Кемпбелл Роберт. Расчудесный Хуливуд

   – А чей это был мальчик?
   – По-моему, ублюдок Шарлотты. И… кое-кто говорит… она прижила его от Босли. Бросил бедняжку Кэт и исчез. Каково ей поддерживать дом, особенно когда дует ветер и кругом поднимается такая пылища. А стоит пойти дождю – и все под ногами превращается в грязное месиво.
   – А они фермеры? – спросил Свистун.
   – Были когда-то фермерами. Давным-давно. Только вся их земля засохла, а потом ее просто-напросто сдуло ветром. Босли работал у Гарримана в магазине сельхозоборудования.
   – Это далеко отсюда?
   – Сорок миль. Бедняжке Кэт даже тогда приходилось нелегко. Босли на целый день уходил из дому. Уходил на рассвете, возвращался чуть ли не за полночь. Пока сестра и мальчик ей помогали, это было еще полбеды. Но долго это не продлилось. А я заранее предвидела, что все оно так и получится. Ее сестре, знаете ли, удалось сохранить фигуру.
   – А как давно это произошло?
   – Чуть больше двух лет, как они отсюда смылись, да мальчик жил тут перед этим еще года два. А Шарлотта провела у нас не больше шести месяцев. Все это кажется мне чрезвычайно странным. Так или иначе, они смылись. А я заранее предвидела, как поведет себя сестра, которая когда-то танцевала нагишом и ухитрилась сохранить фигуру.
   – Как вам кажется, Кэт Тренчер знает, куда они направились?
   Понятия не имею.
   – Может быть, стоит спросить у нее самой?
   С некоторой неохотой, внезапно проникнувшись подозрениями, она объяснила ему, как проехать к дому Тренчеров.
   – А на обратном пути загляните сюда, договорились?
   Наверняка ей хотелось узнать все, что удастся выяснить у Кэт Тренчер ему самому.
   Когда они очутились на и впрямь на редкость пыльной улице, Хок пожаловался на жару и усталость.
   – Если ты доверишь мне свою колымагу, я смогу съездить туда и один, – сказал Свистун. – Это займет не более двух часов. А ты можешь посидеть в лавке на холодке и попить содовой.
   Хок, искоса посмотрев на Свистуна, передал ему ключи от машины.
   Дом Тренчеров располагался на расстоянии почти десяти миль от города. Внешне он не представлял собой ничего особенного: серое от возраста и от пренебрежительного обращения с ним строение, стоящее на совершенно голом клочке земли. Проволочной оградой дом был не столько обнесен, сколько обозначен, причем только спереди; по бокам ограда отсутствовала. Или уже обвалилась, или так и не была закончена. В ограде имелась калитка, хотя, отойдя всего на двадцать футов в сторонку, прекрасно можно было обойтись и без нее, иди хоть направо, хоть налево.
   Но Свистун разгадал смысл здешнего устройства. Ограда отделяла частное владение от дороги, тогда как калитка указывала на начинающуюся сразу же за ней тропинку, ведущую к дому.
   Ступени крыльца прогнили. Два плетеных кресла-качалки на крыльце мало-помалу приходили в негодность под воздействием стихий. Угол раздвижной двери оказался оторван – и, судя по имеющемуся черному проему, и в глубине дома на особую прохладу рассчитывать не приходилось.
   Когда Свистун поставил ногу на первую ступеньку, из щели в раздвижной двери выскочил самого дикого вида кот и встал, нахохлившись, готовый в любую минуту броситься в схватку. А в глубине дома истошно залаяла собака.
   Из-за двери показались сперва морда, а потом и тело бульмастифа. Предупредив незваного гостя о своем присутствии, пес сейчас безмолвствовал, поглядывая при этом на Свистуна с самыми недобрыми намерениями.
   – Кто там? В чем дело?
   Тонкий жалобный голосок доносился откуда-то из глубины дома.
   – Я проезжал мимо и вот решил заехать к вам ненадолго, – в ответ прокричал Свистун.
