Кемпбелл Роберт. Расчудесный Хуливуд

   У Котлеты дело до этого, как правило, не доходило. Он был хорошо сложен, и его улыбку никак нельзя было назвать профессиональной. Находятся педерасты, которым нравится иметь дело с мальчиками, выглядящими моложе своих лет, а вовсе не с такими верзилами, как Хоган, и Котлета, которому на вид было лет десять, если не девять, вполне их устраивал. Но находятся и другие – а тем подавай натуральных десятилеток, – поэтому спрос на Котлету хоть и был, но не слишком бойкий.
   Оставались бензоколонки и рестораны, куда можно было зайти выпить чашку кофе, а затем пропасть в клозете на полчаса, по-блядски подмываясь в раковине под струей горячей воды и не брезгуя тем, чтобы подставить голый зад любому случайному посетителю туалета.
   Котлета предпочитал работать в дневное время – сразу после того, как вставал. А встать он мог и в одиннадцать утра, и в два пополуночи, и в полдень.
   Но сейчас была полночь.
   Он пришел на бензоколонку и отправился в туалет, воспользовавшись ключом, который месяц назад подарил ему один из клиентов.
   Здесь в жестянке над раковиной имелось жидкое мыло. Котлета вымыл ноги и пах, воспользовался полотенцем, которое всегда держал при себе. Постирал носки и завернул их в сухой край полотенца: теперь, когда он днем выйдет на панель, все решат, что маленький мальчик в чистых носочках идет на пляж. Простиранные вчера и уже высохшие запасные носки он надел сейчас, затем обул кроссовки.
   Примерно раз в неделю, когда стояла хорошая погода, он, голосуя на дороге, отправлялся на пляж в Санта-Монику и стирал джинсы в морской воде, пользуясь специальным сортом мыла. Потом раскладывал их на песке, пока не просохнут, а сам сидел в шортах, которые могли бы сойти и за плавки, следя за тем, как парни играют во фрисби со своими собаками, а девицы натираются кремом для загара.
   Джинсы у него были первоклассными. Варенка. Всем они нравились.
   Выйдя из уборной, он перешел через дорогу и отправился в кондитерскую попить кофейку. Официантка хмуро посмотрела на него, и он решил, что она его сейчас выгонит. Но вместо этого она предложила ему бесплатно полакомиться вчерашним кексом. Так что старт выдался неплохим.
   За кофе он расплатился и даже оставил пятак на чай. Потом прошел уже в здешний туалет справить большую нужду: в кондитерской было чище, чем на бензоколонке.
   Сидя на толчке, он сосчитал имеющуюся наличность, которую держал в спичечном коробке, замаскировав сверху слоем спичек. Если кому-нибудь из быков вздумается его ограбить, ему не отломится ничего, кроме жалкой мелочи из карманов. В коробке же у него всегда лежала пятерка, а то и десятка. Не водись у него деньжат, он давно бы подох с голоду прямо на панели. Стоило ему не поесть, и у него кружилась голова, а затем начинало тошнить. Перед ним возникали пугающе реальные видения. Свой спичечный коробок он постоянно то открывал, то закрывал, и его яркая металлизированная расцветка уже практически стерлась.
   Теперь ему стало по-настоящему хорошо и уютно, и он отправился к Четырем Углам на перекрестке Голливудского и Виноградной походкой не столько потаскуна, сколько сутенера, – той самой, что он подсмотрел у чернокожих собратьев по промыслу.
   Хоган был уже тут как тут, расхаживая из стороны в сторону с упертыми в бока руками, в расстегнутой до пояса рубахе, его белокурые волосы были высоко зачесаны. Му и Мими стояли у подъездной дорожки. Му привалилась к Мими; судя по всему, она еще не совсем проснулась.
   – Приприветвет, Котлета, – сказал Хоган.
   – Что?
   – Додобрыйбрый вевечерчер, Котлета.
   – Я тебя не понимаю. Девочки захихикали.
