Кобен Харлан. Второго шанса не будет

   – Ну и прекрасно. – Я, право, не знал, что еще сказать.
   – Ты в приметы веришь, Марк? – улыбнулась Дина.
   – Нет.
   – Я тоже. Но когда прочитала про твою жену и дочь, задумалась. Об этом доме. Плохая карма и все такое прочее. У тебя была чудесная жена.
   – А ты знала Монику?
   – Доводилось встречаться.
   – Когда?
   Дина помолчала.
   – Знаком тебе такой термин – срыв?
   Я вспомнил свои занятия в медицинской академии.
   – Если ты имеешь в виду психотерапию, то да.
   – Видишь ли, когда я прочитала о том, что здесь произошло, сразу поняла – сейчас будет срыв. Какой бывает у алкоголиков. Или страдающих отсутствием аппетита. От этого до смерти не излечиваются. Стоит чему-нибудь произойти, и вот тебе, пожалуйста, срыв, ты возвращаешься к самым дурным привычкам. Я начала кусать ногти. Делать себе больно. В общем, как бы это сказать? Мне надо было заворожить этот дом. Встретиться с прошлым и превозмочь его.
   – И это привело тебя сюда сегодня вечером?
   – Да.
   – А полтора года назад?
   – То же самое.
   – И часто ты сюда приходишь?
   – Да наверное, каждые два месяца. Ставлю машину на школьной стоянке и иду Цукеровой тропинкой. Но в этом и еще кое-что есть.
   – "В этом" – в чем?
   – В моих визитах. Видишь ли, этот дом все еще хранит мои тайны. В буквальном смысле.
   – Ничего не понимаю.
   – Я все время стараюсь набраться духа и снова постучать в дверь, да как-то не получается. Но сейчас я здесь, на кухне, так что все в порядке. – Она попробовала улыбнуться, подтверждая сказанное. – И все-таки не уверена, что получится.
   – Да что получится-то?
   – Не обращай внимания, это я сама с собой. – Дина принялась чесать запястье, да так яростно, что чуть кожу не содрала. Мне захотелось погладить ее, но я удержался из опасения, что покажусь навязчивым. – Я все записывала. В дневник. Все, что со мной происходило. Дневник по-прежнему здесь.
   – В доме?
   – Да, я спрятала его.
   – После убийства полиция здесь все перерыла...
   – Но дневника не нашла, – закончила она. – Я и не сомневалась. Но даже если бы нашла, что с того? Это всего лишь старая тетрадь. Зачем она могла бы им понадобиться? Иногда я говорю себе: "Пусть лежит где лежит. Все прошло, все осталось позади". Ты ведь понимаешь, что я имею в виду? Не будите спящую собаку. Но порой так хочется разбудить. Только не собаку, а вампира, которого убьет солнечный свет.
   – Где он? – спросил я и уточнил: – Дневник.
   – В подвале. Чтобы достать его, надо забраться на сушилку. Я за трубу его засунула. – Дина посмотрела на часы, перевела взгляд на меня и встряхнулась – Поздно уже.
   – Что-нибудь не так?
   Она вновь обежала взглядом комнату. Дыхание у нее вдруг участилось.
   – Наверное, мне пора.
   – Хочешь поискать дневник?
   – Не знаю.
   – Хочешь, чтобы я его принес?
   – Нет! – Она яростно замотала головой и встала, нервно заглатывая воздух. – Пойду.
   – Ты всегда можешь вернуться, Дина. В любое время.
   Но она не слушала. Ее всю трясло.
   – Дина!
   Она круто повернулась.
   – Ты любила ее?
   – Кого?
   – Монику. Ты ее любила? Или тут кто-то еще замешан?
   Она побледнела и буквально застыла на месте, не сводя с меня взгляда:
   – Ты ведь знаешь, кто стрелял в тебя, Марк, не так ли?
   Я открыл рот, но так ничего и не вымолвил, а когда обрел дар речи, Дина была уже у двери.
   – Извини, мне пора.
   – Погоди! – крикнул я.
   Она рывком распахнула дверь и выбежала наружу.
   Я стоял у окна и смотрел, как она поспешно удаляется в сторону Фелпс-роуд. На сей раз я за ней не последовал. Повторяя про себя ее последние слова: "Ты ведь знаешь, кто стрелял в тебя, Марк", – я бросился к двери, ведущей в подвальное помещение.

