Страница:
— Это я плачу Джексону, а не ты! — зарычал Марк.
— О, это не проблема. Если потребуется, то я легко докажу в суде, что ты не в состоянии распоряжаться своими деньгами, потому что ты инвалид, но, главное — пьяница. Таким образом, я получу право распоряжаться твоей военной пенсией, и если сержант Джексон не захочет поддержать меня, то я его не задерживаю.
Марк забушевал, ругаясь последними словами, но тут сержант Джексон, до этого только наблюдавший за сражением супругов, вмешался в разговор:
— Не надо, сэр, она права. Я уже давно видел, что вы губите себя спиртным, но я не мог вас остановить. И, если миссис Шэффер собирается прекратить ваши пьянки, то я буду на ее стороне.
— Шли бы вы оба к черту! Проклятье! Я сам себе достану выпить! — прокричал Марк.
Энэлайз в ответ на это только улыбнулась и сказала:
— Достанешь не раньше, чем сможешь выходить из дома до магазина, а для этого будешь лечиться.
Марк побледнел от этих слов. Он откинулся назад и закрыл глаза. Тихим голосом он произнес:
— Боже! Какая же ты оказалась стервозная баба! Пожалуйста, уйди отсюда, оставь меня в покое, Энэлайз.
У Энэлайз защемило сердце: «Неужели она проиграла? Может быть, не стоило себя так с ним вести? Боже! Она перегнула палку и разрушила свои планы!»
— Марк, — вновь обратилась она к нему. — Доктор сказал, что есть надежда на твое выздоровление, что твои ноги можно разработать. Ты будешь ходить, если захочешь. В Новом Орлеане я покажу тебя тетушке Монике — это знаменитая знахарка. Она поможет тебе, и ты будешь ходить, и рука начнет действовать.
— Нет, всякие ведьмы не помогут мне обрести здоровье, — неожиданно с болью в голосе сказал Марк. — Твой немец-доктор сказал, что раз я не чувствую ничего, когда он иголкой колет ноги и руку, то мне мало, что поможет. В лучшем случае, я встану на костыли. И больше ничего. Как ты не можешь этого понять?
— Так ты отказываешься ехать и отказываешься лечиться? Зато я так легко не отказываюсь от своего долга как жены. Я хочу, чтобы ты выздоровел не только ради тебя. Бросить калеку я не могу. А вот, когда я вылечу тебя, когда ты встанешь на ноги и сможешь без моей помощи заботиться о себе, вот тогда я смогу оставить тебя и с чистой совестью развестись. Знай же, что тогда, когда Фрэнсис обвиняла меня в связи с Куртом Миллером, наши отношения были только дружескими.
Марк вопросительно взглянул на нее:
— Тогда? Ты хочешь сказать, что потом…
— Да. После того, как ты уехал, я еле пришла в себя. Но Курт был так добр и заботлив со мной, что я в него влюбилась. Я ведь уже говорила тебе, что рассчитывала на развод с тобой, после которого я смогу выйти замуж за Миллера. Но я не могу сделать этого, пока ты настолько беспомощен. Как видишь, мне придется немало потрудиться, чтобы ты как можно быстрее стал здоровым, а я — счастливой.
Их взгляды встретились, и Марк зашипел:
— Иди отсюда к черту! Я дал тебе согласие на развод! Оставь меня в покое и уходи немедленно!
— И не собираюсь. Я не такая как ты и от ответ-твенности не бегу. Пока ты — калека, я не разведусь с тобой, — сказала Энэлайз нарочно грубо.
Стиснув зубы, Марк ответил:
— Тогда, клянусь тебе Богом, я снова начну ходить. Мне больше ничего не остается делать. Только так мы сможем отделаться друг от друга! А сейчас — вон отсюда!
Энэлайз быстро поднялась и, не оглядываясь и не прощаясь, чтобы он не заметил радостного блеска в ее глазах, почти выбежала из комнаты.
Итак, сработало! Она сыграла на его самолюбии и ревности к Курту. Это настолько взорвало его, что от его апатии не осталось и следа. Теперь он так разозлился, что приложит все усилия и станет быстренько на ноги.
Закрыв за собой дверь, она, обессилевшая, почти рухнула на скамейку из красного дерева, что стояла в зале. Она дрожала от дикого напряжения как осиновый лист.
Удалось! Ей все удалось! Она расшевелила его и не важно, чего ей это стоило. Господи, но какими глазами он на нее глядел! Она никогда не забудет этого пронизывающего и зловещего взгляда.
За дверью еще слышалась брань, а затем послышался грохот и что-то разбилось о дверь. Она вскочила со скамейки, но тотчас схватилась за виски — там возникла резкая боль.
Ей пришлось опять опуститься на скамейку, чтобы не упасть от охватившей ее слабости. А за дверью опять послышался звон бьющегося стекла — это Марк в сильном гневе швырял вослед ей все, что попадалось ему под руку.
Энэлайз нетерпеливо расхаживала по своей крошечной каюте от двери к иллюминатору и обратно. Вот-вот должны были доставить Марка, если только его отец не передумал в последнюю минуту. Энэлайз закусила губу — надо было послать за Марком своих людей и экипаж, не доверяя мистеру Шэфферу.
Она оглядела каюту и на минуту отвлеклась, вспомнив, как они плыли с Марком из Нового Орлеана.
Но в этот раз все будет по-другому. Уже не будет тех страстных ночей, когда они не могли оторваться друг от друга, лежа в своей каюте на узкой койке. Не будет той любви, когда разрешив все недоразумения, они были так нежны друг с другом! И каюты у них в этот раз разные. Она будет жить с Джонни и Мэй, а Марк — в одной каюте с сержантом Джексоном, который будет ухаживать за ним.
Энэлайз вздохнула и поднялась на палубу, посмотреть Джонни. Она увидела его на другом конце корабля, где он быстро бегал с Мэй, крепко державшей его за руку. Убедившись, что Мэй хорошо смотрит за ребенком и с Джонни все в порядке, Энэлайз подошла к борту и стала высматривать — не везут ли Марка. И как раз вовремя — на пристани показался знакомый экипаж, из которого вышли сержант Джексон, мистер Шэффер и слуга. Они вынесли носилки, а затем — Марка, и втроем бережно уложили его на носилки.
Глаза Энэлайз наполнились слезами. Как ужасно чувствует сейчас себя ее гордый муж, находясь на глазах у всех в таком жалком виде!
Она не стала разглядывать дальше с палубы, как его будут заносить на корабль, а развернулась и пошла к Джонни.
Сын сразу же бросился ей в объятия и начал что-то лепетать ей на ухо. Но, полностью поглощенная Mapком, она почти не понимала. Она боялась даже обернуться, чтобы не встретиться своим взглядом с враждебным взглядом мужа, хотя уже прошло достаточно времени, и Марка должны были занести в его каюту.
