Кемпбелл Роберт. Расчудесный Хуливуд

   – Погоди! Я этого не говорил. Мы с Шарон обсудили все это после того, как я сделал ей предложение. Верность в условия нашего контракта не входит.
   – Что ж, тем лучше для нее, если она это всерьез, – криво усмехнувшись, сказала Ева. – Ледяная Дева хочет внести свою лепту во всеобщие беды. Может быть, в ближайшее время и у нас с нею что-нибудь получится…
   – Мне бы этого не хотелось, – быстро вставил Хобби.
   – … как бывало раньше.
   – Какого черта ты несешь?
   – Поразмысли над этим.
   И Ева вновь таинственно улыбнулась.
   Хобби уже давным-давно разгадал секрет той власти над людьми, которою обладала Ева. Она выпрядала паутину выдумок, обещаний, намеков и оговорок – все это было беспочвенно, маловероятно, а порой и просто неслыханно. Люди сходили с ума, пытаясь отыскать крупицы истины в ее таинственных откровениях, – и они терпели ее, общались с нею, порою даже обожали ее в надежде на то, что она когда-нибудь снабдит их полновесными доказательствами и уликами. Доказательствами и уликами, которых на самом деле, скорее всего, просто не было. Но все это оказывало на людей магическое воздействие. Любопытство способно погубить кого угодно.
   Но любопытство со всею неизбежностью влечет за собой и кое-что другое. Пьянство, дебоши, наркотики, идиотские церемониалы, из чисто фантастических мало-помалу становящиеся сугубо реальными.
   – Уж не хочешь ли ты сказать, будто вы с Шарон уже успели разок-другой побаловаться?
   Она отставила стакан, покачала головой, сняла шляпку.
   – Нет-нет. Ни разу.
   Внезапно всегдашняя уклончивость ей надоела.
   – Это правда? Ты действительно говоришь мне правду?
   – Правда.
   – Почему это ты впервые за все годы нашего знакомства решила сказать мне правду?
   Она поднялась с места, подошла к огню. Размотала шарф, сняла его.
   – Я чувствую, что над нами нависла опасность.
   – Что еще за чушь? – спросил он, но без особой уверенности.
   – Ты газеты читаешь? Смотрел по ящику шестичасовой вечерний выпуск? Ты вообще-то следишь за происходящим в мире – или тебе дела нет ни до чего, кроме того говна, которое ты сейчас снимаешь?
   – Я читаю газеты. И телевизор тоже смотрю. – Тогда тебе известно, что Янгера выпустили.
   – Ну и что? Он тогда ни хера не понял и сейчас не поймет.
   – У него было пятнадцать лет на то, чтобы поразмыслить над случившимся.
   – Но с какой стати он вообще задумался бы?
   – Потому что ты посетил его в тюрьме. И постарался выдать себя за его друга.
   – Мне надо было выяснить, не догадывается ли он о чем-нибудь.
   Она отвернулась от огня и посмотрела на Хобби.
   – Ни за что тебе не следует браться в одиночку.
   – Но это ты втравила его во всю эту историю.
   – А зарезать козленка пригласил его на пляж ты.
   – Ради Бога, не надо ничего бояться. Все кончено.
   И он осушил фужер.
   Вздохнув, она внезапно показалась усталой и старой.
   – Хочешь прямо сейчас получить от меня подарок?
   – Господи, – выдохнул он, не расслышав ни слова. – Как ты меня напугала.
   Она окончательно распахнула пальто. На ней ничего не было, кроме сапог по середину бедра. Ее кожа, оттененная черным пальто, казалась голубовато-белой. Ее лоно выглядело бледным и тонким, словно оно истрепалось от чрезмерного использования.
   До сих пор он не понимал, насколько она сухопара, насколько нескладна, насколько некрасива. Ей всегда удавалось скрывать свои изъяны. Это было составной частью ее волшебства, составной частью ее умения манипулировать реальностью, превращая ее в ослепительную иллюзию. До сих пор он не понимал, сколько ей на самом деле лет. А теперь понял, что она уже практически старуха. И в его глазах она увидела то, что он это понял.
