Страница:
— Куда вы гнёте? Неужели считаете, что я убил своих детей потому, что не хочу уезжать из Кливленд-парка?!
— О'кей, — примирительно взмахнул он рукой. — Обратимся к другой теме. Были ли мальчики застрахованы? Есть ли у них полисы? Потому что, если они есть, вам лучше сразу сказать об этом.
— Вы имеете в виду медицинскую страховку?
— Нет, я имею в виду страхование жизни.
— Страхование жизни? Да ведь им всего шесть лет!
Я всё понял и разозлился ещё сильнее.
— Значит, вы полагаете, что я убил мальчиков, чтобы получить страховку? — резко спросил я. — Что, выждав время и получив наличные, я сбегу в какую-нибудь гребаную Бразилию? Так, что ли? А с головой у вас всё в порядке?
— Ничего подобного, — спокойно произнёс Прайс. — Никто ничего такого не предполагает. Мы просто обсуждаем трудности, которые вы испытываете, и всё, что с этим связано. Лично я думаю, что в какой-то момент вы потеряли контроль над собой — как… как сейчас, например, — и перестали управлять ситуацией…
И тогда я взорвался.
— Послушайте! — прошипел я дрожащим от ярости голосом. — Я не убивал своих детей!
— Мистер Каллахан, может, нам стоит на некоторое время прерваться? Вы не хотите проконсультироваться с адвокатом?
— Я не нуждаюсь ни в перерыве, ни в вашем гребаном адвокате!
— Разве детектив Шоффлер не сказал вам, что вас видели на парковке открывающим машину? И это было уже после того, как вы заявили о пропаже детей.
— Я проверял, не пошли ли мальчики к автомобилю, потеряв меня. Сделать это мне предложил охранник.
Всё продолжалось в том же духе. Час. Два. Три. Четыре. Шёл пятый час допроса, когда Прайс спросил, не хочу ли я воспользоваться туалетом. Когда я отказался, он, извинившись, отправился в туалет сам. Вернувшись, он принёс воды и предложил вновь пройтись по событиям с самого начала.
— Напомните мне, — сказал он, — кому принадлежала идея поехать на ярмарку? Ведь это вы предложили, не так ли?
— Нет, — ответил я, — я уже говорил. Это была их идея. Я терпеть не могу подобные затеи.
— А что вам нравится?
Допрос продолжался.
— Это мои дети, — ответил я.
— И вы можете их различить? — Прайс изобразил в воздухе вопросительный знак.
— Да, верно.
Он посмотрел на меня так, словно хотел оспорить моё утверждение, но вдруг улыбнулся.
— Думаю, что могу это принять. Представляю, как вам было трудно, — произнёс он с дружеским участием, — как мучительно. — Печальный вздох. — Всего одно слово… И больше он не звонил?
— Нет. Это все.
— Боже, — сказал Прайс, переходя к новой теме. — Почему вы ничего мне не рассказали о предыдущем вечере? Хм-м…
— Я не вижу никакой…
— Вы не хотите об этом говорить? — сурово спросил он и тут же извинился, словно затронул своим вопросом слишком чувствительную точку.
— Ничего подобного. Просто не вижу связи.
— Не скажите, — улыбнулся он. — Никогда не знаешь, где отыщутся факты, способные нам помочь.
Я кивнул, соглашаясь.
— О'кей. Итак, предыдущим вечером — в пятницу — у вас, по вашим словам, была масса работы. Но не будем об этом. Поговорим об ужине. Вы его приготовили дома или поели в городе?
— Мы ели в городе. В пиццерии.
— В какой пиццерии? Где?
— В пиццерии «Два миндаля». На Висконсин-авеню.
— Вас там кто-нибудь видел?
— Естественно. Официант. Другие посетители.
— Вы расплачивались наличными или кредитной картой?
— Наверное, картой.
— Вы не помните?
— Нет. Не помню.
Он махнул рукой, показывая, что это не имеет никакого значения, и произнёс с лёгкой улыбкой:
— Я тоже никогда не помню подобную чепуху.
Я пытался убедить себя, что это звучит глупо, а болтовня Прайса не стоит и выеденного яйца. Однако всё было не так просто. Я почему-то начал испытывать почти религиозную тягу к исповеди. Мне даже показалось, что, исповедовавшись, я очищусь, возрожусь к новой жизни и смогу начать все заново.
Шёл час за часом, и я ощутил какую-то опасную апатию. Мне надоело говорить, я захотел спать.
Мне несколько раз доводилось читать о тех, кого удалось оттащить от самого края пропасти. В какой-то момент воля может ослабнуть. Жертва гипотермии, как говорят, перед смертью ощущает тепло и сонливость, а тонущему человеку кажется, что он погружается в море света. Из этого я сделал вывод, что уход в небытие может оказаться весьма заманчивым выходом, предоставляя желанный отдых от борьбы и боли.
Когда мы в очередной раз отправились по территории ярмарки, кто-то постучал в дверь. Детектив Прайс нахмурился, извинившись, поднялся с места, чуть приоткрыл дверь и перекинулся несколькими фразами с тем, кто стоял за порогом. Говорили они шёпотом, но явно спорили. Затем Прайс молча вышел в коридор, оставив меня в одиночестве.
В полудремотном отупении я непрерывно поглядывал на часы и ждал, когда он появится. Прошло десять минут. Двадцать. Полчаса.
Вернувшись, Прайс повёл допрос совсем в иной колее, поставив меня в тупик.
— Каковы ваши религиозные убеждения, Алекс? — спросил он.
— Что?
— Какое вероисповедание вы разделяете? Во что вы верите?
— Вообще-то я не очень религиозен.
— Выходит, вы атеист?
— Не совсем. Но какое отношение это имеет к делу?
— Положитесь на меня, о'кей? Скажите, отвечая на вопрос о вере, что бы вы подчеркнули? Атеист?
— Нет. Я, скорее, латентный католик… Мм-м… Не знаю. Пожалуй, я подчеркнул бы христианин.
— Вот как?
Затем последовали вопросы о жертвоприношениях животных. Он спросил о моём материале, рассказывающем о культе «Сантерия» в Южной Флориде. Его интересовало моё отношение к разного рода верованиям, в частности, к культу «Вика».
— Послушайте! — не выдержал я. — К чему все эти вопросы? Куда вы гнёте? Я не вижу никакой связи с делом.
— Вам не нравится подобное направление допроса? — с изумлением спросил Прайс.