   Он выждал, опасаясь того, что его слова бесследно исчезнут в душной пустоте. Молчание, стоящее здесь, казалось ему ни с чем не сравнимым; с таким безмолвием он еще не сталкивался.
   – Кто вы? – раздалось наконец по-прежнему из глубины дома, но уже с меньшего расстояния. -Мы с вами знакомы?
   – Я знаком с Янгерами из Рысцы Собачьей.
   Молчание на этот раз затянулось на еще больший срок. Затем донесся шорох, сопровождаемый невнятным шепотом; Свистун понял, что передвигаться даже по дому его хозяйке весьма нелегко.
   За раздвижной дверью показалась человеческая фигура. И застыла на месте. Между нею и Свистуном оставался еще бульмастиф.
   Свистун понимал, что его рассматривают, понимал, что его тщательно изучают как источник возможной опасности.
   Затем по раздвижной двери подобно рыбке скользнула женская рука. Дверь раскрылась. Невероятно грузная женщина предстала перед Свистуном, опираясь на один алюминиевый костыль и держа на весу другой. Через плечо женщины была переброшена сумка, огромная, как седло.
   – Откуда вы знаете Янгеров? И которого из них вы знаете?
   – Дюйма Янгера, – ответил Свистун.
   – Вы из тюрьмы?
   – Леди, – сказал Свистун таким тоном, словно его оскорбил заданный ею вопрос.
   – А к кому это вы приезжали в Рысцу Собачью? Свистун понимал, что ей хочется, чтобы он сам заговорил о мальчике. И тогда, возможно, ей удастся выведать у него что-нибудь для себя полезное.
   – Повидать старика.
   – Он же умер.
   – Мне уже объяснили.
   – А почему это вы про его смерть только здесь узнали?
   – Дюйм никогда не упоминал об этом.
   – Что ж, может, и так. Не больно они друг друга жаловали. Может, и сам Дюйм про его смерть не знает.
   – Он попросил меня заехать в Рысцу Собачью и посмотреть, как дела у мальчика. Не найдя его там, я приехал сюда.
   – А кто это сказал вам, что он здесь?
   – Хозяева Королевского мотеля. Муж хранит все регистрационные карточки.
   Кэт Тренчер вздохнула так тяжко, словно для нее стал внезапно непереносим вес собственного тела.
   – Сейчас выйду к вам и присяду, – сказала она. Свистун поднялся на крыльцо ей навстречу.
   – Нет, не надо, стойте, где стоите. Еще шаг – и собака на вас набросится.
   – Как скажете. А можно и вообще все это оставить. Мне бы не хотелось вам докучать.
   – Нет-нет, – забормотала она, и Свистун понял, что, вопреки всей своей настороженности, она изголодалась по человеческому общению.
   Она уперлась в землю вторым костылем и боком прошла через дверное отверстие, затем, шаг за шагом, миновала ступеньки крыльца, жалобно заскрипевшие под тяжестью ее тела, и наконец опустилась в одно из кресел. Кресло-качалка застонало при этом, как раненое животное. Усевшись, она выставила перед собой ноги в стальных обручах. Поерзала, пока не нашла устойчивого положения. Отложила в сторонку костыли, сняла с плеча огромную сумку и опустила ее себе на колени.
   Кошка по-прежнему крутилась на крыльце, а вот пес исчез в глубине дома.
   – Не часто у меня появляется повод выбраться наружу и посидеть, – сказала она. – Это кресло ко мне притерпелось, но в один прекрасный день оно просто-напросто развалится подо мной и я окажусь на земле. И тогда мне придется валяться здесь беспомощной, молясь о том, чтобы кто-нибудь прошел мимо и вдобавок захотел мне помочь. Мне почти никто не пишет, а прохожих тут бывает мало, так что прождать мне придется довольно долго. Может, и помру, дожидаясь помощи.
   – Скверно, что они не оставили с вами мальчика.
   – А чего ради?
   – Чтобы он вам помог. Подал руку.