   – Лучше бы тебе запахнуться, пока не простудилась, – сказал Хобби. – Отправляйся-ка ты домой и ложись спать.
   Она словно бы не поверила собственным ушам.
   – Мне кажется, тебе пора.
   Она подошла к нему в расстегнутом пальто, по-прежнему не пряча от него свою наготу.
   – Из бездны вырвался дьявол, – сказала она.
   – Я не хочу больше ничего слушать про дьяволов.
   – Тут уж ты бессилен. – Она опустилась на колени и положила руку ему на бедро. Раздвинула ему ноги. – Я ведь тебе сказала, что держу твою поганую душу вот так!

Глава двадцать четвертая

   Котлета, свесив голову, сидел на крыше и внушал себе, будто чует запах океана, хотя до океана на самом деле было много миль. Может быть, завтра он голоснет на дороге в Санта-Монику. Предварительно украв из какой-нибудь лавчонки пару плавок.
   И вдруг его одолел страшный голод. Заехал в живот ударом кулака – и слабость сразу же разлилась по всему телу. На него обрушились запахи мяса и рыбы, жареной картошки и бананов – с такой остротой, словно все это выложили перед ним на стол. И сразу же в голове у него зазвучали голоса. Один из них (и он знал это) был отцовским. Отец велел ему положить себе побольше жаркого, побольше бобов, побольше зелени и картошки.
   Закрыв глаза, он представил себе отца. Он узнал бы его с первого взгляда. Он узнал бы его даже с первого слова, хотя на самом деле ни разу в жизни не слышал его голоса.
   – У тебя есть мелочь? – спросили у него, отвлекая его от воображаемого пиршества.
   Слабость уже прошла, однако голод остался. Он открыл один глаз и искоса посмотрел на Хогана, воздвигшегося над ним. Хоган стоял босой, в джинсах и в расстегнутой рубахе, его белокурые волосы казались просто белыми, а кожа была цвета хлеба с маслом.
   – У меня нет денег. Ни гроша.
   – А хочешь раздобыть?
   – Не хочу возиться с каким-нибудь педиком. И вообще, это становится слишком опасно.
   – В каком смысле опасно?
   – Можно подцепить какую-нибудь заразу. Заболеешь, а чего доброго и умрешь.
   – Это если будешь путаться с ниггером или с наркоманом.
   – Достаточно и того, что он лидер. И хочет оттянуть тебя в жопу. О Господи, какой ты дурак.
   – Так, может, спиздим у кого-нибудь из квартиры телик? Или вытащим из кармана бумажник?
   Котлета закрыл глаз и вновь погрузился в свои мечтания.
   Хоган пнул его.
   – Да ты никак спишь?
   – Отвали. Я думаю.
   – О чем ты думаешь? – удивился Хоган, подсаживаясь на не обвалившийся участок парапета.
   Думаю, что, может, мне стоит свалить куда-нибудь из этого города.
   – Свалить из города? Ладно. Как насчет того, чтобы перебраться в Сан-Франциско? Там наверняка найдется, чем заняться. Как насчет Нью-Йорка? Или Майами? В Майами лучше всего. Там красиво и тепло.
   – А как насчет того, чтобы ты пошел, куда тебе хочется, и я тоже пойду, куда мне хочется?
   Хоган ничуть не обиделся.
   – А куда тебе хочется?
   – В какой-нибудь городок вроде того, в котором я вырос.
   – Опять баки заливаешь?
   – Ну, а это-то ты, говно, про что?
   – Не хочу, чтобы ты мне баки заливал. Я просто спросил. Я ведь и сам порою баки заливаю.
   – Ладно… – Котлета обрадовался тому, что Хоган никак не отреагировал на невольно вырвавшееся у него «говно». Это означает, что верзила начал уважать его. Иначе он накинулся бы на Котлету, а может, и отделал как следует. Но тут он подумал о том, что Хоган накидывается на него только на людях. Особенно – в присутствии девочек. Возможно, они смогли бы и подружиться, поговорив с глазу на глаз.
