Страница:
— И сколько он стоит? — проворчал Кейси. Де Морган весело рассмеялся.
— Пусть даже и так, нельзя же винить человека за любопытство.
Джош успел кое-что рассказать Бисезе о происхождении де Моргана. Он был представителем пришедшего в упадок аристократического рода, уходившего корнями в прошлое вплоть до времен первых попыток Вильгельма Завоевателя покорить Англию — то есть на восемьсот лет назад. Вильгельм, как известно, твердой рукой выковал процветающее государство из покоренных мелких саксонских королевств. В последующие века, по собственным словам де Моргана, «переходившие из поколения в поколение алчность и глупость» оставили семейство без гроша, с одними только воспоминаниями о былом богатстве и могуществе. Редди говорил, что точно знает, что раджу просто-таки осаждают авантюристы типа де Моргана. А Бисеза просто-напросто решила для себя, что этому человеку с зачесанными назад, прилизанными черными волосами и бегающими глазками доверять нельзя.
Абдыкадыр слез с табурета. Мрачный, серьезный, сосредоточенный, он переключил свои наручные часы в режим калькулятора и ввел полученные при измерениях цифры.
— Ну, умник, — насмешливо окликнул его Кейси, — расскажи нам, что ты выяснил.
Абдыкадыр уселся на землю перед Бисезой.
— Око сопротивляется любым попыткам исследовать его, и все же кое-что можно измерить. Прежде всего, Око окружено измененным магнитным полем. Это я проверил с помощью компаса.
Кейси проворчал:
— Мой компас сбрендил сразу после того, как мы брякнулись на землю.
Абдыкадыр покачал головой.
— Дело не в этом. Да, твой компас не находит северного магнитного полюса, потому что с магнитным полем Земли явно что-то неладно. Но сами наши компасы в полной исправности. — Он повернул голову и посмотрел на Око. — Линии магнитной индукции вокруг этой штуковины слились воедино. На графике это выглядело бы, как сучок в куске древесины.
— Как же это может быть?
— Понятия не имею. Бисеза наклонилась вперед.
— Что еще, Абди?
— Еще я провел несколько измерений на уровне курса геометрии старших классов школы. — Он усмехнулся. — Погрузить предмет в воду — вот единственный способ измерить объем, какой мне пришел в голову. Погрузить и посмотреть, как меняется уровень воды в ведре.
— Эврика! — игриво выкрикнул де Морган. — Сэр, вы просто Архимед de nos jours*[11]...
Абдыкадыр не обратил на него никакого внимания.
— Я провел десять замеров, чтобы сделать погрешность минимальной, но точность все равно невелика. Как измерить площадь поверхности, придумать не могу. Но радиус и окружность я измерил, думаю, довольно точно. — Он продемонстрировал товарищам набор самодельных кронциркулей. — Приспособил лазерный объектив из вертолета...
— Ничего не понимаю, — прервал его Кейси. — Это всего-навсего шар. Если знаешь радиус, все остальное можно рассчитать по всяким разным формулам. Площадь поверхности равняется... сейчас-сейчас... четыре умножить на «пи», умножить на квадрат радиуса...
— Это все можно подсчитать, если предположить, что этот шар — точно такой же, как все остальные шары, какие тебе попадались раньше, — терпеливо продолжал Абди. — А он висит себе в воздухе, и я ничего подобного прежде не встречал. И я не хотел строить относительно его никаких предположений, я просто хотел проверить все, что только можно.
Бисеза кивнула.
— И обнаружил, что...
— Во-первых, это идеальная сфера. — Он снова бросил взгляд на шар. — По-настоящему идеальная, даже при измерениях с помощью лазерного калибра, с любой осью. Даже в две тысячи тридцать седьмом году мы не смогли бы изготовить шар с такой фантастической степенью точности.
Де Морган торжественно кивнул.
— Поистине, я сказал бы, почти что дерзкая демонстрация геометрического совершенства.
— Вот именно. Но это только начало. — Абдыкадыр показал Бисезе маленький экранчик своих часов. — Вот тебе и школьный курс геометрии, Кейси. Отношение длины окружности к диаметру равняется...
— Числу «пи», — пробормотал Кейси. — Это знают все, даже мнимые христиане.
— А в данном случае это не так. Для Ока отношение равно трем. Не около трех, не чуть больше трех — ровно трем, с лазерной точностью. Погрешности настолько малы, что просто невозможно, чтобы на самом деле отношение равнялось «пи», как следовало бы. Так что, Кейси, как видишь, твои формулы тут не работают. И из объема у меня вместе «пи» такое же число получается. Правда, тут надежность цифр поменьше будет — нельзя же равнять лазер с ведром грязной воды...
Бисеза поднялась и прошлась около Ока, пристально глядя на него. Ей по-прежнему было не по себе рядом с этим предметом.
— Это невероятно, — сказала она. — «Пи» есть «пи». Это число запечатлено в структуре нашей Вселенной.
— Нашей Вселенной, это точно, — согласился Абдыкадыр.
— Что ты хочешь этим сказать? — Абдыкадыр пожал плечами.
— Впечатление такое, что этот шар — хотя он явно находится здесь — не совсем принадлежит нашей Вселенной. Судя по всему, мы напоролись на аномалии во времени, Бисеза. Возможно, это — аномалия пространства.
— Если это так, — ворчливо проговорил Кейси, — кто или что вызвало эти аномалии? И что нам, спрашивается, с этим делать?
Ответа, естественно, ни у кого не было. Тут торопливой походкой к ним подошел капитан Гроув.
— Извините за беспокойство, лейтенант, — обратился он к Бисезе. — Вы, конечно, помните о тех отрядах, которые я отправлял в разведку. Так вот, один из соваров сообщил, что обнаружил нечто очень необычное к северу от форта.
— «Необычное», — повторил Кейси. — Уж эти ваши британские недооценки!
Гроув и бровью не повел.
— Вероятно, вы в этом поймете больше моих ребят... Вот я и подумал, не согласитесь ли вы совершить небольшую прогулку?
11
— Пусть даже и так, нельзя же винить человека за любопытство.
