Страница:
— Чертовски отличная штуковина, — пробормотал Хардинг, листая отчет Берни Каца.
— У Берни очень светлая голова, — подтвердил Райан. — Вот почему Кэти так нравилось работать под его руководством.
— Но ведь он офтальмолог, а не психиатр, разве не так?
— Саймон, при нынешнем уровне развития медицины каждый высококлассный специалист должен разбираться понемногу во всем. Я уже спрашивал у Кэти: диабетический ретинит, которым страдает Суслов, свидетельствует о серьезных проблемах со здоровьем. При диабете красные кровяные тельца скапливаются в уголках глаз, что обнаруживается при обследовании. Берни со своей командой частично исправили эту проблему — полностью ее исправить нельзя — и восстановили Суслову зрение на процентов семьдесят пять — восемьдесят, по крайней мере, достаточно, чтобы управлять машиной в светлое время суток. Однако они лечили симптом, а не причину. Ведь красные кровяные тельца скапливаются не только в уголках глаз, правда? То же самое происходит по всему организму. Берни считает, что Красный Майк загнется от почечной недостаточности или сердечно-сосудистых заболеваний самое большее через пару лет.
— А наши ребята считают, что Суслов может протянуть еще лет пять, — заметил Хардинг.
— Ну, я не врач. Если хочешь, можешь переговорить с Берни лично, однако все, что нужно, есть в этой папке. Кэти утверждает — о диабете можно сказать все, лишь заглянув в глаза.
— Сам Суслов знает, насколько он плох?
Райан пожал плечами.
— Хороший вопрос, Саймон. Такие вещи врачи своим пациентам не говорят, что особенно верно в отношении России. Полагаю, Суслова лечат политически надежные врачи с научным званием не ниже профессора. Здесь, у нас, это означало бы, что речь идет действительно о светилах медицины, знающих свое дело. А там…
Хардинг кивнул.
— Правильно. Вполне возможно, что эти коновалы знают работы Ленина лучше, чем работы Пастера. Ты когда-нибудь слышал о Сергее Королеве, главном конструкторе советских ракет? С ним связана одна очень некрасивая история. По сути дела, беднягу зарезали на операционном столе, потому что два главных хирурга терпеть не могли друг друга, и один не протянул другому руку, когда корабль дал течь. Для Запада, возможно, это и к лучшему, но Королев действительно был очень талантливым инженером, а погиб он в результате некомпетентности врачей.
— И кто-нибудь ответил за это? — спросил Райан.
— О нет, никто. Оба этих хирурга занимали слишком высокое положение и имели много влиятельных покровителей. Им ничего не грозит до тех пор, пока они не прирежут кого-нибудь из своих высокопоставленных друзей, а этого не произойдет никогда. Не сомневаюсь, оба прикрываются знающими молодыми врачами.
— Знаешь, чего не хватает России? Адвокатов. Сам я не очень-то жалую этих крючкотворов, готовых по любому поводу затаскать человека по судам, но, наверное, именно они заставляют людей ходить по струнке.
— В любом случае, на мой взгляд, Суслов скорее всего не знает о том, насколько он плох. По крайней мере, так считают наши медицинские консультанты. Согласно нашим данным, он по-прежнему пьет водку, а это ему категорически противопоказано. — Хардинг поморщился. — А займет место Суслова Александров, еще менее приятный тип, чем его шеф. Надо будет проследить за тем, чтобы обновить досье на него.
Он сделал пометку.
Что касается Райана, тот продолжил знакомиться с утренними материалами, после чего ему предстояло заняться основной работой. Грир хотел, чтобы Райан изучил работу высшего управленческого звена советской оборонной промышленности и разобрался, как функционирует эта отрасль экономики. Эти исследования Райану предстояло проводить совместно с Хардингом, используя как американские, так и английские данные. Подобное задание как нельзя лучше устраивало Джека, тяготеющего к академическому анализу. Возможно, после этого его заметят наверху.
Ответное сообщение поступило в 11:32. «В Риме работают быстро,» — подумал Зайцев, приступая к расшифрованию. Работа эта требовала некоторого времени, но как только она будет закончена, он сразу же позвонит полковнику Рождественскому. Майор взглянул на часы на стене. Желудок у него уже начинал недовольно ворчать, однако с перерывом на обед придется повременить: срочная работа не допускала отлагательств. Единственным приятным моментом было, пожалуй, то, что полковник Годеренко начал зашифрование с первой строчки страницы 285.
— Полковник Рождественский слушает, — ответил резкий голос.
— Докладывает майор Зайцев из центра связи. Товарищ полковник, пришел ответ на сообщение «три шестерки».
— Уже иду, — сказал Рождественский.
Верный своему слову, полковник уже через три минуты проходил через контрольно-пропускной пункт. К этому времени Зайцев успел вернуть шифровальный блокнот в хранилище. Ответ Годеренко и расшифрованный текст сообщения он положил в конверт из плотной бумаги, который протянул вошедшему полковнику.
— Кто-нибудь, кроме вас, читал это? — первым делом спросил Рождественский.
— Никак нет, товарищ полковник, — ответил Зайцев.
— Очень хорошо.
Не сказав больше ни слова, полковник Рождественский вышел. Зайцев тоже встал из-за стола и направился в столовую обедать. Великолепная еда была одним из плюсов работы в центральном управлении.
По пути в столовую Олег Иванович заглянул в туалет, чтобы вымыть руки. У него из головы никак не выходил утренний обмен секретными сообщениями. Юрий Андропов хочет физически устранить папу римского, а резиденту в Риме это не по душе. Зайцев не должен был иметь никаких собственных взглядов. Он был лишь звеном в линии связи. Высшему руководству Комитета государственной безопасности и в голову не приходило, что у рядовых сотрудников могут быть собственные мысли…
…и даже совесть…
Встав в конец длинной очереди, Зайцев взял металлический поднос и столовые приборы. Он остановил свой выбор на поджарке из говядины с четырьмя толстыми ломтями черного хлеба и большом стакане чая. Кассирша взяла с него пятьдесят пять копеек. Те, с кем обычно обедал Зайцев, уже поели, поэтому Олег Иванович пристроился с краю к столу, за которым сидели незнакомые ему люди. Они оживленно обсуждали футбол, но он не принял участия в разговоре, погруженный в свои мысли. Поджарка оказалась очень вкусной, как и хлеб, горячий, только что из духовки. Единственное, что было плохо — в общем зале не было приличных столовых приборов, таких, какими могли похвастаться комнаты отдыха начальства на верхних этажах. Здесь были обычные алюминиевые ложки и вилки, которыми пользовались простые советские люди. В общем-то, есть можно было и такими, однако Зайцеву было очень непривычно орудовать этими легкими, как пушинка, приборами.
