Страница:
Напомнить командам, что до сих пор Черноморский флот считался всей страной оплотом свободы и Революции"
(П л а т о н о в А.П. Черноморский флот в революции 1917 г. и адмирал Колчак. Л., 1925, с. 90-91).
Столь резкий поворот событий несколько умерил страсти, оружие офицерам было возвращено уже 7 июня, но развал Черноморского флота продолжался при новых командующих, первым из которых оказался следующий по старшинству за Колчаком - контр-адмирал В.К. Лукин. Некоторые подробности этих событий зафиксированы в протоколах допроса Колчака (см.: Допрос Колчака, с. 80). Сдача дел Лукину состоялась еще до ответа Временного правительства. До отъезда Колчака по радиотелеграфу был передан его последний приказ.
"Считаю постановление делегатского собрания об отобрании оружия у офицеров позорящим команду, офицеров, флот и меня. Считаю, что ни я один, ни офицеры ничем не вызвали подозрений в своей искренности и существовании тех или иных интересов, помимо интересов русской военной силы. Призываю офицеров, во избежание возможных эксцессов, добровольно подчиниться требованиям команд и отдать им все оружие. Отдаю и я свою георгиевскую саблю, заслуженную мною при обороне Порт-Артура. В нанесении мне и офицерам оскорбления не считаю возможным винить вверенный мне Черноморский флот, ибо знаю, что безумное поведение навеяно заезжими агитаторами. Оставаться на посту командующего флотом считаю вредным и с полным спокойствием ожидаю решения правительства" ("Утро России", 9 июня 1917 г., с. 3).
В ночь на 8 июня Колчак и Смирнов беспрепятственно выехали курьерским поездом в Петроград. Собравшиеся на вокзале офицеры устроили Колчаку овацию, но он был крайне подавлен и оскорблен тем обвинением, которое содержалось в "повелении" Временного правительства.
13 июня Колчак был вызван вместе со Смирновым на заседание Временного правительства для доклада о событиях на Черноморском флоте, где они оба выступили против правительственной политики, способствующей разложению вооруженных сил страны. На Черноморский флот была отправлена комиссия А.С. Зарудного.
2 Это было в дни отставки военного и морского министра А.И. Гучкова (30 апреля), решения Петросовета и Комитета Государственной Думы об образовании коалиционного Временного правительства (1 мая) и отставки министра иностранных дел П.Н. Милюкова (2 мая). По вступлении Керенского в должность военного и морского министра Колчак 12 мая обратился к нему с просьбой освободить его от командования Черноморским флотом. Тот попросил подождать своего приезда в Севастополь. Во время посещения Керенским 17 мая Севастополя (см. письмо No 12 и примеч. к нему) Колчак в разговоре с Керенским возвращался к этому вопросу, однако официально своей просьбы не повторял.
3 Имеются в виду переговоры о поездке Колчака в США во главе специальной военной миссии. Свое согласие на эту поездку Колчак действительно дал через несколько дней - 17 июня (см. письмо No 21 и примеч. к нему). Отъезд, однако, оказался отложенным еще более чем на месяц; мотивы этой задержки, со стороны Временного правительства и со стороны самого Колчака, были весьма различны (см. об этом ниже).
No 21
[Не ранее 17 июня 1917 г.]
[Датируется по содержанию.]
В субботу 17-го я имел совершенно секретный и весьма важный разговор с послом С[оединенных] Ш[татов] С[еверной] Америки Root'ом1 и адмиралом USN [United States Navy (англ.) - Военно-морской флот Соединенных Штатов [Америки].] Glenon'[ом]2, результатом которого было решение мое принять участие в предполагаемых операциях Американского флота3. Делу был придан сразу весьма решительный характер, и я ухожу в ближайшем будущем в Нью-Йорк. Итак, я оказался в положении, близком к кондотьеру, предложившему чужой стране свой военный опыт, знания и, в случае надобности, голову и жизнь в придачу. Вопросы все решены, и что делать - для меня не представляет сомнений.
Я ухожу далеко и, вероятно, надолго; говорить о дальнейшем, конечно, не приходится [Далее перечеркнуто: но, оставляя в ближайшем будущем свою родину, свою работу, которая теперь оказалась невыполнимой, я не испытываю ни особенного сожаления, ни тем более горя. Я хотел вести свой флот по пути славы и чести, я хотел дать родине вооруженную силу, как я ее понимаю, для решения тех задач, которые так или иначе рано или поздно будут решены, но бессильное и глупое правительство и обезумевший - дикий - (далее зачеркнуто: и лишенный подобия) неспособный выйти из психологии рабов народ этого не захотели. Мне нет места здесь - во время великой войны, и я хочу служить родине своей так, как я могу, т.е. принимая участие в войне, а не [в] пошлой болтовне, которой все заняты.], тем более в письме. Мое желание видеть Вас, Анна Васильевна, перед отъездом, полагаю, Вам понятно без лишних слов и уверений. Признаете ли Вы это возможным или нет - я не знаю4.
д. 1, л. 37
__________
1 Рут, Элиу (1845-1937), в прошлом военный министр (1899-1904) и гос. секретарь США (1905-1909), - активный сторонник участия США в войне на стороне стран Согласия. Лауреат Нобелевской премии мира (1912). В июне-июле 1917 г. возглавил специальную американскую миссию в России.
2 Военная миссия адмирала Дж.Г. Глэнона (Гленнона, 1857-1927) состояла при миссии Э.Рута; 7 июня 1917 г. прибыла в Севастополь, чтобы изучить постановку минного дела и методы борьбы с подводными лодками, но из-за отставки Колчака вынуждена была менее чем через сутки уехать. В Севастополе Глэнон успел побывать на кораблях, подводных лодках и батареях береговой охраны; выступил на делегатском собрании матросов, солдат и рабочих, призвав их вести войну до победного конца. По распоряжению Глэнона, его вагон был прицеплен к тому же поезду, которым Колчак отбыл из Севастополя (см. "Крымский вестник", 9 июня 1917 г.). В Петрограде свидание Колчака с Рутом и Глэноном состоялось в Зимнем дворце.
3 Глэнон сообщил о предполагаемых активных действиях американского флота в Средиземном море, включающих десантную операцию против Дарданелл. Колчак должен был поделиться опытом, накопленным в ходе подготовки Босфорской операции. Официально американская миссия обратилась к Временному правительству с просьбой командировать Колчака в США для сообщения сведений по минному делу и борьбе с подводными лодками. 27-28 июня премьер-министром Временного правительства Г.Е. Львовым и управляющим Морским министерством В.И. Лебедевым было принято решение, не подлежащее огласке в печати, о посылке Колчака во главе русской морской миссии в Америку для передачи "американскому флоту опыта нашей морской войны, в частности минной войны и борьбы с подводными лодками" (ГА РФ, ф. 1779, оп. 1, д. 500, лл. 1-3). 4 июля А.Ф. Керенский дал санкцию на осуществление миссии Колчака в США, утвердив ее состав.
4 В это время А.В. Тимирева еще находилась в Ревеле.
