Киз Грегори. Исчисление ангелов

   – Именно так. Откуда мне знать, как охотятся короли и императоры? А что вы скажете, капитан Фриск? Каковы ваши познания в этом деле?
   Фриск пожал плечами:
   – Я уже давно этим делом не занимался. Когда-то мальчиком я охотился с мушкетом, но убивать с таким оружием очень легко, и потому я счел это занятие совершенно бессмысленным. Это забава для людей слабых, трусливых и толстых.
   – И с чем же вы тогда охотились? – спросил Бен.
   – С рогатиной, – ответил Фриск.
   – С рогатиной? Но как же можно рогатиной убить оленя?
   – Оленя нельзя, – согласился Фриск, – а медведя можно.
   – Понятно, – сказал Бен. – Так что никто из нас не знает, что такое охота.
   – Вы хотите сказать, что я лгун, сэр?
   Бен открыл рот, чтобы отпустить колкость, но вдруг заметил, что Фриск вовсе не шутит. И он тут же вспомнил, что совершенно ничего не знает об этом человеке, хотя видел, насколько опасен он может быть.
   – Нет, сэр, – сказал Бен. – Мне только показалось, что вы шутите, но теперь я вижу, что вы говорите правду.
   Суровое выражение лица Фриска сменилось улыбкой:
   – Это верно, у вас нет резона верить моим рассказам. Но скажите, что бы вы хотели узнать об охоте?
   – Да что вообще от нас требуется? Надеюсь, вилы нам не вручат.
   – В каждой стране, при каждом дворе охота проводится по-разному. Французы выезжают на охоту верхом с пиками и мечами. А далее они следуют, как мне думается, шведской традиции и преследуют зверя пешими. Думаю, они и мушкетами пользуются. Загонщики и собаки гонят зверя на стрелков. Король всегда стреляет первым, и если вслед за королем ты стреляешь и убиваешь зверя, лучше сказать, что это он попал, пусть даже его пуля пролетела на расстоянии лье от цели.
   – Ха-х, ну такая опасность мне не грозит, – проворчал Бен. – Интересно, а что за зверь нам сегодня попадется.
   – А он уже попался, едет впереди нас в клетке, – сказал Фриск. – Я видел. Если не ошибаюсь, это была индийская пантера.
   Бен тут же вспомнил виденную им в Оленьем рву пантеру и сопровождавший ее горящий глаз… Он тут же подавил неприятное чувство.
   – Ты, Роберт, сто раз прав, – сказал он. – Нас ждет развеселый денечек.
 
   Небо ненадолго перестало лить слезы. К этому времени они как раз и добрались до самого места охоты. Это был лиственный лес, с деревьями, посаженными на довольно большом расстоянии друг от друга и аккуратно подстриженными, – некая имитация дикого леса для удобства и удовольствия его величества. Клетка, о котором упоминал Фриск, стояла с широко открытой дверцей. Около тридцати человек с пиками и совершенно разными выражениями на лицах – от скуки до тревоги – стояли на небольшой лужайке. Это были егеря и императорская охрана. Чуть поодаль от них – небольшая компания, состоящая из императора и его гостей, здесь были помимо самого императора принц Савойский, Ньютон, их лакеи, а также Бен, Роберт и Фриск.
   Бен робко взял в руки мушкет, который ему вручили. Мушкет оказался тяжелее, чем он ожидал. В носу у него защекотало от запаха смазки и порохового дыма.
   – Вы знаете, как из него стрелять, сэр? – спросил его егерь.
   – Да, – ответил Бен, совершенно в этом не уверенный.
   – Хотите, чтобы я вставил запал? – снова спросил егерь.
   – Да, пожалуйста. – Бен внимательно наблюдал, стараясь запомнить, сколько пороха надо засыпать за один раз, затем взял мушкет и отсыпал себе нужную порцию.