   – Ты не видел Сисси? – спросил Котлета.
   – Понятия не имею, где она.
   – А что Мими и Му?
   – Да на хер их обеих. Я им не мамаша. Хочешь быть им мамашей – валяй, только меня в это не впутывай.
   Значит, даже поговорив, им все равно не подружиться, подумал Котлета. Он достал сигарету из пачки, лежащей в нагрудном кармане, достал спички из бокового кармана джинсов. Закурил, сделал глубокую затяжку, подчеркнуто не предложил ни сигарету, ни затяжку Хогану. Спрятал коробок вместе с сигаретами в нагрудный карман. Уселся поудобней, достал из заднего карману книгу в мягкой обложке. Книга была зачитана и уже начала рассыпаться. Он демонстративно отыскал место, на котором отвлекся от чтения, подался вперед, целиком и полностью переключился на книгу, делая вид, будто и при таком слабом свете может читать.
   Ему хотелось, чтобы Хоган отвалил от него. Тогда он спустится с крыши, пойдет к Макдональдсу и набьет себе живот – попытается набить себе живот – гамбургерами и жареной картошкой.
   – Ну, а сейчас ты чего из себя корчишь? – спросил Хоган.
   – Что значит чего из себя корчу?
   – Таращишься в книгу. И вечно раскрываешь ее на одной и той же странице.
   – Я читаю. Вот я что из себя корчу.
   – Ну, и когда же ты прочтешь эту книгу? – А поскольку Котлета ничего не ответил, Хоган добавил: – А картинки там есть?
   – Там есть фотографии на центральной вклейке, но это не комикс.
   – Ну, так почитай мне из нее.
   – Послушай, ты когда-нибудь видел, чтобы один человек читал вслух другому? Ну если так и бывает, то тот, которому читают, сидит тихо и не делает никаких замечаний.
   Какое-то время они помолчали. И в этом молчании не чувствовалось взаимной симпатии. Друзья так не молчат. А вот двое совершенно незнакомых людей, случайно оказавшихся соседями в купе поезда или в ряду кресел в самолете, – да, вот это было похоже.
   – Ты когда-нибудь ей вставлял? – в конце концов спросил Котлета в попытке вновь настроиться на дружеский лад.
   – Что такое?
   Вопрос Котлеты прозвучал так неожиданно, что Хоган даже поначалу оробел.
   – Я спросил, вставлял ли ты когда-нибудь Мими?
   – Ага, мне так и послышалось.
   – Что ж ты тогда подскочил на месте?
   – Ты меня отвлек. Я думал.
   – Ну, так вставлял или нет?
   – Разок-другой вставил.
   – А как насчет Му?
   – Ясное дело. Ей тоже. Разве это трудно? Или ты их не трахаешь?
   – Мне это не нравится. Я мог бы, но мне не нравится.
   – Как это?
   – Сам не знаю.
   И вновь наступила томительная тишина. Потом Хоган спросил:
   – А в тюрьме ты сидел?
   – Какого хрена ты об этом спрашиваешь?
   – А что тут такого? Я задал тебе вопрос. А в тюрьме ты сидел? Что в этом такого страшного?
   – А сам-то ты сидел?
   – Ясное дело! Сколько раз.
   – Значит, и я сидел.
   – Где?
   – В Литтл-Роке.
   – Когда?
   – Пару лет назад.
   – За что?
   – Да ты что, думаешь, я помню? За что-то. В магазине меня поймали. Или возле машины. Что-нибудь такое. Судить меня должны были через неделю, самое позднее, через десять дней. А продержали двадцать восемь. Судья подхватил простуду. Что-то в этом роде.
   – И никто не освободил тебя под залог?
   – А кому бы это пришло в голову? У меня никого такого нет. Однажды меня навестил сотрудник Социальной службы. Я чуть ли не на коленях просил, чтобы он добился моего освобождения. Для начала я сказал ему, что, по-вашему, мне делать среди всех этих мужиков? Там сидели мужики по пятьдесят, по шестьдесят, может, и по семьдесят. И многие из них были ни в чем не виноваты, точь-в-точь как я. И место им было не в тюрьме, а в больнице. Самые настоящие психи, ты понимаешь, о чем я?