   – Да что с тобой? Ты заболел или спятил?
   – Кокотлетлетата, – сказал Хоган. Мими и Му расхохотались. И когда Котлета яростно посмотрел на них, прикрыли рты ладошками, на которых были перчатки со срезанными пальчиками.
   – Мумудакдак, – сказал Хоган.
   – Сам говно, – ответил Котлета.
   Хоган перестал ухмыляться. Перестал кривляться. Девочки начали переминаться с ноги на ногу, тревожно переглядываясь. Хоган подошел к Котлете вплотную.
   – Отвали отсюда, – сказал Котлета.
   – Что это значит, отвали?
   – Отвали – значит, отвали.
   – Ты назвал меня говном? Я не ослышался? Ты назвал меня говном?
   Мими и Му окончательно переполошились. Сейчас Хоган изобьет Котлету, повалит наземь, оторвет ему яйца. Сперва им было весело, потом стало страшно, а сейчас уже не терпелось увидеть, как один из парней унизит другого. И униженным непременно окажется Котлета.
   – Я сказал, что ты ведешь себя как говно.
   – Нет, ты назвал меня говном. Верно, Мими? Этот шибздик назвал меня говном, я ведь не ослышался?
   – Он назвал тебя пердуном, – сказала девочка.
   – Я этого не говорил. Честное слово, не говорил!
   Котлета почувствовал комок в горле. Они его проверяют. Проверяют на вшивость. Проверяют на вшивость собственного главаря. Это ясно любому, кто хоть самую малость разбирается в людях.
   Меж тем уже собралась небольшая толпа.
   Когда нечего делать, то сойдет любое занятие.
   А когда не на что смотреть, сойдет и любое зрелище.
   Котлета понадеялся на то, что где-нибудь поблизости должен отыскаться полицейский. Какой-нибудь постовой или патрульный, готовый заступиться за мальчика, если его начнет избивать взрослый парень.
   – Час от часу не легче, – произнес меж тем Хоган. – Не знаю, долго ли еще я смогу терпеть подобные оскорбления.
   – Слушай, закончили, а, – нервно и несколько жалко улыбнувшись, сказал Котлета. – Я не в настроении. Да и время для шуток неподходящее.
   – Да и хер с ним, – радостно согласился Хоган, внезапно утратив малейший интерес к продолжению садистской забавы. Он резко развернулся на месте и обнял Котлету за шею. Обнял как бы дружески, но одновременно сдавил ему шею, давая понять, что, стоит ему захотеть, и он сделает с младшим товарищем все что угодно.
   – А где Диппер? – спросил Котлета.
   – Откуда мне знать, где он шляется, – отпуская его, ответил Хоган.
   Мими и Му уже вернулись на освещенный участок тротуара под фонарем. Они по-прежнему переминались с ноги на ногу, словно не могли устоять на месте ни секунды.
   – Вы не видели Диппера? – спросил у них Котлета.
   – А ты ему кем доводишься? Мамашей? – отозвалась Мими.
   И засмеялась, словно произнесла нечто чрезвычайно остроумное. Но никто, кроме нее, не рассмеялся. Разве что Му – но и та лишь нехотя хохотнула.
   – Не сомневаюсь, что он еще дома, – сказала Му.
   – Кому-нибудь хочется на пляж? – спросил Котлета.
   – Глубокой ночью, – произнесла Мими таким тоном, словно решила, что Котлета спятил.
   – Надо заработать на завтрак, – сказал Хоган.
   – Ну, это само собой разумеется.
   – Вот заработаю на зазавтрак, а потом зазаработаю еще кое на что, а потом и на пляпляж можно, – сказал Хоган.
   Мими и Му захохотали так, что едва не описались.
   Чтобы сойти с ума, людям нужна лишь самая малость, подумал Котлета.
   Хоган, обняв его за плечи, отправился с ним через дорогу. Словно парочка приятелей, решивших перекусить в кофейне. Девочки следом за ними не пошли.