— Просто не понимаю, к чему всё это, — ответил я.
— Уверяю вас, это не праздное любопытство, — сказал детектив.
Глядя на его разочарованную физиономию, я вдруг осознал, что ни сотрудничество с ним, ни полная откровенность с моей стороны не смогут снять с меня подозрения. Я пытался доказать нулевую гипотезу, что, как известно, сделать невозможно. Из миллиона его вопросов парня интересовали лишь те ответы, которые указывали на мою вину. А поскольку я невиновен, оставаться здесь не имело никакого смысла.
Я заявил, что хочу домой.
— Вы отказываетесь от дальнейшего допроса?
— Не вижу смысла продолжать.
— Вы отказываетесь. Вы это хотите мне сказать?
— А вы что, не собираетесь заканчивать?
— Я понимаю это как отказ.
Я решил его ублажить:
— Именно так. Я отказываюсь.
Прайс поднялся и вышел. Я остался один.
Глава 12
— О'кей, — примирительно взмахнул он рукой. — Обратимся к другой теме. Были ли мальчики застрахованы? Есть ли у них полисы? Потому что, если они есть, вам лучше сразу сказать об этом.
— Вы имеете в виду медицинскую страховку?
— Нет, я имею в виду страхование жизни.
— Страхование жизни? Да ведь им всего шесть лет!
Я всё понял и разозлился ещё сильнее.
— Значит, вы полагаете, что я убил мальчиков, чтобы получить страховку? — резко спросил я. — Что, выждав время и получив наличные, я сбегу в какую-нибудь гребаную Бразилию? Так, что ли? А с головой у вас всё в порядке?
— Ничего подобного, — спокойно произнёс Прайс. — Никто ничего такого не предполагает. Мы просто обсуждаем трудности, которые вы испытываете, и всё, что с этим связано. Лично я думаю, что в какой-то момент вы потеряли контроль над собой — как… как сейчас, например, — и перестали управлять ситуацией…
И тогда я взорвался.
— Послушайте! — прошипел я дрожащим от ярости голосом. — Я не убивал своих детей!
— Мистер Каллахан, может, нам стоит на некоторое время прерваться? Вы не хотите проконсультироваться с адвокатом?
— Я не нуждаюсь ни в перерыве, ни в вашем гребаном адвокате!
— Разве детектив Шоффлер не сказал вам, что вас видели на парковке открывающим машину? И это было уже после того, как вы заявили о пропаже детей.
— Я проверял, не пошли ли мальчики к автомобилю, потеряв меня. Сделать это мне предложил охранник.
Всё продолжалось в том же духе. Час. Два. Три. Четыре. Шёл пятый час допроса, когда Прайс спросил, не хочу ли я воспользоваться туалетом. Когда я отказался, он, извинившись, отправился в туалет сам. Вернувшись, он принёс воды и предложил вновь пройтись по событиям с самого начала.
— Напомните мне, — сказал он, — кому принадлежала идея поехать на ярмарку? Ведь это вы предложили, не так ли?
— Нет, — ответил я, — я уже говорил. Это была их идея. Я терпеть не могу подобные затеи.
— А что вам нравится?
Допрос продолжался.
* * *
— Вы утверждаете, что слышали голос Кевина по сотовому телефону, — сказал Прайс. — Он произнёс лишь слово «папа». Как вы могли определить, что это Кевин? Ведь они однояйцевые близнецы, не так ли?— Это мои дети, — ответил я.
— И вы можете их различить? — Прайс изобразил в воздухе вопросительный знак.
— Да, верно.
Он посмотрел на меня так, словно хотел оспорить моё утверждение, но вдруг улыбнулся.
— Думаю, что могу это принять. Представляю, как вам было трудно, — произнёс он с дружеским участием, — как мучительно. — Печальный вздох. — Всего одно слово… И больше он не звонил?
— Нет. Это все.
— Боже, — сказал Прайс, переходя к новой теме. — Почему вы ничего мне не рассказали о предыдущем вечере? Хм-м…
— Я не вижу никакой…
— Вы не хотите об этом говорить? — сурово спросил он и тут же извинился, словно затронул своим вопросом слишком чувствительную точку.
— Ничего подобного. Просто не вижу связи.
— Не скажите, — улыбнулся он. — Никогда не знаешь, где отыщутся факты, способные нам помочь.
Я кивнул, соглашаясь.
— О'кей. Итак, предыдущим вечером — в пятницу — у вас, по вашим словам, была масса работы. Но не будем об этом. Поговорим об ужине. Вы его приготовили дома или поели в городе?
— Мы ели в городе. В пиццерии.
— В какой пиццерии? Где?
— В пиццерии «Два миндаля». На Висконсин-авеню.
— Вас там кто-нибудь видел?
— Естественно. Официант. Другие посетители.
— Вы расплачивались наличными или кредитной картой?
— Наверное, картой.
— Вы не помните?
— Нет. Не помню.
Он махнул рукой, показывая, что это не имеет никакого значения, и произнёс с лёгкой улыбкой:
— Я тоже никогда не помню подобную чепуху.
* * *
Джейсон Прайс обладал бесконечным обаянием и пользовался им вовсю, убеждая меня в своём расположении. В том, что он мне лучший друг. А для укрепления этой новой дружеской связи он хотел услышать от меня все. Мои слова, втолковывал он, никоим образом не будут использованы против меня. У него уже были осложнения, и он ни при каких обстоятельствах не стал бы мне лгать. Да, в какой-то момент я потерял контроль над собой, что совершенно естественно. Никто не может полностью владеть своими эмоциями. И так далее и тому подобное.Я пытался убедить себя, что это звучит глупо, а болтовня Прайса не стоит и выеденного яйца. Однако всё было не так просто. Я почему-то начал испытывать почти религиозную тягу к исповеди. Мне даже показалось, что, исповедовавшись, я очищусь, возрожусь к новой жизни и смогу начать все заново.
Шёл час за часом, и я ощутил какую-то опасную апатию. Мне надоело говорить, я захотел спать.
Мне несколько раз доводилось читать о тех, кого удалось оттащить от самого края пропасти. В какой-то момент воля может ослабнуть. Жертва гипотермии, как говорят, перед смертью ощущает тепло и сонливость, а тонущему человеку кажется, что он погружается в море света. Из этого я сделал вывод, что уход в небытие может оказаться весьма заманчивым выходом, предоставляя желанный отдых от борьбы и боли.
