Кемпбелл Роберт. Расчудесный Хуливуд

   Остался на стоянке, дожидаясь одного из трех автобусов, которые могли бы доставить его в гостиницу на Западной Авеню.

Глава пятнадцатая

   За рулем джипа Хок казался совершенно другим человеком. Выглядел он сильнее, внушительней, стал словно бы шире в плечах, да и во всех остальных отношениях источал уверенность, словно бы набравшись ее у собственных карабина и дробовика, уложенных на заднее сиденье.
   – Нас ждут неприятности? – спросил Свистун, мотнув головой в сторону заднего сиденья.
   – В той части графства, куда мы едем, все берут в дорогу ружье, а то и парочку, – ответил Хок. -Может, даже оленя подстрелим.
   – Но ведь не сезон.
   – Сезон? Здесь никто не думает об охотничьем сезоне. Да и кому бы пришло в голову проверять? Лесники держатся от здешних холмов подальше.
   – "Избавление".
   Хок, рассмеявшись, хлопнул ладонью по баранке. Казалось, ему нравится мысль о том, что здесь за каждым кустом может поджидать смертельная опасность.
   Он свернул с двухполосной дороги на грязный проселок, вьющийся в гору.
   – И сколько нам еще ехать? – спросил Свистун.
   – Нам предстоит преодолеть ближайшую гряду, а потом еще две такие же.
   Какое-то время спустя местность, по которой они ехали, стало уже невозможно называть даже проселком: скорее, это был след, оставленный не часто проезжающими здесь машинами. На некоторых участках шел вязкий песок, другие оказывались предательски скользкими.
   Однажды они наехали на валяющегося со свернутой шеей фазана, и Хок пробормотал:
   – Черт побери!
   К тому времени, как они доехали до убогой заправки, у которой выстроилась очередь мини-грузовиков, Свистуна уже порядочно растрясло.
   Здесь, на крылечке, сидели двое стариков и молодой парень, нахохлившийся так, словно в любое мгновенье был готов сорваться с места и броситься прочь. Все они жевали табак, время от времени схаркивая наземь. Их густые плевки застывали в здешней пыли.
   В отличие от того, как обстоит дело в кинокартинах, никакой красотки, наигрывающей на банджо, здесь не обнаружилось. Свистун почувствовал из-за этого внезапное и острое разочарование.
   На молодом парне был фартук, исходя из чего можно было предположить, будто он хозяин заведения.
   – Привет. Меня зовут Хок. Я из Джонсон-сити, – сказал таксист, выбираясь из джипа. – А это мой друг из Лос-Анджелеса, и ему охота посмотреть, как мы тут живем.
   – Охота? Он приехал поохотиться? – спросил владелец бензоколонки.
   – Нет.
   – Он что-то умеет?
   – Нет.
   – Так зачем его принесло?
   – Его интересуют старые истории.
   Этот ответ, судя по всему, аборигенам понравился, потому что они дружно закивали головами.
   Свистун поставил одну ногу на нижнюю ступеньку крыльца.
   – Можно воспользоваться вашим кабинетом задумчивости?
   – Чем-чем?
   – Туалет у вас тут имеется?
   – Хочешь посрать, ступай на тот берег ручья. Хочешь поссать, давай прямо тут под деревом, и ходить никуда не надо.
   Владелец и старики уставились на Свистуна так, словно устроили ему настоящий экзамен.
   Он подошел к дереву и расстегнул ширинку. После этого все, судя по всему, решили, что он парень что надо. Пока он с облегчением мочился в покрытые мхом и грибами корни, у него за спиной хлопнула дверь. Поглядев через плечо, он увидел девчушку в джинсах и во фланелевой рубашке. Улыбаясь, она следила за тем, как он справляет малую нужду.
   Он затаил дыхание и на мгновение задержал струю, затем решил: а пошло оно все, и закончил то, что начал. Невольно подумав при этом, что присутствие хорошенькой девушки заставляет мужчину казаться как можно солидней.
