Кларк Артур Чарльз. Око времени

   — Я думаю, что в каком-то смысле мы находимся внутри Ока. — Она решила уйти в более надежную зону и прибегла к физическим терминам. — Давайте попробуем представить это вот как: фундаментальные единицы нашей реальности...
   — Крошечные струны, — подсказал ей Джош.
   — Да, вот именно. Только они на самом деле отличаются от скрипичных струн. Они могут по-разному лежать на стратуме — пласте-подложке, служащем декой. Представьте себе расслабленную струну, свободно парящую над декой, а другие — плотно обернуты вокруг деки и туго натянуты. Если измерения стратума изменить — сделать его толще — энергия натяжения тугих струн увеличится, а вибрационная энергия слабых — уменьшится. И это окажет свое действие на наблюдаемую Вселенную. Если это явление окажется достаточно устойчивым, то два измерения — длинное и короткое — поменяются местами. У них имеется обратно пропорциональная связь...
   Джош покачал головой.
   — Ты меня окончательно запутала.
   — Я так думаю, — проговорил Абдыкадыр, — она хочет сказать нам о том, что в этой физической модели очень большие расстояния и очень малые в некотором роде эквивалентны.
   — Точно, — подтвердила Бисеза. — Именно. Космос и частица атома — одно является отражением другого, если правильно посмотреть.
   — И Око...
   — Око содержит мое изображение, — продолжала Бисеза, — точно так же, как на сетчатке моего глаза содержится спроецированное изображение тебя, Джош. Но мне кажется, что в случае с Оком реальность моего изображения и изображения всего мира — не просто проекция.
   Абдыкадыр нахмурился.
   — Значит, искаженные изображения на поверхности Ока — не просто тень нашей реальности. И манипулируя этими изображениями, Око каким-то образом умеет управлять тем, что происходит в окружающем мире. Может быть, именно так оно сумело осуществить Разрыв. Таков ход твоих мыслей?
   — Это как кукла вуду, — прошептал Джош, захваченный сложившимся в его сознании образом. — Внутри Ока — мир вуду... Но Абдыкадыр не совсем прав — да, Бисеза? Око ничего не делает. Ты сама сказала, что Око, каким бы удивительным оно нам ни представлялось, на самом деле — всего лишь орудие. И что ты чувствовала, что кто-то есть за Оком, кто им управляет. Значит, Око — это не какое-то демоническое правящее существо. Это всего-навсего...
   — Пульт управления, — прошептала Бисеза. — Я всегда знала, что ты умница, Джош.
   — А-га... — медленно протянул Абдыкадыр. — Начинаю понимать. Ты считаешь, что у тебя есть какой-то доступ к этому пульту управления. Что ты можешь воздействовать на Око. И это тебя пугает.
   Бисеза отвела взгляд. Ей трудно было смотреть в сияющие глаза Абдыкадыра.
   Джош ошеломленно проговорил:
   — Но если ты можешь воздействовать на Око — о чем ты его попросила?
   Она закрыла лицо руками.
   — Позволить мне вернуться домой, — прошептала она. — И мне кажется...
   — Что?
   — Что оно может это сделать.
   Ее друзья, не на шутку потрясенные услышанным, умолкли. Но она наконец сказала это, произнесла эти слова. Она понимала, что, как только закончится путешествие, она должна вернуться к Оку и снова бросить ему вызов. Она попытается — или погибнет, добиваясь своей цели.
 
   В нескольких днях пути до Александрии флот встал у берега на якорь. Картографы Александра заверили его в том, что именно здесь стоял Паретониум — город, который он когда-то посетил. Правда, сейчас от города не осталось ни следа. Здесь царя встретил Евмен. Он заявил, что желает сопровождать царя в самом значительном в его жизни паломничестве.
