Кемпбелл Роберт. Расчудесный Хуливуд

   Следующим, что он вспомнил, была поездка в машине с человеком, который назвался Милтоном и которого, однако, все остальные называли Поросенком Дули или просто Поросенком. И этот говнюк не переставая жаловался ему на обидное прозвище.
   – Я ведь не виноват, что у меня маленькие глаза и пухлые щеки. Я и в детстве был точно таким же. Я приехал сюда, собираясь стать актером. Понимаешь, о чем я? Ты когда-нибудь видел Эдварда Дж. Робинсона? У него ведь лицо как у лягушки, точно? А он звезда первой величины. И всем наплевать на то, что он похож на лягушку. На самом деле ему даже повезло, что он похож на лягушку. Так что если я смахиваю на поросенка, то и это не плохо, верно? Это может вызвать ко мне симпатию. Ведь Веселые Поросята всем по душе, верно? И вот представь себе: они называют меня Поросенком, а роли не предлагают!
   – И вот однажды… а прошел всего месяц-другой, как я прибыл сюда из Нью-Йорка… я замечаю, что люди начинают относиться ко мне несколько странно. Словно они меня немного побаиваются. И, уж во всяком случае, уважают. Один мой дружок из Нью-Йорка, Майк Риальто, такой остряк… ты его знаешь?.. Он иногда подрабатывает частным сыщиком… У него стеклянный глаз, и в баре он вынимает его и бросает в бокал, будто это кубик льда… Ну, одним словом, Майк говорит мне, что рассказывает всем и каждому, будто я наемный убийца из Нью-Джерси. Сначала я малость приобалдеваю – кто же даст мне роль, если люди меня боятся? – а потом и думаю: может, оно и не плохо. То, как все меня уважают, – я про это. И всем хочется со мною закорешиться. Приглашают меня на вечеринки. Дают время от времени работу. А ты понимаешь, почему я тебе все это рассказываю?
   – Ни хера я не понимаю, – ответил Янгер. Он был настолько пьян, что ничего кругом не видел. Кроме того, ему отчаянно хотелось блевать.
   – А я рассказываю тебе все это, потому что Пол Хобби только что заказал тебя мне.
   – Что?
   – Я говорю: твой дружок Хобби, который только что напоил тебя и подсунул тебе бабенку, попросил меня, чтобы я тебя нынче ночью замочил.
   – Где?
   – Откуда я знаю, где? Где получится. У него на этот счет нет конкретных пожеланий. В твоем нынешнем состоянии я могу утопить тебя в любой луже. Если уж у тебя есть смертельные враги, то нечего напиваться. Понимаешь, о чем я?
   – Я тебя слушаю.
   – Так что тебе просто повезло, что я на самом деле никакой не наемный убийца из Нью-Джерси.
   – Да уж повезло.
   – Совершенно определенно повезло. Какое-то время они проехали молча. Потом Янгер сказал:
   – Надо поблагодарить тебя за то, что ты меня не пристрелил, раз уж тебе это заказали.
   – Застрелить или как-нибудь еще – это Хобби оставил на мое усмотрение. Ему все равно: застрелю я тебя, зарежу или удавлю струной. Знаешь, как в газетах пишут.
   – Все равно спасибо.
   – Может, тебя куда-нибудь подвезти?
   – А где мы находимся?
   – В Голливуде.
   – Что ж, если тебя не затруднит, высади меня на Голливудском бульваре в районе Западной.
   – Значит, Слэнт-сайд. Ночью там тебя запросто могут зарезать азиаты.
   – Мне там сняли комнату в гостинице. А больше мне все равно деваться некуда.
   – Ну, будь поосторожней.
   Дули развернулся посреди квартала и помчался в указанном направлении.
   Янгер раскрыл окно и подставил лицо ночной сырости. Какое-то время спустя он сказал:
   – Можно задать тебе один вопрос?
   – Валяй.
   – Если ты не наемный убийца из Нью-Джерси, то на что ты живешь?