   Вот что неприятно, когда ты такой плюгавый. Пусть тебя все считают главарем, но стоит кому-нибудь покрупнее обнять тебя за плечи и пойти с тобою, как люди думают, что тебя тащат силком.
   Свободной рукой Котлета пошарил в кармане, проверяя, хватит ли у него денег, чтобы поесть вдвоем. Ах ты дьявол! Придется залезать в коробок. Придется вытягивать из него десятку, и тогда все увидят, где он держит заначку. Он раскрыл коробок, не доставая его из кармана, и тайком вытащил из него десятку.
   – Что это ты завозился? – удивился Хоган. -В карманный бильярд играешь? Шары катаешь?
   И он рассмеялся. Котлета тоже рассмеялся, потому что иначе дело выглядело бы так, будто Хоган вновь над ним потешается.

Глава тринадцатая

   Утренний самолет прибыл в Атланту всего с сорокапятиминутным опозданием, оставив Свистуну девятнадцать минут на пересадку на рейс в Трайсити.
   Через час он вновь стоял на твердой земле, ощущая, как во всем его теле отзывается буквально каждая миля проделанных им перелетов. С учетом часовых поясов он ощущал себя на полпятого вечера, а ведь ему предстояла еще, возможно, получасовая поездка в Джонсон-сити.
   Аэродром в Трай-сити обслуживал Джонсон-сити и Кингспорт в штате Теннесси и Бристоль в штате Виргиния. Ни один из этих городов нельзя было назвать мегаполисом; автобусное сообщение, правда, наличествовало, но о множестве такси на стоянке говорить не приходилось.
   Свистун окинул взглядом три машины и сделал выбор в пользу наименее грязной.
   Водитель подремывал с погасшим окурком во рту, навалясь на баранку, и вид у него был такой, словно ему снится сладкий сон. Он был в том возрасте, когда уже знаешь множество первоклассных баек и тебе еще не надоело повторять их изо дня в день.
   На Свистуна уже готовились начать охоту двое других таксистов, когда он открыл пассажирскую дверцу и зашвырнул на заднее сиденье дорожную сумку.
   – В Джонсон-сити.
   Водитель встрепенулся, а Свистун, немного подумав, пересел на заднее сиденье. На пластиковой карточке, укрепленной на пульте, он прочел имя водителя.
   – Ты знаешь Королевский мотель, Док?
   – Красиво жить не запретишь, верно? И, кстати, меня зовут Хок, а не Док. Это мой сынишка повозился с карточкой и испортил ее.
   – Похоже, тебе не понравилась выбранная мною гостиница?
   – Там можно поселить собаку, если, конечно, ненавидишь собственную собаку.
   – Ну, я про нее ничего не знаю, кроме названия.
   – А название-то откуда?
   Глазки Хока посверкивали: в зеркале заднего вида он рассматривал Свистуна, его одежду, прическу, улыбку, и так далее.
   – Я увидел его на спичечном коробке.
   – Ах вот оно как!
   – А что, это смешно?
   – Было смешно, когда Милли и Вендель купили пять тысяч коробков у какого-то коммивояжера, едущего в Ноксвилл. Конечно, это все равно что говно медом мазать – ни краше, ни вкуснее не станет. Или выкрасить свинью белой краской и попытаться продать ее как кобылу.
   – И у них по-прежнему есть такие спички?
   – Нет, кончились. Когда пять тысяч коробков ушли, они выложили на стойку большой короб с хозяйственными спичками и объявили, что делают людям любезность. А было это… ах ты, господи… примерно год назад.
   – Надолго же у них хватило.
   Хок вновь не без интереса посмотрел на пассажира. Интересно, откуда этому чужаку известно, что пяти тысяч коробков хватило на три с половиной года?
   – А они их давали не всякому.
   – А Милли и Вендель все еще владеют мотелем?