Джош успел кое-что рассказать Бисезе о происхождении де Моргана. Он был представителем пришедшего в упадок аристократического рода, уходившего корнями в прошлое вплоть до времен первых попыток Вильгельма Завоевателя покорить Англию — то есть на восемьсот лет назад. Вильгельм, как известно, твердой рукой выковал процветающее государство из покоренных мелких саксонских королевств. В последующие века, по собственным словам де Моргана, «переходившие из поколения в поколение алчность и глупость» оставили семейство без гроша, с одними только воспоминаниями о былом богатстве и могуществе. Редди говорил, что точно знает, что раджу просто-таки осаждают авантюристы типа де Моргана. А Бисеза просто-напросто решила для себя, что этому человеку с зачесанными назад, прилизанными черными волосами и бегающими глазками доверять нельзя.
Абдыкадыр слез с табурета. Мрачный, серьезный, сосредоточенный, он переключил свои наручные часы в режим калькулятора и ввел полученные при измерениях цифры.
— Ну, умник, — насмешливо окликнул его Кейси, — расскажи нам, что ты выяснил.
Абдыкадыр уселся на землю перед Бисезой.
— Око сопротивляется любым попыткам исследовать его, и все же кое-что можно измерить. Прежде всего, Око окружено измененным магнитным полем. Это я проверил с помощью компаса.
Кейси проворчал:
— Мой компас сбрендил сразу после того, как мы брякнулись на землю.
Абдыкадыр покачал головой.
— Дело не в этом. Да, твой компас не находит северного магнитного полюса, потому что с магнитным полем Земли явно что-то неладно. Но сами наши компасы в полной исправности. — Он повернул голову и посмотрел на Око. — Линии магнитной индукции вокруг этой штуковины слились воедино. На графике это выглядело бы, как сучок в куске древесины.
— Как же это может быть?
— Понятия не имею. Бисеза наклонилась вперед.
— Что еще, Абди?
— Еще я провел несколько измерений на уровне курса геометрии старших классов школы. — Он усмехнулся. — Погрузить предмет в воду — вот единственный способ измерить объем, какой мне пришел в голову. Погрузить и посмотреть, как меняется уровень воды в ведре.
— Эврика! — игриво выкрикнул де Морган. — Сэр, вы просто Архимед de nos jours*[11]...
Абдыкадыр не обратил на него никакого внимания.
— Я провел десять замеров, чтобы сделать погрешность минимальной, но точность все равно невелика. Как измерить площадь поверхности, придумать не могу. Но радиус и окружность я измерил, думаю, довольно точно. — Он продемонстрировал товарищам набор самодельных кронциркулей. — Приспособил лазерный объектив из вертолета...
— Ничего не понимаю, — прервал его Кейси. — Это всего-навсего шар. Если знаешь радиус, все остальное можно рассчитать по всяким разным формулам. Площадь поверхности равняется... сейчас-сейчас... четыре умножить на «пи», умножить на квадрат радиуса...
— Это все можно подсчитать, если предположить, что этот шар — точно такой же, как все остальные шары, какие тебе попадались раньше, — терпеливо продолжал Абди. — А он висит себе в воздухе, и я ничего подобного прежде не встречал. И я не хотел строить относительно его никаких предположений, я просто хотел проверить все, что только можно.
Бисеза кивнула.
— И обнаружил, что...
— Во-первых, это идеальная сфера. — Он снова бросил взгляд на шар. — По-настоящему идеальная, даже при измерениях с помощью лазерного калибра, с любой осью. Даже в две тысячи тридцать седьмом году мы не смогли бы изготовить шар с такой фантастической степенью точности.
Де Морган торжественно кивнул.
— Поистине, я сказал бы, почти что дерзкая демонстрация геометрического совершенства.
— Вот именно. Но это только начало. — Абдыкадыр показал Бисезе маленький экранчик своих часов. — Вот тебе и школьный курс геометрии, Кейси. Отношение длины окружности к диаметру равняется...
— Числу «пи», — пробормотал Кейси. — Это знают все, даже мнимые христиане.
— А в данном случае это не так. Для Ока отношение равно трем. Не около трех, не чуть больше трех — ровно трем, с лазерной точностью. Погрешности настолько малы, что просто невозможно, чтобы на самом деле отношение равнялось «пи», как следовало бы. Так что, Кейси, как видишь, твои формулы тут не работают. И из объема у меня вместе «пи» такое же число получается. Правда, тут надежность цифр поменьше будет — нельзя же равнять лазер с ведром грязной воды...
Бисеза поднялась и прошлась около Ока, пристально глядя на него. Ей по-прежнему было не по себе рядом с этим предметом.
— Это невероятно, — сказала она. — «Пи» есть «пи». Это число запечатлено в структуре нашей Вселенной.
— Нашей Вселенной, это точно, — согласился Абдыкадыр.
— Что ты хочешь этим сказать? — Абдыкадыр пожал плечами.
— Впечатление такое, что этот шар — хотя он явно находится здесь — не совсем принадлежит нашей Вселенной. Судя по всему, мы напоролись на аномалии во времени, Бисеза. Возможно, это — аномалия пространства.
— Если это так, — ворчливо проговорил Кейси, — кто или что вызвало эти аномалии? И что нам, спрашивается, с этим делать?
Ответа, естественно, ни у кого не было. Тут торопливой походкой к ним подошел капитан Гроув.
— Извините за беспокойство, лейтенант, — обратился он к Бисезе. — Вы, конечно, помните о тех отрядах, которые я отправлял в разведку. Так вот, один из соваров сообщил, что обнаружил нечто очень необычное к северу от форта.
— «Необычное», — повторил Кейси. — Уж эти ваши британские недооценки!
Гроув и бровью не повел.
— Вероятно, вы в этом поймете больше моих ребят... Вот я и подумал, не согласитесь ли вы совершить небольшую прогулку?
11
ПРИКОВАННЫЕ К КОСМОСУ
— Эй, ты, слышишь? Мне нужно в туалет.
Это, конечно же, была Сейбл. Ее голос доносился из посадочного модуля. Таким образом она говорила Коле «доброе утро».
А ему снился дом, снились Надя и их мальчишки. Лежа в гамаке, освещенный тусклым красным светом аварийных лампочек и похожий на летучую мышь, висящую на плодовом дереве, он не сразу понял, где находится.
«Ох, я до сих пор здесь...»
До сих пор внутри этого космического корабля-инвалида, кружащего и кружащего рядом с безответной Землей. Еще несколько секунд он пролежал в гамаке, пытаясь удержать последние остатки сна.