No 22
24 июня
Сегодня неделя, как я послал письмо Вам. Ревель кажется так близок от Петрограда - одна ночь, - а ответа от Вас нет. Каждый день я жду от Вас письма. Ответ на мое письмо от 6 июня я до сих пор не получил, и это меня очень заботит и огорчает. Вы, вероятно, послали его в Севастополь...
Дела мои идут медленно, но все-таки в предпринятом направлении. Правительство "принципиально" выразило согласие, признав полную невозможность где-либо применить меня и моего начальника штаба1. Мне нет места на родине, которой я служил почти 25 лет, и вот, дойдя до предела, который мне могла дать служба, я нахожусь теперь в положении кондотьера и предлагаю свои военные знания, опыт и способности чужому флоту. Я не ожидал, что за границей я имею ценность, большую, чем мог предполагать. И вот теперь я действительно холодно и спокойно смотрю на свое положение и начал или, вернее, продолжаю работу, но для другого уже флота. По существу, моя задача здесь окончена - моя мечта рухнула на месте работы и моего флота, но она переносится на другой флот, на другой, чуждый для меня народ. Моя мечта, я знаю, имеет вечное и неизменное значение - возможно, что я не осуществлю ее, но я могу жить только с нею и только во имя ее. Вы знаете ее, вероятно. Моя родина оказалась несостоятельной осуществить эту мечту; ее пробовала реализовать великая морская держава, и главные деятели ее отказались от нее с величайшим страданием, которое дает сознание невыполненных великих планов... Быть может, лучи высшего счастья, доступного на земле, - счастья военного успеха и удачи - осветят чужой флаг, который будет тогда для меня таким же близким и родным, как тот, который теперь уже стал для меня воспоминанием. Вас я соединил с этой мечтой, и я буду думать о Вас и в будущем, поскольку буду жить и работать для нее; она достойна Вас, и я думаю, что Вы не будете в претензии за это. Она очень удалилась от меня, и я чувствую, что с нею и Вы стали так же далеки от меня, как года два тому назад, когда я не знал еще хорошо, как взяться за ее осуществление... Увидеть Вас перед уходом - вот о чем я думаю эти дни, думаю с большим страхом, что это невозможно, не смея ни просить, ни надеяться. Возможно, что увидеть Вас мне не удастся, может быть, это будет и лучше, ибо пережить второй раз отчаяние [На этом текст обрывается.]
д. 1, лл. 38-41
_____________
1 Имеется в виду М.И. Смирнов. А.И. Деникин в "Очерках русской смуты" (т. 1, вып. 2, гл. ХVIII) вписывает устранение Колчака в общую картину изгнания старшего командного состава из армии и флота весной - летом 1917 г. и анализирует результаты этого массового увольнения, осуществленного Временным правительством.
No 23
[Не ранее 28 июня 1917 г.]
[Датируется по сопоставлению с предыдущими письмами.]
Глубокоуважаемая, милая Анна Васильевна.
Позвольте поговорить немного с Вами - мне так хочется сегодня это сделать, хотя прошло всего три дня со времени Вашего отъезда и я мысленно живу пока воспоминаниями о Вашем пребывании в Петрограде [Далее - чистые полстраницы.].
Вы не будете очень недовольны за настоящее письмо, мне так хочется говорить с Вами, хотя прошло всего несколько дней, как Вы уехали в Ревель. Благополучно ли Вы доехали до дома и не очень ли было неудобно в дороге в непосредственной близости товарищей, забравшихся в вагон перед отходом поезда?
Вчера я сделал визит Марии Ильиничне1 и довольно долго беседовал с ней о текущих событиях, главным образом о нашем наступлении2. Вчера были получены известия, что сын Марии Ильиничны, служащий в Семеновском полку3, ранен во время последних операций, но подробности неизвестны, и Мария Ильинична вчера об этом осведомлена не была.
Мои дела с отъездом тянутся очень медленно - правительство формально уведомило меня об отправке меня во главе специальной военно-морской миссии в Америку, но вопрос о составе миссии все еще не решен4. Тавастшерна после свидания с женой5, видимо, колеблется оставить ее, и я не уверен, что он поедет со мной. Я понимаю его и не настаиваю, хотя он очень нужен для моей работы.
Являлась ко мне делегация офицерского союза с фронта и поднесла оружие с крайне лестной надписью6. Я очень тронут таким отношением к моим настоящим деяниям и заслугам офицеров фронта, но я в душе предпочел бы, чтобы оснований, вызвавших это внимание, не существовало бы вовсе.
Сегодня я имел продолжительную беседу с председателем комиссии, посланной в Севастополь для расследования происшедших там событий, - А.С. Зарудным и выслушал истинно философскую историческую критику этого скверного дела7. Как я ожидал, мнение истинного юриста сводится к тому, что сущность севастопольской истории в сравнении с делом великого исторического переворота ничего не стоит. Важен только факт моего ухода, безотносительно к причинам, его вызвавшим, и что ко мне может и должно быть предъявлено [требование] о "героическом самопожертвовании" и возвращении к командованию флотом Черного моря, т[ак] к[ак] препятствий для этого, кроме исходящих от меня, в сущности, нет. Вот это философия - я понимаю - Владимир Вадимович8 только ученик в этой области. С чего взяли, что ко мне могут предъявлять какие-то героические требования там, где я никаких элементов героизма не усматриваю. По совести говоря, "грабящий героизм" никогда не привлекал меня, и я сомневаюсь даже в существовании такого понятия. Только одна известная причина могла бы подвигнуть меня на такой поступок, который иногда в моих глазах кажется просто нелепостью. Вы знаете ее - но ведь на это сейчас никто же и не пойдет, тем более что остается всего три месяца. Но довольно философии.
Господи, как я думал все о Вас. Ваш милый, обожаемый образ все время передо мной. Только Вы своим приездом дали мне спокойствие и уверенность в будущем, и только Ваше [Фраза не дописана. Далее прочерк во всю страницу.]
Все это не имеет серьезного военного значения. Лично для меня только Вы, Ваш приезд явился компенсацией за все пережитое, создав душевное спокойствие и веру в будущее. Только Вы одна и можете это сделать. Все дни эти я думаю о Вас, как всегда, и Ваш обожаемый и бескон[ечно] милый образ так ясно и отчетливо находится передо мной. Я боюсь с каким-то почти суеверным чувством думать о том, что, может быть, я еще раз перед отъездом увижу Вас, я не смею просить ни у судьбы, ни тем более у Вас об этом.
Примите мое обожание и поклонение.
Целую ручки Ваши.
А. Колчак
д. 1, лл. 41 об.-45
__________
1 Плеске (урожденная Сафонова), Мария Ильинична - тетка Анны Васильевны, родная сестра ее отца (см. также примеч. 14 к ФВ).
2 18 июня началось наступление русских войск на Юго-Западном фронте, 7-9 июля - на Северном, Западном и Румынском фронтах. Главные успехи были достигнуты поначалу армиями Юго-Западного фронта, однако 6 июля германские войска перешли в контрнаступление, продолжавшееся до 21 июля и отбросившее русских далеко за исходные позиции.
3 Плеске, Дмитрий Эдуардович (1895-?) - с января 1917 г. - подпоручик Семеновского полка; в полк прибыл в 1916 г. прапорщиком (из Пажеского корпуса).