Энэлайз оставалась на палубе до тех пор, пока корабль не отчалил. Мэй уже давно забрала ребенка, уставшего от обилия новых впечатлений и увела его в каюту, а Энэлайз все ходила по палубе и, только абсолютно устав, спустилась к себе. Она очень хотела навестить мужа, но понимала, как сейчас он переживает отъезд, и новый поворот своей судьбы, и поэтому его лучше не беспокоить.
А Джонни, как они встретятся? Ведь один раз Марк уже напугал сына! Может быть и не надо им здесь на корабле встречаться? Энэлайз совсем не хотела, чтобы Джонни привык пугаться отца, у которого не было к сыну никаких теплых чувств.
Но все-таки придется их знакомить и надо будет это начинать здесь, на корабле, где она в любой момент сможет вмешаться и утешить Джонни. Ведь им предстоит жить под одной крышей. И, может быть, Джонни растопит сердце отца, ведь и тогда он кричал не на мальчика, а на свою сестру.
Марк, конечно, очень беспокоится, что его шрамы и неподвижность испугают ребенка. Он стыдится своей беспомощности перед всеми, а перед сыном ему особенно плохо, но если он допустит к себе ребенка, детская непосредственность Джонни, его лепет, его бесконечные вопросы возможно поднимут настроение Марка и помогут ему, перенести путешествие. Возможно, он полюбит сына, и эта любовь даст новый стимул к жизни. Марк, лишенный спиртного, заключенный в каюту, наверняка, будет постоянно злиться, а Джонни отвлечет его от черных мыслей.
И решив завтра же представить их друг другу, Энэлайз наконец-то уснула.
Утром Энэлайз, одев и покормив сына, пошла с ним гулять на палубу и начала ему объяснять:
— Мой милый, помнишь, я говорила тебе о папе? Твой папа был командиром и сражался на войне. Он очень храбрый и хороший человек.
Джонни внимательно посмотрел на маму. Он что-то помнил и знал, что у всех детей должны быть «мама» и «папа». Но у него «папы» не было — он был на войне.
— Мой мальчик, мой дорогой мальчик, твой папа, наконец, вернулся с войны, но он был сильно ранен и теперь очень болен. У него болят ноги и рука, и он не может ходить, а на лице у него большой шрам… Это тот человек, которого ты видел в доме у дедушки.
Мальчик нахмурил свои бровки.
— Он кричал…. — вспомнил Джонни.
— Это потому, что он испугался. Он испугался, что не понравится тебе из-за своего шрама. Но вообще-то он очень хочет тебе понравиться. Когда тебе, Джонни, снится страшный сон, ты пугаешься и кричишь — вот и папа тогда испугался.
Джонни все так же внимательно смотрел на маму, а та продолжала:
— Ты хотел бы с ним встретиться? Он очень хочет повидать тебя. Папа здесь, рядом, вон за той дверью. Очень скоро мы будем жить все вместе.
Мальчик кивнул головой в знак согласия, и Энэлайз, ободряюще ему улыбнувшись, постучала в каюту Марка.
Им открыл сержант Джексон. Энэлайз попросила его подождать на палубе, пока она поговорит с мужем. Выражение лица сержанта совсем не было дружелюбным, и он молча прошел на палубу.
Энэлайз поняла, что Джексон считает ее холодной, рассчетливой дрянью, после того, как слышал ее последний разговор с Марком.
Но уже давно Энэлайз решила для себя, что на осуждение других людей нельзя обращать внимания, если хочешь добиться своей цели. Этому ее научила трудная жизнь, начавшаяся со встречи с Марком.
Она решительно вошла в каюту, крепко сжимая в своей руке ручку Джонни. Марк лежал в постели. Заметив их, он, ничего не говоря, стал рассматривать Джонни.
Его сын одной рукой держался за руку матери, а в другой крепко держал игрушечного солдатика.
— Папа?.. — неуверенно произнес Джонни.
Марк побледнел и бросил на Энэлайз негодующий взгляд. Она уже была готова повернуться и увести мальчика, но спохватилась.
«Никакой жалости, он должен начать новую жизнь — рано или поздно, — твердя это сама себе, Энэлайз не увела сына, а пропустив его вперед, оставила на середине каюты, а сама быстро ушла и плотно закрыла за собой дверь.
Марк тяжело вздохнул и посмотрел на ребенка. Он боялся, что Джонни сейчас закричит и убежит вдогонку за матерью. Но, к его удивлению, ничего подобного не произошло.
Без всякого страха Джонни прошел вперед и внимательно посмотрел на отца. Потом, подойдя еще ближе, он протянул Марку свою игрушку.
— Солдатик, — сообщил мальчик, как будто Марк мог принять ее за что-то другое.
Марк, облизнув пересохшие вдруг губы, ответил:
— Да, я вижу. Очень красивый солдатик.
— Ты…. — сказал мальчик и указал ручкой на Марка.
— О, ты даришь мне этого солдатика? — полыценно спросил Марк.
Джонни покачал головой:
— Нет. Ты тоже солдат.
— Ах, да, да… Я был солдатом, — сухо произнес Марк. Что он мог еще сказать двухлетнему малышу?
А Джонни смотрел на него все так же внимательно, как будто проверял что-то.
Марку тоже было интересно рассматривать сына. Он ни в чем здесь не мог упрекнуть Энэлайз — мальчик рос храбрым и смышленым, как настоящий мужчина.
Он был так похож на Марка в детстве — такие же черные волосы и темные блестящие глаза, упрямый подбородок. И в его маленькой фигурке и в его походке чувствовалось тоже что-то фамильное. Маленький Шэффер, его сын!
Какое-то странное чувство овладело Марком. А мальчик тем времнем, совсем осмелев, вскарабкался на постель и сел рядом с ним. Он сидел, болтая своими маленькими ножками, и рассматривал с любопытством шрам на щеке у отца. Сердце у Марка заныло. Он ожидал, что мальчик испугается и заплачет, но Джонни очень осторожно дотронулся до сине-багрового рубца и спросил:
— Что это такое?
— Шрам, — светил Марк. — Несколько острых кусков металла от снаряда угодили мне в лицо и разрезали его так.
Джонни нахмурил бровки и спросил:
— Больно?
Марк облегченно вздохнул. Его сын не напугался шрама, он только им интересовался.
— Сейчас не больно. Было больно, когда все случилось, — произнес Марк.
— А ты — мой папа? — спросил мальчик, удовлетворив свой интерес по поводу шрама.
— Да, я твой папа, — ответил Марк. Ребенок некоторое время переваривал всю эту информацию молча, а затем спросил:
— Что такое «папа»?
Марк слегка улыбнулся и задумался. Он не привык отвечать на детские вопросы.
— Ну, «папа», — это один из родителей. Папа — мужчина.
— А кто такой «родитель»? — вновь спросил мальчик.
