимн демонстративно выключили.
   - Это наш личный протест, - заявил Женя.
   - Хотя о нем никто не узнает, - добавила Таня.
   - Ничего... Зато знаем мы.
   Они сидели счастливые и смотрели друг на друга при свете елочки. Потом Таня позвонила маме и дочке, а Женя, поколебавшись, - Денису. Таня, меняя тарелки, ушла на кухню, и можно было говорить, не стесняясь.
   - С Новым годом, сынок. Тебя, и Люду, и Людину маму.
   - С Новым годом.
   - Будьте здоровы и счастливы.
   - И ты.
   Сын отвечал односложно и сухо, и было ясно, что только и ждет, когда отец повесит трубку.
   - Ну, до завтра.
   - До встречи у мамы.
   - Да-да, конечно.
   Вошла Таня. Взглянула на Женю быстро и проницательно. Подошла, наклонилась и обняла. Он взял ее руку, поцеловал.
   - Так что там у тебя, Танечка, по программе?
   Таня заглянула Жене в глаза.
   - Выставка... Бывшая ВДНХ... Но если тебе не хочется...
   Он вспомнил про хлопушки, бенгальские огни и даже спички. Она так старалась...
   - Нет, почему же? - бодро сказал Женя. - Влезай в свои брючки и айда!
   - Правда? Нет, правда? Так ты не против?
   Господи, какой же она ребенок! А еще врач, кардиолог, консультант в клинике...
   - Я только, Танечка, позвоню еще в одно место, ладно?
   - Конечно! Пойду переодеваться.
   Таня скрылась в соседней комнате, и Женя набрал номер больницы.
   - С Новым годом, - вежливо сказал он. - Передайте, если не трудно, Вороновой из четвертой палаты, что звонил муж. Если она, конечно, не спит, - торопливо добавил он.
   - Как же, уснешь тут, - проворчала сестра, не ответив на дежурное поздравление. - Тут такое творится... - И, понизив голос, добавила не без тревоги: - К этому, из крайней справа, ввалилась целая шайка. Тоже, видать, бандиты...
   Судя по всему, это была сестра на подмену, из пенсионерок, и потому называла бандитов бандитами, их сообщество - шайкой, не прибегая к сегодняшним эвфемизмам. Она небось и наемного киллера без обиняков назвала бы убийцей, с такой-то станет...
   - Так ведь ночь! - возмутился Женя. - И потом у вас карантин. Кто их пустил?
   - Не пустишь их, как же... Ну ладно, пойду взгляну на вашу больную. Может, и подойдет.
   - Не надо, не надо, - испугался Женя. - Ей нельзя вставать!
   Но сестра уже отошла. Он ждал, нервно поглядывая на дверь, за которой скрылась Таня. И вот в трубке послышался знакомый с юных лет голос.
   - Спасибо, что позвонил. С Новым годом!
   - Зачем ты встала? - прикрыв трубку рукой, с раскаянием сказал Женя ах, не надо было звонить! - Врачи же не велели!
   - Ничего... Пустяки... - Лера говорила задыхаясь и с паузами. - Ну, я пойду. Целуй Денечка.
   Раздались гудки: Лера повесила трубку. "Глупо, глупо, - терзался Женя. - Зачем-то заставил встать, может быть, сбил сон..."
   - Ну как?
   Таня стояла, сунув руки в карманы, в коротких, чуть ниже колен, штанишках. "Кажется, их называют бриджами", - подумал Женя.
   - Здорово! - машинально сказал он. - Пошли!
   Целая толпа народу встретила их на улице. Смеялись, кричали, запускали в небо "шутихи", и они шипели, крутились, рассыпая вокруг огненные брызги. Многие - молодежь, конечно, - были без шапок, в зеленых, синих, серебряных париках, с какими-то обручами на голове, а на обручах качались на гибких пружинках, как рожки, светящиеся, манящие шарики.