4 Несмотря на ультимативные нотки, содержавшиеся в официальном предложении Э. Рута и Дж.Г. Глэнона, обращенном к Временному правительству, российские власти не торопились с отправкой миссии. Первоначально в ее состав намечались М.И. Смирнов, А.А. Тавастшерна и подыскивались кандидатуры еще одного-двух офицеров. В конце концов в состав миссии Колчака вошли контр-адмирал Михаил Иванович Смирнов, флаг-артиллерийский офицер штаба командующего Черноморским флотом Дмитрий Борисович Колечицкий и еще три морских офицера - специалисты по минному делу: Василий Викторович Безуар, Иван Эммануилович Вуич и Анатолий Михайлович Мезенцов (Мезенцев).
5 А.А. Тавастшерна с 1908 г. состоял в браке с Марией Львовной Левицкой и имел сына Георгия (р. 1909).
6 В неопубликованных воспоминаниях председателя Главного комитета Союза офицеров армии и флота Л.Н. Новосильцева, входившего в сформировавшееся конспиративное ядро союза, вынашивавшего план установления в России диктатуры, сообщает, что после посещения им Колчака и вручения ему оружия с надписью "Рыцарю чести от Союза офицеров армии и флота", он вскоре побывал у Колчака еще "для совершенно секретной беседы", во время которой он познакомил его с этим планом.
"Когда я был у Колчака, - пишет Новосильцев, - то он мне сказал, что ему, в сущности, предложено поступить в американский флот, но он счел это неудобным, и американцы предложили ему быть инструктором флота. Он сказал, что он был назначен в Черноморский флот именно ввиду ожидавшихся активных действий на Босфоре, что в первое время революции ему удалось справиться и наладить было отношения, но он сам себя ослабил, отправив черноморскую делегацию на фронт для призыва к наступлению - Балтийский флот прислал агитаторов... Был устроен бунт, который на другой день прекратился сам собой, а министр Керенский поторопился отделаться от него. Он интересовался, что, собственно, сделано - какие планы. Говорил, что, если надо, то он останется, но только если есть что-либо серьезное, а не легкомысленная авантюра. Я должен был ему объяснить, что серьезного пока еще ничего не готово, что скоро ничего ожидать нельзя. Я посоветовал ему уехать, а затем вышло так, что Керенский предложил ему уехать чуть ли не в одни сутки. Колчак соглашался даже перейти на нелегальное положение, если бы это было надо, но надобности скоро не предвиделось, в Америке он мог принести больше пользы, и он уехал" (ГА РФ ф. Р-5422, оп. 1, д. 1, лл. 164-165 об.).
Одновременно с Л.Н. Новосильцевым с Колчаком вели переговоры, как с реальным кандидатом на пост диктатора, входившие в "Республиканский центр" петроградские военные организации, в частности Военная лига, а также лидер партии кадетов П.Н. Милюков (см.: Д е н ик и н А.И. Очерки русской смуты. Т. 2. М., 1991, с. 28-29. Иоффе Г.З. Белое делo. Генерал Корнилов. М., 1989, с. 52-54, 59-60). Можно предположить, что Керенский, не желавший выпускать Колчака из страны и надеявшийся вновь использовать его на высоких командных постах, переменил эту позицию на противоположную, как только увидел в Колчаке своего соперника - реального претендента на власть. Об этом пишет и М.И. Смирнов (Указ. соч., с. 28).
7 Зарудный, Александр Сергеевич (1863-1934) - юрист. В марте-апреле 1917 г. - товарищ министра юстиции, с 23 июля по 27 августа - министр юстиции Временного правительства. По партийной принадлежности - народный социалист (март 1917 - весна 1918). С сентября 1917 г. работал в советских учреждениях. В Севастопольскую комиссию входили, кроме Зарудного, с.-р. И.И. Бунаков (Фундаминский) и с.-д. А.П. Борисов. После возвращения комиссии из Севастополя в Петроград Зарудный заявил Колчаку: "Совершенно ясно, что все это работа немецкой агентуры, сколько мы ни расследовали этот вопрос, было ясно, что против Вас команда решительно ничего не имеет. Поэтому Вы должны принести жертву и снова вернуться во флот, так как большинство лучших элементов желает Вашего возвращения" (Допрос Колчака, с. 92). Колчак отвечал, что он настолько оскорблен, что командовать Черноморским флотом считает ниже своего достоинства.
8 В.В. Романов.
No 24
[В начале страницы перед письмом сделана запись:
"5 июля 1917 г. Г[лубокоуважаемая] А[нна] В[асильевна].
Вчера вечером я получил письмо Ваше от 3 июля" - и затем все зачеркнуто,
кроме обращения "Г.А.В." и слова "вечером", вставленного между строк.]
Лондон 4/17 августа 1917 г.
Милая, дорогая, моя обожаемая Анна Васильевна.
Третий день, как я в Лондоне1. Последнее письмо Вам я послал из Бергена за несколько часов до ухода на ss [Ss. - Steamship - пароход (англ.).] "Vulture" в Aberdeen. Переход Северным морем с конвоем миноносцев был прекрасен и не сопровождался какими-либо особенностями, хотя дня за два немцы утопили на этой линии пароход, несмотря на охрану и некоторые меры предосторожности. В Абердине я провел только одну ночь и на следующее утро выехал в Лондон, где теперь нахожусь в ожидании ухода в Америку. Впечатление после оставления России и тем более в Англии и Лондоне очень невеселое. Испытываешь чувство, похожее на стыд, при виде того порядка и удобств жизни, о которых как-то давно утратил всякое представление у себя на Родине. А ведь Лондон находится в сфере воздушных атак2, которые гораздо серьезней по результатам, чем об этом сообщает пресса. Немцы стараются атаковать Сити - район банков и главных торговых учреждений - и кое-что там попортили. Иногда они сбрасывают бомбы, как Бог (немецкий) на душу положит, и убивают почему-то преимущественно женщин и детей. Англичан это приводит в ярость, но средств прекратить эти немецкие безобразия нет, равно как и работу подлодок, преисправно топящих ежедневно коммерческие пароходы.
Но при всем том, повторяю, делается стыдно за нас, и испытываешь тихо укор совести за тех, кто остался в России.
Но последнее время в Англии появилось угрожающее движение Labour Party [Лейбористской партии (англ.).]3 с тенденцией создания Советов С[олдатских] и Р[абочих] Депутатов. Это несомненно немецкая работа, и англичане имеют в лице Ramsay Macdonald'а4 достойного сподвижника Ленина и проч[их] немецких агентов, которые у нас чуть ли не входят в состав правительства.
