Страница:
от бесчисленного множества выкуренных сигарет. Обдав меня воздушной волной,
Джулия промчалась мимо, улыбаясь и сверкая свежестью утренней розы.
У входа в "Автохолл" меня встретил старый приятель, выглядевший, как
обычно, таким же унылым и ослепленным, как застигнутая дневным светом сова.
Он стоял у стены со свисающей из уголка рта сигаретой. На нем был
потасканный коричневый костюм, коричневая рубашка без галстука и огромные
коричневые туфли с загибающимися кверху носами. Он запрокинул голову и
приветливо заморгал мне поверх ржаво-коричневых усов. Именно запрокинул,
потому что Аристид Маршисси ле Доль был чуть выше метра пятидесяти. Он
посмотрел на свои часы и сказал:
- Хорошее время. Я слышал, это была "Фейсл Вега". Я жду тебя уже
полчаса.
- Что, черт побери, ты делаешь в Швейцарии? - спросил я.
Когда мы виделись в последний раз, он работал в Службе безопасности
Франции.
- Перебрался туда, где повыше, но ничуть не лучше, - сказал он. -
Давай позавтракаем.
Мы завернули за угол и зашли в кондитерскую, где он положил себе на
тарелку огромный кусок пирожного "Галисьен", истекающий персиковым джемом и
весь утыканный фисташками, заказал большую чашку горячего шоколада, куда
влил коньяку из личной фляжки, и из-под вымазанных кремом усов спросил:
- Как здоровье?
Меня мутило, но я бодро ответил:
- Хорошо. А у тебя?
- И здоровье, и аппетит прекрасные, несмотря на недостаток сна. Но сон
- это для слабаков. Скажи мне, у нас опять будут с тобой обычные
неприятности?
- Вероятно.
- Ты понимаешь, о чем я?
- Нет.
Он откусил добрую порцию пирожного и сказал с набитым ртом:
- Обожаю "Галисьен". Его впервые стали делать в Париже, в кондитерской
"Фраскати", которой, увы, больше не существует. Она находилась на углу
Бульвар Ришелье, напротив когда-то самого популярного игорного дома -
сейчас там тоже уже не игорный дом. - Он вздохнул, моргнул и продолжил. -
Вернуться бы в Париж, в Службу безопасности. Мне не нравятся все эти
интернациональные штуки и, вообще, все, что начинается на "интер". Несмотря
на Де Голля я даже не в фаворе у Общего Рынка... Я тебя очень люблю, но мне
грустно встречаться с тобой по делу, потому что я знаю, что, как и прежде,
ты доставишь мне одни неприятности.
Он замолчал, вспоминая полное неприятностей прошлое. Я закурил,
дотянулся до его фляжки и вылил остатки коньяка себе в кофе.
- Давай играть честно, - сказал он. - Я буду с тобой откровенен.
- И я буду с тобой откровенен.
- До определенного момента.
- До определенного момента, когда личная этика, собственные интересы и
т.д., и т.п. потребуют иного. Итак?
- У нас нет ничего на Макса Анзермо.
- Забудь о нем, - экспансивно сказал я. - Почил с миром.
Он посмотрел на меня и сказал:
- Если это не всплывет, мы не будем этим заниматься. Без трупа нет
состава убийства. Что-то в этом роде, нет?
- Что-то такое, - сказал я.
- Скажи мне, - сказал он, - прежде чем мы перейдем к настоящему делу.
Ты не подписался - где-нибудь на стороне - на еще какую-нибудь работу,
имеющую отношение к О'Дауде?
- Например?
- Например, предложенную тебе кем-либо из членов его семьи?
- У меня и без того полно забот с его "Мерседесом". Я всегда занимаюсь
только чем-нибудь одним, да и этого порой оказывается слишком много для
меня.
Он одобрительно кивнул, а я сказал:
- Расскажи мне про Отто Либша?
- Охотно. Ему почти тридцать пять, родился в Линде - австрийском,
конечно. Проходит как француз. Метр семьдесят пять, темные волосы, хорошо
развит физически, несколько тюремных сроков, несколько имен, преступления
одни и те же - вооруженные ограбления. По внешнему сходству и почерку он
сейчас находится в розыске по делу об ограблении кассы, которое он совершил
со своим напарником две недели назад во Франции. В переводе на фунты
стерлингов они взяли... - Он замолчал, делая в уме расчеты и одновременно
слизывая крем с усов.
- ...где-то тысяч десять.
- Где конкретно все это случилось, и как?
- На настоящий момент моя откровенность не может заходить так далеко.
- А как далеко она может заходить?
- Надо посмотреть. Ах, да. В ограблении была задействована машина.
Черный "Мерседес 250SL". Регистрационный номер... отличный от всех тех,
которые ты назвал.
- Это меня не удивляет. Машину вычислили?
- Нет. Ни машину, ни Отто.
- Ни его напарника?
- Нет. Высокий, метр восемьдесят с лишним, крупный, круглое, полное
лицо, очки в металлической оправе и светлые волосы. В наших архивах такого
человека нет. И нас, естественно, интересует все, что ты можешь сказать о
любом знакомом тебе человеке, который подходит под это описание.
Я молчал, пытаясь найти лучший выход, потому что мне еще не хотелось
объявлять такого козыря, как Тони Коллард.
Он поднялся, подошел к прилавку и вернулся к столу с такой "едой", что
у меня возникло ощущение, что я никогда больше не смогу ничего есть.
Заметив выражение моего лица, он бодро сказал:
- Это - "Сан Оноре". Он, как ты знаешь, был епископом Аминским, а
сейчас - святой покровитель кондитерского дела, и никто пока еще не знает,
почему так получилось. Итак, большой мужчина с большим лицом и в дешевых
очках... Не встречал никого похожего в Турине?
- Нет. Я узнал про Отто от Макса Анзермо. Макс также дал мне его адрес
в Турине, но он оказался фальшивкой. Там никто даже не слышал об Отто.
Аристид усмехнулся.
- Тебе нужна машина, - сказал он. - А нам нужен Отто, плюс его
приятель. Пожалуйста, попытайся найти такой выход, чтобы это не затронуло
ничью этику.
- Я сделаю все, что в моих силах.
Он кивнул.
- В этом я не сомневаюсь. Но беда в том, что иногда твои силы дают
очень плохой результат. Вот я, например. Для друга я всегда стараюсь
сделать все, что могу. Возьмем твою машину в гараже за углом. Такая же
машина, по поводу которой твой работодатель проявляет столь таинственное
беспокойство. Тебе не следует садиться за ее руль, прежде чем ты хорошенько
не посмотришь под капотом. Пока я ждал тебя, я удосужился залезть под него,
но только потому что меня интересуют двигатели - чистое любопытство. И как
иногда маленькое человеческое любопытство влияет на крупные события!