«Значит, — размышлял он, — я был прав. Председатель действительно собирается убить папу римского.» Зайцев не был человеком религиозным. За всю свою жизнь он ни разу не посещал церковь — если не считать походов в огромные соборы, после Октябрьской революции преобразованных в музеи. О религии Олег Иванович знал только то, что вбила ему в голову советская пропаганда в школе и университете. Однако кое-кто из его одноклассников признавался в том, что верит в бога, а Зайцев не донес на них — просто потому, что это претило его натуре. Сам он никогда особо не задумывался о главных вопросах жизни и смерти. Жизнь в Советском Союзе была по большей части ограничена днем сегодняшним, а также вчерашним и завтрашним. Экономические реалии просто не позволяли заглядывать далеко вперед. Простой советский гражданин не мог купить себе загородный дом, не мог мечтать о роскошной машине, не мог откладывать деньги на то, чтобы придумать что-нибудь необычное на отпуск. Навязав народу так называемый «социализм», правительство Советского Союза позволяло — а по сути дела, заставляло всех и каждого стремиться к одному и тому же, независимо от личных вкусов, то есть, вставать в длинную очередь, записываться в бесконечный список и ждать, когда назовут твою фамилию. При этом еще приходилось быть готовым к тому, что тебя грубо оттолкнет какой-нибудь партийный функционер, занимающей более высокое положение, — хотя нет, такие люди имели доступ к особым, привилегированным кормушкам. Жизнь Зайцева ничем не отличалась от жизни миллионов его сограждан: они чувствовали себя бычками, которых откармливают в телятнике. За ними относительно неплохо ухаживали и давали одну и ту же еду без изысков, в одно и то же время, изо дня в день. Куда ни кинь взгляд — везде серая однообразная рутина бесконечной вереницы похожих друг на друга дней, которая для Зайцева скрашивалась лишь сообщениями, проходившими через него. Он не должен был вникать в их содержание и уж тем более запоминать, но, не имея возможности ни перед кем высказаться, Олег Иванович размышлял над ними, погрузившись в уединение своего рассудка. Сегодня у него в голове оставался лишь один обитатель, упорно не желающий умолкнуть. Он носился, как хомячок в колесе, вперед и вперед, но неизменно возвращаясь на то же самое место.
Андропов хочет убить папу римского.
Зайцеву уже приходилось переправлять приказы о физическом устранении того или иного человека. Всего лишь несколько раз. КГБ постепенно отходил от этой практики. В последнее время участились провалы. Какими бы высокими ни были профессиональное мастерство и ловкость оперативных агентов, службы безопасности иностранных государств оказывались значительно умнее и более подготовленными. С бесконечным терпением они выжидали, словно затаившийся в засаде паук, ничем не выдавая себя, но стоило лишь КГБ пожелать смерти какого-то человека и заняться ее подготовкой, как тотчас же находились свидетели и улики, ибо на помощь шапки-невидимки, увы, можно было рассчитывать только в детских сказках.
Гораздо чаще через Зайцева проходили донесения о перебежчиках или тех, кто только подозревался в намерении переметнуться к врагу, — или, что было не менее страшно, о «двойных» агентах и сотрудниках, работавших на противника. Олег Иванович сталкивался с приказами, в которых тот или иной сотрудник отзывался домой для «консультаций», после чего, как правило, он уже не возвращался в страну. Какой именно удел ждал предателей на родине, никто точно не знал, — приходилось довольствоваться лишь слухами, от которых мурашки шли по коже. Одного офицера, заподозренного в измене, якобы живого бросили в печь крематория, чем в свое время занималось гестапо. Зайцев слышал, что эту жуткую расправу засняли на кинопленку: об этом ему поведали те, кто говорил с теми, кто видел тех, кто смотрел этот фильм. Однако сам Олег Иванович фильм не видел, как не видел его никто из его знакомых. Наверное, даже у жестокости КГБ есть свои пределы. Нет, в основном говорили про расстрелы — причем солдатам якобы приходилось стрелять по несколько раз, чтобы добить жертву, — или про выстрел из пистолета в затылок, чем в свое время развлекался сам Лаврентий Берия. А вот в эти рассказы верили все. Зайцев видел фотографии Берии, с которых буквально капала кровь. Да и Железный Феликс, несомненно, проделывал то же самое, попивая чаек с баранками. Именно при этом человеке понятие «беспощадность» приобрело новый, зловещий смысл.
И все же все сходились во мнении, хотя прямо об этом никто и не говорил, что Комитет государственной безопасности действует все более цивилизованно. Более тонко и изящно. Разумеется, предателей расстреливали, но только после суда, на котором им предоставлялась возможность объяснить свои поступки, а если они невиновны, доказать это. Оправдательных приговоров такие суды практически не выносили, но только потому, что государство преследовало исключительно тех, кто действительно был виновен. Следователи Второго главного управления КГБ считались самыми опытными в стране; и именно они внушали самый большой ужас. Считалось, что они никогда не ошибаются и их невозможно обмануть — и в этом они были равны богам.
Но только советское государство утверждало, что никаких богов нет.
Ну, значит, это обыкновенные люди, мужчины… и женщины. Всем было известно про так называемую «Воробьиную школу», где готовили агентов-женщин. Мужчины обычно говорили об этой школе с двусмысленными ухмылками и многозначительными взглядами. «Ах, как хорошо было бы попасть туда в качестве инструктора, или, еще лучше, инспектора!» — мечтали они. Да к тому же еще получать за это зарплату. Как не переставала повторять его Ирина, все мужчины — свиньи. «Но, — с сожалением подумал Зайцев, — наверное, неплохо время от времени становиться свиньей.»