Николай находился в жилом отсеке, где лежали скафандры и другое ненужное оборудование, а также всевозможные отходы с МКС — этот мусор космонавты до сих пор не выбросили, они опасались открывать люк. Коля перебрался спать в жилой отсек, чтобы в спускаемом модуле было не так тесно — а можно было бы и иначе сказать: чтобы трое обезумевших от тесноты космонавтов не подбивали друг дружку. Но и тут было далеко до удобства. Противно пахло грязным нижним бельем, которое Сейбл окрестила «казацкими обмотками».
Коля застонал, потянулся и вылез из гамака, после чего добрался до маленькой туалетной кабинки, открыл ее и включил насосы, с помощью которых отходы жизнедеятельности космонавтов выбрасывались за борт. Когда они поняли, что им какое-то время придется проторчать на орбите, им пришлось выкопать эту кабинку из груды мусора. Ведь их путь домой должен был занять всего несколько часов, и походы в туалет по программе полета не предусматривались. На этот раз Коля помочился с большим трудом. Организму недоставало жидкости, моча была густая, почти до боли едкая, она словно бы не желала покидать его тело.
В тонком нижнем белье было зябко. Для того чтобы «Союз» мог продержаться как можно дольше, Муса распорядился пользоваться только самыми необходимыми системами, да и то на минимальной мощности. Поэтому на корабле становилось все более холодно и сыро. Стены покрывались слоем черной плесени. Затхлый воздух наполнялся пылью, чешуйками отслоившейся кожи, сбритой щетиной, крошками — и все это, естественно, в условиях невесомости не желало оседать на пол. У всех троих слезились глаза, все то и дело чихали. Днем раньше Коля произвел подсчет, и оказалось, что за час он чихнул двадцать раз.
«Десятый день, — думал он. — Сегодня мы совершим еще шестнадцать бесполезных витков вокруг Земли, и всего уже получится, наверное, сто шестьдесят с тех пор, как неведомо куда пропала орбитальная станция».
Николай закрепил под коленями специальные «браслеты». Эти полоски эластичной ткани предназначались для борьбы с дисбалансом жидкостного обмена в организме в условиях малой силы притяжения. Закреплять «браслеты» следовало довольно плотно, чтобы они ограничивали отток жидкости от ног, но все же не настолько сильно, чтобы они мешали притоку крови. Коля надел комбинезон — его он тоже, кстати, разыскал в груде отходов.
Потом он пробрался через открытый люк в посадочный модуль. Ни Муса, ни Сейбл не пожелали встретиться с ним взглядом, все друг другу жутко надоели. Коля развернулся в воздухе и с натренированной легкостью скользнул в свое кресло с левой стороны. Как только он сделал это, Сейбл стремительно выскользнула в люк, и из жилого отсека послышался грохот.
— Завтрак, — объявил Муса и по воздуху подтолкнул к Николаю поднос. На подносе лежали закрепленные скотчем тюбики и баночки с едой, открытые и наполовину опустошенные.
Космонавты давно прикончили скромные запасы продовольствия, хранившиеся на борту «Союза», и принялись за неприкосновенный запас — продукты из пайков, предназначенных для употребления после приземления: мясные и рыбные консервы, тюбики с овощным пюре и сыром и даже несколько ирисок. Но, конечно, этого было мало. Коля провел пальцем внутри всех опустевших банок, втянул губами повисшие в воздухе крошки.
Правда, никто из них не был особо голоден — это объяснялось невесомостью. Вот только Николай скучал по горячей пище, которой не пробовал с тех пор, как они покинули МКС.
Муса уже приступил к занудному ритуалу сеанса связи.
— «Стерео-один», на связи «Стерео-один». Ответа, ясное дело, не было, сколько бы часов подряд он ни отправлял в эфир позывные. Но что еще оставалось, кроме этих попыток?
Тем временем Сейбл трудилась «наверху», в жилом отсеке. Она уже нашла там детали старого радиопередатчика, с помощью которого космонавты с МКС раньше переговаривались с радиолюбителями со всей планеты, в особенности со школьниками. Общественный интерес к МКС давно угас, и устаревшее оборудование разобрали, упаковали и перенесли на борт «Союза» — на выброс. И вот теперь Сейбл пробовала наладить радиопередатчик. Возможно, космонавтам удалось бы поймать сигналы или даже передать сигналы самим на волнах, которые ловила любительская, а не профессиональная аппаратура. Муса, конечно, начал ворчать, когда Сейбл изъявила желание подсоединить приемник-передатчик к энергопитанию корабля. Разыгрался очередной жаркий спор, но на этот раз Николай вмешался.
— Надежд, конечно, мало, но все-таки затея может и сработать. Какой от этого вред?..
Николай наклонился и нажал на клапан резервуара с водой. Из крана появился шарик диаметром в несколько сантиметров и поплыл к его лицу. Понимая, что Муса не спускает с него пристального взгляда (упусти он хоть одну капельку, не избежать нагоняя), Коля широко открыл рот. Вода улеглась на язык, он подержал ее во рту, наслаждаясь ее свежестью, и только потом проглотил. Из всех ограничений, введенных Мусой, труднее всего было пережить это. С водой на «Союзе» было туго. Здесь отсутствовали системы рециклирования, и корабль, предназначенный для коротких перелетов с Земли на МКС и обратно, был оборудован всего лишь небольшим резервуаром с водой. Но Сейбл и по этому поводу выдвигала возражения:
— Даже когда ты идешь по пустыне, ты не ограничиваешь себя в воде. Когда невмоготу, ты выпиваешь все без остатка. По-другому нельзя...
Права она была или нет, вода все равно постепенно заканчивалась.
Из ящичка в стенке Николай достал приспособление для чистки зубов. Это была полоска шелка, пропитанная сильно ароматизированной зубной пастой. Полоской ткани следовало обернуть палец и протереть зубы и полость рта. Коля проделал эту процедуру очень тщательно, он старался всосать из ткани весь аромат до последней капли. Почему-то ему казалось, что это немного утолит жажду.
Вот так для него начался день. Вымыться он не мог, у них давно закончились специальные влажные салфетки, и поэтому все они, конечно, пахли почти так же неприятно, как «казацкие обмотки», сваленные в жилом отсеке. Но по крайней мере, все трое пахли одинаково плохо.