Когда мы в очередной раз отправились по территории ярмарки, кто-то постучал в дверь. Детектив Прайс нахмурился, извинившись, поднялся с места, чуть приоткрыл дверь и перекинулся несколькими фразами с тем, кто стоял за порогом. Говорили они шёпотом, но явно спорили. Затем Прайс молча вышел в коридор, оставив меня в одиночестве.
В полудремотном отупении я непрерывно поглядывал на часы и ждал, когда он появится. Прошло десять минут. Двадцать. Полчаса.
Вернувшись, Прайс повёл допрос совсем в иной колее, поставив меня в тупик.
— Каковы ваши религиозные убеждения, Алекс? — спросил он.
— Что?
— Какое вероисповедание вы разделяете? Во что вы верите?
— Вообще-то я не очень религиозен.
— Выходит, вы атеист?
— Не совсем. Но какое отношение это имеет к делу?
— Положитесь на меня, о'кей? Скажите, отвечая на вопрос о вере, что бы вы подчеркнули? Атеист?
— Нет. Я, скорее, латентный католик… Мм-м… Не знаю. Пожалуй, я подчеркнул бы христианин.
— Вот как?
Затем последовали вопросы о жертвоприношениях животных. Он спросил о моём материале, рассказывающем о культе «Сантерия» в Южной Флориде. Его интересовало моё отношение к разного рода верованиям, в частности, к культу «Вика».
— Послушайте! — не выдержал я. — К чему все эти вопросы? Куда вы гнёте? Я не вижу никакой связи с делом.
— Вам не нравится подобное направление допроса? — с изумлением спросил Прайс.
— Просто не понимаю, к чему всё это, — ответил я.
— Уверяю вас, это не праздное любопытство, — сказал детектив.
Глядя на его разочарованную физиономию, я вдруг осознал, что ни сотрудничество с ним, ни полная откровенность с моей стороны не смогут снять с меня подозрения. Я пытался доказать нулевую гипотезу, что, как известно, сделать невозможно. Из миллиона его вопросов парня интересовали лишь те ответы, которые указывали на мою вину. А поскольку я невиновен, оставаться здесь не имело никакого смысла.
Я заявил, что хочу домой.
— Вы отказываетесь от дальнейшего допроса?
— Не вижу смысла продолжать.
— Вы отказываетесь. Вы это хотите мне сказать?
— А вы что, не собираетесь заканчивать?
— Я понимаю это как отказ.
Я решил его ублажить:
— Именно так. Я отказываюсь.
Прайс поднялся и вышел. Я остался один.
Глава 12
Стук двери вернул меня к жизни. Я понятия не имел, сколько времени провёл в тревожной полудрёме. В комнату для допросов вошёл не Прайс, а Шоффлер.
— Пошли, — коротко бросил он.
Я сразу понял, что произошло нечто неожиданное. Его отношение ко мне изменилось, но в какую сторону? Детектив выключил диктофон, и я поплёлся следом за ним к его машине. Это был здоровенный белый «форд-краун-виктория». Светало. Наступало утро, и значит, в комнате для допросов я провёл всю ночь.
Когда Шоффлер лично распахнул для меня дверцу автомобиля, я испугался. Почему он стал вдруг ко мне таким внимательным? Видимо, потому, что очень мне сочувствует.
Когда детектив занял своё место и начал застёгивать ремень безопасности, я, готовясь услышать самую страшную новость, попытался взять себя в руки. Но, прежде чем он заговорил, мы успели проехать пару кварталов. Я затаил дыхание.
— Мы получили результаты, — произнёс он, покачивая головой.
— Что? — спросил я, испытывая глубочайшее облегчение, услышав вовсе не то, что ожидал. — Вы говорите о результатах теста на детекторе лжи?
— Нет, — сказал Шоффлер. — Я говорю о результатах лабораторных исследований. Об анализе футболки.
— И… что?
— Куриная кровь, — бросил он, покосившись в мою сторону. — Футболка была вымочена в куриной крови.
— Куриная кровь! — восторженно повторил я. Я не знал, что за этим скрывается, но новость, по-моему, была превосходной. Если кровь не человеческая, значит, это не кровь моих детей.
— Хм…
Теперь я понял, куда гнул Джейсон Прайс, донимая меня вопросами о моих религиозных убеждениях и жертвоприношениях.
— Кроме того, — продолжал Шоффлер, — нам удалось значительно продвинуться и в другом направлении. Мы нашли несколько надёжных свидетелей, видевших вас и ваших мальчиков.
— А?..
— Пару сотрудников ярмарки, — пояснил Шоффлер. — Парень, заправляющий обезьяньей лестницей, отлично запомнил и вас, и ваших мальчиков. Сказал, что один из них вскарабкался по ступенькам, как настоящая мартышка.
— Шон.
— Как ваш паренёк залез наверх и у лестницы выстроилась очередь желающих повторить его подвиг. Ребятишки постарше решили, что это плёвое дело. А поскольку попытка обходилась в один бакс, у парня была отличная причина вас запомнить.
— Он что, случайно вышел к вам из леса?
— В воскресенье и понедельник этот человек не работал, поэтому мы смогли потолковать с ним только этим утром. Он местный и с ярмаркой не ездит. После допроса мы решили его проверить. — Вздох. — Надо было убедиться, что он не знаком с вами, не знает Лиз, не встречал детей и всё такое прочее. Вообще-то мы нашли и других работников ярмарки, видевших вас и ваших детей. Человек, заправляющий стрельбой из лука, прекрасно запомнил вас и мальчиков. Есть и другие.
— Хм… — только и мог произнести я.
— Вы, надеюсь, понимаете, что, обнаружив футболку, мы обязаны были вас проверить? Если вы отправились на ярмарку, чтобы устроить себе алиби, то…
— Догадываюсь.
— Послушайте! — Судя по тону, Шоффлер был явно раздражён. — Куриная кровь и люди, видевшие вас на ярмарке, вовсе не означают, что вы уже сорвались с крючка.
— Неужели?