   Александр послал разведчиков, чтобы те изловили диких верблюдов, и на верблюдов погрузили бурдюки с водой на пять дней пути. Быстро собралась группа не более дюжины человек, включавшая Александра, Евмена, Джоша и Бисезу, а также нескольких ближайших телохранителей царя. Македоняне оделись в длинные просторные балахоны на манер бедуинов: они уже бывали здесь раньше и знали о сюрпризах местного климата. Бисеза и Джош последовали их примеру.
   Они направились к югу, вглубь материка. Путешествие должно было занять несколько дней. Следуя примерно вдоль границы Египта с Ливией, они шли мимо гряды невысоких полуразрушенных холмов. Постепенно избавляясь от скованности, Бисеза начала активнее работать мышцами и глубже дышать, и вскоре все ее мысли устремились на то, что было связано с походом.
   «Опять психотерапия», — недовольно подумала она.
   Ночью спали в шатрах, завернувшись в бедуинские одежды. Но на следующий день налетела буря — жаркий вихрь больно секущего кожу песка. Потом шли по оврагу, дно которого, как ни странно, было усыпано морскими ракушками, потом — по равнине, на которой стояли причудливые скалы, образовавшиеся в результате выветривания, потом — по унылому каменистому плоскогорью.
   Наконец добрались до небольшого оазиса. Тут росли пальмы, жило немного птиц — перепелки и ястребы. Этот островок жизни сохранился посреди соляных пустошей. В центре оазиса возвышалась маленькая, жалкая, полуразрушенная крепость. Между источниками белели небольшие гробницы. Людей здесь не было, не замечалось и каких-либо признаков жизни. Живописные руины — не более того.
   Александр пошел вперед, за ним — его телохранители. Он прошел мимо источенных песком и временем оснований разрушенных зданий и подошел к ступеням, которые вели к постройке, некогда служившей храмом. Поднимаясь по рассыпающимся ступеням, Александр дрожал от волнения. Он поднялся на последнюю ступень — ровную площадку, опустился на колени и склонил голову.
   Евмен тихо проговорил:
   — Когда мы были здесь, это место было хоть и очень древним, но не было разрушенным. Бог Амон плыл на своей священной лодке, которую несли очистившиеся носильщики, девственницы пели песни о божественном. Царь побывал в святая святых — в маленькой комнате с потолком из пальмовых стволов — и там говорил с оракулом. Он никогда не рассказывал о том, какие задавал оракулу вопросы — ни мне не рассказывал, ни даже Гефестиону. Именно здесь Александр осознал свою божественность.
   Бисеза знала эту историю. Во время первого паломничества Александра македоняне отождествили ливийского бога Амона — существа с головой барана — с греческим Зевсом, и Александр узнал, что его истинный отец — Зевс-Амон, а вовсе не царь Македонии Филипп. С этого мгновения до конца его дней в его сердце жил Амон.
   Было видно, что царь в отчаянии. Вероятно, он надеялся, что святыня каким-то образом переживет Разрыв, что это место, самое священное для него, обретет пощаду. Но этого не произошло. Он не нашел здесь ничего, кроме мертвого груза времени.
   Бисеза шепнула Евмену:
   — Скажите ему, что не всегда было так. Скажите ему, что девять столетий спустя, когда эти края стали частью Римской империи, когда официальной религией в империи стало христианство, здесь, в этом оазисе, все равно оставалась группа адептов, поклоняющихся Зевсу-Амону и даже самому Александру.
   Евмен торжественно кивнул и негромко, размеренно поведал царю об этой вести из будущего. Царь что-то ответил ему, и Евмен вернулся к Бисезе.
   — Он говорит, что даже богу не подвластна победа над временем, но память сроком в девятьсот лет порадовала бы любого.
   Александр и сопровождавшие его лица пробыли в оазисе еще день. Отдохнули, нагрузили верблюдов бурдюками с водой и вернулись к побережью.

42
ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

   Через неделю после возвращения в Вавилон Бисеза сообщила: она уверена в том, что Око Мардука отправит ее домой.
