Страница:
— Кто собирается их спрашивать?
— Полиция. Частный детектив — он будет заниматься ее поисками помимо проверки Макклоски.
— Абсолютно недопустимо. Это хрупкие личности. Они даже еще не осознали, что она исчезла.
— Они знают, что она не явилась сегодня.
— Неявки здесь — обычное дело, учитывая диагноз. Большинство из них пропускают сеансы время от времени.
— А миссис Рэмп до сегодняшнего дня пропускала сеансы?
— Нет, но дело не в этом. Просто ничье вообще отсутствие не будет особенно заметным.
— Проявят ли они любопытство, если она не придет в следующий понедельник?
— Если и проявят, то я с этим справлюсь. А сейчас, если не возражаете, я бы предпочла не обсуждать других пациентов. Они по-прежнему сохраняют право на конфиденциальность.
— Хорошо, как скажете.
Она хотела было опять скрестить ноги. Но передумала и оставила их в прежнем положении.
— Ну вот, — сказала она, — урожай у нас, как видите, небогатый.
Она встала, разгладила платье и посмотрела мимо меня, в направлении двери.
Я спросил:
— А у нее не могло возникнуть желания уйти по собственной воле?
Она резко обернулась.
— Что вы имеете в виду?
— Великий побег, — сказал я. — Решение поменять свой образ жизни на что-то новое. Не ждать окончания лечения и перейти на полную независимость.
— Полная независимость? — переспросила она. — В этом нет никакого смысла. Ни грана.
Он заметил нас, когда был на середине холла, и так резко остановился, что я поискал глазами след торможения на паркете.
Я не сразу узнал его из-за того, как он был одет: фланелевая ковбойка в красную и белую клетку, узкие джинсы, остроносые сапоги из бычьей кожи с каблуками для верховой езды. Ремень из тисненой кожи с пряжкой в виде большой латунной буквы «пси» — это заимствование из греческого алфавита должно было, вероятно, указывать на профессиональную связь владельца пояса с психологией. С пояса свисала связка ключей.
Он был бы похож на Городского Ковбоя, но для этого ему не хватало мышечной массы.
Несмотря на возраст, у него было почти мальчишеское телосложение. Рост метр семьдесят, вес пятьдесят, впалая грудь, плечи уже, чем у жены. Грива абсолютно белых волос контрастировала с загорелым лицом. Быстрые голубые глаза. Щетинистые белые брови. Усеянный коричневыми веснушками лоб, достаточно высокий, чтобы на нем могло разместиться с полдюжины морщин; крупный нос с высокой переносицей и узкими ноздрями. Подбородок меньше, чем было бы нужно для такого лица Жилистая шея. К горлу подступали кустики седых волос, которыми поросла грудь. Все в целом производило впечатление миниатюрности, но отнюдь не призрачности.
Он клюнул жену в щеку и окинул меня «лабораторным» взглядом.
Она сказала:
— Это доктор Делавэр.
— А, доктор Делавэр. Я — доктор Гэбни.
Сильный голос. Настоящий бас — удивительно, как такое глубокое звучание может исходить из столь узкого резонатора. Акцент штатов Новой Англии заставил мою фамилию прозвучать как Даллавэа.
Он протянул руку. Она была тонкая и мягкая — ему явно не приходилось арканить лошадей. Даже кости казались мягкими, словно были вымочены в уксусе. Кожа вокруг них двигалась свободно и была на ощупь сухой и прохладной, как у сидящей в тени ящерицы.
— Она уже объявилась? — спросил он.
— Боюсь, что нет, Лео.
Он поцокал языком.
— Дьявольская неприятность. Я вернулся сразу же, как только смог.
Она сказала:
— Доктор Делавэр сообщил мне, что Макклоски — человек, который тогда организовал нападение, — вернулся в наш город.
— Вот как? — Белые брови сошлись, и морщины стали похожи на стопку галочек.
— Полиция разыскала его, но у него оказалось алиби, и его отпустили. Мы рассудили так, что прежний его способ действия предполагал оплату услуг наемного исполнителя, и нет оснований думать, что больше он так не поступит. Тот, кого он нанял в первый раз, уже умер, но это не значит, что не найдется еще какой-нибудь мерзавец, правда?
— Нет, конечно, не значит. Это ужасно. Его освобождение абсурдно, оно слишком скоропалительно. Может, ты позвонишь в полицию и выскажешь свои соображения, дорогая?
— Сомневаюсь, что они обратят на это большое внимание. Вот и доктор Делавэр считает маловероятным, чтобы кто-то мог следить за ней, не будучи замечен сан-лабрадорской полицией.
— Почему же?
— Улицы здесь безлюдны, да и в компетенцию местной полиции входит именно это — высматривать чужаков.
— Компетенция — понятие относительное, Урсула. Позвони им. Тактично напомни, что Макклоски по стилю поведения заказчик, а не исполнитель. И что он опять мог нанять кого-нибудь. Социопаты часто повторяются — они поведенчески ригидны. Все вырезаны одной и той же формочкой для печенья.
— Лео, я не...
— Прошу тебя, дорогая. — Он взял обе ее руки в свои. Помассировал гладкую плоть большим пальцами. — Мы имеем дело с людьми не столь высокого интеллекта, а на карту поставлено благополучие миссис Рэмп.
Она открыла рот, закрыла его и сказала:
— Хорошо, Лео, я сейчас.
— Спасибо, милая. И еще одно. Будь добра, втяни «сааба» немного внутрь, а то я наполовину на улице.
Она повернулась к нам спиной и быстро пошла к себе в офис. Гэбни провожал ее глазами. Смотрел, как она покачивает бедрами, — почти сладострастно. Когда за ней закрылась дверь, он повернулся ко мне первый раз после того, как мы обменялись рукопожатием.
— Доктор Делавэр, известный специалист по pavor nocturnus[5]. Прошу ко мне в кабинет.
Я прошел вслед за ним в заднюю часть дома, в просторную, отделанную панелями комнату, вероятно, бывшую библиотеку. Клюквенно-красные бархатные торы, спадающие из-под воланов с золотой каймой, почти целиком закрывали одну стену. Остальное пространство стен занимали книжные шкафы, украшенные резьбой в манере, близкой к неистовству рококо, и темноватые живописные полотна с изображениями лошадей и собак. Потолок был такой же низкий, как и в кабинете жены, но здесь он имел лепную отделку, а в центре красовался гипсовый медальон, из середины которого свисала бронзовая люстра с электрическими свечами.
