Страница:
10 Английская армия в Месопотамии под командованием генерала Фредерика Мода с декабря 1916 г. наступала от Басры; 24 (н.ст.) февраля 1917 г. с боем была взята Кут-эль-Амара, а 11 марта после стычек с турецким арьергардом англичане вступили в Багдад.
11 В первый раз Керманшах был занят корпусом Н.Н. Баратова в феврале 1916 г.; в мае 1916 г. корпус вышел к турецко-персидской границе, однако прекратил наступление в связи с капитуляцией группы английских войск, в направлении которой он двигался, отошел и занял оборону восточнее Керманшаха. В начале 1917 г. Керманшах вновь стал опорным центром Четверного союза в Персии. Часть территории Западной Персии занимали германо-турецкие войска, в Керманшахе пребывало прогерманское временное правительство. Новый поход 1-го Кавказского кавалерийского корпуса, начавшийся 17 февраля (2 марта) 1917 г. взятием Хамадана, привел к вторичному падению Керманшаха 25 февраля (10 марта).
12 Де-Кампо-Сципион, Игорь Михайлович (1892-1919) - лейтенант, в 1916 г. служил на Балтике. Позже - участник белого движения, ротный командир Обь-Иртышской флотилии, погиб в бою.
No 4
Л[инейный] к[орабль] 11 марта 1917 г.
"Имп[ератрица] Екатерина",
на ходу в море
Г[лубокоуважаемая] А[нна] В[асильевна],
Несколько дней тому назад [Далее зачеркнуто: 7 марта] я получил письмо Ваше из Петрограда, написанное 27 февраля1. Я пришел 1-го марта вечером из Батума и получил телеграмму от Родзянко, в которой сообщалось о падении старого правительства2, а через день пала сама династия3. При возникновении событий, известных Вам в деталях, несомненно, лучше, чем мне, я поставил первой задачей сохранить в целости вооруженную силу, крепость и порт, тем более что я получил основание ожидать появления неприятеля в море после 8 месяцев пребывания его в Босфоре4. Для этого надо было прежде всего удержать командование, возможность управлять людьми и дисциплину. Как хорошо я это выполнил судить не мне, но до сего дня Черноморский флот был управляем мною решительно, как всегда; занятия, подготовка и оперативные работы ничем не были нарушены, и обычный режим не прерывался ни на один час. Мне говорили, что офицеры, команды, рабочие и население города доверяют мне безусловно, и это доверие определило полное сохранение власти моей как командующего, спокойствие и отсутствие каких-либо эксцессов. Не берусь судить, насколько это справедливо, хотя отдельные факты говорят, что флот и рабочие мне верят. Мне очень помог в ориентировке генерал Алексеев5, который держал меня в курсе событий и тем дал возможность правильно оценить их, овладеть начавшимся движением, готовым перейти в бессмысленную дикую вспышку, и подчинить его своей воле6. Мне удалось прежде всего объединить около себя всех сильных и решительных людей, а дальше уже было легче. Правда, были часы и дни, когда я чувствовал себя на готовом открыться вулкане или на заложенном к взрыву пороховом погребе7, и я не поручусь, что таковые положения не возникнут в будущем, но самые опасные моменты, по-видимому, прошли. Ужасное состояние - приказывать, не располагая реальной силой обеспечить выполнение приказания, кроме собственного авторитета, но до сих пор мои приказания выполнялись, как всегда. Десять дней я почти не спал, и теперь в открытом море в темную мглистую ночь я чувствую себя смертельно уставшим, по крайней мере физически, но мне хочется говорить с Вами, хотя лучше бы лечь спать. Ваше письмо, в котором Вы описываете начало петроградских событий, я получил в один из очень тяжелых дней, и оно, как всегда, явилось для меня радостью и облегчением, как указание, что Вы помните и думаете обо мне. За эти дни я написал Вам короткое письмо, которое послал в Ревель с к[апитаном] 1-го р[анга] Домбровским8, но Вы, видимо, очутились в Петрограде и письма мои Вы получите только в Ревеле. Но я думал о Вас, как это было всегда, в те часы, когда наступали перерывы между событиями, телеграммами, радио- и телеграфными вызовами, требующими тех или иных поступков или распоряжений. Могу сказать, что если я тревожился, то только о Вас, да это и понятно, т[ак] к[ак] я не знал ничего о Вас, где Вы находитесь и что там делается, но к обстановке, в которой я находился, я относился действительно "холодно и спокойно", оценивая ее без всякой художественной тенденции. За эти 10 дней я много передумал и перестрадал, и никогда я не чувствовал себя таким одиноким, предоставленным самому себе, как в те часы, когда я сознавал, что за мной нет нужной реальной силы, кроме совершенно условного личного влияния на отдельных людей и массы; а последние, охваченные революционным экстазом, находились в состоянии какой-то истерии с инстинктивным стремлением к разрушению, заложенным в основание духовной сущности каждого человека. Лишний раз я убедился, как легко овладеть истеричной толпой, как дешевы ее восторги, как жалки лавры ее руководителей, и я не изменил себе и не пошел за ними. Я не создан быть демагогом - хотя легко бы мог им сделаться, - я солдат, привыкший получать и отдавать приказания без тени политики, а это возможно лишь в отношении массы организованной и приведенной в механическое состояние. Десять дней я занимался политикой и чувствую глубокое к ней отвращение, ибо моя политика - повеление власти, которая может повелевать мною. Но ее не было в эти дни, и мне пришлось заниматься политикой и руководить дезорганизованной истеричной толпой, чтобы привести ее в нормальное состояние и подавить инстинкты и стремление к первобытной анархии.
Теперь я в море. Каким-то кошмаром кажутся эти 10 дней, стоивших мне временами невероятных усилий, особенно тяжелых, т[ак] к[ак] приходилось бороться с самим собой, а это хуже всего. Но теперь, хоть на несколько дней, это кончилось, и я в походной каюте с отрядом гидрокрейсеров, крейсеров и миноносцев иду на юг. Где теперь Вы, Анна Васильевна, и что делаете? Уже 2-й час, а в 51/2 уже светло, и я должен немного спать.
12 марта
Всю ночь шли в густом тумане и отдыха не было, под утро прояснило, но на подходе к Босфору опять вошел в непроглядную полосу тумана. Не знаю, удастся ли гидрокрейсерам выполнить операцию.