   – Владеют они вдвоем, а дела ведет только Милли. Они развелись год назад, а насчет мотеля договориться не смогли. Ни тот, ни другая не захотели продавать свою долю. Вот Вендель и говорит: ладно, пусть Милли ведет дела и обжуливает меня, если уж ей так приспичило. Поселился на краю города и наведывается в мотель с бухты-барахты, чтобы застичь ее врасплох и поймать за руку на жульничестве.
   Несколько минут они проехали молча, а потом Хок спросил:
   – Вам не расхотелось в Королевский? Не стоит лишать Милли заработка, но, честно говоря, я знаю место и получше.
   – Наверняка знаешь, Хок, но мне хочется в Королевский.
   – У вас там, похоже, дела.
   – Строго говоря, да.
   – А чем вы занимаетесь?
   – Разыскиваю кое-кого, исчезнувшего отсюда четыре года назад.
   – Ну, этого добра у нас хватает.
   – Исчезновений?
   – Исчезновений. Побегов. Ну вот, приехали.
   Взглянув на мотель, Свистун увидел, что предостережения таксиста были исполнены глубокого смысла. Заведение было, мягко говоря, обшарпанным.
   – Подожди меня здесь, – сказал Свистун.
   – Счетчик работает, – ответил таксист.
   – Само собой.
   – Так что можете не спешить. Эй, послушайте, вы не против, если я зайду поздороваться с Милли?
   – Ничуть не против. По мне, так чем больше народу услышит мои вопросы, тем лучше.
   Хок прошел за Свистуном в стеклянную дверь, украшенную несколько скособоченной золотой короной. Стойка четыре фута на пять была изготовлена из трех рядов фанеры. Судя по всему, работу над ней бросили, не доведя до конца, – то там, то здесь виднелись щели и трещины. Украшенная рекламой пива «Хэмм», стойка была завалена туристическими брошюрами, расписывающими красоты Аппалачских гор. Имелось здесь и расписание рейсов из и на Трай-сити. Имелся колокольчик, которым можно было вызвать хозяйку, и, как и сказал Хок, большой короб хозяйственных спичек.
   Маленький цветной телевизор на верхней полке над дверью был включен, однако беззвучно. Любому, кто решил бы усесться в единственное здесь кресло, пришлось бы, глядя на экран, скособочиться и вытянуть шею. Телевизор был размещен так, чтобы его было удобно смотреть из-за стойки.
   На стенах (также из фанеры) было пятьдесят, а может, и сто рамочек с регистрационными карточками. Свистун, всматриваясь в карточки, припомнил имена двух губернаторов каких-то южных штатов, нескольких футболистов и игроков в бейсбол. Попались ему и знакомые имена кино– и телезвезд. Но в глубине души он усомнился в том, что Джек Николсон и Роберт де Ниро действительно останавливались в Королевском мотеле. Скорее всего, речь шла о полных тезках и однофамильцах, которым даже нравилось, что их карточки выставляют на всеобщее обозрение. Маленькая и несколько тошнотворная, но тем не менее слава.
   Дверь в задней стене была открыта, позволяя заглянуть в кабинет управляющего и в находящуюся за ним гостиную: весьма аляповатую и с непременной копией статуи, – нубийская девушка верхом на леопарде. Из глубины дома доносилась транслируемая по радио музыка кантри.
   Свистун потянулся к колокольчику. Звук оказался глухим. Он позвонил вторично.
   Из глубины помещения до него донеслись оханье и кряхтенье, а вслед за этим – шаркающие шаги. Достаточно скоро перед ним предстала женщина в бесформенном домашнем халате, какие нашивала тетушка Свистуна в годы, когда сам он был мальчиком.
   Ей было пятьдесят, может, и пятьдесят пять, но у нее оставалось достаточно кокетства, чтобы самую малость прихорошиться, завидев в дверях такого представительного мужчину, как Свистун. Она краем глаза посмотрела на Хока – и сразу стало ясно, что эти двое друг дружке не симпатизируют, хотя они вежливо улыбнулись, пофыркав, как парочка здоровающихся между собой кошек.