Муса продолжал тщетно взывать к безмолвию, а Коля приступил работе по собственной программе — к изучению Земли.
Проводя долгие часы в космосе, Николай неизменно получал огромное удовольствие, наблюдая Землю. Орбитальная станция, как теперь «Союз», находилась на расстоянии всего в несколько сотен километров над поверхностью планеты, поэтому у Коли не возникало того неприятного чувства одиночества и уязвимости, о которых рассказывали участники экспедиций на Марс. Именно эти чувства появлялись у них, когда они оглядывались на голубой островок, где родились. Для Николая Земля была огромной — и почти пустынной. Под станцией всякий раз проплывали величественные просторы Тихого океана — небесно-голубая равнина, на которой лишь изредка виднелись черточки кораблей и пылинки островов. Даже на континентах присутствие человека ощущалось мало: обширные пространства Азии и Африки занимали пустыни, где лишь изредка можно было заметить дым от походных костров. Людьми были заселены большей частью побережья материков или речные долины. Но даже города с орбиты разглядеть было трудновато; когда Коля искал взглядом Москву или Лондон, Париж или Нью-Йорк, он различал только серую губчатую массу, вокруг которой чередовались зелено-коричневые пятна сельских районов.
Впечатление на Николая производила не хрупкость Земли, а ее величина, и очевидным становилось не величие завоеваний планеты людьми, а краткость человеческого века — даже в двадцать первом столетии.
Но все это было до метаморфозы.
Он цеплялся за знакомые подробности. Геометрия Земли при наблюдении за нею с невысокой орбиты не изменилась: каждые девяносто минут Коля видел, как с удивительной быстротой пробивает слои атмосферы свет солнца и плавными дугами совершает переходы от багряного к оранжевому и желтому. Очертания и расположение материков, пустынь, горных хребтов — все осталось большей частью на своих местах.
Но под лучами восходящего солнца внутри границ материков случилось много всяких изменений.
Изменились очертания ледников. В районе Гималаев Николай четко различал глетчеры, спускающиеся по склонам гор и подбирающиеся к низинам. Сахара, между тем, местами перестала быть пустыней: тут и там возникли новые оазисы — островки зелени правильной геометрической формы со сторонами километров, наверное, в пятьдесят длиной. И наоборот, в массу южноамериканских влажных лесов вторгались островки пустыни. Планета неожиданно словно бы покрылась одеялом с заплатками. Но странные зеленые квадратики посреди пустыни быстро тускнели. На глазах у Коли зелень коричневела и, судя по всему, умирала.
Но если воздействие перемен на планету было относительно небольшим, то для человечества все сложилось намного более драматично.
Днем города и фермы всегда было нелегко рассмотреть с орбиты. Но теперь исчезли даже широкие дороги, совсем недавно рассекавшие коричнево-красные центральные районы Австралии. Британию, с ее легко узнаваемыми очертаниями, похоже, от границ Шотландии до самого пролива Ла-Манш покрыло одеяло лесов. Коля разглядел Темзу, но она оказалась намного шире, чем ему помнилось, а Лондона не было и в помине. Как-то раз Николай увидел яркое оранжево-желтое свечение посреди Северного моря. Было похоже, что это — горящая нефтяная вышка. Большой хвост черного дыма поднимался от нее и тянулся над Западной Европой. Муса отчаянно посылал в эфир позывные, когда «Союз» пролетал над этим районом, но ответа не последовало, не было заметно ни кораблей, ни самолетов, спешивших на помощь к горящей вышке.
И так далее. И если на дневной стороне планеты были видны изменения, то при взгляде на ночную просто сжималось сердце. Огни городов, некогда ожерельями горевшие вдоль берегов континентов, бесследно исчезли.
Куда бы ни смотрел Коля, везде было одно и то же — кроме редких, очень редких исключений. Посреди пустыни он порой различал искорки костров, хотя уже знал по опыту, что это могут быть вспышки молний. Больше костров было видно в Средней Азии, ближе к границам Монголии. В той области, где когда-то находился Ирак, похоже, даже стоял город, но маленький, изолированный, и по ночам его огни мерцали, как могут мерцать фонари и факелы, но никак не электрическое освещение. Сейбл утверждала, что заметила какие-то признаки обитания людей в районе Чикаго. Как-то раз экипаж «Союза» разволновался, увидев довольно яркое свечение вдоль западного побережья Соединенных Штатов. Но оказалось, что это — тектонический разлом, реки лавы, вытекающей из разорванной почвы. Вскоре лава скрылась под громадными тучами пепла и пыли.
На первый взгляд впечатление создавалось такое, что человечество исчезло: только эта мысль и напрашивалась. Что же до семейства — его жены Нади и сыновей, — то Москва пропала, испарилась, вся Россия опустела.
Космонавты осторожно говорили о том, что могло послужить причиной такой грандиозной метаморфозы. Возможно, мир обезлюдел вследствие глобальной войны. Такая гипотеза представлялась самой реальной. Но если так, то космонавты непременно должны были услышать в эфире военные приказы, увидели бы вспышки взлетающих межконтинентальных баллистических ракет, услышали бы чьи-то крики о помощи, увидели бы горящие города — помоги им Бог. А какая, спрашивается, сила смогла перетащить громадные массивы льда или зеленые посадки и разместить их в таких неподобающих местах?
В разговорах космонавты слишком далеко не заходили. Вероятно, всем им недоставало воображения, чтобы осознать то, что они видели. А может быть, они боялись, что от их бесед о случившемся все станет реальным.
Коля пытался занять себя работой. Блок наружных датчиков «Союза» функционировал нормально. Этот блок, разработанный для фотографирования орбитальной станции снаружи, обладал практически неограниченной электронной памятью для хранения изображений. Николай без труда развернул блок к Земле. Орбита «Союза», повторявшая орбиту исчезнувшей станции, не покрывала планету целиком, но все же захватывала большие территории к северу и к югу от экватора, и по мере того, как Земля вращалась, в объектив камеры попадали все новые и новые регионы. У Николая, делавшего снимки с орбиты, была возможность составить фотографический отчет о состоянии Земли.