* * *

   Позвольте, однако, кое-что пояснить. Я вовсе не собирался вторгаться в частную жизнь Дины. Мне совершенно не хочется делать вид, будто я знаю, что ей нужно, что может утишить терзающую ее боль. Многие из моих коллег-психиатров, наверное, не согласятся со мной, но мне порой кажется, что прошлое лучше не тревожить. Положительно утверждать, конечно, не решусь, и мои коллеги-психиатры будут правы, возразив, что я не спрашиваю их совета, как им хирургическим способом лучше исправить волчью пасть. Я твердо знаю только одно – не мне решать за Дину.
   В этот грязный недостроенный подвал я направлялся отнюдь не из любопытства. Нюансы душевных терзаний Дины меня совершенно не занимали. Более того, мне решительно не хотелось ничего о них знать. Как ни эгоистично это звучит, но с меня вполне достаточно было того, что я узнал: в здании, которое я называю своим домом, водятся демоны.
   Так зачем же я спустился в подвал?
   Я щелкнул выключателем. На потолке зажглась лампочка без абажура. Уже на лестнице я принялся рассуждать. Много чего странного наговорила Дина. Отложив пока в сторону самые драматические моменты, я остановился на более деликатных подробностях. Для меня это был вечер импульсивных порывов, и я решил и далее действовать в том же духе.
   Прежде всего я вспомнил, как Дина, еще оставаясь в моих глазах таинственной незнакомкой, сделала шаг к входной двери. Теперь я знаю – от нее самой, – что она "пыталась набраться храбрости и снова постучать в дверь".
   Снова.
   Снова постучать в дверь.
   Таким образом, ясно: по меньшей мере однажды Дина в эту дверь постучала.
   Далее. Дина сказала, что с Моникой они "встречались". Не представляю себе, где бы это могло быть. Да, Моника тоже выросла в этом городке, но, насколько я ее знаю, с равным успехом это мог быть другой город и даже другая эра. Усадьба Портсманов находилась на противоположной стороне предместья, а оно раскинулось широко. Совсем девочкой Монику отдали в закрытый пансион. Никто ее здесь не знал. Я лично видел ее лишь однажды летом, в кино, когда учился в восьмом классе. Увидел и загляделся. Она же старательно смотрела в сторону. К тому времени она уже нацепила на себя маску неприступной красавицы. Когда несколько лет спустя она сама ко мне подошла, я почувствовал себя польщенным. Издали Моника выглядела женщиной шикарной.
   "Ну так где же, – спрашивал я себя, – моя богатая, красивая, неприступная жена могла пересечься с бедной и тусклой Диной Левински?" Если вспомнить это "опять", наиболее правдоподобный ответ звучит так: Дина постучала в дверь, а Моника открыла. Так они и встретились. Быть может, разговорились. Быть может, Дина рассказала Монике про спрятанный дневник.
   Ты ведь знаешь, кто стрелял в тебя Марк, не так ли?
   Нет, Дина, не знаю. Но собираюсь узнать.
   Я ступил на цементный пол. Повсюду валялись коробки, которые я никогда не открывал. Я заметил – чуть ли ни впервые, – что весь пол покрыт разноцветными пятнами. Должно быть, они сохранились с тех самых пор, как в доме жила Дина, – свидетельство единственной ее отрады: живописи.
   Стиральная машина и сушилка стояли в левом углу. Я двинулся туда медленно, на цыпочках, словно боясь спугнуть спящих драконов. Глупо, конечно. В приметы я, как известно, не верю. И в злых духов тоже. Но даже если бы верил, теперь бояться было поздно. Жена мертва, дочь похищена – что мне еще грозит? Напротив, давно следовало побеспокоить драконов, подтолкнуть к действию в надежде пролить свет на то, что случилось с моей семьей, с Тарой.
   Ну вот, опять Тара. Все в конце концов упирается в одну точку. Хотя при чем здесь дочь? Какая связь между похищением и Диной Левински? Может, никакой связи и нет.
   Дело в том, что Моника ни разу при мне не обмолвилась о Дине.
   Очень странно. Правда, и вся-то моя теория – доморощенная. Но если Дина действительно постучала в дверь, если Моника действительно ей открыла, то почему не рассказала об этом? Она ведь знала, что мы с Диной учились в одном классе. Зачем держать в тайне эту встречу?