Я опять думаю о том, где Вы теперь, что делаете, все ли у Вас благополучно, что Вы думаете. Я, вероятно, надоедаю Вам этими вопросами. Простите великодушно, если это Вам неприятно. Последнее время я фактически ничего о Вас не знаю. Последнее письмо Ваше было написано 27-го февраля, а далее произошел естественный перерыв, но в этой естественности найти утешение, конечно, нельзя [Над тремя предыдущими фразами, между строк, вписаны два незаконченных предложения с рядом неразборчивых слов, где отчетливо написан лишь следующий фрагмент: Исторический позор обреченного на уничтожение флота, и все это в 10-часовом переходе от сосредоточившегося к выходу в Черное море неприятеля, кричащего на все море открытыми провокационными радио гнуснейшего содержания]. За это время я, занятый дни и ночи непрерывными событиями и изменениями обстановки, все-таки ни на минуту не забывал Вас, но понятно, что мысли мои не носили розового оттенка (простите это демократское определение). Вы знаете, что мои думы о Вас зависят непосредственно от стратегического положения на вверенном мне театре. Судите, какая стратегия была в эти дни. Правда, я сохранил командование, но все-таки каждую минуту могло произойти то, о чем и вспоминать не хочется.
Противник кричал на все море, посылая открыто радио гнуснейшего содержания, явно составленные какимто братушкой, и я ждал появления неприятеля, как ожидал равновозможного взрыва у себя. Прескверные ожидания надо отдать справедливость. Сообразно этому я думал о Вас, рисуя себе картины совершенно отрицательного свойства. Кроме неопределенной боязни и тревоги за Вас лично, мысль, что Вы забудете меня и уйдете от меня совсем, несмотря на отсутствие каких-либо оснований, меня не оставляла, и под конец я от всего этого пришел в состояние какого-то спокойного ожесточения, решив, что, чем будет хуже, тем лучше. Только теперь, в море, я, как говорится, отошел и смотрю на Вашу фотографию, как всегда [Далее зачеркнуто: с глубоким обожанием и глубокой благодарностью]. Сейчас доносят, что в тумане виден какой-то силуэт. Лег на него.
Конечно, не то. Оказался довольно большой парусник. Приказал "Гневному" утопить его. Экипаж уже заблаговременно сел на шлюпку и отошел в сторону. После 5-6 снарядов барк исчез под водой. Гидрокрейсера не выполнили задание - приказал продолжить завтра, пока не выполнят. Ужасно хочется спать. Надо кончать свое писание [Далее зачеркнуто: До завтра, Анна Васильевна]. Нет никаких мыслей, только спать.
13 марта
Я спал, как, кажется, никогда, - 9 часов подряд, и меня за ночь два раза только разбудили. День ясный, солнечный, штиль, мгла по горизонту. Гидрокрейсера продолжают операции у Босфора - я прикрываю их на случай выхода турецкого флота. Конечно, вылетели неприятельские гидро и появились подлодки. Пришлось носиться полными ходами и переменными курсами. Подлодки с точки зрения с линейного корабля - большая гадость - на миноносце дело другое - ничего не имею против, иногда даже люблю (хотя не очень). Неприятельские аэропланы атаковали несколько раз гидрокрейсера, но близко к ним не подлетали. К вечеру только закончили операцию; результата пока не знаю, но погиб у нас один аппарат с двумя летчиками. Возвращаюсь в Севастополь. Ночь очень темная, без звезд, но тихая, без волны. За два дня работы все устали, и чувствуется какое-то разочарование. Нет, Сушон9 меня решительно не любит, и если он два дня не выходил, когда мы держались в виду Босфора, то уж не знаю, что ему надобно. Я, положим, не очень показывался, желая сделать ему сюрприз - неожиданная радость всегда приятней - не правда ли, но аэропланы испортили все дело, донеся по радио обо мне в сильно преувеличенном виде. Подлодки и аэропланы портят всю поэзию войны; я читал сегодня историю англо-голландских войн какое очарование была тогда война на море. Неприятельские флоты держались сутками в виду один [у] другого, прежде чем вступали в бои, продолжавшиеся 2-3 суток с перерывами для отдыха и исправления повреждений. Хорошо было тогда. А теперь: стрелять приходится во что-то невидимое, такая же невидимая подлодка при первой оплошности взорвет корабль, сама зачастую не видя и не зная результатов, летает какая-то гадость, в которую почти невозможно попасть. Ничего для души нет. Покойный Адриан Иванович10 говорил про авиацию: "одно беспокойство, а толку никакого". И это верно: современная морская война сводится к какому-то сплошному беспокойству и предусмотрительности, т[ак] к[ак] противники ловят друг друга на внезапности, неожиданности и т.п. Я лично стараюсь принять все меры предупреждения случайностей и дальше отношусь уже по возможности с равнодушием. Чего не можешь сделать, все равно не сделаешь. Вы не сердитесь на меня, Анна Васильевна, за эту болтовню? Мне хочется говорить с Вами - так давно не было от Вас писем, - кажется, точно несколько месяцев. Я как-то плохо начал представлять Вас - мне кажется, что Вы стали другой, чем были год тому назад. Но я начинаю говорить вздор и кончу письмо.
14 марта
Сегодня надо проделать практическую стрельбу. Утром отпустил крейсера, переменил миноносцы у "Екатерины" и отделился. Погода совсем осенняя, довольно свежо, холодно, пасмурно, серое небо, серое море. Я отдохнул эти дни и без всякого удовольствия думаю о Севастополе и политике. За три дня, наверное, были "происшествия", хотя меня не вызывали в Севастополь, что непременно сделал бы Погуляев11.
д. 1, лл. 11-23
[Около 11-14 марта 1917 г.]
[Написано на обороте письма от 11-14 марта 1917 г. (No 4) и состоит из отдельных фрагментов текста]
За эти дни я думал о Вас соответственно обстановке - это мое свойство, очень неприятное прежде всего для самого себя, - какова была эта обстановка, Вы, вероятно, представляете из вышенаписанного [Далее зачеркнуто: Иногда по ночам, думая о Вас, я сомневался в реальности Вашего существования]. И вот так же, как в страшные октябрьские дни12, я почувствовал, что между мной и Вами создается что-то, что я не умею определить словами. Так же, как тогда, Вы точно отодвинулись от меня и наконец создалось представление, что все кончено и Анны Васильевны нет; нет ничего, кроме стремительно распадающейся вооруженной силы.