   Где-то далеко в лесу послышался ужасный шум, точно нещадно колотили в сковородки. У Бена возникло ощущение, будто ему на шею накинули петлю и затягивают ее.
   Император пошел вперед и, к огромному удивлению Бена, хлопнул его по плечу.
   – Не робейте, господин Франклин, – сказал он, слегка улыбнувшись. – Горю желанием посмотреть на доблестную охоту человека, выросшего на просторах дикой Америки.
   – Иду, ваше величество, – ответил Бен.
   – Сюда, – сказал император, указывая в сторону леса. Они пошли вперед, за ними последовали трое лакеев, Роберт и Фриск на уважительном расстоянии. В лесу резко пахло сыростью, воздух был пьянящий и чистый.
   – Мечтаю поохотиться в Новом Свете, – продолжал вести беседу император. – Я слышал так много рассказов о диких зверях и непроходимых, девственных лесах Америки. Правду говорят, что речку в Америке можно перейти по спинам огромных рыб?
   – Ваше величество, в Бостоне, где я родился и вырос, ничего такого нет, но слышал, что все это можно найти, если заехать вглубь континента. Сам же я там никогда не предпринимал таких путешествий.
   – Ах вот как. – В голосе императора прозвучало некоторое разочарование. – Ну, возможно, после того, как мы вернем себе дорогую и любимую Испанию, я соберусь посетить свои владения в Новом Свете.
   Бен кивнул, совершенно не зная, что ответить. Ему так хотелось знать, что же там, в колониях, происходит. Он не упускал ни единой возможности что-нибудь разузнать, но сообщение с Европой было плохое, и он не знал ни о Бостоне, ни о других городах или колониях. Самое удивительное, что прервалось сообщение и посредством эфирных самописцев. Эти чудесные устройства, которые не боялись расстояний и могли связать воедино все уголки земного шара, почему-то прекратили работать. Раньше он неусыпно следил за эфиром, пытаясь выловить там послание любого сорта, и это подтолкнуло его к изобретению удивительного устройства – настраивающегося эфирного самописца. Все остальные самописцы работали в паре, для них стеклодув выдувал кристаллическую пластинку, которая впоследствии разрезалась пополам. Но ни один из эфирных самописцев, сделанных до падения кометы, не работал, функционировали только те, что появились позже. Бен изложил Ньютону свою гипотезу на этот счет. Он полагал, что падение кометы создало в эфире волны. Эти волны вызвали изменения некоторых ферментов, незначительные и неравномерные, в зависимости от их расстояния от Лондона. То есть на пару эфирных самописцев, один из которых, например, находится в Голландии, а другой – в Нью-Йорке, падение кометы повлияло неодинаково, что вызвало нарушение согласованности и вывело их из строя. Но Ньютон эту теорию Бена, как почти все его теории, отверг, назвав беспочвенными рассуждениями.
   – Вы знаете, я не так уж и глуп, – неожиданно заявил император.
   – Ваше величество?
   – Я знаю, я, возможно, выглядел глупо, когда заговорил об Испании. Вы были в Испании, господин Франклин?
   – Нет, ваше величество, я еще не имел такого удовольствия.
   – Вы правы, побывать там – истинное удовольствие, – заверил Бена император. – Я провел там счастливейшие дни моей жизни. Там солнце светит так ласково, будто медом растекается по телу, теплым и нежным. Кажется, вы можете солнечный свет, как и мед, собрать в горшочек. – Он вздохнул. – Я понимаю, вы считаете, что Испания потеряна для империи если не навсегда, то на очень, очень долгие годы. Но я должен делать вид, что Испания все еще наша, я должен, потому что казаться уверенным – это то немногое, что демонстрирует силу императора, и только императора. Вы понимаете, о чем я говорю? Закон должен устанавливать парламент, и он этим занимается. Война ведется генералами и солдатами, и они не советуются со мной, они самостоятельно принимают решения, ведущие их к победе, или находят смерть на поле боя. Но император – это душа империи, он воплощает в себе ее надежду и ее мечту. Хорошего императора от плохого отличает то, насколько он способен вдохнуть в свой народ эту надежду и мечту. И пусть Испания потеряна для нас, я никогда с этим не соглашусь, вы понимаете меня?