— Твоя мама — родитель. Мама, такой же самый родитель, как и папа; только мама — женщина, а папа — мужчина.
Джонни восхищенно посмотрел на отца, а Марк продолжил:
— Это значит, что ты мой сын. Я женат на твоей маме.
Джонни вдруг улыбнулся.
— Мама очень красивая.
Глаза Марка сразу же потемнели, но он сказал равнодушно:
— Да, она красивая.
Джонни сполз с постели и начал исследовать каюту, а Марк с интересом наблюдал за ним. Затем Джонни вернулся к Марку и предложил, чтобы они вдвоем поиграли с солдатиком. Потом мальчик захотел, чтобы Марк рассказал ему сказку. Но Марк никак не мог вспомнить ни одной сказки из своего детства. Единственной сказкой, которую он вспомнил, была сказка о Короле Артуре. Они сидели вдвоем. Марк рассказывал ему сказку, а Джонни слушал. Вскоре Марк заметил, что глаза мальчика постепенно начинают закрываться. Еще немного и, подложив руку отца себе под голову, Джонни крепко заснул. А Марк долго наблюдал за спящим ребенком. Он любовался сыном, ему хотелось крепче прижать его к себе и защитить от всех возможных опасностей.
У Марка пробуждались отцовские чувства. Он осторожно обнял спящего ребенка, улегся с ним рядом и тоже стал дремать.
Похоже, с помощью Энэлайз, ему удалось вырваться из мрачного, пуританского дома отца и сестры и, может быть, он поправится…
Последней его мыслью перед тем, как он окончательно заснул, была следующая: «Что за чудный у него сын, Джонни Прентисс Шэффер!
Часом позже Энэлайз осторожно открыла дверь каюты и вошла туда. Она увидела своего мужа и своего сына мирно спящими, и у нее отлегло от сердца. Марк нежно обнимал здоровой рукой сына, и лицо его было умиротворенным и спокойным. Разгладились во сне горестные морщины и в эту минуту он был похож на того красивого и жизнерадостного человека, в которого она влюбилась.
И как был на него похож маленький Джонни!
Глава 18
— О, это не проблема. Если потребуется, то я легко докажу в суде, что ты не в состоянии распоряжаться своими деньгами, потому что ты инвалид, но, главное — пьяница. Таким образом, я получу право распоряжаться твоей военной пенсией, и если сержант Джексон не захочет поддержать меня, то я его не задерживаю.
Марк забушевал, ругаясь последними словами, но тут сержант Джексон, до этого только наблюдавший за сражением супругов, вмешался в разговор:
— Не надо, сэр, она права. Я уже давно видел, что вы губите себя спиртным, но я не мог вас остановить. И, если миссис Шэффер собирается прекратить ваши пьянки, то я буду на ее стороне.
— Шли бы вы оба к черту! Проклятье! Я сам себе достану выпить! — прокричал Марк.
Энэлайз в ответ на это только улыбнулась и сказала:
— Достанешь не раньше, чем сможешь выходить из дома до магазина, а для этого будешь лечиться.
Марк побледнел от этих слов. Он откинулся назад и закрыл глаза. Тихим голосом он произнес:
— Боже! Какая же ты оказалась стервозная баба! Пожалуйста, уйди отсюда, оставь меня в покое, Энэлайз.
У Энэлайз защемило сердце: «Неужели она проиграла? Может быть, не стоило себя так с ним вести? Боже! Она перегнула палку и разрушила свои планы!»
— Марк, — вновь обратилась она к нему. — Доктор сказал, что есть надежда на твое выздоровление, что твои ноги можно разработать. Ты будешь ходить, если захочешь. В Новом Орлеане я покажу тебя тетушке Монике — это знаменитая знахарка. Она поможет тебе, и ты будешь ходить, и рука начнет действовать.
— Нет, всякие ведьмы не помогут мне обрести здоровье, — неожиданно с болью в голосе сказал Марк. — Твой немец-доктор сказал, что раз я не чувствую ничего, когда он иголкой колет ноги и руку, то мне мало, что поможет. В лучшем случае, я встану на костыли. И больше ничего. Как ты не можешь этого понять?
— Так ты отказываешься ехать и отказываешься лечиться? Зато я так легко не отказываюсь от своего долга как жены. Я хочу, чтобы ты выздоровел не только ради тебя. Бросить калеку я не могу. А вот, когда я вылечу тебя, когда ты встанешь на ноги и сможешь без моей помощи заботиться о себе, вот тогда я смогу оставить тебя и с чистой совестью развестись. Знай же, что тогда, когда Фрэнсис обвиняла меня в связи с Куртом Миллером, наши отношения были только дружескими.
Марк вопросительно взглянул на нее:
— Тогда? Ты хочешь сказать, что потом…
— Да. После того, как ты уехал, я еле пришла в себя. Но Курт был так добр и заботлив со мной, что я в него влюбилась. Я ведь уже говорила тебе, что рассчитывала на развод с тобой, после которого я смогу выйти замуж за Миллера. Но я не могу сделать этого, пока ты настолько беспомощен. Как видишь, мне придется немало потрудиться, чтобы ты как можно быстрее стал здоровым, а я — счастливой.
Их взгляды встретились, и Марк зашипел:
— Иди отсюда к черту! Я дал тебе согласие на развод! Оставь меня в покое и уходи немедленно!
— И не собираюсь. Я не такая как ты и от ответ-твенности не бегу. Пока ты — калека, я не разведусь с тобой, — сказала Энэлайз нарочно грубо.
Стиснув зубы, Марк ответил:
— Тогда, клянусь тебе Богом, я снова начну ходить. Мне больше ничего не остается делать. Только так мы сможем отделаться друг от друга! А сейчас — вон отсюда!
Энэлайз быстро поднялась и, не оглядываясь и не прощаясь, чтобы он не заметил радостного блеска в ее глазах, почти выбежала из комнаты.
Итак, сработало! Она сыграла на его самолюбии и ревности к Курту. Это настолько взорвало его, что от его апатии не осталось и следа. Теперь он так разозлился, что приложит все усилия и станет быстренько на ноги.
Закрыв за собой дверь, она, обессилевшая, почти рухнула на скамейку из красного дерева, что стояла в зале. Она дрожала от дикого напряжения как осиновый лист.
Удалось! Ей все удалось! Она расшевелила его и не важно, чего ей это стоило. Господи, но какими глазами он на нее глядел! Она никогда не забудет этого пронизывающего и зловещего взгляда.
За дверью еще слышалась брань, а затем послышался грохот и что-то разбилось о дверь. Она вскочила со скамейки, но тотчас схватилась за виски — там возникла резкая боль.
Ей пришлось опять опуститься на скамейку, чтобы не упасть от охватившей ее слабости. А за дверью опять послышался звон бьющегося стекла — это Марк в сильном гневе швырял вослед ей все, что попадалось ему под руку.