   Свистун подумал, что Милли злится на Хока из-за того, что он, мягко говоря, не рекомендует ее мотель приезжим, а Хок – из-за того, что она в любом случае отказывается платить ему комиссионные за такого рода услуги. Вот он и привез к ней клиента, чтобы показать, что он не такой крохобор и жадина, как она.
   – Номер? – спросила Милли.
   – Прошу вас. И самый лучший.
   – С видом на пруд, – хитро и язвительно сказал Хок.
   Милли развернула регистрационную этажерку лицевой стороной к Свистуну и протянула ему прикрепленную на цепочке шариковую авторучку.
   Он поставил фамилию и крутанул этажерку в обратную сторону.
   – Гари Купер? – удивилась она. – Что за совпадение. Вы были моим любимым актером… пока не умерли.
   – Я другой Гари Купер.
   Свистун улыбнулся ей во весь рот улыбкой кинозвезды.
   Покраснев, Милли сказала:
   – Ну да, я сама это понимаю. Неужели вы думаете, что я этого не понимаю. Но вам не кажется, что в этом что-то есть – быть тезкой и однофамильцем кинозвезды?
   – Мне нравилось бы это больше, приноси мне это столько же денег, сколько ему.
   – Что вы имеете в виду?
   – Все крупные чеки подписывал за него его агент.
   А сам Купер выписывал чеки не больше чем на сотню.
   – А чего это он так? – удивился Хок, которого эта байка заинтересовала не меньше, чем владелицу мотеля.
   – Да все дело в том, что люди, получив чек за собственноручной подписью Гари, сохраняли его в качестве сувенира и, соответственно, не предъявляли к оплате. Мне говорили, что он экономил на этом по пятнадцать штук в год.
   Милли покосилась на Свистуна голубым глазом и игриво улыбнулась.
   – Но вы ведь не собираетесь расплачиваться чеками, не так ли?
   – Только наличными, – ответил Свистун.
   – Ага, а я уж было засомневалась. Потому что, скажу вам без обиняков, я предъявляю к оплате любой чек – с именем Гари Купера так с именем Гари Купера.
   Свистун полез за бумажником. Там было почти пусто, но все же он выложил на стойку полсотни.
   – Шестнадцать пятьдесят за ночь, – пояснила Милли. – Сколько рассчитываете здесь пробыть?
   – Пока не управлюсь со своими делами.
   – Надеюсь, ничего противозаконного?
   – Если сделаю что-нибудь противозаконное, вам первой и расскажу.
   Мили покраснела, расценив это как ухаживание. Разговор явно доставлял ей огромное удовольствие.
   Хок искоса посматривал на своего недавнего пассажира, недоумевая, что вдруг понадобилось хорошо одетому жителю большого города от злосчастной старухи Милли.
   – Значит, пока я возьму за одну ночь, – сказала хозяйка.
   Свистун спрятал полсотни и достал двадцатку. Милли отсчитала сдачу и протянула ему ключ.
   – Последний кабинет направо. Холодильник и автомат с содовой прямо за углом.
   – Кстати, – поинтересовался Свистун, – а все эти знаменитости? Они действительно останавливались здесь или это тоже однофамильцы?
   Милли пренебрежительно отмахнулась.
   – Одно из хобби моего бывшего мужа. Мне это всегда казалось идиотизмом. Но ему нравилось возиться с регистрационными карточками. То и дело выискивал что-нибудь забавное.
   Она не лишенным величия жестом выпроводила Свистуна и Хока из своего офиса.
   Достав сумку Свистуна, таксист заметил:
   – Строго говоря, регистрационные карточки – едва ли не единственная вещь, которую старый Вендель взял себе при разделе имущества. У него вся комната этими карточками забита.
   – А чего ради он их хранит? Свистун перехватил у таксиста сумку.
   Хок, не желая отпускать, ухватил сумку за вторую ручку. Так они и пошли в «кабинет», то есть в хижину, отведенную Свистуну.
   – Он говорит, никогда ничего не знаешь. Вдруг кто-нибудь прославится, а глядь, его карточка у меня.