Перед одним из книжных шкафов стоял двухметровый резной письменный стол. На его обтянутой красной кожей крышке находились хрустальный с серебром письменный прибор, нож с костяным лезвием для открывания писем, старинный складной бювар для промокательной бумаги, «банкирская» лампа под зеленым абажуром, ящик для входящих и исходящих бумаг и сложенные в стопки журналы по медицине и психологии, некоторые все еще в своих коричневых почтовых обертках. Шкаф, стоящий непосредственно за спиной у хозяина кабинета, был заставлен книгами с его именем на корешке и папками для писем с наклеенным на них ярлычком "Статьи в «Пиер ревью», датированные начиная с 1951-го и до конца прошлого года.
Хозяин расположился за столом в кожаном кресле с высокой спинкой и пригласил меня сесть.
Второй раз на протяжении нескольких последних минут я оказывался сидящим по другую сторону письменного стола. Так недолго и пациентом себя почувствовать.
Вскрыв костяным ножом обертку номера «Журнала прикладного бихевиорального анализа», он нашел оглавление, просмотрел его и отложил журнал в сторону. Взял еще один журнал, нахмурившись, перелистал страницы.
— Моя жена — удивительная женщина, — сказал он, протягивая руку за третьим журналом. — Один из самых замечательных умов своего поколения. Доктор медицины и доктор философии в двадцать пять лет. Вы не найдете более искусного или более преданного своему делу клинициста, чем она.
Подумав, что он, вероятно, старается преодолеть неловкость после довольно резкого разговора с женой, я сказал:
— Это впечатляет.
— Необычайно! — Он отложил в сторону третий журнал. Улыбнулся. — После этого что еще мне оставалось делать, как не жениться на ней?
Пока я соображал, как на это реагировать, он опять заговорил.
— Мы любим шутить, что она сама у нас парадокс. — Он негромко засмеялся. Потом резко оборвал смех, расстегнул один из карманов ковбойки и вынул пакетик жевательной резинки.
— Это мятная. Хотите?
— Нет, благодарю.
Он развернул одну пластинку и принялся жевать, при этом его вялый подбородок поднимался и опускался с ритмичностью нефтяной качалки.
— Бедняжка миссис Рэмп. На этой стадии лечения она еще не вооружена всем необходимым для встречи с внешним миром. Моя жена позвонила мне сразу же, как только поняла, что случилось что-то неладное. У нас ранчо в Санта-Инес. К сожалению, я был не в состоянии предложить ничего мало-мальски толкового — кто же мог ожидать подобного? Что, черт возьми, могло произойти?
— Хорошими вопрос.
Он покачал головой.
— Весьма огорчительно. Я решил приехать, чтобы быть здесь на тот случай, если что-то начнет происходить. Бросил все дела и примчался.
Его одежда казалась отглаженной и чистой. Интересно, в чем состоят его дела. Вспомнив, какие мягкие у него руки, я спросил:
— Вы ездите верхом?
— Немного, — ответил он, не переставая жевать. — Хотя и не могу назвать себя страстным поклонником этого занятия. Я бы вообще не стал покупать лошадей, но эти продавались вместе с ранчо. Мне-то нужно было пространство. То, что я купил, включало двадцать акров земли. Думал заняться выращиванием винограда «шардонна». — Его рот замер на мгновение. Я видел комок жвачки у него за щекой. — Как вы думаете, способен ли бихевиорист производить первоклассное вино?
— Говорят, что хорошее вино — результат действия неосязаемостей.
Он улыбнулся.
— Таковых не существует. Это сомнительная информация.
— Может, и так. Желаю вам успеха.
Он откинулся на спинку кресла и сложил руки на животе. Ковбойка вокруг них вздулась пузырями.
— Воздух, — проговорил он между жевками, — вот что на самом деле влечет меня на ранчо. К сожалению, моя жена лишена этого наслаждения. Аллергия. Лошади, травы, пыльца деревьев — масса вещей, которые не досаждали ей в Бостоне. Так что она ведет всю клиническую работу и предоставляет мне полную свободу экспериментировать.
Наша беседа совсем не походила на разговор с великим Лео Гэбни, который я мог бы нарисовать в своем воображении. В те далекие дни, когда у меня была привычка рисовать в воображении подобные вещи. Я не совсем понимал, зачем он пригласил меня к себе в кабинет.
Возможно, почувствовав это, он сказал:
— Алекс Делавэр. Я следил за вашими работами, и не только за исследованиями сна. «Комплексное лечение навязчивых идей саморазрушения у детей». «Психосоциальные аспекты хронических заболеваний и продолжительной госпитализации детей». «Общение при болезни и стиль поведения семьи». И так далее. Солидная продукция, ясное изложение.
— Благодарю вас.
— Последние несколько лет вы ничего не печатали.
— Как раз сейчас я кое-что пишу. Но вообще занимался другими вещами.
— Частная практика?
— Судебная работа.
— А что именно?
— Случаи, где фигурируют травмы и телесные повреждения. Дела об опеке детей.
— Скверное дело — присуждение опеки, — заметил он. — Что вы думаете о совместной опеке?
— Неплохо срабатывает в некоторых ситуациях.
Он усмехнулся.
— Славная отговорка. Наверно, приходится приспосабливаться, когда имеешь дело с юридической системой. На самом деле родителей, которые стараются, чтобы это сработало, следует всячески поддерживать. Если несколько попыток окажутся неудачными, то ребенок должен остаться на попечении того из родителей, кто лучше владеет навыками ухода за ребенком, его воспитания, независимо от того, кто это будет — отец или мать. Вы согласны с этим?
— Я думаю, надо делать так, как будет лучше ребенку.
— Но так думают все, доктор. Проблема в том, как сделать добрые намерения действенными. Если бы я мог настоять на своем, то любое решение об опеке принималось бы лишь после того, как специально обученные наблюдатели реально поживут в семье несколько недель, ведя тщательные записи с применением четкой и надежной поведенческой шкалы и докладывая о результатах группе специалистов-психологов. Как вам такая идея?
— В теории звучит неплохо. На практике же...