   Застегнул ширинку и вернулся к крыльцу. Встретился взглядом с девушкой и широко улыбнулся ей.
   При ближайшем рассмотрении она оказалась далеко не так хороша, как ему померещилось сначала. На верхней губе у нее был шрам, обнажающий часть зубов подобно угрожающему оскалу готовой к поединку собаки.
   Хотя фигура у нее была и впрямь бесподобная.
   – Это Сью-Сью, – представил ее владелец бензоколонки таким тоном, словно заранее знал, что все мужчины от нее без ума.
   – А коробок спичечный ты сохранила, Сью-Сью? – спросил Свистун.
   – Откуда вам известно про коробок? – с явным изумлением спросила девушка.
   Мужчин ее замешательство позабавило. Даже Хок негромко рассмеялся.
   – Твой спичечный коробок прославился, – широко улыбаясь, пояснил Свистун. – О нем знают даже в Голливуде, штат Калифорния.
   – А вы из Голливуда?
   Сью-Сью теперь смотрела на него совершенно по-другому, да и вся ее повадка резко изменилась. На человека, прибывшего из волшебной страны, следовало произвести хорошее впечатление.
   Она потеребила пальчиком нижнюю губу, и Свистун без малейшего труда прочитал ее мысли. Это была все та же сказка про красотку из захолустья, которой только палец протяни, а она уж своего не упустит.
   – Я знаю, как умеют устраивать дела те, кто из Голливуда, – сказала девушка.
   – Если уж на то пошло, свои дела устраивают и те, кто из Ноксвилла, Нашвилла или Чаттануги, – уточнил Свистун. – Но ты, конечно, права. Все стремятся туда, где крутятся большие деньги. Или в Нью-Йорке, или на Западном побережье. Я могу оставить тебе свою визитную карточку. Как окажешься в наших краях, позвони, я уж чем-нибудь тебе постараюсь помочь.
   Услышанное явно не понравилось владельцу бензоколонки.
   – Не думаю, что Сью-Сью в ближайшее время куда-нибудь поедет.
   – А я про ближайшее время ничего и не сказал. Я сказал, как окажешься в наших краях. Когда я предлагаю одолжение или услугу, то временных ограничений не применяю.
   Сью-Сью понимала, что не стоит сердить мужчину, который наверняка доводился ей родственником или, может быть, даже мужем.
   – Ну, только губу-то не раскатывайте. Вряд ли я вам когда-нибудь позвоню.
   Однако улыбкой она дала ему понять, что благодарна за предложение и что ему не стоит удивляться, когда и если она все-таки позвонит.
   Но и владелец бензоколонки не был идиотом – какую-то часть ее посулов он уловил, однако решил, особенно с оглядкой на маячащего рядом таксиста, не придавать этому большого значения.
   – Значит, коробок по-прежнему у тебя? – поинтересовался Свистун.
   Она вновь поднесла палец к губам, а затем прошла в дом и закрыла за собой дверь.
   – А на вечеринках ты там, в Голливуде, бываешь? – спросил один из стариков.
   – О каких это ты вечеринках, отец?
   – О тех, где знаменитые актрисы разгуливают голыми, и всем дают, и у всех отсасывают.
   – Слыхивал я о таких вечеринках, – сказал Свистун. – Но это было давным-давно. А в последнее время ничего подобного не происходит.
   – Да нет, я спросил, ты на таких вечеринках хоть разок побывал?
   – Меня на них никогда не приглашали. Старик разочарованно отвернулся и выхаркнул в пыль табачную жвачку.
   Свистуну показалось, будто он попал на съемочную площадку и участвует в дубле с характерными актерами, которые отчаянно переигрывают.
   Дверь вновь открылась. К мужчинам вышла Сью-Сью, держа на ладони спичечный коробок, покрытый фольгой. Она вручила его Свистуну. Фольга за несколько лет истерлась, и корона с пропечатанными под нею словами "Королевский мотель" перестала казаться выпуклой. Как будто Сью-Сью только тем и занималась, что терла коробок большим пальцем.
