Страница:
Он услышал жужжание совсем рядом с ухом — негромкий звук, какой могло бы издать насекомое. Он догадывался о том, что это такое, но мысли, обыскивающие закрома памяти, ворочались медленно. Звуковая пулька. Пуля. Он обернулся и посмотрел в ту сторону, откуда она прилетела.
Только у ворот Иштар монголы не отступали. Около пятидесяти конных воинов, сбившиеся плотной группой, штурмовали открытые ворота. Вот из этой группы кто-то из атакующих выстрелил в него.
Абдыкадыр выронил ятаган. Перед глазами у него все закружилось, и ему навстречу поплыла земля, пропитанная кровью.
Бисеза услышала крики и рев совсем рядом с госпиталем. Она бросилась к двери, чтобы посмотреть, что происходит. За ней поспешил Редди Киплинг, рубашка которого была по пояс забрызгана кровью.
Группа монгольских воинов пробила линию обороны и ворвалась в ворота. Македоняне окружали их так, как антитела окружают вирус. Командиры выкрикивали команды. Монголы яростно рубили мечами направо и налево, но македоняне уже стаскивали многих из них с коней.
Но вот один человек вырвался из толпы дерущихся и быстро побежал по вавилонской дороге Процессий. Это была женщина. Македоняне не обратили на нее внимания — а если бы и обратили, не стали бы принимать ее всерьез и не предприняли бы попытку остановить. На ней были кожаные доспехи, а ее волосы были перевязаны ярко-оранжевой лентой.
— Боже Всевышний, — пробормотала Бисеза. Редди спросил:
— Что ты сказала?
— Это, наверное, Сейбл. Вот черт... Она бежит к храму...
— К Оку Мардука!
— Ради него все это и было затеяно. Пошли!
Они бросились бегом за Сейбл по дороге Процессий. Навстречу им мчались встревоженные македонские воины, они спешили к воротам, где продолжался бой. Испуганные, ошеломленные жители города жались к домам. Над городом парили бесстрастные Очи, похожие на камеры кабельного телевидения. Бисеза поразилась тому, как много их над Вавилоном.
Редди первым добрался до святилища Мардука. Огромное Око по-прежнему висело над застывшей лужей расплавленного золота. Перед Оком, тяжело дыша, стояла Сейбл. Ее волосы разметались по плечам, затянутым кожаными монгольскими доспехами. Не спуская глаз со своего искаженного изображения, она подняла руку и уже была готова прикоснуться к Оку.
Вперед шагнул Редди Киплинг.
— Мэм, уходите отсюда, иначе...
Она резко развернулась, подняла пистолет и выстрелила в него. В древнем святилище выстрел прозвучал оглушительно громко. Редди отлетел назад, ударился спиной о стену и опустился на пол.
— Редди!!! — вскричала Бисеза. Сейбл навела пистолет на нее.
— Даже не вздумай.
Редди беспомощно смотрел на Бисезу. Его высокий лоб усеивали капельки пота, толстые очки покрывали капли крови раненых. Он держался за бедро. Между его пальцев хлестала кровь. Он глуповато улыбнулся.
— Меня подстрелили.
Бисеза больше всего на свете хотела броситься на помощь Редди. Но она не тронулась с места и подняла руки вверх.
— Сейбл Джонс.
— Я стала знаменитостью.
— Где Коля?
— Мертв... О... — Она ухмыльнулась. — Я кое о чем догадываюсь. Монголы дали сигнал к отступлению. Я сначала подумала, что это просто совпадение. А знаешь, что могло случиться? Чингисхан умер, и теперь его сынки, братцы и военные шишки спешат собраться на курултай, чтобы решить, кому достанется самый жирный куш. Социальная структура у монголов — как у стаи шимпанзе. И, как у шимпанзе, как только гибнет главный самец, все тут же метят на его место. И Коля использовал это против них. — Она покачала головой. — Этот маленький ублюдок все же молодец, ничего не скажешь. Интересно, как он это провернул.
Ее рука, сжимавшая пистолет, не дрогнула.
Редди застонал.
Бисеза велела себе не отвлекаться.
— Чего ты хочешь, Сейбл?
— А ты как думаешь? — Сейбл указала большим пальцем за спину. — Мы слышали, как эта штука сигналит, когда были на орбите. Что бы тут ни творилось, ключ ко всему — этот шар. Ключ к прошлому, настоящему и будущему.
— К новому миру.
— Вот-вот.
— Думаю, ты права. Я за ним наблюдала. Сейбл сощурилась.
— Если так, то ты могла бы помочь мне. Что скажешь? Ты либо со мной, либо против меня.
Бисеза устремила взгляд на Око, раскрыла глаза шире и заставила себя улыбнуться.
— Оно, похоже, ожидало тебя.
Сейбл обернулась. Такой элементарный обман, но тщеславие подвело Сейбл, а Бисеза выиграла такие важные полсекунды. Резкий удар по запястью Сейбл — и Бисеза выбила пистолет из ее руки. Вторым ударом она повалила ее на пол.
Тяжело дыша, она встала над поверженной американкой. Она слабо ощущала ее запах — запах кислого молока и жира. Так пахли монголы.
— Сейбл, неужели ты всерьез думала, что Оку есть хоть какое-то дело до тебя, до твоих жалких амбиций? Желаю тебе сгнить в аду. — Она устремила гневный взгляд на Око. — А ты, ты! Тебе все еще мало? Ты этого хотел? Мы еще мало страдаем?!
— Бисеза...
Это был почти нечленораздельный стон. Бисеза бросилась к Редди.
36
Часть пятая
37
38
Только у ворот Иштар монголы не отступали. Около пятидесяти конных воинов, сбившиеся плотной группой, штурмовали открытые ворота. Вот из этой группы кто-то из атакующих выстрелил в него.
Абдыкадыр выронил ятаган. Перед глазами у него все закружилось, и ему навстречу поплыла земля, пропитанная кровью.
Бисеза услышала крики и рев совсем рядом с госпиталем. Она бросилась к двери, чтобы посмотреть, что происходит. За ней поспешил Редди Киплинг, рубашка которого была по пояс забрызгана кровью.
Группа монгольских воинов пробила линию обороны и ворвалась в ворота. Македоняне окружали их так, как антитела окружают вирус. Командиры выкрикивали команды. Монголы яростно рубили мечами направо и налево, но македоняне уже стаскивали многих из них с коней.