Я встал.
- Я уверен, - сказал я, - что ты хотел бы остаться наедине со своим
"Сан Оноре". И спасибо тебе за все.
- Не стоит благодарности. Я оставил свою визитку в твоей машине. Когда
ты созреешь, позвони мне. - Он поднес ко рту большой, залитый марципаном
круг и жадно вонзил в него зубы. Затем он добавил с полным ртом. - Кстати,
есть еще один маленький моментик.
- Очень мило с твоей стороны оставить его напоследок. Это означает,
что он есть суть нашей беседы.
- Возможно. Когда ты обнаружишь местонахождение машины, сразу же
сообщи мне, и не говори ничего своему клиенту, пока я не разрешу тебе.
- А если я этого не сделаю?
Он добродушно и широко улыбнулся, показав мне полный крошек рот.
- Если ты этого не сделаешь, тогда многие, более важные, чем я люди
рассердятся. Очень рассердятся. Влиятельные, государственные люди, которые
могут усложнить тебе жизнь.
- А она когда-нибудь была легкой?
Он отправил в рот очередную порцию "Сан Оноре" и подмигнул мне, так
как его рот был на сей раз слишком полон для слов.
Я забрал свою машину, но перед тем как сесть за руль, осмотрел, следуя
его совету, двигатель. На длинном пути профессиональная этика - это одно.
Но если предстоит длинный путь, ничто не может идти в сравнение с дружбой.
Шато де ля Форклас находилось в пятнадцати километрах на юг от Эвьена,
рядом с местечком под названием Абонданс. Шато было обнесено высоким
проволочным забором и везде были понатыканы стандартные таблички "Проезд
запрещен", "Частное владение" и тому подобное. Рядом с воротами
располагалась небольшая сторожка и загон для крупного рогатого скота. За
воротами начиналась частная дорога, которая примерно с километр извивалась
между соснами и на которой было еще большее количество табличек и знаков,
предупреждающих, что не следует спешить на поворотах и двигаться со
скоростью более тридцати километров в час. Богатые очень любят всякие
таблички и знаки, которые объясняют, что тебе не следует делать, что
начинает выглядеть по меньшей мере странно, когда понимаешь, что сами они
не обращают никакого внимания на все подобные предупреждения.
Шато, фасад которого не уступал по длине Букингемскому дворцу, было
достаточно большим, чтобы миллионер не чувствовал себя в нем излишне
стесненным. В углах строения, выполненного из приятного серо-желтого камня,
находились круглые башни, чьи покрытые голубым шифером крыши устремлялись
ввысь. Вдоль фасада шла просторная терраса, в центре которой располагался
бронзовый фонтан, извергавший примерно шестиметровую водяную струю из
центральной фигуры, которая являла собой группу водяных, русалок и
дельфинов, причудливо переплетенных в порыве морского веселья, что в
обычной жизни, несомненно, закончилось бы бедой. Естественно, так как здесь
жил О'Дауда, в бурлящих водах фонтана не было никаких золотых рыбок. Только
форель.
Мне отвели комнату в одной из башен на Лак Леман. Обедал я в
маленькой, для невысокого ранга гостей столовой в компании Денфорда,
который по-прежнему часто моргал и не выказывал никаких дружеских чувств по
отношению ко мне. Он сообщил мне, что О'Дауда находится в своем кабинете и
вызовет меня после обеда.
- Вы уже составили список людей, которые находились здесь в момент
отъезда мисс Зелии? - спросил я.
- Я еще работаю над ним.
Я подумал, что вряд ли этот список требовал такой долгой работы, но не
стал это комментировать, так как я видел, что он явно не в настроении для
выслушивания моих замечаний.
Я слишком затянул процесс потребления своего кофе, поэтому он встал,
извинился и направился к двери. Но у двери он исполнил Уилкинз,
повернувшись и сообщив мне:
- Мне кажется, я должен предупредить вас, что мистер О'Дауда находится
сегодня в особом настроении.
Я вопросительно посмотрел на него.
- Вы не могли бы объяснить по подробнее?
- Нет. - Он открыл дверь. - Но я подумал, что мне стоит предупредить
вас. Его люди уже привыкли к этому, а вот посторонние иногда приходят в
замешательство.
Я задумался, и через какое-то время мне пришло в голову, что он не был
таким уж недружелюбным по отношению ко мне, как это казалось из его
разговора и поведения. Если бы он меня действительно не любил, он был бы
только рад столкнуть меня с плохим настроением О'Дауды.
Через полчаса лакей в зеленой ливрее с серебряными пуговицами и с
лицом профессионального плакальщика зашел за мной, чтобы проводить меня к
О'Дауде. Наверное, с полкилометра мы шли по коридорам, картинным галереям и
лестницам, прежде чем оказались перед высокими дверями, обтянутыми красной
кожей с медными кнопками.
Из стенной ниши рядом с дверями лакей вытащил микрофон и объявил:
- Мистер Карвер, сэр.
Почти тут же двери открылись, и он кивнул мне, чтобы я входил, с таким
видом, словно читал про себя реквием по мою душу.
Я вошел, услышал шипение закрывающейся за мной двери, и оказался в
длинной комнате, полной людей, ни один из которых не обратил на меня ни
малейшего внимания.
Это была огромная комната, изначально предназначавшаяся для светских
балов, раутов, собраний, малых коронаций или, может быть, рыцарских
турниров. Одна стена имела несколько высоких окон, закрытых тяжелыми
портьерами из красного бархата. С цилиндрических сводов потолка свисали три
венецианские стеклянные люстры. Пол был выполнен из полированного мрамора,
а на противоположной окнам стене висели четыре портрета кисти Веласкеса.
Хотя вокруг было полно людей, они не издавали ни единого звука. Их
было человек пятьдесят - мужчины и женщины, больше мужчин, чем женщин,
некоторые - черные, большинство белых и несколько желтых. Их одежда являла
собой все от вечерних платьев до национальных костюмов: дворцовые туалеты,
грубые рабочие одежды, рубашки с короткими рукавами и джинсы, и военные
формы. Некоторые из них сидели, другие стояли, а одна фигура даже
преклонила колено, выражая высшее почтение, но все они смотрели в дальний
конец комнаты. Ни один их мускул не двигался, потому что они все были
сделаны из воска. Ближе всего ко мне находилась женщина в вечернем платье с
глубоким вырезом, плечи которой уже изрядно запылились.