   – А мне говорили, что карточки здесь хранят только три месяца.
   – Неверно вам говорили. Это, должно быть, исходит от Милли. Если она хоть чем-нибудь может Досадить Венделю, она так и поступает.
   Они дошли до «кабинета», который наверняка, на взгляд Милли, придавал заведению нечто и впрямь королевское. Хок остановился на месте, предоставив Свистуну самому открыть дверь.
   Комната, обнаружил Свистун, была не так уж дурна. Дешево обставленная и безвкусно украшенная викторианскими картинками в косо повешенных рамках, но поприличнее многих номеров, в которых ему случалось ночевать.
   Пока Свистун обследовал ванную, Хок занес в комнату багаж и застыл на месте. Полузакрыв глаза и немного наклонив голову, он осматривался в помещении.
   – Интересно, почему тут заперто? Неужели Милли с Венделем думают, что кто-нибудь может на такое позариться? – спросил таксист.
   – Крадут, бывает, и не такое. Ну, что у нас на счетчике?
   – Восемнадцать сорок. Десять долларов стоит поездка из аэропорта.
   – Расценки как в Лос-Анджелесе, – заметил Свистун.
   – Каков спрос, такова и цена.
   – А что ты возьмешь с меня, если я найму тебя на целый день?
   – Сто долларов плюс бензин.
   Прежде чем произнести это, Хок не задумался ни на мгновенье.
   – На сотню согласен, а бензин – за твой счет.
   – А куда вы хотите ехать?
   – В холмы. Местечко называется Рысца Собачья. Тебе оно знакомо?
   – Не сказал бы. Конечно, я о нем слышал, потому что уж больно смешное названье и потому что там жил этот убийца, наделавший шуму в вашем городе. Да, точно, он как раз оттуда.
   – Поселки как люди – никогда не знаешь, чем он вдруг прославится.
   – Это вроде как с именами кинозвезд, – поинтересовался таксист.
   У него на лице было написано, что он не верит в то, что Свистуна и впрямь зовут Гари Купером.
   – Именно так, – сказал Свистун.
   – Какое-то время этот убийца жил у нас в Джонсон-сити. Я с ним был знаком. Его звали Янгером.
   – А ты с ним что, дружил?
   – Да какое там. Просто видел, как он пропускает кружку-другую пива. А вы здесь из-за Дюйма Янгера?
   – Из-за его ребенка.
   – Я не знал, что у него есть дети.
   – Сын был у деда в Рысце Собачьей еще четыре года назад.
   – И куда же он делся?
   – Это я и пытаюсь выяснить.
   – А сколько ему?
   – Сейчас пятнадцать. А тогда, соответственно, было одиннадцать.
   – Значит, вы детектив.
   – Как это ты догадался?
   – Да у меня глаз как ватерпас. Значит, родители наняли вас отыскать его?
   – Мать наняла.
   – Если одиннадцатилетний парнишка пустился в бега, видать, у него были на то серьезные причины. Не думаю, что у вас много шансов его найти.
   – Он, строго говоря, никуда не убегал. Его забрали.
   – Как это забрали?
   – Этого я не знаю.
   – Похищение с четырехлетней давностью. На что вы надеетесь?
   – Попытка не пытка.
   – Да уж, чего не сделаешь, чтобы подзаработать.
   – Значит, свозишь меня в Рысцу Собачью?
   – Только не на этой машине. Сорок миль до гор, потом еще сорок в гору.
   – Я смотрел по карте.
   – Удивительно, что на карте есть Рысца Собачья.
   – Труднопроходимая местность?
   – И местность, и люди там тоже суровые. Шуток не любят – понимаете о чем я?
   – Графство «Избавление», правда?
   – Что еще за избавление?
   – А ты не видел фильма «Избавление» с Бертом Рейнолдсом?