Неумолимое сознание указывало, что близится катастрофа, что все удерживается от стремительного развала только условным моим авторитетом и влиянием, который может исчезнуть каждую минуту, и тогда мне придется уже иметь дело с историческим позором бессмысленного бунта на флоте в военное время в 10 часах перехода от сосредоточившегося для выхода в море неприятеля. Допустимо ли в таком случае какое-либо отношение Анны Васильевны к командующему флотом? Конечно, нет. Я призывал на помощь логику, говорил себе, что [Далее перечеркнуто: не может же флот никак не реагировать на происшедший грандиозный переворот, что моя власть еще не поколеблена и сохраняет силу, что по моим приказам и сигналам суда выходят в море и никто не осмелится]
Логически я сознавал, что это все вздор, что нет оснований, но такое положение в связи со всем происходившим в конце концов привело меня в состояние какого-то не то спокойствия, не то странной уравновешенности. Это состояние мне знакомо, но объяснить его я не могу. Делаешься какой-то машиной, отлично все соображаешь, распоряжаешься, но личного чувства нет совсем - ничто не волнует, не удивляет, создается какая-то объективность с ясной логикой и какая-то уверенность в себе.
...то только для того, чтобы найти уверенность в Вас, поддержку и помощь в тяжелое время. Думаю, что Вы не поставите мне в вину это и с обычной добротой отнесетесь к моей слабости и, зная, как бесконечно дороги Вы для меня, простите меня.
С думами о Вас со всем обожанием, беспокойством и тревогой за Вас, на какие только может быть способен командующий флотом в эти невеселые дни.
д. 1, лл. 16 об., 17 об., 18 об., 22 об.
_____________
1 Письмо было получено 7 марта.
2 Родзянко, Михаил Владимирович (1859-1924) - председатель IV Гос. Думы, встал 27 февраля (12 марта) во главе Временного Исполнительного комитета Гос. Думы, принявшего на себя власть в стране. В своей телеграмме Родзянко "извещал, что правительство пало, что власть перешла к Комитету Государственной Думы и что он просит меня соблюдать полное спокойствие, что все идет к благу родины, что прежнее правительство, оказавшееся несостоятельным, будет заменено новым и что он просит меня принять меры, чтобы не было никаких осложнений и эксцессов" (Допрос Колчака; с. 49). По воспоминаниям М.И. Смирнова, "телеграмма заканчивалась призывом к флоту соблюдать спокойствие и продолжать боевую работу и выражала надежду, что все скоро войдет в нормальное русло". Смирнов по прямому телеграфному проводу связался со Ставкой, где ему сообщили, что обстановка неясна и потому никаких директив пока не дается.
После этого Колчак собрал совещание старших начальников флота, крепости и порта, информировал прежде всего их, чтобы они могли сообщить о происшедших событиях офицерам, с тем чтобы те в свою очередь передали о петроградских событиях своим подчиненным и были готовы разъяснить как следует смысл происходящего. Офицерам надлежало поступать таким образом и далее, чтобы известия к командам приходили от их прямых начальников, а не со стороны. Старшим начальникам должны были немедленно сообщать все важнейшие сведения, получаемые в штабе флота. Редактирование поступавших сведений было поручено М.И. Смирнову. После этого был отдан приказ восстановить почтовое и телеграфное сообщение со страной. Выслушав мнение присутствовавших, Колчак решил отдать приказ по флоту, опубликованный на другой день, 3 марта, в севастопольской газете "Крымский вестник".
Приказ Командующего Черноморским флотом
Севастопольский рейд
Марта 2-го дня 1917 г.
No 771
В последние дни в Петрограде произошли вооруженные столкновения с полицией и волнения, в которых приняли участие войска Петроградского гарнизона. Государственной Думой образован временный комитет, под председательством председателя Государственной Думы Родзянко, для восстановления порядка.
Комитет поставил целью установлением правильной деятельности в тылу и поддержанием дисциплины в воинских частях довести войну до победного конца. Войска гарнизона Петрограда восстановили порядок.
В ближайшие дни преувеличенные сведения об этих событиях дойдут до неприятеля, который постарается ими воспользоваться для нанесения нам неожиданного удара. Такая обстановка повелительно требует от нас усиленной бдительности и готовности в полном спокойствии сохранить наше господствующее положение на Черном море и приложить все труды и силы для достойного Великой России окончания войны. Пусть каждый помнит, что мы являемся не только защитниками своего побережья, но и способствуем боевым подвигам наших доблестных армий, а наша боевая работа и готовность непосредственно влияют на успех войны.
Приказываю всем чинам Черноморского флота и вверенных мне сухопутных войск продолжать твердо и непоколебимо выполнять свой долг перед Государем Императором и Родиной.
Приказ прочесть при собраниях команд на кораблях, в ротах, сотнях и батареях, а также объявить всем работающим в портах и на заводах.
Подписал Вице-Адмирал Колчак
Верно. Капитан 2-го ранга Волковицкий
(Изложение текстов различных телеграмм, приказов и др. документов, связанных с революционными событиями на Черноморском флоте в феврале - июле 1917 г., содержатся в кн.: П л а т о н о в А.П. Черноморский флот в революции 1917 г. и адмирал Колчак. Л., 1925.)
3 2 и 3 (15 и 16) марта состоялись отречения Николая II и вел. кн. Михаила Александровича. Из-за перерыва в телеграфном сообщении извещение об отречении от престола вел. кн. Михаила Александровича было получено в Севастополе с опозданием на несколько дней, и по приказу Колчака началось приведение команд к присяге на верность государю императору Михаилу Александровичу, которое происходило без каких-либо осложнений. Приведение к присяге новому императору было остановлено после восстановления действия прямого провода и получения сообщения об отречении вел. кн. Михаила Александровича.
4 Вступив в июле 1916 г. в командование Черноморским флотом, Колчак сразу и в большом масштабе начал ограждение минами выходов из Босфора и вскоре добился прекращения выходов в Черное море сильнейших кораблей противника ("Гебен" и "Бреслау").