Но вот один человек вырвался из толпы дерущихся и быстро побежал по вавилонской дороге Процессий. Это была женщина. Македоняне не обратили на нее внимания — а если бы и обратили, не стали бы принимать ее всерьез и не предприняли бы попытку остановить. На ней были кожаные доспехи, а ее волосы были перевязаны ярко-оранжевой лентой.
— Боже Всевышний, — пробормотала Бисеза. Редди спросил:
— Что ты сказала?
— Это, наверное, Сейбл. Вот черт... Она бежит к храму...
— К Оку Мардука!
— Ради него все это и было затеяно. Пошли!
Они бросились бегом за Сейбл по дороге Процессий. Навстречу им мчались встревоженные македонские воины, они спешили к воротам, где продолжался бой. Испуганные, ошеломленные жители города жались к домам. Над городом парили бесстрастные Очи, похожие на камеры кабельного телевидения. Бисеза поразилась тому, как много их над Вавилоном.
Редди первым добрался до святилища Мардука. Огромное Око по-прежнему висело над застывшей лужей расплавленного золота. Перед Оком, тяжело дыша, стояла Сейбл. Ее волосы разметались по плечам, затянутым кожаными монгольскими доспехами. Не спуская глаз со своего искаженного изображения, она подняла руку и уже была готова прикоснуться к Оку.
Вперед шагнул Редди Киплинг.
— Мэм, уходите отсюда, иначе...
Она резко развернулась, подняла пистолет и выстрелила в него. В древнем святилище выстрел прозвучал оглушительно громко. Редди отлетел назад, ударился спиной о стену и опустился на пол.
— Редди!!! — вскричала Бисеза. Сейбл навела пистолет на нее.
— Даже не вздумай.
Редди беспомощно смотрел на Бисезу. Его высокий лоб усеивали капельки пота, толстые очки покрывали капли крови раненых. Он держался за бедро. Между его пальцев хлестала кровь. Он глуповато улыбнулся.
— Меня подстрелили.
Бисеза больше всего на свете хотела броситься на помощь Редди. Но она не тронулась с места и подняла руки вверх.
— Сейбл Джонс.
— Я стала знаменитостью.
— Где Коля?
— Мертв... О... — Она ухмыльнулась. — Я кое о чем догадываюсь. Монголы дали сигнал к отступлению. Я сначала подумала, что это просто совпадение. А знаешь, что могло случиться? Чингисхан умер, и теперь его сынки, братцы и военные шишки спешат собраться на курултай, чтобы решить, кому достанется самый жирный куш. Социальная структура у монголов — как у стаи шимпанзе. И, как у шимпанзе, как только гибнет главный самец, все тут же метят на его место. И Коля использовал это против них. — Она покачала головой. — Этот маленький ублюдок все же молодец, ничего не скажешь. Интересно, как он это провернул.
Ее рука, сжимавшая пистолет, не дрогнула.
Редди застонал.
Бисеза велела себе не отвлекаться.
— Чего ты хочешь, Сейбл?
— А ты как думаешь? — Сейбл указала большим пальцем за спину. — Мы слышали, как эта штука сигналит, когда были на орбите. Что бы тут ни творилось, ключ ко всему — этот шар. Ключ к прошлому, настоящему и будущему.
— К новому миру.
— Вот-вот.
— Думаю, ты права. Я за ним наблюдала. Сейбл сощурилась.
— Если так, то ты могла бы помочь мне. Что скажешь? Ты либо со мной, либо против меня.
Бисеза устремила взгляд на Око, раскрыла глаза шире и заставила себя улыбнуться.
— Оно, похоже, ожидало тебя.
Сейбл обернулась. Такой элементарный обман, но тщеславие подвело Сейбл, а Бисеза выиграла такие важные полсекунды. Резкий удар по запястью Сейбл — и Бисеза выбила пистолет из ее руки. Вторым ударом она повалила ее на пол.
Тяжело дыша, она встала над поверженной американкой. Она слабо ощущала ее запах — запах кислого молока и жира. Так пахли монголы.
— Сейбл, неужели ты всерьез думала, что Оку есть хоть какое-то дело до тебя, до твоих жалких амбиций? Желаю тебе сгнить в аду. — Она устремила гневный взгляд на Око. — А ты, ты! Тебе все еще мало? Ты этого хотел? Мы еще мало страдаем?!
— Бисеза...
Это был почти нечленораздельный стон. Бисеза бросилась к Редди.
36
ПОСЛЕ БОЯ
Гефестион погиб.
Александр выиграл величайшее сражение в почти невероятных обстоятельствах — в новом мире, противостоя врагам, опережающим его почти на тысячу лет. Но, выйдя из битвы победителем, он потерял своего соратника, своего возлюбленного, своего единственного настоящего друга.
Александр знал, чего от него сейчас ожидают. От него ждали, что он уйдет к себе в шатер и напьется до беспамятства. Или несколько дней будет отказываться от еды и питья, и в конце концов его родня и приближенные забеспокоятся. Или даст приказ соорудить невероятно грандиозный памятник — может быть, высечь из камня громадного льва. Так рассеянно размышлял Александр.
Он решил, что не будет делать ни того, ни другого, ни третьего. Да, он будет горевать по Гефестиону, оставаясь в одиночестве. Возможно, он прикажет, чтобы всем лошадям в лагере остригли гривы и хвосты. Гомер описывал, что именно так Ахилл поступил с лошадьми, оплакивая гибель своего возлюбленного друга Патрокла. Да, так и Александр мог оплакать Гефестиона.
Но сейчас было слишком много дел.
Он шел по залитой кровью земле поля битвы, проходил мимо шатров и домов, где разместили раненых. За ним спешили взволнованные советники и Филипп, его личный лекарь, — ведь Александр и сам получил еще несколько ранений. Многие воины, конечно, были рады видеть его. Некоторые похвалялись своими подвигами в бою. Александр терпеливо выслушивал их и бесстрастно хвалил за храбрость. А другие были в шоке. Александр видел такое раньше. Эти либо сидели неподвижно и смотрели в одну точку, либо без конца повторяли свои жалкие истории. Они потом оправятся, придут в себя, так бывало всегда. Придет в себя, выздоровеет и эта окровавленная земля, когда наступит весна и снова вырастет трава. Но ничто не сотрет гнева и чувства вины в душах тех, кто уцелел при том, что их товарищи погибли. А их царь никогда не забудет Гефестиона.
Редди лежал около стены с беспомощно повисшими руками, повернутыми ладонями вверх. Залитые кровью кисти его рук походили, как казалось Бисезе, на двух вареных крабов. Из стреляной раны в нижней части левого бедра хлестала кровь.
— Нам пришлось увидеть так много крови сегодня, Бисеза.