   – Продаю садовый инвентарь в Дауни, Ковина и тому подобных местах. Стараюсь, сам понимаешь, держаться подальше от Голливуда и других шикарных местечек. А то, представь себе, я напорюсь на кого-нибудь из знакомых и они увидят, что я торгую садовым инвентарем! Господи, это же погубит мою репутацию. – Затем он добавил: – Так что, прошу тебя, никому ничего не рассказывай.
   – Договорились. Не расскажу. Но как ты объяснишь им, что я остался живым и невредимым?
   – Это я уже придумал. Я скажу, что завез тебя за супермаркет, столкнул в реку и засадил тебе пулю в голову. Но поскольку было очень темно, а я сам успел пропустить несколько стаканчиков, а в реке плавало полно выброшенной из супермаркета капусты, я по ошибке разнес в клочья не твою голову, а капустный кочан.
   – А почему ты не застрелил меня, прежде чем сбросить в реку?
   – Потому что куда бы потом дел труп? В багажник ко мне он просто не влез бы.
   – Об этом я не подумал.
   – Вот видишь, все у меня сходится. Думаю, если бы мне захотелось стать наемным убийцей, я бы и с этим справился.
   – Похоже на то.
   – Правда, я бы не знал, с чего начать. – Машина завернула за угол. – Вот мы и приехали. Хочешь, подвезу тебя прямо к гостинице?
   – Нет, спасибо. Она в этом квартале. А немного пройтись мне не помешает.
   Янгер вылез из машины, но тут Дули окликнул его. И передал ему небольшую пачку купюр.
   – Что это? – спросил Янгер.
   – Хобби заплатил мне в задаток тысячу.
   – Он что, разгуливает с такой наличностью в кармане?
   – Не знаю. Может, в бумажнике носит, может, просто в кармане, а может, перехватил у кого-нибудь. Откуда мне знать? Вот я и хочу дать тебе пару сотен.
   – С какой стати?
   – По-моему, будет только справедливо, если ты на этом самую малость разживешься деньжатами. Играть по-честному значит играть по-честному.
   Янгер, поблагодарив его, остался на перекрестке и пронаблюдал за тем, как Дули отъехал. Положив деньги в карман, он нащупал там еще несколько таблеток из той пригоршни, которою угостила его красотка. Сел на мостовую и наблевал себе на ботинки.
   После этого ему полегчало.
   Он решил, что лучше будет встать и пойти в гостиницу, иначе любая патрульная машина арестует его за пьянство и бродяжничество. Кроме того, он внезапно почувствовал смертельную усталость.
   Он пошел прочь. Пройдя два квартала, сообразил, что идет не в ту сторону, да и улица, судя по всему, была не той. Повернувшись в обратном направлении, он увидел горящую в ночном небе вывеску бензоколонки. До нее было как раз два квартала. Он решил, что неплохо было бы помыть обувь.
   Добрел туда, вытер башмаки шлангом. К этому времени он начал соображать с достаточной ясностью, однако обнаружил, что окончательно заблудился. Он подошел к рабочим бензоколонки, вшивающимся у конторки, и спросил у них, как пройти на Западную. Они указали ему дорогу.
   Отправившись по бульвару, он услышал у себя за спиной их смех, однако, поразмыслив, решил, что они смеются над какой-нибудь собственной шуткой, а вовсе не потому, что для забавы послали заблудившегося чудака не в ту сторону.
   Он прошел пять кварталов, прежде чем сообразил, что удаляется от своей гостиницы. Это привело его в ярость. Ему захотелось вернуться и вытрясти из этих ублюдков душу. Может, даже стоит взять такси, чтобы вернуться туда поскорее. Потом, однако, он понял, что не стоит напрашиваться на неприятности, и решил выйти куда-нибудь на освещенное место и выпить содовой, чтобы перешибить отчаянный вкус во рту. Он посмотрел на уличную табличку. Он находился на бульваре Санта-Моника.
   На углу крутились Мими и Му. Они забрели так далеко, потому что клиентов нынче ночью практически не было и они решили отойти в сторонку от конкуренток и конкурентов, тем более что пошли они в сторону собственного жилья и, значит, могут в любой момент выставить весла на просушку и отправиться спать.