5 Алексеев, Михаил Васильевич (1857-1918) - генерал от инфантерии (1914). С осени 1915-го по март 1917 г., формально числясь начальником штаба Верховного главнокомандующего Николая II, фактически являлся главковерхом. В те дни марта 1917 г., когда обязанности главковерха были возложены Николаем II на вел. кн. Николая Николаевича, было объявлено, что до прибытия последнего в Ставку эти обязанности "принадлежат генерал-адъютанту Алексееву". Затем М.В. Алексеев и формально назначен на пост Верховного главнокомандующего; 22 мая (4 июня) сменен А.А. Брусиловым. После Октября бежал на Дон, в августе-октябре 1918 г. - верховный руководитель Добровольческой армии.
Текст большой информационной телеграммы, разосланной М.В. Алексеевым 28 февраля 1917 г. командующим всеми фронтами и флотами, приведен в кн.: Ш л я п н и к о в А.Г. Канун Семнадцатого года. Семнадцатый год. Т. 2. М., 1992, с. 238-240.
6 Получив первые известия о волнениях в столице, Колчак взял инициативу в свои руки и изо дня в день информировал команды о развитии событий, а затем первый принял присягу новому правительству и организовал 5 марта парад войск по случаю победы революции. Позднее при его поддержке было проведено торжественное перезахоронение останков лейтенанта П.П. Шмидта (руководитель восстания на крейсере "Очаков" в 1905, расстрелянный по приговору суда в 1906), а также домашние аресты членов императорской фамилии и обыски в их крымских имениях. Предварительно разъяснив командам мотивы своих действий, "чтобы противник знал, что революция революцией, а если он попробует явиться в Черное море, то встретит там наш флот", Колчак показался с флотом в виду турецких берегов по обе стороны от входа в Босфор. Свой успех в деле сохранения воинской дисциплины он объяснял, в частности, не только отдаленностью Черноморского театра от главных центров революционного брожения, но и тем, что корабли Черноморского флота в отличие от Балтийского все время действовали в море, а не стояли месяцами в портах. По мнению Колчака, именно балтийские порты, и особенно Гельсингфорс кишели германскими агентами.
7 Митинги начались после того, как в Севастополь пришли первые газеты из Петрограда и Москвы с известиями о революционных событиях; многие газеты принадлежали к социалистическому направлению (с.-р., с.-д.). На "Императрице Екатерине Великой" матросы потребовали убрать с корабля офицеров с немецкими фамилиями, обвиняя их в шпионаже, а мичмана Фока - даже в попытке взорвать корабль, после чего тот застрелился у себя в каюте. "Узнав об этом, адмирал Колчак отправился на этот корабль, разъяснил команде глупость и преступность подобных слухов, в результате которых погиб молодой офицер, храбро сражавшийся в течение всей войны. Команда просила прощения". В тот же день Колчак собрал представителей кораблей, береговых команд и Севастопольского гарнизона, впервые в его присутствии против него резко выступил один из матросов. "К вечеру с некоторых кораблей поступили известия, что настроение команд улучшается, команды заявляют о необходимости воевать и беспрекословно подчиняться офицерам. Казалось, что речь адмирала делегатам от команд оказала хорошее влияние"; однако в этот день была получена телеграмма об убийстве матросами командующего Балтфлотом вице-адмирала А.И. Непенина. "Это известие еще ухудшило состояние духа А.В. Колчака, и он высказал мысль, что при таком настроении команд и крушении дисциплины нельзя продолжать вести войну" (С м и р н о в М.И. Указ. соч., с. 11-12.).
Сильнейшим ударом явился приказ No 1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, опубликованный 2 марта 1917 г. и в тот же день полученный в Севастополе по радиографу. Хотя приказ No 1, строго говоря, относился лишь к Петроградскому гарнизону (и это через несколько дней было специально подтверждено из столицы), переданный в день своего появления по всем армиям, гарнизонам и флотам, он повсюду стал руководством к действию. "Дисциплинарная власть и меры принуждения по отношению к подчиненным от офицеров отпали, - вспоминал М.И. Смирнов. - Совершилось это само собой, без всякого приказания, силой событий, в числе которых одним из главных был знаменитый приказ No 1. ...Было ясно, что если бы офицер попробовал наложить дисциплинарное взыскание на матроса, то не было сил для приведения этого наказания в исполнение. Для поддержания хотя бы внешнего порядка необходимо было приложить все старания для усиления нравственного влияния офицеров на команду". Личного авторитета Колчака и его нравственного влияния на какое-то время хватило.
В первые дни марта прошли: собрание офицеров в Севастополе, на котором обозначились различия в настроении между двумя группами офицеров; совещание представителей офицеров и команд, на котором было решено (8 марта) организовать Севастопольский центральный военно-исполнительный комитет (ЦВИК); собрания с участием приехавшего из Петрограда И.Н. Тулякова, депутата IV Государственной Думы и члена Исполкома Петросовета; выборы делегации Черноморского флота, отправившейся в Петроград с целью заявить Временному правительству о своей верности (некоторые подробности этих и последующих событий, освещенные с противоположных позиций, см. у М.И. Смирнова и А.П. Платонова).
8 Домбровский, Алексей Владимирович (1882-1954) - капитан 1-го ранга (июль 1917). Окончил Морской кадетский корпус и дополнительный курс Военно-морского отделения Николаевской морской академии, участник Русско-яп. войны (ранен под Цусимой), георгиевский кавалер (1916). Преподавал в Минной школе, участвовал в составлении правил и инструкций по минному делу, был прикомандирован к МГШ. В заграничных плаваниях - на судах Балтфлота и эскадры Тихого океана. В Первую мировую войну командовал эсминцами на Балтфлоте. С 1918 г. - в советском ВМФ, с 1921 по 1925 г. возглавлял Морской штаб Республики, затем - на научной и преподавательской работе.
9 Сушон, Вильгельм Антон Теодор (1864-1933) - германский контр-адмирал (1911), позже вице-адмирал. С октября 1913 г. командовал дивизионом Средиземного моря, руководил прорывом "Гебена" и "Бреслау" в Константинополь, после чего стал командующим турецким (фактически германо-турецким) флотом. В августе 1917 г. в чине вице-адмирала назначен командующим 4-й эскадрой Флота открытого моря (так именовались главные силы германского флота в Северном море), вместе с этой эскадрой участвовал в овладении островами на Балтике. В отставке с 1919 г.