— Нет-нет, — сказал он, продолжая неистово жевать. — Я основываюсь именно на практическом опыте. Моя первая жена решила уничтожить меня юридически — это было много лет назад, когда суды даже и слушать не желали аргументов отца. Она была пьяница и курильщица, безответственная до мозга костей. Но для идиота-судьи, перед которым слушалось дело, решающим фактором было наличие у нее яичников. Он присудил ей все — мой дом, моего сына, шестьдесят процентов того жалкого состояния, которое я скопил, работая нештатным лектором. Через год после этого она, надравшись до положения риз, закурила в постели. Дом сгорел дотла, и я навсегда потерял сына.
Это говорилось совершенно бесстрастно, его бас звучал монотонно, словно сирена в тумане.
Поставив локти на крышку стола, он сложил вместе концы пальцев обеих рук и стал смотреть в образовавшееся ромбовидное оконце.
Я сказал:
— Мне очень жаль, что так случилось.
— Для меня это было ужасное время. — Теперь он жевал медленно. — Сначала казалось, что больше ничто и никогда уже не станет мне опорой для воссоздания жизни. Но вот появилась Урсула. Так что луч надежды, наверно, есть всегда.
В его голубых глазах пылал огонь. Безошибочно узнаваемый огонь страсти.
Я думал о том, как она подчинилась его требованиям. Как он смотрел на ее ягодицы. Может, его особенно возбуждала ее способность быть одновременно и женой, и ребенком.
Он опустил руки.
— Вскоре после трагедии я снова женился. До Урсулы. Еще одна ошибка в суждении, но тут, по крайней мере, не было детей. Когда я познакомился с Урсулой, она была студенткой последнего курса и подавала заявление в аспирантуру, а я был действительным профессором университета, преподавал на медицинском факультете и к тому же являлся первым в истории медфака заместителем декана, который был назначен на этот пост, не имея степени доктора медицины. Я увидел ее потенциальные возможности и вознамерился помочь ей реализовать их. Замечательное достижение в моей жизни. А вы женаты?
— Нет.
— Прекрасные узы, если удается добиться должного слияния. Мои первые две женитьбы оказались неудачными, потому что я поддался влиянию неосязаемостей. Забыл о своей подготовке. Никогда не отделяйте вашу науку от вашей жизни, мой друг Ваши знания о человеческом поведении дают вам большое преимущество над обычным, неотесанным homo incompetens[6]. Он снова улыбнулся.
— Ну, довольно лекций. А что является вашей добычей во всей этой истории — бедная миссис Рэмп?
— Я не на охоте, доктор Гэбни Я приехал за информацией.
— Этот тип Макклоски — ужасно неприятно думать, что он разгуливает на свободе. Как вы об этом узнали?
Я рассказал.
— Ах да, дочь. Справляется с собственными страхами путем попыток управлять поведением матери. Жаль, что она ни с кем не поделилась своей информацией раньше. Что еще вы знаете об этом Макклоски?
— Только основные факты в связи с нападением.
Похоже, никто не знает, почему он это сделал.
— Это так. Он оказался на редкость неразговорчивым, что для психопатов не типично — обычно они обожают хвастаться своими злодеяниями. Наверно, было бы неплохо, если бы с самого начала была известна причина. Для определения переменных факторов. Но в конечном итоге я не считаю, что общий план лечения пострадал. Ведь главное — это пробиться через все разговоры и заставить их изменить поведение. У миссис Рэмп дела шли прекрасно. Надеюсь, что в ее случае усилия были не напрасны.
Я сказал:
— Возможно, ее исчезновение связано как раз с успешным ходом лечения — ощутив вкус свободы, она решила ухватить кусочек побольше.
— Интересная теория. Но мы не поощряем нарушения программы.
— Бывает, что пациенты поступают по-своему.
— Себе во вред.
— А вы не думаете, что иногда они сами понимают, как им будет лучше?
— Как правило, нет. Если бы я так думал, то не мог бы с чистой совестью брать с них триста долларов в час, не так ли?
Триста долларов. При такой оплате — и таком интенсивном лечении, которое они проводили, — трое пациентов могли содержать всю клинику.
Я спросил:
— Это суммарный гонорар — ваш и вашей жены?
Он расплылся в улыбке, и я понял, что задал правильный вопрос.
— Эту сумму платят лично мне. Жена получает двести. Вы потрясены этими цифрами, доктор Делавэр?
— Они выше того, к чему я привык. Но мы живем в свободной стране.
— Вот именно. Большую часть своей профессиональной жизни я провел в колледжах, университетах и государственных больницах, где лечил бедных. Запускал в действие лечебные программы для людей, которые не платили за это ни гроша. На теперешнем этапе своей жизни я счел, что будет только справедливо, если плоды накопленных мною знаний я предложу богатым людям.
Взяв из прибора серебряную ручку, он покрутил ее в пальцах и положил на стол.
— Значит, — сказал он, — вы полагаете, что миссис Рэмп могла сбежать из дома?
— Думаю, такое возможно. Когда я вчера разговаривал с ней, она намекнула, что планирует внести кое-какие изменения в свою жизнь.
— Вот как? — Голубые глаза замерли в неподвижности. — Какого рода изменения?
— Она дала понять, что ей не по душе дом, в котором она живет, — слишком велик, и все богатства вокруг. Что она предпочла бы что-нибудь попроще.
— Что-нибудь попроще, — повторил он. — И все?
— Да, пожалуй, все.
— Ну, ее исчезновение при таких обстоятельствах вряд ли можно считать упрощением. Нет ли у вас каких-нибудь клинических впечатлений, которые объясняли бы случившееся?
— Миссис Рэмп — приятная дама, — продолжал он. — Весьма милая. У каждого возникает инстинктивное желание помочь ей. Клинически же ее случай достаточно прост. Случай из учебника: классически обусловленное патологическое состояние страха, усиливаемое и подпитываемое такими важными факторами, как снижающая беспокойство постоянная изоляция и замыкание в себе, подкрепленное сниженной социальной ответственностью и повышенным альтруизмом окружающих.
— Обусловленная зависимость?
— Именно так. Во многих отношениях она уподобляется ребенку — это характерно для всех больных агорафобией. Они зависимы, ритуалистичны и в такой степени привержены рутине, что цепляются за примитивные привычки. С течением времени фобия усиливается, и их поведенческий репертуар резко сокращается. Под конец они застывают в бездействии — тут своего рода психологическая криогеника. Больные агорафобией — это, по сути дела, психологические реакционеры, доктор Делавэр. Они не сдвинутся с места, если их не ткнуть посильнее. Каждый шаг дается им с величайшим переживанием. Вот почему я не могу ее себе представить весело удирающей из дома в поисках чего-то неведомого.