Нo стоит ли говорить о политике, тем более что я почти ничего не знаю, что делается теперь у нас. Если бы Вы знали, как мне хочется участвовать в войне и думать об Анне Васильевне в обстановке, ее достойной. Только война может дать мне право на счастье ее видеть, быть вблизи нее, целовать ее ручки, слышать ее голос, и я хочу [Зачеркнуто: завоевать это все.] иметь это право. Но как трудно его завоевать, все, что ни делаешь, то кажется совершенно ничтожным и недостойным. И вот теперь, сидя в Лондоне, я чувствую, что я ничего не делаю уже два месяца в этом смысле, и возникают мрачные мысли, что, может быть, это не удастся сделать так, как я бы это хотел. Что, если американцы не будут действовать активно своим флотом? Root и Glenоn ведь не выражают мнение всех U.S. of A[merica] [Соединенные Штаты Америки (англ.).]. Я ведь тоже хотел выполнить то, о чем они говорили5, но ни высшее командование, ни правительство не признали это возможным [Зачеркнуто: И я смотрю на Вашу фотографию, которая стоит передо мною, и мне кажется, что она улыбается с...].
Лондон 7/20 августа
Мое письмо задержалось на три дня. 5/18-го я с утра уехал на морскую авиационную станцию в Felixtowe, на берегу Северного моря, вернувшись, имел свидание с адмиралами Jellicoe6 и Penn7; 6/19-го я совершил поездку на английском автомобиле в Brighton и Eastbonrne [Здесь и далее у Колчака ошибочно - Isbourne.], а сегодня с утра опять был в Felixtowe и участвовал в воздушной операции для поисков за подводными лодками в Северном море. Только что я вернулся из Felixtowe, и после трех дней довольно дикого движения на экспрессах, автомобилях и гидропланах я чувствую себя в довольно уравновешенном состоянии, и мне так хочется думать о Вас и говорить с Вами.
Рассказать Вам про английскую гидроавиацию? За два года англичане создали это оружие в таком размере и такого свойства, о котором мы не имеем представления. Я в Черном море хотел уничтожить существующую гидроавиацию, чтобы начать ее создавать вновь8, но только здесь я убедился, что был прав. Англичане получили из авиации действительно грозное оружие, и надо приложить немедленно все усилия, чтобы не отстать и создать его у нас. Но Вы понимаете, какова задача "создать новое оружие" в нашей обстановке с "товарищами" и депутатами!
Рассказать Вам про свидание с адмиралом Jellicoe? Адмирал был исключительно любезен со мной и доказал лучшим образом свое отношение ко мне, перейдя сразу к делу, достав наиболее секретные карты заграждений Северного моря и Канала и посвятив меня в самые секретные оперативные соображения. Вы согласитесь, что большего внимания и любезности я не мог ожидать от бывшего командующего Grand Fleet'ом [Гранд-Флит (флот метрополии), букв. Большой флот (англ.).] и 1-го морского лорда. Я провел в высшей степени приятные 1л часа, обсуждая с Jellicoe вопросы войны, забыв на время все остальное. Как редко у нас можно иметь такое удовольствие. Я перешел под конец к морской авиации и выразил желание принять участие в одной из обычных операций гидропланов. Jellicoe отнесся к этому как к наиболее естественной вещи и только спросил, желаю ли я идти на миноносце или на гидро. После ответа моего, что я хочу идти на гидрo, чтобы посмотреть их боевую работу, был вызван адмирал Penn, 5-й лорд Адмиралтейства и начальник морской авиации. Penn, выслушав Jellicoe, ответил только: "Yes, Sir" [Да, сэр (англ.).] - и спросил, какой род операции я желал бы видеть: против подлодок или против цеппелинов. Обсудив над картой вероятность той или другой операции и имея в виду, что воздушное крейсерство для наблюдения за цеппелинами менее вероятно в смысле встречи, т[ак] к[ак] в общем они появляются теперь над морем после нескольких случаев уничтожения английскими аэропланами очень редко, я остановился на чисто морской операции против подлодок. Penn ответил, что два аппарата последнего типа будут в моем распоряжении [Далее зачеркнуто: и узнав, что я уже неоднократно летал на гидро.], а сегодня я с утра в Felixtowe. Вчера же я с лейтенантом Дыбовским9 сделал автомобильный пробег на лучшем гоночном автомобиле Rolls-Roise, дающем 120-130 км. Мы сделали около 250 миль, пройдя из Лондона в Брайтон и Eastbourne, и только ночью вернулись в Лондон. Я первый раз видел такую совершенную машину такой мощности, и при идеальном управлении лейтенанта Дыбовского подобный пробег действительно доставляет высокое удовольствие. Сегодня я утром перебрался в Felixtowe на авиационную станцию, где меня ждали два поразительных аппарата - это уже не летающие лодки, а нечто вроде воздушных миноносцев, вооруженных 5-ти и 8-ми пудовыми бомбами, 4-мя пулеметами, с незнакомой у нас мощностью двойных моторов и радиусом действия.
Три аппарата уже вышли в море - до моего приезда, - я понял, что это мера предосторожности, о которой не сказал мне ни Jellicoe, ни Penn, и понял, что встретить теперь противника почти невозможно, ибо немцы не имеют таких огромных воздушных крейсеров и их гидро не рискуют нападать на них, цеппелины также избегают с ними встреч, а подлодки немедленно прячутся на глубину. Пять таких воздушных крейсеров действительно осуществляют господство над воздухом там, где они появляются, и от них спасается все, что может. Т[аким] обр[азом], полет получил только технический интерес почти без надежды встретить противника. Но говорить об этом не приходилось, конечно. Когда я ознакомился с управлением пулеметом Lewis'а и прицельным аппаратом для бомбометания, два огромных биплана поднялись на воздух и направились к голландскому маяку North Hinder и далее в море к бельгийскому берегу. В районе Hinder посредине Северного моря уже крейсировали три другие машины. Английские траулеры и миноносцы остались далеко позади, и кругом было пустынное Северное море с обычным для него мглистым горизонтом, несмотря на ясный солнечный день. Аппараты разделились, и каждый пошел по определенному направлению, осматривая море с высоты 10001200 z. [Z. - zenith distance (англ.) - зенитного расстояния.] футов. Ни одного воздушного аппарата не замечалось со стороны Остенде и Ньюпорта10, где находятся большие немецкие аэропланные станции, ни одного неприятельского судна там не было видно, только одно место мне показалось подозрительным - между пятнами отмелей, более светлыми, чем глубины моря, был виден какой-то силуэт, похожий на судно, лежащее под водой. Мы снизились и детально обследовали это место, по-видимому, там лежал потопленный пароход - по форме это не была подлодка, и я, приготовившись сбросить бомбы, все-таки воздержался, т[ак] к[ак] мне не хотелось делать несерьезное дело - бросать бомбы в какого-то утопленника. К вечеру все машины вернулись в Felixtowe, и я с гидро пересел в автомобиль и после отличного пробега километров по 80 в час переехал в Ипсвич, откуда по железной дороге вернулся в Лондон. Мне немного жаль, что не удалось встретиться с неприятелем, но для этого нужен, конечно, не один день, или же надо было бы перебраться на материк в Дюнкерк, откуда постоянно делают полеты воздушные эскадрильи для бомбометания на фронте и каждый день происходят встречи с противником. Англичане действительно владеют морем не только на поверхности, но и в воздушном районе над этим морем, и немцы только неожиданно могут совершить воздушные рейды такого же характера случайных облав, как и своими судами, - систематически же оспаривать господство англичан там они не могут. Надо видеть средства, которыми они располагают, чтобы понять, что такое господство над морем или воздухом, и почувствовать, как далеки мы от этого.