11 В первый раз Керманшах был занят корпусом Н.Н. Баратова в феврале 1916 г.; в мае 1916 г. корпус вышел к турецко-персидской границе, однако прекратил наступление в связи с капитуляцией группы английских войск, в направлении которой он двигался, отошел и занял оборону восточнее Керманшаха. В начале 1917 г. Керманшах вновь стал опорным центром Четверного союза в Персии. Часть территории Западной Персии занимали германо-турецкие войска, в Керманшахе пребывало прогерманское временное правительство. Новый поход 1-го Кавказского кавалерийского корпуса, начавшийся 17 февраля (2 марта) 1917 г. взятием Хамадана, привел к вторичному падению Керманшаха 25 февраля (10 марта).
12 Де-Кампо-Сципион, Игорь Михайлович (1892-1919) - лейтенант, в 1916 г. служил на Балтике. Позже - участник белого движения, ротный командир Обь-Иртышской флотилии, погиб в бою.
No 4
Л[инейный] к[орабль] 11 марта 1917 г.
"Имп[ератрица] Екатерина",
на ходу в море
Г[лубокоуважаемая] А[нна] В[асильевна],
Несколько дней тому назад [Далее зачеркнуто: 7 марта] я получил письмо Ваше из Петрограда, написанное 27 февраля1. Я пришел 1-го марта вечером из Батума и получил телеграмму от Родзянко, в которой сообщалось о падении старого правительства2, а через день пала сама династия3. При возникновении событий, известных Вам в деталях, несомненно, лучше, чем мне, я поставил первой задачей сохранить в целости вооруженную силу, крепость и порт, тем более что я получил основание ожидать появления неприятеля в море после 8 месяцев пребывания его в Босфоре4. Для этого надо было прежде всего удержать командование, возможность управлять людьми и дисциплину. Как хорошо я это выполнил судить не мне, но до сего дня Черноморский флот был управляем мною решительно, как всегда; занятия, подготовка и оперативные работы ничем не были нарушены, и обычный режим не прерывался ни на один час. Мне говорили, что офицеры, команды, рабочие и население города доверяют мне безусловно, и это доверие определило полное сохранение власти моей как командующего, спокойствие и отсутствие каких-либо эксцессов. Не берусь судить, насколько это справедливо, хотя отдельные факты говорят, что флот и рабочие мне верят. Мне очень помог в ориентировке генерал Алексеев5, который держал меня в курсе событий и тем дал возможность правильно оценить их, овладеть начавшимся движением, готовым перейти в бессмысленную дикую вспышку, и подчинить его своей воле6. Мне удалось прежде всего объединить около себя всех сильных и решительных людей, а дальше уже было легче. Правда, были часы и дни, когда я чувствовал себя на готовом открыться вулкане или на заложенном к взрыву пороховом погребе7, и я не поручусь, что таковые положения не возникнут в будущем, но самые опасные моменты, по-видимому, прошли. Ужасное состояние - приказывать, не располагая реальной силой обеспечить выполнение приказания, кроме собственного авторитета, но до сих пор мои приказания выполнялись, как всегда. Десять дней я почти не спал, и теперь в открытом море в темную мглистую ночь я чувствую себя смертельно уставшим, по крайней мере физически, но мне хочется говорить с Вами, хотя лучше бы лечь спать. Ваше письмо, в котором Вы описываете начало петроградских событий, я получил в один из очень тяжелых дней, и оно, как всегда, явилось для меня радостью и облегчением, как указание, что Вы помните и думаете обо мне. За эти дни я написал Вам короткое письмо, которое послал в Ревель с к[апитаном] 1-го р[анга] Домбровским8, но Вы, видимо, очутились в Петрограде и письма мои Вы получите только в Ревеле. Но я думал о Вас, как это было всегда, в те часы, когда наступали перерывы между событиями, телеграммами, радио- и телеграфными вызовами, требующими тех или иных поступков или распоряжений. Могу сказать, что если я тревожился, то только о Вас, да это и понятно, т[ак] к[ак] я не знал ничего о Вас, где Вы находитесь и что там делается, но к обстановке, в которой я находился, я относился действительно "холодно и спокойно", оценивая ее без всякой художественной тенденции. За эти 10 дней я много передумал и перестрадал, и никогда я не чувствовал себя таким одиноким, предоставленным самому себе, как в те часы, когда я сознавал, что за мной нет нужной реальной силы, кроме совершенно условного личного влияния на отдельных людей и массы; а последние, охваченные революционным экстазом, находились в состоянии какой-то истерии с инстинктивным стремлением к разрушению, заложенным в основание духовной сущности каждого человека. Лишний раз я убедился, как легко овладеть истеричной толпой, как дешевы ее восторги, как жалки лавры ее руководителей, и я не изменил себе и не пошел за ними. Я не создан быть демагогом - хотя легко бы мог им сделаться, - я солдат, привыкший получать и отдавать приказания без тени политики, а это возможно лишь в отношении массы организованной и приведенной в механическое состояние. Десять дней я занимался политикой и чувствую глубокое к ней отвращение, ибо моя политика - повеление власти, которая может повелевать мною. Но ее не было в эти дни, и мне пришлось заниматься политикой и руководить дезорганизованной истеричной толпой, чтобы привести ее в нормальное состояние и подавить инстинкты и стремление к первобытной анархии.
Теперь я в море. Каким-то кошмаром кажутся эти 10 дней, стоивших мне временами невероятных усилий, особенно тяжелых, т[ак] к[ак] приходилось бороться с самим собой, а это хуже всего. Но теперь, хоть на несколько дней, это кончилось, и я в походной каюте с отрядом гидрокрейсеров, крейсеров и миноносцев иду на юг. Где теперь Вы, Анна Васильевна, и что делаете? Уже 2-й час, а в 51/2 уже светло, и я должен немного спать.
12 марта
Всю ночь шли в густом тумане и отдыха не было, под утро прояснило, но на подходе к Босфору опять вошел в непроглядную полосу тумана. Не знаю, удастся ли гидрокрейсерам выполнить операцию.