В дальнем конце комнаты находилось возвышение, огибаемое по обоим
краям мраморной балюстрадой. Три низкие ступеньки вели к еще одному,
последнему возвышению, на котором стоял огромный трон, украшенный золотой
лепкой, спинка которого уходила высоко наверх и скрывалась под неким
подобием балдахина, с которого ниспадали золотые и серебряные занавески. По
обеим сторонам трона стояло по подсвечнику на семь свечей, все свечи были
зажжены. На троне сидела в два раза превышающая натуральную величину фигура
О'Дауды. Большая голова была увенчана лавровым венком, громадное тело
закутано в пурпурную тогу, а на огромных ступнях - золотые сандалии. Одна
толстая рука держала серебряный кубок для вина, другая - пергаментный
свиток. Убери свиток и вложи в руку лиру, и вот тебе уже не Цезарь, а Нерон
- можно варьировать в зависимости от настроения.
И как раз в тот момент, уже оправившись от шока, вызванного
обнаружением второго музея Мадам Тюссо в швейцарском шато, я задал себе
вопрос, что за особое настроение было у человека, сидящего на краю
возвышения у подножия своей восковой копии. В обычной ситуации отгадать
было бы нелегко. Он мог бы быть Цезарем, Нероном, Гитлером, Наполеоном,
Карлом Марксом, Сэмом Голдвином или Хрущевым. Но в данной ситуации все было
проще. На нем был один из тех голубых маскировочных костюмов, которые любил
носить Уинстон Черчилль, в углу рта - сигара, брови нахмурены. В правой
руке он держал небольшую трость, которой он тихонько постукивал себя по
правой ноге.
Он молча смотрел на меня через разделяющие нас сто метров мраморного
пола, ожидая, что я начну первым. Но я знал свое место. С членами
королевской семьи начинают говорить только после того, как заговорят они. К
тому же я знал и кое-что еще. Несмотря на весь этот спектакль, он не был
сумасшедшим. Он даже не был эксцентричным. Все, что он делал, он делал по
расчету - холодному, бухгалтерскому расчету. Только неудачники сходят с
ума. Это их способ сойти с дистанции.
Он поднялся и медленно пошел в мою сторону. У фигуры лондонского
полицейского он остановился и резко ударил тростью по его обтянутому
голубой саржей заду.
Затем, подойдя ко мне, он спросил, ни на секунду не забывая о том, что
его брови должны быть нахмурены:
- Знаешь, почему я это сделал, Карвер?
Я сказал:
- Думаю, потому что много лет назад именно он поймал вас ночью в тот
момент, когда вы выходили из находившейся по соседству бакалейной лавки с
карманами, полными мелочи.
О'Дауда ухмыльнулся, но ему все еще как-то удавалось хмурить брови.
- Неудачная попытка. Конечно, перед тем как моя грудь покрылась
шерстью, я пару раз набивал свои карманы мелочью. А как иначе, черт возьми,
можно было собрать стартовый капитал. Нет, он поймал меня пьяным за рулем.
Мне тогда было двадцать два. На полгода были отобраны права, и это
означало, что я не могу управлять фургоном. Бизнес капут. Они все такие.
Он обвел тростью всю толпу.
- Вы пригласили меня сюда, чтобы рассказать мне о людях, которые
портили вам жизнь?
- Ты очень скоро узнаешь, зачем я тебя сюда пригласил. Да, конечно,
это все люди, которые портили или пытались испортить мне жизнь. Я люблю
иногда приходить сюда и разговаривать с ними, давая им понять, кто я такой
теперь. Ты знаешь, сколько стоит одна такая фигура?
- Нет.
- Их делает Кермод. Замечательный парень, Кермод. Когда-то работал у
Тюссо. Он берет с меня двести фунтов.
- Вы можете сэкономить деньги, заказывая их в миниатюре. И хранить их
можно будет под стеклом. Так на них не будет оседать пыль. - Я провел
пальцем по спине дамы в платье с глубоким вырезом и показал палец ему. - А
теперь оставьте свои попытки поразить меня.
- Ты уволен, парень.
- Замечательно.
- Ты собирался испортить мне жизнь.
- Вам следовало бы позволить мне сделать это. Тогда вы смогли бы
водрузить меня здесь. Я бы даже прислал вам один из своих старых костюмов
для большей натуральности.
- Следи за речью, когда говоришь со мной. Ты - только нанятый мной
человек.
- Вы уволили меня несколько секунд назад. Помните? Но в любом случае,
нанятый или уволенный, я говорю так, как считаю нужным. Перестаньте
темнить, О'Дауда.
На какое-то мгновение мне показалось, что он собирается ударить меня
своей тростью. Он стоял, набычив свою большую голову и сверля меня голубыми
глазками, на медном ежике его волос играло солнце, а сигара тлела
запрещающим красным светом. Затем он развернулся и подошел к фигуре
чернокожего человека в тюрбане и сильным ударом трости сшиб тюрбан с его
головы.
- А он что сделал? - спросил я. - Продал вам кучу липовых грязных
фотографий?
- На самом деле это была куча липовых технических алмазов во время
войны. Он всю жизнь сожалел об этом. И не думай, что я пытаюсь поразить
тебя. Для меня все это - терапия. Мне нравится обозревать всех их, говорить
с ними. После этого я ощущаю себя внутренне чистым и розовым, как младенец.
И даже когда меня здесь нет, они все равно вынуждены смотреть на меня. - Он
кивнул в сторону увеличенной фигуры Цезаря.
- Вам следует открыть собрание для публики. Это за два года окупит все
расходы. Кермод мог бы продавать сосиски в тесте и мороженое на террасе.
Он посмотрел на меня, нахмурившись.
- Ты уволен.
Я повернулся и пошел к двери. Он позволил мне дойти до нее, а затем
сказал:
- Не хочешь узнать почему?
Я посмотрел на него через плечо.
- Если вы чувствуете, что должны рассказать мне, о'кей. Но в таком
случае давайте сделаем это за сигаретой и стаканчиком чего-нибудь. - Я
достал свой портсигар и добавил. - Спиртное с вас.
Он улыбнулся мне.
- Ты - наглый ублюдок. Но обмен - ничего. Хотя, ты по-прежнему уволен.
Он пошел в дальний конец комнаты, то тут, то там пуская в ход свою
трость, и, наконец, остановился перед шкафчиком времен Луи какого-то и
достал из него бренди и пару бокалов. И на этот раз он налил себе больше. Я
взял бокал и сел в кресло, на спинку которого небрежно опирался пожилой,
похожий на дипломата тип в придворном костюме (он, вероятно, помешал
посвящению О'Дауды в рыцари).
Я вдохнул аромат бренди, отпил немного, подождал, пока жидкость
нагреется во рту, проглотил, и почувствовал, как у меня в животе
зарождается новый вулкан.
- Кошмарная штука, - сказал я.
- Ты думаешь, я буду переводить свое лучшее бренди на человека,
которого я только что уволил.
- Почему я уволен?
- Потому что, Карвер, когда я нанимаю кого-либо, я требую от него
полной лояльности за те деньги, которые я ему плачу. За это меня никто не
любит. Но всем им нужно зарабатывать деньги.
