Страница:
Фельтон покраснел и недовольно кивнул:
– Приношу свои извинения, губернатор Бьенвиль.
– Принимаю ваши извинения, сэр. Что касается затронутого вами, губернатор, вопроса о нападениях, то я не могу отвечать за Новую Францию и Акадию, могу лишь заметить, что если здесь зима такая суровая, то там, на тех широтах, она еще суровее. И одному Богу известно, на что могут пойти люди, доведенные холодом и голодом до отчаяния. У меня практически нет с ними связи, и я думаю, что власть там попала в руки негодяев, и я считаю, что в английских колониях это в состоянии понять. – С этими словами он остановил свой взгляд на Черной Бороде.
Тот в ответ только пожал плечами.
– И как губернатор Луизианы разве я не запретил военные вылазки во Флориде и на Западе и не добился прекращения там огня? Джентльмены, это наше обоюдное желание – выяснить, что сталось со Старым Светом и миром вообще. Неужели мы остались одни? Мы по крайней мере должны знать о том, что случилось. Мы должны подготовиться и заключить союз. Без поддержки наших стран мы остаемся один на один со всеми бедствиями и несчастьями, что рушатся на наши головы. Мы не имеем представления, что там, за океаном, произошло. Некоторые говорят, что на небе появился некий сияющий красный шар, похожий на восходящее солнце, восточный берег ушел под воду и почти все корабли, находившиеся в это время в море, затонули. И даже наши сверхчудесные эфирные самописцы перестали работать. И расползаются слухи, что с небес на землю снизошел огонь и мир там на сорок дней погрузился в кромешный мрак. Мне достоверно известно, что два года назад Париж был охвачен пламенем. Говорят, демоны спустились на Землю. Но кто нам скажет правду? Если есть такой человек, то мы готовы его выслушать. Правда, которую знаю я, заключается в следующем: мы по отдельности отправляли свои корабли, и обе стороны потерпели поражение, потому что корабли не вернулись. Моих берегов наводнение не коснулось, но в моих гаванях слишком мало кораблей, чтобы начать дело самостоятельно и довести его до конца. Всем известно, что в морском сражении у берегов Фландрии принимали участие корабли Франции и Испании. И сейчас я предлагаю вам то, что у меня осталось, и прошу в обмен с вашей стороны только одного – участвовать в руководстве экспедицией. Я даю слово джентльмена, что, пока не вернутся наши корабли, установившееся здесь между нами перемирие сохранится. И даже сам Король-Солнце не заставит меня нарушить данную клятву. И если потребуется, за нее я вступлю в бой со своими соотечественниками. Даю вам слово чести, господа, то есть то, что этот пират вам дать не может.
Неловкое молчание воцарилось после речи француза, и затем один из людей Тича вышел вперед. Мужчина средних лет, с лицом, темным от загара и суровым. На нем был красный кафтан, один из тех, что носили солдаты британской армии.
– Я вижу, вы не хотите верить слову Эдварда Тича, но, может быть, вы поверите моему.
– А кто вы такой, сэр? – спросил его губернатор.
– Я капитан Томас Нейрн. Я верю господину Тичу, и я буду стоять от него по левую руку на страже интересов Короны.
– К сожалению, сэр, этого недостаточно, – разочарованно протянул Фельтон. – Любой и каждый может надеть красный кафтан и провозгласить себя капитаном, и любой капитан может стать пиратом.
– И все же, – продолжал настаивать Нейрн, – я прошу вас выслушать меня. Подобно вам, я не считаю, что господин Тич на законном основании занимает пост в Южной Каролине, но кто-то должен был установить там порядок. И он это сделал. Конечно, вы можете не принимать во внимание, что он в Южной Каролине пользуется уважением, но факт остается фактом.
– Я не заключаю сделок со слугами дьявола, – отрезал Фельтон.
Бьенвиль пожал плечами:
– Тогда, возможно, мы с господином Тичем заключим собственную сделку.
– Вы что, нам угрожаете?! – завопил Фельтон.
– Нет. Заявляю свою позицию. Я бы хотел, сэр, вновь увидеть берега Франции и выяснить, что стало с моим королем.
– Все правильно вы говорите, сэр, – подхватил Тич. – Что нам слушать этих напыщенных индюков, когда у нас есть корабли!
Коттон Мэтер скрюченным пальцем ткнул в сторону Тича.
– Он нуждается в нас, – провозгласил министр в черном, в голосе его звенел металл. – Иначе он бы сюда не пришел. Ему нужно, чтобы Корона одобрила его губернаторство и чтобы он имел такую же законную власть, как и вы, господа.
– Это всем очевидно, – поддакнул Фельтон, но человек в светло-коричневом кафтане дернул его за рукав.
– Не надо так спешить, сэр, – тихо сказал он. – Тут есть над чем подумать. – Лоб его, прикрытый завитым белым париком, собрался складками. – А кто этот индеец? Он с вами, господин Тич?
– Нет. Он от племени чоктау.
– Чоктау? – удивился мужчина. – Мы действительно приглашали представителей вашего народа, последнее время у нас не особенно благоприятно складываются отношения с индейцами.
Красные Мокасины откашлялся:
– Я – Красные Мокасины, от Шести Племен народа чоктау. У меня с собой есть бумага, в которой сказано, что я приглашен на это заседание.
– Эту бумагу писал я, – произнес Коттон Мэтер. – Но я приглашал вашего вождя.
– Я его племянник. Мой дядя и сопровождающие его воины были убиты по дороге сюда воинами из племени шауано.
– И поэтому ты пришел один?
– Да.
– Для индейца ты хорошо говоришь по-английски.
– Меня учили английскому. И еще я выучился читать, писать и считать. И я знаю немного из истории.
– И что же ты нам предлагаешь? Корабли?
– Нет. Я могу предложить только себя, а по возвращении я обещаю донести правду своему народу.
– А какую ценность это для нас представляет?
– Люди моего племени по-разному относятся к белым. Многие считают, что пришло время изгнать вас окончательно с наших земель.
Он сказал эти слова спокойно, но они прозвучали как удар грома. И это было хорошо для Красных Мокасин.
– Все эти несносные дерзости… – начал было Фельтон.
Но Коттон Мэтер перебил его:
– А ты, мальчик мой, тоже хочешь от нас избавиться?