— Несмотря на успешный ход лечения?
— Конечно, ее прогресс радует, но впереди еще долгий путь. И жена, и я наметили обширные планы.
Это было больше похоже на соревнование, чем на сотрудничество. От комментариев я воздержался.
Развернув еще одну пластинку жвачки, он сунул ее в рот.
— Курс лечения хорошо продуман — мы предоставляем пациентам максимум всего в обмен на наши огромные гонорары. По всей вероятности, миссис Рэмп вернется и продолжит лечение.
— Значит, вы не беспокоитесь за нее?
Он усиленно жевал, издавая слабые чавкающие звуки.
— Я озабочен, доктор Делавэр, а беспокойство непродуктивно. Оно продуцирует лишь тревогу. Я приучаю своих фобиков держаться от него подальше, а себя — применять на практике то, что проповедую.
15
— Полиция. Частный детектив — он будет заниматься ее поисками помимо проверки Макклоски.
— Абсолютно недопустимо. Это хрупкие личности. Они даже еще не осознали, что она исчезла.
— Они знают, что она не явилась сегодня.
— Неявки здесь — обычное дело, учитывая диагноз. Большинство из них пропускают сеансы время от времени.
— А миссис Рэмп до сегодняшнего дня пропускала сеансы?
— Нет, но дело не в этом. Просто ничье вообще отсутствие не будет особенно заметным.
— Проявят ли они любопытство, если она не придет в следующий понедельник?
— Если и проявят, то я с этим справлюсь. А сейчас, если не возражаете, я бы предпочла не обсуждать других пациентов. Они по-прежнему сохраняют право на конфиденциальность.
— Хорошо, как скажете.
Она хотела было опять скрестить ноги. Но передумала и оставила их в прежнем положении.
— Ну вот, — сказала она, — урожай у нас, как видите, небогатый.
Она встала, разгладила платье и посмотрела мимо меня, в направлении двери.
Я спросил:
— А у нее не могло возникнуть желания уйти по собственной воле?
Она резко обернулась.
— Что вы имеете в виду?
— Великий побег, — сказал я. — Решение поменять свой образ жизни на что-то новое. Не ждать окончания лечения и перейти на полную независимость.
— Полная независимость? — переспросила она. — В этом нет никакого смысла. Ни грана.
* * *
Дверь резко распахнулась, прежде чем доктор Урсула успела проводить меня до нее. Внутрь ворвался мужчина и быстрым спортивным шагом устремился через холл. Лео Гэбни. Несмотря на то, что я видел его фотографию всего несколько дней назад, мне потребовалось взглянуть на него дважды, чтобы понять, кто это такой.Он заметил нас, когда был на середине холла, и так резко остановился, что я поискал глазами след торможения на паркете.
Я не сразу узнал его из-за того, как он был одет: фланелевая ковбойка в красную и белую клетку, узкие джинсы, остроносые сапоги из бычьей кожи с каблуками для верховой езды. Ремень из тисненой кожи с пряжкой в виде большой латунной буквы «пси» — это заимствование из греческого алфавита должно было, вероятно, указывать на профессиональную связь владельца пояса с психологией. С пояса свисала связка ключей.
Он был бы похож на Городского Ковбоя, но для этого ему не хватало мышечной массы.
Несмотря на возраст, у него было почти мальчишеское телосложение. Рост метр семьдесят, вес пятьдесят, впалая грудь, плечи уже, чем у жены. Грива абсолютно белых волос контрастировала с загорелым лицом. Быстрые голубые глаза. Щетинистые белые брови. Усеянный коричневыми веснушками лоб, достаточно высокий, чтобы на нем могло разместиться с полдюжины морщин; крупный нос с высокой переносицей и узкими ноздрями. Подбородок меньше, чем было бы нужно для такого лица Жилистая шея. К горлу подступали кустики седых волос, которыми поросла грудь. Все в целом производило впечатление миниатюрности, но отнюдь не призрачности.
Он клюнул жену в щеку и окинул меня «лабораторным» взглядом.
Она сказала:
— Это доктор Делавэр.
— А, доктор Делавэр. Я — доктор Гэбни.
Сильный голос. Настоящий бас — удивительно, как такое глубокое звучание может исходить из столь узкого резонатора. Акцент штатов Новой Англии заставил мою фамилию прозвучать как Даллавэа.
Он протянул руку. Она была тонкая и мягкая — ему явно не приходилось арканить лошадей. Даже кости казались мягкими, словно были вымочены в уксусе. Кожа вокруг них двигалась свободно и была на ощупь сухой и прохладной, как у сидящей в тени ящерицы.
— Она уже объявилась? — спросил он.
— Боюсь, что нет, Лео.
Он поцокал языком.
— Дьявольская неприятность. Я вернулся сразу же, как только смог.
Она сказала:
— Доктор Делавэр сообщил мне, что Макклоски — человек, который тогда организовал нападение, — вернулся в наш город.
— Вот как? — Белые брови сошлись, и морщины стали похожи на стопку галочек.
— Полиция разыскала его, но у него оказалось алиби, и его отпустили. Мы рассудили так, что прежний его способ действия предполагал оплату услуг наемного исполнителя, и нет оснований думать, что больше он так не поступит. Тот, кого он нанял в первый раз, уже умер, но это не значит, что не найдется еще какой-нибудь мерзавец, правда?
— Нет, конечно, не значит. Это ужасно. Его освобождение абсурдно, оно слишком скоропалительно. Может, ты позвонишь в полицию и выскажешь свои соображения, дорогая?
— Сомневаюсь, что они обратят на это большое внимание. Вот и доктор Делавэр считает маловероятным, чтобы кто-то мог следить за ней, не будучи замечен сан-лабрадорской полицией.
— Почему же?
— Улицы здесь безлюдны, да и в компетенцию местной полиции входит именно это — высматривать чужаков.
— Компетенция — понятие относительное, Урсула. Позвони им. Тактично напомни, что Макклоски по стилю поведения заказчик, а не исполнитель. И что он опять мог нанять кого-нибудь. Социопаты часто повторяются — они поведенчески ригидны. Все вырезаны одной и той же формочкой для печенья.