   – Да он бы скорей меня прикончил, чем мне помог. Тот еще мерзавец. Из тех, что кончают свои дни в петле. Ну, да чего, впрочем, можно было ожидать – при такой-то матери! Спихнула мальчика старому Матту.
   – Мне кажется, у нее тогда были неприятности.
   – Ну да, конечно. Но неприятности бывают у всех.
   – А вы не против, если я присяду прямо здесь, на ступеньках?
   – Конечно, присаживайтесь.
   Свистун сел на верхнюю ступеньку крыльца. Солнце уже садилось, тени становились все длиннее, а от земли повеяло первой прохладой.
   – А почему ваша сестра Шарлотта решила забрать мальчика у старого Янгера?
   – Она знала, что Дюйма Янгера должны освободить досрочно. Она собиралась преподнести ему сюрприз. Родная мать ни разу не навестила его в тюрьме, не говоря уж о том, чтобы взять с собой мальчика, вот оно как. Это не дело – не давать мальчику повидаться с отцом, что бы его отец ни вытворил.
   – Ваша сестра рассчитывала на то, что Янгер сам с нею свяжется?
   – Ну, если бы и не связался, тогда бы она сама это сделала.
   – Может, она именно поэтому и забрала мальчика? Чтобы у нее появился естественный повод связаться с Дюймом?
   – Когда-то она с ним жила. Поехала следом за ним в Калифорнию. Но тут он связался с другою женщиной. С тою самой.
   – С тою, на которой он женился?
   – Да, вот именно. Так что у Шарлотты ничего не вышло.
   Она произнесла это не без удовольствия. Хотя можно было догадаться, что сестру она, тем не менее, любит. Несмотря на то, что та отбила у нее мужа.
   – Если она решила вернуться к Дюйму, то чего ради связалась с Босли?
   – Ишь вы какой умный! И все, видать, знаете.
   – Прошу прощения. Мне, наверное, не следовало этого говорить.
   – Все-то вы знаете, а на самом деле ничегошеньки не знаете. Мой муж всего-навсего оказал ей услугу, отвезя ее вместе с мальчиком в Калифорнию, чтобы ей не пришлось тратиться на дорогу.
   – Это произошло два с половиной года назад. И он с тех пор не вернулся, не правда ли?
   На мгновение Свистуну показалось, что она сейчас заплачет. Она покраснела, щеки предательски поникли. Но тут же решительно тряхнула головой, как могла бы тряхнуть собака, и сказала:
   – Не ваше дело.
   – Я ведь скоро там окажусь. Разве вам не хочется, чтобы я навестил Шарлотту? И спросил у нее, не знает ли она чего-нибудь про Босли? – Искушение оказалось для нее слишком сильным. -Но, конечно, вы должны дать мне адрес вашей сестры. Если он у вас есть.
   Она полезла в похожую на седло сумку и извлекла оттуда клочок бумаги и обломок карандаша. Написала адрес. При этом она облизывала губы, сосредоточившись, и морщила лоб, как ребенок.
   – И попросите ее написать мне, договорились? – сказала она, отдавая адрес Свистуну. – Передайте Шарлотте или Босли, если он там случайно окажется, что я ни на кого не держу зла. Просто попросите написать, как им там живется, чтобы у почтальона появился повод заглянуть ко мне.
   – А вы не могли бы рассказать мне про мальчика еще что-нибудь?
   – Он вечно думал про своего отца. Таскал с собой книгу, которую написали про Дюйма. И там были иллюстрации. Он вечно разглядывал эти иллюстрации и у всех спрашивал, похож ли он на отца.
   – А он похож на Дюйма?
   – Да ничего подобного! Ну, может, глаза такие же. У Дюйма, знаете ли, очень красивые глаза.
   – Знаю. Как у дикого зверя.
   – Вот именно.
   Она откинулась в кресле. Судя по всему, она вошла во вкус и собралась поболтать с ним как можно дольше.
