кой, которую уже на протяжении полутора десятилетий ведут маоисты. На
страницах "Тан модерн" регулярно появляются статьи, в которых "наводятся
мосты" от "европейской левой" к "марксизму Мао". Авторы их, в основном члены
той же самой группы "Манифесте", силятся создать у читателей впечатление,
что "маоистский марксизм" в гораздо большей степени подходит к условиям
развитых капиталистических стран, чем подлинный марксизм-ленинизм.
Так, Э. Мази хвалит Мао Цзедуна и его приспешников за то, что они
"устанавливают аналогию" между западным капитализмом и "советской системой"
[43]. Россана Россанда превозносит "культурную революцию" в Китае как "один
из необходимых способов обновления не только самой партии, но также
революционной стратегии на Западе" [44]. Особенно ее радует, что Мао
"поставил с головы на ноги" диалектику партии и масс, авангарда и класса. В
рассуждениях такого сорта прежде всего удивляет нарочитая (или
действительная) политическая наивность: в основу "теоретического анализа"
положены демагогические лозунги мозгового треста Мао, а не реальное
содержание и объективные последствия так называемой "культурной революции".
43 Masi E. Le marxisme de Мао et la gauche europeenne. -- "Les Temps
moriernes". Mars 1970, p. 1376.
44 Rossanda R. Le marxisme de Mao. -- "Les Temps modernes".
Decembre--janvier 1970--1971, p. 1202.
Сущность акции Мао отнюдь не в борьбе с "бюрократизмом аппарата", а в
попытке престарелого деспота вернуть себе утраченный было контроль над
партией и государством. Очередное кровопускание понадобилось Мао потому, что
он позорно оскандалился как руководитель правящей партии, ибо его
пресловутые установки на "большой скачок" и т. д. дезорганизовали жизнь
страны, и он в значительной мере потерял авторитет в партии. Поэтому
ему и понадобилось ее разгромить. А что касается бюрократизма и прочего, то
"культурная революция" привела, как известно, к небывалому усилению военной
власти в стране и военизации "революционизированной" партии. (Затем Мао,
верный своей традиционной тактике, попытался повалить корабль на другой борт
и развернул кампанию против отдельных военных руководителей, но эта тактика
не вносит никаких структурных изменений, а приводит лишь к перетасовке
правящей верхушки.)
А "спонтанность масс" в условиях маоистского Китая остается чистейшей
фикцией. Напротив, маоизм довел до небывалых размеров практику циничного
манипулирования массами посредством пропагандистского оболванивания и
устрашения. Вот живет впроголодь народ в Китае действительно "спонтанно",
однако "великому кормчему" до этого нет никакого дела, он мыслит
миллиардами, а судьбы десятков миллионов его не волнуют. Не волнуют судьбы
этих людей и таких "теоретиков", как Россана Россанда, которая в порыве
пылкого теоретизирования пишет буквально следующее: "Грубо говоря, в
слаборазвитом Китае социальный конфликт находится на том же самом уровне,
что и в передовых капиталистических странах; противоречия, которые
характеризуют оба эти типа общества, не могут быть преодолены иначе, как
ускорением социального процесса по направлению к коммунизму" [45].
Интересно, что бы она сказала после того, как ее отправили бы "на
перевоспитание", как это практикуется маоистами?
45 Ibid., p. 1233.
Мы вовсе не утверждаем, что можно поставить знак равенства между
"сартризмом" и маоизмом. У Сартра все-таки слишком изысканный вкус, чтобы
довольствоваться грубой похлебкой "мао-цзе-дун-идей", которая может сойти за
пищу духовную только у "нищих духом" да у людей, изнуренных атмосферой
страха. Но он пропагандирует эти "идеи" без каких-либо внятных критических
замечаний публичного характера, считая их "прогрессивными" и "полезными" для
дела революции. Не любовью к человечеству проникнуты маоистские откровения,
на каком бы языке они ни звучали. Пекинские заправилы хорошо знают, для чего
им это нужно. Западные же их подпевалы, в лучшем случае, не ведают, что
творят. Для политических деятелей это не извинение, а наоборот --
дополнительная вина. Наше время, может быть в большей степени, чем
какое-либо другое, требует социальной зоркости и подлинно научного подхода к
принятию ответственных решений.