Он еще ухитрялся улыбаться.
— Да.
Она вытащила из кармана перевязочный пакет и попыталась тампонировать рану. Но кровь упрямо просачивалась. Судя по всему, пуля, выпущенная Сейбл, повредила паховую артерию — один из главных кровеносных сосудов, по которым кровь поступала к нижним конечностям. Редди нельзя было перемещать, Бисеза не могла сделать ему переливание крови, не могла вызвать машину «скорой помощи».
Но для сантиментов времени не было. Нужно было относиться к Редди, как к сломавшейся машине, как к грузовику, у которого сорвало капот. Бисеза попыталась разорвать ткань штанины.
— Постарайся помолчать, — посоветовала она Редди. — Все будет хорошо.
— Кейси сказал бы: «дерьмо собачье».
— Кейси плохо на тебя влияет.
— Расскажи мне, — прошептал он.
— О чем?
— О том, что со мной станет... Вернее, стало бы.
— Нет времени, Редди. — Ткань наконец треснула, и перед Бисезой предстала зияющая дыра, кровавая воронка, из которой текла и текла красная жидкость. — Ну-ка, помоги мне.
Она взяла его руки и сжала ими рану с боков, а сама запустила в окровавленную плоть пальцы.
Редди дернулся, но не вскрикнул. Он был чудовищно бледен. Кровь растеклась лужицей на полу рядом с ним — маленький близнец застывшей лужи расплавленного золота.
— Нет времени ни для чего другого. Пожалуйста, Бисеза.
— Тебя будут любить, — выговорила она, отчаянно пытаясь пережать артерию. — Ты станешь голосом нации, голосом века. Ты обретешь международную славу. Будешь богат. Ты будешь отказываться от почестей, но тебе их будут постоянно предлагать. Благодаря тебе обретет особые черты жизнь твоего народа. Ты получишь Нобелевскую премию по литературе. О тебе будут говорить, что твой голос слышен во всем мире, стоит тебе обронить хоть слово...
— Ах... — Редди блаженно улыбнулся и закрыл глаза. Бисеза передвинула пальцы. Из раны с прежней силой хлынула кровь. Он простонал: — Все эти книги, которые я никогда не напишу...
— Но они существуют, Редди. Они в памяти моего телефона. До последнего треклятого слова.
— Ну да, да... Хотя... В этом мало логики — откуда им взяться, если автор умер, не написав их... А моя семья?
Пытаться остановить кровотечение таким путем было примерно то же самое, как если бы Бисеза пробовала заткнуть дыру в водопроводной трубе, придавливая ее подушкой. Она знала, что помочь Редди можно было единственным способом: найти паховую артерию и перевязать ее.
— Редди, будет чертовски больно.
Она погрузила пальцы еще глубже в рану и расширила ее.
Редди запрокинул голову, выгнулся дугой, зажмурился.
— Моя семья. Пожалуйста, — взмолился он голосом, похожим на шелест сухой осенней листвы.
Бисеза водила пальцами внутри его ноги, ощупывала слои клетчатки, мышц, кровеносные сосуды, но никак не могла найти артерию. Видимо, при ранении сосуд сократился и ушел вверх.
— Я могла бы сделать разрез, — бормотала она. — Найти эту гадскую артерию... Но ты потерял столько крови...
Она не могла поверить, что из молодого человека уже вылилось столько крови: ею были залиты его ноги, ее руки, пол.
— Знаешь, мне больно. И холодно.
Слова он выговорил с трудом. Он был близок к шоку. Бисеза надавила на рану.
— Ты женишься и будешь долго жить со своей женой, — торопливо проговорила она. — И кажется, счастливо. У вас будут дети. Дочери. Сын.
— Да? Как я назову сына?
— Джон. Джон Киплинг. Будет большая война, она охватит всю Европу.
— С немцами, наверное. Вечно эти немцы...
— Да. Джон пойдет добровольцем в армию, будет воевать во Франции. Он погибнет.
— О... — Лицо Редди стало почти бесстрастным, но его губы дрогнули. — Хотя бы ему теперь не придется терпеть такую боль, как мне... Или нет... Опять эта логика, чтоб ее черт побрал! Как жалко, что я не понимаю... — Он открыл глаза, и она увидела, что в них отражается равнодушный шар Ока Мардука. — Свет... — сорвалось с губ Редди. — Свет утра...
Бисеза прижала окровавленную руку к его груди. Его сердце затрепетало и остановилось.
Отказавшись от помощи, Александр, держась скованно и прихрамывая, поднялся на самый верх ворот Иштар. Он устремил взгляд на восток, туда, где на равнине все еще горели костры монголов. Летучие сферы, которые люди называли Очами и которые парили в воздухе все то время, пока шло сражение, теперь исчезли — все, кроме громадного шара в храме Мардука. Вероятно, эти новые безразличные боги увидели все, что хотели.
Предстояло подготовиться к судилищам. Оказалось, что странный англичанин Сесил де Морган передавал сведения монгольским лазутчикам — в частности, благодаря этим сведениям Сейбл Джонс так быстро добралась до храма Мардука. Командир англичан Гроув и его помощники — Бисеза и Абдыкадыр — требовали, чтобы право судить предателей, де Моргана и Сейбл, было предоставлено им. Они хотели судить их по своим законам. Но Александр был царем, и он знал только один вид суда, которому могли быть подвергнуты эти люди. Де Моргана и Сейбл ожидал суд перед всем войском, которое выстроится на равнине у города. Александр уже решил их судьбу.
«Эта война еще не окончена, — думал он, — даже при том, что великий вождь Чингис мертв».
Он не сомневался в том, что в конце концов одолеет монголов. Но зачем македонянам и монголам драться на радость богам Очей, будто псам, брошенным в яму? Ведь они люди, а не звери. Возможно, был какой-то иной путь.
Бисеза и ее друзья называли себя «современными людьми», и это забавляло Александра. Получалось, что он и его время — выцветшие истории из далекого прошлого, рассказанные усталым старикашкой. А с точки зрения Александра, эти странные, долговязые, причудливо наряженные существа из далекого и неинтересного будущего были пустым местом. Их была всего горстка в сравнении с огромными толпами македонян и монголов. О да, их смешное оружие в какой-то моменте помогло в сражении против хана, но оно быстро иссякло, утратило мощь, а потом все вернулось к самому древнему оружию — железу, выучке и отваге. «Современные» люди не имели особого значения. У него не было сомнений в том, что живое, бьющееся сердце нового мира здесь, что оно принадлежит ему — и этим монголам.