– Нет. Англичане и французы имеют много всего такого, что в нашей жизни тоже может быть полезным. И у нас хватает друзей среди белых. И я не вижу пользы в войне, которая принесет бедствия как моему народу, так и вам. Вы пригласили моего дядю, вождя племени, на ваш Совет. И это хорошо, потому что это показывает нам, что вас интересует – или беспокоит, – то, что мы думаем. Это также свидетельствует, что вы попали в отчаянное положение. И некоторые из вас понимают, какая угроза таится в племени чоктау и его союзниках. И вам бы очень хотелось, чтобы мы вели себя очень мирно по отношению к вам, по крайней мере до той поры, пока вы не узнаете, что же такое странное случилось в Старом Свете. И мы бы тоже хотели это знать. И вот вам мое слово: пока я не вернусь и пока я жив, мой народ первым не начнет войну.
– А как твой народ будет знать, что ты жив, если ты будешь далеко в море?
Улыбка заиграла на лице индейца:
– Мой народ владеет способами знать, умер человек или он жив.
– А что будет, когда ты умрешь?
– Я не могу говорить о том времени, когда меня не станет. Все будет зависеть от очень многих вещей. Я глаза и уши моего народа. И они знают то, что знаю я.
– Что за небылицы ты тут нам рассказываешь! – взвился Фельтон, но на самом деле он верил прозвучавшим словам. И все присутствующие на Совете не воспринимали это как вздор.
Молчание затянулось, за столом перешептывались. Наконец губернатор повернул голову и тяжелым взглядом посмотрел в сторону индейца и стоявшего рядом с ним пирата.
– Мы обсудим ваши предложения, – сказал он устало. – Рядом есть небольшая гостиница, там для вас, джентльмены, приготовлены комнаты.
– Обсуждайте, да только не слишком долго! – рыкнул Тич и, словно почувствовав неловкость от собственной грубости, неуклюже поклонился.
Когда они уже были на улице, человек, назвавшийся Томасом Нейрном, подошел к Красным Мокасинам и сказал:
– Chim achukma.
– Achukma, – ответил Красные Мокасины на языке чоктау. – Вы говорите на моем родном языке?
– Да. Скажи мне, что ты думаешь о том, что мы сегодня услышали на заседании Совета?
– Я думаю, они примут предложение губернатора Бьенвиля и Черной Бороды. Я думаю, что мы все вместе поплывем через Бледное море.
Нейрн перешел на английский:
– Думаю, так оно и будет. Где ты научился так хорошо говорить по-английски? Чоктау, насколько мне известно, всегда были на стороне французов.
– Мы всегда на стороне чоктау, – ответил Красные Мокасины. – Несколько лет назад мой дядя понял, что мы должны изучить путь англичан. И меня на пять лет отправили в Чарльз-Таун.
Нейрн кивнул:
– Мне очень жаль, что твой дядя и ваши воины погибли. Несколько лет назад я был посредником между белыми и вашим племенем, я знал твоего дядю и верил его слову, и я скорблю о его кончине.
– Он умер достойной смертью. – Ком подкатил к горлу Красных Мокасин. Он тяжело сглотнул.
– Скажи мне, ты действительно хочешь отправиться в это длительное плавание? – неожиданно спросил Нейрн, как-то даже беспечно, возможно, чтобы увести разговор с печальной темы.
Красные Мокасины устало кивнул, но все же улыбнулся:
– Я говорил, что немного знаю из истории. Я знаю о Колумбе и знаю, что он открыл Новый Свет. И меня вдохновляет мысль открыть для себя Старый.
Нейрн засмеялся, и они вместе направились к гостинице.
Часть первая
1
– Приношу свои извинения, губернатор Бьенвиль.
– Принимаю ваши извинения, сэр. Что касается затронутого вами, губернатор, вопроса о нападениях, то я не могу отвечать за Новую Францию и Акадию, могу лишь заметить, что если здесь зима такая суровая, то там, на тех широтах, она еще суровее. И одному Богу известно, на что могут пойти люди, доведенные холодом и голодом до отчаяния. У меня практически нет с ними связи, и я думаю, что власть там попала в руки негодяев, и я считаю, что в английских колониях это в состоянии понять. – С этими словами он остановил свой взгляд на Черной Бороде.
Тот в ответ только пожал плечами.
– И как губернатор Луизианы разве я не запретил военные вылазки во Флориде и на Западе и не добился прекращения там огня? Джентльмены, это наше обоюдное желание – выяснить, что сталось со Старым Светом и миром вообще. Неужели мы остались одни? Мы по крайней мере должны знать о том, что случилось. Мы должны подготовиться и заключить союз. Без поддержки наших стран мы остаемся один на один со всеми бедствиями и несчастьями, что рушатся на наши головы. Мы не имеем представления, что там, за океаном, произошло. Некоторые говорят, что на небе появился некий сияющий красный шар, похожий на восходящее солнце, восточный берег ушел под воду и почти все корабли, находившиеся в это время в море, затонули. И даже наши сверхчудесные эфирные самописцы перестали работать. И расползаются слухи, что с небес на землю снизошел огонь и мир там на сорок дней погрузился в кромешный мрак. Мне достоверно известно, что два года назад Париж был охвачен пламенем. Говорят, демоны спустились на Землю. Но кто нам скажет правду? Если есть такой человек, то мы готовы его выслушать. Правда, которую знаю я, заключается в следующем: мы по отдельности отправляли свои корабли, и обе стороны потерпели поражение, потому что корабли не вернулись. Моих берегов наводнение не коснулось, но в моих гаванях слишком мало кораблей, чтобы начать дело самостоятельно и довести его до конца. Всем известно, что в морском сражении у берегов Фландрии принимали участие корабли Франции и Испании. И сейчас я предлагаю вам то, что у меня осталось, и прошу в обмен с вашей стороны только одного – участвовать в руководстве экспедицией. Я даю слово джентльмена, что, пока не вернутся наши корабли, установившееся здесь между нами перемирие сохранится. И даже сам Король-Солнце не заставит меня нарушить данную клятву. И если потребуется, за нее я вступлю в бой со своими соотечественниками. Даю вам слово чести, господа, то есть то, что этот пират вам дать не может.
Неловкое молчание воцарилось после речи француза, и затем один из людей Тича вышел вперед. Мужчина средних лет, с лицом, темным от загара и суровым. На нем был красный кафтан, один из тех, что носили солдаты британской армии.
– Я вижу, вы не хотите верить слову Эдварда Тича, но, может быть, вы поверите моему.
– А кто вы такой, сэр? – спросил его губернатор.
– Я капитан Томас Нейрн. Я верю господину Тичу, и я буду стоять от него по левую руку на страже интересов Короны.