— Лео, я не...
— Прошу тебя, дорогая. — Он взял обе ее руки в свои. Помассировал гладкую плоть большим пальцами. — Мы имеем дело с людьми не столь высокого интеллекта, а на карту поставлено благополучие миссис Рэмп.
Она открыла рот, закрыла его и сказала:
— Хорошо, Лео, я сейчас.
— Спасибо, милая. И еще одно. Будь добра, втяни «сааба» немного внутрь, а то я наполовину на улице.
Она повернулась к нам спиной и быстро пошла к себе в офис. Гэбни провожал ее глазами. Смотрел, как она покачивает бедрами, — почти сладострастно. Когда за ней закрылась дверь, он повернулся ко мне первый раз после того, как мы обменялись рукопожатием.
— Доктор Делавэр, известный специалист по pavor nocturnus[5]. Прошу ко мне в кабинет.
Я прошел вслед за ним в заднюю часть дома, в просторную, отделанную панелями комнату, вероятно, бывшую библиотеку. Клюквенно-красные бархатные торы, спадающие из-под воланов с золотой каймой, почти целиком закрывали одну стену. Остальное пространство стен занимали книжные шкафы, украшенные резьбой в манере, близкой к неистовству рококо, и темноватые живописные полотна с изображениями лошадей и собак. Потолок был такой же низкий, как и в кабинете жены, но здесь он имел лепную отделку, а в центре красовался гипсовый медальон, из середины которого свисала бронзовая люстра с электрическими свечами.
Перед одним из книжных шкафов стоял двухметровый резной письменный стол. На его обтянутой красной кожей крышке находились хрустальный с серебром письменный прибор, нож с костяным лезвием для открывания писем, старинный складной бювар для промокательной бумаги, «банкирская» лампа под зеленым абажуром, ящик для входящих и исходящих бумаг и сложенные в стопки журналы по медицине и психологии, некоторые все еще в своих коричневых почтовых обертках. Шкаф, стоящий непосредственно за спиной у хозяина кабинета, был заставлен книгами с его именем на корешке и папками для писем с наклеенным на них ярлычком "Статьи в «Пиер ревью», датированные начиная с 1951-го и до конца прошлого года.
Хозяин расположился за столом в кожаном кресле с высокой спинкой и пригласил меня сесть.
Второй раз на протяжении нескольких последних минут я оказывался сидящим по другую сторону письменного стола. Так недолго и пациентом себя почувствовать.
Вскрыв костяным ножом обертку номера «Журнала прикладного бихевиорального анализа», он нашел оглавление, просмотрел его и отложил журнал в сторону. Взял еще один журнал, нахмурившись, перелистал страницы.
— Моя жена — удивительная женщина, — сказал он, протягивая руку за третьим журналом. — Один из самых замечательных умов своего поколения. Доктор медицины и доктор философии в двадцать пять лет. Вы не найдете более искусного или более преданного своему делу клинициста, чем она.
Подумав, что он, вероятно, старается преодолеть неловкость после довольно резкого разговора с женой, я сказал:
— Это впечатляет.
— Необычайно! — Он отложил в сторону третий журнал. Улыбнулся. — После этого что еще мне оставалось делать, как не жениться на ней?
Пока я соображал, как на это реагировать, он опять заговорил.
— Мы любим шутить, что она сама у нас парадокс. — Он негромко засмеялся. Потом резко оборвал смех, расстегнул один из карманов ковбойки и вынул пакетик жевательной резинки.
— Это мятная. Хотите?
— Нет, благодарю.
Он развернул одну пластинку и принялся жевать, при этом его вялый подбородок поднимался и опускался с ритмичностью нефтяной качалки.
— Бедняжка миссис Рэмп. На этой стадии лечения она еще не вооружена всем необходимым для встречи с внешним миром. Моя жена позвонила мне сразу же, как только поняла, что случилось что-то неладное. У нас ранчо в Санта-Инес. К сожалению, я был не в состоянии предложить ничего мало-мальски толкового — кто же мог ожидать подобного? Что, черт возьми, могло произойти?
— Хорошими вопрос.
Он покачал головой.
— Весьма огорчительно. Я решил приехать, чтобы быть здесь на тот случай, если что-то начнет происходить. Бросил все дела и примчался.
Его одежда казалась отглаженной и чистой. Интересно, в чем состоят его дела. Вспомнив, какие мягкие у него руки, я спросил:
— Вы ездите верхом?
— Немного, — ответил он, не переставая жевать. — Хотя и не могу назвать себя страстным поклонником этого занятия. Я бы вообще не стал покупать лошадей, но эти продавались вместе с ранчо. Мне-то нужно было пространство. То, что я купил, включало двадцать акров земли. Думал заняться выращиванием винограда «шардонна». — Его рот замер на мгновение. Я видел комок жвачки у него за щекой. — Как вы думаете, способен ли бихевиорист производить первоклассное вино?
— Говорят, что хорошее вино — результат действия неосязаемостей.
Он улыбнулся.
— Таковых не существует. Это сомнительная информация.
— Может, и так. Желаю вам успеха.
Он откинулся на спинку кресла и сложил руки на животе. Ковбойка вокруг них вздулась пузырями.
— Воздух, — проговорил он между жевками, — вот что на самом деле влечет меня на ранчо. К сожалению, моя жена лишена этого наслаждения. Аллергия. Лошади, травы, пыльца деревьев — масса вещей, которые не досаждали ей в Бостоне. Так что она ведет всю клиническую работу и предоставляет мне полную свободу экспериментировать.
Наша беседа совсем не походила на разговор с великим Лео Гэбни, который я мог бы нарисовать в своем воображении. В те далекие дни, когда у меня была привычка рисовать в воображении подобные вещи. Я не совсем понимал, зачем он пригласил меня к себе в кабинет.
Возможно, почувствовав это, он сказал:
— Алекс Делавэр. Я следил за вашими работами, и не только за исследованиями сна. «Комплексное лечение навязчивых идей саморазрушения у детей». «Психосоциальные аспекты хронических заболеваний и продолжительной госпитализации детей». «Общение при болезни и стиль поведения семьи». И так далее. Солидная продукция, ясное изложение.
— Благодарю вас.