   – Конечно, сир.
   – Я, возможно, и не такой хороший монарх, каким мог бы быть, – продолжал император, – но я делаю все, что в моих силах. И хотя мы потеряли Испанию, Вену и Венгрию… фактически лишились всего, но Прага и мечта останутся с нами навсегда. – Он повернулся к Бену: лицо напряженное, глаза горят каким-то странным огнем. – Я сохраню Прагу, каких бы жертв мне это ни стоило, господин Франклин. Я непреклонен в этом, вы меня понимаете?
   – Да, ваше величество.
   – Хорошо. Принц Савойский убежден, что сэр Исаак что-то скрывает от нас, что-то связанное с признаниями русского шпиона. Это правда?
   Бен молчал какое-то мгновение, не зная, что ответить, потом покачал головой:
   – Сир, я не могу говорить за своего учителя.
   – Нет? – Император подозрительно посмотрел на Бена и резко перевел взгляд в сторону леса – что-то соколиное промелькнуло в его лице, похожем на морду печального пса. – Зверь уже близко, но кто может сказать с полной уверенностью, кого выберет смерть – зверя или человека?
   – Зверя, смею надеяться, ваше величество, – ответил Бен.
   – Надейтесь. Но я скажу вам с полной откровенностью, сегодня на этой охоте погибнут и люди.
   Ужас охватил Бена. Он видел, что неподалеку сэр Исаак разговаривает с принцем Савойским. Роберт и Фриск шли сзади, шагах в тридцати, в окружении императорских егерей и охраны. Он вдруг почувствовал себя очень одиноким и беззащитным, несмотря на то что вокруг было столько людей. Он попытался нащупать в кармане ключ от эгиды и с отчаянием понял, что на нем нет камзола.
   – Конечно, я постараюсь быть предельно осторожным, – продолжал император. – Мы очень дорожим сэром Исааком, хотя он и не желает с нами сотрудничать. И все же ему будет обеспечена надежная охрана, значительно лучше даже моей собственной.
   Бен понял. Сэру Исааку опасность не угрожает, она угрожает ему, Бену. Если Ньютон не желает сотрудничать сейчас, то он может согласиться потом, когда, убив Бена, император продемонстрирует, насколько решительно он настроен.
   – Смею надеяться, вы, ваше величество, слегка преувеличиваете опасность, – сказал Бен. Кровь стучала у него в висках, и, несмотря на свежий воздух, он чувствовал, что задыхается.
   – Вовсе нет, – тихо произнес император. – Так что будьте осторожны, господин Франклин. Вы мне симпатичны, и моя дочь находит вас очень милым… Я думаю, еще многие юные красавицы в замке и за его пределами придерживаются такого же мнения.
   – Я постараюсь быть осторожным, – кое-как выговорил Бен, во рту у него пересохло.
   – Вам это просто необходимо.
   Они сделали еще несколько шагов вперед, и Бену чудилось уже, что старуха с косой следует за ним по пятам и скалит свой беззубый рот скелета. И Джеймс терпеливо ждет его в том темном доме из сна. И миллионы погибших в Лондоне тянут к нему свои руки, чтобы схватить и утянуть в преисподнюю.
   – Два дня назад вы всю ночь провели в обсерватории, как раз после того, как принц Евгений сообщил вам, что с небес на Прагу обрушится смерть. Что вы там делали? Составляли гороскоп?
   – Нет, сир. Меня обеспокоили угрозы русского шпиона, и я искал им подтверждение.
   – И как же должны выглядеть эти подтверждения? – Шум приближался, загонщики были уже совсем рядом. – Поспешите с ответом, – потребовал император, – сейчас зверь на нас выйдет.