– К сожалению, сэр, этого недостаточно, – разочарованно протянул Фельтон. – Любой и каждый может надеть красный кафтан и провозгласить себя капитаном, и любой капитан может стать пиратом.
– И все же, – продолжал настаивать Нейрн, – я прошу вас выслушать меня. Подобно вам, я не считаю, что господин Тич на законном основании занимает пост в Южной Каролине, но кто-то должен был установить там порядок. И он это сделал. Конечно, вы можете не принимать во внимание, что он в Южной Каролине пользуется уважением, но факт остается фактом.
– Я не заключаю сделок со слугами дьявола, – отрезал Фельтон.
Бьенвиль пожал плечами:
– Тогда, возможно, мы с господином Тичем заключим собственную сделку.
– Вы что, нам угрожаете?! – завопил Фельтон.
– Нет. Заявляю свою позицию. Я бы хотел, сэр, вновь увидеть берега Франции и выяснить, что стало с моим королем.
– Все правильно вы говорите, сэр, – подхватил Тич. – Что нам слушать этих напыщенных индюков, когда у нас есть корабли!
Коттон Мэтер скрюченным пальцем ткнул в сторону Тича.
– Он нуждается в нас, – провозгласил министр в черном, в голосе его звенел металл. – Иначе он бы сюда не пришел. Ему нужно, чтобы Корона одобрила его губернаторство и чтобы он имел такую же законную власть, как и вы, господа.
– Это всем очевидно, – поддакнул Фельтон, но человек в светло-коричневом кафтане дернул его за рукав.
– Не надо так спешить, сэр, – тихо сказал он. – Тут есть над чем подумать. – Лоб его, прикрытый завитым белым париком, собрался складками. – А кто этот индеец? Он с вами, господин Тич?
– Нет. Он от племени чоктау.
– Чоктау? – удивился мужчина. – Мы действительно приглашали представителей вашего народа, последнее время у нас не особенно благоприятно складываются отношения с индейцами.
Красные Мокасины откашлялся:
– Я – Красные Мокасины, от Шести Племен народа чоктау. У меня с собой есть бумага, в которой сказано, что я приглашен на это заседание.
– Эту бумагу писал я, – произнес Коттон Мэтер. – Но я приглашал вашего вождя.
– Я его племянник. Мой дядя и сопровождающие его воины были убиты по дороге сюда воинами из племени шауано.
– И поэтому ты пришел один?
– Да.
– Для индейца ты хорошо говоришь по-английски.
– Меня учили английскому. И еще я выучился читать, писать и считать. И я знаю немного из истории.
– И что же ты нам предлагаешь? Корабли?
– Нет. Я могу предложить только себя, а по возвращении я обещаю донести правду своему народу.
– А какую ценность это для нас представляет?
– Люди моего племени по-разному относятся к белым. Многие считают, что пришло время изгнать вас окончательно с наших земель.
Он сказал эти слова спокойно, но они прозвучали как удар грома. И это было хорошо для Красных Мокасин.
– Все эти несносные дерзости… – начал было Фельтон.
Но Коттон Мэтер перебил его:
– А ты, мальчик мой, тоже хочешь от нас избавиться?
– Нет. Англичане и французы имеют много всего такого, что в нашей жизни тоже может быть полезным. И у нас хватает друзей среди белых. И я не вижу пользы в войне, которая принесет бедствия как моему народу, так и вам. Вы пригласили моего дядю, вождя племени, на ваш Совет. И это хорошо, потому что это показывает нам, что вас интересует – или беспокоит, – то, что мы думаем. Это также свидетельствует, что вы попали в отчаянное положение. И некоторые из вас понимают, какая угроза таится в племени чоктау и его союзниках. И вам бы очень хотелось, чтобы мы вели себя очень мирно по отношению к вам, по крайней мере до той поры, пока вы не узнаете, что же такое странное случилось в Старом Свете. И мы бы тоже хотели это знать. И вот вам мое слово: пока я не вернусь и пока я жив, мой народ первым не начнет войну.
– А как твой народ будет знать, что ты жив, если ты будешь далеко в море?
Улыбка заиграла на лице индейца:
– Мой народ владеет способами знать, умер человек или он жив.
– А что будет, когда ты умрешь?
– Я не могу говорить о том времени, когда меня не станет. Все будет зависеть от очень многих вещей. Я глаза и уши моего народа. И они знают то, что знаю я.
– Что за небылицы ты тут нам рассказываешь! – взвился Фельтон, но на самом деле он верил прозвучавшим словам. И все присутствующие на Совете не воспринимали это как вздор.
Молчание затянулось, за столом перешептывались. Наконец губернатор повернул голову и тяжелым взглядом посмотрел в сторону индейца и стоявшего рядом с ним пирата.
– Мы обсудим ваши предложения, – сказал он устало. – Рядом есть небольшая гостиница, там для вас, джентльмены, приготовлены комнаты.
– Обсуждайте, да только не слишком долго! – рыкнул Тич и, словно почувствовав неловкость от собственной грубости, неуклюже поклонился.
Когда они уже были на улице, человек, назвавшийся Томасом Нейрном, подошел к Красным Мокасинам и сказал:
– Chim achukma.
– Achukma, – ответил Красные Мокасины на языке чоктау. – Вы говорите на моем родном языке?
– Да. Скажи мне, что ты думаешь о том, что мы сегодня услышали на заседании Совета?
– Я думаю, они примут предложение губернатора Бьенвиля и Черной Бороды. Я думаю, что мы все вместе поплывем через Бледное море.
Нейрн перешел на английский:
– Думаю, так оно и будет. Где ты научился так хорошо говорить по-английски? Чоктау, насколько мне известно, всегда были на стороне французов.
– Мы всегда на стороне чоктау, – ответил Красные Мокасины. – Несколько лет назад мой дядя понял, что мы должны изучить путь англичан. И меня на пять лет отправили в Чарльз-Таун.
Нейрн кивнул:
– Мне очень жаль, что твой дядя и ваши воины погибли. Несколько лет назад я был посредником между белыми и вашим племенем, я знал твоего дядю и верил его слову, и я скорблю о его кончине.
– Он умер достойной смертью. – Ком подкатил к горлу Красных Мокасин. Он тяжело сглотнул.
– Скажи мне, ты действительно хочешь отправиться в это длительное плавание? – неожиданно спросил Нейрн, как-то даже беспечно, возможно, чтобы увести разговор с печальной темы.