   Свистун подумал о том, что некогда ослепительный коробок служил ей в детстве чем-то вроде талисмана.
   – Но я вам его не отдам, – сказала она.
   – А я на это и не рассчитывал. Но мне интересно было бы послушать, откуда он у тебя.
   – А что, сами не знаете? Я думаю, раз уж вам про него рассказали в Голливуде, то и про то, откуда он, тоже сказали.
   – Тебе его дал Янгер?
   – Верно. Старый Янгер.
   – Матт Янгер, – вступился владелец бензоколонки.
   – А ты не помнишь, как коробок попал к нему?
   – От кого-то из родственников, – сказала Сью-Сью.
   – А откуда ты знаешь, что это были родственники?
   – Ну, так ведь старик отдал им внука, верно? Сына самого Дюйма.
   – И ты знала об этом?
   – Да все кругом знали об этом, – сказал владелец бензоколонки. Он демонстративно огляделся по сторонам. – Тут что, полно народу? Раз кто-то узнал, значит, и все остальные тоже.
   Один из стариков, уставившись на владельца бензоколонки и на Сью-Сью, пояснил:
   – У нас тут нет секретов. Нам тут скрывать нечего.
   – Раз кто-то узнал, значит, и все остальные тоже, – повторил за владельцем бензоколонки другой старик.
   – Понятно. Раз человек отдает внука в чужие руки, значит, речь идет, разумеется, о родственниках, – сказал Свистун. – Но ведь наверняка вы этого знать не можете?
   Они переглянулись с таким видом, словно смысл его вопроса до них не дошел.
   Владелец бензоколонки пожал плечами.
   Сью-Сью улыбнулась, еще отчетливей подчеркнув свой несколько собачий оскал.
   – Их звали Босли.
   – Откуда ты знаешь?
   – Я слышала, как старый Янгер называл одного из них мистером Босли.
   – А в здешних местах живут люди по фамилии Босли?
   – Никогда не слышал, – сказал старик, ранее задавший вопрос о голливудских вечеринках.
   – Он был нездешний. Он был из графства Пикетт, – пояснила Сью-Сью.
   Когда все не без удивления посмотрели на нее, девица добавила:
   – Я видела за задним стеклом его машины карточку. На ней было написано: "Ярмарка графства Пикетт".
   – Но они могли же просто заехать на эту ярмарку.
   – Это наверняка, – согласилась Сью-Сью.
   – А что-нибудь еще вспомнить можешь? Марку машины? Может, номер машины? Что-нибудь в этом роде?
   – Вы, должно быть, шутите, – сказал владелец бензоколонки. – Прошло четыре года. Ей тогда было двенадцать. Чудо, что она запомнила то, о чем вам рассказала. Если она все это действительно запомнила.
   Сью-Сью презрительно посмотрела на него, но ничего не возразила. Потом вновь уставилась на Свистуна – и он услышал ее жалобу столь же отчетливо, как если бы она произнесла ее вслух: в двенадцать лет девочка в этом Богом забытом месте в состоянии запомнить любую мелочь, выбивающуюся из повседневного распорядка. Она запоминала имена всех, кто просто-напросто проезжал мимо, запоминала картинки и карточки на заднем стекле машины, она тщательно сохраняла серебряный спичечный коробок, потому что никаких других игрушек у нее не было.
   – Это был бежевый седан, – сказала она. – Женщина была толстой и частично парализованной.
   – Ну, а это-то ты откуда знаешь? – удивился владелец бензоколонки.
   – Пока вы с мужчиной и старым Янгером пили пиво, женщина спросила у меня, есть ли тут уборная, и я показала ей, где она может пописать. И она чуть не рухнула прямо на камни, потому что ноги у нее были в таких металлических обручах.
   Вид у Сью-Сью был сейчас ликующим.