   – Я не знаю, ваше величество, я просто рассматривал небесный свод и искал.
   Неожиданно Беном овладело спокойствие, будто голова, невзирая на земное притяжение, отделилась от тела и сверху наблюдала за забавной сценой. Когда же это должно произойти? И откуда будут стрелять? Он огляделся по сторонам, сжимая в руке мушкет, чувствуя, что петля затягивается все туже.
   – Что-то упало с неба и стерло Лондон с лица земли, – откуда-то издалека донесся голос императора. – Что это было?
   – Я не знаю, ваше величество, – солгал Бен.
   – Вы в тот момент там находились. Вы жили в Лондоне. Что это было?
   – Я не знаю, сир. – Бен дрожал, он понимал, как это глупо, но тело ему не повиновалось, оно повиновалось страху.
   – Быстрее отвечайте! – закричал император и вдруг поднял ружье и выстрелил.
   Появилась тень огромной пантеры. И в ту же секунду Бен почувствовал знакомое прикосновение. Два года назад в Бостоне он встретил негодяя Брейсуэла на Большом пустыре и впервые тогда увидел компаньона этого колдуна – горящий красный глаз в облаке тумана. И каким-то образом этот глаз прикоснулся к его мозгу. Тогда Бену показалось, что прикосновение произошло случайно. Но именно это прикосновение круто изменило всю его жизнь. Оно подсказало ему, как сделать настраивающийся эфирный самописец, а это повлекло за собой череду всех последующих событий.
   И вновь он почувствовал это чужеродное, лишающее сил прикосновение, и он вдруг увидел Бена Франклина со стороны – блеклую тень в костюме охотника и с мушкетом в руке. Рядом с ним императора, от дула его ружья вверх поднимался дымок. Позади его блеклой тени, на расстоянии ярд, не более, человек нацелил свой пистолет прямо ему в затылок.
   Он сделал еще несколько шагов и упал на раскисшую от дождя землю. Раздалось несколько выстрелов, но он уже откинул тяжелый мушкет в сторону, ноги сами его подняли и понесли между деревьями вглубь леса. Он бежал, не оглядываясь, достиг обрывистого берега и бросился вниз. Рядом что-то пронеслось с жужжанием, будто шершень пролетел. Он запутался в лозах дикого винограда, но быстро вырвался из плена и побежал дальше.
   Он бежал и бежал. Страха уже не было, вместо него – злость и яростная устремленность. Сейчас он пожалел, что у него нет мушкета, он бы заставил по крайней мере одного из этих лакеев заплатить за свою подлую службу такому вероломному императору.
   Но вряд ли этот чертов мушкет, который ему вручили, был заряжен.
   Он сменил направление, пытаясь вспомнить, с какой стороны движутся загонщики, чтобы не выскочить прямо на них в поисках Влтавы. Река должна быть где-то поблизости. Он был хорошим пловцом, лучше всех, кого он знал. Если ему удастся переплыть реку живым и невредимым, то шансы остаться в живых у него увеличатся. Но как найти реку?
   Он огляделся вокруг, пытаясь понять, в какой стороне деревья более редкие. И побежал туда, где, как ему показалось, белел просвет. Вновь полил дождь. Это его обрадовало – за пеленой дождя его будет труднее разглядеть.
   Его лихорадочное возбуждение немного улеглось, когда под ногами зачавкало. Он догадался, что попал в болото. Еще несколько шагов, и он провалится, окунется в болотную жижу и начнет захлебываться. Он повернул в противоположную сторону, прислушиваясь, пытаясь определить, есть ли за ним погоня. Но его собственное хриплое дыхание, громкие удары сердца и шум дождя заглушали все остальные звуки.
   Вначале он ничего не видел, но потом различил два темных силуэта. Бен застонал и припал к сырой земле. Если один из них подойдет довольно близко, то он сможет убить его. Но Бен не особенно обольщался этой призрачной надеждой.