(П л а т о н о в А.П. Черноморский флот в революции 1917 г. и адмирал Колчак. Л., 1925, с. 90-91).
Столь резкий поворот событий несколько умерил страсти, оружие офицерам было возвращено уже 7 июня, но развал Черноморского флота продолжался при новых командующих, первым из которых оказался следующий по старшинству за Колчаком - контр-адмирал В.К. Лукин. Некоторые подробности этих событий зафиксированы в протоколах допроса Колчака (см.: Допрос Колчака, с. 80). Сдача дел Лукину состоялась еще до ответа Временного правительства. До отъезда Колчака по радиотелеграфу был передан его последний приказ.
"Считаю постановление делегатского собрания об отобрании оружия у офицеров позорящим команду, офицеров, флот и меня. Считаю, что ни я один, ни офицеры ничем не вызвали подозрений в своей искренности и существовании тех или иных интересов, помимо интересов русской военной силы. Призываю офицеров, во избежание возможных эксцессов, добровольно подчиниться требованиям команд и отдать им все оружие. Отдаю и я свою георгиевскую саблю, заслуженную мною при обороне Порт-Артура. В нанесении мне и офицерам оскорбления не считаю возможным винить вверенный мне Черноморский флот, ибо знаю, что безумное поведение навеяно заезжими агитаторами. Оставаться на посту командующего флотом считаю вредным и с полным спокойствием ожидаю решения правительства" ("Утро России", 9 июня 1917 г., с. 3).
В ночь на 8 июня Колчак и Смирнов беспрепятственно выехали курьерским поездом в Петроград. Собравшиеся на вокзале офицеры устроили Колчаку овацию, но он был крайне подавлен и оскорблен тем обвинением, которое содержалось в "повелении" Временного правительства.
13 июня Колчак был вызван вместе со Смирновым на заседание Временного правительства для доклада о событиях на Черноморском флоте, где они оба выступили против правительственной политики, способствующей разложению вооруженных сил страны. На Черноморский флот была отправлена комиссия А.С. Зарудного.
2 Это было в дни отставки военного и морского министра А.И. Гучкова (30 апреля), решения Петросовета и Комитета Государственной Думы об образовании коалиционного Временного правительства (1 мая) и отставки министра иностранных дел П.Н. Милюкова (2 мая). По вступлении Керенского в должность военного и морского министра Колчак 12 мая обратился к нему с просьбой освободить его от командования Черноморским флотом. Тот попросил подождать своего приезда в Севастополь. Во время посещения Керенским 17 мая Севастополя (см. письмо No 12 и примеч. к нему) Колчак в разговоре с Керенским возвращался к этому вопросу, однако официально своей просьбы не повторял.
3 Имеются в виду переговоры о поездке Колчака в США во главе специальной военной миссии. Свое согласие на эту поездку Колчак действительно дал через несколько дней - 17 июня (см. письмо No 21 и примеч. к нему). Отъезд, однако, оказался отложенным еще более чем на месяц; мотивы этой задержки, со стороны Временного правительства и со стороны самого Колчака, были весьма различны (см. об этом ниже).
No 21
[Не ранее 17 июня 1917 г.]
[Датируется по содержанию.]
В субботу 17-го я имел совершенно секретный и весьма важный разговор с послом С[оединенных] Ш[татов] С[еверной] Америки Root'ом1 и адмиралом USN [United States Navy (англ.) - Военно-морской флот Соединенных Штатов [Америки].] Glenon'[ом]2, результатом которого было решение мое принять участие в предполагаемых операциях Американского флота3. Делу был придан сразу весьма решительный характер, и я ухожу в ближайшем будущем в Нью-Йорк. Итак, я оказался в положении, близком к кондотьеру, предложившему чужой стране свой военный опыт, знания и, в случае надобности, голову и жизнь в придачу. Вопросы все решены, и что делать - для меня не представляет сомнений.
Я ухожу далеко и, вероятно, надолго; говорить о дальнейшем, конечно, не приходится [Далее перечеркнуто: но, оставляя в ближайшем будущем свою родину, свою работу, которая теперь оказалась невыполнимой, я не испытываю ни особенного сожаления, ни тем более горя. Я хотел вести свой флот по пути славы и чести, я хотел дать родине вооруженную силу, как я ее понимаю, для решения тех задач, которые так или иначе рано или поздно будут решены, но бессильное и глупое правительство и обезумевший - дикий - (далее зачеркнуто: и лишенный подобия) неспособный выйти из психологии рабов народ этого не захотели. Мне нет места здесь - во время великой войны, и я хочу служить родине своей так, как я могу, т.е. принимая участие в войне, а не [в] пошлой болтовне, которой все заняты.], тем более в письме. Мое желание видеть Вас, Анна Васильевна, перед отъездом, полагаю, Вам понятно без лишних слов и уверений. Признаете ли Вы это возможным или нет - я не знаю4.
д. 1, л. 37
__________
1 Рут, Элиу (1845-1937), в прошлом военный министр (1899-1904) и гос. секретарь США (1905-1909), - активный сторонник участия США в войне на стороне стран Согласия. Лауреат Нобелевской премии мира (1912). В июне-июле 1917 г. возглавил специальную американскую миссию в России.
2 Военная миссия адмирала Дж.Г. Глэнона (Гленнона, 1857-1927) состояла при миссии Э.Рута; 7 июня 1917 г. прибыла в Севастополь, чтобы изучить постановку минного дела и методы борьбы с подводными лодками, но из-за отставки Колчака вынуждена была менее чем через сутки уехать. В Севастополе Глэнон успел побывать на кораблях, подводных лодках и батареях береговой охраны; выступил на делегатском собрании матросов, солдат и рабочих, призвав их вести войну до победного конца. По распоряжению Глэнона, его вагон был прицеплен к тому же поезду, которым Колчак отбыл из Севастополя (см. "Крымский вестник", 9 июня 1917 г.). В Петрограде свидание Колчака с Рутом и Глэноном состоялось в Зимнем дворце.
3 Глэнон сообщил о предполагаемых активных действиях американского флота в Средиземном море, включающих десантную операцию против Дарданелл. Колчак должен был поделиться опытом, накопленным в ходе подготовки Босфорской операции. Официально американская миссия обратилась к Временному правительству с просьбой командировать Колчака в США для сообщения сведений по минному делу и борьбе с подводными лодками. 27-28 июня премьер-министром Временного правительства Г.Е. Львовым и управляющим Морским министерством В.И. Лебедевым было принято решение, не подлежащее огласке в печати, о посылке Колчака во главе русской морской миссии в Америку для передачи "американскому флоту опыта нашей морской войны, в частности минной войны и борьбы с подводными лодками" (ГА РФ, ф. 1779, оп. 1, д. 500, лл. 1-3). 4 июля А.Ф. Керенский дал санкцию на осуществление миссии Колчака в США, утвердив ее состав.
4 В это время А.В. Тимирева еще находилась в Ревеле.