   Это сообщение все встретили недоверчиво — даже ее ближайшие друзья. Она чувствовала: Абдыкадыр считает, что она выдает желаемое за действительное, что ее ощущения, связанные с Оком и с существами, стоящими за ним, могут быть лишь плодом воображения. Просто ей хочется в это верить — и все.
   Александр задал ей простой вопрос:
   — Почему — ты?
   — Потому что я попросила, — так же просто ответила Бисеза.
   Царь задумался, кивнул и позволил ей уйти.
   Но невзирая на недоверие, ее друзья, британцы и македоняне — все верили в ее искренность и чем могли помогали ей в подготовке к отбытию. Все даже смирились с датой, которую она назначила. Она по-прежнему не могла ничем доказать свои предположения, она даже сама не была уверена в том, что интерпретирует свои догадки о сущности Ока правильно. Но все воспринимали ее всерьез, и это ей льстило, хотя некоторые все-таки немного посмеивались над тем, как глупо она будет выглядеть, если Око ничего для нее не сделает.
   Приближался последний день. Бисеза сидела рядом с Джошем в святилище Мардука. Око мрачно и безмолвно висело в воздухе над ними. Они прижимались друг к другу. Сейчас они не испытывали страсти. Бывало, они сливались в любовном экстазе, не обращая внимания на холодный взор Ока, и даже тогда они не могли о нем забыть окончательно. Теперь они хотели только одного, только об одном они могли друг друга просить — об утешении.
   Джош прошептал:
   — Как ты думаешь, их хоть немного волнует то, что они натворили? Мир, разодранный на части, погибшие люди?
   — Нет. О, возможно, они питают определенный научный интерес к таким эмоциям. Но не более того.
   — Значит, они мельче меня. Если я вижу убитое животное, я способен переживать за него, я могу ощутить его боль.
   — Верно, — спокойно отозвалась Бисеза. — Но, Джош, ты ни капельки не переживаешь за миллионы бактерий, погибающих в твоем кишечнике каждую секунду. Мы — не бактерии, мы сложные, независимые, разумные существа. А они настолько выше нас, что мы для них — почти ничто.
   — Так с какой стати тогда они согласны отправить тебя домой?
   — Не знаю. Наверное, это им просто забавно. — Джош сердито посмотрел на нее.
   — Чего хотят они — это не имеет значения. Ты уверена в том, что этого хочешь ты, Бисеза? Допустим, ты действительно вернешься домой, но что, если ты окажешься не нужна Майре?
   Она повернула голову и посмотрела на него. В сумраке, рассеиваемом масляными светильниками, его глаза казались огромными. Кожа у него была такая гладкая, такая юная.
   — Это глупый вопрос.
   — Вот как? Бисеза, кто ты такая? Кто такая она? После Разрыва мы все — составленные из кусочков создания, бредущие по разным мирам. Возможно, какой-то осколок тебя может возвратиться к какому-то осколку Майры...
   Она не желала соглашаться с этим, в ее сердце вспыхнул протест, чувства, которые она питала к Майре и Джошу, вскипели.
   — Ты не понимаешь, о чем говоришь. — Он вздохнул.
   — Ты не можешь вернуться назад, Бисеза. Из этого ничего не получится. Оставайся здесь. — Он схватил ее за руки. — Нам нужно строить дома, растить урожай, рожать детей. Останься здесь со мной, Бисеза, стань матерью моих детей. Этот мир — он больше не какая-то чужеродная безделушка. Это наш мир, наш дом.
   Она вдруг смягчилась.
   — О Джош! — Она притянула его к себе. — Милый Джош. Я хочу остаться, поверь мне, очень хочу. Но не могу. Дело не только в Майре. Это возможность, Джош. Шанс, которого они не предложили больше никому. Каковы бы ни были их намерения, я должна принять это предложение.
   — Почему?