Я опять думаю о том, где Вы теперь, что делаете, все ли у Вас благополучно, что Вы думаете. Я, вероятно, надоедаю Вам этими вопросами. Простите великодушно, если это Вам неприятно. Последнее время я фактически ничего о Вас не знаю. Последнее письмо Ваше было написано 27-го февраля, а далее произошел естественный перерыв, но в этой естественности найти утешение, конечно, нельзя [Над тремя предыдущими фразами, между строк, вписаны два незаконченных предложения с рядом неразборчивых слов, где отчетливо написан лишь следующий фрагмент: Исторический позор обреченного на уничтожение флота, и все это в 10-часовом переходе от сосредоточившегося к выходу в Черное море неприятеля, кричащего на все море открытыми провокационными радио гнуснейшего содержания]. За это время я, занятый дни и ночи непрерывными событиями и изменениями обстановки, все-таки ни на минуту не забывал Вас, но понятно, что мысли мои не носили розового оттенка (простите это демократское определение). Вы знаете, что мои думы о Вас зависят непосредственно от стратегического положения на вверенном мне театре. Судите, какая стратегия была в эти дни. Правда, я сохранил командование, но все-таки каждую минуту могло произойти то, о чем и вспоминать не хочется.
Противник кричал на все море, посылая открыто радио гнуснейшего содержания, явно составленные какимто братушкой, и я ждал появления неприятеля, как ожидал равновозможного взрыва у себя. Прескверные ожидания надо отдать справедливость. Сообразно этому я думал о Вас, рисуя себе картины совершенно отрицательного свойства. Кроме неопределенной боязни и тревоги за Вас лично, мысль, что Вы забудете меня и уйдете от меня совсем, несмотря на отсутствие каких-либо оснований, меня не оставляла, и под конец я от всего этого пришел в состояние какого-то спокойного ожесточения, решив, что, чем будет хуже, тем лучше. Только теперь, в море, я, как говорится, отошел и смотрю на Вашу фотографию, как всегда [Далее зачеркнуто: с глубоким обожанием и глубокой благодарностью]. Сейчас доносят, что в тумане виден какой-то силуэт. Лег на него.
Конечно, не то. Оказался довольно большой парусник. Приказал "Гневному" утопить его. Экипаж уже заблаговременно сел на шлюпку и отошел в сторону. После 5-6 снарядов барк исчез под водой. Гидрокрейсера не выполнили задание - приказал продолжить завтра, пока не выполнят. Ужасно хочется спать. Надо кончать свое писание [Далее зачеркнуто: До завтра, Анна Васильевна]. Нет никаких мыслей, только спать.
13 марта
Я спал, как, кажется, никогда, - 9 часов подряд, и меня за ночь два раза только разбудили. День ясный, солнечный, штиль, мгла по горизонту. Гидрокрейсера продолжают операции у Босфора - я прикрываю их на случай выхода турецкого флота. Конечно, вылетели неприятельские гидро и появились подлодки. Пришлось носиться полными ходами и переменными курсами. Подлодки с точки зрения с линейного корабля - большая гадость - на миноносце дело другое - ничего не имею против, иногда даже люблю (хотя не очень). Неприятельские аэропланы атаковали несколько раз гидрокрейсера, но близко к ним не подлетали. К вечеру только закончили операцию; результата пока не знаю, но погиб у нас один аппарат с двумя летчиками. Возвращаюсь в Севастополь. Ночь очень темная, без звезд, но тихая, без волны. За два дня работы все устали, и чувствуется какое-то разочарование. Нет, Сушон9 меня решительно не любит, и если он два дня не выходил, когда мы держались в виду Босфора, то уж не знаю, что ему надобно. Я, положим, не очень показывался, желая сделать ему сюрприз - неожиданная радость всегда приятней - не правда ли, но аэропланы испортили все дело, донеся по радио обо мне в сильно преувеличенном виде. Подлодки и аэропланы портят всю поэзию войны; я читал сегодня историю англо-голландских войн какое очарование была тогда война на море. Неприятельские флоты держались сутками в виду один [у] другого, прежде чем вступали в бои, продолжавшиеся 2-3 суток с перерывами для отдыха и исправления повреждений. Хорошо было тогда. А теперь: стрелять приходится во что-то невидимое, такая же невидимая подлодка при первой оплошности взорвет корабль, сама зачастую не видя и не зная результатов, летает какая-то гадость, в которую почти невозможно попасть. Ничего для души нет. Покойный Адриан Иванович10 говорил про авиацию: "одно беспокойство, а толку никакого". И это верно: современная морская война сводится к какому-то сплошному беспокойству и предусмотрительности, т[ак] к[ак] противники ловят друг друга на внезапности, неожиданности и т.п. Я лично стараюсь принять все меры предупреждения случайностей и дальше отношусь уже по возможности с равнодушием. Чего не можешь сделать, все равно не сделаешь. Вы не сердитесь на меня, Анна Васильевна, за эту болтовню? Мне хочется говорить с Вами - так давно не было от Вас писем, - кажется, точно несколько месяцев. Я как-то плохо начал представлять Вас - мне кажется, что Вы стали другой, чем были год тому назад. Но я начинаю говорить вздор и кончу письмо.
14 марта
Сегодня надо проделать практическую стрельбу. Утром отпустил крейсера, переменил миноносцы у "Екатерины" и отделился. Погода совсем осенняя, довольно свежо, холодно, пасмурно, серое небо, серое море. Я отдохнул эти дни и без всякого удовольствия думаю о Севастополе и политике. За три дня, наверное, были "происшествия", хотя меня не вызывали в Севастополь, что непременно сделал бы Погуляев11.
д. 1, лл. 11-23
[Около 11-14 марта 1917 г.]
[Написано на обороте письма от 11-14 марта 1917 г. (No 4) и состоит из отдельных фрагментов текста]
За эти дни я думал о Вас соответственно обстановке - это мое свойство, очень неприятное прежде всего для самого себя, - какова была эта обстановка, Вы, вероятно, представляете из вышенаписанного [Далее зачеркнуто: Иногда по ночам, думая о Вас, я сомневался в реальности Вашего существования]. И вот так же, как в страшные октябрьские дни12, я почувствовал, что между мной и Вами создается что-то, что я не умею определить словами. Так же, как тогда, Вы точно отодвинулись от меня и наконец создалось представление, что все кончено и Анны Васильевны нет; нет ничего, кроме стремительно распадающейся вооруженной силы.