— Последние несколько лет вы ничего не печатали.
— Как раз сейчас я кое-что пишу. Но вообще занимался другими вещами.
— Частная практика?
— Судебная работа.
— А что именно?
— Случаи, где фигурируют травмы и телесные повреждения. Дела об опеке детей.
— Скверное дело — присуждение опеки, — заметил он. — Что вы думаете о совместной опеке?
— Неплохо срабатывает в некоторых ситуациях.
Он усмехнулся.
— Славная отговорка. Наверно, приходится приспосабливаться, когда имеешь дело с юридической системой. На самом деле родителей, которые стараются, чтобы это сработало, следует всячески поддерживать. Если несколько попыток окажутся неудачными, то ребенок должен остаться на попечении того из родителей, кто лучше владеет навыками ухода за ребенком, его воспитания, независимо от того, кто это будет — отец или мать. Вы согласны с этим?
— Я думаю, надо делать так, как будет лучше ребенку.
— Но так думают все, доктор. Проблема в том, как сделать добрые намерения действенными. Если бы я мог настоять на своем, то любое решение об опеке принималось бы лишь после того, как специально обученные наблюдатели реально поживут в семье несколько недель, ведя тщательные записи с применением четкой и надежной поведенческой шкалы и докладывая о результатах группе специалистов-психологов. Как вам такая идея?
— В теории звучит неплохо. На практике же...
— Нет-нет, — сказал он, продолжая неистово жевать. — Я основываюсь именно на практическом опыте. Моя первая жена решила уничтожить меня юридически — это было много лет назад, когда суды даже и слушать не желали аргументов отца. Она была пьяница и курильщица, безответственная до мозга костей. Но для идиота-судьи, перед которым слушалось дело, решающим фактором было наличие у нее яичников. Он присудил ей все — мой дом, моего сына, шестьдесят процентов того жалкого состояния, которое я скопил, работая нештатным лектором. Через год после этого она, надравшись до положения риз, закурила в постели. Дом сгорел дотла, и я навсегда потерял сына.
Это говорилось совершенно бесстрастно, его бас звучал монотонно, словно сирена в тумане.
Поставив локти на крышку стола, он сложил вместе концы пальцев обеих рук и стал смотреть в образовавшееся ромбовидное оконце.
Я сказал:
— Мне очень жаль, что так случилось.
— Для меня это было ужасное время. — Теперь он жевал медленно. — Сначала казалось, что больше ничто и никогда уже не станет мне опорой для воссоздания жизни. Но вот появилась Урсула. Так что луч надежды, наверно, есть всегда.
В его голубых глазах пылал огонь. Безошибочно узнаваемый огонь страсти.
Я думал о том, как она подчинилась его требованиям. Как он смотрел на ее ягодицы. Может, его особенно возбуждала ее способность быть одновременно и женой, и ребенком.
Он опустил руки.
— Вскоре после трагедии я снова женился. До Урсулы. Еще одна ошибка в суждении, но тут, по крайней мере, не было детей. Когда я познакомился с Урсулой, она была студенткой последнего курса и подавала заявление в аспирантуру, а я был действительным профессором университета, преподавал на медицинском факультете и к тому же являлся первым в истории медфака заместителем декана, который был назначен на этот пост, не имея степени доктора медицины. Я увидел ее потенциальные возможности и вознамерился помочь ей реализовать их. Замечательное достижение в моей жизни. А вы женаты?
— Нет.
— Прекрасные узы, если удается добиться должного слияния. Мои первые две женитьбы оказались неудачными, потому что я поддался влиянию неосязаемостей. Забыл о своей подготовке. Никогда не отделяйте вашу науку от вашей жизни, мой друг Ваши знания о человеческом поведении дают вам большое преимущество над обычным, неотесанным homo incompetens[6]. Он снова улыбнулся.
— Ну, довольно лекций. А что является вашей добычей во всей этой истории — бедная миссис Рэмп?
— Я не на охоте, доктор Гэбни Я приехал за информацией.
— Этот тип Макклоски — ужасно неприятно думать, что он разгуливает на свободе. Как вы об этом узнали?
Я рассказал.
— Ах да, дочь. Справляется с собственными страхами путем попыток управлять поведением матери. Жаль, что она ни с кем не поделилась своей информацией раньше. Что еще вы знаете об этом Макклоски?
— Только основные факты в связи с нападением.
Похоже, никто не знает, почему он это сделал.
— Это так. Он оказался на редкость неразговорчивым, что для психопатов не типично — обычно они обожают хвастаться своими злодеяниями. Наверно, было бы неплохо, если бы с самого начала была известна причина. Для определения переменных факторов. Но в конечном итоге я не считаю, что общий план лечения пострадал. Ведь главное — это пробиться через все разговоры и заставить их изменить поведение. У миссис Рэмп дела шли прекрасно. Надеюсь, что в ее случае усилия были не напрасны.
Я сказал:
— Возможно, ее исчезновение связано как раз с успешным ходом лечения — ощутив вкус свободы, она решила ухватить кусочек побольше.
— Интересная теория. Но мы не поощряем нарушения программы.
— Бывает, что пациенты поступают по-своему.
— Себе во вред.
— А вы не думаете, что иногда они сами понимают, как им будет лучше?
— Как правило, нет. Если бы я так думал, то не мог бы с чистой совестью брать с них триста долларов в час, не так ли?
Триста долларов. При такой оплате — и таком интенсивном лечении, которое они проводили, — трое пациентов могли содержать всю клинику.
Я спросил:
— Это суммарный гонорар — ваш и вашей жены?
Он расплылся в улыбке, и я понял, что задал правильный вопрос.
— Эту сумму платят лично мне. Жена получает двести. Вы потрясены этими цифрами, доктор Делавэр?
— Они выше того, к чему я привык. Но мы живем в свободной стране.
— Вот именно. Большую часть своей профессиональной жизни я провел в колледжах, университетах и государственных больницах, где лечил бедных. Запускал в действие лечебные программы для людей, которые не платили за это ни гроша. На теперешнем этапе своей жизни я счел, что будет только справедливо, если плоды накопленных мною знаний я предложу богатым людям.
Взяв из прибора серебряную ручку, он покрутил ее в пальцах и положил на стол.
— Значит, — сказал он, — вы полагаете, что миссис Рэмп могла сбежать из дома?