   – Полегче, – сказал Хоган. – Смотри не надорвись.
   – Я хочу сказать, они называли меня красавчиком и сыночком и гладили по жопе при каждом удобном случае. Я рассказал обо всем сотруднику Социальной службы и попросил перевести меня куда-нибудь, где я буду сидеть со сверстниками, а не с такими стариками. Мне ведь было всего двенадцать, ну, может, тринадцать.
   И настоящие педерасты там были тоже. Полным-полно. Трахались всю ночь, отсасывали друг у дружки, перешептывались. Один подкрался ко мне со своей штуковиной в руке. Сам карлик, а штуковина здоровенная. Прямо как у коня. Я сказал сотруднику, что меня туда нарочно упрятали, потому что у тех мужиков не было баб, а тут откуда ни возьмись мальчонка с мягкой попкой. Мне все время приходилось отваживать их. Однажды ко мне начал приставать даже охранник – и я сказал об этом сотруднику Социальной службы.
   – И он что-нибудь сделал?
   – Ушел и пропал навеки. Я его только раз в жизни и видел.
   – Ну, и что произошло потом?
   – А что, по-твоему, могло произойти? Спать-то мне надо, верно? Не могу же я отваживать их круглые сутки? Двадцать восемь дней я провел в этой злоебучей тюрьме и только потом меня выпустили с испытательным сроком.
   – Блядство какое, – сказал Хоган. – А впрочем, ну и что? Ты ведь защищался, верно? Держу пари, они тебя даже баловали. А потом, худо-бедно, ты вышел оттуда живым.
   – Поэтому ты и подставляешь зад каждому? – спросил Котлета. – Чтобы выйти отсюда живым?
   Хоган пристально посмотрел на него.
   – А что такого, есть-то мне надо? И потом, я соглашаюсь далеко не на все. Зря ты так думаешь.
   Котлета снова раскрыл книгу.
   – Как только можно вечно читать одно и то же, – возмутился Хоган.
   – А с чего ты взял, что я читаю одно и то же?
   – С тех самых пор, как мы с тобой познакомились, ты одну эту книгу и читаешь.
   – Сам не знаешь, что за чушь плетешь! Хоган схватился за книгу, однако Котлета не выпустил ее из рук. Хоган вскочил на ноги и потянул на себя книгу.
   – Не трогай, сукин сын!
   Котлета тоже попытался встать на ноги.
   – Отпусти книгу, или порвется, – предостерег Хоган.
   Котлета отпустил книгу, на глаза ему навернулись слезы ярости. Хоган, отвернувшись от него, принялся рассматривать фотографии на центральной вклейке.
   – Отдай! Отдай!
   По щекам у Котлеты побежали слезы.
   – Боже ты мой, и такая херня тебя интересует?
   Ты заболел или как? Фотографии голых баб, изрезанных на куски! У одной и головы нет! Ну и ну! – В голосе Хогана слышалось отвращение, однако он по-прежнему пролистывал иллюстрации. – А это тот мудак, который все это вытворил? Ну и страшилище!
   Котлета, издав еще один вопль, бросился на Хогана. Верзила никак не ожидал такого нападения со стороны того, кто был и меньше, и мельче; он потерял равновесие и упал. Напрягшись, он попытался стряхнуть с себя Котлету, но не тут-то было: тот отчаянно царапался и кусался. Наконец, вслед за Котлетой, заорал и Хоган. Со стороны могло показаться, будто кипит шумная схватка, в которой принимают участие не меньше полудюжины человек. Меж тем это всего лишь возились двое подростков.
   Хогану удалось, извернувшись, стряхнуть с себя Котлету. Он было засмеялся, но у него ничего не вышло. Внезапно он осознал, что драка идет не на жизнь, а на смерть.