   Из своей огромной сумки она извлекла пачку сигарет и пьезозажигалку, вытряхнула сигарету из пачки, закурила, даже не подумав о том, чтобы предложить сигарету Свистуну. Сделала чрезвычайно глубокую первую затяжку.
   – Что ж, Дюйм сам приговорил собственного сына, не правда ли? Я хочу сказать, если у тебя отец – убийца, то ты от этого уже ни в жизнь не избавишься. Рано или поздно, но это все равно скажется.
   Вновь порывшись в сумке, она достала оттуда пакетик драже, положила конфету в рот, вопросительно посмотрела на Свистуна, словно не зная, угостить его или нет. И решила, что не стоит.
   – А у вас нет фотографии мальчика?
   – Конечно, есть. Мы ведь его, знаете ли, баловали!
   И она вновь – на этот раз с чрезвычайной гордостью – принялась рыться в сумке, как будто фотографировать маленького мальчика и баловать его означает одно и то же. Она гордилась тем, как хорошо они к нему относились.
   Нашла фотографию и передала ее Свистуну. Закатанный в пластик снимок был сделан на сельской ярмарке.
   Это была отличная фотография: лица мелким планом, но чрезвычайно четкие. Кэт Тренчер восседала в кресле-каталке, обнимая за плечи хрупкого мальчика, лицо которого казалось старше, а тельце младше его лет. Вид у него на снимке был такой, словно он с трудом переносит материнское объятие Кэт, но понимает, что избежать его бессилен. С другой стороны рядом с Кэт стоял мужчина. Он улыбался, причем чувствовалось, что эта улыбка стоит ему великих трудов. У второй сестры, Шарлотты, и впрямь была прекрасная фигура, сотрудница местной почты на сей счет не солгала. Она стояла подобравшись и в то же время как-то напряженно – подобно человеку, вынужденному присутствовать на похоронах малознакомой персоны.
   Свистун поднес фотографию ближе к глазам.
   Ему показалось, будто он знает этого мальчика, будто он видел его где-то на бульварах в толпе малолетних преступников, торговцев собственным телом и бродяг. Да, это лицо было ему знакомо, он опознал бы его из сотни других. И в этом не было ничего удивительного: слишком уж часто ему приходилось с ними сталкиваться. А Канаан – тот вообще узнал бы любого в миллионной толпе. И тут же вспомнил бы этого мальчика по имени и по уличной кличке и назвал бы все его прегрешения, зафиксированные в полицейском досье. Свистун и сам попытался припомнить имя, но у него ничего не вышло. И все же он не сомневался в том, что этот мальчик часто попадается ему на глаза на бульварах.
   Он подумал и о том, что лицо Шарлотты тоже кажется ему знакомым, но тут же вспомнил всегдашний оптический обман: стоит тебе опознать на групповой фотографии одно лицо, как начинает казаться, что опознаешь и другие.
   – Я могу взять у вас эту фотографию?
   – А чего ради?
   – Показать ее отцу.
   – Ну ладно, – неуверенно сказала она. Ей явно не хотелось расставаться ни с чем из своих немногих сокровищ. – У меня есть и другие.
   Свистун поднялся на ноги, положил снимок в карман.
   – Не уходите, – сказала она. – Просто посидите в кресле рядом со мною. Мой пес вас теперь не обидит.
   – Мне предстоит дальняя дорога.
   – Ну, еще пять минут, – попросила она. – А я, может быть, вспомню еще что-нибудь из того, что может вам пригодиться.
   Она даже немного кокетничала. Это выглядело гротескно и жалко, но жажда элементарного человеческого общения ощущалась так сильно, как будто она кричала об этом в голос.
   Свистун присел еще на пять минут.
   Какое-то время спустя она сказала:
   – У мальчика есть мета Дьявола.
   – Мета Дьявола?
   – Родимое пятно в форме лягушачьей лапки.
   – И где же оно у него?
   – Такие пятна всегда бывают в укромных местах. С изнанки века или в паху. А у этого мальчика оно под мышкой.