   - Так сейчас модно, - объяснила Таня и, чиркнув спичкой, зажгла свой первый бенгальский огонь.
   Глядя на ее смеющееся, запрокинутое к небу лицо - как раз пульнули ракеты, и небо расцветилось красным и желтым, - Женя почему-то подумал, что Таня не может на самом деле такой быть счастливой, что бенгальские огни ни ему, ни ей не по возрасту, а когда Таня, приподняв на встречной девушке маску лисички, заглянула ей в лицо, и девушка, тоже смеясь, хлопнула ее по плечу и крикнула: "С Новым годом!" - Жене это показалось вульгарным. "Это потому, что ты ею уже насытился", - возникла нехорошая мысль, и Женя, устыдившись самого себя, обнял и прижал к себе Таню. Неужели только это их связывает? Да нет же, нет! Таня иногда подозревала, но она не права!
   Он послушно шел сквозь толпу вместе с Таней и даже хлопнул по ее просьбе хлопушку, постоял у фронтона дома, на который проецировали гулянье на Красной площади, а потом, совершенно неожиданно, дорогу им преградил ОМОН, закрывший Сухаревскую площадь, и пришлось повернуть обратно.
   - Как хорошо, правда? - то и дело спрашивала Таня, и Женя кивал, улыбался и говорил, что да, хорошо, а сам слышал слабый голос Леры, и все в нем рвалось туда, в больницу, чтобы скорее увидеть ее, убедиться, что бурная ночь не пошла ей во вред и бандюги из крайней палаты ничего особенно буйного не совершили.
   Он поедет туда часов в двенадцать, перед обедом, чтобы после обеда ее не тревожить. Вот только Денис... Тот, конечно, будет полдня отсыпаться... Но звонить сыну не хотелось.
   - Тебе, наверное, пора домой? - с неожиданной проницательностью сказала Таня. - Тебе уже неинтересно?
   - Почему? - возразил Женя. - Очень даже интересно. Но ведь мы и так возвращаемся.
   - Я имею в виду Олимпийку, - пояснила Таня. - Метро сегодня до трех.
   - Ты меня выгоняешь?
   Женя так удивился, что даже не догадался обидеться.
   - Нет, - помолчав, ответила Таня. - Просто, если ты хочешь...
   - Но я не хочу! С чего ты взяла?
   Нет, у женщин определенно есть "третий глаз", о котором упорно талдычит сытый господин на третьем канале! Женя заглянул Тане в лицо. Она шла, глядя прямо перед собой, какая-то вдруг печальная, непривычно замкнутая и чужая. Он остановился, повернул Таню лицом к себе.
   - Ты что, Зайчонок?
   Она ткнулась ему в плечо.
   - Не знаю... Я так мечтала об этой ночи, а ты...
   - А что - я? - испугался Женя.
   Он обнял Таню, подержал в объятиях, хотел сказать что-нибудь ласковое, но на них налетела веселая большая компания - со смехом, шутками, конфетти, - рослый парень закричал: "Господа влюбленные! Не мешайте уличному движению!" - и Таня оторвалась от Жени, засмеялась и взяла его под руку.
   - Не обращай внимания. Все хорошо. Просто я ждала чего-то особенного...
   Дома попили чаю, перемыли откуда-то взявшуюся кучу посуды, нажали на кнопки всех по очереди телевизионных программ - так, чтоб отметиться, выключили телевизор и пошли спать. Таня сразу легла к Жене спиной.
   - Эй, - тронул он ее за плечо, и Таня повернулась так резко, что Женя даже отпрянул.
   - Неужели нельзя хотя бы раз... хоть один разок... - Она задыхалась от непонятной ему ярости.
   - Я хотел тебя просто поцеловать, - мигом нашелся Женя. - И чтоб ты полежала на моей руке.
   Но разве мог он обмануть Таню?
   - Неправда! - страстно сказала она. - Я для тебя только любовница и, значит, должна...