   Они увидели, как навстречу им по бульвару идет Янгер.
   – Как ты думаешь, деньги у него есть? – спросила Мими.
   – Похоже, он пьян, – сказала Му.
   – Вот и отлично.
   – У пешеходов в этом городе денег не бывает. А что, спросить трудно?
   – Почему же трудно!
   Когда Янгер очутился на перекрестке, Мими шагнула к нему.
   – Не хочешь колоссально поразвлечься за небольшие деньги?
   Янгер, ухмыльнувшись, извлек из кармана две скомканные сотенные.
   – Этого хватит?

Глава двадцать девятая

   Трудно ему было жить в состоянии вечного голода и постоянного страха за своих «подопечных», никак не желающих прислушиваться к его советам, – трудно и больно. Ему даже спать было трудно. Его мучили кошмары.
   В кошмаре Котлеты отец, ухмыляясь, шел на него с окровавленным ножом, и первое время он страшно боялся этого. И тут отец возьми да и спроси у него, как это вышло, что сынок даже не попробовал окорока, хотя отец взял на себя труд заколоть свинью и закоптить ее тушу. И сервировал окорок картофелем и яблоками. Не больше, не меньше. И бобами с участка за домом старого Янгера. А картофеля полон погреб. Пора начать жить по-настоящему, сказал отец. Давай, сынок, налетай! Знаешь, папа, ответил во сне Котлета, когда я вырасту, то тоже буду колоть свиней. Ладно, ответил отец, мой папаша обучил меня этому ремеслу, поэтому будет только справедливо, если я научу тебя. Вот! Держи нож!
   Он проснулся – было часа два ночи, может быть, полтретьего, – потянулся за сигаретой, обнаружил, что сигареты у него кончились. Хуже того, отсутствовал сам нагрудный карман, в котором он держал сигареты. Оказался просто-напросто оторван. В темном углу его сознания высунул крысиную мордочку некий образ. Он похлопал себя по заднему карману. Книга в мягкой обложке – вернее, то, что от нее осталось, – была на месте, а спичечный коробок исчез вместе с сигаретами. А в коробке у него была пятерка. Он таскал с собой этот коробок с самого детства. Собственно говоря, коробок представлял собой его единственное имущество. Коробок – и книга, которую этот сукин сын Хоган ухитрился порвать.
   Или коробок остался на крыше, или упал во внутренний двор.
   Мимо прошмыгнула крыса, и Котлету внезапно затрясло как в лихорадке. Она прошмыгнула – и он все вспомнил. Вспомнил спор с Хоганом, драку с ним и собственный бросок с выставленными вперед руками. А что произошло потом, он вспомнить не смог. Не вспомнил, как спустился с крыши, как что-то поел – если он что-нибудь поел, – как отправился спать. Ничего не вспомнил.
   Он огляделся по сторонам, проверяя, нет ли в комнате еще кого-нибудь. В это время ночи здесь, как правило, кто-нибудь уже спит, или собирается спать, или просто сидит и почесывается, – но сейчас никого не оказалось. Даже Диппер как сквозь землю провалился, а ведь Диппер без него обычно ни шагу.
   Он подошел к окну, выходящему во внутренний двор, и посмотрел вниз. Стояла кромешная тьма, но он не сомневался в том, что там, внизу, лежит тело Хогана.
   Котлету затрясло еще сильнее. Он положил руку на лоб и попробовал успокоиться. Ему предстояло кое-что сделать. Ему не хотелось, но он понимал, что у него нет другого выхода. В любую минуту кто-нибудь мог выглянуть в окно и увидеть на земле тело Хогана.
   Он поискал карманный фонарик, украденный из аптеки, пошел вниз, на первый этаж, вышел во внутренний двор. Двор был захламлен, на земле лежал слой мусора толщиною примерно в два фута. Тучи мух взвились в воздух, когда он шагнул к Хогану, уставившемуся на него широко раскрытыми глазами.