Глава двадцать вторая

   Янгер был не из тех, кого страшит необходимость работать. Да он и работал – тем или иным образом – начиная с шести лет. Но сейчас, на автомойке, оглядевшись по сторонам, он поневоле чувствовал себя полным ничтожеством. Негры, латинос, женщины и наркоманы – вот кто работал рядом с ним, норовя огрести парочку лишних баксов.
   – Я на тебя надеюсь, – сказал ему управляющий в то утро, когда Янгер вышел на работу впервые.
   – В каком смысле?
   – Смотри. У меня тут работают шестнадцать человек, не считая бухгалтера и кассира. Шестнадцать человек моют машины. К концу дня я наверняка недосчитаюсь одного или двух. К концу недели – троих или четверых. Как знать? Но со стопроцентной гарантией могу поручиться: к концу месяца здесь не останется и половины. Люди приходят и уходят. И эта чехарда меня раздражает и утомляет. Понимаешь, о чем я? Половину времени я трачу на то, чтобы обучить новичков на конвейере тому, как надо мыть машины. Как протирать сиденья. Как следить за уровнем масла. Сечешь? А на тебя и без того всех собак навешали. Хозяин не хотел брать досрочно освобожденного. Он сказал: а что, если этому сукиному сыну внезапно шлея под хвост попадет? И он расколотит новый мерседес, а то и «мазератти»? И как на это посмотрят в страховой компании? Я ответил: этот парень не из таких. Он не угонял машин и не грабил банков. Он самый настоящий убийца.
   Янгер уставился в точку на переносице управляющего – в аккурат между глаз, – но на того это не подействовало.
   – Когда почитаешь книжки о преступлениях и о преступниках, то поймешь, что убийцы – люди чрезвычайно зависимые. Тюремная администрация использует их в качестве домашних работников, позволяя иметь дело с собственными женами и детьми. Я всегда говорю: на убийц можно положиться. Именно так. Поэтому я переубедил хозяина. Ясно? В общем, одно могу сказать: ты парень неразговорчивый. Ладно, пошли, покажу тебе, как приниматься за дело.
   Весь день Янгер, стоя в самом конце конвейера, вытирал свежевымытые машины. Весь день то залезал в салон, то вылезал оттуда, забирался на заднее сиденье со спреем и с ветошью в руках, протирал стекла. Весь день драил крылья, капоты и бамперы.
   Физическая нагрузка воздействовала на него хорошо. Приятно было наклоняться и распрямляться во весь рост, забираться в салон и вылезать из него, складывать ветошь, покончив с очередной машиной, сигналить заказчику, выдвигать и протирать антенну в надежде на чаевые. Прилаживать зеркальце заднего обзора, когда владелец машины уже уселся за руль. Не произнося при этом ничего, кроме "спасибо, сэр" или "спасибо, леди". Никак не реагируя на то, что все они пялятся на него так, будто им известно, кто он такой. И только раз пожав плечами, когда один из клиентов задал ему вопрос: "Откуда я тебя знаю?" А газета с его портретом сплошь и рядом лежала здесь же, на пассажирском сиденье.
   Его напарник-негр оказался столь же неразговорчивым, как и он сам. Трудно было определить его возраст. В волосах, однако же, проскальзывала седина, и глаза были не сердитыми, а грустными. Негр поздоровался с ним, спросил, как, мол, поживаешь, и промолчал всю смену. И лишь в самом конце подошел, посмотрел на руки Янгера, словно те должны были побелеть за столько часов, проведенных в мыльной воде, и спросил:
   – Не хочешь попить пивка за углом?
   – Как, ты сказал, тебя зовут? – спросил Янгер.
   – Все называют меня Проповедником.
   – Ты что, священник?
   – Я не рукоположен, но я стараюсь служить Господу.
   – И думаешь, я нуждаюсь в твоей заботе?
   – Каждому на свете нужен друг, иначе бы нам жилось совсем одиноко.
   – Хочешь стать мне другом?
   – Если ты сам хочешь.
   – А с чего ты взял, что я одинок и нуждаюсь в дружбе?