Красные Мокасины устало кивнул, но все же улыбнулся:
– Я говорил, что немного знаю из истории. Я знаю о Колумбе и знаю, что он открыл Новый Свет. И меня вдохновляет мысль открыть для себя Старый.
Нейрн засмеялся, и они вместе направились к гостинице.
Часть первая
СУМЕРЕЧНЫЕ ВОЛКИ
Когда мы приблизимся к Закату Мира, будут бродить повсюду Сумеречные Волки
Коттон Мэтер. Чудеса невидимого мира, 1693 г
1
Der Lehrling
Неожиданный стук в дверь привел Бенджамина Франклина в полную растерянность. Он высунул голову из-под простыни и уставился на дверь, соображая, что же ему теперь делать.
– Катарина! – послышался мужской голос, и чей-то невидимый кулак с неистовой силой обрушился на дверь.
Это заставило Бена мгновенно прийти в себя. Он выпутался из обвивших его молочно-белых рук с таким же жаром и поспешностью, с какими в них совсем недавно запутывался.
– Это мой отец! – прошептала Катарина.
– А-а, ну, если это твой отец, – прошептал Бен, судорожно разыскивая свои штаны, – тогда попроси его, пусть позже придет! – Он выпрыгнул из постели и начал засовывать ноги в штанины, одновременно разыскивая остальные свои вещи и дорожный мешок.
– Катарина! – вновь заорал отец. – Открой дверь. Я знаю, что у тебя там мужчина!
– Я думаю, он меня не послушает, – прошептала Катарина.
Ныряя головой в рубашку, Бен успел бросить восхищенный взгляд на копну медового цвета волос, наполовину прикрывавших кругленькое и еще розовое от только что пережитых любовных утех личико.
– Что, может, мне с ним познакомиться? – спросил Бен, натянув рубашку и направляясь к камзолу, впопыхах заброшенному в угол. Он отметил про себя, что надо бы научиться раздеваться аккуратно даже тогда, когда охвачен безудержной страстью.
– Не надо. У него пистолет.
– Пистолет?
– Ну да. Он состоит в армии, у него офицерский чин.
– Да? А что ж ты мне раньше об этом не сказала?
– А что о нем было говорить, я думала, он уехал на целый день.
– Все ясно. Это окно открыто?
– Да. – Катарина села на постели, простыня упала, обнажив ее плечи и грудь. И Бен улыбнулся. И собственное лицо его, еще по-юношески округлое, обрамленное взлохмаченными каштановыми волосами, отразившись в большом, до пола, зеркале за спиной Катарины, улыбнулось ему в ответ.
– Прости, что так поспешно тебя покидаю, – извинился Бен, радуясь тому, как свободно он уже говорит по-немецки.
– Не забудь, ты обещал показать мне дворец.
– Не бойся, я не забуду. Жди моего письма.
Он нагнулся, чтобы поцеловать ее, и в этот момент услышал, как заскрежетал всовываемый в замочную скважину ключ. Он успел лишь едва прикоснуться к ее губам.
– Не забывай меня, – бросил он, схватил свой мешок, метнулся к окну и, не раздумывая, распахнул его.
– Не думай обо мне плохо, – сказала она ему вслед. – Я не все время этим занимаюсь. Но я умею больше, чем тебе показала…
Но Бен уже не слушал ее, он глянул вниз, на мощеную мостовую, куда должен был приземлиться с высоты второго этажа. Прыжок не особенно пугал его, он доверял своему молодому, семнадцатилетнему телу, сильному и рослому – шесть футов. И он не сомневался в своем благополучном приземлении, но вот в том, что он уцелеет под пулями разъяренного папаши, он не был уверен.
Бен приземлился, и удар пяток о землю отдался в животе так, что вырвался изо рта громким «ух-х». Он тут же выпрямился, оглянулся по сторонам – никто случаем его не заметил? К счастью, улица была пустынной, но не успел он отойти на расстояние каких-нибудь пятидесяти ярдов, как за его спиной с грохотом отворилась дверь. Ноги сами пустились бежать прямо к реке Влтаве.
– Чертов ублюдок! – донеслось сзади, и что-то с визгом выбило искры из булыжников мостовой в двух ярдах справа от Бена.
– Вельзевул рогатый! – огрызнулся Бен и перепрыгнул через невысокую стену, что берегла Малу Страну от частых наводнений. Бен на мгновение остановился, но только для того, чтобы засунуть металлический ключ, болтавшийся прикрепленным к камзолу, в крошечный карманчик у самого пояса. Ключ скользнул змейкой и исчез.
Вместе с ключом исчез и Бен. «По крайней мере исчез для постороннего глаза», – отметил он про себя. Камзол служил ему эгидой, и среди прочих чудесных свойств он мог преломлять свет и тем самым делал Бена невидимым, но не абсолютно. Под определенным углом жаждущий мести папаша мог бы заметить беглеца, но если бы ему довелось посмотреть на Бена прямо, то сияние эгиды тут же обожгло бы ему глаза. Кроме того, эгида излучала особое поле, которое меняло траекторию движения таких неприятных предметов, как пули. Но, проведя несколько экспериментов, Бен установил, что его защита иногда дает сбои и оказывается не вполне надежной. И сейчас, не желая подвергать ее дальнейшим испытаниям, он начал осторожно спускаться вниз по песчаному берегу, обходя камни, к реке. У самой воды он остановился и, порывшись в мешке, вытащил оттуда пару башмаков, похожих на деревянные башмаки датчан, но только очень замысловатого вида – до смешного большие и по форме напоминавшие лодку. У него за спиной продолжали раздаваться крики, как ему показалось, довольно растерянные. Он надел башмаки.
Катарина была уверена, что ее отец до ночи не вернется. Но на самом ли деле она была уверена? Может быть, она таким образом пытается его на себе женить? Все-таки он завидный жених, а она – девушка с претензиями.
Не теряя драгоценного времени, он поставил на поверхность воды вначале одну ногу, потом другую и медленно заскользил по реке в сторону видневшейся Пражской Венеции. Крики за спиной становились все дальше и все глуше, и когда он окончательно убедился, что опасность ему более не угрожает, остановился и достал ключ. Эгида не только делала невидимым ее владельца, но также сужала и его собственное поле зрения. Казалось, он смотрит на мир через какую-то призму и видит только боковым зрением какие-то радужные разводы. Это было не вполне удобно, так же неудобно, как быть застуканным в постели молоденькой девушки ее отцом.