   – Бен! – долетело до него сквозь шум дождя. – Бен, ради бога, отзовись!
   Он моргнул, стряхивая воду с ресниц. И рассмотрел в неясных силуэтах Роберта и, кажется, Фриска. Но вот вопрос, можно ли им доверять?
   Он оглянулся назад, в сторону болота, – отступать некуда. В эту минуту послышались крики и лай собак.
   – Эй, Роберт, – окликнул Бен.
   Пара прислушалась, потом рванула через кусты в его сторону.
   – Ты ранен? Ушибся? – сыпал вопросами Роберт.
   – Нет, все в порядке.
   Фриск нетерпеливо махнул рукой:
   – Сюда, иначе они нас найдут.
   – Ты знаешь этот лес?
   – Нет, но я знаю, как ориентироваться в лесу, и знаю тактику отступления.
   – Отступление… это звучит лучше, чем «бежать, как испуганный заяц».
   Фриск усмехнулся:
   – Правда? Ну, тогда вперед!
   И они втроем припустили рысью.
   – А где все остальные преследователи? – спросил Бен несколько минут спустя. Им вновь овладело подозрение.
   – Пантера задала им жару. Она бросилась прямо на императора, так что не остановить, это было последнее, что я видел.
   – И вы двое побежали за мной?
   – Мой же друг ты, – бросил на бегу Роберт, – а не император. – Он помолчал. – Да и Фриск видел, как они хотели тебя убить. Стрелявший в тебя мертв, – добавил он. – Его уложили сразу же после выстрела. Как ты догадался упасть? Вышел хороший трюк.
   – Да я и сам не знаю, как так вышло. Император был настолько откровенен, что я догадался об их планах.
   – Думаю, он тем самым допустил ошибку.
   Они поднялись на берег, внизу текла Влтава, поверхность которой нещадно решетили капли дождя.
   – Вы плавать умеете? – спросил Фриск.
   – Конечно, – ответил Бен.
   Роберт только пожал плечами.
   – Если мы успеем отплыть хотя бы на сотню ярдов, то нас уже никакая пуля не достанет, так что я предлагаю поторопиться.
   Бен уже раздевался. В темные воды реки полетели ботинки, кафтан, камзол, а потом, когда голоса начали раздаваться все ближе и ближе, и он сам.

9
Тигель

   Креси застонала, когда карета дернулась и остановилась, а потом со страшным скрипом вновь тронулась в путь.
   – Хватит этих мучений, – произнесла Адриана. Она держала на руках Николаса, которому это не нравилось, и он все время пытался вырваться. – Езда в карете причиняет тебе больше страданий, нежели верховая.
   – Это верно, – произнесла Креси, приложив руку к своим еще не совсем зажившим ранам. – Массаж чресел в седле куда полезнее моему здоровью, чем тряска в карете.
   Адриана пропустила мимо ушей скабрезность и попросила возницу остановиться. Они выбрались из кареты, и ноги их сразу же утонули в грязи. Глянув окрест, Адриана поняла, почему карету так сильно трясло. Дорога – не более двух ярдов шириной – была вся в рытвинах, местами глубоких, до двух футов.
   Креси с Николасом на руках встала на обочине, а Адриана отправилась искать для них лошадей. Ее собственная кобыла была здесь, но Креси требовался резвый и сильный конь. Никто никуда не спешил: скорость передвижения их маленькой армии ограничивалась скоростью движения повозок, а на такой дороге – если ее вообще можно было назвать дорогой – они ехали со скоростью, с которой бредет по дороге одноногий калека. Фургоны, в которых везли провиант, и тяжелые телеги с артиллерией больше подходили для такой дороги, чем их изящная карета, которую они только что покинули. Но и они двигались еле-еле: лошади, покрытые пеной и грязью, напрягались изо всех сил, а колеса и оси ломались все чаще и чаще.