   Хоган рухнул на ржавые железные обломки. Они прошили ему горло, грудь и живот.
   Котлета постоял какое-то время, ни к чему не прикасаясь. Потревоженные было мухи вновь опустились на тело Хогана, впились в рот и в глаза. Котлета попытался разглядеть серебристую фольгу своего коробка. Но кругом было столько дряни, светившейся всеми цветами радуги, как ему было рассмотреть такую мелкую вещицу, как спичечный коробок?
   После получаса бесплодных поисков под аккомпанемент жужжания потревоженных мух Котлета сдался. Да и на что ему нужен старый спичечный коробок?
   Он нашел достаточно крупный лист картона и решил накрыть им тело Хогана. А что еще он мог сделать? Лицо Хогана он накрыл картоном, старательно глядя в другую сторону.
   Уже собравшись на поиски чего-нибудь, чем можно было бы подкрепиться, он подумал о том, что коробок и пачка сигарет, возможно, остались на крыше. И опять поплелся на верхний этаж.
   Поднявшись на предпоследнюю лестничную площадку, он услышал чей-то плач.
   Му, сидя в углу, отчаянно терла глаза. Волосы упали ей на лицо подобно водорослям, блузка была порвана, и грудь торчала наружу.
   Котлета, остановившись, спросил у нее, почему она плачет, но она, ничего не ответив, терла глаза и по-прежнему прятала от него лицо. Поэтому он развел ее руки в стороны.
   Рассмеявшись, она сказала:
   – Привет, Котлета! Как поживаешь? Зрачки у нее были как две булавочные головки.
   – Из-за чего ты плакала? Что случилось? Она вновь заплакала в голос, вырвала руки из его пальцев и закрыла ими лицо.
   – Что ты приняла? – спросил Котлета. – Откуда ты взяла эту пакость? Где тебя носило всю ночь? И куда подевалась Мими?
   А она стенала все тоньше и жалобней.
   – Он с ней сделал такие гадости, – всхлипнула Му.
   – Кто?
   – Господи, какие гадости!
   – Кто?
   – Не знаю. Не знаю. Какой-то мужик.
   – Но кто? Ты можешь вспомнить, кто?
   Она покачала головой, ее волосы рассыпались при этом по плечам, глаза ее по-прежнему оставались расфокусированными – не то от принятого наркотика, не то от пережитого шока. Сейчас они внезапно начали закатываться, и Котлета подумал, что она вот-вот потеряет сознание. Но потом понял, что она то ли смотрит вверх, то ли указывает глазами на крышу.
   Подъем на крышу был сам по себе рискованным предприятием. Железная лестница держалась на крайне шатких подпорках. Несколько ступенек отсутствовали. Верхняя площадка как бы зависала, и следовало надавить на обитую железом дверь с предельной осторожностью, иначе ты мог разом смахнуть площадку, да и всю лестницу, и полететь вниз на глубину в восемь этажей – и, следовательно, на веки вечные.
   Котлета кое-как взобрался наверх во тьме, высвечивая себе дорогу карманным фонариком. Надавил на обитую железом дверь. Она подалась на какой-то дюйм, жалобно заскрипев при этом на ржавых петлях. Котлета поднялся еще на ступеньку, поднажал на дверь локтем, потом плечом – и вот он уже очутился на крыше и над головой у него засияло городскими огнями калифорнийское небо.
   Какую-то секунду он простоял здесь, зажмурившись. Звуки не ведающего сна огромного города доносились до его слуха и казались шепотом ветра в ветвях ночных деревьев. Он сделал вдох – в здешнем воздухе веяло свежестью. Он подумал о том, не съездить ли всей компанией на море. Погода, судя по всему, намечалась отличная: без дождя, без смога, без удушающего ветра Санта Аны. В голове у него все смешалось. Ему показалось, будто он слышит мычанье коров.