   Я залез на сушилку и, скрючившись, посмотрел наверх. Царство пыли. Повсюду паутина. Ага, вот и труба. Или, вернее, целое сплетение труб, что сильно затрудняет задачу – ладонь не просунешь. Юной девушке с тонкими пальцами, конечно, было бы легче.
   Я уперся ногами в котел. Передвинулся чуть правее, пошарил между трубами. Ничего. Ладонь поползла вверх. Еще одно усилие. Кажется... Я закатал рукав, просунул руку на дюйм-другой вглубь. И обнаружил пустоту. Тайник. Я снова пошарил пальцами, что-то нащупал и извлек на свет Божий.
   Обычная школьная тетрадь в знакомой обложке цвета темного мрамора. Я бегло перелистал дневник. Крохотные буквы. (Они напомнили мне малого в городском парке, который накалывает имена на рисовых зернышках.) Обманчиво ровные строки (наверняка за ними скрывается целая буря чувств). Страницы исписаны сверху донизу, от края до края – без полей и интервалов.
   Читать я не стал: не за тем сюда пришел. Я положил дневник на место. Не знаю уж, как отнеслись к моему поведению боги (может, я навлек на себя проклятие одним лишь прикосновением к чужой исповеди), но, повторяю, признания Дины меня мало волновали.
   Я снова принялся шарить в темноте. Потому что понял. Не знаю уж как, но понял. В конце концов я на что-то наткнулся. Сердце у меня екнуло. Что-то гладкое на ощупь. Кожа. Я потянул невидимый предмет на себя. Поднялось облачко пыли. Я заморгал, прочищая глаза.
   Ежедневник.
   Помнится, Моника купила его в нью-йоркском бутике – мол, пора упорядочить жизнь. Когда это было? Точно не скажу. Месяцев за восемь-девять до ее гибели. Я попытался вспомнить, когда видел ежедневник в последний раз. Тщетно.
   Я слез с сушилки. "Не подняться ли наверх? Там света побольше", – подумал я и сразу же отказался от этой мысли. Ежедневник был застегнут на молнию. Несмотря на пыль, поддалась она легко.
   Из тетради выпал металлический диск.
   Мягко приземлившись, он сверкнул, как алмаз. Я осторожно поднял его. Этикетки не видно. Только надпись: "Лазерный диск. 80 минут".
   Это еще что такое?
   Ответ найти можно единственным способом. Я поспешно поднялся по лестнице и включил компьютер.

Глава 11

   На экране высветилось:
   Пароль
   СЦС
   Ньюарк, Нью-Джерси.
   В пароле шесть цифр. Я набрал дату ее рождения. Не то. Дальше – день рождения Тары. Опять не то. Дата нашей свадьбы. День моего рождения. Номер банковской карточки. С прежним успехом.
   Я в раздумье откинулся на спинку стула.
   Может, позвонить Ригану? Но уже полночь. Даже если детектив не спит, что я ему скажу? "Привет, я нашел в подвале лазерный диск, дуй сюда"? Этого только не хватает. Обойдемся без истерики. Надо сохранять спокойствие. Попробуем рассуждать здраво. Главное – терпение. Ригану можно позвонить и завтра. Сейчас он все равно ничем не поможет. Утро вечера мудренее.
   Я вошел в Интернет и включил режим поиска: "Ньюарк, СЦС".
   Замелькали строчки.
   СЦС – самые ценные сведения.
   Сведения? Так, поехали дальше. СЦС – "группа профессионалов – частных детективов", оказывающих "конфиденциальные услуги", а именно "меньше чем за сто долларов вы можете получить интересующие вас сведения в режиме онлайн". Предложения звучали следующим образом: "Проверьте, нет ли на вашего нового приятеля досье в полиции!" Или: "Где ваша старая возлюбленная? Может, до сих пор вздыхает о вас?" Предлагалась и более широкая информация. Ну а Монике-то все это зачем понадобилось?
   Я поднял трубку и набрал бесплатный междугородный номер СЦС. Откликнулся автоответчик, что, учитывая время суток, следовало ожидать. Меня поблагодарили за звонок и сообщили: "Учреждение начинает работать с девяти утра". Ладно, перезвоним завтра.
   Я повесил трубку, извлек диск из компьютера и принялся разглядывать. Ничего нового. Так, самое время подумать. Очевидно, Моника обратилась в СЦС за какой-то информацией, которая и содержится на этом диске. Не слишком остроумное предположение, но для начала сойдет.