   Возвращаясь назад, Адриана заметила, что из одной кибитки ей махнула рукой совсем молоденькая девушка. Ее звали Николь. Адриана помахала ей в ответ. Николь была из новеньких: их отряд за месяц путешествия увеличился человек на сто, большую часть присоединившихся составляли женщины.
   – Шлюха, – пробурчал мужчина рядом.
   Адриане показалось, что это он ее обругал, и неведомая, яростная сила развернула ее лицом к этому человеку. Ругательство было адресовано не ей, он злобно смотрел в сторону Николь. Из-под его заляпанной грязью куртки видна была сутана священника.
   – Отец, почему вы так ее называете?
   Священник – она не знала его имени – устремил на нее серые глаза, он был явно смущен.
   – Простите, мадемуазель, я не должен был так говорить в вашем присутствии.
   – И все же вы сказали.
   Он вздохнул, снимая шляпу.
   – Да. Я просто очень обеспокоен, вот и все. Чем дальше мы едем, тем больше к нам прибивается этих… молодых женщин. Герцог не слушает моих советов и не предпринимает никаких попыток, чтобы отогнать их прочь.
   – А почему он должен их отгонять? – возмутилась Адриана.
   – По причинам морали, они – рассадник греха. Есть и практические соображения: у нас из-за них припасы уменьшаются.
   – Но вам же было позволено к нам присоединиться!
   – В этом нет ничего предосудительного, я же служитель Господа.
   – У нас есть уже один капеллан, он едет с нами от самого Лоррейна.
   Священник нахмурился:
   – Два священника и почти три сотни шлюх… э-э-э… присоединившихся. Кто же из нас больше съест?
   – Неуместный вопрос, – резко ответила Адриана. – Уместней другой: кто лучше отрабатывает свой кусок хлеба?
   Он открыл рот, злобно оскалился, снова закрыл его, будто раздумал говорить, и наконец произнес:
   – Мадемуазель, вам хорошо известно, что такие речи оскорбительны для нашего Господа.
   – Мне хорошо известно, что они оскорбительны для вас, – ответила Адриана со сладкой улыбкой на губах. – А что касается Бога, я не беру на себя смелость говорить от Его лица. – Священник открыл было рот, но она остановила его, подняв руку. – Нет, отец, увольте меня от дальнейших споров, у меня есть дела поважнее. – Разворачиваясь, она поскользнулась на жидкой грязи и рассмеялась, поскольку сцена получилась комической.
   Перепалка со священником оказалась занятным делом, этого она еще никогда себе не позволяла. Адриана улыбнулась, осознав, что, пререкаясь с ним, она воображала, как Креси вела бы себя на ее месте. Конечно же, Креси пошла бы дальше и вывела бы заключение, что блуд только укрепляет мораль. Креси бы выразила всю свою ненависть к священнику, Адриана же его понимала, потому что совсем недавно она и сама носила такое же платье.
 
   – В этой кляче нет и капли прыти, – полчаса спустя жаловалась Креси.
   – Только резвой лошади тебе недоставало, – рассеянно ответила Адриана, она наблюдала, как меняется выражение лица ее малыша. Казалось, Николас был весьма увлечен звуком «чавк-чавк», который выбивали лошадиные копыта, опускаясь в жидкую грязь, словно малыш понимал связь между движением и звуком.
   – Может быть, ты и права, и резвая лошадь мне не нужна, но я всегда чувствую себя не в пример счастливее, если знаю, что моя лошадь сможет нестись вскачь, если я того пожелаю.
   – Потом мы найдем для тебя что-нибудь получше, – пообещала ей Адриана.
   – А как у тебя дела с исчислениями ангелов?
   – Неплохо, я продолжаю экспериментировать.
   – Ну и какие ты уже успела сделать выводы? Есть какая-нибудь практическая польза от всего этого? Ты уже научилась превращать воду в вино?