   Он вновь и вновь отпихивал от себя Котлету, а тот вновь и вновь нападал на него, пена выступила и запузырилась у него на губах подобно морскому прибою, в глазах горел безумный огонь.
   О Господи, подумал Хоган, у Котлеты точно такие же глаза, как у того убийцы из книжки.
   Он нанес удар ногой, который пришелся Котлете в солнечное сплетение. У того перехватило дух. Скорчившись, он покатился по узенькой дорожке возле самого края крыши.
   Хоган кое-как поднялся на ноги. Подошел туда, где упала, окончательно развалившись при этом, книга. Вырванные и просто-напросто рассыпавшиеся страницы разметало ветром по всей крыше. Он принялся подбирать их – все, которые попались ему на глаза, – а подняв, вкладывал под мягкую обложку. При этом он старался соблюдать нумерацию страниц.
   Котлета лежал на боку, скрючившись и держась обеими руками за живот. Он плакал.
   Хоган подсел к нему.
   – Погляди, вот твоя книга. Ради Бога, откуда мне было знать, что эта поганая книга так дорога тебе? Что ты полезешь из-за нее в драку? Ну, возьми же ее.
   – Пошел на хер.
   – Заткнись, или я опять тебя уделаю. Перекатившись на другой бок, Котлета увидел на лбу у Хогана здоровенную ссадину. Хоган, нагнувшись к Котлете, положил книгу ему на грудь.
   – Говна пирога, – презрительно сказал Хоган и пошел прочь.
   Ему было слышно, как Котлета поднялся на ноги. Слышно, как тот бросился бегом. Когда Хоган в конце концов решил обернуться и посмотреть, что там происходит, было уже слишком поздно. Котлета ударил его ребрами обеих ладной прямо по загривку. Хоган успел ухватиться за рубаху Котлеты, за карман. Но карман оторвался. Хоган спиной повалился на трухлявые перила. Они не выдержали. На мгновение он завис в воздухе, а затем спиной вперед полетел вниз и упал на землю, замусоренную металлическим и прочим хламом.
   Котлета опустился на четвереньки и, перегнувшись через край крыши, посмотрел на происшедшее. Хоган лежал не шевелясь, его тело было неуклюже распластано. У Котлеты отчаянно заболела шея, потом боль проникла в мозг. Ему показалось, будто из носа и ушей у него хлынула кровь. Перед глазами возник туман – скорее даже не туман, а плотная черная бархатная завеса. Он отполз от края, испугавшись того, что свалится с крыши и сам.
   Он спустился по лестнице. Его вновь разбирал чудовищный голод.

Глава двадцать пятая

   За шесть часов он доехал до Джонсон-сити, и еще полчаса заняла поездка в аэропорт.
   Всю дорогу Свистун продремал и проснулся, лишь когда они подрулили к самому залу вылета.
   – Может, вам в мотель? – спросил Хок, увидев, что Свистун сидит не шевелясь и только озирается, как обычно поступают люди, когда им случается проснуться в неожиданном для себя месте.
   – А где мы?
   – В аэропорту. Но, может, вам лучше в мотель?
   – Я что-то совершенно обалдел.
   – Ну, я у вас спрашивал об этом два раза. Сначала на заправке и во второй раз – когда я остановился попить кофе.
   – Но я ничего не слышал.
   – Да, я понял. Ладно, проехали. Так что же, в мотель?
   – А сколько времени займет перелет в Атланту?
   – Дайте прикинуть. Три часа, может, и все четыре. Расписание все время меняется.
   Хок развернулся на подъездной дорожке и подъехал к самому залу вылета.
   – Пойдите помойтесь. А я вас подожду.
   Свистун вышел из машины, немного поразмыслил, а затем побарабанил по стеклу со стороны пассажирского сиденья.
   Хок, перегнувшись, открыл окошко.
   – А с чего ты взял, что я не смоюсь, так и не расплатившись с тобой?
   – У меня ваш багаж.
   – Этот чемодан со всем своим содержимым стоит сущие гроши. Пройду сквозь заднюю дверь, возьму другое такси, да и поеду куда угодно.
   – Видите там полицейского? – спросил Хок.