Наконец он поймал ритм движения, его ноги плавно скользили, будто он катился по льду на коньках. Хотя скольжение по воде было посложнее катания на коньках – требовалось больше усилий, чтобы удержать равновесие. Но чем дальше он двигался по реке в своих странных башмаках, тем увереннее себя чувствовал и наконец смог оторвать взгляд от ног, и как раз вовремя – еще мгновение, и он бы врезался в лодку. Бен успел заметить вытаращенные глаза человека в лодке, услышал его испуганное: «О господи!» Он избежал столкновения, прошмыгнув прямо перед носом лодки, опасно раскачиваясь на поднятых ею волнах.
Люди, не отрываясь, смотрели на него с берега и кричали так, будто никогда раньше не видели конькобежцев на Влтаве. «Возможно, и не видели, – подумал Бен самодовольно. – Особенно если река не замерзшая».
Улыбаясь, он двигался в выбранном им направлении, продолжая восхищаться башмаками, которые несли его по реке, не касаясь воды, словно отталкивались друг от друга два магнита с одинаковыми полюсами. Он оглянулся назад, двигаясь против течения и смеясь над своеобразным сопротивлением воды (Катарина и ее отец были уже забыты): он делал два шага вперед, но из-за сильного течения получалось, что скользил назад. Еще раз оглянувшись, он потерял равновесие, и ему пришлось балансировать, стоя на одной ноге, размахивая руками, и он все же удержался, не упал. Вчерашний день научил, что значит упасть: башмаки останутся на поверхности воды и будут давить своей тяжестью так, что голову не высунуть на поверхность. Единственный способ спасения – снять башмаки, но сделать это в воде не так-то просто.
Пережив угрозу падения, он успокоился и увидел окружавшую его красоту. День был прекрасный, вернее, теперь дни стали похожи на дни. Солнечный свет лился, разрывая волнистые облака, и в этих разрывах сияла голубизна чистого неба. Последние два года после падения кометы ясного неба почти не было видно, и если бы из небесной голубизны можно было чеканить монеты, то они ценились бы дороже золота и серебра. Золотистый солнечный свет растекался по жутким, кажущимся сверхъестественными крышам Праги, оживляя медь и позолоту шпилей, танцуя на серых водах Влтавы, с такой же легкостью, с какой и он скользил по этой воде в своих башмаках. В какое-то мгновение Бену почудилось, что он слился с потоком солнечного света, стал частью этого небесного дара. Ощущение пришло, как толчок ветра в спину. Стало казаться, будто не башмаки несут его, а он сам скользит по воде, это его мозг, его тело работают, он тоже что-то может. Его наполнила уверенность, что он способен вернуть миру солнечный свет. И вернет его!
И от этой мысли вновь пришла хорошо знакомая мучительная боль – ведь это он лишил мир солнечного света.
Когда он был уже почти у самого Карлова моста, робкое солнце, ненадолго показавшееся, вновь спряталось за облаками, и ни пролеты моста, ни застывшие на нем барочного вида статуи святых не отбрасывали тени. Он добрался до бордюра, за которым начиналась набережная. Здесь собралась небольшая толпа и наблюдала за ним с мрачным подозрительным любопытством, к которому он за последнее время так привык. Толпа тихо перешептывалась, в этом шипении ничего нельзя было разобрать, но он все же уловил одно слово «der Lehrling», что означало «ученик». Таким именем его окрестили эти люди – жители Богемии. Они не сказали, чей он ученик. Это никогда не произносилось, но всем было хорошо известно – ученик мага, сэра Исаака Ньютона.
Здесь был только один человек, который ждал его без суеверного страха. Его симпатичное лицо выражало нетерпение.
– Чудненько! – выкрикнул этот человек, на что Бен снял свою треуголку, обшитую золотым позументом. – Я его жду, а он в свое удовольствие разгуливает по воде! Тот, кто способен сделать такие чудесные башмаки, мог бы быть более чутким к своим друзьям!
– Да, а ему, бедному, приходится смотреть, как его друзья нелюбезно с ним обходятся в тот самый момент, когда он попал в беду. Но как бы то ни было, судя по бою часов, вернее, его отсутствию, я должен заметить, что не опоздал на наше свидание.
– Каждая минута, что разлучает меня с кружкой пива, кажется мне нестерпимо длинной.
– Ну что ж, Робин, давай попробуем исправить ситуацию.
В первую минуту Бену было странно ощущать твердую почву под ногами, он не мог отделаться от чувства, которое возникает после долгого путешествия по морю. Он хотел было снять свои башмаки – они были тяжелые и неуклюжие, все-таки он не был настоящим сапожником, – но идти по мостовой в одних чулках значило бы мгновенно изодрать их. И поэтому он остался в башмаках, хотя радоваться тому, что на них не было и капли воды, ему почему-то не хотелось.
Когда они начали подниматься по ступеням, Роберт тоже посмотрел на его башмаки и покачал головой.
– Уж не знаю, стоит ли тебя в таком виде людям показывать, – уже более мягко сказал он. – Эти пугливые католики чего доброго схватят тебя и превратят, как еретика, в горящий факел.
– Пусть попробуют, – ответил Бен, разглаживая ладонью складку на камзоле. – Я преподам им хороший урок и покажу, что такое наука, и это будет почище тех политических уроков, что преподает им их император. И какими бы они ни были подозрительными, они все же знают, кто сдерживает турок и благодаря кому у них есть кусок хлеба. Так что не беспокойся обо мне.
– Да при чем здесь ты?! – возопил Роберт. – Я о себе беспокоюсь. Как я объясню сэру Исааку Ньютону, что я, считающийся твоим телохранителем, позволил его маленькому homunculusокончить жизнь на дне Влтавы.
– Случись мне оказаться на дне Влтавы, я с удовольствием порезвлюсь с тамошними русалками, – успокоил его Бен.
Они преодолели лестницу, и Роберт повернул налево к мосту.
– Давай не пойдем этой дорогой, – запротестовал Бен.
– А что, мы разве не возвращаемся в Малу Страну, к «Святому Томасу»?
– Нет, пойдем лучше в «Гриф», – ответил Бен.
– Разве ты не встречаешься через три часа с сэром Исааком?
– Успеем, времени еще навалом, – ответил Бен. – Знаешь, э-э-э… надо немного успокоиться, и лучше нам сегодня не показываться на улицах Малы Страны.
– Да ты что? Папаша твоей златокудрой возлюбленной тебя застукал? Я заметил, как вы с ней тогда строили друг другу глазки.