- Насколько мне известно, я даже еще не обманул вас ни с одним счетом
за отель. Но я обязательно сделаю это, когда вы меня восстановите на
службе.
Резким, раздраженным движением трости он рассек перед собой воздух и
сказал:
- Черт, ты меня очень утомляешь.
- Мне хотелось бы услышать несколько фактов, подтверждающих мою
нелояльность.
- Два дня назад меня посетил один человек по имени Алакве.
- Это было в Англии или здесь?
- Зачем тебе это?
- Затем, что тогда я буду знать, был ли это Джимбо Алакве или Наджиб.
- В Лондоне.
- Старина Джимбо, все еще трудится изо всех сил. Не нужно мне
рассказывать. Я догадываюсь, что он вам сообщил. Я получил взятку, скажем,
в три тысячи гиней, не фунтов, за то, что обману вас и скажу, где находится
"Мерседес" - когда я, конечно, найду его - сначала ему, а потом вам.
Что-нибудь в этом роде, да?
- Более-менее. Ты чертовски откровенен.
- Я буду даже еще более откровенен. Джимбо попроще, чем его брат - они
близнецы. Бог знает, что с него имеют те люди, на которых он работает. Ему
следовало бы знать, что моя цена за подобного рода обман была бы где-нибудь
в районе десяти тысяч. Мне и у вас хорошо. Постоянная смена декораций,
жизнь в окружении роскоши, новые лица - некоторые из них очень симпатичные
и женственные - и полное ощущение вечности жизни, которое, попади я в
страховое агентство, тут же выгнало бы меня из него. Взгляните на это.
Я достал вещицу из кармана и бросил ему. Она была размером с половину
грейпфрута и такой же формы, но гораздо тяжелее.
Он взял ее в свою обезьянью лапу и спросил:
- Что это такое?
- Это магнитная термобомба. Там сбоку есть небольшой переключатель,
который можно поставить на любую, указанную на шкале температуру.
Температура дана по Фаренгейту, Цельсию и Римеру. Все предусмотрено. В
настоящий момент она поставлена на предохранитель. Я обнаружил ее под
капотом своего автомобиля в Женеве. Она была приведена в рабочее положение
и разнесла бы меня и машину в клочья через пару километров.
- Черт, какая полезная штука.
- Можете оставить ее себе. Но если я взял деньги, зачем им тогда
понадобилось убирать меня? Лишние расходы. Им очень не понравилось, что я
отказался от денег. Я полагаю, вы уже хорошо заплатили Джимбо, чтобы он
работал на вас?
- Да, заплатил.
Я покачал головой.
- Вы его совсем запутаете. Он не из тех людей, которые могут вести
двойную игру и не замкнуть в один прекрасный момент оба конца. Хорошо, я
снова на работе?
Он протянул руку и положил бомбу на шкафчик. Затем он повернулся ко
мне, склонил голову, как бык, нацелившийся на красный плащ матадора, и
шумно выпустил через нос воздух.
- Что, черт побери, происходит, - сказал он. - Я только хочу вернуть
свою машину.
- Вы ее получите. Ее свистнул один мерзавец по имени Отто Либш. -
Упомянув имя, я замолчал и внимательно посмотрел на него. Я был уверен, что
оно что-то значило для Джулии. Оно также могло что-то значить и для него.
Но если оно и значило, то он никак не выказал этого. Я продолжил. - Он ее
перекрасил и несколько недель спустя ограбил на ней кассу где-то во
Франции. С того момента ни его, ни машины никто не видел. Но я ставлю
десять к одному в сотенных - фунтах, не франках - что я найду машину в
ближайшие несколько дней. Идет?
- Нет.
- Приятно, что вы так уверены во мне. Я восстановлен?
- Да, временно. Но, клянусь Богом, один неправильный шаг и...
- Вы опережаете события, - сказал я. - Если вы хотите, чтобы я
вернулся, у меня есть одно условие. Нет, два.
- Никто никогда не ставит мне условий. - Он произнес это с грохотом
выходящего из-под контроля парового катка. А так как я знал, что с паровым
катком лучше не спорить, я начал вставать, собираясь уходить.
Жестом руки он указал мне, чтобы я сел.
- Что ж, давай послушаем твои условия.
Я сел.
- Первое, я не хочу, чтобы мне задавали вопросы о том, как я вышел на
Отто и машину. И я не хочу, чтобы вопросы задавались вашей падчерице Зелии.
Как она и говорит, она ничего не знает. Второе, я хочу знать, что находится
в тайнике машины и кто те люди, на которых работают Наджиб и Джимбо Алакве.
Это я хочу знать ради собственной безопасности. Что вы скажете?
Он медленно встал и тепло улыбнулся мне. В это невозможно было
поверить, но его большое животное лицо вдруг преобразилось. Передо мной
стоял огромный, похожий на медведя папочка с распростертыми руками и
ласковой улыбкой, готовый принять и утешить всех уставших, упавших духом,
угнетаемых, обездоленных и обескровленных на этой земле. На меня это не
произвело ни малейшего впечатления, так как я был уверен, что он их всех
примет и сделает на них деньги.
- Я скажу Карвер, что я явно ошибался по поводу тебя. Продолжай
работу. Я тебе полностью доверяю, парень. Что касается Зелии, я больше не
стану при ней упоминать о машине.
- Отлично.
Он покачал головой.
- Я не понимаю, почему ты до сих пор не стал миллионером. У тебя есть
все возможное в этом мире нахальство.
- Чего у меня нет, так это ответа на мое второе условие. Что в машине
и кому еще она нужна?
- Ах, да, это. Ну, с этим немного сложнее. Щекотливый момент.
- Все-таки, попробуйте.
Он пожевал кончик своей сигары, придумывая, какое вранье ему стоит
выдать мне. Он понимал, что после недавней похвалы в мой адрес, оно должно
быть очень грамотным. Придумал он быстро.
- В машине, - сказал он, - находится очень приличная пачка облигаций.
Облигаций золотого займа. Точнее, это - облигации трехпроцентного внешнего
займа японского имперского правительства 1930 года с окончательным
погашением в мае 1975 года, но эти облигации будут погашаться в январе
следующего года. Естественно, после этого никакого нарастания процентов по
ним не будет. Но при погашении они будут оцениваться в двадцать тысяч
фунтов. С самого начала они принадлежали мне. Но я собирался передать их
одному моему другу в ответ на оказанную мне услугу. Ты удовлетворен?
- Да. Но я, естественно, проверю, существуют ли такие облигации.
- Проверяй, проверяй, осторожный ублюдок. - Он ухмыльнулся.
- А друг?
- Он - влиятельная фигура в оппозиционной партии одного из
новоиспеченных африканских государств. Когда-то эта оппозиционная партия
была правящей. Времена меняются. Теперешняя правящая партия считает, что
облигации принадлежат им, потому что, как они аргументируют, услуга,
Джулия промчалась мимо, улыбаясь и сверкая свежестью утренней розы.