Энэлайз нетерпеливо расхаживала по своей крошечной каюте от двери к иллюминатору и обратно. Вот-вот должны были доставить Марка, если только его отец не передумал в последнюю минуту. Энэлайз закусила губу — надо было послать за Марком своих людей и экипаж, не доверяя мистеру Шэфферу.
Она оглядела каюту и на минуту отвлеклась, вспомнив, как они плыли с Марком из Нового Орлеана.
Но в этот раз все будет по-другому. Уже не будет тех страстных ночей, когда они не могли оторваться друг от друга, лежа в своей каюте на узкой койке. Не будет той любви, когда разрешив все недоразумения, они были так нежны друг с другом! И каюты у них в этот раз разные. Она будет жить с Джонни и Мэй, а Марк — в одной каюте с сержантом Джексоном, который будет ухаживать за ним.
Энэлайз вздохнула и поднялась на палубу, посмотреть Джонни. Она увидела его на другом конце корабля, где он быстро бегал с Мэй, крепко державшей его за руку. Убедившись, что Мэй хорошо смотрит за ребенком и с Джонни все в порядке, Энэлайз подошла к борту и стала высматривать — не везут ли Марка. И как раз вовремя — на пристани показался знакомый экипаж, из которого вышли сержант Джексон, мистер Шэффер и слуга. Они вынесли носилки, а затем — Марка, и втроем бережно уложили его на носилки.
Глаза Энэлайз наполнились слезами. Как ужасно чувствует сейчас себя ее гордый муж, находясь на глазах у всех в таком жалком виде!
Она не стала разглядывать дальше с палубы, как его будут заносить на корабль, а развернулась и пошла к Джонни.
Сын сразу же бросился ей в объятия и начал что-то лепетать ей на ухо. Но, полностью поглощенная Mapком, она почти не понимала. Она боялась даже обернуться, чтобы не встретиться своим взглядом с враждебным взглядом мужа, хотя уже прошло достаточно времени, и Марка должны были занести в его каюту.
Энэлайз оставалась на палубе до тех пор, пока корабль не отчалил. Мэй уже давно забрала ребенка, уставшего от обилия новых впечатлений и увела его в каюту, а Энэлайз все ходила по палубе и, только абсолютно устав, спустилась к себе. Она очень хотела навестить мужа, но понимала, как сейчас он переживает отъезд, и новый поворот своей судьбы, и поэтому его лучше не беспокоить.
А Джонни, как они встретятся? Ведь один раз Марк уже напугал сына! Может быть и не надо им здесь на корабле встречаться? Энэлайз совсем не хотела, чтобы Джонни привык пугаться отца, у которого не было к сыну никаких теплых чувств.
Но все-таки придется их знакомить и надо будет это начинать здесь, на корабле, где она в любой момент сможет вмешаться и утешить Джонни. Ведь им предстоит жить под одной крышей. И, может быть, Джонни растопит сердце отца, ведь и тогда он кричал не на мальчика, а на свою сестру.
Марк, конечно, очень беспокоится, что его шрамы и неподвижность испугают ребенка. Он стыдится своей беспомощности перед всеми, а перед сыном ему особенно плохо, но если он допустит к себе ребенка, детская непосредственность Джонни, его лепет, его бесконечные вопросы возможно поднимут настроение Марка и помогут ему, перенести путешествие. Возможно, он полюбит сына, и эта любовь даст новый стимул к жизни. Марк, лишенный спиртного, заключенный в каюту, наверняка, будет постоянно злиться, а Джонни отвлечет его от черных мыслей.
И решив завтра же представить их друг другу, Энэлайз наконец-то уснула.
Утром Энэлайз, одев и покормив сына, пошла с ним гулять на палубу и начала ему объяснять:
— Мой милый, помнишь, я говорила тебе о папе? Твой папа был командиром и сражался на войне. Он очень храбрый и хороший человек.
Джонни внимательно посмотрел на маму. Он что-то помнил и знал, что у всех детей должны быть «мама» и «папа». Но у него «папы» не было — он был на войне.
— Мой мальчик, мой дорогой мальчик, твой папа, наконец, вернулся с войны, но он был сильно ранен и теперь очень болен. У него болят ноги и рука, и он не может ходить, а на лице у него большой шрам… Это тот человек, которого ты видел в доме у дедушки.
Мальчик нахмурил свои бровки.
— Он кричал…. — вспомнил Джонни.
— Это потому, что он испугался. Он испугался, что не понравится тебе из-за своего шрама. Но вообще-то он очень хочет тебе понравиться. Когда тебе, Джонни, снится страшный сон, ты пугаешься и кричишь — вот и папа тогда испугался.
Джонни все так же внимательно смотрел на маму, а та продолжала:
— Ты хотел бы с ним встретиться? Он очень хочет повидать тебя. Папа здесь, рядом, вон за той дверью. Очень скоро мы будем жить все вместе.
Мальчик кивнул головой в знак согласия, и Энэлайз, ободряюще ему улыбнувшись, постучала в каюту Марка.
Им открыл сержант Джексон. Энэлайз попросила его подождать на палубе, пока она поговорит с мужем. Выражение лица сержанта совсем не было дружелюбным, и он молча прошел на палубу.
Энэлайз поняла, что Джексон считает ее холодной, рассчетливой дрянью, после того, как слышал ее последний разговор с Марком.
Но уже давно Энэлайз решила для себя, что на осуждение других людей нельзя обращать внимания, если хочешь добиться своей цели. Этому ее научила трудная жизнь, начавшаяся со встречи с Марком.
Она решительно вошла в каюту, крепко сжимая в своей руке ручку Джонни. Марк лежал в постели. Заметив их, он, ничего не говоря, стал рассматривать Джонни.
Его сын одной рукой держался за руку матери, а в другой крепко держал игрушечного солдатика.
— Папа?.. — неуверенно произнес Джонни.
Марк побледнел и бросил на Энэлайз негодующий взгляд. Она уже была готова повернуться и увести мальчика, но спохватилась.
«Никакой жалости, он должен начать новую жизнь — рано или поздно, — твердя это сама себе, Энэлайз не увела сына, а пропустив его вперед, оставила на середине каюты, а сама быстро ушла и плотно закрыла за собой дверь.
Марк тяжело вздохнул и посмотрел на ребенка. Он боялся, что Джонни сейчас закричит и убежит вдогонку за матерью. Но, к его удивлению, ничего подобного не произошло.
Без всякого страха Джонни прошел вперед и внимательно посмотрел на отца. Потом, подойдя еще ближе, он протянул Марку свою игрушку.
— Солдатик, — сообщил мальчик, как будто Марк мог принять ее за что-то другое.
Марк, облизнув пересохшие вдруг губы, ответил:
— Да, я вижу. Очень красивый солдатик.
— Ты…. — сказал мальчик и указал ручкой на Марка.