— Подумайте сами. Если вы и были на ярмарке с мальчиками, кто поручится, что после этого вы их не отвезли куда-нибудь, а затем, вернувшись к Пребблу, заявили о пропаже. Куриная кровь? Не знаю. Может, вы ведёте вторую, тайную жизнь. — Голубой «мерседес» подрезал его «форд», и детектив ударил по клаксону. — Великий Боже! Только взгляните на этого идиота! Мне надо было поставить мигалку. Но вообще-то вы, конечно, слезли с крючка, поскольку мы шаг за шагом реконструировали вторую половину дня, начиная с того момента, когда вы отправили дискету на студию (детки были с вами) и кончая появлением у охранников с заявлением о пропаже. Каждый ваш шаг подтверждён надёжными свидетелями. — Он выдержал паузу. — В общем, похоже на то… что я, Алекс, должен принести вам свои извинения.
Мы стояли у светофора, и моя эйфория продолжалась ровно столько времени, сколько требовалось для смены сигнала. Конечно, хорошо, что я больше не считаюсь подозреваемым. Но дети ещё не найдены. Кошмар не закончился.
Поэтому я ничего не ответил.
— Прошу простить за детектор лжи, — продолжал Шоффлер. — И за всё то, что произошло между вами и Прайсом. Приношу искренние извинения.
— Ведь вы действительно думали, что это сделал я.
В ответ он лишь пожал плечами.
Мы свернули на Клингл-роуд и поехали в сторону Коннектикут-авеню. Я посмотрел в окно и покачал головой.
— Получается, что похититель моих ребятишек выиграл уйму времени…
Я думал о злодее, появившемся в моём доме вместе с детьми, о жутковатом, сложенном из бумаги кролике, о десятицентовых монетах и пропитанной кровью футболке. Я торчал в комнате для допросов, а след похитителя в это время становился все холоднее и холоднее.
Я выложил свои соображения Шоффлеру и замолчал, поняв, что продолжать не имеет смысла. Должен сказать, что детектив ни разу меня не остановил, позволив высказаться до конца. За окном машины двое детей с воздушными шариками в руках куда-то шагали рядом с мамой. Если бы мы тогда пошли в зоопарк. Я старался подавить эти никчёмные потуги переделать прошлое, но они возникали снова и снова сотни раз за день. Откинувшись на спинку сиденья, я смежил веки.
Прошло какое-то время, прежде чем Шоффлер произнёс:
— Да, кстати, об этом парне с собакой. Мы нашли пару свидетелей, утверждающих, что видели его с вашими мальчиками.
— Вы считаете, что этот парень… — выдавил я с похолодевшим сердцем.
— Мм-м… Мы не любим бежать впереди паровоза. Длинный парень и собака с плоёным воротником фигурировали в новостях, поэтому мы относимся ко всему довольно скептически. Тем не менее мы интересовались, не видел ли кто-нибудь пропавших близнецов в компании этого парня. И конечно, нашлись люди, которые их видели. По крайней мере они думают, что видели.
— Думают?
— Нам повезло, что в новостях ни разу не говорилось о породе собаки. Это служит некоторого рода лакмусовой бумагой в беседах со свидетелями. Мы знаем, что это был уиппет, поэтому, услышав, что с парнем была немецкая овчарка или такса, мы…
— Ясно.
— Я хотел спросить, насколько внимательно вы разглядывали парня? Его лицо вам удалось запомнить?
Я не знал, что сказать. Воссоздавая в памяти картину, я видел лишь Кевина и Шона. В тот момент меня интересовало только место их нахождения. Увидев их в толпе радостно вопящих ребятишек, я тут же успокоился.
— Не знаю, как ответить. Особого внимания я на него не обратил. Заметил лишь костюм и собаку. Думал, что он работает на ярмарке.
— Я хочу, чтобы вы немного посидели с нашим художником. Посмотрим, что из этого получится.
Вспыхнул зелёный свет, и мы свернули на Коннектикут-авеню.
— В пять вечера я даю пресс-конференцию, — сказал Шоффлер. — Не желаете составить мне компанию? Вы и Лиз. Ваше появление будет говорить о вашей невиновности. Полагаю, вам с супругой следует принять моё предложение и ответить на вопросы прессы.
Я знал, что в связи с этим могла посоветовать мне Клэр Кароселла. Если это поможет увеличить наше время в эфире, то Лиз и я готовы торчать перед толпой репортёров хоть всю ночь.
Я по собственному опыту знал, как это будет выглядеть. Пытаясь перекричать друг друга, они закидают нас вопросами, либо риторическими («Ощутили ли вы облегчение, когда с вас сняли подозрения?»), либо не имеющими ответа («Насколько далеко, по вашему мнению, продвинулась полиция в поисках ваших мальчиков?»).
— О'кей, — сказал я. — Мы там будем.
Вся Ордуэй-стрит была расцвечена жёлтыми лентами. Несколько кварталов Коннектикут-авеню тоже радовали глаз жёлтым убранством. Курьер доставил нам самодельные открытки от друзей Кевина и Шона по летнему лагерю Сент-Олбанз. Это были нарисованные яркими фломастерами цветы и тщательно выписанные печатными буквами слова поддержки с неумелыми детскими подписями.
Коллекция плюшевых медведей и горы цветов на тротуаре у нашего дома начинали действовать мне на нервы, поскольку напоминали обочины дорог в тех местах, где произошли ДТП со смертельным исходом, и о жертвах взрыва в Оклахома-Сити. Из окон своего дома я видел горы цветов и мягких игрушек на месте гибели принцессы Ди и ещё более внушительные проявления людской памяти на «Граунд зеро» в Нью-Йорке. Символы смерти.
Полиция открыла лишь одну горячую линию, но соседи, проявив неукротимую энергию, организовали (под водительством Джека, естественно) команду добровольцев, посменно дежуривших на собственной линии, названной ими «линией надежды». В отличие от официальной она обещала награду и гарантировала конфиденциальность.
Мой старинный друг и по совместительству компьютерный гений создал специальный сайт. Подруга Лиз Молли занялась вербовкой добровольцев, готовых постоянно следить за этим сайтом. И за два дня его ежечасно посещали почти четыре сотни человек.
Поскольку все подозрения были с меня сняты, студия вновь открыла наградной фонд, а Криста каждый день выступала в прямом эфире с обращениями к публике. Фокс увеличил первоначальную сумму награды ещё на пять тысяч долларов. Аудиторская фирма, работающая со студией, согласилась курировать поступающие средства. Через несколько дней в фонде было уже 90 000 долларов.
Три приятельницы Лиз напечатали и распространили несколько тысяч листовок. Мы большую часть времени проводили дома, но знали, что портреты наших детей размещены в витринах многих магазинов, на автобусных остановках, на телеграфных столбах. Каждая листовка имела отрывные талончики с напечатанными на них телефонами и электронным адресом.