   — Потому что я что-то смогу узнать. О том, почему все так вышло. О них. О том, что нам с этим всем можно будет сделать в будущем.
   — А-а-а... — Джош печально улыбнулся. — Как я не догадался. Я мог бы поспорить с матерью о ее долге перед дочерью, но я не могу оспорить долг солдата.
   — О Джош...
   — Возьми меня с собой.
   Она в изумлении отстранилась от него.
   — Этого я от тебя не ожидала.
   — Бисеза, ты для меня — все. Я не хочу оставаться здесь без тебя. Я хочу идти за тобой, куда бы ты ни пошла.
   — Но я могу погибнуть, — тихо проговорила она.
   — Если я умру рядом с тобой, я умру счастливым. Для чего еще жить?
   — Джош, я не знаю, что сказать. Я все время делаю тебе больно.
   — Нет, — нежно проговорил он. — Майра всегда здесь. Если не между нами, то рядом с тобой. Я это понимаю.
   — И все равно меня никто никогда так не любил. Они снова обнялись и какое-то время молчали. Потом он сказал:
   — Знаешь, у них нет имени.
   — У кого?
   — У зловещих разумов, которые все это придумали. Не Господь, не боги...
   — Нет, — сказала она и закрыла глаза. Она чувствовала это даже сейчас, как ветер, дующий из старого, умирающего леса, сухого, шуршащего, наполненного увяданием и распадом. — Они не боги. Они из этой Вселенной. Они родились в ней, как и мы. Но они стары, они ужасно стары — мы даже не можем себе представить насколько.
   — Они живут слишком долго.
   — Наверное.
   — Тогда мы их вот как назовем. — Он запрокинул голову, дерзко вздернул подбородок. — Первенцы. И пусть они сгниют в аду.
 
   Чтобы отметить необычный уход Бисезы, Александр приказал устроить пышное торжество. Праздник продолжался три дня и три ночи. Устроили атлетические соревнования, конские скачки, танцы — и даже большую охоту в монгольском стиле. Рассказы об этой охоте произвели на Александра большое впечатление.
   В последнюю ночь Бисеза и Джош были гостями на роскошном пиру во дворце у Александра. Сам царь оказал Бисезе честь и присутствовал на пиру, наряженный Амоном, своим богом-отцом. Шлепанцы, бараньи рога, лиловый плащ. Пир получился шумным, пьяным и грубоватым, как вечеринка в каком-нибудь заштатном клубе регбистов. К трем часам ночи бедолага Джош был уже пьян до бесчувствия, и слуги унесли его в одну из дворцовых опочивален.
   При свете одной-единственной масляной лампы Бисеза, Абдыкадыр и Кейси сидели рядом в роскошных креслах. В небольшом очаге перед ними горел огонь.
   Кейси пил вино из высокого стеклянного кувшина с тонким носиком. Он протянул его Бисезе.
   — Попробуй. Вавилонское вино. Лучше македонского пойла. Хочешь?
   Бисеза улыбнулась и отказалась.
   — Думаю, мне завтра надо быть трезвой. — Кейси проворчал:
   — Судя по последним сведениям о Джоше, одному из вас точно надо быть трезвым.
   Абдыкадыр сказал:
   — Ну, вот мы и сидим здесь, единственные и последние люди из двадцать первого века. Даже не вспомню, когда еще мы оставались втроем.
   Кейси буркнул:
   — А мы и не оставались ни разу — с того самого дня, как случилась авария.
   — Ты так считаешь? — удивилась Бисеза. — Не с того дня, когда мир развалился на части, а с того, как мы потеряли нашу «Пташку»?
   Кейси пожал плечами.
   — Я профессионал. Я летчик. Я лишился своей машины.
   Бисеза кивнула.
   — Ты славный парень, Кейси. Дай-ка мне этой гадости.
   Она взяла у него кувшин и пригубила вино. Букет был богатый. Вино явно было очень старым, оно даже немного припахивало плесенью. Его сделали из ягод, собранных с виноградника приличного возраста.