Он всегда знал, что момент растерянности, испытанный им в сражении у реки Беас, — ошибка. Теперь эта ошибка осталась позади. Он решил, что снова отправит посольство к монголам, что главным переговорщиком назначит Евмена. Нужно предпринять еще одну попытку переговорить с монголами, поискать точки соприкосновения, общие интересы. Победив монголов, он обрел бы могущество, но объединившись с ними, он стал бы еще сильнее. В этом израненном мире не было бы силы, способной сравниться с ними. А вооруженные знаниями, принесенными Бисезой и ее друзьями, они обретали безграничные возможности в будущем.
Размышляя и строя планы, Александр вдыхал ветер, дующий с востока, из сердца всемирного континента. Ветер приносил множество запахов — в том числе и аромат времени.
Александр выиграл величайшее сражение в почти невероятных обстоятельствах — в новом мире, противостоя врагам, опережающим его почти на тысячу лет. Но, выйдя из битвы победителем, он потерял своего соратника, своего возлюбленного, своего единственного настоящего друга.
Александр знал, чего от него сейчас ожидают. От него ждали, что он уйдет к себе в шатер и напьется до беспамятства. Или несколько дней будет отказываться от еды и питья, и в конце концов его родня и приближенные забеспокоятся. Или даст приказ соорудить невероятно грандиозный памятник — может быть, высечь из камня громадного льва. Так рассеянно размышлял Александр.
Он решил, что не будет делать ни того, ни другого, ни третьего. Да, он будет горевать по Гефестиону, оставаясь в одиночестве. Возможно, он прикажет, чтобы всем лошадям в лагере остригли гривы и хвосты. Гомер описывал, что именно так Ахилл поступил с лошадьми, оплакивая гибель своего возлюбленного друга Патрокла. Да, так и Александр мог оплакать Гефестиона.
Но сейчас было слишком много дел.
Он шел по залитой кровью земле поля битвы, проходил мимо шатров и домов, где разместили раненых. За ним спешили взволнованные советники и Филипп, его личный лекарь, — ведь Александр и сам получил еще несколько ранений. Многие воины, конечно, были рады видеть его. Некоторые похвалялись своими подвигами в бою. Александр терпеливо выслушивал их и бесстрастно хвалил за храбрость. А другие были в шоке. Александр видел такое раньше. Эти либо сидели неподвижно и смотрели в одну точку, либо без конца повторяли свои жалкие истории. Они потом оправятся, придут в себя, так бывало всегда. Придет в себя, выздоровеет и эта окровавленная земля, когда наступит весна и снова вырастет трава. Но ничто не сотрет гнева и чувства вины в душах тех, кто уцелел при том, что их товарищи погибли. А их царь никогда не забудет Гефестиона.
Редди лежал около стены с беспомощно повисшими руками, повернутыми ладонями вверх. Залитые кровью кисти его рук походили, как казалось Бисезе, на двух вареных крабов. Из стреляной раны в нижней части левого бедра хлестала кровь.
— Нам пришлось увидеть так много крови сегодня, Бисеза.
Он еще ухитрялся улыбаться.
— Да.
Она вытащила из кармана перевязочный пакет и попыталась тампонировать рану. Но кровь упрямо просачивалась. Судя по всему, пуля, выпущенная Сейбл, повредила паховую артерию — один из главных кровеносных сосудов, по которым кровь поступала к нижним конечностям. Редди нельзя было перемещать, Бисеза не могла сделать ему переливание крови, не могла вызвать машину «скорой помощи».
Но для сантиментов времени не было. Нужно было относиться к Редди, как к сломавшейся машине, как к грузовику, у которого сорвало капот. Бисеза попыталась разорвать ткань штанины.
— Постарайся помолчать, — посоветовала она Редди. — Все будет хорошо.
— Кейси сказал бы: «дерьмо собачье».
— Кейси плохо на тебя влияет.
— Расскажи мне, — прошептал он.
— О чем?
— О том, что со мной станет... Вернее, стало бы.
— Нет времени, Редди. — Ткань наконец треснула, и перед Бисезой предстала зияющая дыра, кровавая воронка, из которой текла и текла красная жидкость. — Ну-ка, помоги мне.
Она взяла его руки и сжала ими рану с боков, а сама запустила в окровавленную плоть пальцы.
Редди дернулся, но не вскрикнул. Он был чудовищно бледен. Кровь растеклась лужицей на полу рядом с ним — маленький близнец застывшей лужи расплавленного золота.
— Нет времени ни для чего другого. Пожалуйста, Бисеза.
— Тебя будут любить, — выговорила она, отчаянно пытаясь пережать артерию. — Ты станешь голосом нации, голосом века. Ты обретешь международную славу. Будешь богат. Ты будешь отказываться от почестей, но тебе их будут постоянно предлагать. Благодаря тебе обретет особые черты жизнь твоего народа. Ты получишь Нобелевскую премию по литературе. О тебе будут говорить, что твой голос слышен во всем мире, стоит тебе обронить хоть слово...
— Ах... — Редди блаженно улыбнулся и закрыл глаза. Бисеза передвинула пальцы. Из раны с прежней силой хлынула кровь. Он простонал: — Все эти книги, которые я никогда не напишу...
— Но они существуют, Редди. Они в памяти моего телефона. До последнего треклятого слова.
— Ну да, да... Хотя... В этом мало логики — откуда им взяться, если автор умер, не написав их... А моя семья?
Пытаться остановить кровотечение таким путем было примерно то же самое, как если бы Бисеза пробовала заткнуть дыру в водопроводной трубе, придавливая ее подушкой. Она знала, что помочь Редди можно было единственным способом: найти паховую артерию и перевязать ее.
— Редди, будет чертовски больно.
Она погрузила пальцы еще глубже в рану и расширила ее.
Редди запрокинул голову, выгнулся дугой, зажмурился.
— Моя семья. Пожалуйста, — взмолился он голосом, похожим на шелест сухой осенней листвы.
Бисеза водила пальцами внутри его ноги, ощупывала слои клетчатки, мышц, кровеносные сосуды, но никак не могла найти артерию. Видимо, при ранении сосуд сократился и ушел вверх.
— Я могла бы сделать разрез, — бормотала она. — Найти эту гадскую артерию... Но ты потерял столько крови...
Она не могла поверить, что из молодого человека уже вылилось столько крови: ею были залиты его ноги, ее руки, пол.
— Знаешь, мне больно. И холодно.
Слова он выговорил с трудом. Он был близок к шоку. Бисеза надавила на рану.