   – А кто-нибудь рассказал про это Фэй Янгер? Мужчины насупились, а Сью-Сью отступила на шаг, словно отказываясь слушать то, что сейчас непременно скажут.
   – Фэй Янгер была проституткой, хоть в наших краях она своим промыслом и не занималась. А выходила на панель в Джонсон-сити. Подбросила своего ублюдка старому Матту и ударилась во все тяжкие. Муж томится в тюрьме, а ей наплевать. Приехала сюда пять лет назад и думает – ей ее сыночка подадут на блюдечке. Говно такое! И родне от нее никакой помощи. Обыкновенная городская проблядь. Не надо было Дюйму на ней жениться. Он-то наш парень, с холмов.
   Фэй, должно быть, ухитрилась оскорбить своим появлением все население Рысцы Собачьей. Старики нахмурились, девица угрюмо замолчала, владелец бензоколонки разорался вовсю.
   Сью-Сью, подавшись вперед, забрала у Свистуна коробок.
   – У Джона Боя тоже есть такой. Если вам нужно, попробуйте уговорить его отдать вам.

Глава шестнадцатая

   У Боско был выходной. И у Айзека Канаана тоже был выходной. Они бы могли отправиться в зоопарк или на один из океанских пляжей, могли бы покататься верхом в Гриффит-парке или просто-напросто погулять по сосновому бору. Могли бы завернуть в клуб для игры в поло или в один из ресторанов на Беверли-Хиллз.
   Но в любом из этих мест они чувствовали бы себя непривычно и неуютно, чувствовали бы себя пришельцами из одного мира в другой.
   Поэтому они уселись за столик в нише "У Милорда". Канаан был в летних брюках и в безрукавке, в туфлях из крокодиловой кожи, но тем не менее при галстуке, а на голове у него красовалась неизменная шляпа.
   Боско был в слаксах и в летней рубашке, один из рукавов которой был заколот булавкой.
   Оба они пили кофе. Оба читали газеты. У Боско была при себе и книга – "Игра в бисер" Германа Гессе.
   – Ну, и какого черта, – сказал Боско.
   – Про что это ты?
   – Про убийцу, которого сегодня досрочно освобождают.
   – Где ты это выискал?
   Боско показал ему соответствующую страницу, Канаан пробежал глазами обе колонки, увенчанные рисунком, на котором был изображен Дюйм Янгер.
   Затем детектив прочел заметку внимательней, шевеля при этом губами.
   – Ну и ну, – пробормотал он.
   – Ты ведь знавал этого ублюдка? Ты ведь был как-то связан с этим делом?
   – Я там работал. В венисском отделении полиции нравов. Работал, когда все это произошло. И мне пришлось основательно покопаться в этой истории.
   – Малые мира сего, – сказал Боско. – И мир малых сих. Ну, и как это выглядело?
   – Что именно?
   – То, до чего ты докопался?
   Скулы Канаана дрогнули, что для него служило признаком глубокого отвращения.
   – Здесь написано, что, согласно собранным доказательствам, Янгер был членом секты сатанистов, – заметил Боско.
   – Да, тела были осквернены.
   – Осквернены чем именно?
   – Тремя шестерками.
   – Понятно. – Закрыв глаза, Боско процитировал по памяти. – "Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть".
   – Как тебе это удается? – спросил Канаан. Если бы он был способен испытывать восхищение, то можно было бы сказать, что в его голосе прозвучало восхищение.
   – Удается что?
   – Помнить такое наизусть.
   – Я много читаю.
   – Я тоже читаю, но ничего не запоминаю наизусть.
   – Кое-что застревает в памяти, – скромно сказал Боско. – Ну, и что еще?
   Какое-то время Канаан пристально смотрел на Боско, словно бы прикидывая, хочется ему самому продолжать разговор на эту тему или нет. А может быть, он просто-напросто пытался все вспомнить. Но в отличие от Боско не закрывал при этом глаза. Наконец он достал из нагрудного кармана авторучку и взял из держателя одну из бумажных салфеток.