— Думаю, такое возможно. Когда я вчера разговаривал с ней, она намекнула, что планирует внести кое-какие изменения в свою жизнь.
— Вот как? — Голубые глаза замерли в неподвижности. — Какого рода изменения?
— Она дала понять, что ей не по душе дом, в котором она живет, — слишком велик, и все богатства вокруг. Что она предпочла бы что-нибудь попроще.
— Что-нибудь попроще, — повторил он. — И все?
— Да, пожалуй, все.
— Ну, ее исчезновение при таких обстоятельствах вряд ли можно считать упрощением. Нет ли у вас каких-нибудь клинических впечатлений, которые объясняли бы случившееся?
— Миссис Рэмп — приятная дама, — продолжал он. — Весьма милая. У каждого возникает инстинктивное желание помочь ей. Клинически же ее случай достаточно прост. Случай из учебника: классически обусловленное патологическое состояние страха, усиливаемое и подпитываемое такими важными факторами, как снижающая беспокойство постоянная изоляция и замыкание в себе, подкрепленное сниженной социальной ответственностью и повышенным альтруизмом окружающих.
— Обусловленная зависимость?
— Именно так. Во многих отношениях она уподобляется ребенку — это характерно для всех больных агорафобией. Они зависимы, ритуалистичны и в такой степени привержены рутине, что цепляются за примитивные привычки. С течением времени фобия усиливается, и их поведенческий репертуар резко сокращается. Под конец они застывают в бездействии — тут своего рода психологическая криогеника. Больные агорафобией — это, по сути дела, психологические реакционеры, доктор Делавэр. Они не сдвинутся с места, если их не ткнуть посильнее. Каждый шаг дается им с величайшим переживанием. Вот почему я не могу ее себе представить весело удирающей из дома в поисках чего-то неведомого.
— Несмотря на успешный ход лечения?
— Конечно, ее прогресс радует, но впереди еще долгий путь. И жена, и я наметили обширные планы.
Это было больше похоже на соревнование, чем на сотрудничество. От комментариев я воздержался.
Развернув еще одну пластинку жвачки, он сунул ее в рот.
— Курс лечения хорошо продуман — мы предоставляем пациентам максимум всего в обмен на наши огромные гонорары. По всей вероятности, миссис Рэмп вернется и продолжит лечение.
— Значит, вы не беспокоитесь за нее?
Он усиленно жевал, издавая слабые чавкающие звуки.
— Я озабочен, доктор Делавэр, а беспокойство непродуктивно. Оно продуцирует лишь тревогу. Я приучаю своих фобиков держаться от него подальше, а себя — применять на практике то, что проповедую.
15
Он проводил меня до двери, продолжая говорить о науке. Пересекая лужайку, я заметил, что «сааб» был продвинут больше вперед. За ним стоял серый «рейнджровер». На запыленном лобовом стекле выделялись чистые полукружия от работы стеклоочистителей.
Я представил себе Гэбни за рулем машины, продирающейся сквозь мескитовые заросли, и уехал оттуда с мыслью о том, какую странную пару представляли собой эти двое. Она на первый взгляд была ледяной королевой. Готовая к бою, привыкшая отстаивать свои права — я видел, почему они с Мелиссой ощетинивались при встрече. Но налет инея был таким тонким, что таял от одного испытующего взгляда. Под ним открывалась ранимость. Как у Джины. Может, это и послужило основой для необычайно сильного сопереживания между ними?
Кто кого приобщил к маленьким серым комнаткам и к искусству Мэри Кассатт?
Но какова бы ни была причина, похоже, что ей было не все равно. Исчезновение Джины было для нее потрясением.
Муж же ее, казалось, напротив, настойчиво стремился отмежеваться от этого дела. Пожав плечами, он отнес патологию Джины к рутинным случаям и обратил страдание в слова медицинского жаргона. Однако несмотря на кажущееся безразличие, он примчался в Лос-Анджелес из Сайта-Инес — это два часа езды. Так что он, возможно, был обеспокоен не меньше жены, просто более умело это скрывал.
Все тоже распределение обязанностей между мужским и женским полом.
Мужчины встают в позу.
Женщины истекают кровью.
Я думал о том, что он рассказал мне о гибели сына. И как он это рассказывал. Легкость и гладкость изложения заставляла предположить, что он уже рассказывал это тысячу раз.
Может, он так восстанавливает душевное равновесие?
Или он действительно овладел искусством оставлять прошлое в прошлом?
Может, в один прекрасный день я позвоню ему и попрошу дать мне несколько уроков.
Голос Дона Рэмпа по переговорному устройству звучал сухо и устало.
— Нет, все еще ничего. Подъезжайте.
Ворота медленно открылись, и я проехал. На участке были включены дополнительные лампы, и их свет, яркий и холодный, создавал имитацию дневного освещения.
Других машин перед домом не было. Чосеровская дверь была распахнута. На пороге стоял Рэмп. Он был без пиджака.
— Совершенно ничего не слышно, — сказал он, когда я поднялся по ступеням. — Что говорят доктора?
— Ничего стоящего. — Я сообщил ему о звонке Урсулы относительно Мелвина Финдли.
Его лицо вытянулось.
Я спросил:
— От Чикеринга еще что-нибудь было?
— Он звонил примерно полчаса назад. «Ничего нового, с ней, вероятно, ничего не случилось, не волнуйтесь» — ведь речь идет не о его жене. Я спросил его, не стоит ли связаться с ФБР. Он утверждает, что те не станут влезать в это дело, пока нет оснований считать, что имело место похищение, причем желательно, чтобы было похоже на вывоз жертвы за пределы штата.
Он всплеснул руками, потом безвольно уронил их.
— Жертва. Я и думать не хочу о ней как о жертве, но...
Он закрыл дверь. Холл освещен, но дальше дом был погружен в темноту.
Он направился к выключателю, расположенному по другую сторону от входа, шаркая ногами по мраморному полу.
— Ваша жена когда-нибудь говорила вам, почему Макклоски это сделал? — спросил я.
Он остановился полуобернувшись.
— А почему вы спрашиваете?
— Хочу понять ее — как она отнеслась к нападению.
— Как отнеслась — в каком это смысле?