   - Таня! - поскорее перебил ее Женя, чтобы она не сказала что-нибудь страшное, о чем стыдно и тяжело будет потом вспоминать. - Как это "должна"? Разве я виноват, что меня к тебе так безумно тянет?
   - Но ведь мы уже были сегодня вместе!
   Это "уже" его просто убило.
   - Ну и что? - холодея, вымолвил Женя, и бурные Танины слезы хлынули в ответ на такой простой вопрос... - Перестань, дорогая моя, перестань, ради Бога, - повторял Женя, стараясь заглянуть Тане в лицо, но она закрывала его руками и плакала бурно, безудержно.
   - Я так ждала, так мечтала!
   - Да что я такого сделал? - не выдержал Женя.
   Он вскочил, накинул на голое тело халат и зашагал по комнате. Подошел к столу, налил полный бокал вина, выпил, задумчиво повертел полупустую бутылку в руках. На диване всхлипывала, постепенно успокаиваясь, Таня. Теперь ему уже не было ее жалко. "Слишком много выпила, - решил он. - Эх, зря не поехал домой, дурак..." Досада на себя, Таню, на не прекращающиеся за окном вопли ширилась и росла. Но успокаивать было нужно: по негласным законам так принято у интеллигентных людей. Женя подошел к дивану, сел на краешек.
   - Может быть, ты меня разлюбила? - неожиданно для самого себя, конечно, в это не веря, спросил он.
   - Не знаю, - медленно сказала Таня, и эти ее слова ударили в самое сердце.
   - Не знаешь? - переспросил он уязвленно. - Помнишь, ты давала мне книжку какого-то англичанина, из "сердитых молодых"?
   - Эмиса, - подсказала Таня.
   - Не важно... Там герой говорит, что узнать, любишь ты или нет, так же просто, как определить, нравится ли тебе вкус яблока.
   - Значит, герой не прав, - коротко сказала Таня.
   Она уже совсем успокоилась и сидела, завернувшись в одеяло, - колени у подбородка, а на коленях руки, и подбородок лежит на скрещенных тонких руках.
   - Понимаешь, - думала она вслух, - я мечтала не только о встрече нового тысячелетия.
   - А о чем еще?
   - Как бы это сказать... Ты только не смейся!
   - Да уж какой тут смех.
   Таня будто не слышала.
   - Я мечтала о доме, - продолжала она.
   - О доме?
   Женя правда не понимал.
   - Ну да. - Темные глаза при неярком свете елки казались огромными. И смотрели вдаль, мимо Жени. - Я все представляла, как мы сидим за столом провожаем старый год и встречаем новый, - потом гуляем вместе со всеми по улицам, приходим в наш дом, - она чуть заметно подчеркнула слово "наш", говорим о чем-то неважном, самом простом, и ложимся спать.
   - А любовь?
   - Это и есть любовь.
   Женя обнял ее колени, ткнулся в них лицом, с великим облегчением почувствовал, что рука ее теребит его волосы.
   - Нет, - сказал он. - Любовь - совсем другое.
   - Что же?
   Таня говорила так отстраненно, будто речь шла не о них двоих, а о предмете сугубо академическом. Женя поднял голову, поймал ее взгляд, стиснул руку.
   - Сама знаешь, - взмолился он. - Любовь - это когда так тянет к женщине, что жить без нее невозможно.
   - Но ведь живешь, - грустно заметила Таня.
   - Дорогая моя, не надо! Я ведь ничего от тебя не скрывал! И сто раз мы об этом уже говорили. А теперь...
   - Я знаю, прости. Иногда унизительно быть только любовницей.
   - Но любовница - от слова любовь, - изо всех сил старался защитить Танин статус Женя. - Хватит философствовать, Заинька. Давай-ка спать.