   Абдыкадыр смотрел на нее сверкающими голубыми глазами.
   — Пока Джош не напился до такого состояния, что уже не мог ворочать языком, он со мной разговаривал. Он считает, что ты что-то от него скрываешь — даже теперь — насчет Ока.
   — Я не всегда знаю, что ему можно рассказывать, — призналась Бисеза. — Он — человек из девятнадцатого века. Господи, и он такой молодой.
   — Молодой, но не ребенок, Бис, — укорил ее Кейси. — В бою с монголами за нас погибли и парни моложе его. И ты знаешь, он за тебя жизнь отдать готов.
   — Знаю.
   — Ну так о чем же, — не отступался Абдыкадыр, — ты не хочешь ему рассказать?
   — О самых худших моих подозрениях.
   — И что это за подозрения?
   — Я думаю о тех фактах, с которыми мы сталкивались начиная со дня номер один. Ребята, наш маленький кусочек Афганистана — и лоскут неба над ним, внутри которого сохранился «Союз», — это все, что проскочило через Разрыв из наших дней. И как бы старательно мы ни искали, мы ничего не обнаружили на планете из эпох, более поздних, чем наша. Нас отобрали последними. Вам это не кажется странным? С какой стати исторический проект продолжительностью в два миллиона лет оборвался на нас?
   Абдыкадыр кивнул.
   — Понятно. Потому что мы и есть последние. После нас уже отбирать некого. Наш год, наш месяц были последними. Даже день.
   — Я предполагаю, — медленно произнесла Бисеза, — что в этот последний день должно случиться что-то ужасное — ужасное для человечества или для планеты. Может быть, поэтому нас не должны волновать парадоксы времени. Вернуться назад и изменить историю... Потому что после нас на Земле не осталось истории, которую можно было изменять.
   Абдыкадыр проговорил:
   — Возможно, это и есть ответ на вопрос, который пришел мне в голову, когда ты описывала свою теорию разрывов пространства-времени. Наверняка для того, чтобы вот так разорвать пространство-время, нужно колоссальное количество энергии. Не с этим ли столкнулась Земля? — Он развел руками. — Речь о какой-то глобальной катастрофе: о гигантском оттоке энергии, при котором Земля — как снежинка перед жерлом пылающей топки. Энергетический ураган, разрывающий время и пространство...
   Кейси зажмурился и хлебнул еще вина.
   — Боже мой, Бисеза. Я так и знал, что ты испортишь настроение.
   — А может быть, именно из-за этого, в первую очередь, и произошел отбор, — продолжал развивать мысль Абдыкадыр.
   Бисеза до этого не додумалась.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Ну вот, представь: должна сгореть библиотека. Как ты поступишь? Побежишь вдоль стеллажей, будешь хватать все, что сумеешь спасти. Может быть, структура Мира представляет собой упражнение в спасательных работах.
   Кейси, не открывая глаз, добавил:
   — Угу. Или упражнение в грабеже.
   — Что-что?
   — Да может быть, эти Первенцы здесь не только для того, чтобы стать свидетелями конца. Может быть, они этот конец и вызвали. Зуб даю, до этого ты тоже не додумалась, Бис.
   Абдыкадыр спросил:
   — Но почему ты не можешь рассказать об этом Джошу?
   — Потому что он полон надежд. И я не могу эти надежды разбить.
   Какое-то время они сидели в напряженной задумчивой тишине. А потом стали обсуждать планы на будущее. Абдыкадыр сказал:
   — Я так думаю, Евмен видит во мне удобное орудие для осуществления своих бесконечных попыток отвлекать и развлекать царя. Я предложил экспедицию к истокам Нила. Первенцы, судя по всему, сохранили группы людей из самых первых ответвлений, отпочковавшихся от обезьян. Но какие ответвления были самыми первыми? Какие качества у этих наших давних волосатых предков, обнаруженные Первенцами, позволили им отнести этих существ к разряду людей? Вот какой подарок мне хотелось бы преподнести Александру...