— Жертвы преступления нередко решают провести собственное расследование, выяснить какие-то факты и детали. Хотят получить информацию о преступнике, о его мотивах, стремятся понять, в силу каких причин они сами стали жертвами. Хотят понять смысл случившегося с ними и как-то оградить себя на будущее. Ваша жена предпринимала что-нибудь в этом роде? Дело в том, что никто, похоже, не знает, какой мотив был у Макклоски.
— Нет, ничего такого она не предпринимала. — Он пошел дальше. — Во всяком случае, насколько мне известно. И она понятия не имела, почему он это сделал. Откровенно говоря, мы об этом почти не разговариваем: я принадлежу ее настоящему, а не прошлому. Но она действительно говорила мне, что этот ублюдок отказался признаться, — в полиции ничего не смогли от него добиться. Он был пьяница и наркоман, но это ничего не объясняет, верно?
— Какие наркотики он употреблял?
Рэмп протянул руку, щелкнул выключателем и осветил огромную комнату в передней части дома, в которой Джина Рэмп и я сидели вчера в ожидании Мелиссы. Вчерашний день казался древней историей. Графин с горлышком, похожим на лебединую шею, наполненный какой-то очень прозрачной жидкостью янтарного цвета, стоял в окружении нескольких старомодных бокалов на крышке переносного бара из красного дерева Он протянул мне бокал. Я отрицательно покачал головой. Он налил себе с палец, поколебался, удвоил порцию, потом закрыл графин пробкой и отхлебнул.
Я представил себе Гэбни за рулем машины, продирающейся сквозь мескитовые заросли, и уехал оттуда с мыслью о том, какую странную пару представляли собой эти двое. Она на первый взгляд была ледяной королевой. Готовая к бою, привыкшая отстаивать свои права — я видел, почему они с Мелиссой ощетинивались при встрече. Но налет инея был таким тонким, что таял от одного испытующего взгляда. Под ним открывалась ранимость. Как у Джины. Может, это и послужило основой для необычайно сильного сопереживания между ними?
Кто кого приобщил к маленьким серым комнаткам и к искусству Мэри Кассатт?
Но какова бы ни была причина, похоже, что ей было не все равно. Исчезновение Джины было для нее потрясением.
Муж же ее, казалось, напротив, настойчиво стремился отмежеваться от этого дела. Пожав плечами, он отнес патологию Джины к рутинным случаям и обратил страдание в слова медицинского жаргона. Однако несмотря на кажущееся безразличие, он примчался в Лос-Анджелес из Сайта-Инес — это два часа езды. Так что он, возможно, был обеспокоен не меньше жены, просто более умело это скрывал.
Все тоже распределение обязанностей между мужским и женским полом.
Мужчины встают в позу.
Женщины истекают кровью.
Я думал о том, что он рассказал мне о гибели сына. И как он это рассказывал. Легкость и гладкость изложения заставляла предположить, что он уже рассказывал это тысячу раз.
Может, он так восстанавливает душевное равновесие?
Или он действительно овладел искусством оставлять прошлое в прошлом?
Может, в один прекрасный день я позвоню ему и попрошу дать мне несколько уроков.
* * *
Было без десяти десять, когда я вернулся в Сассекс-Ноул. Одинокая полицейская машина все еще патрулировала улицы. Должно быть, я уже прошел проверку, потому что никто меня не остановил, когда я подъехал к воротам.Голос Дона Рэмпа по переговорному устройству звучал сухо и устало.
— Нет, все еще ничего. Подъезжайте.
Ворота медленно открылись, и я проехал. На участке были включены дополнительные лампы, и их свет, яркий и холодный, создавал имитацию дневного освещения.
Других машин перед домом не было. Чосеровская дверь была распахнута. На пороге стоял Рэмп. Он был без пиджака.
— Совершенно ничего не слышно, — сказал он, когда я поднялся по ступеням. — Что говорят доктора?
— Ничего стоящего. — Я сообщил ему о звонке Урсулы относительно Мелвина Финдли.
Его лицо вытянулось.
Я спросил:
— От Чикеринга еще что-нибудь было?
— Он звонил примерно полчаса назад. «Ничего нового, с ней, вероятно, ничего не случилось, не волнуйтесь» — ведь речь идет не о его жене. Я спросил его, не стоит ли связаться с ФБР. Он утверждает, что те не станут влезать в это дело, пока нет оснований считать, что имело место похищение, причем желательно, чтобы было похоже на вывоз жертвы за пределы штата.
Он всплеснул руками, потом безвольно уронил их.
— Жертва. Я и думать не хочу о ней как о жертве, но...
Он закрыл дверь. Холл освещен, но дальше дом был погружен в темноту.
Он направился к выключателю, расположенному по другую сторону от входа, шаркая ногами по мраморному полу.
— Ваша жена когда-нибудь говорила вам, почему Макклоски это сделал? — спросил я.
Он остановился полуобернувшись.
— А почему вы спрашиваете?
— Хочу понять ее — как она отнеслась к нападению.
— Как отнеслась — в каком это смысле?
— Жертвы преступления нередко решают провести собственное расследование, выяснить какие-то факты и детали. Хотят получить информацию о преступнике, о его мотивах, стремятся понять, в силу каких причин они сами стали жертвами. Хотят понять смысл случившегося с ними и как-то оградить себя на будущее. Ваша жена предпринимала что-нибудь в этом роде? Дело в том, что никто, похоже, не знает, какой мотив был у Макклоски.
— Нет, ничего такого она не предпринимала. — Он пошел дальше. — Во всяком случае, насколько мне известно. И она понятия не имела, почему он это сделал. Откровенно говоря, мы об этом почти не разговариваем: я принадлежу ее настоящему, а не прошлому. Но она действительно говорила мне, что этот ублюдок отказался признаться, — в полиции ничего не смогли от него добиться. Он был пьяница и наркоман, но это ничего не объясняет, верно?
— Какие наркотики он употреблял?
Рэмп протянул руку, щелкнул выключателем и осветил огромную комнату в передней части дома, в которой Джина Рэмп и я сидели вчера в ожидании Мелиссы. Вчерашний день казался древней историей. Графин с горлышком, похожим на лебединую шею, наполненный какой-то очень прозрачной жидкостью янтарного цвета, стоял в окружении нескольких старомодных бокалов на крышке переносного бара из красного дерева Он протянул мне бокал. Я отрицательно покачал головой. Он налил себе с палец, поколебался, удвоил порцию, потом закрыл графин пробкой и отхлебнул.