No 22
24 июня
Сегодня неделя, как я послал письмо Вам. Ревель кажется так близок от Петрограда - одна ночь, - а ответа от Вас нет. Каждый день я жду от Вас письма. Ответ на мое письмо от 6 июня я до сих пор не получил, и это меня очень заботит и огорчает. Вы, вероятно, послали его в Севастополь...
Дела мои идут медленно, но все-таки в предпринятом направлении. Правительство "принципиально" выразило согласие, признав полную невозможность где-либо применить меня и моего начальника штаба1. Мне нет места на родине, которой я служил почти 25 лет, и вот, дойдя до предела, который мне могла дать служба, я нахожусь теперь в положении кондотьера и предлагаю свои военные знания, опыт и способности чужому флоту. Я не ожидал, что за границей я имею ценность, большую, чем мог предполагать. И вот теперь я действительно холодно и спокойно смотрю на свое положение и начал или, вернее, продолжаю работу, но для другого уже флота. По существу, моя задача здесь окончена - моя мечта рухнула на месте работы и моего флота, но она переносится на другой флот, на другой, чуждый для меня народ. Моя мечта, я знаю, имеет вечное и неизменное значение - возможно, что я не осуществлю ее, но я могу жить только с нею и только во имя ее. Вы знаете ее, вероятно. Моя родина оказалась несостоятельной осуществить эту мечту; ее пробовала реализовать великая морская держава, и главные деятели ее отказались от нее с величайшим страданием, которое дает сознание невыполненных великих планов... Быть может, лучи высшего счастья, доступного на земле, - счастья военного успеха и удачи - осветят чужой флаг, который будет тогда для меня таким же близким и родным, как тот, который теперь уже стал для меня воспоминанием. Вас я соединил с этой мечтой, и я буду думать о Вас и в будущем, поскольку буду жить и работать для нее; она достойна Вас, и я думаю, что Вы не будете в претензии за это. Она очень удалилась от меня, и я чувствую, что с нею и Вы стали так же далеки от меня, как года два тому назад, когда я не знал еще хорошо, как взяться за ее осуществление... Увидеть Вас перед уходом - вот о чем я думаю эти дни, думаю с большим страхом, что это невозможно, не смея ни просить, ни надеяться. Возможно, что увидеть Вас мне не удастся, может быть, это будет и лучше, ибо пережить второй раз отчаяние [На этом текст обрывается.]
д. 1, лл. 38-41
_____________
1 Имеется в виду М.И. Смирнов. А.И. Деникин в "Очерках русской смуты" (т. 1, вып. 2, гл. ХVIII) вписывает устранение Колчака в общую картину изгнания старшего командного состава из армии и флота весной - летом 1917 г. и анализирует результаты этого массового увольнения, осуществленного Временным правительством.
No 23
[Не ранее 28 июня 1917 г.]
[Датируется по сопоставлению с предыдущими письмами.]
Глубокоуважаемая, милая Анна Васильевна.
Позвольте поговорить немного с Вами - мне так хочется сегодня это сделать, хотя прошло всего три дня со времени Вашего отъезда и я мысленно живу пока воспоминаниями о Вашем пребывании в Петрограде [Далее - чистые полстраницы.].
Вы не будете очень недовольны за настоящее письмо, мне так хочется говорить с Вами, хотя прошло всего несколько дней, как Вы уехали в Ревель. Благополучно ли Вы доехали до дома и не очень ли было неудобно в дороге в непосредственной близости товарищей, забравшихся в вагон перед отходом поезда?
Вчера я сделал визит Марии Ильиничне1 и довольно долго беседовал с ней о текущих событиях, главным образом о нашем наступлении2. Вчера были получены известия, что сын Марии Ильиничны, служащий в Семеновском полку3, ранен во время последних операций, но подробности неизвестны, и Мария Ильинична вчера об этом осведомлена не была.
Мои дела с отъездом тянутся очень медленно - правительство формально уведомило меня об отправке меня во главе специальной военно-морской миссии в Америку, но вопрос о составе миссии все еще не решен4. Тавастшерна после свидания с женой5, видимо, колеблется оставить ее, и я не уверен, что он поедет со мной. Я понимаю его и не настаиваю, хотя он очень нужен для моей работы.
Являлась ко мне делегация офицерского союза с фронта и поднесла оружие с крайне лестной надписью6. Я очень тронут таким отношением к моим настоящим деяниям и заслугам офицеров фронта, но я в душе предпочел бы, чтобы оснований, вызвавших это внимание, не существовало бы вовсе.
Сегодня я имел продолжительную беседу с председателем комиссии, посланной в Севастополь для расследования происшедших там событий, - А.С. Зарудным и выслушал истинно философскую историческую критику этого скверного дела7. Как я ожидал, мнение истинного юриста сводится к тому, что сущность севастопольской истории в сравнении с делом великого исторического переворота ничего не стоит. Важен только факт моего ухода, безотносительно к причинам, его вызвавшим, и что ко мне может и должно быть предъявлено [требование] о "героическом самопожертвовании" и возвращении к командованию флотом Черного моря, т[ак] к[ак] препятствий для этого, кроме исходящих от меня, в сущности, нет. Вот это философия - я понимаю - Владимир Вадимович8 только ученик в этой области. С чего взяли, что ко мне могут предъявлять какие-то героические требования там, где я никаких элементов героизма не усматриваю. По совести говоря, "грабящий героизм" никогда не привлекал меня, и я сомневаюсь даже в существовании такого понятия. Только одна известная причина могла бы подвигнуть меня на такой поступок, который иногда в моих глазах кажется просто нелепостью. Вы знаете ее - но ведь на это сейчас никто же и не пойдет, тем более что остается всего три месяца. Но довольно философии.
Господи, как я думал все о Вас. Ваш милый, обожаемый образ все время передо мной. Только Вы своим приездом дали мне спокойствие и уверенность в будущем, и только Ваше [Фраза не дописана. Далее прочерк во всю страницу.]
Все это не имеет серьезного военного значения. Лично для меня только Вы, Ваш приезд явился компенсацией за все пережитое, создав душевное спокойствие и веру в будущее. Только Вы одна и можете это сделать. Все дни эти я думаю о Вас, как всегда, и Ваш обожаемый и бескон[ечно] милый образ так ясно и отчетливо находится передо мной. Я боюсь с каким-то почти суеверным чувством думать о том, что, может быть, я еще раз перед отъездом увижу Вас, я не смею просить ни у судьбы, ни тем более у Вас об этом.
Примите мое обожание и поклонение.
Целую ручки Ваши.
А. Колчак
д. 1, лл. 41 об.-45
__________
1 Плеске (урожденная Сафонова), Мария Ильинична - тетка Анны Васильевны, родная сестра ее отца (см. также примеч. 14 к ФВ).
2 18 июня началось наступление русских войск на Юго-Западном фронте, 7-9 июля - на Северном, Западном и Румынском фронтах. Главные успехи были достигнуты поначалу армиями Юго-Западного фронта, однако 6 июля германские войска перешли в контрнаступление, продолжавшееся до 21 июля и отбросившее русских далеко за исходные позиции.
3 Плеске, Дмитрий Эдуардович (1895-?) - с января 1917 г. - подпоручик Семеновского полка; в полк прибыл в 1916 г. прапорщиком (из Пажеского корпуса).