Я встретился с детективом Мэри Макгафферти, помогающей мне в розыске сыновей. Она отчиталась о своей работе. Работа состояла главным образом в опросе наших многочисленных друзей и знакомых, включая тех, которых Лиз обрела в штате Мэн. Этот тотальный опрос пока ничего не дал, и в последнее время Мэри переключилась на тех, кто когда-либо трудился в нашем доме, — водопроводчиков, приходящих нянь, штукатуров, установщиков посудомоечных машин и маляров. Для этого мне пришлось передать ей все сохранившиеся в доме счета.
— Меня потрясает, как часто в подобных делах бывают замешаны эти люди.
— Но не в нашем случае.
— Нет. Пока.
— Она по этой части гений, — сказал детектив.
Мы безуспешно бились над лицом парня. Плоёный воротник затруднял задачу, поскольку искажал овал лица, скрывал шею, плечи, подбородок и даже уши. Тщательно ухоженные эспаньолка и усы также не облегчали дела. Несмотря на все искусство, с которым Марийка переносила на бумагу мои туманные наблюдения, портрет получился слишком общим, лишённым каких-либо специфических черт. С последнего варианта на нас пустыми глазами взирал человек с аккуратной испанской бородкой и нафабренными усами — какими я их запомнил. Всё остальное было чистой догадкой.
Шоффлер зашёл взглянуть на портрет.
— Что скажешь? — поинтересовалась Марийка.
— Похоже, они все приехали в одном автобусе.
— Что?
— Марийка и Ларри — это наш второй художник — уже поработали с тремя свидетелями, видевшими парня и ваших детей, — пояснил детектив и, обращаясь к Марийке, добавил: — Устрой ему экскурсию по вашей картинной галерее.
Девушка последовательно вывела на экран пять вариантов портрета человека с собакой. Единственной общей чертой всех изображений были любовно ухоженные эспаньолка и усы. Что касается головы и лица, то рисунки весьма существенно отличались друг от друга.
— Растительность на лице, — вздохнула Марийка, — особенно когда она имеет строгие геометрические формы и чёткие линии, настолько эффектна, что на её фоне теряются все другие черты. Запоминается лишь растительность, — сказала она и добавила с присущим ей лёгким акцентом: — Даже если она накладная.
Шоффлер покачал головой и задумчиво произнёс:
— А жабо вокруг шеи создаёт дополнительные трудности.
— Ну, как вам это нравится? — спросила Марийка, возвратив на экран наш рисунок.
— Как будто нормально, — пожал я плечами.
Марийка несколько раз кликнула мышкой, и борода с усами исчезли. Открывшийся моему взору гладко выбритый человек мог быть кем угодно.
— Я создам композитное изображение всех шести вариантов, — сказала Марийка. — В двух видах. Один с растительностью на лице, а другой — гладко выбритый. О'кей?
— Она хоть и новичок, но, что касается энергии, — настоящий фейерверк, — сказал детектив.
Мы собрались в гостиной. Шоффлер представил нам Джуди и пояснил, что Бюро в обязательном порядке подключается к расследованию всех похищений людей, начиная с дела Линдсберга.
Лиз сидела рядом со мной, держась за мою руку, однако в этом не было ничего интимного. Мы походили на двух попавших в катастрофу незнакомцев, и это соприкосновение являлось всего лишь инстинктивным стремлением к простому человеческому участию. На публике мы с Лиз, конечно, выступали единым фронтом. Однако в остальное время, за исключением тех моментов, когда ей в буквальном смысле требовалось плечо, чтобы выплакаться, она держалась отчуждённо. Наше вынужденное воссоединение ей явно не нравилось. Я же по-прежнему не спускал с неё глаз, особенно когда она была в купальном халате.
— Степень участия Бюро различна и зависит от ряда факторов, — говорила Джуди Джонс, старательно пытаясь не отводить взгляда. — Поскольку в данном случае мы удовлетворены работой полиции, наша роль будет сведена лишь к общей поддержке расследования.
— Как прикажете это понимать? — возмутился Джек. — Если ФБР занято борьбой с террористами, то на пару пропавших ребятишек ему уже наплевать? Неужели мои внуки не заслуживают вашего внимания?
Лично я считал, что ограничение роли ФБР в расследовании является благом, но Джек думал иначе. Он с пеной у рта доказывал, что мальчики заслуживают максимального внимания, демонстрируя безграничную веру в исключительную эффективность Федерального бюро расследования. Эти представления восходили к временам Элиота Несса, недавно явленного нам в сериале «Неприкасаемые». Джек сохранил святую веру в Бюро, несмотря на грандиозные провалы последнего десятилетия, такие как трагедия в Руби-Ридж, шпионский скандал с Робертом Хансеном, сокрытие улик в связи с событиями одиннадцатого сентября и чудовищные ошибки в лабораторных анализах.
Джонс заверила нас, что ограниченная роль Бюро в этом деле вызвана вовсе не тем, что ФБР посвятило все своё внимание «вопросам национальной безопасности».
— Мы готовы оказать детективу Шоффлеру любую помощь, которую он от нас попросит.
— Но разве вас удовлетворяет работа полиции? — не унимался Джек. — Ведь полицейские считали, что виноват Алекс, и пока они выжимали из него признание, настоящий преступник заметал следы.
— Я понимаю ваши чувства. Задним числом — все мы гении. Но поверьте, работа полиции не заслуживает критики. Как только детектив Шоффлер получил сигнал, он немедленно изолировал место преступления, и вы должны согласиться, что сделать это, учитывая специфику ярмарки, было нелегко. Детектив Шоффлер сразу организовал поиск и энергично приступил к расследованию. С момента исчезновения детей он и члены его команды допросили огромное число свидетелей, а часть из них — неоднократно. Он установил прекрасные деловые связи с правоохранительными органами округа Колумбия. Короче говоря, детектив Шоффлер действовал в полном соответствии с правилами, включая, — сочувственный взгляд в мою сторону, — подозрения в адрес мистера Каллахана и его допросы.
— Как прикажете вас понимать? — Лицо Джека от возмущения налилось краской. — Здесь тратили время на Алекса, и никто даже не пытался искать моих внуков. Все считали их уже мёртвыми.
Джонс посмотрела на свои руки. Я проследил за её взглядом и увидел, что все ногти обгрызены.