Убить папу римского — но зачем? Он не представляет для Советского Союза никакой угрозы. Сам Сталин однажды пошутил: «Сколько дивизий есть в распоряжении папы римского?» Так зачем же убивать этого человека?
Даже резидент КГБ в Риме не советует это делать. Годеренко опасается политических отголосков. Сталин приказал убить Троцкого и послал в Мексику сотрудника КГБ, сознавая, что того за это преступление будет ждать длительное тюремное заключение. И сотрудник выполнил приказ, верный делу партии. Об этом героическом подвиге рассказывали слушателям Высшей школы КГБ, не забывая добавлять, что «в настоящее время мы больше не прибегаем к подобным методам.» Не называя прямо эти методы нецивилизованными. Да, действительно КГБ постепенно менял стиль работы.
Но так было до недавнего времени. До сегодняшнего дня. И даже резидент выступает против. Почему? Потому что не хочет, чтобы его ведомство — и его страна! — вели себя настолько нецивилизованно?
Или потому, что подобная акция станет более чем глупой? Потому что речь идет о чем-то неправом? Понятия «правый» и «неправый» были чуждыми для граждан Советского Союза. По крайней мере, в том смысле, в каком эти понятия воспринимались во всем остальном мире. Мораль в стране заменили соображения политической корректности. То, что служит интересам советской политической системы, достойно похвалы. Ну а все остальное… заслуживает смерти?
Но кто определяет, что есть что?
Люди.
Люди, не знающие моральных принципов в том смысле, в котором это понимают во всем мире. Для них не существует бога, который определил бы, где добро, а где зло.
И все же…
И все же в сердце каждого человека существуют врожденные понятия о добре и зле. Убить другого человека — это зло. На то, чтобы лишить кого-то жизни, нужны очень веские причины. Однако оценивают, взвешивают эти причины тоже люди. Тот самый человек, занимающий тот самый пост, обладающий достаточной властью, вправе принимать решение убить кого-то — почему?
Потому что так сказали Маркс и Ленин.
Именно так давным-давно определило правительство Советского Союза.
Намазав маслом последний кусок хлеба, Зайцев вытер им соус с тарелки.
Он сознавал, что подобные мысли являются опасными, очень опасными.
Советское общество не поощряло и, больше того, даже не допускало инакомыслия. Мудрость коммунистической партии не подвергалась критике.
И уж определенно не здесь. В столовой центрального управления КГБ никто и никогда не решался оспорить вслух правоту партии и отчизны, которой она служит. О да, изредка возникали споры по поводу тех или иных тактических приемов, но даже эти разговоры велись в рамках, более высоких и неприступных, чем кирпичные стены Кремля.
Зайцев размышлял о том, что моральные устои его родины были предопределены немецким евреем, прожившим почти всю свою жизнь в Лондоне, и сыном царского чиновника, который просто не очень-то жаловал царя после того, как его авантюрист-брат был казнен за попытку покушения на монаршую особу. Этот человек укрылся в самом капиталистическом из государств, в Швейцарии, а потом его переправили на родину немцы в надежде на то, что ему удастся свергнуть царское правительство, что позволит Германии одержать победу над своими противниками на Западном фронте во время Первой мировой войны. Все это мало напоминало великий план построения светлого будущего для всего человечества, начертанный божественной рукой, не так ли? Все то, что использовал Ленин в качестве модели преобразования своей страны — а через нее и всего мира, — он почерпнул из работ Карла Маркса, из работ его друга Фридриха Энгельса, а также из своих собственных взглядов на переустройство государства, главой которого он стал.
Единственным отличием марксизма-ленинизма от религии было отсутствие верховного божества. Обе системы требовали полного подчинения, обе утверждали о своей фундаментальной правоте. Но только советская власть проявляла себя, распоряжаясь жизнью и смертью людей.
Советское государство громогласно заявляло, что его основной задачей является деятельность на благо рабочих и крестьян во всем мире. Однако право решать, кого именно считать рабочими и крестьянами, присвоило себе высшее руководство страны, и эти люди жили в роскошных дачах и просторных, многокомнатных квартирах, разъезжали в машинах с личными водителями… и имели привилегии.
И какие привилегии! Зайцеву нередко приходилось пересылать сообщения о женском белье и косметике, которую заказывали для своих жен, дочерей и любовниц те, кто работал в этом здании. Эти вещи, которые не мог производить Советский Союз, как правило, переправлялись с Запада дипломатическим багажом. Номенклатура жаждала всего этого, а также западногерманских холодильников и газовых плит. Наблюдая за тем, как проносятся по центральным улицам Москвы большие шишки в правительственных ЗИЛах, Зайцев понимал, какие чувства испытывал в отношении царя Владимир Ленин. Монархи заявляли, что их власть ниспослана свыше. Лидеры партии заявляли, что они занимают свое высокое положение согласно воле народа.
Но только воля народа была тут ни при чем. В западных странах власть была выборной — и хотя «Правда» не переставала поносить демократические устои этих стран, выборы в них действительно были настоящими. Сейчас к руководству Англией пришла женщина с отталкивающей внешностью, а Америку возглавил престарелый фигляр-актер, но оба этих деятеля были избраны народами своих стран, а прежних руководителей выбор народа отправил в отставку. Обоих лидеров в Советском Союзе не любили, и через Зайцева прошло множество официальных запросов выяснить их психическое состояние и основополагающие политические взгляды; тревога, звучавшая в этих сообщениях, не вызывала сомнений, и сам Зайцев разделял ее. Однако какими бы отталкивающими и непредсказуемыми ни были эти лидеры, их выбрал народ. А вот советский народ определенно не выбирал нынешнюю когорту князьков, членов Политбюро, которые управляли страной.