– Ну, она стоит того, – признался Бен.
Роберт пожал плечами:
– Ну хорошо, тогда пойдем в «Гриф», и по большой кружке за твои успехи.
– А заодно и за мое новое изобретение, – подхватил Бен. – И никаких переходов через мост.
– Ну что ж, по большой кружке, – сказал Роберт и повернул направо, в сторону Старе Место.
Бен любил Старе Место. За рекой, в Мале Стране и в Градчанах, были дворцы и замки, пышность и великолепие. А в Старом Городе была жизнь. Улицы – и даже Карлова, главная в Старе Месте – были узкие и сумеречные потому, что по обеим сторонам стояли здания в несколько этажей. И какие здания! Средневековые сооружения, возведенные из темного камня и оттого кажущиеся мрачными, сродни башне на мосту, оставшемуся у них за спиной. Здесь сосредоточились массивные, устремленные шпилями вверх, к небесам, готические соборы, дома зажиточных граждан и строения последнего столетия, все в барочных завитушках и орнаментах. Бену всегда казалось здесь, будто он очутился в сказочном городе, совсем не похожем на Бостон, где он родился и где все было построено не более ста лет назад. А Прага уходила корнями в глубину веков, чуть ли не к Рождеству Христову, и стены этих зданий и улицы помнили жизни тысячи поколений. Даже Лондон в свое время не так сильно поразил его, поскольку самая его древняя часть была уничтожена пожаром и позже восстановлена уже по единому плану, созданному рукой архитектора сэра Кристофера Рена. И поэтому Лондон, несмотря на свой почтенный возраст, выглядел современно и не отражал хитросплетений столетий человеческой жизни.
Но что вспоминать Лондон – он превратился в прах. И что еще хуже, все, кто там жил, за исключением нескольких человек, погибли. И солнце померкло… и все это по его вине.
Лондон исчез, но Праге он не даст погибнуть, он спасет ее. Они шли в выбранном ими направлении и уже миновали Итальянскую часовню, Золотого змея с его фонтаном из красного вина и вышли на Староместскую площадь. Послышался бой часов, и Бен ускорил шаг.
– С чего это ты вдруг припустил? – удивился Роберт.
Бен не отвечал, он перешел на противоположную сторону площади к Староместской ратуше, отсюда часы сделались хорошо видны.
Часы являли собой поистине великолепное творение – вдохновенный менуэт меди и времени. Они показывали не только часы и минуты, но и движение сфер. Пока часы били, фигурки Иисуса и его апостолов проплывали в окошках, кланяясь наблюдавшей за ними площади, а затем исчезали в механических лабиринтах часов, где протекала их жизнь.
– Я вообще-то считал, что такие безделушки не производят на вас, Бенджамин Франклин, впечатления, – съязвил Роберт. – Вам же доступны куда более солидные волшебства, чем эти часы.
– Может быть, – ответил Бен, – но часы меня действительно впечатляют. Они появились на башне много веков назад, задолго до того, как родилась настоящая наука. Эти часы – умная машина, очень умная, Роберт, и к тому же прекрасная. Абсолютно практичная вещь и в то же самое мгновение совершенное произведение искусства, и оттого это мгновение растягивается на века.
– Думаю, у человека, их сделавшего, были золотые руки, – согласился Роберт, – но вот сообразительности ему недоставало. Я слышал, ему потом глаза выкололи, чтобы он больше никогда не смог сделать ничего подобного. Хотели, чтобы шедевр навечно остался шедевром. Будь мастер действительно умным человеком, он бы держал ухо востро со всеми этими королями и лордами.
– Мне это кажется или ты действительно продолжаешь учить меня жизни? – беззлобно спросил Бен. – Ты знаешь что-нибудь такое, чего я не знаю, Робин?
Роберт рассмеялся.
– Катарина! – послышался мужской голос, и чей-то невидимый кулак с неистовой силой обрушился на дверь.
Это заставило Бена мгновенно прийти в себя. Он выпутался из обвивших его молочно-белых рук с таким же жаром и поспешностью, с какими в них совсем недавно запутывался.
– Это мой отец! – прошептала Катарина.
– А-а, ну, если это твой отец, – прошептал Бен, судорожно разыскивая свои штаны, – тогда попроси его, пусть позже придет! – Он выпрыгнул из постели и начал засовывать ноги в штанины, одновременно разыскивая остальные свои вещи и дорожный мешок.
– Катарина! – вновь заорал отец. – Открой дверь. Я знаю, что у тебя там мужчина!
– Я думаю, он меня не послушает, – прошептала Катарина.
Ныряя головой в рубашку, Бен успел бросить восхищенный взгляд на копну медового цвета волос, наполовину прикрывавших кругленькое и еще розовое от только что пережитых любовных утех личико.
– Что, может, мне с ним познакомиться? – спросил Бен, натянув рубашку и направляясь к камзолу, впопыхах заброшенному в угол. Он отметил про себя, что надо бы научиться раздеваться аккуратно даже тогда, когда охвачен безудержной страстью.
– Не надо. У него пистолет.
– Пистолет?
– Ну да. Он состоит в армии, у него офицерский чин.
– Да? А что ж ты мне раньше об этом не сказала?
– А что о нем было говорить, я думала, он уехал на целый день.
– Все ясно. Это окно открыто?
– Да. – Катарина села на постели, простыня упала, обнажив ее плечи и грудь. И Бен улыбнулся. И собственное лицо его, еще по-юношески округлое, обрамленное взлохмаченными каштановыми волосами, отразившись в большом, до пола, зеркале за спиной Катарины, улыбнулось ему в ответ.
– Прости, что так поспешно тебя покидаю, – извинился Бен, радуясь тому, как свободно он уже говорит по-немецки.
– Не забудь, ты обещал показать мне дворец.
– Не бойся, я не забуду. Жди моего письма.
Он нагнулся, чтобы поцеловать ее, и в этот момент услышал, как заскрежетал всовываемый в замочную скважину ключ. Он успел лишь едва прикоснуться к ее губам.
– Не забывай меня, – бросил он, схватил свой мешок, метнулся к окну и, не раздумывая, распахнул его.
– Не думай обо мне плохо, – сказала она ему вслед. – Я не все время этим занимаюсь. Но я умею больше, чем тебе показала…
Но Бен уже не слушал ее, он глянул вниз, на мощеную мостовую, куда должен был приземлиться с высоты второго этажа. Прыжок не особенно пугал его, он доверял своему молодому, семнадцатилетнему телу, сильному и рослому – шесть футов. И он не сомневался в своем благополучном приземлении, но вот в том, что он уцелеет под пулями разъяренного папаши, он не был уверен.