У входа в "Автохолл" меня встретил старый приятель, выглядевший, как
обычно, таким же унылым и ослепленным, как застигнутая дневным светом сова.
Он стоял у стены со свисающей из уголка рта сигаретой. На нем был
потасканный коричневый костюм, коричневая рубашка без галстука и огромные
коричневые туфли с загибающимися кверху носами. Он запрокинул голову и
приветливо заморгал мне поверх ржаво-коричневых усов. Именно запрокинул,
потому что Аристид Маршисси ле Доль был чуть выше метра пятидесяти. Он
посмотрел на свои часы и сказал:
- Хорошее время. Я слышал, это была "Фейсл Вега". Я жду тебя уже
полчаса.
- Что, черт побери, ты делаешь в Швейцарии? - спросил я.
Когда мы виделись в последний раз, он работал в Службе безопасности
Франции.
- Перебрался туда, где повыше, но ничуть не лучше, - сказал он. -
Давай позавтракаем.
Мы завернули за угол и зашли в кондитерскую, где он положил себе на
тарелку огромный кусок пирожного "Галисьен", истекающий персиковым джемом и
весь утыканный фисташками, заказал большую чашку горячего шоколада, куда
влил коньяку из личной фляжки, и из-под вымазанных кремом усов спросил:
- Как здоровье?
Меня мутило, но я бодро ответил:
- Хорошо. А у тебя?
- И здоровье, и аппетит прекрасные, несмотря на недостаток сна. Но сон
- это для слабаков. Скажи мне, у нас опять будут с тобой обычные
неприятности?
- Вероятно.
- Ты понимаешь, о чем я?
- Нет.
Он откусил добрую порцию пирожного и сказал с набитым ртом:
- Обожаю "Галисьен". Его впервые стали делать в Париже, в кондитерской
"Фраскати", которой, увы, больше не существует. Она находилась на углу
Бульвар Ришелье, напротив когда-то самого популярного игорного дома -
сейчас там тоже уже не игорный дом. - Он вздохнул, моргнул и продолжил. -
Вернуться бы в Париж, в Службу безопасности. Мне не нравятся все эти
интернациональные штуки и, вообще, все, что начинается на "интер". Несмотря
на Де Голля я даже не в фаворе у Общего Рынка... Я тебя очень люблю, но мне
грустно встречаться с тобой по делу, потому что я знаю, что, как и прежде,
ты доставишь мне одни неприятности.
Он замолчал, вспоминая полное неприятностей прошлое. Я закурил,
дотянулся до его фляжки и вылил остатки коньяка себе в кофе.
- Давай играть честно, - сказал он. - Я буду с тобой откровенен.
- И я буду с тобой откровенен.
- До определенного момента.
- До определенного момента, когда личная этика, собственные интересы и
т.д., и т.п. потребуют иного. Итак?
- У нас нет ничего на Макса Анзермо.
- Забудь о нем, - экспансивно сказал я. - Почил с миром.
Он посмотрел на меня и сказал:
- Если это не всплывет, мы не будем этим заниматься. Без трупа нет
состава убийства. Что-то в этом роде, нет?
- Что-то такое, - сказал я.
- Скажи мне, - сказал он, - прежде чем мы перейдем к настоящему делу.
Ты не подписался - где-нибудь на стороне - на еще какую-нибудь работу,
имеющую отношение к О'Дауде?
- Например?
- Например, предложенную тебе кем-либо из членов его семьи?
- У меня и без того полно забот с его "Мерседесом". Я всегда занимаюсь
только чем-нибудь одним, да и этого порой оказывается слишком много для
меня.
Он одобрительно кивнул, а я сказал:
- Расскажи мне про Отто Либша?
- Охотно. Ему почти тридцать пять, родился в Линде - австрийском,
конечно. Проходит как француз. Метр семьдесят пять, темные волосы, хорошо
развит физически, несколько тюремных сроков, несколько имен, преступления
одни и те же - вооруженные ограбления. По внешнему сходству и почерку он
сейчас находится в розыске по делу об ограблении кассы, которое он совершил
со своим напарником две недели назад во Франции. В переводе на фунты
стерлингов они взяли... - Он замолчал, делая в уме расчеты и одновременно
слизывая крем с усов.
- ...где-то тысяч десять.
- Где конкретно все это случилось, и как?
- На настоящий момент моя откровенность не может заходить так далеко.
- А как далеко она может заходить?
- Надо посмотреть. Ах, да. В ограблении была задействована машина.
Черный "Мерседес 250SL". Регистрационный номер... отличный от всех тех,
которые ты назвал.
- Это меня не удивляет. Машину вычислили?
- Нет. Ни машину, ни Отто.
- Ни его напарника?
- Нет. Высокий, метр восемьдесят с лишним, крупный, круглое, полное
лицо, очки в металлической оправе и светлые волосы. В наших архивах такого
человека нет. И нас, естественно, интересует все, что ты можешь сказать о
любом знакомом тебе человеке, который подходит под это описание.
Я молчал, пытаясь найти лучший выход, потому что мне еще не хотелось
объявлять такого козыря, как Тони Коллард.
Он поднялся, подошел к прилавку и вернулся к столу с такой "едой", что
у меня возникло ощущение, что я никогда больше не смогу ничего есть.
Заметив выражение моего лица, он бодро сказал:
- Это - "Сан Оноре". Он, как ты знаешь, был епископом Аминским, а
сейчас - святой покровитель кондитерского дела, и никто пока еще не знает,
почему так получилось. Итак, большой мужчина с большим лицом и в дешевых
очках... Не встречал никого похожего в Турине?
- Нет. Я узнал про Отто от Макса Анзермо. Макс также дал мне его адрес
в Турине, но он оказался фальшивкой. Там никто даже не слышал об Отто.
Аристид усмехнулся.
- Тебе нужна машина, - сказал он. - А нам нужен Отто, плюс его
приятель. Пожалуйста, попытайся найти такой выход, чтобы это не затронуло
ничью этику.
- Я сделаю все, что в моих силах.
Он кивнул.
- В этом я не сомневаюсь. Но беда в том, что иногда твои силы дают
очень плохой результат. Вот я, например. Для друга я всегда стараюсь
сделать все, что могу. Возьмем твою машину в гараже за углом. Такая же
машина, по поводу которой твой работодатель проявляет столь таинственное
беспокойство. Тебе не следует садиться за ее руль, прежде чем ты хорошенько
не посмотришь под капотом. Пока я ждал тебя, я удосужился залезть под него,
но только потому что меня интересуют двигатели - чистое любопытство. И как
иногда маленькое человеческое любопытство влияет на крупные события!
Я встал.