   – Было нечто вроде этого. – И, продолжая рассказ, он набросал на салфетке некую схему. – Согласно отчету коронера, на теле Карлз Пойнтер было семь или восемь – я уж точно не помню – рваных ран. На груди и на животе. Плюс число 666 и под ним – примерно такая вот звезда.
   Он указал на схему.
   – Пятиконечная, – заметил Боско.
   – Совершенно верно. Так ее и называют. А у второй женщины – ее звали Джанет Струм – было вырезано на груди нечто в этом роде.
   Он нарисовал нечто, похожее на пятиконечную звезду, только ее концы были соединены между собой черточками, так что все выглядело как пять переплетшихся букв.
   – В таком роде, – сказал Канаан.
   – Пентаграмма, – пояснил Боско. – Используется при предсказаниях судьбы и при заклинании духов.
   – Ну вот. – Канаан вновь принялся что-то рисовать. – У одной из них были отрублены по плечо обе руки и уложены между расставленных ног следующим образом. – На рисунке возникло нечто вроде алмаза. – Голова была отрублена. Следующая жертва – Джанет Струм – не была раздета догола: на ней оставались лифчик и трусики. На руках и в особенности на ладонях у нее оказалось около двадцати пяти резаных ран, свидетельствующих о том, что она отчаянно сопротивлялась. И две колотые раны в шею. На руке у нее был отрублен палец. Его нашли в четырех футах от самого тела. Ноги были отсечены на уровне колена. Левая нога была отсечена и выше – на уровне бедра, – однако не отделена от тела окончательно. Судя по всему, ей собирались отрубить и голову, но не довели это дело до конца.
   – Кто-то его спугнул.
   – Именно так это и выглядело.
   – Здесь речь идет о трех жертвах, – заметил Боско.
   – Третьей была официантка. Она оказалась в одежде. Или, вернее, в том, что от одежды осталось. Кто-то перерезал ей горло, однако ни малейших признаков того, чтобы ее тело хотели осквернить. Множественные порезы на руках и в особенности на ладонях. – Он развернул салфетку с рисунком так, чтобы Боско было лучше видно. – Вот как были разложены тела. Причем официантка, Глэдис Трейнор, оказалась последней.
   Он нарисовал трех бумажных кукол, словно бы взявшихся за руки и пляшущих под дуновением ветерка, однако руки, ноги и головы всех трех кукол были отделены от тел, причем конечности частично накладывались друг на друга.
   – Ты все время говоришь о резаных ранах, Айзек. Но почему только резаные?
   – Потому что орудие убийства не могло наносить колющих ран. Это был нож для резки линолеума, причем и лезвие, и рукоять оказались в засохшей крови. Знаешь ножи такого типа? Длиной примерно в пять дюймов, острие изогнуто в форме крючка. Именно нож в конце концов и изобличил Янгера Потому что это был его нож. И на пластмассовой рукоятке раскаленным гвоздем были выцарапаны инициалы «ДЯ». Дюйм Янгер. Он утверждал, что потерял этот нож, выполняя какой-то заказ, но так и не смог вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах. И ему, разумеется, никто не поверил.
   – Прошло пятнадцать лет. Как ты все это помнишь через пятнадцать лет?
   – Кое-что застревает в памяти, – сказал Канаан.

Глава семнадцатая

   Гранни Ауэрс от роду могло быть и сто лет. А уж за восемьдесят ей было наверняка. Годы, которые, согласно некоторым утверждениям, имеют у горцев особый счет, четко отпечатались на ее лице, да и тело оказалось им подвластно. И при всем при этом, на горной тропе она запросто оставит далеко позади любого горожанина, подумал Свистун. Заруби и выпотроши курицу на рассвете. Спеки каравай домашнего хлеба в полдень. Наруби дров после ланча. Вымой стены хижины и заготовь сорок квартовых банок домашних консервов, пока не стемнело. И прочитай главу из Библии на сон грядущий.