«Союз» одиноко кружил на орбите. Николай старался держать в узде свои чувства и страхи и не делать поспешных выводов. Он просто регистрировал все, что видел. И все же странно было думать о том, что где-то в обширной электронной памяти фотоблока хранятся снимки МКС, сделанные сразу после отстыковки. А теперь станции не стало, и ее исчезновение явилось первой ноткой в разыгрывающейся вокруг космонавтов симфонии странности.
Сейбл сердитым тоном интересовалась, какой смысл в этой терпеливой фотосъемке. Вот ее проект с радиопередатчиком был направлен на поиск и установление связи, и эта связь могла помочь им остаться в живых. А от снимков какой толк? Но Николай не считал нужным оправдываться. Кроме его никто бы не стал этим заниматься, а ему казалось, что Земле нужен свидетель ее преображения.
Насколько он понимал, его жена и дети исчезли. Если это было правдой, то какой смысл во всем, чем бы они теперь ни занимались?
Климат, судя по всему, стал очень неустойчивым. На океаны обрушивались обширные атмосферные фронты с низким давлением и гнали воду к суше и провоцировали сильнейшие электрические грозы. Из космоса это выглядело завораживающе: молнии сверкали, извивались между тучами и давали начало цепным реакциям. В итоге гроза могла охватить целый континент. А на экваторе тучи собирались колоссальными грудами, и Коле порой казалось, что они тянутся к нему, и иногда он представлял себе, как «Союз» врезается в эти грозовые громады. Наверное, моря и воздух были такими же черными, как эти тучи. Шли дни, и видимость становилась все хуже. Но, как ни странно, Колю это немного утешало: он словно бы, как в детстве, верил, что что-то злое и плохое исчезло, если он его не видит.
Когда становилось совсем невмоготу, Николай доставал свое лимонное деревце. Это деревце — маленькое, как бонсаи, — на МКС было одним из объектов Колиных экспериментов. Когда истекли первые сутки на борту «Союза», он вытащил его из ранца и теперь хранил под креслом. В один прекрасный день на борту громадных космических лайнеров, совершающих межпланетные рейсы, люди станут выращивать овощи и фрукты, и Николая будут вспоминать, как пионера, как создателя нового способа культивирования жизни за пределами Земли. Теперь, судя по всему, на эти романтические перспективы уповать не стоило, но крошечное деревце осталось. Коля подносил его к иллюминатору, чтобы на него попадали лучи солнца, и обрызгивал его листочки изо рта драгоценной водой. А когда он зажимал листочек между пальцами и легонько потирал, он чувствовал запах, напоминавший ему о доме.
Необычность преобразившейся планеты, окутанной облаками, сильно контрастировала с почти кухонным уютом «Союза», и порой казалось: все, что творится за иллюминаторами, — просто световое шоу, ничего настоящего.
На десятый день, ближе к полудню, Сейбл просунула голову в отверстие люка, соединявшего посадочный модуль с жилым отсеком.
— Если у вас не назначено других встреч, — объявила она, — думаю, нам надо поговорить.
Мужчины полулежали в креслах, укрывшись тонкими одеялами, и старались не смотреть друг на друга. Сейбл скользнула на свое место.
— У нас все заканчивается, — без обиняков начала Сейбл. — Заканчивается еда, вода. Воздух затхлый, сырость жуткая, и у меня не осталось тампонов.
Муса попробовал возразить:
— Но ситуация на Земле не нормализовалась...
— Ой, перестань, Муса, — рявкнула Сейбл. — Разве не ясно, что ситуация теперь никогда не нормализуется? Что бы ни случилось с Землей — ну, в общем, похоже, теперь так и будет. И с Землей, и с нами.
— Мы не можем приземлиться, — негромко проговорил Николай. — У нас нет поддержки с Земли.
— Технически, — заметил Муса, — мы могли бы произвести посадку самостоятельно. Автоматизированные системы «Союза»...
— Вот-вот, — подхватила Сейбл. — Это тот самый «маленький космический кораблик, который много чего умел», так ведь?
— Но кто нас будет извлекать из модуля? — не отступался Николай. — Ни вертолетов, ни медиков. Мы все провели в космосе три месяца и еще десять незапланированных дней. Мы все будем слабыми, как котята. Мы не сможем сами выбраться из посадочного модуля.
— Тогда, — проворчал Муса, — нужно совершить посадку где-то поблизости от людей — от любых людей — и положиться на их милосердие.
— Это не самая лучшая перспектива, — высказалась Сейбл, — но какой у нас выбор? Оставаться на орбите? Ты этого хочешь, Ник? Торчать тут и делать снимки, пока у тебя от жажды язык к нёбу не присохнет?
Николай ответил:
— Возможно, такой конец все же лучше того, что нас может ожидать внизу.
Здесь, внутри постепенно умирающего «Союза», он хотя бы находился в знакомой среде. Он не имел ни малейшего представления о том, что они увидят, совершив посадку, и не был уверен в том, что у него хватит храбрости увидеть это.
Муса протянул свою медвежью ручищу и опустил на колено Николая.
— Ни тренировки, ни наши традиции — ничто не подготовило нас к тому, что происходит теперь. Но мы — русские. И если мы — последние русские на свете, что вполне может быть, то мы должны жить или умереть с подобающим достоинством.
У Сейбл хватило ума промолчать. Николай неохотно кивнул.
— Значит, совершаем посадку.
— Слава богу, — облегченно выдохнула Сейбл. — Весь вопрос в том — где?
«Союз» был разработан с учетом посадки на сушу.
«И очень хорошо, — подумал Коля, — потому что посадка на поверхность океана, некогда использовавшаяся американцами, — это для нас, в отсутствие наземной поддержки, верная гибель».
— Мы можем решить, в каком месте начать вход в атмосферу, — сказал Муса. — Но потом мы станем заложниками автоматического режима. Как только мы отсоединим парашют, мы утратим власть над своей судьбой. У нас даже нет прогноза погоды — ветер может прокатить нас по земле на несколько сотен километров. Нам нужно место для надежной посадки. Это значит, что приземляться нужно в Средней Азии, как и планировали руководители и разработчики.
Это, конечно же, была Сейбл. Ее голос доносился из посадочного модуля. Таким образом она говорила Коле «доброе утро».
А ему снился дом, снились Надя и их мальчишки. Лежа в гамаке, освещенный тусклым красным светом аварийных лампочек и похожий на летучую мышь, висящую на плодовом дереве, он не сразу понял, где находится.