   Он резко развернулся. Коровы продолжали мычать. Но никаких коров на крыше не было. Только Мими, лежащая на спине в разорванной одежде. Что-то из ее одежды валялось рядом с нею. Что-то – под нею. А что-то трепетало в воздухе на ночном ветру, вздымаясь, как будто девочка тяжело дышала.
   Он почувствовал, что в животе у него все сжалось. А в паху – засвербело. Сердце начало биться так, что Котлету повело в сторону и ему пришлось присесть, чтобы не упасть на крышу. Кое-как он подобрался к девчушке и поднес руку к груди, чтобы проверить, жива ли она.
   Ее рот был разбит и искусан, остатки губной помады смешались с запекшейся кровью. Пара зубов была выбита, и лицо расплылось в чудовищной щербатой ухмылке. Под глазами были колоссальные синяки.
   Убийца до крови искусал ей груди. Укусы были также на животе и на внутренней стороне бедер. Обломок превращенной в «розочку» бутылки торчал между ног.
   А коровы все продолжали мычать. Звук доносился с края крыши – с той части ее, где по-прежнему оставался парапет. Посмотрев в ту сторону, Котлета увидел Диппера, тот сидел скорчившись и обхватив руками колени. Глаза его были закрыты; судя по всему, он находился в состоянии, роднящем дебила с маленьким ребенком, – если я ничего не вижу, то и меня никто не видит.
   – Привет, Диппер.
   Котлета осторожно дотронулся до него. Ему не хотелось пугать Диппера еще сильнее. Он заговорил поэтому мягко и тихо, первым делом сказав, что бояться не надо.
   Диппер посмотрел на Котлету, лицо дебила распухло от рыданий. На лице у него застыли горе и ужас, рот дрожал, он был готов вот-вот вновь расплакаться.
   – Где ты был? Куда ты пропал?
   – Вот он я, здесь. Все в порядке, Диппер. А ты-то с какой стати на крышу забрался?
   – Я пошел посмотреть, как Мими и Му трахаются с мужиком. Но я этого не делал. Я никого пальцем не тронул.
   – Знаю, Диппер, что не тронул. Знаю. Дай мне Котлета подал ему руку, чтобы Диппер мог спокойно встать поблизости от смертоносного края крыши.
   Диппер обнял Котлету, а Котлета обнял Диппера.

Глава тридцатая

   Он свернул в паб Вики Викториан на Западной авеню, спасшись от зноя в прохладу помещения с работающим кондиционером. При входе висела табличка "Пиджак не обязателен", как будто здешняя пивная попала в провал во времени и остается на уровне шестидесятых или семидесятых.
   Что ж, это вполне устраивало Дюйма Янгера. Он почувствовал себя сразу как дома. Почувствовал себя так, словно не отсутствовал в этом городе ровно пятнадцать лет.
   Он провел на свободе уже три дня, и это перестало казаться ему чудом.
   Когда его посадили, кто-то из тюремного начальства сказал ему:
   – Шанс на досрочное освобождение есть у каждого. Надо только хорошо себя вести.
   – Попробуй перехитрить систему, – внушали ему матерые уголовники. – Поговори со священником. При первом удобном случае сходи к причастию.
   – Я омылся в крови Агнца. Я младенец, я заново рожден.
   Это сработало.
   – Вот ваш костюм и галстук. Появляйтесь у офицера по условно-досрочному освобождению каждую неделю. Устройтесь на работу. Обзаведитесь постоянным жильем. Держитесь подальше от криминальных элементов. Не посещайте салуны и бары. Не ввязывайтесь ни в какие истории.
   Он вдохнул охлажденного воздуха. Ощущение было просто замечательным.
   Деревянная стойка оказалась прямо за входной дверью. Войдя с залитой солнцем улицы, он первым делом споткнулся о ножку высокого стула и какое-то время, прежде чем усесться, привыкал к здешнему освещению.
   На стене за стойкой висели несколько картинок, на которых были изображены неприхотливые радости истинных любителей пива. На одной из них рыбак стоял по колено в воде в озере и держал в руке полный бокал, а на заднем плане красовался, глядя на него, олень.