И вот сейчас эти коммунистические князьки замыслили расправиться с польским священником, занявшим высший сан в Католической церкви. Но каким образом папа римский может угрожать родине? Под его началом нет никаких воинских формирований. Значит, он представляет собой политическую угрозу? Но как? Формально Ватикан является самостоятельным государственным образованием — однако государство, не располагающее военной мощью, это ничто. А если бога нет, то власть папы, какой бы она ни была, есть иллюзия, нечто такое же неуловимое, как дым от сигареты. А Советский Союз располагает самой мощной армией на земле, о чем постоянно твердят в телепередаче «Служу Советскому Союзу!», которую смотрят все от мала до велика.
Так зачем же убивать человека, не представляющего никакой угрозы? Неужели он способен заставить взмахом жезла расступиться океан или наслать на землю мор? Разумеется, нет.
«А убийство безобидного человека является преступлением,» — мысленно подвел итог своим размышлениям Зайцев. Впервые за все время работы в доме номер два по площади Дзержинского Олег Иванович дал волю своим мыслям, перешагнул запретную черту. Он задал себе вопрос и нашел на него ответ.
Конечно, было бы очень хорошо, если бы Зайцев мог поделиться с кем-нибудь своими соображениями, но, разумеется, об этом не было и речи. Это лишало его своеобразного предохранительного клапана, позволяющего разобраться в собственных чувствах и привести их к общему знаменателю. Законы и порядки Советского Союза вынуждали Зайцева вариться в собственном соку, снова и снова мусолить свои мысли до тех пор, пока они в конечном счете не выстраивались в строгом порядке, ведущем к единственному решению. И в том, что советское государство не одобрило бы это решение, была вина исключительно самого государства.
Пообедав, Зайцев допил чай и закурил сигарету, однако этот созерцательный акт нисколько не успокоил его душу. Хомячок по-прежнему беспокойно носился по колесу. Однако никто из находящихся в столовой этого не замечал. Тем, кто видел Зайцева, Олег Иванович казался обычным человеком, наслаждающимся в одиночестве послеобеденной сигаретой. Подобно всем советским людям, Зайцев умел скрывать свои чувства. Его лицо оставалось абсолютно непроницаемым. Он лишь время от времени смотрел на настенные часы, чтобы вовремя вернуться на рабочее место после обеденного перерыва — обычный государственный служащий, один из множества, работающих в этом здании.
А на последнем этаже все обстояло по-другому. Полковнику Рождественскому не хотелось отрывать председателя от обеда, поэтому он сидел у себя в кабинете, уставившись на медленно ползущие стрелки часов, и жевал бутерброд, не притрагиваясь к тарелке супа. Как и Андропов, Рождественский курил американские сигареты «Мальборо», более мягкие и качественные по сравнению с советскими. Страстью к хорошим сигаретам он заразился на оперативной работе за границей. Сейчас, являясь высокопоставленным сотрудником Первого главного управления КГБ, Рождественский имел возможность покупать «Мальборо» в специальном закрытом магазине в центральном управлении. Американские сигареты были дорогими даже для тех, кто получал зарплату в инвалютных рублях, но Рождественский пил дешевую водку, что отчасти уравнивало его затраты. Дожидаясь вызова к председателю, полковник гадал, как тот отнесется к ответу Годеренко. Руслан Борисович считался очень способным резидентом, осторожным и вдумчивым. Он занимал достаточно высокое положение, чтобы иметь возможность спорить с начальством, что и произошло сейчас. В конце концов, задача Годеренко состояла в том, чтобы отправлять в Москву достоверную информацию, и если у него возникали опасения, что та или иная операция может его скомпрометировать, он был просто обязан предупредить об этом. К тому же, в сообщении Андропова не было прямых приказов — лишь просьба оценить ситуацию. Так что, скорее всего, Руслан Борисович не навлечет на себя гнев Андропова. Однако председатель, возможно, рявкнет, а в этом случае выслушивать его гнев придется тому, кто находится под рукой, то есть ему, полковнику А. Н. Рождественскому. И ничего хорошего в этом не будет. Его положение одновременно внушало зависть и вызывало страх. Входя в ближайшее окружение председателя КГБ, Рождественский мог нашептывать ему на ухо, однако при этом он находился также и в непосредственной близости от его зубов. В истории КГБ были нередки случаи, когда кому-то приходилось отвечать за чужие ошибки. Однако в данном случае это было маловероятно. Хотя и, бесспорно, человек крутой, Андропов при этом был достаточно справедливым. И все же не было ничего хорошего в опасном соседстве с пробудившимся вулканом.
На столе у Рождественского зазвонил телефон прямой связи.
— Председатель готов вас принять, товарищ полковник, — сказал личный секретарь Андропова.
— Спасибо.
Встав, полковник прошел по коридору.
— Пришел ответ от полковника Годеренко, — доложил Рождественский, протягивая расшифрованное сообщение.
Пробежав сообщение взглядом, Андропов нисколько не удивился, и к нескрываемому облегчению Рождественского, не вышел из себя.
— Я так и предполагал. Алексей Николаевич, похоже, наши люди начисто растеряли дерзость и отвагу, ты не находишь?
— Товарищ председатель, резидент изложил вам свое профессиональное видение проблемы, — ответил полковник.
— Продолжай, — распорядился Андропов.
— Товарищ председатель, — начал Рождественский, тщательно подбирая слова, — операцию, подобную той, которую вы, по-видимому, рассматриваете, сопряжена с неизбежным политическим риском. Священник обладает значительным влиянием, каким бы иллюзорным оно ни было. Руслан Борисович беспокоится, что акция в отношении священника может отрицательно сказаться на его возможностях по сбору информации, а именно это, товарищ председатель, и является его основной задачей.
— У Берни очень светлая голова, — подтвердил Райан. — Вот почему Кэти так нравилось работать под его руководством.
— Но ведь он офтальмолог, а не психиатр, разве не так?