   Повернувшись в указанном направлении, Свистун обнаружил, что дежурный полицейский смотрит в их сторону. Хок помахал ему рукой, и тот отсалютовал в ответ.
   – Я уже предупредил Кулиджа, чтобы он присмотрел за вами.
   Свистун ухмыльнулся.
   – Шутишь?
   Хок ухмыльнулся в ответ.
   – Все равно не узнаете, пока не соберетесь от меня смыться.
   Свистун покачал головой, обрадовавшись тому, что Хок такой башковитый парень, и отправился по малой нужде.
   Вернувшись к машине, он сказал:
   – В мотель заезжать не будем. Поспать мне там все равно не удастся. Ну, что там у тебя за дурные новости?
   Хок передал ему клочок бумаги, на котором заранее вывел общую сумму. – Это по-честному?
   Свистун порылся в бумажнике.
   – По-честному. Но у меня нет таких денег. Чек примешь?
   – На часть суммы. Но не на всю. Свистун отдал ему всю свою наличность.
   – Только одолжи мне, пожалуйста, двадцатку, чтобы я смог доехать на автобусе из голливудского аэропорта в Голливуд.
   Хок отдал ему двадцатку. Свистун выписал ему чек на двадцать долларов.
   – Надеюсь, он не подписан именем Гэри Купера, – сказал таксист.
   Свистун отдал чек, и Хок пристально вчитался в него.
   – Это ваше настоящее имя?
   – Настоящее.
   Свистун забрал вещи с заднего сиденья, затем через открытое окошко попрощался с Хоком за руку.
   – Хорошо с тобой работалось, Хок. Может быть, я сюда еще приеду. И тогда мы с тобой поохотимся или порыбачим.
   – А вы когда-нибудь охотились? Или рыбачили?
   – Нет. По-моему, нет.
   – Тогда не давайте обещаний, которых вы не сдержите, и не тешьте себя мечтами, которые все равно останутся тщетными.
   Свистун ухмыльнулся, покачал головой, пошел прочь, помахал рукою, не оборачиваясь, и подумал о том, что доморощенных философов вроде Боско можно встретить практически повсюду.
   В здании аэропорта он поставил чемодан на пол, а сам уселся в пластиковое кресло. Попытался закрыть глаза, но, как выяснилось, он уже выспался. Взял местную газету и принялся читать о строительных работах и о расценках на сельскохозяйственную продукцию.
   В аэропорту было совсем мало народу. Однако по мере того, как утро вступало в свои права, люди все прибывали и прибывали.
   В зал вошли мужчина и женщина с пятью детьми. На мужчине был комбинезон, куртку он держал переброшенной через руку. Женщина, худощавая и стройная, пожалуй, лет на десять моложе его; кожа у нее на щеках и на руках казалась тугой и гладкой, как яблоко. Неплохая фигура, если допустить, что этих детишек произвела на свет именно она. Но она уже чуть сутулилась и мышцы живота были слабыми, а это означало, что пройдет еще совсем немного времени – и она непременно превратится в старую клячу.
   Мальчик и девочка были постарше остальных детей – на вид им было лет по двенадцать-тринадцать, тогда как трое других – сплошь девочки – казались погодками четырех, пяти и шести лет. Шестилетний перерыв между старшей двойкой и младшей тройкой.
   Они сели в ряд кресел прямо напротив Свистуна. Первые несколько мгновений все пятеро детей сидели тихо, как мыши, под охраной отца с одной стороны и матери с другой. Родители казались овчарками, стерегущими стадо. Дети мрачно и без особого интереса глазели на Свистуна.
   Теперь Свистун видел, что женщина является матерью всех пятерых. У всех был ее несколько заостренный носик, ее бледно-голубые глаза. Двое старших были темноволосы, а младшая троица белокура. Теперь, когда все семейство уселось прямо перед Свистуном, ему стало ясно, что старшие дети от первого брака, а младшие – от нынешнего.