— О, ты даришь мне этого солдатика? — полыценно спросил Марк.
Джонни покачал головой:
— Нет. Ты тоже солдат.
— Ах, да, да… Я был солдатом, — сухо произнес Марк. Что он мог еще сказать двухлетнему малышу?
А Джонни смотрел на него все так же внимательно, как будто проверял что-то.
Марку тоже было интересно рассматривать сына. Он ни в чем здесь не мог упрекнуть Энэлайз — мальчик рос храбрым и смышленым, как настоящий мужчина.
Он был так похож на Марка в детстве — такие же черные волосы и темные блестящие глаза, упрямый подбородок. И в его маленькой фигурке и в его походке чувствовалось тоже что-то фамильное. Маленький Шэффер, его сын!
Какое-то странное чувство овладело Марком. А мальчик тем времнем, совсем осмелев, вскарабкался на постель и сел рядом с ним. Он сидел, болтая своими маленькими ножками, и рассматривал с любопытством шрам на щеке у отца. Сердце у Марка заныло. Он ожидал, что мальчик испугается и заплачет, но Джонни очень осторожно дотронулся до сине-багрового рубца и спросил:
— Что это такое?
— Шрам, — светил Марк. — Несколько острых кусков металла от снаряда угодили мне в лицо и разрезали его так.
Джонни нахмурил бровки и спросил:
— Больно?
Марк облегченно вздохнул. Его сын не напугался шрама, он только им интересовался.
— Сейчас не больно. Было больно, когда все случилось, — произнес Марк.
— А ты — мой папа? — спросил мальчик, удовлетворив свой интерес по поводу шрама.
— Да, я твой папа, — ответил Марк. Ребенок некоторое время переваривал всю эту информацию молча, а затем спросил:
— Что такое «папа»?
Марк слегка улыбнулся и задумался. Он не привык отвечать на детские вопросы.
— Ну, «папа», — это один из родителей. Папа — мужчина.
— А кто такой «родитель»? — вновь спросил мальчик.
— Твоя мама — родитель. Мама, такой же самый родитель, как и папа; только мама — женщина, а папа — мужчина.
Джонни восхищенно посмотрел на отца, а Марк продолжил:
— Это значит, что ты мой сын. Я женат на твоей маме.
Джонни вдруг улыбнулся.
— Мама очень красивая.
Глаза Марка сразу же потемнели, но он сказал равнодушно:
— Да, она красивая.
Джонни сполз с постели и начал исследовать каюту, а Марк с интересом наблюдал за ним. Затем Джонни вернулся к Марку и предложил, чтобы они вдвоем поиграли с солдатиком. Потом мальчик захотел, чтобы Марк рассказал ему сказку. Но Марк никак не мог вспомнить ни одной сказки из своего детства. Единственной сказкой, которую он вспомнил, была сказка о Короле Артуре. Они сидели вдвоем. Марк рассказывал ему сказку, а Джонни слушал. Вскоре Марк заметил, что глаза мальчика постепенно начинают закрываться. Еще немного и, подложив руку отца себе под голову, Джонни крепко заснул. А Марк долго наблюдал за спящим ребенком. Он любовался сыном, ему хотелось крепче прижать его к себе и защитить от всех возможных опасностей.
У Марка пробуждались отцовские чувства. Он осторожно обнял спящего ребенка, улегся с ним рядом и тоже стал дремать.
Похоже, с помощью Энэлайз, ему удалось вырваться из мрачного, пуританского дома отца и сестры и, может быть, он поправится…
Последней его мыслью перед тем, как он окончательно заснул, была следующая: «Что за чудный у него сын, Джонни Прентисс Шэффер!
Часом позже Энэлайз осторожно открыла дверь каюты и вошла туда. Она увидела своего мужа и своего сына мирно спящими, и у нее отлегло от сердца. Марк нежно обнимал здоровой рукой сына, и лицо его было умиротворенным и спокойным. Разгладились во сне горестные морщины и в эту минуту он был похож на того красивого и жизнерадостного человека, в которого она влюбилась.
И как был на него похож маленький Джонни!
Глава 18
При виде такой идиллии — Джонни, спящий рядом с Марком, — у Энэлайз опять появилась хрупкая надежда на восстановление их отношений.
Если Марк полюбит сына, то возможно, он снова полюбит и ее. По крайней мере, полюбив Джонни, он станет хотя бы лучше к ней относиться. Может быть, чтобы быть рядом с сыном, он постарается сохранить их брак. У нее, если они останутся вместе, появится шанс возродить его любовь.
В таком хорошем настроении она провела остаток этого дня, а на следующий, как только сержант Джексон вышел из каюты прогуляться по палубе, немедленно проскользнула на этот раз одна, к Марку.
Он уже не метал, как вчера, негодующих взглядов. Она никак не могла придумать, как начать разговор, но Марк сделал это сам, и в голосе его не было грубости или издевки, чего она боялась.
— Мои поздравления, Энэлайз. Ты отлично вырастила сына. Он такой занятный и милый ребенок.
— Спасибо. Рада, что он тебе понравился.
Она успокоилась и услышать такую редкую от Марка похвалу ей было приятно.
А Марк продолжал говорить радостные для нее слова:
— Он хорош и сам по себе, но его воспитание — твоя заслуга.
Марк лежал, когда зашла Энэлайз и ощущал сильное неудобство… — «Господи, лучше бы он сидел в тот момент, когда она зашла!
Он неловко попытался сесть, но Энэлайз, заметив эти попытки, села рядом, мягко остановив его рукой.
Марк вздрогнул. Еще никогда, она не была так близко к нему с тех пор, как он возвратился домой!
Она была так близко, что он ощутил тонкий аромат ее духов, смотрел прямо в ее прекрасные глаза, и мог дотронуться до ее нежных губ.
«Господи! Как давно в последний раз он прижимал ее к себе и целовал?» — подумал он и, не задумываясь, произнес вслух:
— Ты стала еще прекраснее, чем раньше!
Сказав, он немедленно пожалел об этом.
«Как расслабила меня встреча с сыном», — подумал Марк.
Лицо Энэлайз радостно вспыхнуло от вырвавшегося у Марка признания, и она улыбнулась. Марк попытался ответить тем же, но его улыбка получилась жалкой. Он слишком разволновался — близость Энэлайз, как всегда, сводила его с ума.
«Неужели она не понимает, что делает со мной», — с ужасом подумал Марк.
Ему захотелось немедленно выпить, чтобы заглушить возникшее желание. Он начал вспоминать, как она отказывалась от него, как любит другого, а с ним остается только потому, что он — калека. Это не помогло, и он уже не мог справиться с нахлынувшими чувствами.