«Ох, я до сих пор здесь...»
До сих пор внутри этого космического корабля-инвалида, кружащего и кружащего рядом с безответной Землей. Еще несколько секунд он пролежал в гамаке, пытаясь удержать последние остатки сна.
Николай находился в жилом отсеке, где лежали скафандры и другое ненужное оборудование, а также всевозможные отходы с МКС — этот мусор космонавты до сих пор не выбросили, они опасались открывать люк. Коля перебрался спать в жилой отсек, чтобы в спускаемом модуле было не так тесно — а можно было бы и иначе сказать: чтобы трое обезумевших от тесноты космонавтов не подбивали друг дружку. Но и тут было далеко до удобства. Противно пахло грязным нижним бельем, которое Сейбл окрестила «казацкими обмотками».
Коля застонал, потянулся и вылез из гамака, после чего добрался до маленькой туалетной кабинки, открыл ее и включил насосы, с помощью которых отходы жизнедеятельности космонавтов выбрасывались за борт. Когда они поняли, что им какое-то время придется проторчать на орбите, им пришлось выкопать эту кабинку из груды мусора. Ведь их путь домой должен был занять всего несколько часов, и походы в туалет по программе полета не предусматривались. На этот раз Коля помочился с большим трудом. Организму недоставало жидкости, моча была густая, почти до боли едкая, она словно бы не желала покидать его тело.
В тонком нижнем белье было зябко. Для того чтобы «Союз» мог продержаться как можно дольше, Муса распорядился пользоваться только самыми необходимыми системами, да и то на минимальной мощности. Поэтому на корабле становилось все более холодно и сыро. Стены покрывались слоем черной плесени. Затхлый воздух наполнялся пылью, чешуйками отслоившейся кожи, сбритой щетиной, крошками — и все это, естественно, в условиях невесомости не желало оседать на пол. У всех троих слезились глаза, все то и дело чихали. Днем раньше Коля произвел подсчет, и оказалось, что за час он чихнул двадцать раз.
«Десятый день, — думал он. — Сегодня мы совершим еще шестнадцать бесполезных витков вокруг Земли, и всего уже получится, наверное, сто шестьдесят с тех пор, как неведомо куда пропала орбитальная станция».
Николай закрепил под коленями специальные «браслеты». Эти полоски эластичной ткани предназначались для борьбы с дисбалансом жидкостного обмена в организме в условиях малой силы притяжения. Закреплять «браслеты» следовало довольно плотно, чтобы они ограничивали отток жидкости от ног, но все же не настолько сильно, чтобы они мешали притоку крови. Коля надел комбинезон — его он тоже, кстати, разыскал в груде отходов.
Потом он пробрался через открытый люк в посадочный модуль. Ни Муса, ни Сейбл не пожелали встретиться с ним взглядом, все друг другу жутко надоели. Коля развернулся в воздухе и с натренированной легкостью скользнул в свое кресло с левой стороны. Как только он сделал это, Сейбл стремительно выскользнула в люк, и из жилого отсека послышался грохот.
— Завтрак, — объявил Муса и по воздуху подтолкнул к Николаю поднос. На подносе лежали закрепленные скотчем тюбики и баночки с едой, открытые и наполовину опустошенные.
Космонавты давно прикончили скромные запасы продовольствия, хранившиеся на борту «Союза», и принялись за неприкосновенный запас — продукты из пайков, предназначенных для употребления после приземления: мясные и рыбные консервы, тюбики с овощным пюре и сыром и даже несколько ирисок. Но, конечно, этого было мало. Коля провел пальцем внутри всех опустевших банок, втянул губами повисшие в воздухе крошки.
Правда, никто из них не был особо голоден — это объяснялось невесомостью. Вот только Николай скучал по горячей пище, которой не пробовал с тех пор, как они покинули МКС.
Муса уже приступил к занудному ритуалу сеанса связи.
— «Стерео-один», на связи «Стерео-один». Ответа, ясное дело, не было, сколько бы часов подряд он ни отправлял в эфир позывные. Но что еще оставалось, кроме этих попыток?
Тем временем Сейбл трудилась «наверху», в жилом отсеке. Она уже нашла там детали старого радиопередатчика, с помощью которого космонавты с МКС раньше переговаривались с радиолюбителями со всей планеты, в особенности со школьниками. Общественный интерес к МКС давно угас, и устаревшее оборудование разобрали, упаковали и перенесли на борт «Союза» — на выброс. И вот теперь Сейбл пробовала наладить радиопередатчик. Возможно, космонавтам удалось бы поймать сигналы или даже передать сигналы самим на волнах, которые ловила любительская, а не профессиональная аппаратура. Муса, конечно, начал ворчать, когда Сейбл изъявила желание подсоединить приемник-передатчик к энергопитанию корабля. Разыгрался очередной жаркий спор, но на этот раз Николай вмешался.
— Надежд, конечно, мало, но все-таки затея может и сработать. Какой от этого вред?..
Николай наклонился и нажал на клапан резервуара с водой. Из крана появился шарик диаметром в несколько сантиметров и поплыл к его лицу. Понимая, что Муса не спускает с него пристального взгляда (упусти он хоть одну капельку, не избежать нагоняя), Коля широко открыл рот. Вода улеглась на язык, он подержал ее во рту, наслаждаясь ее свежестью, и только потом проглотил. Из всех ограничений, введенных Мусой, труднее всего было пережить это. С водой на «Союзе» было туго. Здесь отсутствовали системы рециклирования, и корабль, предназначенный для коротких перелетов с Земли на МКС и обратно, был оборудован всего лишь небольшим резервуаром с водой. Но Сейбл и по этому поводу выдвигала возражения:
— Даже когда ты идешь по пустыне, ты не ограничиваешь себя в воде. Когда невмоготу, ты выпиваешь все без остатка. По-другому нельзя...
Права она была или нет, вода все равно постепенно заканчивалась.
Из ящичка в стенке Николай достал приспособление для чистки зубов. Это была полоска шелка, пропитанная сильно ароматизированной зубной пастой. Полоской ткани следовало обернуть палец и протереть зубы и полость рта. Коля проделал эту процедуру очень тщательно, он старался всосать из ткани весь аромат до последней капли. Почему-то ему казалось, что это немного утолит жажду.