   Он взъерошил пятерней ее короткие волосы, снял халат, натянул трусы в доказательство, что ни на что не претендует, и так, при параде, лег под бочок к Тане. Дружески обнял, чуть отодвинувшись, чтобы она ничего не заметила и не обиделась бы, дурочка, на него, и полночи крепился, то засыпая, то просыпаясь от жгучего желания, а утром повернул к себе сонную Таню и стал целовать и шептать всякие глупости. А когда она улыбнулась и губы ее шевельнулись под настойчивыми его губами, стянул к чертовой матери трещавшие по швам трусы и наконец-то обрел свою единственную, желанную женщину.
   - Ах ты, дурочка, - блаженно вздохнул он и почувствовал, как напряглась под его рукой ее маленькая грудь, которой он всегда восхищался, и услышал, как стон слетел с ее губ, и увидел, как закрылись в истоме чудные ее глаза. - Ах, дурочка, - повторил он, и все утонуло в сияющем свете.
   8
   Шли дни, а Лере не становилось лучше. Она лежала, равнодушная ко всему, будто вслушиваясь в себя, с трудом отвлекалась от внутренней серьезной работы, когда появлялись то муж, то сын, то забегала постоянно оживленная Надя. Они все рассказывали о чем-то, а Надя водрузила на тумбочку здоровенную бутыль с пушистой еловой веткой, и ветка мешала, когда приносили обед, и загораживала собой свет. "Ничего, скоро ее уберут, говорила себе Лера. - Кончатся же когда-нибудь все эти новые годы".
   Третьего января не пришел, слава Богу, никто. Очередь была Жени, но он вел от Надиной фирмы первые в своей жизни коммерческие переговоры, волновался, боялся, во всем чуял подвох, поминутно заглядывая в распечатки-шпаргалки, и, конечно, забыл предупредить сына. Зато четвертого ввалились все чохом.
   - Слушай, - трещала Надя, - у твоего Женьки просто коммерческий дар! Оптовики, представь, на все согласились! А парни, между прочим, крутые...
   Надя покачала головой и задумалась.
   - А при чем тут Женя? - рассеянно спросила Лера.
   - Как при чем? - изумилась Надя. - Мы же с тобой еще до болезни твоей говорили!
   - О чем? Не помню...
   Казалось, Лера вот-вот заснет.
   - Ладно, потом, - неожиданно вмешался Денис. - Мама устала.
   Он смотрел на мать с тревогой и даже страхом.
   - Нет, пусть знает! - прямо-таки негодующе возразила Надя. - Чтоб ценила своего мужика.
   И она принялась расхваливать Женю, сулить какие-то проценты от прибыли.
   - А если бы ты бросил дурацкий свой институт, да впрягся как следует...
   Черные глаза горели, взлетали, описывая всевозможные комбинации, пухлые руки, дергались от возбуждения коленки.
   - Ты покрасилась? - спросила вдруг Лера.
   Надя споткнулась на полуслове.
   - Я давно крашусь, - пробормотала она и взглянула на Леру тоже с испугом.
   - Не-е-ет, - хитро улыбаясь, погрозила пальцем Лера. - Так разноцветно - недавно.
   - Ах это... - Надя вынула зеркальце, погляделась, поворачивая голову направо-налево на разбросанные в живописном художественном беспорядке белые пряди среди черных волос. - Так теперь носят. Ты Женьку-то своего похвали!
   - Я хвалю, - неуверенно сказала Лера и вопросительно взглянула на мужа, не понимая, за что же его хвалить?
   Она не смела спросить, чувствуя, что чего-то важного не поняла. Может, все-таки спросила бы, но тут резко распахнулась дверь и на пороге возникла дородная брюнетка в белом халате и с двойным подбородком.
   - Здравствуйте, - встал Женя.
   Это была Софья Семеновна, теперешний врач Леры.
   - О-о-о, - не ответив на приветствие, глубоким контральто протянула она, - как вас много! - Покачала головой, взглянула на крохотные часики, врезавшиеся в запястье. - Вы ее утомляете.
   Она сделала многозначительную паузу.
   - Уходим, уходим, - заторопилась Надя.