- Я уверен, - сказал я, - что ты хотел бы остаться наедине со своим
"Сан Оноре". И спасибо тебе за все.
- Не стоит благодарности. Я оставил свою визитку в твоей машине. Когда
ты созреешь, позвони мне. - Он поднес ко рту большой, залитый марципаном
круг и жадно вонзил в него зубы. Затем он добавил с полным ртом. - Кстати,
есть еще один маленький моментик.
- Очень мило с твоей стороны оставить его напоследок. Это означает,
что он есть суть нашей беседы.
- Возможно. Когда ты обнаружишь местонахождение машины, сразу же
сообщи мне, и не говори ничего своему клиенту, пока я не разрешу тебе.
- А если я этого не сделаю?
Он добродушно и широко улыбнулся, показав мне полный крошек рот.
- Если ты этого не сделаешь, тогда многие, более важные, чем я люди
рассердятся. Очень рассердятся. Влиятельные, государственные люди, которые
могут усложнить тебе жизнь.
- А она когда-нибудь была легкой?
Он отправил в рот очередную порцию "Сан Оноре" и подмигнул мне, так
как его рот был на сей раз слишком полон для слов.
Я забрал свою машину, но перед тем как сесть за руль, осмотрел, следуя
его совету, двигатель. На длинном пути профессиональная этика - это одно.
Но если предстоит длинный путь, ничто не может идти в сравнение с дружбой.
Шато де ля Форклас находилось в пятнадцати километрах на юг от Эвьена,
рядом с местечком под названием Абонданс. Шато было обнесено высоким
проволочным забором и везде были понатыканы стандартные таблички "Проезд
запрещен", "Частное владение" и тому подобное. Рядом с воротами
располагалась небольшая сторожка и загон для крупного рогатого скота. За
воротами начиналась частная дорога, которая примерно с километр извивалась
между соснами и на которой было еще большее количество табличек и знаков,
предупреждающих, что не следует спешить на поворотах и двигаться со
скоростью более тридцати километров в час. Богатые очень любят всякие
таблички и знаки, которые объясняют, что тебе не следует делать, что
начинает выглядеть по меньшей мере странно, когда понимаешь, что сами они
не обращают никакого внимания на все подобные предупреждения.
Шато, фасад которого не уступал по длине Букингемскому дворцу, было
достаточно большим, чтобы миллионер не чувствовал себя в нем излишне
стесненным. В углах строения, выполненного из приятного серо-желтого камня,
находились круглые башни, чьи покрытые голубым шифером крыши устремлялись
ввысь. Вдоль фасада шла просторная терраса, в центре которой располагался
бронзовый фонтан, извергавший примерно шестиметровую водяную струю из
центральной фигуры, которая являла собой группу водяных, русалок и
дельфинов, причудливо переплетенных в порыве морского веселья, что в
обычной жизни, несомненно, закончилось бы бедой. Естественно, так как здесь
жил О'Дауда, в бурлящих водах фонтана не было никаких золотых рыбок. Только
форель.
Мне отвели комнату в одной из башен на Лак Леман. Обедал я в
маленькой, для невысокого ранга гостей столовой в компании Денфорда,
который по-прежнему часто моргал и не выказывал никаких дружеских чувств по
отношению ко мне. Он сообщил мне, что О'Дауда находится в своем кабинете и
вызовет меня после обеда.
- Вы уже составили список людей, которые находились здесь в момент
отъезда мисс Зелии? - спросил я.
- Я еще работаю над ним.
Я подумал, что вряд ли этот список требовал такой долгой работы, но не
стал это комментировать, так как я видел, что он явно не в настроении для
выслушивания моих замечаний.
Я слишком затянул процесс потребления своего кофе, поэтому он встал,
извинился и направился к двери. Но у двери он исполнил Уилкинз,
повернувшись и сообщив мне:
- Мне кажется, я должен предупредить вас, что мистер О'Дауда находится
сегодня в особом настроении.
Я вопросительно посмотрел на него.
- Вы не могли бы объяснить по подробнее?
- Нет. - Он открыл дверь. - Но я подумал, что мне стоит предупредить
вас. Его люди уже привыкли к этому, а вот посторонние иногда приходят в
замешательство.
Я задумался, и через какое-то время мне пришло в голову, что он не был
таким уж недружелюбным по отношению ко мне, как это казалось из его
разговора и поведения. Если бы он меня действительно не любил, он был бы
только рад столкнуть меня с плохим настроением О'Дауды.
Через полчаса лакей в зеленой ливрее с серебряными пуговицами и с
лицом профессионального плакальщика зашел за мной, чтобы проводить меня к
О'Дауде. Наверное, с полкилометра мы шли по коридорам, картинным галереям и
лестницам, прежде чем оказались перед высокими дверями, обтянутыми красной
кожей с медными кнопками.
Из стенной ниши рядом с дверями лакей вытащил микрофон и объявил:
- Мистер Карвер, сэр.
Почти тут же двери открылись, и он кивнул мне, чтобы я входил, с таким
видом, словно читал про себя реквием по мою душу.
Я вошел, услышал шипение закрывающейся за мной двери, и оказался в
длинной комнате, полной людей, ни один из которых не обратил на меня ни
малейшего внимания.
Это была огромная комната, изначально предназначавшаяся для светских
балов, раутов, собраний, малых коронаций или, может быть, рыцарских
турниров. Одна стена имела несколько высоких окон, закрытых тяжелыми
портьерами из красного бархата. С цилиндрических сводов потолка свисали три
венецианские стеклянные люстры. Пол был выполнен из полированного мрамора,
а на противоположной окнам стене висели четыре портрета кисти Веласкеса.
Хотя вокруг было полно людей, они не издавали ни единого звука. Их
было человек пятьдесят - мужчины и женщины, больше мужчин, чем женщин,
некоторые - черные, большинство белых и несколько желтых. Их одежда являла
собой все от вечерних платьев до национальных костюмов: дворцовые туалеты,
грубые рабочие одежды, рубашки с короткими рукавами и джинсы, и военные
формы. Некоторые из них сидели, другие стояли, а одна фигура даже
преклонила колено, выражая высшее почтение, но все они смотрели в дальний
конец комнаты. Ни один их мускул не двигался, потому что они все были
сделаны из воска. Ближе всего ко мне находилась женщина в вечернем платье с
глубоким вырезом, плечи которой уже изрядно запылились.
В дальнем конце комнаты находилось возвышение, огибаемое по обоим
краям мраморной балюстрадой. Три низкие ступеньки вели к еще одному,
последнему возвышению, на котором стоял огромный трон, украшенный золотой
лепкой, спинка которого уходила высоко наверх и скрывалась под неким
подобием балдахина, с которого ниспадали золотые и серебряные занавески. По
обеим сторонам трона стояло по подсвечнику на семь свечей, все свечи были
зажжены. На троне сидела в два раза превышающая натуральную величину фигура
О'Дауды. Большая голова была увенчана лавровым венком, громадное тело
закутано в пурпурную тогу, а на огромных ступнях - золотые сандалии. Одна
толстая рука держала серебряный кубок для вина, другая - пергаментный
свиток. Убери свиток и вложи в руку лиру, и вот тебе уже не Цезарь, а Нерон
- можно варьировать в зависимости от настроения.