   – Я видел газеты.
   – Хочешь спасти мою душу?
   – Я всего лишь предложил тебе пойти попить пивка.
   – Тут есть одна загвоздка.
   – И в чем же она?
   Лицо Проповедника замкнулось. Он знал, что сейчас услышит. Ему уже не раз доводилось слышать это.
   – Никогда не пью с черномазыми.

Глава двадцать третья

   До завершения съемок оставалась еще пара дней. Трудность заключалась в том, чтобы успеть отснять все ключевые сцены к тому времени, как они с Шарон отправятся в двухнедельное свадебное путешествие на Виргины.
   Когда у тебя у самого есть дом в колонии Малибу и усадьба на Гавайях, а у твоей невесты вилла в Эспене и дом в Палм-Спрингс, просто необходимо обеспечить обоюдную новизну ощущений – из расчета пятьсот долларов за день.
   Он подгонял съемочную группу, заставляя ее работать сверхурочно. Возвращался домой в десять, в одиннадцать вечера, полуослепший под лучами юпитеров.
   Она тоже вела какое-то сложное дело и тоже перерабатывала, возвращаясь домой в одиннадцать, если не в полночь. А то и не возвращаясь вообще. В таких случаях она ночевала на диване в собственном офисе, испытывая слишком глубокую усталость, чтобы ехать домой по бесконечным фривеям и хайвеям.
   И вот уже пробило час, а Хобби у себя в Брентвуд-Хаусе в одиночестве сидел в библиотеке перед ложным камином, работающим на газовой горелке. Сидел в шортах и в мохнатом полотенце, которое он превратил в нечто вроде тоги. Сидел над планом съемок на ближайшие три дня. Считал кадры, минуты экранного времени, размечал декорации и задействованных участников, делал письменные заметки, чтобы вручить их второму режиссеру в том случае, если он сам все-таки не успеет снять всего.
   На столике перед ним стоял фужер коньяку.
   – Не стоило бы тебе пить в одиночестве, – послышался у него за спиной голос Евы Шойрен.
   Он подскочил на месте, и у него подвернулась нога, так что он повалился на пол и рассыпал свои заметки. По дороге он успел задеть за столик и опрокинуть фужер.
   – Господи, твою мать. Какого хера ты это сделала? Я мог окочуриться от инфаркта, а ты, блядь, какого хера… Какого, мать твою? Какого хера проходить сквозь запертые двери и злоебучую сигнализацию?
   Он встал, запахнул импровизированную тогу.
   На ней было незастегнутое длинное черное пальто и невероятно высокие черные сапоги. На голове – черная меховая шляпка, на шее – черный шелковый шарф.
   – Если, Пол, ты до сих пор не убедился в моем могуществе, то и дальнейшие расспросы тебе не помогут.
   – Этого ты и добиваешься? Подкралась сзади, напугала, чуть не довела до инфаркта – и все только затем, чтобы порассуждать о своем тайном могуществе? У меня есть приятель по имени Джо Фист, он отпирает любой замок с помощью одной волосинки и проходит сквозь стены, так что нечего разговаривать со мной о тайном могуществе. Ты переспала со слесарем. Ты переспала с «медвежатником». Потрахалась с ними, отсосала – вот они и обучили тебя своему ремеслу, только и всего.
   В ответ она рассмеялась так, словно имела дело с несмышленым малышом.
   – Как тебе угодно, мой маленький. Что ни скажи, все верно. Я на тебя не обижусь.
   – На хер. Но я уж об этом позабочусь. – Полой «халата» он подтер коньячную лужицу на столике. -Не нравится мне, что ты разгуливаешь по моему дому, как по собственному. Не нравится, что забираешься в тайники. Не нравится, что подсыпаешь мне афродизиак в кофе, отраву – в куриный бульон, что подбираешь обрезки ногтей Шарон для каких-то своих целей.