   Официантка – с большими титьками и крутыми бедрами, малость пучеглазая милашка с «башней» волос в стиле пятидесятых, перебирала за стойкой ножками в ботфортах. Ее буфера были втиснуты в прозрачный лифчик, а брючки (может, и трусики) представляли собой три ленточки голубого цвета.
   – Мне бы пивка, – сказал он.
   – Это можно. Это у нас имеется.
   – Только холодного.
   – Какого сорта?
   – А какое у вас разливное?
   – Разливное у нас "Коорс".
   – И все? А разливного «Хейнекена» у вас нет?
   – Разливное у нас «Коорс». «Хейнекен» у нас бутылочный.
   – А на карточке написано, что «Хейнекен» есть и в розлив.
   – А ты всегда веришь тому, что написано?
   – Собственным глазам верю.
   – Ну и?..
   – Давай разливного.
   – Значит, "Коорс".
   – Я понял.
   Она, застучав каблучками, отправилась налить ему пива. Дала отстояться, потом долила до верху. Подошла к нему и поставила кружку на стойку. Приняла доллар, сказала:
   – Это будет доллар с четвертью.
   – Доллар с четвертью за восемь унций?
   – Включая варьете. А ты что думал? Отошла в дальний конец бара, вертя жопкой так.
   чтобы он налюбовался на свои доллар с четвертью.
   Встала, сложив руки на животе, принялась смотреть на двух мужиков, играющих в карты за столиком возле торшера, но Янгер мог поклясться, что она вполглаза следит за ним. Время от времени она переступала с ноги на ногу, и ягодицы вальяжно перекатывались с места на место.
   Он выпил три четверти кружки одним глотком, затем придвинулся к самой стойке, выставив на нее кружку и обхватив ее обеими руками. Во рту у него дымилась сигарета, которую он курил не вынимая. Он присматривался к бабенке. Присматривался к ее ногам и жопке.
   Ее тело, настолько белое, что оно едва заметно отливало голубым, напомнило Янгеру одну из двух малолетних потаскушек, которых он распробовал прошлой ночью. Толку от них никакого, им бы только деньги из клиента вытрясти.
   Официантке надоело дразнить его своей жопкой. Она подошла к нему, решив самую малость форсировать события.
   – У тебя все в порядке? – спросила она. Кондиционер работал вовсю, каждый волосок трепетал у нее на теле, казалось, будто она вся осыпана бесцветными веснушками.
   – Ты не замерзнешь? – мягко и ласково, но вместе с тем и не без сладострастия спросил Янгер, как будто именно холод ее тела был способен высечь горячую искру в его собственном.
   – Воспаление легких запросто схватить могу.
   – А почему бы тебе не надеть передник или, может быть, свитер?
   Он посмотрел сперва на пупок, потом в ложбинку между грудей. Посмотрел, давая понять, что ему было бы жаль лишиться подобного зрелища, даже если душевная доброта вынудила его посоветовать ей одеться потеплее.
   – Надену свитер – и знаешь, что будет? Гарри подойдет, увидит и оштрафует меня.
   – Гарри – это шеф?
   – Гарри хозяин. И мой дружок.
   – Что ж, значит, придется раздумать. – О чем это ты?
   – Собирался уехать из города, а тут вижу этот бар, и дай-ка, думаю, зайду попью пивка на дорожку. Вижу тебя – и дай-ка, думаю, задержусь.
   – Ради чего задержишься?
   – Сама понимаешь.
   – Нахальный ты парень.
   – А в чем дело? Что я такое сказал?
   – Сам знаешь, что ты сказал.
   – Я сказал, что посмотрел на тебя и подумал: а может, нам имеет смысл познакомиться поближе. Вот что я сказал. А по-твоему, что я сказал?
   – Да, сказал-то ты это самое, только подумал, поди, совсем другое.
   Он выбросил обе руки вперед и ухватился ими за край стойки с внутренней стороны. Куча женщин внушила ему, что его смуглые руки необычайно красивы. Она отступила на шаг, словно испугавшись, что он заграбастает ее самое.