— Саймон, при нынешнем уровне развития медицины каждый высококлассный специалист должен разбираться понемногу во всем. Я уже спрашивал у Кэти: диабетический ретинит, которым страдает Суслов, свидетельствует о серьезных проблемах со здоровьем. При диабете красные кровяные тельца скапливаются в уголках глаз, что обнаруживается при обследовании. Берни со своей командой частично исправили эту проблему — полностью ее исправить нельзя — и восстановили Суслову зрение на процентов семьдесят пять — восемьдесят, по крайней мере, достаточно, чтобы управлять машиной в светлое время суток. Однако они лечили симптом, а не причину. Ведь красные кровяные тельца скапливаются не только в уголках глаз, правда? То же самое происходит по всему организму. Берни считает, что Красный Майк загнется от почечной недостаточности или сердечно-сосудистых заболеваний самое большее через пару лет.
— А наши ребята считают, что Суслов может протянуть еще лет пять, — заметил Хардинг.
— Ну, я не врач. Если хочешь, можешь переговорить с Берни лично, однако все, что нужно, есть в этой папке. Кэти утверждает — о диабете можно сказать все, лишь заглянув в глаза.
— Сам Суслов знает, насколько он плох?
Райан пожал плечами.
— Хороший вопрос, Саймон. Такие вещи врачи своим пациентам не говорят, что особенно верно в отношении России. Полагаю, Суслова лечат политически надежные врачи с научным званием не ниже профессора. Здесь, у нас, это означало бы, что речь идет действительно о светилах медицины, знающих свое дело. А там…
Хардинг кивнул.
— Правильно. Вполне возможно, что эти коновалы знают работы Ленина лучше, чем работы Пастера. Ты когда-нибудь слышал о Сергее Королеве, главном конструкторе советских ракет? С ним связана одна очень некрасивая история. По сути дела, беднягу зарезали на операционном столе, потому что два главных хирурга терпеть не могли друг друга, и один не протянул другому руку, когда корабль дал течь. Для Запада, возможно, это и к лучшему, но Королев действительно был очень талантливым инженером, а погиб он в результате некомпетентности врачей.
— И кто-нибудь ответил за это? — спросил Райан.
— О нет, никто. Оба этих хирурга занимали слишком высокое положение и имели много влиятельных покровителей. Им ничего не грозит до тех пор, пока они не прирежут кого-нибудь из своих высокопоставленных друзей, а этого не произойдет никогда. Не сомневаюсь, оба прикрываются знающими молодыми врачами.
— Знаешь, чего не хватает России? Адвокатов. Сам я не очень-то жалую этих крючкотворов, готовых по любому поводу затаскать человека по судам, но, наверное, именно они заставляют людей ходить по струнке.
— В любом случае, на мой взгляд, Суслов скорее всего не знает о том, насколько он плох. По крайней мере, так считают наши медицинские консультанты. Согласно нашим данным, он по-прежнему пьет водку, а это ему категорически противопоказано. — Хардинг поморщился. — А займет место Суслова Александров, еще менее приятный тип, чем его шеф. Надо будет проследить за тем, чтобы обновить досье на него.
Он сделал пометку.
Что касается Райана, тот продолжил знакомиться с утренними материалами, после чего ему предстояло заняться основной работой. Грир хотел, чтобы Райан изучил работу высшего управленческого звена советской оборонной промышленности и разобрался, как функционирует эта отрасль экономики. Эти исследования Райану предстояло проводить совместно с Хардингом, используя как американские, так и английские данные. Подобное задание как нельзя лучше устраивало Джека, тяготеющего к академическому анализу. Возможно, после этого его заметят наверху.
Ответное сообщение поступило в 11:32. «В Риме работают быстро,» — подумал Зайцев, приступая к расшифрованию. Работа эта требовала некоторого времени, но как только она будет закончена, он сразу же позвонит полковнику Рождественскому. Майор взглянул на часы на стене. Желудок у него уже начинал недовольно ворчать, однако с перерывом на обед придется повременить: срочная работа не допускала отлагательств. Единственным приятным моментом было, пожалуй, то, что полковник Годеренко начал зашифрование с первой строчки страницы 285.
Совершенно секретно«Итак, — подумал Зайцев, — резидент отнесся к этой затее без особого энтузиазма.» Интересно, прислушается ли Юрий Владимирович к совету профессионала, знакомого с положением дел лучше кого бы то ни было? Однако Зайцев понимал, что этот вопрос выходит за рамки его компетенции. Сняв трубку, он набрал номер.
Срочно
Особая важность
Москва, центральное управление, председателю КГБ
В ответ на исходящее сообщение номер 15-8-82-666:
Получить физический доступ к священнику не представляет труда, если не задаваться строгими временными рамками. Для подробного ответа на Вашу просьбу потребуются уточнения. Священник принимает участие в публичных действиях, о которых известно заблаговременно. Однако воспользоваться этими возможностями сложно, повторяю, очень сложно вследствие большого стечения народа, присутствующего на этих мероприятиях. Предпринимаемые меры безопасности оценить трудно без уточнений с Вашей стороны. Любые физические действия в отношении священника не рекомендуются, так как политические последствия этого будут крайне негативными. Скрыть происхождение сил, участвующих в операции против священника, будет очень трудно.
Резидент КГБ в Риме
— Полковник Рождественский слушает, — ответил резкий голос.
— Докладывает майор Зайцев из центра связи. Товарищ полковник, пришел ответ на сообщение «три шестерки».
— Уже иду, — сказал Рождественский.
Верный своему слову, полковник уже через три минуты проходил через контрольно-пропускной пункт. К этому времени Зайцев успел вернуть шифровальный блокнот в хранилище. Ответ Годеренко и расшифрованный текст сообщения он положил в конверт из плотной бумаги, который протянул вошедшему полковнику.
— Кто-нибудь, кроме вас, читал это? — первым делом спросил Рождественский.
— Никак нет, товарищ полковник, — ответил Зайцев.
— Очень хорошо.
Не сказав больше ни слова, полковник Рождественский вышел. Зайцев тоже встал из-за стола и направился в столовую обедать. Великолепная еда была одним из плюсов работы в центральном управлении.