И как раз в тот момент, уже оправившись от шока, вызванного
обнаружением второго музея Мадам Тюссо в швейцарском шато, я задал себе
вопрос, что за особое настроение было у человека, сидящего на краю
возвышения у подножия своей восковой копии. В обычной ситуации отгадать
было бы нелегко. Он мог бы быть Цезарем, Нероном, Гитлером, Наполеоном,
Карлом Марксом, Сэмом Голдвином или Хрущевым. Но в данной ситуации все было
проще. На нем был один из тех голубых маскировочных костюмов, которые любил
носить Уинстон Черчилль, в углу рта - сигара, брови нахмурены. В правой
руке он держал небольшую трость, которой он тихонько постукивал себя по
правой ноге.
Он молча смотрел на меня через разделяющие нас сто метров мраморного
пола, ожидая, что я начну первым. Но я знал свое место. С членами
королевской семьи начинают говорить только после того, как заговорят они. К
тому же я знал и кое-что еще. Несмотря на весь этот спектакль, он не был
сумасшедшим. Он даже не был эксцентричным. Все, что он делал, он делал по
расчету - холодному, бухгалтерскому расчету. Только неудачники сходят с
ума. Это их способ сойти с дистанции.
Он поднялся и медленно пошел в мою сторону. У фигуры лондонского
полицейского он остановился и резко ударил тростью по его обтянутому
голубой саржей заду.
Затем, подойдя ко мне, он спросил, ни на секунду не забывая о том, что
его брови должны быть нахмурены:
- Знаешь, почему я это сделал, Карвер?
Я сказал:
- Думаю, потому что много лет назад именно он поймал вас ночью в тот
момент, когда вы выходили из находившейся по соседству бакалейной лавки с
карманами, полными мелочи.
О'Дауда ухмыльнулся, но ему все еще как-то удавалось хмурить брови.
- Неудачная попытка. Конечно, перед тем как моя грудь покрылась
шерстью, я пару раз набивал свои карманы мелочью. А как иначе, черт возьми,
можно было собрать стартовый капитал. Нет, он поймал меня пьяным за рулем.
Мне тогда было двадцать два. На полгода были отобраны права, и это
означало, что я не могу управлять фургоном. Бизнес капут. Они все такие.
Он обвел тростью всю толпу.
- Вы пригласили меня сюда, чтобы рассказать мне о людях, которые
портили вам жизнь?
- Ты очень скоро узнаешь, зачем я тебя сюда пригласил. Да, конечно,
это все люди, которые портили или пытались испортить мне жизнь. Я люблю
иногда приходить сюда и разговаривать с ними, давая им понять, кто я такой
теперь. Ты знаешь, сколько стоит одна такая фигура?
- Нет.
- Их делает Кермод. Замечательный парень, Кермод. Когда-то работал у
Тюссо. Он берет с меня двести фунтов.
- Вы можете сэкономить деньги, заказывая их в миниатюре. И хранить их
можно будет под стеклом. Так на них не будет оседать пыль. - Я провел
пальцем по спине дамы в платье с глубоким вырезом и показал палец ему. - А
теперь оставьте свои попытки поразить меня.
- Ты уволен, парень.
- Замечательно.
- Ты собирался испортить мне жизнь.
- Вам следовало бы позволить мне сделать это. Тогда вы смогли бы
водрузить меня здесь. Я бы даже прислал вам один из своих старых костюмов
для большей натуральности.
- Следи за речью, когда говоришь со мной. Ты - только нанятый мной
человек.
- Вы уволили меня несколько секунд назад. Помните? Но в любом случае,
нанятый или уволенный, я говорю так, как считаю нужным. Перестаньте
темнить, О'Дауда.
На какое-то мгновение мне показалось, что он собирается ударить меня
своей тростью. Он стоял, набычив свою большую голову и сверля меня голубыми
глазками, на медном ежике его волос играло солнце, а сигара тлела
запрещающим красным светом. Затем он развернулся и подошел к фигуре
чернокожего человека в тюрбане и сильным ударом трости сшиб тюрбан с его
головы.
- А он что сделал? - спросил я. - Продал вам кучу липовых грязных
фотографий?
- На самом деле это была куча липовых технических алмазов во время
войны. Он всю жизнь сожалел об этом. И не думай, что я пытаюсь поразить
тебя. Для меня все это - терапия. Мне нравится обозревать всех их, говорить
с ними. После этого я ощущаю себя внутренне чистым и розовым, как младенец.
И даже когда меня здесь нет, они все равно вынуждены смотреть на меня. - Он
кивнул в сторону увеличенной фигуры Цезаря.
- Вам следует открыть собрание для публики. Это за два года окупит все
расходы. Кермод мог бы продавать сосиски в тесте и мороженое на террасе.
Он посмотрел на меня, нахмурившись.
- Ты уволен.
Я повернулся и пошел к двери. Он позволил мне дойти до нее, а затем
сказал:
- Не хочешь узнать почему?
Я посмотрел на него через плечо.
- Если вы чувствуете, что должны рассказать мне, о'кей. Но в таком
случае давайте сделаем это за сигаретой и стаканчиком чего-нибудь. - Я
достал свой портсигар и добавил. - Спиртное с вас.
Он улыбнулся мне.
- Ты - наглый ублюдок. Но обмен - ничего. Хотя, ты по-прежнему уволен.
Он пошел в дальний конец комнаты, то тут, то там пуская в ход свою
трость, и, наконец, остановился перед шкафчиком времен Луи какого-то и
достал из него бренди и пару бокалов. И на этот раз он налил себе больше. Я
взял бокал и сел в кресло, на спинку которого небрежно опирался пожилой,
похожий на дипломата тип в придворном костюме (он, вероятно, помешал
посвящению О'Дауды в рыцари).
Я вдохнул аромат бренди, отпил немного, подождал, пока жидкость
нагреется во рту, проглотил, и почувствовал, как у меня в животе
зарождается новый вулкан.
- Кошмарная штука, - сказал я.
- Ты думаешь, я буду переводить свое лучшее бренди на человека,
которого я только что уволил.
- Почему я уволен?
- Потому что, Карвер, когда я нанимаю кого-либо, я требую от него
полной лояльности за те деньги, которые я ему плачу. За это меня никто не
любит. Но всем им нужно зарабатывать деньги.