— Понимаете… — сказала Джонс после довольно продолжительной паузы. — В сфере уголовных расследований мы все, в большей или меньшей степени, должны изучать прошлые дела и принимать во внимание прецеденты. Подозревая мистера Каллахана, детектив Шоффлер опирался на имевшие место реальные события. Горькая истина состоит в том, что чаще всего похищают и убивают их родители — особенно когда они разведены или живут раздельно. Что касается нашего похитителя, — Джонс приподняла лежащую перед ней папку с документами, — то он действовал не по правилам. Я, например, не нашла ни единого случая, когда похищение происходит далеко от дома жертвы, а похититель зачем-то приезжает в этот дом, вынуждает детей позвонить отцу, не требуя при этом выкупа. Крайне рискованные действия.
— А как футболка? — поинтересовался я. — На этот счёт у вас имеются какие-нибудь теории?
Агент Джонс вздохнула и посмотрела на детектива Шоффлера.
— Пошли, — коротко бросил он.
Я сразу понял, что произошло нечто неожиданное. Его отношение ко мне изменилось, но в какую сторону? Детектив выключил диктофон, и я поплёлся следом за ним к его машине. Это был здоровенный белый «форд-краун-виктория». Светало. Наступало утро, и значит, в комнате для допросов я провёл всю ночь.
Когда Шоффлер лично распахнул для меня дверцу автомобиля, я испугался. Почему он стал вдруг ко мне таким внимательным? Видимо, потому, что очень мне сочувствует.
Когда детектив занял своё место и начал застёгивать ремень безопасности, я, готовясь услышать самую страшную новость, попытался взять себя в руки. Но, прежде чем он заговорил, мы успели проехать пару кварталов. Я затаил дыхание.
— Мы получили результаты, — произнёс он, покачивая головой.
— Что? — спросил я, испытывая глубочайшее облегчение, услышав вовсе не то, что ожидал. — Вы говорите о результатах теста на детекторе лжи?
— Нет, — сказал Шоффлер. — Я говорю о результатах лабораторных исследований. Об анализе футболки.
— И… что?
— Куриная кровь, — бросил он, покосившись в мою сторону. — Футболка была вымочена в куриной крови.
— Куриная кровь! — восторженно повторил я. Я не знал, что за этим скрывается, но новость, по-моему, была превосходной. Если кровь не человеческая, значит, это не кровь моих детей.
— Хм…
Теперь я понял, куда гнул Джейсон Прайс, донимая меня вопросами о моих религиозных убеждениях и жертвоприношениях.
— Кроме того, — продолжал Шоффлер, — нам удалось значительно продвинуться и в другом направлении. Мы нашли несколько надёжных свидетелей, видевших вас и ваших мальчиков.
— А?..
— Пару сотрудников ярмарки, — пояснил Шоффлер. — Парень, заправляющий обезьяньей лестницей, отлично запомнил и вас, и ваших мальчиков. Сказал, что один из них вскарабкался по ступенькам, как настоящая мартышка.
— Шон.
— Как ваш паренёк залез наверх и у лестницы выстроилась очередь желающих повторить его подвиг. Ребятишки постарше решили, что это плёвое дело. А поскольку попытка обходилась в один бакс, у парня была отличная причина вас запомнить.
— Он что, случайно вышел к вам из леса?
— В воскресенье и понедельник этот человек не работал, поэтому мы смогли потолковать с ним только этим утром. Он местный и с ярмаркой не ездит. После допроса мы решили его проверить. — Вздох. — Надо было убедиться, что он не знаком с вами, не знает Лиз, не встречал детей и всё такое прочее. Вообще-то мы нашли и других работников ярмарки, видевших вас и ваших детей. Человек, заправляющий стрельбой из лука, прекрасно запомнил вас и мальчиков. Есть и другие.
— Хм… — только и мог произнести я.
— Вы, надеюсь, понимаете, что, обнаружив футболку, мы обязаны были вас проверить? Если вы отправились на ярмарку, чтобы устроить себе алиби, то…
— Догадываюсь.
— Послушайте! — Судя по тону, Шоффлер был явно раздражён. — Куриная кровь и люди, видевшие вас на ярмарке, вовсе не означают, что вы уже сорвались с крючка.
— Неужели?
— Подумайте сами. Если вы и были на ярмарке с мальчиками, кто поручится, что после этого вы их не отвезли куда-нибудь, а затем, вернувшись к Пребблу, заявили о пропаже. Куриная кровь? Не знаю. Может, вы ведёте вторую, тайную жизнь. — Голубой «мерседес» подрезал его «форд», и детектив ударил по клаксону. — Великий Боже! Только взгляните на этого идиота! Мне надо было поставить мигалку. Но вообще-то вы, конечно, слезли с крючка, поскольку мы шаг за шагом реконструировали вторую половину дня, начиная с того момента, когда вы отправили дискету на студию (детки были с вами) и кончая появлением у охранников с заявлением о пропаже. Каждый ваш шаг подтверждён надёжными свидетелями. — Он выдержал паузу. — В общем, похоже на то… что я, Алекс, должен принести вам свои извинения.
Мы стояли у светофора, и моя эйфория продолжалась ровно столько времени, сколько требовалось для смены сигнала. Конечно, хорошо, что я больше не считаюсь подозреваемым. Но дети ещё не найдены. Кошмар не закончился.
Поэтому я ничего не ответил.
— Прошу простить за детектор лжи, — продолжал Шоффлер. — И за всё то, что произошло между вами и Прайсом. Приношу искренние извинения.
— Ведь вы действительно думали, что это сделал я.
В ответ он лишь пожал плечами.
Мы свернули на Клингл-роуд и поехали в сторону Коннектикут-авеню. Я посмотрел в окно и покачал головой.
— Получается, что похититель моих ребятишек выиграл уйму времени…
Я думал о злодее, появившемся в моём доме вместе с детьми, о жутковатом, сложенном из бумаги кролике, о десятицентовых монетах и пропитанной кровью футболке. Я торчал в комнате для допросов, а след похитителя в это время становился все холоднее и холоднее.
Я выложил свои соображения Шоффлеру и замолчал, поняв, что продолжать не имеет смысла. Должен сказать, что детектив ни разу меня не остановил, позволив высказаться до конца. За окном машины двое детей с воздушными шариками в руках куда-то шагали рядом с мамой. Если бы мы тогда пошли в зоопарк. Я старался подавить эти никчёмные потуги переделать прошлое, но они возникали снова и снова сотни раз за день. Откинувшись на спинку сиденья, я смежил веки.