По пути в столовую Олег Иванович заглянул в туалет, чтобы вымыть руки. У него из головы никак не выходил утренний обмен секретными сообщениями. Юрий Андропов хочет физически устранить папу римского, а резиденту в Риме это не по душе. Зайцев не должен был иметь никаких собственных взглядов. Он был лишь звеном в линии связи. Высшему руководству Комитета государственной безопасности и в голову не приходило, что у рядовых сотрудников могут быть собственные мысли…
…и даже совесть…
Встав в конец длинной очереди, Зайцев взял металлический поднос и столовые приборы. Он остановил свой выбор на поджарке из говядины с четырьмя толстыми ломтями черного хлеба и большом стакане чая. Кассирша взяла с него пятьдесят пять копеек. Те, с кем обычно обедал Зайцев, уже поели, поэтому Олег Иванович пристроился с краю к столу, за которым сидели незнакомые ему люди. Они оживленно обсуждали футбол, но он не принял участия в разговоре, погруженный в свои мысли. Поджарка оказалась очень вкусной, как и хлеб, горячий, только что из духовки. Единственное, что было плохо — в общем зале не было приличных столовых приборов, таких, какими могли похвастаться комнаты отдыха начальства на верхних этажах. Здесь были обычные алюминиевые ложки и вилки, которыми пользовались простые советские люди. В общем-то, есть можно было и такими, однако Зайцеву было очень непривычно орудовать этими легкими, как пушинка, приборами.
«Значит, — размышлял он, — я был прав. Председатель действительно собирается убить папу римского.» Зайцев не был человеком религиозным. За всю свою жизнь он ни разу не посещал церковь — если не считать походов в огромные соборы, после Октябрьской революции преобразованных в музеи. О религии Олег Иванович знал только то, что вбила ему в голову советская пропаганда в школе и университете. Однако кое-кто из его одноклассников признавался в том, что верит в бога, а Зайцев не донес на них — просто потому, что это претило его натуре. Сам он никогда особо не задумывался о главных вопросах жизни и смерти. Жизнь в Советском Союзе была по большей части ограничена днем сегодняшним, а также вчерашним и завтрашним. Экономические реалии просто не позволяли заглядывать далеко вперед. Простой советский гражданин не мог купить себе загородный дом, не мог мечтать о роскошной машине, не мог откладывать деньги на то, чтобы придумать что-нибудь необычное на отпуск. Навязав народу так называемый «социализм», правительство Советского Союза позволяло — а по сути дела, заставляло всех и каждого стремиться к одному и тому же, независимо от личных вкусов, то есть, вставать в длинную очередь, записываться в бесконечный список и ждать, когда назовут твою фамилию. При этом еще приходилось быть готовым к тому, что тебя грубо оттолкнет какой-нибудь партийный функционер, занимающей более высокое положение, — хотя нет, такие люди имели доступ к особым, привилегированным кормушкам. Жизнь Зайцева ничем не отличалась от жизни миллионов его сограждан: они чувствовали себя бычками, которых откармливают в телятнике. За ними относительно неплохо ухаживали и давали одну и ту же еду без изысков, в одно и то же время, изо дня в день. Куда ни кинь взгляд — везде серая однообразная рутина бесконечной вереницы похожих друг на друга дней, которая для Зайцева скрашивалась лишь сообщениями, проходившими через него. Он не должен был вникать в их содержание и уж тем более запоминать, но, не имея возможности ни перед кем высказаться, Олег Иванович размышлял над ними, погрузившись в уединение своего рассудка. Сегодня у него в голове оставался лишь один обитатель, упорно не желающий умолкнуть. Он носился, как хомячок в колесе, вперед и вперед, но неизменно возвращаясь на то же самое место.
Андропов хочет убить папу римского.
Зайцеву уже приходилось переправлять приказы о физическом устранении того или иного человека. Всего лишь несколько раз. КГБ постепенно отходил от этой практики. В последнее время участились провалы. Какими бы высокими ни были профессиональное мастерство и ловкость оперативных агентов, службы безопасности иностранных государств оказывались значительно умнее и более подготовленными. С бесконечным терпением они выжидали, словно затаившийся в засаде паук, ничем не выдавая себя, но стоило лишь КГБ пожелать смерти какого-то человека и заняться ее подготовкой, как тотчас же находились свидетели и улики, ибо на помощь шапки-невидимки, увы, можно было рассчитывать только в детских сказках.
Гораздо чаще через Зайцева проходили донесения о перебежчиках или тех, кто только подозревался в намерении переметнуться к врагу, — или, что было не менее страшно, о «двойных» агентах и сотрудниках, работавших на противника. Олег Иванович сталкивался с приказами, в которых тот или иной сотрудник отзывался домой для «консультаций», после чего, как правило, он уже не возвращался в страну. Какой именно удел ждал предателей на родине, никто точно не знал, — приходилось довольствоваться лишь слухами, от которых мурашки шли по коже. Одного офицера, заподозренного в измене, якобы живого бросили в печь крематория, чем в свое время занималось гестапо. Зайцев слышал, что эту жуткую расправу засняли на кинопленку: об этом ему поведали те, кто говорил с теми, кто видел тех, кто смотрел этот фильм. Однако сам Олег Иванович фильм не видел, как не видел его никто из его знакомых. Наверное, даже у жестокости КГБ есть свои пределы. Нет, в основном говорили про расстрелы — причем солдатам якобы приходилось стрелять по несколько раз, чтобы добить жертву, — или про выстрел из пистолета в затылок, чем в свое время развлекался сам Лаврентий Берия. А вот в эти рассказы верили все. Зайцев видел фотографии Берии, с которых буквально капала кровь. Да и Железный Феликс, несомненно, проделывал то же самое, попивая чаек с баранками. Именно при этом человеке понятие «беспощадность» приобрело новый, зловещий смысл.
И все же все сходились во мнении, хотя прямо об этом никто и не говорил, что Комитет государственной безопасности действует все более цивилизованно. Более тонко и изящно. Разумеется, предателей расстреливали, но только после суда, на котором им предоставлялась возможность объяснить свои поступки, а если они невиновны, доказать это. Оправдательных приговоров такие суды практически не выносили, но только потому, что государство преследовало исключительно тех, кто действительно был виновен. Следователи Второго главного управления КГБ считались самыми опытными в стране; и именно они внушали самый большой ужас. Считалось, что они никогда не ошибаются и их невозможно обмануть — и в этом они были равны богам.