   Вернемся назад. Следует признать, что у меня нет ни малейшего представления, что это за информация и зачем она понадобилась Монике. Но если я прав, если диск действительно принадлежит Монике, если она зачем-то – пока не важно зачем – наняла частного детектива, ему, само собой, надо платить.
   Так, уже лучше.
   Но сразу возникает сомнение – ведь полиция самым тщательным образом проверила наши банковские счета и записи расходов. Агенты в лупу разглядывали буквально все – каждую квитанцию, каждую покупку по банковской карточке, каждый чек, каждое снятие денег в банкомате. Не могли же они пропустить оплату услуг СЦС! Стало быть, либо таковой не было, либо мне ничего не сказали. Но ведь, между прочим, я и сам не сидел сложа руки. В конце концов, это мою дочь похитили. Я тоже проверил все счета. Никакого детективного агентства в них не значилось.
   И что из этого следует?
   Может, старый диск?
   Может быть. По-моему, мы смотрели финансовые документы только за последние перед покушением шесть месяцев. Почему бы не допустить, что Моника обратилась в СЦС раньше? Пожалуй, стоит проверить старые записи.
   Да нет, вряд ли.
   Я почти уверен в этом, диск новый. Впрочем, это не имеет значения; время в данном случае, если подумать, вообще ни при чем. Давно ли это случилось, недавно – главное в другом: зачем вообще Моника наняла частного детектива? И еще – что все-таки за пароль на этом чертовом диске? И почему она спрятала его в такой дыре? И какое отношение к этой истории имеет – если имеет, конечно, – Дина Левински? А самое главное – связана ли Дина с покушением или все это плод моего разыгравшегося воображения?
   Я выглянул в окно. Улица была безлюдна и тиха. Предместье спало. Сегодня ответов не дождешься. Утром я отправлюсь с отцом на нашу еженедельную прогулку, а потом позвоню в СЦС и, возможно, Ригану.
   Я лег спать.

* * *

   В половине пятого утра телефон, стоявший рядом с Эдгаром Портсманом, зазвонил. Эдгар рывком поднялся в постели и нашарил трубку.
   – Чего надо?
   – Вы велели позвонить сразу, как только что-то выяснится.
   – Выяснилось, стало быть? – Эдгар протер глаза.
   – Похоже.
   – И?
   – Все сходится.
   – Уверен? – Эдгар прикрыл глаза.
   – Более или менее. Если речь зайдет о суде, мне понадобится еще несколько недель, чтобы привести все в порядок. Но это уже формальность.
   Эдгара охватила дрожь. Он поблагодарил собеседника, повесил трубку и начал одеваться.

Глава 12

   На следующий день я вышел из дома в шесть утра и двинулся вниз по улице. При помощи ключа, сохранившегося у меня со студенческих времен, я отпер дверь и скользнул в дом, где жил ребенком.
   Годы не добавили красоты этому жилищу, но ведь и в "Доме и саде" оно не рекламируется (разве что в разделе фотографий "до того"). Четыре года назад мы заменили ворсистый ковер – а впрочем, он так пропылился, выцвел и протерся, что, можно сказать, сам себя заменил, – на гладкую, в кабинетном стиле, дорожку серого цвета, по которой легко катилось инвалидное кресло отца. А в остальном все осталось по-прежнему. В отполированных до блеска буфетах все еще хранились фарфоровые безделушки, привезенные из давнего путешествия по Испании. Непременные атрибуты гостиниц "Холидей-Инн" (скрипки и вазы с фруктами, писанные маслом, – хотя никто из нас не отличался особым пристрастием к музыке, да и к фруктам, если на то пошло) все еще украшали светлые деревянные панели.
   На каминной полке стояли фотографии. Проходя мимо, я всегда задерживался взглядом на тех, где изображена Стейси. Не знаю, что я, собственно, высматривал. Должно быть, следы, намеки, признаки того, что эта юная, хрупкая, несчастная женщина способна в один прекрасный день купить револьвер, выстрелить в меня, причинить зло моей дочери.
   – Марк, это ты? – послышался голос мамы. Она догадалась, что я смотрю на снимки. – Иди сюда, поможешь.