   Дополнительным подтверждением этому могло послужить и то, в каком порядке они все расселись. Младшие – жались к папочке. Одна из малышек отчаянно теребила его за рукав. Другая – самая маленькая – какое-то время спустя забралась к нему на колени и принялась нашептывать ему что-то на ухо. Он был воплощенные любовь и терпение.
   Двое старших уселись рядом с матерью. Девочка скромно огладила юбку на коленях. Мальчик сидел нахохлившись, как и положено тинейджеру.
   Отец в конце концов уступил просьбам младшенькой и полез в карман. Достал два доллара и вручил их старшей девочке.
   – Купи детям коки, Филлис, и себе тоже, если хочешь.
   – Она по пятьдесят центов бутылка.
   – У Билли собственные карманные деньги. Мать явно расстроилась и даже что-то такое пробормотала, но Билли не произнес ни слова. Лишь смерил отчима презрительным взглядом.
   Филлис взяла на руки самую младшую, наклонилась к другой и забормотала:
   – Ширли, пойдешь рядом со мной, поняла? Я не собираюсь гоняться за тобой по всему залу.
   Она явно решила поиграть в дочки-матери.
   Мать меж тем полезла в кошелек, и ее муж напрягся. Мальчик затаил дыхание. Какое-то время казалось, будто она даст сыну деньги на коку, в которых отказал ему отчим. Какое-то время казалось, будто она раз и навсегда порвет с мужчиной, который женился на ней, невзирая на то, что у нее уже было двое детей, да так и не сумел наладить нормальные взаимоотношения с пасынком.
   Но она, передумав, убрала кошелек. Мальчик горько усмехнулся, встал и отправился к стеклянной стене, из-за которой ему стали видны самолеты на взлетно-посадочной полосе. Женщина тоже поднялась с места и отправилась в туалет.
   Мужчина встретился взглядом со Свистуном и решил не отводить глаз. Свистуну было ясно, что вся эта ситуация смущает и огорчает многодетного отца. Но как прикажешь воспитывать мальчика, который не доводится тебе родным сыном?
   – Сын моей жены от первого брака, – сказал мужчина, словно Свистун обратился к нему с вопросом. – Осиротел, когда еще был совсем маленьким. Нелегко ему пришлось.
   Нелегко пришлось и мне, пока я не примирился с его существованием.
   Этого мужчина не сказал, но было ясно, что он имеет в виду именно это.
   Свистун подумал о мальчике, которого он пытался разыскать. Интересно, как все сложится, если они с Фэй возобновят отношения и начнут все сначала, а с ними при этом окажется мальчик и его надо будет растить и воспитывать, хотя он и не будет Свистуну родным сыном.
   – Дети в таком возрасте бывают очень трудными, – сказал Свистун.
   Мужчина кивнул, словно они с незнакомцем только что уладили какое-то недоразумение.

Глава двадцать шестая

   Вечеринка по случаю окончания съемок представляет собой голливудский ритуал.
   При запуске каждой картины собирается целая орава самого разношерстного люда: одни хорошо знакомы между собой, другим доводилось поучаствовать в совместных съемках разок-другой, третьи знать друг друга не знают… И все они сходятся воедино на тридцать, на шестьдесят, а то и (по обстоятельствам) на девяносто дней, вынужденные работать в экстремальных условиях по десять, по двенадцать, по четырнадцать часов ежесуточно. Они превращаются в большую семью, вынужденно живущую в одной тесной каморке, у них не остается друг от друга никаких секретов.
   Поначалу все это обставлялось весьма церемонно. В местном ресторане устраивались званые ужины, звезды экрана вручали подарки и сувениры техническому персоналу; технический персонал устраивал складчину, чтобы подарить звездам и режиссеру что-нибудь ценное. Одним словом, все изображали из себя одно счастливое семейство.
   Потом дело пошло попроще, особенно – применительно к фильмам категории «б». Банкет устраивали прямо на съемочной площадке, любые более или менее гладкие поверхности застилали бумажными скатертями, буфет с горячими закусками заказывали из ресторана, а такелажники то и дело отправлялись в ближайший магазин за очередными порциями спиртного.