Но только советское государство утверждало, что никаких богов нет.
Ну, значит, это обыкновенные люди, мужчины… и женщины. Всем было известно про так называемую «Воробьиную школу», где готовили агентов-женщин. Мужчины обычно говорили об этой школе с двусмысленными ухмылками и многозначительными взглядами. «Ах, как хорошо было бы попасть туда в качестве инструктора, или, еще лучше, инспектора!» — мечтали они. Да к тому же еще получать за это зарплату. Как не переставала повторять его Ирина, все мужчины — свиньи. «Но, — с сожалением подумал Зайцев, — наверное, неплохо время от времени становиться свиньей.»
Убить папу римского — но зачем? Он не представляет для Советского Союза никакой угрозы. Сам Сталин однажды пошутил: «Сколько дивизий есть в распоряжении папы римского?» Так зачем же убивать этого человека?
Даже резидент КГБ в Риме не советует это делать. Годеренко опасается политических отголосков. Сталин приказал убить Троцкого и послал в Мексику сотрудника КГБ, сознавая, что того за это преступление будет ждать длительное тюремное заключение. И сотрудник выполнил приказ, верный делу партии. Об этом героическом подвиге рассказывали слушателям Высшей школы КГБ, не забывая добавлять, что «в настоящее время мы больше не прибегаем к подобным методам.» Не называя прямо эти методы нецивилизованными. Да, действительно КГБ постепенно менял стиль работы.
Но так было до недавнего времени. До сегодняшнего дня. И даже резидент выступает против. Почему? Потому что не хочет, чтобы его ведомство — и его страна! — вели себя настолько нецивилизованно?
Или потому, что подобная акция станет более чем глупой? Потому что речь идет о чем-то неправом? Понятия «правый» и «неправый» были чуждыми для граждан Советского Союза. По крайней мере, в том смысле, в каком эти понятия воспринимались во всем остальном мире. Мораль в стране заменили соображения политической корректности. То, что служит интересам советской политической системы, достойно похвалы. Ну а все остальное… заслуживает смерти?
Но кто определяет, что есть что?
Люди.
Люди, не знающие моральных принципов в том смысле, в котором это понимают во всем мире. Для них не существует бога, который определил бы, где добро, а где зло.
И все же…
И все же в сердце каждого человека существуют врожденные понятия о добре и зле. Убить другого человека — это зло. На то, чтобы лишить кого-то жизни, нужны очень веские причины. Однако оценивают, взвешивают эти причины тоже люди. Тот самый человек, занимающий тот самый пост, обладающий достаточной властью, вправе принимать решение убить кого-то — почему?
Потому что так сказали Маркс и Ленин.
Именно так давным-давно определило правительство Советского Союза.
Намазав маслом последний кусок хлеба, Зайцев вытер им соус с тарелки.
Он сознавал, что подобные мысли являются опасными, очень опасными.
Советское общество не поощряло и, больше того, даже не допускало инакомыслия. Мудрость коммунистической партии не подвергалась критике.
И уж определенно не здесь. В столовой центрального управления КГБ никто и никогда не решался оспорить вслух правоту партии и отчизны, которой она служит. О да, изредка возникали споры по поводу тех или иных тактических приемов, но даже эти разговоры велись в рамках, более высоких и неприступных, чем кирпичные стены Кремля.
Зайцев размышлял о том, что моральные устои его родины были предопределены немецким евреем, прожившим почти всю свою жизнь в Лондоне, и сыном царского чиновника, который просто не очень-то жаловал царя после того, как его авантюрист-брат был казнен за попытку покушения на монаршую особу. Этот человек укрылся в самом капиталистическом из государств, в Швейцарии, а потом его переправили на родину немцы в надежде на то, что ему удастся свергнуть царское правительство, что позволит Германии одержать победу над своими противниками на Западном фронте во время Первой мировой войны. Все это мало напоминало великий план построения светлого будущего для всего человечества, начертанный божественной рукой, не так ли? Все то, что использовал Ленин в качестве модели преобразования своей страны — а через нее и всего мира, — он почерпнул из работ Карла Маркса, из работ его друга Фридриха Энгельса, а также из своих собственных взглядов на переустройство государства, главой которого он стал.
Единственным отличием марксизма-ленинизма от религии было отсутствие верховного божества. Обе системы требовали полного подчинения, обе утверждали о своей фундаментальной правоте. Но только советская власть проявляла себя, распоряжаясь жизнью и смертью людей.
Советское государство громогласно заявляло, что его основной задачей является деятельность на благо рабочих и крестьян во всем мире. Однако право решать, кого именно считать рабочими и крестьянами, присвоило себе высшее руководство страны, и эти люди жили в роскошных дачах и просторных, многокомнатных квартирах, разъезжали в машинах с личными водителями… и имели привилегии.
И какие привилегии! Зайцеву нередко приходилось пересылать сообщения о женском белье и косметике, которую заказывали для своих жен, дочерей и любовниц те, кто работал в этом здании. Эти вещи, которые не мог производить Советский Союз, как правило, переправлялись с Запада дипломатическим багажом. Номенклатура жаждала всего этого, а также западногерманских холодильников и газовых плит. Наблюдая за тем, как проносятся по центральным улицам Москвы большие шишки в правительственных ЗИЛах, Зайцев понимал, какие чувства испытывал в отношении царя Владимир Ленин. Монархи заявляли, что их власть ниспослана свыше. Лидеры партии заявляли, что они занимают свое высокое положение согласно воле народа.
Но только воля народа была тут ни при чем. В западных странах власть была выборной — и хотя «Правда» не переставала поносить демократические устои этих стран, выборы в них действительно были настоящими. Сейчас к руководству Англией пришла женщина с отталкивающей внешностью, а Америку возглавил престарелый фигляр-актер, но оба этих деятеля были избраны народами своих стран, а прежних руководителей выбор народа отправил в отставку. Обоих лидеров в Советском Союзе не любили, и через Зайцева прошло множество официальных запросов выяснить их психическое состояние и основополагающие политические взгляды; тревога, звучавшая в этих сообщениях, не вызывала сомнений, и сам Зайцев разделял ее. Однако какими бы отталкивающими и непредсказуемыми ни были эти лидеры, их выбрал народ. А вот советский народ определенно не выбирал нынешнюю когорту князьков, членов Политбюро, которые управляли страной.