А Энэлайз вдруг наклонилась к нему еще ближе. Марк задрожал и, почти соприкоснувшись с ее полуоткрытыми губами, которые мгновеньем спустя, уже целовали его. Он притянул ее своей здоровой рукой и прижал к себе. Она прильнула к нему сама, и страсть, охватившая их, уже готова была вспыхнуть пожаром. Он целовал ее волосы и шею, ее глаза, ее губы все снова и снова, а Энэлайз таяла от его поцелуев.
Марк вскрикнул от боли, когда она неудачно дотронулась до больного места, но Энэлайз продолжала нежно гладить его такое любимое тело.
Она, на секунду оторвавшись, быстро вынула шпильки, и водопад ее черных, шелковистых волос рассыпался по плечам. После этого она легла рядом с Марком. Он тяжело дыша, пожирал ее своими голодными глазами. Энэлайз начала медленно расстегивать пуговицы на своем платье, не отводя своего взгляда от его лица. И в глазах у нее он читал тоже желание, что охватило его.
Марк повернулся и начал целовать — медленно целовать ее открывшуюся грудь, трогал языком затвердевшие розовые соски. Он целовал ее плечи, ее грудь и что-то невнятно бормотал, а она стонала от наслаждения и желания, стремясь всем своим телом ему навстречу.
Освободившись от своего платья, она попыталась снять его рубашку, как вдруг Марк, как, ужаленный, отпрянул от нее.
— Нет! — с ужасом вскрикнул он. Захваченный страстью, он совсем забыл о своих изувеченных ногах и руке. Опершись на здоровую руку он повернулся к ней спиной. Он не хотел, чтобы она увидела, как обезображено его тело, все стянутое рубцами и ямками от шрапнели: «Да, он скорее умрет, чем увидит как ужас застынет в ее глазах! Такого унижения он не переживет».
— Нет! Убирайся отсюда! Уходи! Оставь меня в покое, — сдавленно сказал он.
Энэлайз была в шоке. Мгновенье назад он был таким любящим и нежным, и вдруг…
— Как ты не можешь понять? Я не хочу тебя! Убирайся вон!
Слезы брызнули из глаз у Энэлайз. Сжав руками полы расстегнутого платья, она встала с постели. Неужели он сыграл с ней такую ужасную шутку?! Сдерживая рыдания, кое-как приведя себя в порядок, Энэлайз выбежала из каюты, хлопнув дверью.
А Марк обессилевший, лежал на кровати. Его лицо было смертельно бледным, и вокруг рта снова залегли резкие морщины. Чертыхаясь, он сполз с кровати и дотянулся рукой до своего чемодана. Кое-как открыв его, он достал флакон от туалетной воды. Еще дома он тайком налил туда виски. Дрожащей рукой он снял крышку и сделал большой глоток. Приятное тепло почти мгновенно разлилось по телу, и Марк, облегченно вздохнув, сделал еще глоток.
Ох, Энэлайз, Энэлайз! И за что ему такие муки!
— Теперь в конце концов я стану общаться с вами, полковник Шэффер, только с помощью записок, — шептала возмущенно Энэлайз, разглядывая себя в зеркале, вынимая из головы оставшиеся шпильки. — И заверяю вас, что я в вашу каюту больше ногой не ступлю!
К счастью для Энэлайз, ни маленького Джонни, ни Мэй в каюте, когда она вернулась, не было. И ей не пришлось выдерживать многозначительные взгляды своей служанки и, тем более, объяснять откуда она явилась в таком виде.
Она смогла вдоволь нарыдаться, а затем, наплакавшись, она села перед зеркалом и принялась медленно расчесывать свои волосы. Это всегда успокаивало ее и помогало хорошо заснуть. Незаметно для себя она и сделала это. Продремав не меньше часа, она привела себя в порядок. Ей стало немного легче. Щемящая боль прошла, остался лишь гнев и недоумение.
Если Марк хотел таким подлым способом доказать ей, что никакие интимные отношения с ней ему не нужны, он достиг своей цели вполне. Больше она не допустит, чтобы ее так отвергали.
Вернулись Джонни и Мэй, которая уложила мальчика отдыхать. Энэлайз видела как проницательно взглянула на нее служанка. Утаить что-либо от Мэй было невозможно, а уж тем более та увидела, как опухло от слез ее лицо. Чтобы избежать расспросов, Энэлайз вышла на палубу, где оставалась еще очень долго, думая о Марке.
Когда она, наконец, решила вернуться, то, проходя мимо каюты Марка, услышала оттуда его голос. Он был злым, но каким-то невнятным, потом раздался его громкий и неестественный смех. Энэлайз подошла поближе к двери и вновь прислушалась. Теперь говорил сержант Джексон, но его голос был очень тихим. Тут вновь громко заговорил Марк, и Энэлайз все стало ясно. Марк был пьян. Она быстро открыла дверь и, резко хлопнув ею, вошла в каюту.
Сержант Джексон тотчас с виноватым видом подскочил со стула, а Марк только безразлично посмотрел на нее.
— Ты опять пьян, — набросилась на него Энэлайз.
— Ты угадала, — беззаботно ответил Марк. Энэлайз испепеляюще посмотрела на него, затем перевела взгляд на сержанта Джексона. Вот тот был явно испуган.
— Сержант Джексон, я кажется достаточно ясно предупредила вас насчет алкоголя?
Джексон начал даже заикаться, пытаясь сказать что-то в свое оправдание, но Марк опередил его:
— Не вини его, Генерал! Джексон мне ничего не давал. Я сам припрятал, еще дома.
Энэлайз вопросительно подняла бровв я опять обратилась к Джексону:
— Сержант, он ведь уже давно пьян. Почему вы сразу же мне об этом не сказали?
Сержант, потупив взгляд, уставился в пол.
— Я же не доносчик, миссис Шэффер.
— В данной ситуации вы можете поступиться своими принципами. С тех пор как вы помогаете полковнику, он испортил свое здоровье и совершенно потерял разум, — сказала она, а затем вздохнула, подумав: — Этот человек был слишком предан Марку. И хотя он согласился с ее требованием, — решила Энэлайз, — он все равно ей ничего не расскажет.
— Хорошо, — сказала Энэлайз. — Где он спрятал бутылку?
— Он вылил свой одеколон, а туда налил виски, — сказал сержант.
Энэлайз проворно подошла к Марку и вырвала почти пустую бутылку, у него из рук. Другую опустошенную бутылку, что лежала на полу, она тоже подняла. Марк ухватил Энэлайз за юбку. Она вывернулась так, что он потерял равновесие и чуть было не свалился на пол.