   Я послушно направился в сторону дальней спальни. Отец давно уже спал на первом этаже – слишком хлопотно вкатывать кресло наверх. Мы одели его. Занятие это сравнимо с просеиванием влажного песка. Отец раскачивался из стороны в сторону. Он мог в любой момент изменить центр тяжести, мы с мамой к этому привыкли, но легче нам не становилось.
   На прощание мама поцеловала меня, и я ощутил слабый и такой знакомый запах сигареты с ментолом. Сколько времени я уговариваю ее бросить курить! Она всякий раз обещает, но я-то знаю, что все это только разговоры. Я обратил внимание, как похудела у нее шея: золотая цепочка почти утонула в кожных складках. Мама наклонилась и прижалась губами к отцовской щеке.
   – Берегите себя. – Просьба относилось и ко мне, и к отцу. Это было любимое мамино присловье.
   Мы тронулись в привычное путешествие. Я провез отца мимо железнодорожного вокзала. Живем мы в городке с развитым сообщением. На платформе толпились люди, в основном мужчины (правда, и женщины были) в долгополых пиджаках. Портфель в одной руке, чашка кофе – в другой. Вам, наверное, покажется странным, но в детстве эти люди казались мне героями. Пять раз в неделю они садятся на этот чертов поезд. Локомотив довозит их до Хобокена, там они делают пересадку и устремляются в Нью-Йорк. Иные сходят на Тридцать третьей улице и вновь пересаживаются, чтобы добраться до центра. Другие следуют прямо на Уолл-стрит. Каждый из пассажиров ежедневно чем-то жертвует, подавляя собственные желания и укрощая мечту, лишь бы добыть хлеб насущный для своих близких.
   Я мог бы заниматься подтяжкой кожи, например. Это позволило бы обеспечить отцу лучший уход. Родители наняли бы круглосуточную сиделку, перебрались в другое место, поудобнее, покрасивее. Но косметическими операциями я не занимаюсь. Не становлюсь на накатанный путь, чтобы помочь родным, потому, честно говоря, что такая работа кажется мне откровенно скучной. А я предпочитаю то, что щекочет нервы, что мне по-настоящему нравится. И это меня люди считают героем, думают, что это я приношу жертву. Вот в чем состоит правда. А филантропы? Как правило, они более эгоистичны. В отличие от них мы не желаем отказываться от собственных потребностей. Заниматься делом, которое кормит семью, – для нас этого мало. У нас это на втором месте. На первом – личное удовлетворение. Что сказать о пиджаках, молча отправляющихся в Хобокен? Многие из них ненавидят свою работу, однако занимаются ею. Ради супругов, ради детей, ради престарелых и больных родителей (возможно).
   Так кем из нас все-таки следует восхищаться?
   Каждый четверг мы с отцом торим одну и ту же дорогу. Пересекаем парк позади библиотеки. В парке – не пропустите звучащей здесь темы предместья – полно футбольных полей. И сколько же дорогой земли пошло на малопопулярный, заморский вид спорта! Впрочем, отцу, кажется, и поля, и ребятишки, гоняющие мяч, нравятся.
   Мы остановились немного передохнуть. Я бросил взгляд налево. Несколько женщин, здоровых, облаченных в первоклассные спортивные костюмы, пробежали трусцой мимо нас. Отец сидел неподвижно. Я улыбнулся: "Быть может, вовсе не из-за футбола нравится ему это место".
   Не помню, как раньше выглядел отец. Когда оглядываюсь далеко назад, перед глазами мелькают отдельные кадры, вспышки: крупный улыбающийся мужчина, на коленях – мальчик, болтающий ногами, потому что не достает до полу. Вот и все, собственно. Помню, что я от души любил отца, а что еще нужно?
   После второго удара, случившегося шестнадцать лет назад, речь отца стала очень затрудненной. Он обрывал фразу посредине. Глотал слова. Часами, а иногда и целыми днями молчал. Его присутствие практически не ощущалось. Никто так толком и не определил, что у него: классическая "экспрессивная афазия" (когда все понимаешь, а сказать не можешь) или кое-что похуже.
   Однажды в жаркий июньский день – я заканчивал тогда среднюю школу – отец внезапно вытянул руку и вцепился мне в рукав. Я как раз спешил на вечеринку. Ленни ждал меня у двери. Пришлось остановиться. Я опустил взгляд. Лицо у отца было совершенно белое, шея напряжена, но главное, что меня поразило, – откровенная гримаса страха. Потом она долго преследовала меня в снах. Я сел на стул. Отец по-прежнему не отпускал меня.