Вот так для него начался день. Вымыться он не мог, у них давно закончились специальные влажные салфетки, и поэтому все они, конечно, пахли почти так же неприятно, как «казацкие обмотки», сваленные в жилом отсеке. Но по крайней мере, все трое пахли одинаково плохо.
Муса продолжал тщетно взывать к безмолвию, а Коля приступил работе по собственной программе — к изучению Земли.
Проводя долгие часы в космосе, Николай неизменно получал огромное удовольствие, наблюдая Землю. Орбитальная станция, как теперь «Союз», находилась на расстоянии всего в несколько сотен километров над поверхностью планеты, поэтому у Коли не возникало того неприятного чувства одиночества и уязвимости, о которых рассказывали участники экспедиций на Марс. Именно эти чувства появлялись у них, когда они оглядывались на голубой островок, где родились. Для Николая Земля была огромной — и почти пустынной. Под станцией всякий раз проплывали величественные просторы Тихого океана — небесно-голубая равнина, на которой лишь изредка виднелись черточки кораблей и пылинки островов. Даже на континентах присутствие человека ощущалось мало: обширные пространства Азии и Африки занимали пустыни, где лишь изредка можно было заметить дым от походных костров. Людьми были заселены большей частью побережья материков или речные долины. Но даже города с орбиты разглядеть было трудновато; когда Коля искал взглядом Москву или Лондон, Париж или Нью-Йорк, он различал только серую губчатую массу, вокруг которой чередовались зелено-коричневые пятна сельских районов.
Впечатление на Николая производила не хрупкость Земли, а ее величина, и очевидным становилось не величие завоеваний планеты людьми, а краткость человеческого века — даже в двадцать первом столетии.
Но все это было до метаморфозы.
Он цеплялся за знакомые подробности. Геометрия Земли при наблюдении за нею с невысокой орбиты не изменилась: каждые девяносто минут Коля видел, как с удивительной быстротой пробивает слои атмосферы свет солнца и плавными дугами совершает переходы от багряного к оранжевому и желтому. Очертания и расположение материков, пустынь, горных хребтов — все осталось большей частью на своих местах.
Но под лучами восходящего солнца внутри границ материков случилось много всяких изменений.
Изменились очертания ледников. В районе Гималаев Николай четко различал глетчеры, спускающиеся по склонам гор и подбирающиеся к низинам. Сахара, между тем, местами перестала быть пустыней: тут и там возникли новые оазисы — островки зелени правильной геометрической формы со сторонами километров, наверное, в пятьдесят длиной. И наоборот, в массу южноамериканских влажных лесов вторгались островки пустыни. Планета неожиданно словно бы покрылась одеялом с заплатками. Но странные зеленые квадратики посреди пустыни быстро тускнели. На глазах у Коли зелень коричневела и, судя по всему, умирала.
Но если воздействие перемен на планету было относительно небольшим, то для человечества все сложилось намного более драматично.
Днем города и фермы всегда было нелегко рассмотреть с орбиты. Но теперь исчезли даже широкие дороги, совсем недавно рассекавшие коричнево-красные центральные районы Австралии. Британию, с ее легко узнаваемыми очертаниями, похоже, от границ Шотландии до самого пролива Ла-Манш покрыло одеяло лесов. Коля разглядел Темзу, но она оказалась намного шире, чем ему помнилось, а Лондона не было и в помине. Как-то раз Николай увидел яркое оранжево-желтое свечение посреди Северного моря. Было похоже, что это — горящая нефтяная вышка. Большой хвост черного дыма поднимался от нее и тянулся над Западной Европой. Муса отчаянно посылал в эфир позывные, когда «Союз» пролетал над этим районом, но ответа не последовало, не было заметно ни кораблей, ни самолетов, спешивших на помощь к горящей вышке.
И так далее. И если на дневной стороне планеты были видны изменения, то при взгляде на ночную просто сжималось сердце. Огни городов, некогда ожерельями горевшие вдоль берегов континентов, бесследно исчезли.
Куда бы ни смотрел Коля, везде было одно и то же — кроме редких, очень редких исключений. Посреди пустыни он порой различал искорки костров, хотя уже знал по опыту, что это могут быть вспышки молний. Больше костров было видно в Средней Азии, ближе к границам Монголии. В той области, где когда-то находился Ирак, похоже, даже стоял город, но маленький, изолированный, и по ночам его огни мерцали, как могут мерцать фонари и факелы, но никак не электрическое освещение. Сейбл утверждала, что заметила какие-то признаки обитания людей в районе Чикаго. Как-то раз экипаж «Союза» разволновался, увидев довольно яркое свечение вдоль западного побережья Соединенных Штатов. Но оказалось, что это — тектонический разлом, реки лавы, вытекающей из разорванной почвы. Вскоре лава скрылась под громадными тучами пепла и пыли.
На первый взгляд впечатление создавалось такое, что человечество исчезло: только эта мысль и напрашивалась. Что же до семейства — его жены Нади и сыновей, — то Москва пропала, испарилась, вся Россия опустела.
Космонавты осторожно говорили о том, что могло послужить причиной такой грандиозной метаморфозы. Возможно, мир обезлюдел вследствие глобальной войны. Такая гипотеза представлялась самой реальной. Но если так, то космонавты непременно должны были услышать в эфире военные приказы, увидели бы вспышки взлетающих межконтинентальных баллистических ракет, услышали бы чьи-то крики о помощи, увидели бы горящие города — помоги им Бог. А какая, спрашивается, сила смогла перетащить громадные массивы льда или зеленые посадки и разместить их в таких неподобающих местах?
В разговорах космонавты слишком далеко не заходили. Вероятно, всем им недоставало воображения, чтобы осознать то, что они видели. А может быть, они боялись, что от их бесед о случившемся все станет реальным.
Коля пытался занять себя работой. Блок наружных датчиков «Союза» функционировал нормально. Этот блок, разработанный для фотографирования орбитальной станции снаружи, обладал практически неограниченной электронной памятью для хранения изображений. Николай без труда развернул блок к Земле. Орбита «Союза», повторявшая орбиту исчезнувшей станции, не покрывала планету целиком, но все же захватывала большие территории к северу и к югу от экватора, и по мере того, как Земля вращалась, в объектив камеры попадали все новые и новые регионы. У Николая, делавшего снимки с орбиты, была возможность составить фотографический отчет о состоянии Земли.