   – Так в чем же дело? – спросил он.
   – Ты сказал: "Сама понимаешь".
   – Ну, и что в этом такого плохого?
   – Сам понимаешь, – ответила она.
   Когда она улыбалась, на щеках у нее появились чрезвычайно симпатичные ямочки.
   – Мне кажется, зря ты приписываешь мне, чего я на самом деле не говорил. Я хочу сказать: ты ведь можешь подумать, будто я навоображал себе что угодно, а я ровным счетом ничего не навоображал.
   – А я ничего такого и не сказала. – Она с ним уже кокетничала, на щеках снова появились ямочки. – Хочешь еще пивка?
   Она подошла к нему – подошла куда ближе, чем требовалось, чтобы забрать у него кружку, – и, наклонившись, оперлась грудью на его руки.
   – О Господи, – сказал он.
   – В чем дело?
   – Ты, наверное, действительно замерзла.
   – С чего ты взял?
   – У тебя титечки твердые, как замороженная клубника.
   – Вовсе не поэтому они твердые.
   И она, забрав у него кружку, отошла. Мужики за столиком закончили партию, произвели расчеты. Встали, прошли по длинному залу мимо стойки к выходу. Посмотрели на Янгера, потом на официантку, доливающую ему пива в кружку с таким видом, будто это было делом чрезвычайной важности.
   – Эй, Фрэн, легче на поворотах, – сказал один из них.
   – Да и ты, Мэкки, тоже.
   – Не делай ничего, чего бы не сделал на твоем месте папочка, – сказал второй.
   Он засмеялся, стрельнул глазами в сторону Дюйма и вновь посмотрел на официантку, давая понять, что от него ничего не скроешь.
   – Как будто выдает мне лицензию на ограбление банка, – заметила она, выставляя полную кружку на стойку перед Янгером.
   – Тебя зовут Вики? – спросил он.
   – Как-как?
   – Там надпись на входе насчет Вики.
   – Это Гарри выдумал.
   – Как же тебя зовут?
   – Фрэнсис. Или просто Фрэн. А ты что, глухой? Мэкки же назвал меня именно так. Сказал: "Пока, Фрэн".
   – Он сказал: "Легче на поворотах, Фрэн".
   – Какая разница?
   – И вот, Фрэн, мы с тобой остались вдвоем.
   Она бросила взгляд на наручные часы, потом спросила?
   – А тебя как звать?
   – Все зовут меня Дюймом.
   – Ну, а почему это? Может, от обратного?
   – Что ты хочешь сказать – от обратного?
   – Сам понимаешь. Называют какого-нибудь коротышку Верзилой. А блондина – Черноголовым. Ну, понимаешь… – она скользнула глазами по его телу, – … от обратного. Он рассмеялся.
   – Да, мне говорили.
   – Что именно тебе говорили?
   – Что у меня, как у миссурийского мула.
   – Мужчины вечно хвастаются. И всегда лгут. С самым серьезным видом он положил руки на брючную молнию.
   – Могу показать.
   Она, выставив вперед руки с растопыренными пальцами, отпрянула от него так стремительно, что ударилась о заднюю стенку. Как будто испугавшись того, что он бросится к ней и сунет ей мужское достоинство прямо в лицо. И предупреждая его не делать этого.
   – Спасибо, не надо.
   – Да мне не трудно. Она задрожала.
   Он слез со стула и пошел туда, где можно было зайти за стойку, на ходу расстегивая молнию. Она застыла на месте, застыла как вкопанная. Он выдернул из брюк свою штуку. Она испуганно посмотрела вниз. Насчет миссурийского мула он ничего не преувеличил. Он прижался к ней. Его руки принялись мять ее бока и бедра, обрывая с них ленточки бикини.
   – Слушай, ты рехнулся? Это же общественное заведение!
   Сейчас ее разобрал смех.
   – А мы по-быстрому. Извернувшись, она резко оттолкнула его.
   – Послушай, Гарри может войти в любую минуту. Прямо сейчас. Он придет – и мы горько пожалеем.