   — Высокий запрос, — кивнула Бисеза. Она, если честно, думала, что Александр на это не купится. Ближайшему будущему предстояло быть окрашенным мировоззрением Александра — то есть снами о героях, богах и мифах, а вовсе не погоней за решением научных вопросов. — У меня такое чувство, что ты везде найдешь себе место, куда бы ни пошел, Абди.
   Он улыбнулся.
   — Меня всегда тянуло к суфийской традиции. Исследование веры изнутри — там, где я сам мало что значу.
   — Вот бы и мне так, — серьезно проговорила Бисеза. Кейси ворчливо проговорил:
   — Что касается меня, то мне очень не хотелось бы прожить жизнь в тематическом парке имени Джеймса Уатта. Я уже пытаюсь дать старт новым отраслям промышленности — электричеству, даже, может быть, электронике...
   — Он хочет сказать, — сухо прокомментировал Абдыкадыр, — что станет школьным учителем.
   Кейси поморщился и постучал пальцем по лбу.
   — Просто хочу позаботиться о том, чтобы то, что хранится вот тут, не погибло, когда я помру, а то ведь потом целым поколениям бедолаг придется заново делать кучу открытий.
   Бисеза взяла его за руку.
   — Это просто здорово, Кейс. Думаю, из тебя получится очень хороший учитель. Я всегда думала о тебе как о хорошем суррогатном отце.
   Сорвавшаяся с языка Кейси батарея английских, греческих и даже монгольских ругательств прозвучала весьма впечатляюще.
   Бисеза встала.
   — Ребята, очень не хочется вас покидать, но все-таки мне надо немного поспать.
   Инстинктивно они потянулись друг к другу, положили друг другу руки на плечи и прижались друг к дружке головами, словно футболисты перед матчем.
   Кейси спросил:
   — Тебе «синий бомбардировщик» дать?
   — У меня есть одна капсула... Вот что, — прошептала Бисеза. — Отпустите обезьянолюдей. Если я могу вырваться из клетки, надо и им дать такую возможность.
   Кейси отозвался:
   — Обещаю... Не прощаемся, Бис.
   — Нет. Не прощаемся.
   Абдыкадыр произнес нараспев:
   — Зачем дается жизнь, чтобы потом ее у нас отняли...
   Кейси буркнул:
   — Мильтон. «Потерянный рай», точно? Это Сатана говорит Богу.
   Бисеза покачала головой.
   — Ты никогда не перестанешь удивлять меня, Кейси. Но Первенцы — не боги. — Она холодно усмехнулась. — А Сатаной я всегда восхищалась.
   — Фиг с ним, — махнул рукой Кейси. — Первенцев надо остановить.
   Последнее мгновение затянулось. А потом Бисеза ушла, оставив своих друзей в компании с кувшином вина.
 
   Бисеза разыскала Евмена и попросила разрешения уйти с пира.
   Евмен держался подтянуто, спокойно и, судя по всему, был трезв. Скованно, с большим акцентом, он проговорил по-английски:
   — Хорошо. Но, госпожа, только при условии, что ты позволишь мне немного пройтись с тобой.
   В сопровождении несколько телохранителей они пошли по дороге Процессий. Зашли в жилой дом, занятый капитаном Гроувом. Гроув обнял Бисезу и пожелал ей удачи. Бисеза и Евмен пошли дальше, вышли из города через ворота Иштар, подошли к шатровому лагерю войска.
   Ночь была ясная и холодная. Время от времени через плывущие в вышине желтоватые облака проглядывали незнакомые звезды и тощий серпик Луны. Там, где Бисезу узнавали, ее приветствовали — кричали и размахивали руками. В ее честь воинов по приказу царя одарили мясом и вином. Казалось, весь лагерь не спит. Внутри шатров горели светильники, музыка и смех поднимались к небу, как дым.