   - Да, пожалуйста, - кинула на нее быстрый взгляд Софья Семеновна. Вам известно, что у нас карантин? Исключение делаем только для родственников.
   Она не очень заботилась о логике своих слов.
   - А может, я родственница? - задорно вскинула голову Надя, но встала.
   - Вас, - повернулась к Жене Софья Семеновна, - прошу ко мне.
   - Мы подождем тебя внизу! - крикнул Денис отцу в спину.
   - Ты не спеши, - зачем-то добавила Надя.
   - Значит, так, - без предисловий начала Софья Семеновна, с трудом втискиваясь за стол и даже не предложив Жене сесть. - Дела наши неважны. Плохи наши дела.
   Женя, не дождавшись приглашения, опустился на стул. Он сидел, тупо глядя на возвышавшуюся перед ним громадную грудь и белую шею, всем сердцем ненавидя и эту грудь, и шею, и двойной подбородок, и даже золотые часики на золотом браслете, утонувшие в холеном запястье. Он вдруг вспомнил Светлану Васильевну - ее изящество, сочувственный взгляд, сопровождаемый легкой улыбкой. Эта глыба улыбаться, кажется, не умела.
   - Решили перевести в коммерческое? - сказала неделю назад Светлана Васильевна. - Думаете, будет лучше? Ах, главный так посоветовал? - Милая гримаска покривила губы. - Что ж, ему виднее. Условия там, разумеется... И некоторые препараты - тоже. А так... - Она пожала хрупкими плечиками. - Мы тут тоже не лыком шиты. А мать-природу и в коммерческом не перехитришь...
   Что она этим хотела сказать? На что намекала? Голос холеной докторши долетал словно издалека. Пробиваясь сквозь медицинские термины, Женя понимал только одно: Лере не стало лучше, Лере становится хуже.
   - Так что же делать? - прервал он велеречивую докторшу.
   Похоже, она была готова к вопросу.
   - Мы думаем, - неожиданно живо сказала она, - перевести ее в неврологию. Поколем ноотропил... - Опять посыпались медицинские термины. Женя не слушал. - Она у вас всегда такая рассеянная? - спросила вдруг докторша.
   - А разве она рассеянная? - насторожился Женя.
   - Есть немного, - обронила Софья Семеновна и в первый раз взглянула на сидевшего перед ней Женю с сочувствием. - Впрочем, выводы пока делать рано. Покажем специалистам.
   - Каким еще специалистам? - нахмурился Женя.
   - Психологу, - поняла его настороженность врач и смягчила термин. "Скажи ему - психиатру, так он у меня тут, пожалуй, в обморок рухнет, подумала равнодушно. - Мужчины - народ ненадежный, слабый..." И когда Женя ушел, посидела еще над историей болезни Леры, задумчиво просматривая анализы, которые знала уже наизусть, кардиограммы, снимаемые через день - а динамика хуже и хуже, - тревожащее ее ЭХО, непонятные, ничем не снимаемые скачки давления, регулярные приступы рвоты, и вписала новое назначение: "Послойная томография мозга".
   Заваривая кипятильником чай, глядя, как бойкие пузырьки, поднимающиеся со дна стакана, превращаются в крохотные бурунчики, неожиданно вспомнила поразившие ее когда-то слова профессора, обожаемого всем курсом:
   - Когда тяжело, а тем более безнадежно болен муж, мы всегда говорим об этом супруге, чтобы она была ко всему готова - главное, готова за ним ухаживать. А когда болеет жена, кое-что от мужа утаиваем.
   - Почему? Почему? - загалдели студенты.
   - Может бросить, - просто и страшно объяснил профессор.
   С тех пор прошло много лет, и все эти годы Софья Семеновна свято соблюдала поразившую их тогда заповедь - нигде не записанную, но известную, как выяснилось, всем врачам. "Глупости, - сердито оборвала она совершенно ненужные мысли. - Абсолютно не тот случай!"