4 Несмотря на ультимативные нотки, содержавшиеся в официальном предложении Э. Рута и Дж.Г. Глэнона, обращенном к Временному правительству, российские власти не торопились с отправкой миссии. Первоначально в ее состав намечались М.И. Смирнов, А.А. Тавастшерна и подыскивались кандидатуры еще одного-двух офицеров. В конце концов в состав миссии Колчака вошли контр-адмирал Михаил Иванович Смирнов, флаг-артиллерийский офицер штаба командующего Черноморским флотом Дмитрий Борисович Колечицкий и еще три морских офицера - специалисты по минному делу: Василий Викторович Безуар, Иван Эммануилович Вуич и Анатолий Михайлович Мезенцов (Мезенцев).
5 А.А. Тавастшерна с 1908 г. состоял в браке с Марией Львовной Левицкой и имел сына Георгия (р. 1909).
6 В неопубликованных воспоминаниях председателя Главного комитета Союза офицеров армии и флота Л.Н. Новосильцева, входившего в сформировавшееся конспиративное ядро союза, вынашивавшего план установления в России диктатуры, сообщает, что после посещения им Колчака и вручения ему оружия с надписью "Рыцарю чести от Союза офицеров армии и флота", он вскоре побывал у Колчака еще "для совершенно секретной беседы", во время которой он познакомил его с этим планом.
"Когда я был у Колчака, - пишет Новосильцев, - то он мне сказал, что ему, в сущности, предложено поступить в американский флот, но он счел это неудобным, и американцы предложили ему быть инструктором флота. Он сказал, что он был назначен в Черноморский флот именно ввиду ожидавшихся активных действий на Босфоре, что в первое время революции ему удалось справиться и наладить было отношения, но он сам себя ослабил, отправив черноморскую делегацию на фронт для призыва к наступлению - Балтийский флот прислал агитаторов... Был устроен бунт, который на другой день прекратился сам собой, а министр Керенский поторопился отделаться от него. Он интересовался, что, собственно, сделано - какие планы. Говорил, что, если надо, то он останется, но только если есть что-либо серьезное, а не легкомысленная авантюра. Я должен был ему объяснить, что серьезного пока еще ничего не готово, что скоро ничего ожидать нельзя. Я посоветовал ему уехать, а затем вышло так, что Керенский предложил ему уехать чуть ли не в одни сутки. Колчак соглашался даже перейти на нелегальное положение, если бы это было надо, но надобности скоро не предвиделось, в Америке он мог принести больше пользы, и он уехал" (ГА РФ ф. Р-5422, оп. 1, д. 1, лл. 164-165 об.).
Одновременно с Л.Н. Новосильцевым с Колчаком вели переговоры, как с реальным кандидатом на пост диктатора, входившие в "Республиканский центр" петроградские военные организации, в частности Военная лига, а также лидер партии кадетов П.Н. Милюков (см.: Д е н ик и н А.И. Очерки русской смуты. Т. 2. М., 1991, с. 28-29. Иоффе Г.З. Белое делo. Генерал Корнилов. М., 1989, с. 52-54, 59-60). Можно предположить, что Керенский, не желавший выпускать Колчака из страны и надеявшийся вновь использовать его на высоких командных постах, переменил эту позицию на противоположную, как только увидел в Колчаке своего соперника - реального претендента на власть. Об этом пишет и М.И. Смирнов (Указ. соч., с. 28).
7 Зарудный, Александр Сергеевич (1863-1934) - юрист. В марте-апреле 1917 г. - товарищ министра юстиции, с 23 июля по 27 августа - министр юстиции Временного правительства. По партийной принадлежности - народный социалист (март 1917 - весна 1918). С сентября 1917 г. работал в советских учреждениях. В Севастопольскую комиссию входили, кроме Зарудного, с.-р. И.И. Бунаков (Фундаминский) и с.-д. А.П. Борисов. После возвращения комиссии из Севастополя в Петроград Зарудный заявил Колчаку: "Совершенно ясно, что все это работа немецкой агентуры, сколько мы ни расследовали этот вопрос, было ясно, что против Вас команда решительно ничего не имеет. Поэтому Вы должны принести жертву и снова вернуться во флот, так как большинство лучших элементов желает Вашего возвращения" (Допрос Колчака, с. 92). Колчак отвечал, что он настолько оскорблен, что командовать Черноморским флотом считает ниже своего достоинства.
8 В.В. Романов.
No 24
[В начале страницы перед письмом сделана запись:
"5 июля 1917 г. Г[лубокоуважаемая] А[нна] В[асильевна].
Вчера вечером я получил письмо Ваше от 3 июля" - и затем все зачеркнуто,
кроме обращения "Г.А.В." и слова "вечером", вставленного между строк.]
Лондон 4/17 августа 1917 г.
Милая, дорогая, моя обожаемая Анна Васильевна.
Третий день, как я в Лондоне1. Последнее письмо Вам я послал из Бергена за несколько часов до ухода на ss [Ss. - Steamship - пароход (англ.).] "Vulture" в Aberdeen. Переход Северным морем с конвоем миноносцев был прекрасен и не сопровождался какими-либо особенностями, хотя дня за два немцы утопили на этой линии пароход, несмотря на охрану и некоторые меры предосторожности. В Абердине я провел только одну ночь и на следующее утро выехал в Лондон, где теперь нахожусь в ожидании ухода в Америку. Впечатление после оставления России и тем более в Англии и Лондоне очень невеселое. Испытываешь чувство, похожее на стыд, при виде того порядка и удобств жизни, о которых как-то давно утратил всякое представление у себя на Родине. А ведь Лондон находится в сфере воздушных атак2, которые гораздо серьезней по результатам, чем об этом сообщает пресса. Немцы стараются атаковать Сити - район банков и главных торговых учреждений - и кое-что там попортили. Иногда они сбрасывают бомбы, как Бог (немецкий) на душу положит, и убивают почему-то преимущественно женщин и детей. Англичан это приводит в ярость, но средств прекратить эти немецкие безобразия нет, равно как и работу подлодок, преисправно топящих ежедневно коммерческие пароходы.
Но при всем том, повторяю, делается стыдно за нас, и испытываешь тихо укор совести за тех, кто остался в России.
Но последнее время в Англии появилось угрожающее движение Labour Party [Лейбористской партии (англ.).]3 с тенденцией создания Советов С[олдатских] и Р[абочих] Депутатов. Это несомненно немецкая работа, и англичане имеют в лице Ramsay Macdonald'а4 достойного сподвижника Ленина и проч[их] немецких агентов, которые у нас чуть ли не входят в состав правительства.