— Ты забыл, Марк, о том, что больше ты никогда не сможешь меня силой заставить делать то, что ты захочешь, — язвительно заметила Энэлайз. Затем она подошла к чемодану и тщательно исследовала все его содержимое. Она открывала каждый флакон с жидкостью и нюхала его. Таким образом, она нашла две фляжки с виски, что он упрятал в чемодане с одеждой и еще одну — в шляпе. Для успокоения своей совести она также осмотрела содержимое чемодана Джексона и увидела еще одну фляжку с виски. Осмотрев каждый закуток в каюте и не обнаружив больше ничего, она взяла найденное в руки и направилась к двери. Там, у двери, она обернулась и холодно сказала:
— Сейчас я выброшу эти бутылки за борт. Я ведь обещала, Марк! Надеюсь, что ты теперь протрезвеешь?!
— Сержант Джексон! — обратилась она к адъютанту. — Полагаю, что вы будете более бдительны, если собираетесь остаться у нас работать. И еще — Марк! До тех пор, пока ты будешь пить, ты не увидишься с Джонни. Я не хочу, чтобы мой сын видел, как ты пьешь. И я не позволю, чтобы его унижали за то, что его отец — пьяница.
Ну вот, теперь, она унесла его последнее утешение. Никакой отдушины не осталось — ни алкоголя, ни любви. А еще… еще Марк не сомневался, что Энэлайз выполнит свое обещание и не пустит к нему Джонни.
Остаток недели прошел без происшествий. Марк не хотел, чтобы Джексон выносил его подышать свежим воздухом на палубу. Он заявил, что не собирается выносить сострадательные взгляды пассажиров. Все время он находился в своей каюте, сидя или лежа в постели, полностью погруженный в свои мрачные мысли.
Он оживал только в те часы, когда к нему забегал Джонни. А тот ежедневно, по несколько раз в день влетал в каюту отца показать игрушку или послушать сказку, или предложить поиграть с ним. С каждым днем он все больше привязывался к мальчику. И однажды, с удивлением обнаружил, что он не сможет с ним расстаться.
Сын стал единственной отдушиной, отвлекавшей его от мрачных, мучительных раздумий. Все надежды Марка на блестящую офицерскую карьеру рассеялись как утренний туман. Но вот в его жизни появился сын, когда он был с ним, возникала надежда, что еще не все потеряно.
Энэлайз избегала Марка и проводила большую часть времени на палубе или в своей каюте. Впервые за последние полтора года у нее оказалось много свободного времени, и она смогла полностью посвятить его сыну.
Если Марк полюбит сына, то возможно, он снова полюбит и ее. По крайней мере, полюбив Джонни, он станет хотя бы лучше к ней относиться. Может быть, чтобы быть рядом с сыном, он постарается сохранить их брак. У нее, если они останутся вместе, появится шанс возродить его любовь.
В таком хорошем настроении она провела остаток этого дня, а на следующий, как только сержант Джексон вышел из каюты прогуляться по палубе, немедленно проскользнула на этот раз одна, к Марку.
Он уже не метал, как вчера, негодующих взглядов. Она никак не могла придумать, как начать разговор, но Марк сделал это сам, и в голосе его не было грубости или издевки, чего она боялась.
— Мои поздравления, Энэлайз. Ты отлично вырастила сына. Он такой занятный и милый ребенок.
— Спасибо. Рада, что он тебе понравился.
Она успокоилась и услышать такую редкую от Марка похвалу ей было приятно.
А Марк продолжал говорить радостные для нее слова:
— Он хорош и сам по себе, но его воспитание — твоя заслуга.
Марк лежал, когда зашла Энэлайз и ощущал сильное неудобство… — «Господи, лучше бы он сидел в тот момент, когда она зашла!
Он неловко попытался сесть, но Энэлайз, заметив эти попытки, села рядом, мягко остановив его рукой.
Марк вздрогнул. Еще никогда, она не была так близко к нему с тех пор, как он возвратился домой!
Она была так близко, что он ощутил тонкий аромат ее духов, смотрел прямо в ее прекрасные глаза, и мог дотронуться до ее нежных губ.
«Господи! Как давно в последний раз он прижимал ее к себе и целовал?» — подумал он и, не задумываясь, произнес вслух:
— Ты стала еще прекраснее, чем раньше!
Сказав, он немедленно пожалел об этом.
«Как расслабила меня встреча с сыном», — подумал Марк.
Лицо Энэлайз радостно вспыхнуло от вырвавшегося у Марка признания, и она улыбнулась. Марк попытался ответить тем же, но его улыбка получилась жалкой. Он слишком разволновался — близость Энэлайз, как всегда, сводила его с ума.
«Неужели она не понимает, что делает со мной», — с ужасом подумал Марк.
Ему захотелось немедленно выпить, чтобы заглушить возникшее желание. Он начал вспоминать, как она отказывалась от него, как любит другого, а с ним остается только потому, что он — калека. Это не помогло, и он уже не мог справиться с нахлынувшими чувствами.
А Энэлайз вдруг наклонилась к нему еще ближе. Марк задрожал и, почти соприкоснувшись с ее полуоткрытыми губами, которые мгновеньем спустя, уже целовали его. Он притянул ее своей здоровой рукой и прижал к себе. Она прильнула к нему сама, и страсть, охватившая их, уже готова была вспыхнуть пожаром. Он целовал ее волосы и шею, ее глаза, ее губы все снова и снова, а Энэлайз таяла от его поцелуев.
Марк вскрикнул от боли, когда она неудачно дотронулась до больного места, но Энэлайз продолжала нежно гладить его такое любимое тело.
Она, на секунду оторвавшись, быстро вынула шпильки, и водопад ее черных, шелковистых волос рассыпался по плечам. После этого она легла рядом с Марком. Он тяжело дыша, пожирал ее своими голодными глазами. Энэлайз начала медленно расстегивать пуговицы на своем платье, не отводя своего взгляда от его лица. И в глазах у нее он читал тоже желание, что охватило его.
Марк повернулся и начал целовать — медленно целовать ее открывшуюся грудь, трогал языком затвердевшие розовые соски. Он целовал ее плечи, ее грудь и что-то невнятно бормотал, а она стонала от наслаждения и желания, стремясь всем своим телом ему навстречу.
Освободившись от своего платья, она попыталась снять его рубашку, как вдруг Марк, как, ужаленный, отпрянул от нее.
— Нет! — с ужасом вскрикнул он. Захваченный страстью, он совсем забыл о своих изувеченных ногах и руке. Опершись на здоровую руку он повернулся к ней спиной. Он не хотел, чтобы она увидела, как обезображено его тело, все стянутое рубцами и ямками от шрапнели: «Да, он скорее умрет, чем увидит как ужас застынет в ее глазах! Такого унижения он не переживет».
— Нет! Убирайся отсюда! Уходи! Оставь меня в покое, — сдавленно сказал он.
Энэлайз была в шоке. Мгновенье назад он был таким любящим и нежным, и вдруг…
— Как ты не можешь понять? Я не хочу тебя! Убирайся вон!
Слезы брызнули из глаз у Энэлайз. Сжав руками полы расстегнутого платья, она встала с постели. Неужели он сыграл с ней такую ужасную шутку?! Сдерживая рыдания, кое-как приведя себя в порядок, Энэлайз выбежала из каюты, хлопнув дверью.