Бен приземлился, и удар пяток о землю отдался в животе так, что вырвался изо рта громким «ух-х». Он тут же выпрямился, оглянулся по сторонам – никто случаем его не заметил? К счастью, улица была пустынной, но не успел он отойти на расстояние каких-нибудь пятидесяти ярдов, как за его спиной с грохотом отворилась дверь. Ноги сами пустились бежать прямо к реке Влтаве.
– Чертов ублюдок! – донеслось сзади, и что-то с визгом выбило искры из булыжников мостовой в двух ярдах справа от Бена.
– Вельзевул рогатый! – огрызнулся Бен и перепрыгнул через невысокую стену, что берегла Малу Страну от частых наводнений. Бен на мгновение остановился, но только для того, чтобы засунуть металлический ключ, болтавшийся прикрепленным к камзолу, в крошечный карманчик у самого пояса. Ключ скользнул змейкой и исчез.
Вместе с ключом исчез и Бен. «По крайней мере исчез для постороннего глаза», – отметил он про себя. Камзол служил ему эгидой, и среди прочих чудесных свойств он мог преломлять свет и тем самым делал Бена невидимым, но не абсолютно. Под определенным углом жаждущий мести папаша мог бы заметить беглеца, но если бы ему довелось посмотреть на Бена прямо, то сияние эгиды тут же обожгло бы ему глаза. Кроме того, эгида излучала особое поле, которое меняло траекторию движения таких неприятных предметов, как пули. Но, проведя несколько экспериментов, Бен установил, что его защита иногда дает сбои и оказывается не вполне надежной. И сейчас, не желая подвергать ее дальнейшим испытаниям, он начал осторожно спускаться вниз по песчаному берегу, обходя камни, к реке. У самой воды он остановился и, порывшись в мешке, вытащил оттуда пару башмаков, похожих на деревянные башмаки датчан, но только очень замысловатого вида – до смешного большие и по форме напоминавшие лодку. У него за спиной продолжали раздаваться крики, как ему показалось, довольно растерянные. Он надел башмаки.
Катарина была уверена, что ее отец до ночи не вернется. Но на самом ли деле она была уверена? Может быть, она таким образом пытается его на себе женить? Все-таки он завидный жених, а она – девушка с претензиями.
Не теряя драгоценного времени, он поставил на поверхность воды вначале одну ногу, потом другую и медленно заскользил по реке в сторону видневшейся Пражской Венеции. Крики за спиной становились все дальше и все глуше, и когда он окончательно убедился, что опасность ему более не угрожает, остановился и достал ключ. Эгида не только делала невидимым ее владельца, но также сужала и его собственное поле зрения. Казалось, он смотрит на мир через какую-то призму и видит только боковым зрением какие-то радужные разводы. Это было не вполне удобно, так же неудобно, как быть застуканным в постели молоденькой девушки ее отцом.
Наконец он поймал ритм движения, его ноги плавно скользили, будто он катился по льду на коньках. Хотя скольжение по воде было посложнее катания на коньках – требовалось больше усилий, чтобы удержать равновесие. Но чем дальше он двигался по реке в своих странных башмаках, тем увереннее себя чувствовал и наконец смог оторвать взгляд от ног, и как раз вовремя – еще мгновение, и он бы врезался в лодку. Бен успел заметить вытаращенные глаза человека в лодке, услышал его испуганное: «О господи!» Он избежал столкновения, прошмыгнув прямо перед носом лодки, опасно раскачиваясь на поднятых ею волнах.
Люди, не отрываясь, смотрели на него с берега и кричали так, будто никогда раньше не видели конькобежцев на Влтаве. «Возможно, и не видели, – подумал Бен самодовольно. – Особенно если река не замерзшая».
Улыбаясь, он двигался в выбранном им направлении, продолжая восхищаться башмаками, которые несли его по реке, не касаясь воды, словно отталкивались друг от друга два магнита с одинаковыми полюсами. Он оглянулся назад, двигаясь против течения и смеясь над своеобразным сопротивлением воды (Катарина и ее отец были уже забыты): он делал два шага вперед, но из-за сильного течения получалось, что скользил назад. Еще раз оглянувшись, он потерял равновесие, и ему пришлось балансировать, стоя на одной ноге, размахивая руками, и он все же удержался, не упал. Вчерашний день научил, что значит упасть: башмаки останутся на поверхности воды и будут давить своей тяжестью так, что голову не высунуть на поверхность. Единственный способ спасения – снять башмаки, но сделать это в воде не так-то просто.
Пережив угрозу падения, он успокоился и увидел окружавшую его красоту. День был прекрасный, вернее, теперь дни стали похожи на дни. Солнечный свет лился, разрывая волнистые облака, и в этих разрывах сияла голубизна чистого неба. Последние два года после падения кометы ясного неба почти не было видно, и если бы из небесной голубизны можно было чеканить монеты, то они ценились бы дороже золота и серебра. Золотистый солнечный свет растекался по жутким, кажущимся сверхъестественными крышам Праги, оживляя медь и позолоту шпилей, танцуя на серых водах Влтавы, с такой же легкостью, с какой и он скользил по этой воде в своих башмаках. В какое-то мгновение Бену почудилось, что он слился с потоком солнечного света, стал частью этого небесного дара. Ощущение пришло, как толчок ветра в спину. Стало казаться, будто не башмаки несут его, а он сам скользит по воде, это его мозг, его тело работают, он тоже что-то может. Его наполнила уверенность, что он способен вернуть миру солнечный свет. И вернет его!
И от этой мысли вновь пришла хорошо знакомая мучительная боль – ведь это он лишил мир солнечного света.
Когда он был уже почти у самого Карлова моста, робкое солнце, ненадолго показавшееся, вновь спряталось за облаками, и ни пролеты моста, ни застывшие на нем барочного вида статуи святых не отбрасывали тени. Он добрался до бордюра, за которым начиналась набережная. Здесь собралась небольшая толпа и наблюдала за ним с мрачным подозрительным любопытством, к которому он за последнее время так привык. Толпа тихо перешептывалась, в этом шипении ничего нельзя было разобрать, но он все же уловил одно слово «der Lehrling», что означало «ученик». Таким именем его окрестили эти люди – жители Богемии. Они не сказали, чей он ученик. Это никогда не произносилось, но всем было хорошо известно – ученик мага, сэра Исаака Ньютона.