Неумолимое сознание указывало, что близится катастрофа, что все удерживается от стремительного развала только условным моим авторитетом и влиянием, который может исчезнуть каждую минуту, и тогда мне придется уже иметь дело с историческим позором бессмысленного бунта на флоте в военное время в 10 часах перехода от сосредоточившегося для выхода в море неприятеля. Допустимо ли в таком случае какое-либо отношение Анны Васильевны к командующему флотом? Конечно, нет. Я призывал на помощь логику, говорил себе, что [Далее перечеркнуто: не может же флот никак не реагировать на происшедший грандиозный переворот, что моя власть еще не поколеблена и сохраняет силу, что по моим приказам и сигналам суда выходят в море и никто не осмелится]
Логически я сознавал, что это все вздор, что нет оснований, но такое положение в связи со всем происходившим в конце концов привело меня в состояние какого-то не то спокойствия, не то странной уравновешенности. Это состояние мне знакомо, но объяснить его я не могу. Делаешься какой-то машиной, отлично все соображаешь, распоряжаешься, но личного чувства нет совсем - ничто не волнует, не удивляет, создается какая-то объективность с ясной логикой и какая-то уверенность в себе.
...то только для того, чтобы найти уверенность в Вас, поддержку и помощь в тяжелое время. Думаю, что Вы не поставите мне в вину это и с обычной добротой отнесетесь к моей слабости и, зная, как бесконечно дороги Вы для меня, простите меня.
С думами о Вас со всем обожанием, беспокойством и тревогой за Вас, на какие только может быть способен командующий флотом в эти невеселые дни.
д. 1, лл. 16 об., 17 об., 18 об., 22 об.
_____________
1 Письмо было получено 7 марта.
2 Родзянко, Михаил Владимирович (1859-1924) - председатель IV Гос. Думы, встал 27 февраля (12 марта) во главе Временного Исполнительного комитета Гос. Думы, принявшего на себя власть в стране. В своей телеграмме Родзянко "извещал, что правительство пало, что власть перешла к Комитету Государственной Думы и что он просит меня соблюдать полное спокойствие, что все идет к благу родины, что прежнее правительство, оказавшееся несостоятельным, будет заменено новым и что он просит меня принять меры, чтобы не было никаких осложнений и эксцессов" (Допрос Колчака; с. 49). По воспоминаниям М.И. Смирнова, "телеграмма заканчивалась призывом к флоту соблюдать спокойствие и продолжать боевую работу и выражала надежду, что все скоро войдет в нормальное русло". Смирнов по прямому телеграфному проводу связался со Ставкой, где ему сообщили, что обстановка неясна и потому никаких директив пока не дается.
После этого Колчак собрал совещание старших начальников флота, крепости и порта, информировал прежде всего их, чтобы они могли сообщить о происшедших событиях офицерам, с тем чтобы те в свою очередь передали о петроградских событиях своим подчиненным и были готовы разъяснить как следует смысл происходящего. Офицерам надлежало поступать таким образом и далее, чтобы известия к командам приходили от их прямых начальников, а не со стороны. Старшим начальникам должны были немедленно сообщать все важнейшие сведения, получаемые в штабе флота. Редактирование поступавших сведений было поручено М.И. Смирнову. После этого был отдан приказ восстановить почтовое и телеграфное сообщение со страной. Выслушав мнение присутствовавших, Колчак решил отдать приказ по флоту, опубликованный на другой день, 3 марта, в севастопольской газете "Крымский вестник".
Приказ Командующего Черноморским флотом
Севастопольский рейд
Марта 2-го дня 1917 г.
No 771
В последние дни в Петрограде произошли вооруженные столкновения с полицией и волнения, в которых приняли участие войска Петроградского гарнизона. Государственной Думой образован временный комитет, под председательством председателя Государственной Думы Родзянко, для восстановления порядка.
Комитет поставил целью установлением правильной деятельности в тылу и поддержанием дисциплины в воинских частях довести войну до победного конца. Войска гарнизона Петрограда восстановили порядок.
В ближайшие дни преувеличенные сведения об этих событиях дойдут до неприятеля, который постарается ими воспользоваться для нанесения нам неожиданного удара. Такая обстановка повелительно требует от нас усиленной бдительности и готовности в полном спокойствии сохранить наше господствующее положение на Черном море и приложить все труды и силы для достойного Великой России окончания войны. Пусть каждый помнит, что мы являемся не только защитниками своего побережья, но и способствуем боевым подвигам наших доблестных армий, а наша боевая работа и готовность непосредственно влияют на успех войны.
Приказываю всем чинам Черноморского флота и вверенных мне сухопутных войск продолжать твердо и непоколебимо выполнять свой долг перед Государем Императором и Родиной.
Приказ прочесть при собраниях команд на кораблях, в ротах, сотнях и батареях, а также объявить всем работающим в портах и на заводах.
Подписал Вице-Адмирал Колчак
Верно. Капитан 2-го ранга Волковицкий
(Изложение текстов различных телеграмм, приказов и др. документов, связанных с революционными событиями на Черноморском флоте в феврале - июле 1917 г., содержатся в кн.: П л а т о н о в А.П. Черноморский флот в революции 1917 г. и адмирал Колчак. Л., 1925.)
3 2 и 3 (15 и 16) марта состоялись отречения Николая II и вел. кн. Михаила Александровича. Из-за перерыва в телеграфном сообщении извещение об отречении от престола вел. кн. Михаила Александровича было получено в Севастополе с опозданием на несколько дней, и по приказу Колчака началось приведение команд к присяге на верность государю императору Михаилу Александровичу, которое происходило без каких-либо осложнений. Приведение к присяге новому императору было остановлено после восстановления действия прямого провода и получения сообщения об отречении вел. кн. Михаила Александровича.
4 Вступив в июле 1916 г. в командование Черноморским флотом, Колчак сразу и в большом масштабе начал ограждение минами выходов из Босфора и вскоре добился прекращения выходов в Черное море сильнейших кораблей противника ("Гебен" и "Бреслау").