— Ты женишься и будешь долго жить со своей женой, — торопливо проговорила она. — И кажется, счастливо. У вас будут дети. Дочери. Сын.
— Да? Как я назову сына?
— Джон. Джон Киплинг. Будет большая война, она охватит всю Европу.
— С немцами, наверное. Вечно эти немцы...
— Да. Джон пойдет добровольцем в армию, будет воевать во Франции. Он погибнет.
— О... — Лицо Редди стало почти бесстрастным, но его губы дрогнули. — Хотя бы ему теперь не придется терпеть такую боль, как мне... Или нет... Опять эта логика, чтоб ее черт побрал! Как жалко, что я не понимаю... — Он открыл глаза, и она увидела, что в них отражается равнодушный шар Ока Мардука. — Свет... — сорвалось с губ Редди. — Свет утра...
Бисеза прижала окровавленную руку к его груди. Его сердце затрепетало и остановилось.
Отказавшись от помощи, Александр, держась скованно и прихрамывая, поднялся на самый верх ворот Иштар. Он устремил взгляд на восток, туда, где на равнине все еще горели костры монголов. Летучие сферы, которые люди называли Очами и которые парили в воздухе все то время, пока шло сражение, теперь исчезли — все, кроме громадного шара в храме Мардука. Вероятно, эти новые безразличные боги увидели все, что хотели.
Предстояло подготовиться к судилищам. Оказалось, что странный англичанин Сесил де Морган передавал сведения монгольским лазутчикам — в частности, благодаря этим сведениям Сейбл Джонс так быстро добралась до храма Мардука. Командир англичан Гроув и его помощники — Бисеза и Абдыкадыр — требовали, чтобы право судить предателей, де Моргана и Сейбл, было предоставлено им. Они хотели судить их по своим законам. Но Александр был царем, и он знал только один вид суда, которому могли быть подвергнуты эти люди. Де Моргана и Сейбл ожидал суд перед всем войском, которое выстроится на равнине у города. Александр уже решил их судьбу.
«Эта война еще не окончена, — думал он, — даже при том, что великий вождь Чингис мертв».
Он не сомневался в том, что в конце концов одолеет монголов. Но зачем македонянам и монголам драться на радость богам Очей, будто псам, брошенным в яму? Ведь они люди, а не звери. Возможно, был какой-то иной путь.
Бисеза и ее друзья называли себя «современными людьми», и это забавляло Александра. Получалось, что он и его время — выцветшие истории из далекого прошлого, рассказанные усталым старикашкой. А с точки зрения Александра, эти странные, долговязые, причудливо наряженные существа из далекого и неинтересного будущего были пустым местом. Их была всего горстка в сравнении с огромными толпами македонян и монголов. О да, их смешное оружие в какой-то моменте помогло в сражении против хана, но оно быстро иссякло, утратило мощь, а потом все вернулось к самому древнему оружию — железу, выучке и отваге. «Современные» люди не имели особого значения. У него не было сомнений в том, что живое, бьющееся сердце нового мира здесь, что оно принадлежит ему — и этим монголам.
Он всегда знал, что момент растерянности, испытанный им в сражении у реки Беас, — ошибка. Теперь эта ошибка осталась позади. Он решил, что снова отправит посольство к монголам, что главным переговорщиком назначит Евмена. Нужно предпринять еще одну попытку переговорить с монголами, поискать точки соприкосновения, общие интересы. Победив монголов, он обрел бы могущество, но объединившись с ними, он стал бы еще сильнее. В этом израненном мире не было бы силы, способной сравниться с ними. А вооруженные знаниями, принесенными Бисезой и ее друзьями, они обретали безграничные возможности в будущем.
Размышляя и строя планы, Александр вдыхал ветер, дующий с востока, из сердца всемирного континента. Ветер приносил множество запахов — в том числе и аромат времени.
Часть пятая
МИР
37
ЛАБОРАТОРИЯ
Вряд ли это можно было назвать клеткой.
Через пять лет после Разрыва и того дня, как они оказались в плену, обезьянолюди все еще находились в загородке, сделанной из обрывка маскировочной сетки, небрежно наброшенной на Око, которое так удобно повисло в этом месте. Края сетки были прижаты к земле камнями. Никто так и до удосужился поставить здесь что-нибудь получше — правда, какой-то умник-вояка распорядился камни выкрасить белой краской. Всегда найдется кто-нибудь, кого хлебом не корми, а дай занять других бесполезной работой.
Под этой сетью Мать проводила день за днем. Компанию ей составляла только быстро подраставшая Дочь. Теперь ей было почти семь лет. Ее юный разум еще не окончательно оформился, и она привыкла к той реальности, в которой выросла, — к жизни под сетью. Мать к этому привыкнуть не могла. Но была вынуждена смиряться.
Раз в день приходили солдаты и давали ей еду и воду, и убирали дерьмо. Иногда они валили ее на землю и втыкали в ее тело свои жирные пенисы. Мать воспринимала это равнодушно. Ей не было больно, и она приучилась позволять тюремщикам делать, что им заблагорассудится, но при этом она глаз не спускала с Дочери. Она понятия не имела о том, почему солдаты ведут себя так. Но даже если бы она это и понимала, она бы все равно не смогла им помешать.
Мать могла бы вырваться на волю. Она инстинктивно догадывалась, что способна это сделать. Она была сильнее любого из солдат. Она могла бы порвать сетку зубами, руками и даже ногами. Но с того дня, как их с Дочерью изловили, она не видела ни единого из своих сородичей. Через ячейки сети она не видела ни деревьев, ни желанной темно-зеленой тени. Если бы она оказалась на воле, ей некуда было бы идти, ничто не ожидало ее, кроме дубинок, кулаков и ружейных прикладов. Ей пришлось выучить этот жестокий урок.
Нечто среднее между животным и человеком, она очень смутно воспринимала прошлое и будущее. Ее воспоминания походили на галерею, где висели яркие картины: лицо ее матери, тепло ее гнезда, сильный запах того самца, который первым взял ее, сладкая агония родов, пугающая хрупкость первого отпрыска. А в ощущениях будущего преобладало смутное видение собственной смерти, страх черноты, прячущейся за желтыми глазами кошек. Но ее воспоминания не поддавались пересказу, в них не было ни логики, ни порядка: как большинство животных, Мать жила в настоящем, потому что если не выжить в настоящем, то и прошлое, и будущее ничего не значили. А ее настоящее, эта беспомощная жизнь в плену, уже поглотила ее сознание целиком.
Она была пленницей. И все. Но у нее хотя бы была Дочь.
Но вот однажды утром кое-что изменилось.