   – Нет еще, – ответила Адриана. – Я пока работаю с самыми простыми преобразованиями, а вино слишком сложный…
   – Господи, Адриана, ты совершенно не понимаешь шуток.
   Адриана опомнилась и улыбнулась:
   – Ну, прости, думаю, я слишком погрузилась во все эти размышления.
   Креси понимающе кивнула:
   – Кажется, Джинн, как ты упорно его называешь, весьма обеспокоен твоей медлительностью.
   – Медлительностью? Я бы определила это как осторожность, – ответила Адриана. – Мои самые первые опыты наглядно показали, что мои даже самые невинные просьбы могут привести к непредсказуемым последствиям. Давай предположим, что я прошу его, например, преобразовать свинец в медь.
   – Предположим.
   – Медь содержит больше философской ртути, чем свинец. Кроме того, у меди на каждые сто атомов приходится дополнительный атом свечения.
   Креси громко, широко открыв рот, зевнула.
   – Что это значит? – упрямо продолжала Адриана. – А это значит, что если Джинн будет выполнять то, что я его прошу, то есть превращать медь в свинец, то свечение непроизвольно выделится вместе с определенным количеством философской ртути. Результат получится ужасающий: даже если меди будет с гулькин нос, то и тогда любой оказавшийся рядом человек превратится в обугленную головешку.
   – Ну надо же! – воскликнула Креси. – Я всегда говорила, что ты должна быть предельно осторожна, или уж если ты проводишь эксперименты, то делай это где-нибудь подальше от нас.
   Адриана широко улыбнулась:
   – Все, я больше не буду тебя утомлять. Поехали! – Она пришпорила коня. – Эркюль и герцог Френсис здесь недалеко, может быть, у них есть какие-нибудь интересные новости.
   Креси щелкнула языком, погоняя лошадь, и последовала за Адрианой. Они проехали мимо своей кареты, выглядевшей такой опустевшей и печальной, затем с полдюжины артиллерийских телег, извивающуюся, как гусеница, колонну инфантерии длиной ярдов сто. Когда они проезжали вдоль колонны, их приветствовала волна поднятых вверх шляп. Это привело Николаса в неописуемый восторг, он тянул к ним ручонки и гугукал. Казалось, он поет какую-то свою, детскую песенку.
   Впереди инфантерии походным порядком следовал авангард мушкетеров герцога – двадцать щеголевато одетых, статных молодцев. Их шляпы тоже взметнулись вверх, когда они с ними поравнялись.
   – Добрый день, милые дамы, – весело прокричал герцог Френсис, когда они подъехали. – Чем я заслужил счастье видеть вас?
   – Езда в карете превратилась в настоящую пытку, ваша светлость, – ответила Адриана.
   – Да, дороги ужасные. Мы переживаем не самые счастливые времена.
   Эркюль фыркнул.
   – Хороших дорог видеть не приходилось, – сказал он. – Я путешествовал и по худшим, когда вас еще и на свете не было. И дороги делаются совсем несносными после того, как по ним проходят армии.
   – Вы хотите сказать, что здесь недавно прошла армия? – спросила Креси.
   – Скорее всего она прошла год назад. Случись это недавно, в деревнях не осталось бы никакого провианта, как правило, армия выгребает все подчистую. – Он вдруг встрепенулся. – Я очень рад снова видеть вас в седле, мадемуазель де Креси. Позвольте спросить, не намерены ли вы вновь надеть форму офицера? Мы испытываем в них некоторый недостаток.
   Креси улыбнулась.
   – Уже всем известно, что я женщина, – сказала она. – Теперь я не могу предстать перед ними в облике мужчины.
   Герцог откашлялся:
   – Мадемуазель, вам не надо будет надевать мужское платье.
   – Если нет, то какой же от меня будет толк? Мужчины не станут подчиняться мне, женщине, а если и станут, то совершенно по другим соображениям.
   – Если я прикажу, то они будут вам подчиняться, – заверил ее Френсис.