   — Они все жалеют о том, что ты уходишь, — объяснил Бисезе Евмен.
   — Я просто дала им повод попировать.
   — Ты не должна... гм-м-м... недооценивать свое деяние. Мы все соединены между собой в этом разрозненном новом мире. Поначалу разные сообщества относились друг к другу подозрительно и даже враждебно, а вас из двадцать первого века было всего трое, вы чувствовали себя наиболее одиноко. Но если бы вы нам не помогали, даже храбрецы Александра не выстояли бы против монголов. Мы стали невероятным семейством.
   — Стали, правда, вот удивительно! Наверное, в этом есть что-то от неистребимых свойств человеческого духа.
   — Верно. — Он остановился и посмотрел на нее, и она увидела в его взгляде затаенный гнев, который порой замечала прежде. — И там, куда ты идешь, где тебе предстоит встретиться с врагом, бросить вызов которому не решился бы даже Александр, ты должна пробудить в себе эти самые свойства. За всех нас.
   Молодая мать, жена воина, сидела на низеньком табурете около шатра, прижав к груди младенца. Личико у младенца было бледное, как диск луны. Мать поймала на себе взгляд Бисезы и улыбнулась.
   Евмен сказал:
   — Вавилонские астрономы решили, что Разрыв следует считать точкой отсчета для нового календаря, нового года — даже для начала одного из их великих циклов, Больших Лет. В тот день все началось заново. И уже родились первые дети, зачатые на Мире. Они не существовали в том мире, откуда пришли мы, и не могли бы существовать, потому что их родители жили в разные эпохи. Но их прошлое не разбито вдребезги, как наше.
   Они существуют только здесь. Интересно, чем они займутся, когда вырастут?
   Бисеза внимательно посмотрела на него. Пляшущий свет костров не давал рассмотреть глаза Евмена.
   — Вы очень многое понимаете, — сказала она. Он обезоруживающе улыбнулся.
   — Как говорит Кейси, я, как все древние греки, жуткий хитрец и горжусь этим. А ты чего ожидала?
   Они смущенно обнялись, а потом пошли обратно в город.

43
ОКО МАРДУКА

   Когда наутро Бисеза пришла в храм Мардука, Абдыкадыр ждал ее, а Кейси уже трудился, проверял сенсорную аппаратуру. Они пришли сюда ради нее; она была тронута их верой в нее, а их профессионализм вселял в нее уверенность.
   Джош тоже был на месте. Бисеза оделась в летный комбинезон, во многих местах зашитый или залатанный, а Джош нацепил фланелевый костюм и сорочку — и, что самое смешное, повязал галстук.
   «Но с другой стороны, — подумала Бисеза, — мы ведь понятия не имеем, с чем столкнемся сегодня, — так почему не выглядеть наилучшим образом?»
   А лицо у Джоша было бледное, под глазами залегли темные тени.
   — В бесконечность — с больной головой! — простонал он. — Ну да ладно, по крайней мере, хуже мне уже точно не будет, что бы ни случилось.
   Бисеза выказывала странное нетерпение и раздражительность.
   — Пора, — сказала она нервно. — Вот, держи. Она протянула Джошу небольшой ранец.
   Он устремил на ранец взгляд, полный сомнения.
   — Что здесь?
   — Вода. Сухие пайки. Кое-какие медикаменты.
   — Думаешь, нам это понадобится? Бисеза, мы проникаем внутрь Ока Мардука, а не в поход идем по пустыне.
   — И все-таки она права, — бросил Абдыкадыр. — Почему не предусмотреть все, что можно?
   Он взял у Бисезы ранец и бросил его Джошу.
   — Лови.
   Бисеза строго проговорила:
   — А если ты намерен весь день капризничать, я тебя здесь оставлю.
   На искаженном страданиями лице Джоша возникло слабое подобие улыбки.
   — Я больше не буду.