А Марк обессилевший, лежал на кровати. Его лицо было смертельно бледным, и вокруг рта снова залегли резкие морщины. Чертыхаясь, он сполз с кровати и дотянулся рукой до своего чемодана. Кое-как открыв его, он достал флакон от туалетной воды. Еще дома он тайком налил туда виски. Дрожащей рукой он снял крышку и сделал большой глоток. Приятное тепло почти мгновенно разлилось по телу, и Марк, облегченно вздохнув, сделал еще глоток.
Ох, Энэлайз, Энэлайз! И за что ему такие муки!
— Теперь в конце концов я стану общаться с вами, полковник Шэффер, только с помощью записок, — шептала возмущенно Энэлайз, разглядывая себя в зеркале, вынимая из головы оставшиеся шпильки. — И заверяю вас, что я в вашу каюту больше ногой не ступлю!
К счастью для Энэлайз, ни маленького Джонни, ни Мэй в каюте, когда она вернулась, не было. И ей не пришлось выдерживать многозначительные взгляды своей служанки и, тем более, объяснять откуда она явилась в таком виде.
Она смогла вдоволь нарыдаться, а затем, наплакавшись, она села перед зеркалом и принялась медленно расчесывать свои волосы. Это всегда успокаивало ее и помогало хорошо заснуть. Незаметно для себя она и сделала это. Продремав не меньше часа, она привела себя в порядок. Ей стало немного легче. Щемящая боль прошла, остался лишь гнев и недоумение.
Если Марк хотел таким подлым способом доказать ей, что никакие интимные отношения с ней ему не нужны, он достиг своей цели вполне. Больше она не допустит, чтобы ее так отвергали.
Вернулись Джонни и Мэй, которая уложила мальчика отдыхать. Энэлайз видела как проницательно взглянула на нее служанка. Утаить что-либо от Мэй было невозможно, а уж тем более та увидела, как опухло от слез ее лицо. Чтобы избежать расспросов, Энэлайз вышла на палубу, где оставалась еще очень долго, думая о Марке.
Когда она, наконец, решила вернуться, то, проходя мимо каюты Марка, услышала оттуда его голос. Он был злым, но каким-то невнятным, потом раздался его громкий и неестественный смех. Энэлайз подошла поближе к двери и вновь прислушалась. Теперь говорил сержант Джексон, но его голос был очень тихим. Тут вновь громко заговорил Марк, и Энэлайз все стало ясно. Марк был пьян. Она быстро открыла дверь и, резко хлопнув ею, вошла в каюту.
Сержант Джексон тотчас с виноватым видом подскочил со стула, а Марк только безразлично посмотрел на нее.
— Ты опять пьян, — набросилась на него Энэлайз.
— Ты угадала, — беззаботно ответил Марк. Энэлайз испепеляюще посмотрела на него, затем перевела взгляд на сержанта Джексона. Вот тот был явно испуган.
— Сержант Джексон, я кажется достаточно ясно предупредила вас насчет алкоголя?
Джексон начал даже заикаться, пытаясь сказать что-то в свое оправдание, но Марк опередил его:
— Не вини его, Генерал! Джексон мне ничего не давал. Я сам припрятал, еще дома.
Энэлайз вопросительно подняла бровв я опять обратилась к Джексону:
— Сержант, он ведь уже давно пьян. Почему вы сразу же мне об этом не сказали?
Сержант, потупив взгляд, уставился в пол.
— Я же не доносчик, миссис Шэффер.
— В данной ситуации вы можете поступиться своими принципами. С тех пор как вы помогаете полковнику, он испортил свое здоровье и совершенно потерял разум, — сказала она, а затем вздохнула, подумав: — Этот человек был слишком предан Марку. И хотя он согласился с ее требованием, — решила Энэлайз, — он все равно ей ничего не расскажет.
— Хорошо, — сказала Энэлайз. — Где он спрятал бутылку?
— Он вылил свой одеколон, а туда налил виски, — сказал сержант.
Энэлайз проворно подошла к Марку и вырвала почти пустую бутылку, у него из рук. Другую опустошенную бутылку, что лежала на полу, она тоже подняла. Марк ухватил Энэлайз за юбку. Она вывернулась так, что он потерял равновесие и чуть было не свалился на пол.
— Ты забыл, Марк, о том, что больше ты никогда не сможешь меня силой заставить делать то, что ты захочешь, — язвительно заметила Энэлайз. Затем она подошла к чемодану и тщательно исследовала все его содержимое. Она открывала каждый флакон с жидкостью и нюхала его. Таким образом, она нашла две фляжки с виски, что он упрятал в чемодане с одеждой и еще одну — в шляпе. Для успокоения своей совести она также осмотрела содержимое чемодана Джексона и увидела еще одну фляжку с виски. Осмотрев каждый закуток в каюте и не обнаружив больше ничего, она взяла найденное в руки и направилась к двери. Там, у двери, она обернулась и холодно сказала:
— Сейчас я выброшу эти бутылки за борт. Я ведь обещала, Марк! Надеюсь, что ты теперь протрезвеешь?!
— Сержант Джексон! — обратилась она к адъютанту. — Полагаю, что вы будете более бдительны, если собираетесь остаться у нас работать. И еще — Марк! До тех пор, пока ты будешь пить, ты не увидишься с Джонни. Я не хочу, чтобы мой сын видел, как ты пьешь. И я не позволю, чтобы его унижали за то, что его отец — пьяница.
Ну вот, теперь, она унесла его последнее утешение. Никакой отдушины не осталось — ни алкоголя, ни любви. А еще… еще Марк не сомневался, что Энэлайз выполнит свое обещание и не пустит к нему Джонни.
Остаток недели прошел без происшествий. Марк не хотел, чтобы Джексон выносил его подышать свежим воздухом на палубу. Он заявил, что не собирается выносить сострадательные взгляды пассажиров. Все время он находился в своей каюте, сидя или лежа в постели, полностью погруженный в свои мрачные мысли.
Он оживал только в те часы, когда к нему забегал Джонни. А тот ежедневно, по несколько раз в день влетал в каюту отца показать игрушку или послушать сказку, или предложить поиграть с ним. С каждым днем он все больше привязывался к мальчику. И однажды, с удивлением обнаружил, что он не сможет с ним расстаться.
Сын стал единственной отдушиной, отвлекавшей его от мрачных, мучительных раздумий. Все надежды Марка на блестящую офицерскую карьеру рассеялись как утренний туман. Но вот в его жизни появился сын, когда он был с ним, возникала надежда, что еще не все потеряно.
Энэлайз избегала Марка и проводила большую часть времени на палубе или в своей каюте. Впервые за последние полтора года у нее оказалось много свободного времени, и она смогла полностью посвятить его сыну.