   Она раскурила трубку, не какую-нибудь там самоделку, а фирменную трубку, мундштук которой она, правда, успела прожевать едва ли не насквозь четырьмя оставшимися у нее зубами.
   Здесь, под деревом возле своей хижины, с головой, закутанной шалью, она почему-то напомнила Свистуну своей внешностью одного из второстепенных, но замечательно красивых американских писателей. Благородные лица попадаются в самых неожиданных местах.
   Когда Свистун с Хоком приехали к ее хижине, Гранни Ауэрс сидела в кресле у самого порога, покуривая трубку и греясь на солнышке. Они прошли половину пути по тропинке, ведущей к хижине, когда старуха, выставив костистый, похожий на птичий коготь, палец, ткнула им в Свистуна.
   – Только ты.
   Хок, ничуть не обидевшись, отошел в сторонку и присел на пенек.
   – А почему вы не хотите пустить сюда моего водителя? – удивился Свистун.
   – Человека из Джонсон-сити? Да ни за что на свете! Вы ведь наверняка прибыли сюда за помощью, и пусть вы сами, должно быть, готовы выболтать свои секреты всем и каждому, я-то не такова.
   – Вы не против, если я задам вам несколько вопросов?
   – Если у вас их больше трех, тогда лучше присаживайтесь. Загляните-ка за дверь. Сразу за нею еще одно кресло.
   Свистун вытащил из передней деревянный шезлонг, расставил его и уселся рядом с Гранни Ауэрс.
   – Вы дружили с Маттом Янгером и его сыном Дюймом, не правда ли?
   – Вот уж нет! Его по-настоящему звали Дэном. А человек не должен менять имя. Это обрекает его на дополнительные страдания.
   – Да. Пожалуй, это именно так и есть.
   – Мы были соседями, возможно, даже дальними родственниками, если это имеет хоть какое-нибудь значение.
   – Но не друзьями?
   – Друзья и соседи – две большие разницы. Я всегда недолюбливала Матта Янгера. Он был мерзавец каких поискать. И ему нравилось издеваться над теми, кто не мог дать ему сдачи. Он бил и Сару, и детей, всех до единого. А чаще всех бил Дэна, пока парень не вырос настолько, что сам однажды чуть не вытряс из отца душу.
   Вспомнив об этом, она рассмеялась: и в прошлом выпадали светлые минуты.
   – А жена Дэниэля Янгера вам понравилась?
   – Не могу сказать про нее ничего хорошего. Даже борзая выкармливает и вылизывает своих щенков, если она, конечно, не больная и не бешеная. Но, наверное, у нее были на то свои причины.
   – А как насчет ее сына? Вы ведь возились с маленьким Джоном?
   – Горемыкой, полным обиды и боли, он был с самого рождения. Он походил на сломанную, да так и не сросшуюся ногу. И это было написано у него на лице.
   – Написано что?
   – Его судьба. Я видела, что его самого убьют или же он станет убийцей. Отец передал ему свою кровь, а родная мать его бросила, а уж его дед, старый Матт Янгер, приложил к этому руку особо.
   – В каком смысле?
   – Он гордился своим сыном Дюймом. Гордился тем, что тот обосновался в большом городе. Гордился тем, что его имя попало в газеты.
   – Попало в газеты из-за того, что он убил трех женщин?
   – Была бы слава, а что это за слава, многим из нас совершенно все равно. Главное, чтобы человек выделился из общей массы.
   И Свистун мысленно согласился с ней. Он часто говорил себе, что, если бы Чарли Мэнсона вдруг выпустили на свободу, у тюремных ворот его поджидала бы толпа поклонников и поклонниц, жаждущих получить автограф.
   – Фотографию Дюйма Янгера пропечатали в воскресном приложении, – сказала Гранни Ауэрс. -Какой-то писатель сочинил про него целую книгу. С иллюстрациями. Откуда-то из Калифорнии Матту прислали экземпляр. А он выслал по указанному там адресу деньги и попросил прислать ему еще десяток. И один из экземпляров подарил внуку. Как самое настоящее сокровище. Он невероятно гордился этим.