Нo стоит ли говорить о политике, тем более что я почти ничего не знаю, что делается теперь у нас. Если бы Вы знали, как мне хочется участвовать в войне и думать об Анне Васильевне в обстановке, ее достойной. Только война может дать мне право на счастье ее видеть, быть вблизи нее, целовать ее ручки, слышать ее голос, и я хочу [Зачеркнуто: завоевать это все.] иметь это право. Но как трудно его завоевать, все, что ни делаешь, то кажется совершенно ничтожным и недостойным. И вот теперь, сидя в Лондоне, я чувствую, что я ничего не делаю уже два месяца в этом смысле, и возникают мрачные мысли, что, может быть, это не удастся сделать так, как я бы это хотел. Что, если американцы не будут действовать активно своим флотом? Root и Glenоn ведь не выражают мнение всех U.S. of A[merica] [Соединенные Штаты Америки (англ.).]. Я ведь тоже хотел выполнить то, о чем они говорили5, но ни высшее командование, ни правительство не признали это возможным [Зачеркнуто: И я смотрю на Вашу фотографию, которая стоит передо мною, и мне кажется, что она улыбается с...].
Лондон 7/20 августа
Мое письмо задержалось на три дня. 5/18-го я с утра уехал на морскую авиационную станцию в Felixtowe, на берегу Северного моря, вернувшись, имел свидание с адмиралами Jellicoe6 и Penn7; 6/19-го я совершил поездку на английском автомобиле в Brighton и Eastbonrne [Здесь и далее у Колчака ошибочно - Isbourne.], а сегодня с утра опять был в Felixtowe и участвовал в воздушной операции для поисков за подводными лодками в Северном море. Только что я вернулся из Felixtowe, и после трех дней довольно дикого движения на экспрессах, автомобилях и гидропланах я чувствую себя в довольно уравновешенном состоянии, и мне так хочется думать о Вас и говорить с Вами.
Рассказать Вам про английскую гидроавиацию? За два года англичане создали это оружие в таком размере и такого свойства, о котором мы не имеем представления. Я в Черном море хотел уничтожить существующую гидроавиацию, чтобы начать ее создавать вновь8, но только здесь я убедился, что был прав. Англичане получили из авиации действительно грозное оружие, и надо приложить немедленно все усилия, чтобы не отстать и создать его у нас. Но Вы понимаете, какова задача "создать новое оружие" в нашей обстановке с "товарищами" и депутатами!
Рассказать Вам про свидание с адмиралом Jellicoe? Адмирал был исключительно любезен со мной и доказал лучшим образом свое отношение ко мне, перейдя сразу к делу, достав наиболее секретные карты заграждений Северного моря и Канала и посвятив меня в самые секретные оперативные соображения. Вы согласитесь, что большего внимания и любезности я не мог ожидать от бывшего командующего Grand Fleet'ом [Гранд-Флит (флот метрополии), букв. Большой флот (англ.).] и 1-го морского лорда. Я провел в высшей степени приятные 1л часа, обсуждая с Jellicoe вопросы войны, забыв на время все остальное. Как редко у нас можно иметь такое удовольствие. Я перешел под конец к морской авиации и выразил желание принять участие в одной из обычных операций гидропланов. Jellicoe отнесся к этому как к наиболее естественной вещи и только спросил, желаю ли я идти на миноносце или на гидро. После ответа моего, что я хочу идти на гидрo, чтобы посмотреть их боевую работу, был вызван адмирал Penn, 5-й лорд Адмиралтейства и начальник морской авиации. Penn, выслушав Jellicoe, ответил только: "Yes, Sir" [Да, сэр (англ.).] - и спросил, какой род операции я желал бы видеть: против подлодок или против цеппелинов. Обсудив над картой вероятность той или другой операции и имея в виду, что воздушное крейсерство для наблюдения за цеппелинами менее вероятно в смысле встречи, т[ак] к[ак] в общем они появляются теперь над морем после нескольких случаев уничтожения английскими аэропланами очень редко, я остановился на чисто морской операции против подлодок. Penn ответил, что два аппарата последнего типа будут в моем распоряжении [Далее зачеркнуто: и узнав, что я уже неоднократно летал на гидро.], а сегодня я с утра в Felixtowe. Вчера же я с лейтенантом Дыбовским9 сделал автомобильный пробег на лучшем гоночном автомобиле Rolls-Roise, дающем 120-130 км. Мы сделали около 250 миль, пройдя из Лондона в Брайтон и Eastbourne, и только ночью вернулись в Лондон. Я первый раз видел такую совершенную машину такой мощности, и при идеальном управлении лейтенанта Дыбовского подобный пробег действительно доставляет высокое удовольствие. Сегодня я утром перебрался в Felixtowe на авиационную станцию, где меня ждали два поразительных аппарата - это уже не летающие лодки, а нечто вроде воздушных миноносцев, вооруженных 5-ти и 8-ми пудовыми бомбами, 4-мя пулеметами, с незнакомой у нас мощностью двойных моторов и радиусом действия.
Три аппарата уже вышли в море - до моего приезда, - я понял, что это мера предосторожности, о которой не сказал мне ни Jellicoe, ни Penn, и понял, что встретить теперь противника почти невозможно, ибо немцы не имеют таких огромных воздушных крейсеров и их гидро не рискуют нападать на них, цеппелины также избегают с ними встреч, а подлодки немедленно прячутся на глубину. Пять таких воздушных крейсеров действительно осуществляют господство над воздухом там, где они появляются, и от них спасается все, что может. Т[аким] обр[азом], полет получил только технический интерес почти без надежды встретить противника. Но говорить об этом не приходилось, конечно. Когда я ознакомился с управлением пулеметом Lewis'а и прицельным аппаратом для бомбометания, два огромных биплана поднялись на воздух и направились к голландскому маяку North Hinder и далее в море к бельгийскому берегу. В районе Hinder посредине Северного моря уже крейсировали три другие машины. Английские траулеры и миноносцы остались далеко позади, и кругом было пустынное Северное море с обычным для него мглистым горизонтом, несмотря на ясный солнечный день. Аппараты разделились, и каждый пошел по определенному направлению, осматривая море с высоты 10001200 z. [Z. - zenith distance (англ.) - зенитного расстояния.] футов. Ни одного воздушного аппарата не замечалось со стороны Остенде и Ньюпорта10, где находятся большие немецкие аэропланные станции, ни одного неприятельского судна там не было видно, только одно место мне показалось подозрительным - между пятнами отмелей, более светлыми, чем глубины моря, был виден какой-то силуэт, похожий на судно, лежащее под водой. Мы снизились и детально обследовали это место, по-видимому, там лежал потопленный пароход - по форме это не была подлодка, и я, приготовившись сбросить бомбы, все-таки воздержался, т[ак] к[ак] мне не хотелось делать несерьезное дело - бросать бомбы в какого-то утопленника. К вечеру все машины вернулись в Felixtowe, и я с гидро пересел в автомобиль и после отличного пробега километров по 80 в час переехал в Ипсвич, откуда по железной дороге вернулся в Лондон. Мне немного жаль, что не удалось встретиться с неприятелем, но для этого нужен, конечно, не один день, или же надо было бы перебраться на материк в Дюнкерк, откуда постоянно делают полеты воздушные эскадрильи для бомбометания на фронте и каждый день происходят встречи с противником. Англичане действительно владеют морем не только на поверхности, но и в воздушном районе над этим морем, и немцы только неожиданно могут совершить воздушные рейды такого же характера случайных облав, как и своими судами, - систематически же оспаривать господство англичан там они не могут. Надо видеть средства, которыми они располагают, чтобы понять, что такое господство над морем или воздухом, и почувствовать, как далеки мы от этого.