Прошло какое-то время, прежде чем Шоффлер произнёс:
— Да, кстати, об этом парне с собакой. Мы нашли пару свидетелей, утверждающих, что видели его с вашими мальчиками.
— Вы считаете, что этот парень… — выдавил я с похолодевшим сердцем.
— Мм-м… Мы не любим бежать впереди паровоза. Длинный парень и собака с плоёным воротником фигурировали в новостях, поэтому мы относимся ко всему довольно скептически. Тем не менее мы интересовались, не видел ли кто-нибудь пропавших близнецов в компании этого парня. И конечно, нашлись люди, которые их видели. По крайней мере они думают, что видели.
— Думают?
— Нам повезло, что в новостях ни разу не говорилось о породе собаки. Это служит некоторого рода лакмусовой бумагой в беседах со свидетелями. Мы знаем, что это был уиппет, поэтому, услышав, что с парнем была немецкая овчарка или такса, мы…
— Ясно.
— Я хотел спросить, насколько внимательно вы разглядывали парня? Его лицо вам удалось запомнить?
Я не знал, что сказать. Воссоздавая в памяти картину, я видел лишь Кевина и Шона. В тот момент меня интересовало только место их нахождения. Увидев их в толпе радостно вопящих ребятишек, я тут же успокоился.
— Не знаю, как ответить. Особого внимания я на него не обратил. Заметил лишь костюм и собаку. Думал, что он работает на ярмарке.
— Я хочу, чтобы вы немного посидели с нашим художником. Посмотрим, что из этого получится.
Вспыхнул зелёный свет, и мы свернули на Коннектикут-авеню.
— В пять вечера я даю пресс-конференцию, — сказал Шоффлер. — Не желаете составить мне компанию? Вы и Лиз. Ваше появление будет говорить о вашей невиновности. Полагаю, вам с супругой следует принять моё предложение и ответить на вопросы прессы.
Я знал, что в связи с этим могла посоветовать мне Клэр Кароселла. Если это поможет увеличить наше время в эфире, то Лиз и я готовы торчать перед толпой репортёров хоть всю ночь.
Я по собственному опыту знал, как это будет выглядеть. Пытаясь перекричать друг друга, они закидают нас вопросами, либо риторическими («Ощутили ли вы облегчение, когда с вас сняли подозрения?»), либо не имеющими ответа («Насколько далеко, по вашему мнению, продвинулась полиция в поисках ваших мальчиков?»).
— О'кей, — сказал я. — Мы там будем.
* * *
В течение следующих двух дней наш дом собирал вокруг себя множество кипящих энергией друзей и соседей. После того как я перестал быть подозреваемым, снова открылись все шлюзы. На наше семейство обрушился поток яств — кастрюли с разнообразным варевом, выпечка, салаты и громадные корзины, набитые разного рода деликатесами.Вся Ордуэй-стрит была расцвечена жёлтыми лентами. Несколько кварталов Коннектикут-авеню тоже радовали глаз жёлтым убранством. Курьер доставил нам самодельные открытки от друзей Кевина и Шона по летнему лагерю Сент-Олбанз. Это были нарисованные яркими фломастерами цветы и тщательно выписанные печатными буквами слова поддержки с неумелыми детскими подписями.
Коллекция плюшевых медведей и горы цветов на тротуаре у нашего дома начинали действовать мне на нервы, поскольку напоминали обочины дорог в тех местах, где произошли ДТП со смертельным исходом, и о жертвах взрыва в Оклахома-Сити. Из окон своего дома я видел горы цветов и мягких игрушек на месте гибели принцессы Ди и ещё более внушительные проявления людской памяти на «Граунд зеро» в Нью-Йорке. Символы смерти.
Полиция открыла лишь одну горячую линию, но соседи, проявив неукротимую энергию, организовали (под водительством Джека, естественно) команду добровольцев, посменно дежуривших на собственной линии, названной ими «линией надежды». В отличие от официальной она обещала награду и гарантировала конфиденциальность.
Мой старинный друг и по совместительству компьютерный гений создал специальный сайт. Подруга Лиз Молли занялась вербовкой добровольцев, готовых постоянно следить за этим сайтом. И за два дня его ежечасно посещали почти четыре сотни человек.
Поскольку все подозрения были с меня сняты, студия вновь открыла наградной фонд, а Криста каждый день выступала в прямом эфире с обращениями к публике. Фокс увеличил первоначальную сумму награды ещё на пять тысяч долларов. Аудиторская фирма, работающая со студией, согласилась курировать поступающие средства. Через несколько дней в фонде было уже 90 000 долларов.
Три приятельницы Лиз напечатали и распространили несколько тысяч листовок. Мы большую часть времени проводили дома, но знали, что портреты наших детей размещены в витринах многих магазинов, на автобусных остановках, на телеграфных столбах. Каждая листовка имела отрывные талончики с напечатанными на них телефонами и электронным адресом.
Я встретился с детективом Мэри Макгафферти, помогающей мне в розыске сыновей. Она отчиталась о своей работе. Работа состояла главным образом в опросе наших многочисленных друзей и знакомых, включая тех, которых Лиз обрела в штате Мэн. Этот тотальный опрос пока ничего не дал, и в последнее время Мэри переключилась на тех, кто когда-либо трудился в нашем доме, — водопроводчиков, приходящих нянь, штукатуров, установщиков посудомоечных машин и маляров. Для этого мне пришлось передать ей все сохранившиеся в доме счета.
— Меня потрясает, как часто в подобных делах бывают замешаны эти люди.
— Но не в нашем случае.
— Нет. Пока.
* * *
Работающая с полицией художница по имени Марийка Вильке попыталась с моей помощью воссоздать облик человека с собакой. Я пошёл на это без особого оптимизма, поскольку видел парня лишь мельком. Но Шоффлер утверждал, что Марийка обладает удивительным талантом видеть детали даже в самых неточных свидетельских показаниях.— Она по этой части гений, — сказал детектив.
Мы безуспешно бились над лицом парня. Плоёный воротник затруднял задачу, поскольку искажал овал лица, скрывал шею, плечи, подбородок и даже уши. Тщательно ухоженные эспаньолка и усы также не облегчали дела. Несмотря на все искусство, с которым Марийка переносила на бумагу мои туманные наблюдения, портрет получился слишком общим, лишённым каких-либо специфических черт. С последнего варианта на нас пустыми глазами взирал человек с аккуратной испанской бородкой и нафабренными усами — какими я их запомнил. Всё остальное было чистой догадкой.