Последний период идейно-политической эволюции писателя не нашел
отражения в его художественном творчестве. Раньше, как мы старались
показать, философ шел рука об руку с писателем: отвлеченная мысль питала
воображение художника, а созданные им образы, превращаясь в предмет
рефлексии, стимулировали теоретическое мышление. В последние пятнадцать лет
литературной деятельности Сартра такого взаимообмена философской идеи и
творческой фантазии уже не наблюдается. Художественный метод теряет
относительную самостоятельность и целиком поглощается той
"прогрессивно-регрессивной" процедурой, обоснованию которой посвящена
преамбула "Критики диалектического разума".
Задача этой процедуры, как мы знаем, -- воссоздание личности в самом
процессе ее формирования. "Регрессивный" момент исследования -- это
историческая ретроспекция, путь в прошлое данной личности к исходным
социальным факторам (общество в определенную эпоху и семья как клеточка
этого общества). Такова
"марксистская" корректива "экзистенциального психоанализа",
предложенного еще в "Бытии и Ничто". Но не стоит обольщаться -- это уступка,
которая делается для того, чтобы взять ее обратно: "прогрессивный" момент
проектируемой антропологии восстанавливает в правах экзистенциальное
"понимание", опирающееся на интуитивное сопереживание "первоначального
проекта", который представляет собой спонтанно возникающую и не допускающую
научного объяснения реакцию личности на окружающие ее обстоятельства.
Экзистенциальное понимание "прогрессивно", потому что совпадает с
движением самого "проекта", всегда устремленного в будущее, т. е.
"впередсмотрящего" и с этой точки зрения оценивающего как настоящее, так и
прошлое. Это взгляд не из настоящего в прошлое, не объяснение уже
свершившегося, но попытка проследить сам процесс свершения, пока он (этот
процесс) еще не "затвердел" в готовом продукте, наличном, объективно
фиксируемом результате.
Именно потому, что экзистенциальный проект в принципе не допускает
иного способа познания, кроме интуитивного сопереживания, вся рекомендуемая
Сартром процедура включает элемент неконтролируемой фантазии --
художественного вымысла, в лучшем случае правдоподобного, в худшем --
совершенно произвольного. Отсюда и тот жанр, в котором он предпочитает
работать в шестидесятые годы, -- "роман-биография". Не просто
"романизированная биография" в духе А. Моруа, А. Труайя, И. Стоуна, которым
техника романиста нужна для занимательности рассказа, красочного изложения
фактов, а нечто третье, не похожее ни на роман, ни на историческое
жизнеописание, взятые по отдельности. Жанр этот требует, разумеется,
специального исследования. Пока что с полной определенностью можно сказать
только одно: пусть читатель остережется принимать за твердо установленный
факт ту реконструкцию внутренней жизни Флобера, которую предлагает Сартр.
Печать обычной экзистенциалистской двусмысленности лежит и на этом
произведении нашего автора: возможность систематически смешивается с
действительностью, порождение фантазии выдается за реальность.
Что же в итоге? В мировоззрении Сартра мы не найдем объективно верной
картины нашей эпохи и тем более -- обоснования последовательно революционной
и последовательно прогрессивной социально-политической позиции. Несмотря на
все свое тяготение к марксизму и практической борьбе на стороне "двух
миллиардов голодных", как он сам сказал однажды, Сартр так и не смог стать
ни теоретиком социалистической революции, ни настоящим практическим борцом
за идеалы социализма. Слишком тяжел оказался груз идеалистической философии,
деформировавшей его восприятие диалектического материализма и наложившей
отпечаток на его политическое поведение. Слишком часто диалектика
превращается у него в софистику, а истина приносится в жертву парадоксу и
звонкой фразе. Фрагментарность теоретического анализа и склонность к широким
обобщениям на основе частных случаев приводят к ошибочным заключениям даже
там, где в основе у него лежат меткие замечания и верные наблюдения
отдельных явлений. Эти верные частные наблюдения слишком поспешно Сартр
стремится превратить в общую теорию, которая оказывается неприменимой за
пределами тех ситуаций, из анализа которых она возникла. Эта особенность его
философствования заметна на всем протяжении его теоретической работы -- от
"Трансцендентности Я" до "Критики диалектического разумах".