И вот сейчас эти коммунистические князьки замыслили расправиться с польским священником, занявшим высший сан в Католической церкви. Но каким образом папа римский может угрожать родине? Под его началом нет никаких воинских формирований. Значит, он представляет собой политическую угрозу? Но как? Формально Ватикан является самостоятельным государственным образованием — однако государство, не располагающее военной мощью, это ничто. А если бога нет, то власть папы, какой бы она ни была, есть иллюзия, нечто такое же неуловимое, как дым от сигареты. А Советский Союз располагает самой мощной армией на земле, о чем постоянно твердят в телепередаче «Служу Советскому Союзу!», которую смотрят все от мала до велика.
Так зачем же убивать человека, не представляющего никакой угрозы? Неужели он способен заставить взмахом жезла расступиться океан или наслать на землю мор? Разумеется, нет.
«А убийство безобидного человека является преступлением,» — мысленно подвел итог своим размышлениям Зайцев. Впервые за все время работы в доме номер два по площади Дзержинского Олег Иванович дал волю своим мыслям, перешагнул запретную черту. Он задал себе вопрос и нашел на него ответ.
Конечно, было бы очень хорошо, если бы Зайцев мог поделиться с кем-нибудь своими соображениями, но, разумеется, об этом не было и речи. Это лишало его своеобразного предохранительного клапана, позволяющего разобраться в собственных чувствах и привести их к общему знаменателю. Законы и порядки Советского Союза вынуждали Зайцева вариться в собственном соку, снова и снова мусолить свои мысли до тех пор, пока они в конечном счете не выстраивались в строгом порядке, ведущем к единственному решению. И в том, что советское государство не одобрило бы это решение, была вина исключительно самого государства.
Пообедав, Зайцев допил чай и закурил сигарету, однако этот созерцательный акт нисколько не успокоил его душу. Хомячок по-прежнему беспокойно носился по колесу. Однако никто из находящихся в столовой этого не замечал. Тем, кто видел Зайцева, Олег Иванович казался обычным человеком, наслаждающимся в одиночестве послеобеденной сигаретой. Подобно всем советским людям, Зайцев умел скрывать свои чувства. Его лицо оставалось абсолютно непроницаемым. Он лишь время от времени смотрел на настенные часы, чтобы вовремя вернуться на рабочее место после обеденного перерыва — обычный государственный служащий, один из множества, работающих в этом здании.
А на последнем этаже все обстояло по-другому. Полковнику Рождественскому не хотелось отрывать председателя от обеда, поэтому он сидел у себя в кабинете, уставившись на медленно ползущие стрелки часов, и жевал бутерброд, не притрагиваясь к тарелке супа. Как и Андропов, Рождественский курил американские сигареты «Мальборо», более мягкие и качественные по сравнению с советскими. Страстью к хорошим сигаретам он заразился на оперативной работе за границей. Сейчас, являясь высокопоставленным сотрудником Первого главного управления КГБ, Рождественский имел возможность покупать «Мальборо» в специальном закрытом магазине в центральном управлении. Американские сигареты были дорогими даже для тех, кто получал зарплату в инвалютных рублях, но Рождественский пил дешевую водку, что отчасти уравнивало его затраты. Дожидаясь вызова к председателю, полковник гадал, как тот отнесется к ответу Годеренко. Руслан Борисович считался очень способным резидентом, осторожным и вдумчивым. Он занимал достаточно высокое положение, чтобы иметь возможность спорить с начальством, что и произошло сейчас. В конце концов, задача Годеренко состояла в том, чтобы отправлять в Москву достоверную информацию, и если у него возникали опасения, что та или иная операция может его скомпрометировать, он был просто обязан предупредить об этом. К тому же, в сообщении Андропова не было прямых приказов — лишь просьба оценить ситуацию. Так что, скорее всего, Руслан Борисович не навлечет на себя гнев Андропова. Однако председатель, возможно, рявкнет, а в этом случае выслушивать его гнев придется тому, кто находится под рукой, то есть ему, полковнику А. Н. Рождественскому. И ничего хорошего в этом не будет. Его положение одновременно внушало зависть и вызывало страх. Входя в ближайшее окружение председателя КГБ, Рождественский мог нашептывать ему на ухо, однако при этом он находился также и в непосредственной близости от его зубов. В истории КГБ были нередки случаи, когда кому-то приходилось отвечать за чужие ошибки. Однако в данном случае это было маловероятно. Хотя и, бесспорно, человек крутой, Андропов при этом был достаточно справедливым. И все же не было ничего хорошего в опасном соседстве с пробудившимся вулканом.
На столе у Рождественского зазвонил телефон прямой связи.
— Председатель готов вас принять, товарищ полковник, — сказал личный секретарь Андропова.
— Спасибо.
Встав, полковник прошел по коридору.
— Пришел ответ от полковника Годеренко, — доложил Рождественский, протягивая расшифрованное сообщение.
Пробежав сообщение взглядом, Андропов нисколько не удивился, и к нескрываемому облегчению Рождественского, не вышел из себя.
— Я так и предполагал. Алексей Николаевич, похоже, наши люди начисто растеряли дерзость и отвагу, ты не находишь?
— Товарищ председатель, резидент изложил вам свое профессиональное видение проблемы, — ответил полковник.
— Продолжай, — распорядился Андропов.
— Товарищ председатель, — начал Рождественский, тщательно подбирая слова, — операцию, подобную той, которую вы, по-видимому, рассматриваете, сопряжена с неизбежным политическим риском. Священник обладает значительным влиянием, каким бы иллюзорным оно ни было. Руслан Борисович беспокоится, что акция в отношении священника может отрицательно сказаться на его возможностях по сбору информации, а именно это, товарищ председатель, и является его основной задачей.