- Насколько мне известно, я даже еще не обманул вас ни с одним счетом
за отель. Но я обязательно сделаю это, когда вы меня восстановите на
службе.
Резким, раздраженным движением трости он рассек перед собой воздух и
сказал:
- Черт, ты меня очень утомляешь.
- Мне хотелось бы услышать несколько фактов, подтверждающих мою
нелояльность.
- Два дня назад меня посетил один человек по имени Алакве.
- Это было в Англии или здесь?
- Зачем тебе это?
- Затем, что тогда я буду знать, был ли это Джимбо Алакве или Наджиб.
- В Лондоне.
- Старина Джимбо, все еще трудится изо всех сил. Не нужно мне
рассказывать. Я догадываюсь, что он вам сообщил. Я получил взятку, скажем,
в три тысячи гиней, не фунтов, за то, что обману вас и скажу, где находится
"Мерседес" - когда я, конечно, найду его - сначала ему, а потом вам.
Что-нибудь в этом роде, да?
- Более-менее. Ты чертовски откровенен.
- Я буду даже еще более откровенен. Джимбо попроще, чем его брат - они
близнецы. Бог знает, что с него имеют те люди, на которых он работает. Ему
следовало бы знать, что моя цена за подобного рода обман была бы где-нибудь
в районе десяти тысяч. Мне и у вас хорошо. Постоянная смена декораций,
жизнь в окружении роскоши, новые лица - некоторые из них очень симпатичные
и женственные - и полное ощущение вечности жизни, которое, попади я в
страховое агентство, тут же выгнало бы меня из него. Взгляните на это.
Я достал вещицу из кармана и бросил ему. Она была размером с половину
грейпфрута и такой же формы, но гораздо тяжелее.
Он взял ее в свою обезьянью лапу и спросил:
- Что это такое?
- Это магнитная термобомба. Там сбоку есть небольшой переключатель,
который можно поставить на любую, указанную на шкале температуру.
Температура дана по Фаренгейту, Цельсию и Римеру. Все предусмотрено. В
настоящий момент она поставлена на предохранитель. Я обнаружил ее под
капотом своего автомобиля в Женеве. Она была приведена в рабочее положение
и разнесла бы меня и машину в клочья через пару километров.
- Черт, какая полезная штука.
- Можете оставить ее себе. Но если я взял деньги, зачем им тогда
понадобилось убирать меня? Лишние расходы. Им очень не понравилось, что я
отказался от денег. Я полагаю, вы уже хорошо заплатили Джимбо, чтобы он
работал на вас?
- Да, заплатил.
Я покачал головой.
- Вы его совсем запутаете. Он не из тех людей, которые могут вести
двойную игру и не замкнуть в один прекрасный момент оба конца. Хорошо, я
снова на работе?
Он протянул руку и положил бомбу на шкафчик. Затем он повернулся ко
мне, склонил голову, как бык, нацелившийся на красный плащ матадора, и
шумно выпустил через нос воздух.
- Что, черт побери, происходит, - сказал он. - Я только хочу вернуть
свою машину.
- Вы ее получите. Ее свистнул один мерзавец по имени Отто Либш. -
Упомянув имя, я замолчал и внимательно посмотрел на него. Я был уверен, что
оно что-то значило для Джулии. Оно также могло что-то значить и для него.
Но если оно и значило, то он никак не выказал этого. Я продолжил. - Он ее
перекрасил и несколько недель спустя ограбил на ней кассу где-то во
Франции. С того момента ни его, ни машины никто не видел. Но я ставлю
десять к одному в сотенных - фунтах, не франках - что я найду машину в
ближайшие несколько дней. Идет?
- Нет.
- Приятно, что вы так уверены во мне. Я восстановлен?
- Да, временно. Но, клянусь Богом, один неправильный шаг и...
- Вы опережаете события, - сказал я. - Если вы хотите, чтобы я
вернулся, у меня есть одно условие. Нет, два.
- Никто никогда не ставит мне условий. - Он произнес это с грохотом
выходящего из-под контроля парового катка. А так как я знал, что с паровым
катком лучше не спорить, я начал вставать, собираясь уходить.
Жестом руки он указал мне, чтобы я сел.
- Что ж, давай послушаем твои условия.
Я сел.
- Первое, я не хочу, чтобы мне задавали вопросы о том, как я вышел на
Отто и машину. И я не хочу, чтобы вопросы задавались вашей падчерице Зелии.
Как она и говорит, она ничего не знает. Второе, я хочу знать, что находится
в тайнике машины и кто те люди, на которых работают Наджиб и Джимбо Алакве.
Это я хочу знать ради собственной безопасности. Что вы скажете?
Он медленно встал и тепло улыбнулся мне. В это невозможно было
поверить, но его большое животное лицо вдруг преобразилось. Передо мной
стоял огромный, похожий на медведя папочка с распростертыми руками и
ласковой улыбкой, готовый принять и утешить всех уставших, упавших духом,
угнетаемых, обездоленных и обескровленных на этой земле. На меня это не
произвело ни малейшего впечатления, так как я был уверен, что он их всех
примет и сделает на них деньги.
- Я скажу Карвер, что я явно ошибался по поводу тебя. Продолжай
работу. Я тебе полностью доверяю, парень. Что касается Зелии, я больше не
стану при ней упоминать о машине.
- Отлично.
Он покачал головой.
- Я не понимаю, почему ты до сих пор не стал миллионером. У тебя есть
все возможное в этом мире нахальство.
- Чего у меня нет, так это ответа на мое второе условие. Что в машине
и кому еще она нужна?
- Ах, да, это. Ну, с этим немного сложнее. Щекотливый момент.
- Все-таки, попробуйте.
Он пожевал кончик своей сигары, придумывая, какое вранье ему стоит
выдать мне. Он понимал, что после недавней похвалы в мой адрес, оно должно
быть очень грамотным. Придумал он быстро.
- В машине, - сказал он, - находится очень приличная пачка облигаций.
Облигаций золотого займа. Точнее, это - облигации трехпроцентного внешнего
займа японского имперского правительства 1930 года с окончательным
погашением в мае 1975 года, но эти облигации будут погашаться в январе
следующего года. Естественно, после этого никакого нарастания процентов по
ним не будет. Но при погашении они будут оцениваться в двадцать тысяч
фунтов. С самого начала они принадлежали мне. Но я собирался передать их
одному моему другу в ответ на оказанную мне услугу. Ты удовлетворен?
- Да. Но я, естественно, проверю, существуют ли такие облигации.
- Проверяй, проверяй, осторожный ублюдок. - Он ухмыльнулся.
- А друг?
- Он - влиятельная фигура в оппозиционной партии одного из
новоиспеченных африканских государств. Когда-то эта оппозиционная партия
была правящей. Времена меняются. Теперешняя правящая партия считает, что
облигации принадлежат им, потому что, как они аргументируют, услуга,