   – А, ну да, как же. – Таксист рассмеялся. – Только не сообразил, что дело происходит в Рысце Собачьей. Там полно сумасшедших и придурков, и я не сомневаюсь, что они всегда готовы вдуть любому – мужчине, женщине, мальчику или козе. А кое-кто готов подстрелить человека из-за пары башмаков – вот таких, как ваши. Хотя, конечно, со мной вы будете в безопасности.
   – А что ты сказал насчет машины?
   – Да просто решил, что ей не место на тамошних дорогах. Поедем на моем джипе. Жрет бензин, конечно, так что давайте все-таки договоримся на сотню плюс бензин, ладно?
   – Но тогда тебе придется принять чек.
   – Ладно. Только не вздумайте выписывать его на имя Гари Купера.

Глава четырнадцатая

   В кино, как правило, обставляют дело так, будто заключенных отпускают на свободу из тюрьмы с утра пораньше. Иногда исполнитель соответствующей роли несет под мышкой пакет или сверток, перетянутый бечевой. Случается, что в руках у него дешевый чемоданчик. Голова у бедолаги лысая, как коленка, а шапчонка – явно не по размеру.
   А из тюрьмы освобождают во второй половине дня. Иногда – ближе к вечеру. Снует начальство, заполняется множество бумаг, освобождаемого сперва ведут на завтрак, заставляют помыться и провести всю первую половину дня в арестантском режиме, и время тянется невыносимо медленно.
   Янгер коротал утро, рассматривая собранные за годы заключения сокровища. Кое-какие книги. Куколка, вырезанная язычком брючного ремня. Зверьки, вылепленные из хлебных шариков, а затем раскрашенные.
   Ему дали новое бритвенное лезвие, хотя дело происходило посередине недели, а новые лезвия выдают по субботам. Лезвие, побрившись, приходится сдавать, а на следующее утро ты его используешь по-новой. Как правило, возвращают твое личное, потому что тюремная администрация боится распространения кожных заболеваний. Всю неделю бреешься одним лезвием, а в субботу получаешь новое. Но сегодня, во вторник, он брился свежим лезвием. Тюремщик сказал:
   – Будем скучать по тебе, Янгер. Ты тут хорошо устроился.
   Янгер ничего не ответил. Он вообще промолчал все утро. И даже не пошел на завтрак. Никто не поинтересовался у него, почему. Все это и так знали. Есть ублюдки, втайне ненавидящие тебя, хотя ты, бывает, об этом и не догадываешься. И они непременно пристают к человеку, дожидающемуся освобождения. Затевают с ним драку. И если администрация в дурном настроении, тебя наказывают и о досрочном освобождении не может идти и речи. Случается это, конечно, не часто, однако случается. Может, все это просто россказни, но стоит ли рисковать?
   От стрижки он отказался, а тюремщик сказал:
   – Ну, как хочешь.
   Никакого напутствия произнесено не было. Начальник караула обделывал какие-то делишки в Сакраменто. Помощника начальника караула не смогли разыскать. Сержант охраны пожал Янгеру на прощание руку.
   – Ну, как ты, справишься?
   – Надеюсь.
   – А работу тебе подыскали?
   – Прямо в пятницу начну мыть машины.
   – А у тебя есть родственники, у которых можно поселиться?
   – Мои родственники в горах.
   – В Сьерре?
   – В Аппалачах.
   – И ты тоже туда собираешься?
   – Не сразу. Когда смогу.
   – И там у тебя семья?
   – Нет никого.
   – Но хоть жить-то тебе есть где?
   – Мне сняли комнату в гостинице.
   – Вот и прекрасно.
   – Надеюсь.
   – Но ты справишься?
   – Надеюсь, сержант.
   – Ладно, прощай.
   Он поехал на автобусе в сторону Лос-Анджелеса и всю дорогу проглядел в окно. Мир оказался так красив, что он с трудом переносил это.
   Он вышел на Центральной Парковой в новом костюме, в кроссовках-"адидасах", с запасными джинсами, парой сорочек, сменой нижнего белья и наличностью в сумме восьмидесяти долларов.