Шоффлер зашёл взглянуть на портрет.
— Что скажешь? — поинтересовалась Марийка.
— Похоже, они все приехали в одном автобусе.
— Что?
— Марийка и Ларри — это наш второй художник — уже поработали с тремя свидетелями, видевшими парня и ваших детей, — пояснил детектив и, обращаясь к Марийке, добавил: — Устрой ему экскурсию по вашей картинной галерее.
Девушка последовательно вывела на экран пять вариантов портрета человека с собакой. Единственной общей чертой всех изображений были любовно ухоженные эспаньолка и усы. Что касается головы и лица, то рисунки весьма существенно отличались друг от друга.
— Растительность на лице, — вздохнула Марийка, — особенно когда она имеет строгие геометрические формы и чёткие линии, настолько эффектна, что на её фоне теряются все другие черты. Запоминается лишь растительность, — сказала она и добавила с присущим ей лёгким акцентом: — Даже если она накладная.
Шоффлер покачал головой и задумчиво произнёс:
— А жабо вокруг шеи создаёт дополнительные трудности.
— Ну, как вам это нравится? — спросила Марийка, возвратив на экран наш рисунок.
— Как будто нормально, — пожал я плечами.
Марийка несколько раз кликнула мышкой, и борода с усами исчезли. Открывшийся моему взору гладко выбритый человек мог быть кем угодно.
— Я создам композитное изображение всех шести вариантов, — сказала Марийка. — В двух видах. Один с растительностью на лице, а другой — гладко выбритый. О'кей?
* * *
Позиция официальных властей разительно изменилась. Как только стало ясно, что мальчиков похитили, к делу подключился агент ФБР. Шоффлер предупредил меня, что Джуди Джонс — агент молодой, но очень толковый.— Она хоть и новичок, но, что касается энергии, — настоящий фейерверк, — сказал детектив.
Мы собрались в гостиной. Шоффлер представил нам Джуди и пояснил, что Бюро в обязательном порядке подключается к расследованию всех похищений людей, начиная с дела Линдсберга.
Лиз сидела рядом со мной, держась за мою руку, однако в этом не было ничего интимного. Мы походили на двух попавших в катастрофу незнакомцев, и это соприкосновение являлось всего лишь инстинктивным стремлением к простому человеческому участию. На публике мы с Лиз, конечно, выступали единым фронтом. Однако в остальное время, за исключением тех моментов, когда ей в буквальном смысле требовалось плечо, чтобы выплакаться, она держалась отчуждённо. Наше вынужденное воссоединение ей явно не нравилось. Я же по-прежнему не спускал с неё глаз, особенно когда она была в купальном халате.
— Степень участия Бюро различна и зависит от ряда факторов, — говорила Джуди Джонс, старательно пытаясь не отводить взгляда. — Поскольку в данном случае мы удовлетворены работой полиции, наша роль будет сведена лишь к общей поддержке расследования.
— Как прикажете это понимать? — возмутился Джек. — Если ФБР занято борьбой с террористами, то на пару пропавших ребятишек ему уже наплевать? Неужели мои внуки не заслуживают вашего внимания?
Лично я считал, что ограничение роли ФБР в расследовании является благом, но Джек думал иначе. Он с пеной у рта доказывал, что мальчики заслуживают максимального внимания, демонстрируя безграничную веру в исключительную эффективность Федерального бюро расследования. Эти представления восходили к временам Элиота Несса, недавно явленного нам в сериале «Неприкасаемые». Джек сохранил святую веру в Бюро, несмотря на грандиозные провалы последнего десятилетия, такие как трагедия в Руби-Ридж, шпионский скандал с Робертом Хансеном, сокрытие улик в связи с событиями одиннадцатого сентября и чудовищные ошибки в лабораторных анализах.
Джонс заверила нас, что ограниченная роль Бюро в этом деле вызвана вовсе не тем, что ФБР посвятило все своё внимание «вопросам национальной безопасности».
— Мы готовы оказать детективу Шоффлеру любую помощь, которую он от нас попросит.
— Но разве вас удовлетворяет работа полиции? — не унимался Джек. — Ведь полицейские считали, что виноват Алекс, и пока они выжимали из него признание, настоящий преступник заметал следы.
— Я понимаю ваши чувства. Задним числом — все мы гении. Но поверьте, работа полиции не заслуживает критики. Как только детектив Шоффлер получил сигнал, он немедленно изолировал место преступления, и вы должны согласиться, что сделать это, учитывая специфику ярмарки, было нелегко. Детектив Шоффлер сразу организовал поиск и энергично приступил к расследованию. С момента исчезновения детей он и члены его команды допросили огромное число свидетелей, а часть из них — неоднократно. Он установил прекрасные деловые связи с правоохранительными органами округа Колумбия. Короче говоря, детектив Шоффлер действовал в полном соответствии с правилами, включая, — сочувственный взгляд в мою сторону, — подозрения в адрес мистера Каллахана и его допросы.
— Как прикажете вас понимать? — Лицо Джека от возмущения налилось краской. — Здесь тратили время на Алекса, и никто даже не пытался искать моих внуков. Все считали их уже мёртвыми.
Джонс посмотрела на свои руки. Я проследил за её взглядом и увидел, что все ногти обгрызены.
— Понимаете… — сказала Джонс после довольно продолжительной паузы. — В сфере уголовных расследований мы все, в большей или меньшей степени, должны изучать прошлые дела и принимать во внимание прецеденты. Подозревая мистера Каллахана, детектив Шоффлер опирался на имевшие место реальные события. Горькая истина состоит в том, что чаще всего похищают и убивают их родители — особенно когда они разведены или живут раздельно. Что касается нашего похитителя, — Джонс приподняла лежащую перед ней папку с документами, — то он действовал не по правилам. Я, например, не нашла ни единого случая, когда похищение происходит далеко от дома жертвы, а похититель зачем-то приезжает в этот дом, вынуждает детей позвонить отцу, не требуя при этом выкупа. Крайне рискованные действия.
— А как футболка? — поинтересовался я. — На этот счёт у вас имеются какие-нибудь теории?
Агент Джонс вздохнула и посмотрела на детектива Шоффлера.