Первой это заметила Дочь.
Мать пробуждалась медленно. Она, как обычно, цеплялась за обрывки сна, в котором ей виделись родные джунгли. Она зевнула, широко раскрыв рот, и потянулась, распрямив длинные руки. Солнце стояло уже высоко, и она видела яркие лучи, пробивающиеся сквозь ячеи сетки.
Дочь пристально смотрела вверх. На ее лице лежал свет. Мать запрокинула голову.
Око светилось. Оно стало похоже на маленькое солнце, пойманное в сеть.
Мать встала. Бок о бок Мать и Дочь, не спуская глаз с Ока и держась ровно и прямо, пошли вперед. Мать подняла руку и протянула к Оку. Она не дотянулась до него, но шар отбрасывал тени на нее и на ее Дочь, на утрамбованную землю, служившую полом. Шар не испускал тепла, только свет.
Мать только проснулась. Ей ужасно хотелось помочиться, покакать и почиститься от клещей и блох, впившихся в кожу за ночь. Хотелось есть и пить. Но она не могла пошевелиться. Она только стояла, широко раскрыв глаза и подняв одну руку. Глаза у нее защипало от пыли и холода, но она и моргнуть не могла.
Потом она услышала негромкое хныканье. Мать даже не могла повернуть голову и посмотреть на Дочь. Она не понимала, сколько прошло времени.
Ее рука была поднята и поднесена к лицу. Она подняла руку не сознательно и смотрела на нее так, как смотрела бы на чужую руку. Пальцы сжались и разжались, согнулся и разогнулся отдельно большой палец.
Потом ее словно бы заставили поднять обе руки, посгибать их в плечах, в локтях, потом она приседала и выпрямлялась. Потом ходила вперед и назад, насколько позволяли размеры сетки — сначала выпрямившись в полный рост, потом опираясь на подогнутые кисти рук. Потом совала палец во все отверстия тела. Потом проводила кончиками пальцев по грудной клетке, по голове, по тазовым костям. Словно бы кто-то другой делал это за нее, будто бы ощупывал ее, грубо ухаживая за нею.
На несколько секунд обезьянолюдей отпустили. Запыхавшиеся, голодные, измученные жаждой, они бросились друг к другу. Но тут невидимая хватка снова сковала их.
На этот раз у них над головой заплясали лучи света, и Дочь села на корточки на полу и стала осматривать землю и копаться в ней. Она нашла какие-то сучки, обрывки листьев осоки. Она стала тереть сучки один о другой, она рвала и складывала листья, стукала друг о дружку найденными камешками.
Мать тем временем отправилась к сетчатой стенке. Ухватилась за ячейки и начала взбираться вверх. Сложена она была почти так же, как ее предки, обезьяны, и лазать умела намного лучше людей, взявших ее в плен. Но, забираясь вверх по сетке, она чувствовала, как ею овладевает страх: она не должна была этого делать.
И ясное дело, один солдат побежал к сетке, крича:
— Эй, ты! А ну слазь, кому говорят!
И заехал ей по лицу прикладом ружья. Она даже вскрикнуть не смогла. Несмотря на притяжение Ока, она свалилась с сетки и больно ударилась спиной о землю. Рот у нее наполнился кровью. Ощущая ее медный привкус, Мать попыталась приподнять голову.
Она увидела Дочь, сидевшую на жесткой земле. Дочь держала в руке длинный листок осоки, связанный узлом. Мать никогда ничего подобного не видела.
И снова ее вынудили встать, хотя изо рта у нее капала кровь. Она встала и уставилась на Око.
Она смутно уловила, что что-то снова переменилось. Свечение шара стало неоднородным. По серому фону распространились более светлые горизонтальные полосы. Человеку они бы напомнили параллели, обозначающие широту на глобусе. Эти линии поднимались вверх, выше «экватора» Ока, сужались и исчезали в районе «северного полюса». Затем начали проступать другие линии, вертикальные, они тянулись от одного полюса к другому. Потом появился третий набор линий. Они тоже тянулись к полюсам, но были проведены под прямым углом к параллелям и меридианам. Изменяющаяся безмолвная картина, нарисованная серыми прямоугольниками, была красива и чарующа.
Потом возник четвертый набор линий, и Мать попыталась проследить за ними взглядом, но вдруг у нее жутко разболелась голова. И она вскрикнула.
Тогда невидимые руки снова отпустили ее, и она рухнула на землю и стала утирать слезы кулаками. И почувствовала что-то горячее между ног. Она, оказывается, обмочилась и даже не заметила этого.
Дочь все еще стояла. Она вся дрожала, но держалась прямо и смотрела на слепящий свет, отбрасывавший сложные тени на ее маленькую мордашку. Пятый набор линий... шестой... Они лежали уже в совсем невероятных направлениях...
Дочь окаменела, ее голова запрокинулась назад, а потом она упала — негнущаяся, как бревно. Мать схватила дочку и усадив на мокрые от мочи колени, прижала к груди. Дочь обмякла и превратилась в комок податливой шерсти. Мать стала гладить ее и сунула ей в рот сосок, хотя ее тощие груди давным-давно иссохли.
А Око и теперь следило за ними. Оно регистрировало эту связь между матерью и ребенком, оно отбирало у обезьянолюдей все ощущения. Все это было частью эксперимента.
Передышка была короткой. Вскоре Око снова излило свое ровное жемчужное сияние. Казалось, невидимые пальцы прикасаются к рукам и ногам Матери. Она оттолкнула свое дитя и снова встала и подняла лицо к неземному свету.
Через пять лет после Разрыва и того дня, как они оказались в плену, обезьянолюди все еще находились в загородке, сделанной из обрывка маскировочной сетки, небрежно наброшенной на Око, которое так удобно повисло в этом месте. Края сетки были прижаты к земле камнями. Никто так и до удосужился поставить здесь что-нибудь получше — правда, какой-то умник-вояка распорядился камни выкрасить белой краской. Всегда найдется кто-нибудь, кого хлебом не корми, а дай занять других бесполезной работой.
Под этой сетью Мать проводила день за днем. Компанию ей составляла только быстро подраставшая Дочь. Теперь ей было почти семь лет. Ее юный разум еще не окончательно оформился, и она привыкла к той реальности, в которой выросла, — к жизни под сетью. Мать к этому привыкнуть не могла. Но была вынуждена смиряться.