Такие недостатки свойственны не одному Сартру, а всему
экзистенциально-феноменологическому стилю мышления, который он пытался
"привить" к методологии исторического материализма. Сильнее всего Сартр в
области интроспективного анализа внутреннего мира личности. Именно этот
анализ и образует стержень его художественного метода, объединяющего
философскую рефлексию с наглядным изображением воображаемых людей в
воображаемых ситуациях. Отсюда и слабости его художественного метода:
психологическое однообразие главных персонажей, которые представляют собой
по сути дела один и тот же характер, перекочевывающий из книги в книгу под
разными фамилиями, и "одномерность" второстепенных персонажей, которые мало
интересуют писателя сами по себе, а только создают фон для главных;
отсутствие собственно поэтического элемента в его художественной прозе,
абстрактно-аскетическое, "урбанистическое" восприятие мира, из которого
исчезли прелесть природы и красота человека, неисчерпаемая многокрасочность
и мощная сила жизни.
Угрюмая экзистенциалистская этическая рефлексия, в которой совершенно
угасла непосредственная радость бытия, питает творчество Сартра. Но, с
другой стороны, как мы пытались показать, экзистенциалистская теоретическая
установка, в свою очередь, подкрепляется соответствующим художественным
видением мира. Сартр -- певец свободного сознания, побеждающего
"фактичность", преодолевающего "плоть" и бросающего вызов объективным
факторам ситуации. Дуалистическое мироощущение, разводящее бытие и сознание
в разные стороны, лежит в основе и его художественного метода, и
теоретического мышления. Отсюда и негативная характеристика материального
мира, а соответственно этому и "бесплотность" сознаний как прямой
противоположности косной массивности материального бытия.
При такой предпосылке образ человека у Сартра неизбежно раздваивается:
вопреки отталкивающей физиологичности плоти собственно человеческое
выступает как "чистое сознание", как рефлексия -- поиск пути, как решение и,
наконец, как спасительное действие, которое венчает собой и фабулу романа и
сюжет драмы у Сартра. Свободный выбор -- вот объединяющая тема всего
творчества Сартра, идол, которому он поклоняется. Выбор, свободный от всего
-- от дурманящей сознание страсти и от власти внешнего принуждения, будь то
давление обстоятельств или чужая воля. Изображение непокоренного человека в
самых крайних ситуациях и сделало некоторые пьесы Сартра впечатляющими
документами антифашистской освободительной борьбы.
Но свобода от всего есть пустота, и он довольно скоро это понял, решив
заполнить вакуум социалистическим идеалом. Он даже сделал некоторые шаги
навстречу исторически конкретному, научному пониманию социализма, но не
выдержал искуса обстоятельствами и сорвался в бездну нигилизма. Нигилизм
есть оборотная сторона буржуазного индивидуализма. Его современные
приверженцы желают в одночасье разрушить все старое, чтобы затем (во
благовременье) построить из нового материала все совершенно новенькое. Им
претит суровая будничность повседневной борьбы, где много проливается пота,
а зачастую и крови, но мало места для героического жеста и эстетической
позы.
Много сил отдали разоблачению этого умонастроения Маркс, Энгельс и
Ленин. История повторяется, и снова экстремистские элементы играют в
революцию и радуются выстрелам и взрывам, как дети на елке -- бенгальскому
огню. Но это очень испорченные дети, а вернее сказать, -- опасные
комедианты.
Михаил Антонович Киссель
ФИЛОСОФСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ Ж.-П. САРТРА
Редактор Г. К. Ламагина. Художник Г. Я. Вольфовский.
Художественный редактор А. К. Тимошевекий. Технический
редактор С.Б. Матвеева. Корректор Л. М. Ван - 3аам
Сдано в набор 12/V 1975 г. Подписано к печати 17/XI 1975 г. М-26447.
Формат 70Х108 1/32. Бумага тип. No 3. Усл. печ. л. 10,50. Уч.-изд. л.
10,53.
Тираж 25 000 экз. Заказ No 176. Цена 37 коп.
Лениздат, 191023, Ленинград, Фонтанка, 59. Ордена Трудового Красного
Знамени типография им. Володарского Лениздата, 191023, Ленинград, Фонтанка,
57.