   – Мальчик?
   – Да нет, я про старого Матта. Но мальчик тоже гордился. И повсюду таскал с собой эту книгу. Колдовал над ней так, словно это была Святая Библия.
   – Но если Матт Янгер гордился сыном, то и внуком он, наверное, тоже гордился?
   – Нет, этого не было. И он мальчика не любил. Иначе не продал бы его. А он же его продал.
   – А почему он его продал?
   – С мальчиком были сплошные неприятности, и Матт понимал, что он вот-вот удерет из дому. Так почему бы не заработать на этом немного табаку и виски?
   – А вы знаете, кто купил мальчика?
   – Это были чужаки.
   – Сью-Сью сказала, что, возможно, они были родственниками Янгеров.
   – Может, и так. Ничего не знаю.
   Бесплатная часть аудиенции завершилась, и Свистун понял это. Он полез в карман, достал бумажник, выудил оттуда двадцатку.
   – А мне рассказывали, что вы все про всех знаете, – заметил он.
   Ее глаза сверкнули. Она смотрела на двадцатку у него в руках. Он выудил из бумажника еще одну.
   – Думаете, все продается и покупается? И я в том числе? – поинтересовалась старуха.
   Он присовокупил к двум двадцаткам третью.
   – Думаю, можно купить себе немного душевного спокойствия, не причинив при этом никому ни малейшего вреда.
   И вновь лицо ее стало на удивление величавым. Мудрым, гордым и безмятежным.
   Он понимал, что она артачится, потому что может помучить незнакомца неизвестностью, тогда как, согласившись на сделку, извлекла бы из этого куда меньшее удовольствие.
   Он скатал шестьдесят долларов в трубочку, а бумажник с остальными деньгами убрал. И вставил трубочку в слегка подергивающуюся руку старухи.
   – Сью-Сью говорит, что она слышала, как мужчину называли мистером Босли.
   – Босли – это было имя, – ответила Гранни Ауэрс. – А фамилия у него была Тренчер. Босли Тренчер и его жена Кэт.
   – Вы их знали?
   – Практически нет, я вам уже говорила.
   – Ну, а это-то вам откуда известно?
   – Янгер однажды сказал мне об этом, когда кое-чего от меня добивался.
   – И вы уступили его просьбе в обмен на информацию, которая не могла вам пригодиться?
   Ухмыльнувшись, она разжала руку и показала ему его же собственные шестьдесят долларов.
   – Информация – как зерно или орехи. Ею можно запастись и хранить ее, пока не понадобится.
   Вот оно как, подумал Свистун, сидя возле жалкой лачуги на склоне холма в Аппалачах и разговаривая со старой женщиной, которая за всю свою жизнь ни разу не была нигде, кроме разве что в Джонсон-сити, да и не хотела никуда ехать, и которая тем не менее демонстрировала образ мыслей и стиль поведения многоопытного политика и хитрющего наркодельца.
   – Услуга за услугу? – поинтересовался он.
   – Мир на том и стоит, – согласилась старуха.
   – А вы случайно не знаете, где живут Босли Тренчер и его жена?
   – Чего не знаю, того не знаю.

Глава восемнадцатая

   Шарон Аллагэш никогда не танцевала в обнаженном виде, никогда не раздевалась – медленно, целеустремленно и сладострастно – на глазах у оравы мужчин или хотя бы у одного мужика, который не был бы ее любовником.
   Ей было прекрасно известно про Олененка в лакированных туфельках и с пробритым лобком, про двадцать проституток, обмакнутых в бассейн и умащенных благовониями, про лесбийские игрища, которые наверняка затеет с кем-то из них, а может, и с несколькими сразу Ева Шойрен, одна из главных городских развратниц. И она не имела ничего против того, чтобы Хобби еще разок напоследок вывалялся во всей этой грязи, прежде чем он угомонится окончательно.