Здесь был только один человек, который ждал его без суеверного страха. Его симпатичное лицо выражало нетерпение.
– Чудненько! – выкрикнул этот человек, на что Бен снял свою треуголку, обшитую золотым позументом. – Я его жду, а он в свое удовольствие разгуливает по воде! Тот, кто способен сделать такие чудесные башмаки, мог бы быть более чутким к своим друзьям!
– Да, а ему, бедному, приходится смотреть, как его друзья нелюбезно с ним обходятся в тот самый момент, когда он попал в беду. Но как бы то ни было, судя по бою часов, вернее, его отсутствию, я должен заметить, что не опоздал на наше свидание.
– Каждая минута, что разлучает меня с кружкой пива, кажется мне нестерпимо длинной.
– Ну что ж, Робин, давай попробуем исправить ситуацию.
В первую минуту Бену было странно ощущать твердую почву под ногами, он не мог отделаться от чувства, которое возникает после долгого путешествия по морю. Он хотел было снять свои башмаки – они были тяжелые и неуклюжие, все-таки он не был настоящим сапожником, – но идти по мостовой в одних чулках значило бы мгновенно изодрать их. И поэтому он остался в башмаках, хотя радоваться тому, что на них не было и капли воды, ему почему-то не хотелось.
Когда они начали подниматься по ступеням, Роберт тоже посмотрел на его башмаки и покачал головой.
– Уж не знаю, стоит ли тебя в таком виде людям показывать, – уже более мягко сказал он. – Эти пугливые католики чего доброго схватят тебя и превратят, как еретика, в горящий факел.
– Пусть попробуют, – ответил Бен, разглаживая ладонью складку на камзоле. – Я преподам им хороший урок и покажу, что такое наука, и это будет почище тех политических уроков, что преподает им их император. И какими бы они ни были подозрительными, они все же знают, кто сдерживает турок и благодаря кому у них есть кусок хлеба. Так что не беспокойся обо мне.
– Да при чем здесь ты?! – возопил Роберт. – Я о себе беспокоюсь. Как я объясню сэру Исааку Ньютону, что я, считающийся твоим телохранителем, позволил его маленькому homunculusокончить жизнь на дне Влтавы.
– Случись мне оказаться на дне Влтавы, я с удовольствием порезвлюсь с тамошними русалками, – успокоил его Бен.
Они преодолели лестницу, и Роберт повернул налево к мосту.
– Давай не пойдем этой дорогой, – запротестовал Бен.
– А что, мы разве не возвращаемся в Малу Страну, к «Святому Томасу»?
– Нет, пойдем лучше в «Гриф», – ответил Бен.
– Разве ты не встречаешься через три часа с сэром Исааком?
– Успеем, времени еще навалом, – ответил Бен. – Знаешь, э-э-э… надо немного успокоиться, и лучше нам сегодня не показываться на улицах Малы Страны.
– Да ты что? Папаша твоей златокудрой возлюбленной тебя застукал? Я заметил, как вы с ней тогда строили друг другу глазки.
– Ну, она стоит того, – признался Бен.
Роберт пожал плечами:
– Ну хорошо, тогда пойдем в «Гриф», и по большой кружке за твои успехи.
– А заодно и за мое новое изобретение, – подхватил Бен. – И никаких переходов через мост.
– Ну что ж, по большой кружке, – сказал Роберт и повернул направо, в сторону Старе Место.
Бен любил Старе Место. За рекой, в Мале Стране и в Градчанах, были дворцы и замки, пышность и великолепие. А в Старом Городе была жизнь. Улицы – и даже Карлова, главная в Старе Месте – были узкие и сумеречные потому, что по обеим сторонам стояли здания в несколько этажей. И какие здания! Средневековые сооружения, возведенные из темного камня и оттого кажущиеся мрачными, сродни башне на мосту, оставшемуся у них за спиной. Здесь сосредоточились массивные, устремленные шпилями вверх, к небесам, готические соборы, дома зажиточных граждан и строения последнего столетия, все в барочных завитушках и орнаментах. Бену всегда казалось здесь, будто он очутился в сказочном городе, совсем не похожем на Бостон, где он родился и где все было построено не более ста лет назад. А Прага уходила корнями в глубину веков, чуть ли не к Рождеству Христову, и стены этих зданий и улицы помнили жизни тысячи поколений. Даже Лондон в свое время не так сильно поразил его, поскольку самая его древняя часть была уничтожена пожаром и позже восстановлена уже по единому плану, созданному рукой архитектора сэра Кристофера Рена. И поэтому Лондон, несмотря на свой почтенный возраст, выглядел современно и не отражал хитросплетений столетий человеческой жизни.
Но что вспоминать Лондон – он превратился в прах. И что еще хуже, все, кто там жил, за исключением нескольких человек, погибли. И солнце померкло… и все это по его вине.
Лондон исчез, но Праге он не даст погибнуть, он спасет ее. Они шли в выбранном ими направлении и уже миновали Итальянскую часовню, Золотого змея с его фонтаном из красного вина и вышли на Староместскую площадь. Послышался бой часов, и Бен ускорил шаг.
– С чего это ты вдруг припустил? – удивился Роберт.
Бен не отвечал, он перешел на противоположную сторону площади к Староместской ратуше, отсюда часы сделались хорошо видны.
– Я вообще-то считал, что такие безделушки не производят на вас, Бенджамин Франклин, впечатления, – съязвил Роберт. – Вам же доступны куда более солидные волшебства, чем эти часы.
– Может быть, – ответил Бен, – но часы меня действительно впечатляют. Они появились на башне много веков назад, задолго до того, как родилась настоящая наука. Эти часы – умная машина, очень умная, Роберт, и к тому же прекрасная. Абсолютно практичная вещь и в то же самое мгновение совершенное произведение искусства, и оттого это мгновение растягивается на века.
– Думаю, у человека, их сделавшего, были золотые руки, – согласился Роберт, – но вот сообразительности ему недоставало. Я слышал, ему потом глаза выкололи, чтобы он больше никогда не смог сделать ничего подобного. Хотели, чтобы шедевр навечно остался шедевром. Будь мастер действительно умным человеком, он бы держал ухо востро со всеми этими королями и лордами.
– Мне это кажется или ты действительно продолжаешь учить меня жизни? – беззлобно спросил Бен. – Ты знаешь что-нибудь такое, чего я не знаю, Робин?
Роберт рассмеялся.