   Ева подошла к влажному еще столику и наполнила коньяком два фужера. Вернувшись, вручила один Хобби, а сама уселась с другим. Пальто распахнулось еще шире и Хобби увидел, что ее сапоги доходят до середины бедра.
   – Я не ревную тебя, Пол. Разве я ревновала тебя, Пол, все эти годы со всеми твоими дамочками и малышками?
   – Но на нынешней дамочке я собираюсь жениться. Может быть, это тебя наконец достало.
   – Все меня достает, дружок, но не в этом дело. Мне начхать на то, с кем ты спишь, на ком женишься. Я владею твоей душой – а это главное. Я держу твою поганую душонку вот так.
   И она показала ему стиснутый кулачок. Потом разжала его. Алые как кровь ногти были достаточно остры, чтобы вырвать из человеческой груди сердце.
   Он невольно стиснул фужер. Она заметила, как напряглась его рука.
   Только что он ухмылялся, но сейчас в его ухмылке проступило нечто невыразимо болезненное.
   – Ради всего святого, неужели ты не можешь прекратить нести этот вздор? Ты как Гари Столлер, который всю дорогу подражает Кларку Гейблу. Час подражает, два подражает – ну, так и остановись! Нет, не хочет. Говорит: честно сказать, друг мой, мне нравится, что официантки относятся ко мне с таким трепетом… Официантки! А меж тем уже никто не помнит, кем был настоящий Кларк Гейбл. Вот и ты такая же. Не хочешь отказаться от своего никому не нужного колдовства.
   – Суккуб, – сказала она.
   – Что такое?
   – Суккубом называется злой дух, принимающий образ женщины, чтобы совокупиться с мужчиной и выпить всю его волю.
   – Ну, и хрена ли? Я прекрасно знаю, что такое суккуб.
   – Я твой суккуб, Пол.
   – Ты у меня заноза в жопе, вот ты кто. Врываешься ко мне в дом, даже не предупредив. А как ты узнала, что Шарон нет дома?
   – Я знаю, что Шарон нет дома, потому что мне известно, что она сегодня задержится у себя в офисе и даже не вернется ночевать.
   – Но откуда тебе это известно? Ева таинственно улыбнулась.
   – Ну, как хочешь…
   Хобби, как всегда в ее присутствии, чувствовал себя обиженным и униженным. Она всегда исподтишка обзаводилась информацией, а потом делала вид, будто получила ее сверхъестественным путем. Вечное кривлянье.
   – Да и что тебе волноваться? – спросила Ева. – Шарон знает, что мы с тобой старые друзья.
   – Но не знает про старое суккубство. Теперь Хобби ухмыльнулся по-настоящему. Ева оттянула кроваво-алым ногтем нижнее веко правого глаза. Этим жестом она давала понять, что он прав. Прав, но не совсем.
   – Если тебе кажется, будто ей не известно о том, что мы с тобой трахаемся, то ты полный идиот.
   – Трахались, – поправил он. – Мы с тобой не трахаемся, а трахались.
   – Ты хочешь сказать, Пол, больше никакого суккубства?
   – Ей бы это не понравилось.
   – Шарон?
   – И ей тоже. Но я сейчас имел в виду свою Мэй.
   – Твоя Мэй – оплачиваемая тобой проститутка.
   – Однако она очень ранима. У нее отсутствует необходимый иммунитет.
   – Беда какая, – сказала Ева. – Беда за бедой – и так на протяжении многих лет.
   – Ты хочешь сказать, что накликаешь на меня эти беды?
   – Мы все накликаем их друг на дружку. И на себя самих.
   Мгновение она помолчала, уставившись на собственный фужер; на ее лице проступили приметы возраста и усталости, тело обмякло, словно в нем внезапно отозвались все бесчисленные грехи, которые она совершила, – рядовая статистка в грандиозном спектакле всемирного зла.
   – Ты, Пол, самое настоящее сокровище, – в конце концов сказала она. – Ты заботишься о чувствах дамочки, которую ты делишь со всеми, кто ей заплатит, и при этом на чувства собственной невесты тебе наплевать.