«Союз» одиноко кружил на орбите. Николай старался держать в узде свои чувства и страхи и не делать поспешных выводов. Он просто регистрировал все, что видел. И все же странно было думать о том, что где-то в обширной электронной памяти фотоблока хранятся снимки МКС, сделанные сразу после отстыковки. А теперь станции не стало, и ее исчезновение явилось первой ноткой в разыгрывающейся вокруг космонавтов симфонии странности.
Сейбл сердитым тоном интересовалась, какой смысл в этой терпеливой фотосъемке. Вот ее проект с радиопередатчиком был направлен на поиск и установление связи, и эта связь могла помочь им остаться в живых. А от снимков какой толк? Но Николай не считал нужным оправдываться. Кроме его никто бы не стал этим заниматься, а ему казалось, что Земле нужен свидетель ее преображения.
Насколько он понимал, его жена и дети исчезли. Если это было правдой, то какой смысл во всем, чем бы они теперь ни занимались?
Климат, судя по всему, стал очень неустойчивым. На океаны обрушивались обширные атмосферные фронты с низким давлением и гнали воду к суше и провоцировали сильнейшие электрические грозы. Из космоса это выглядело завораживающе: молнии сверкали, извивались между тучами и давали начало цепным реакциям. В итоге гроза могла охватить целый континент. А на экваторе тучи собирались колоссальными грудами, и Коле порой казалось, что они тянутся к нему, и иногда он представлял себе, как «Союз» врезается в эти грозовые громады. Наверное, моря и воздух были такими же черными, как эти тучи. Шли дни, и видимость становилась все хуже. Но, как ни странно, Колю это немного утешало: он словно бы, как в детстве, верил, что что-то злое и плохое исчезло, если он его не видит.
Когда становилось совсем невмоготу, Николай доставал свое лимонное деревце. Это деревце — маленькое, как бонсаи, — на МКС было одним из объектов Колиных экспериментов. Когда истекли первые сутки на борту «Союза», он вытащил его из ранца и теперь хранил под креслом. В один прекрасный день на борту громадных космических лайнеров, совершающих межпланетные рейсы, люди станут выращивать овощи и фрукты, и Николая будут вспоминать, как пионера, как создателя нового способа культивирования жизни за пределами Земли. Теперь, судя по всему, на эти романтические перспективы уповать не стоило, но крошечное деревце осталось. Коля подносил его к иллюминатору, чтобы на него попадали лучи солнца, и обрызгивал его листочки изо рта драгоценной водой. А когда он зажимал листочек между пальцами и легонько потирал, он чувствовал запах, напоминавший ему о доме.
Необычность преобразившейся планеты, окутанной облаками, сильно контрастировала с почти кухонным уютом «Союза», и порой казалось: все, что творится за иллюминаторами, — просто световое шоу, ничего настоящего.
На десятый день, ближе к полудню, Сейбл просунула голову в отверстие люка, соединявшего посадочный модуль с жилым отсеком.
— Если у вас не назначено других встреч, — объявила она, — думаю, нам надо поговорить.
Мужчины полулежали в креслах, укрывшись тонкими одеялами, и старались не смотреть друг на друга. Сейбл скользнула на свое место.
— У нас все заканчивается, — без обиняков начала Сейбл. — Заканчивается еда, вода. Воздух затхлый, сырость жуткая, и у меня не осталось тампонов.
Муса попробовал возразить:
— Но ситуация на Земле не нормализовалась...
— Ой, перестань, Муса, — рявкнула Сейбл. — Разве не ясно, что ситуация теперь никогда не нормализуется? Что бы ни случилось с Землей — ну, в общем, похоже, теперь так и будет. И с Землей, и с нами.
— Мы не можем приземлиться, — негромко проговорил Николай. — У нас нет поддержки с Земли.
— Технически, — заметил Муса, — мы могли бы произвести посадку самостоятельно. Автоматизированные системы «Союза»...
— Вот-вот, — подхватила Сейбл. — Это тот самый «маленький космический кораблик, который много чего умел», так ведь?
— Но кто нас будет извлекать из модуля? — не отступался Николай. — Ни вертолетов, ни медиков. Мы все провели в космосе три месяца и еще десять незапланированных дней. Мы все будем слабыми, как котята. Мы не сможем сами выбраться из посадочного модуля.
— Тогда, — проворчал Муса, — нужно совершить посадку где-то поблизости от людей — от любых людей — и положиться на их милосердие.
— Это не самая лучшая перспектива, — высказалась Сейбл, — но какой у нас выбор? Оставаться на орбите? Ты этого хочешь, Ник? Торчать тут и делать снимки, пока у тебя от жажды язык к нёбу не присохнет?
Николай ответил:
— Возможно, такой конец все же лучше того, что нас может ожидать внизу.
Здесь, внутри постепенно умирающего «Союза», он хотя бы находился в знакомой среде. Он не имел ни малейшего представления о том, что они увидят, совершив посадку, и не был уверен в том, что у него хватит храбрости увидеть это.
Муса протянул свою медвежью ручищу и опустил на колено Николая.
— Ни тренировки, ни наши традиции — ничто не подготовило нас к тому, что происходит теперь. Но мы — русские. И если мы — последние русские на свете, что вполне может быть, то мы должны жить или умереть с подобающим достоинством.
У Сейбл хватило ума промолчать. Николай неохотно кивнул.
— Значит, совершаем посадку.
— Слава богу, — облегченно выдохнула Сейбл. — Весь вопрос в том — где?
«Союз» был разработан с учетом посадки на сушу.
«И очень хорошо, — подумал Коля, — потому что посадка на поверхность океана, некогда использовавшаяся американцами, — это для нас, в отсутствие наземной поддержки, верная гибель».
— Мы можем решить, в каком месте начать вход в атмосферу, — сказал Муса. — Но потом мы станем заложниками автоматического режима. Как только мы отсоединим парашют, мы утратим власть над своей судьбой. У нас даже нет прогноза погоды — ветер может прокатить нас по земле на несколько сотен километров. Нам нужно место для надежной посадки. Это значит, что приземляться нужно в Средней Азии, как и планировали руководители и разработчики.