Раз в день приходили солдаты и давали ей еду и воду, и убирали дерьмо. Иногда они валили ее на землю и втыкали в ее тело свои жирные пенисы. Мать воспринимала это равнодушно. Ей не было больно, и она приучилась позволять тюремщикам делать, что им заблагорассудится, но при этом она глаз не спускала с Дочери. Она понятия не имела о том, почему солдаты ведут себя так. Но даже если бы она это и понимала, она бы все равно не смогла им помешать.
Мать могла бы вырваться на волю. Она инстинктивно догадывалась, что способна это сделать. Она была сильнее любого из солдат. Она могла бы порвать сетку зубами, руками и даже ногами. Но с того дня, как их с Дочерью изловили, она не видела ни единого из своих сородичей. Через ячейки сети она не видела ни деревьев, ни желанной темно-зеленой тени. Если бы она оказалась на воле, ей некуда было бы идти, ничто не ожидало ее, кроме дубинок, кулаков и ружейных прикладов. Ей пришлось выучить этот жестокий урок.
Нечто среднее между животным и человеком, она очень смутно воспринимала прошлое и будущее. Ее воспоминания походили на галерею, где висели яркие картины: лицо ее матери, тепло ее гнезда, сильный запах того самца, который первым взял ее, сладкая агония родов, пугающая хрупкость первого отпрыска. А в ощущениях будущего преобладало смутное видение собственной смерти, страх черноты, прячущейся за желтыми глазами кошек. Но ее воспоминания не поддавались пересказу, в них не было ни логики, ни порядка: как большинство животных, Мать жила в настоящем, потому что если не выжить в настоящем, то и прошлое, и будущее ничего не значили. А ее настоящее, эта беспомощная жизнь в плену, уже поглотила ее сознание целиком.
Она была пленницей. И все. Но у нее хотя бы была Дочь.
Но вот однажды утром кое-что изменилось.
Первой это заметила Дочь.
Мать пробуждалась медленно. Она, как обычно, цеплялась за обрывки сна, в котором ей виделись родные джунгли. Она зевнула, широко раскрыв рот, и потянулась, распрямив длинные руки. Солнце стояло уже высоко, и она видела яркие лучи, пробивающиеся сквозь ячеи сетки.
Дочь пристально смотрела вверх. На ее лице лежал свет. Мать запрокинула голову.
Око светилось. Оно стало похоже на маленькое солнце, пойманное в сеть.
Мать встала. Бок о бок Мать и Дочь, не спуская глаз с Ока и держась ровно и прямо, пошли вперед. Мать подняла руку и протянула к Оку. Она не дотянулась до него, но шар отбрасывал тени на нее и на ее Дочь, на утрамбованную землю, служившую полом. Шар не испускал тепла, только свет.
Мать только проснулась. Ей ужасно хотелось помочиться, покакать и почиститься от клещей и блох, впившихся в кожу за ночь. Хотелось есть и пить. Но она не могла пошевелиться. Она только стояла, широко раскрыв глаза и подняв одну руку. Глаза у нее защипало от пыли и холода, но она и моргнуть не могла.
Потом она услышала негромкое хныканье. Мать даже не могла повернуть голову и посмотреть на Дочь. Она не понимала, сколько прошло времени.
Ее рука была поднята и поднесена к лицу. Она подняла руку не сознательно и смотрела на нее так, как смотрела бы на чужую руку. Пальцы сжались и разжались, согнулся и разогнулся отдельно большой палец.
Потом ее словно бы заставили поднять обе руки, посгибать их в плечах, в локтях, потом она приседала и выпрямлялась. Потом ходила вперед и назад, насколько позволяли размеры сетки — сначала выпрямившись в полный рост, потом опираясь на подогнутые кисти рук. Потом совала палец во все отверстия тела. Потом проводила кончиками пальцев по грудной клетке, по голове, по тазовым костям. Словно бы кто-то другой делал это за нее, будто бы ощупывал ее, грубо ухаживая за нею.
На несколько секунд обезьянолюдей отпустили. Запыхавшиеся, голодные, измученные жаждой, они бросились друг к другу. Но тут невидимая хватка снова сковала их.
На этот раз у них над головой заплясали лучи света, и Дочь села на корточки на полу и стала осматривать землю и копаться в ней. Она нашла какие-то сучки, обрывки листьев осоки. Она стала тереть сучки один о другой, она рвала и складывала листья, стукала друг о дружку найденными камешками.
Мать тем временем отправилась к сетчатой стенке. Ухватилась за ячейки и начала взбираться вверх. Сложена она была почти так же, как ее предки, обезьяны, и лазать умела намного лучше людей, взявших ее в плен. Но, забираясь вверх по сетке, она чувствовала, как ею овладевает страх: она не должна была этого делать.
И ясное дело, один солдат побежал к сетке, крича:
— Эй, ты! А ну слазь, кому говорят!
И заехал ей по лицу прикладом ружья. Она даже вскрикнуть не смогла. Несмотря на притяжение Ока, она свалилась с сетки и больно ударилась спиной о землю. Рот у нее наполнился кровью. Ощущая ее медный привкус, Мать попыталась приподнять голову.
Она увидела Дочь, сидевшую на жесткой земле. Дочь держала в руке длинный листок осоки, связанный узлом. Мать никогда ничего подобного не видела.
И снова ее вынудили встать, хотя изо рта у нее капала кровь. Она встала и уставилась на Око.
Она смутно уловила, что что-то снова переменилось. Свечение шара стало неоднородным. По серому фону распространились более светлые горизонтальные полосы. Человеку они бы напомнили параллели, обозначающие широту на глобусе. Эти линии поднимались вверх, выше «экватора» Ока, сужались и исчезали в районе «северного полюса». Затем начали проступать другие линии, вертикальные, они тянулись от одного полюса к другому. Потом появился третий набор линий. Они тоже тянулись к полюсам, но были проведены под прямым углом к параллелям и меридианам. Изменяющаяся безмолвная картина, нарисованная серыми прямоугольниками, была красива и чарующа.
Потом возник четвертый набор линий, и Мать попыталась проследить за ними взглядом, но вдруг у нее жутко разболелась голова. И она вскрикнула.
Тогда невидимые руки снова отпустили ее, и она рухнула на землю и стала утирать слезы кулаками. И почувствовала что-то горячее между ног. Она, оказывается, обмочилась и даже не заметила этого.
Дочь все еще стояла. Она вся дрожала, но держалась прямо и смотрела на слепящий свет, отбрасывавший сложные тени на ее маленькую мордашку. Пятый набор линий... шестой... Они лежали уже в совсем невероятных направлениях...