5 Алексеев, Михаил Васильевич (1857-1918) - генерал от инфантерии (1914). С осени 1915-го по март 1917 г., формально числясь начальником штаба Верховного главнокомандующего Николая II, фактически являлся главковерхом. В те дни марта 1917 г., когда обязанности главковерха были возложены Николаем II на вел. кн. Николая Николаевича, было объявлено, что до прибытия последнего в Ставку эти обязанности "принадлежат генерал-адъютанту Алексееву". Затем М.В. Алексеев и формально назначен на пост Верховного главнокомандующего; 22 мая (4 июня) сменен А.А. Брусиловым. После Октября бежал на Дон, в августе-октябре 1918 г. - верховный руководитель Добровольческой армии.
Текст большой информационной телеграммы, разосланной М.В. Алексеевым 28 февраля 1917 г. командующим всеми фронтами и флотами, приведен в кн.: Ш л я п н и к о в А.Г. Канун Семнадцатого года. Семнадцатый год. Т. 2. М., 1992, с. 238-240.
6 Получив первые известия о волнениях в столице, Колчак взял инициативу в свои руки и изо дня в день информировал команды о развитии событий, а затем первый принял присягу новому правительству и организовал 5 марта парад войск по случаю победы революции. Позднее при его поддержке было проведено торжественное перезахоронение останков лейтенанта П.П. Шмидта (руководитель восстания на крейсере "Очаков" в 1905, расстрелянный по приговору суда в 1906), а также домашние аресты членов императорской фамилии и обыски в их крымских имениях. Предварительно разъяснив командам мотивы своих действий, "чтобы противник знал, что революция революцией, а если он попробует явиться в Черное море, то встретит там наш флот", Колчак показался с флотом в виду турецких берегов по обе стороны от входа в Босфор. Свой успех в деле сохранения воинской дисциплины он объяснял, в частности, не только отдаленностью Черноморского театра от главных центров революционного брожения, но и тем, что корабли Черноморского флота в отличие от Балтийского все время действовали в море, а не стояли месяцами в портах. По мнению Колчака, именно балтийские порты, и особенно Гельсингфорс кишели германскими агентами.
7 Митинги начались после того, как в Севастополь пришли первые газеты из Петрограда и Москвы с известиями о революционных событиях; многие газеты принадлежали к социалистическому направлению (с.-р., с.-д.). На "Императрице Екатерине Великой" матросы потребовали убрать с корабля офицеров с немецкими фамилиями, обвиняя их в шпионаже, а мичмана Фока - даже в попытке взорвать корабль, после чего тот застрелился у себя в каюте. "Узнав об этом, адмирал Колчак отправился на этот корабль, разъяснил команде глупость и преступность подобных слухов, в результате которых погиб молодой офицер, храбро сражавшийся в течение всей войны. Команда просила прощения". В тот же день Колчак собрал представителей кораблей, береговых команд и Севастопольского гарнизона, впервые в его присутствии против него резко выступил один из матросов. "К вечеру с некоторых кораблей поступили известия, что настроение команд улучшается, команды заявляют о необходимости воевать и беспрекословно подчиняться офицерам. Казалось, что речь адмирала делегатам от команд оказала хорошее влияние"; однако в этот день была получена телеграмма об убийстве матросами командующего Балтфлотом вице-адмирала А.И. Непенина. "Это известие еще ухудшило состояние духа А.В. Колчака, и он высказал мысль, что при таком настроении команд и крушении дисциплины нельзя продолжать вести войну" (С м и р н о в М.И. Указ. соч., с. 11-12.).
Сильнейшим ударом явился приказ No 1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, опубликованный 2 марта 1917 г. и в тот же день полученный в Севастополе по радиографу. Хотя приказ No 1, строго говоря, относился лишь к Петроградскому гарнизону (и это через несколько дней было специально подтверждено из столицы), переданный в день своего появления по всем армиям, гарнизонам и флотам, он повсюду стал руководством к действию. "Дисциплинарная власть и меры принуждения по отношению к подчиненным от офицеров отпали, - вспоминал М.И. Смирнов. - Совершилось это само собой, без всякого приказания, силой событий, в числе которых одним из главных был знаменитый приказ No 1. ...Было ясно, что если бы офицер попробовал наложить дисциплинарное взыскание на матроса, то не было сил для приведения этого наказания в исполнение. Для поддержания хотя бы внешнего порядка необходимо было приложить все старания для усиления нравственного влияния офицеров на команду". Личного авторитета Колчака и его нравственного влияния на какое-то время хватило.
В первые дни марта прошли: собрание офицеров в Севастополе, на котором обозначились различия в настроении между двумя группами офицеров; совещание представителей офицеров и команд, на котором было решено (8 марта) организовать Севастопольский центральный военно-исполнительный комитет (ЦВИК); собрания с участием приехавшего из Петрограда И.Н. Тулякова, депутата IV Государственной Думы и члена Исполкома Петросовета; выборы делегации Черноморского флота, отправившейся в Петроград с целью заявить Временному правительству о своей верности (некоторые подробности этих и последующих событий, освещенные с противоположных позиций, см. у М.И. Смирнова и А.П. Платонова).
8 Домбровский, Алексей Владимирович (1882-1954) - капитан 1-го ранга (июль 1917). Окончил Морской кадетский корпус и дополнительный курс Военно-морского отделения Николаевской морской академии, участник Русско-яп. войны (ранен под Цусимой), георгиевский кавалер (1916). Преподавал в Минной школе, участвовал в составлении правил и инструкций по минному делу, был прикомандирован к МГШ. В заграничных плаваниях - на судах Балтфлота и эскадры Тихого океана. В Первую мировую войну командовал эсминцами на Балтфлоте. С 1918 г. - в советском ВМФ, с 1921 по 1925 г. возглавлял Морской штаб Республики, затем - на научной и преподавательской работе.
9 Сушон, Вильгельм Антон Теодор (1864-1933) - германский контр-адмирал (1911), позже вице-адмирал. С октября 1913 г. командовал дивизионом Средиземного моря, руководил прорывом "Гебена" и "Бреслау" в Константинополь, после чего стал командующим турецким (фактически германо-турецким) флотом. В августе 1917 г. в чине вице-адмирала назначен командующим 4-й эскадрой Флота открытого моря (так именовались главные силы германского флота в Северном море), вместе с этой эскадрой участвовал в овладении островами на Балтике. В отставке с 1919 г.