Дочь окаменела, ее голова запрокинулась назад, а потом она упала — негнущаяся, как бревно. Мать схватила дочку и усадив на мокрые от мочи колени, прижала к груди. Дочь обмякла и превратилась в комок податливой шерсти. Мать стала гладить ее и сунула ей в рот сосок, хотя ее тощие груди давным-давно иссохли.
А Око и теперь следило за ними. Оно регистрировало эту связь между матерью и ребенком, оно отбирало у обезьянолюдей все ощущения. Все это было частью эксперимента.
Передышка была короткой. Вскоре Око снова излило свое ровное жемчужное сияние. Казалось, невидимые пальцы прикасаются к рукам и ногам Матери. Она оттолкнула свое дитя и снова встала и подняла лицо к неземному свету.
38
ОКО МАРДУКА
Бисеза перебралась в храм Мардука. Она принесла туда тонкий матрас и одеяла, туда ей приносили еду. Она даже поставила там биотуалет, который когда-то взяли с борта «Пташки». Теперь она большую часть времени проводила здесь совсем одна, с ней оставался только ее телефон — и угнетающе огромная масса Ока.
Она чувствовала, что за его непроницаемой металлической кожурой кто-то находится. Это ощущение находилось за пределами обычных чувств. Может быть, отчасти это было сродни тем ощущениям, которые можно испытать, когда тебе завяжут глаза и вытолкнут за дверь, а ты все же можешь сказать, стоишь ты под открытым небом или в комнате.
Но ощущения, что с ней рядом разумная личность, не возникало. Порой она чувствовала только, что за ней наблюдают, словно Око было всего-навсего громадной видеокамерой. Существовал ли Наблюдатель, который, в переносном смысле, стоял за всеми Очами на Земле? Иногда Бисезе казалось, что имеет место целая иерархия разумов, восходившая вверх от простых конструкций Наблюдателей и Очей. Эта иерархическая лестница уводила в невероятные выси, она фильтровала и классифицировала дистиллят действий Бисезы, ее реакций, её «я».
Бисеза проводила все больше и больше времени, оценивая свои ощущения. Она избегала всех, в том числе и своих друзей из двадцать первого века, она старалась не видеться даже с бедолагой Джошем. Правда, она искала его общества, чтобы немного утешиться, когда ей становилось холодно и уж слишком одиноко. Но потом, несмотря на то что ее к нему искренне тянуло, Бисеза чувствовала себя виноватой, ей казалось, что она цинично использовала его.
Она старалась эти чувства не препарировать, старалась даже не решать для себя, любит она Джоша или нет. У нее было Око, и оно было центром ее мира. Так должно было быть. И она не желала делить себя ни с чем и ни с кем другим, даже с Джошем.
Бисеза стала пытаться обследовать Око методами физики.
Она начала с простейших геометрических измерений, наподобие тех, которые производил Абдыкадыр с более мелкими Очами вблизи от форта Джамруд. С помощью лазерных приборов она доказала, что знаменитое число «пи» для этого серебристого пузыря не равняется примерно трем и одной седьмой, как того требовала Эвклидова школьная геометрия и все прочие законы мира. Это число в данном случае равнялось ровно трем. Как и все остальные Очи, этот шар был пришельцем.
Бисеза не ограничилась геометрией. С отрядом македонян и британцев она вернулась в район северо-западной границы, к месту крушения «Пташки». Лившие на протяжении многих месяцев кислотные дожди отнюдь не способствовали тому, чтобы хорошо сохранилось все, что там оставили. И все же Бисеза разыскала работающие электромагнитные датчики, действующие в диапазоне видимой части спектра, а также датчики инфракрасные и ультрафиолетовые — электронные «глаза» для шпионства в небе. Кроме того, Бисеза нашла и не сколько химических датчиков — «носов», разработанных для выявления взрывчатки и тому подобных веществ. Она взяла все, какие только могла, приборы и приспособления, детали, провода — и даже маленький биотуалет.
Она чувствовала, что за его непроницаемой металлической кожурой кто-то находится. Это ощущение находилось за пределами обычных чувств. Может быть, отчасти это было сродни тем ощущениям, которые можно испытать, когда тебе завяжут глаза и вытолкнут за дверь, а ты все же можешь сказать, стоишь ты под открытым небом или в комнате.
Но ощущения, что с ней рядом разумная личность, не возникало. Порой она чувствовала только, что за ней наблюдают, словно Око было всего-навсего громадной видеокамерой. Существовал ли Наблюдатель, который, в переносном смысле, стоял за всеми Очами на Земле? Иногда Бисезе казалось, что имеет место целая иерархия разумов, восходившая вверх от простых конструкций Наблюдателей и Очей. Эта иерархическая лестница уводила в невероятные выси, она фильтровала и классифицировала дистиллят действий Бисезы, ее реакций, её «я».
Бисеза проводила все больше и больше времени, оценивая свои ощущения. Она избегала всех, в том числе и своих друзей из двадцать первого века, она старалась не видеться даже с бедолагой Джошем. Правда, она искала его общества, чтобы немного утешиться, когда ей становилось холодно и уж слишком одиноко. Но потом, несмотря на то что ее к нему искренне тянуло, Бисеза чувствовала себя виноватой, ей казалось, что она цинично использовала его.
Она старалась эти чувства не препарировать, старалась даже не решать для себя, любит она Джоша или нет. У нее было Око, и оно было центром ее мира. Так должно было быть. И она не желала делить себя ни с чем и ни с кем другим, даже с Джошем.
Бисеза стала пытаться обследовать Око методами физики.
Она начала с простейших геометрических измерений, наподобие тех, которые производил Абдыкадыр с более мелкими Очами вблизи от форта Джамруд. С помощью лазерных приборов она доказала, что знаменитое число «пи» для этого серебристого пузыря не равняется примерно трем и одной седьмой, как того требовала Эвклидова школьная геометрия и все прочие законы мира. Это число в данном случае равнялось ровно трем. Как и все остальные Очи, этот шар был пришельцем.
Бисеза не ограничилась геометрией. С отрядом македонян и британцев она вернулась в район северо-западной границы, к месту крушения «Пташки». Лившие на протяжении многих месяцев кислотные дожди отнюдь не способствовали тому, чтобы хорошо сохранилось все, что там оставили. И все же Бисеза разыскала работающие электромагнитные датчики, действующие в диапазоне видимой части спектра, а также датчики инфракрасные и ультрафиолетовые — электронные «глаза» для шпионства в небе. Кроме того, Бисеза нашла и не сколько химических датчиков — «носов», разработанных для выявления взрывчатки и тому подобных веществ. Она взяла все, какие только могла, приборы и приспособления, детали, провода — и даже маленький биотуалет.