   – Ты что, папа?
   – Я все понимаю, – прохрипел он и сильнее сжал мне руку. Каждое слово давалось ему с огромным трудом. – Я все по-прежнему понимаю.
   Вот и все. Но и этого было достаточно. Отец, наверное, хотел сказать следующее: "Да, я не в состоянии говорить и откликаться на сказанное, но я в здравом уме. Так что, пожалуйста, не думайте, будто меня нет". Сперва доктора решили, что у него пресловутая афазия. Затем, когда отца хватил второй удар, они усомнились в том, что он осознает происходящее. Не знаю, быть может, я на свой лад перетолковываю выражение Паскаля: "Если он меня понимает, то надо с ним говорить, если нет, то все равно вреда не будет", – но я не могу отказать отцу в такой малости. Я все ему рассказываю.
   Я сообщил ему про Дину Левински – "помнишь ее, папа?" – и спрятанный лазерный диск. Отец не отреагировал: лицо неподвижно, рот перекошен, будто в злобной ухмылке. Я часто с горечью думаю: "Лучше бы мне никогда не слышать этих слов – я все понимаю". Не знаю уж, что хуже – ничего не осознавать или осознавать, в какой ты ловушке. А может, все-таки знаю.
   Я делал очередной поворот у новой дорожки для роликовых коньков, когда внезапно увидел бывшего тестя. Эдгар Портсман, скрестив ноги, сидел на скамейке. Одет он был, как всегда, безупречно (брючную складку можно использовать в качестве ножа для разрезания помидоров). После всего, что случилось, мы с Эдгаром постарались наладить отношения, каких никогда не было при жизни Моники. Мы вместе наняли детективов из частного агентства – Эдгар, естественно, нашел лучшее. Но расследование не дало результатов. В конце концов нам надоело прикидываться. Единственное, что нас теперь связывало, – мрачные призраки.
   Встреча могла оказаться случайной: ведь мы живем в одном городке. Но только не сегодня. Я сразу понял это. Эдгар не из тех, кто праздно прогуливается по парку. Он искал меня.
   Наши взгляды скрестились, и не стану уверять, будто я обрадовался тому, что прочел в его глазах. Я покатил кресло к скамейке. Эдгар не отрываясь смотрел на меня, а отца словно и не замечал. С равным успехом я мог толкать не инвалидное кресло, а тележку для покупок.
   – Твоя мать сказала, где ты, – пояснил Эдгар.
   – А в чем дело? – Я отступил на несколько шагов.
   – Присядь.
   Я нажал на тормоз и сел слева от кресла. Отец смотрел прямо перед собой, голова склонилась направо, как всегда в минуту усталости. Я повернулся к Эдгару. Он переменил позу.
   – Не знаю даже, как сказать, – начал он.
   Я промолчал. Он посмотрел в сторону.
   – Эдгар?
   Невнятное мычание.
   – Выкладывайте.
   Он кивнул, словно ценил мою прямоту. Он из тех, кто не любит ходить вокруг да около.
   – У меня снова требуют выкуп, – сказал он.
   Я невольно подался назад. Не знаю уж, что я рассчитывал услышать – быть может, что Тару нашли мертвой, – но такого... В голове не укладывается... Я открыл было рот для вопроса, но тут обратил внимание на сумку, лежащую у него на коленях. Эдгар открыл ее и извлек пластиковый пакетик на липучке – точь-в-точь такой же он показал мне восемнадцать месяцев назад. Я прищурился. Он протянул мне пакетик. Что-то вздулось у меня в груди. Я заморгал и всмотрелся в содержимое.
   Волосы. Внутри пакета были волосы.
   – Вот их аргумент, – сказал Эдгар.
   Я не мог выговорить ни слова – просто смотрел на волосы. Затем медленно опустил пакет себе на колени.
   – Они понимают, что мы вряд ли поверим им на слово, – сказал Эдгар.
   – Кто – они?
   – Похитители. Они заявили, что дают нам несколько дней. Я немедленно отправил волосы в лабораторию. Предварительные результаты анализа ДНК пришли два часа назад. Для суда мало, но вообще-то убедительно. – Эдгар судорожно проглотил слюну. – Это волосы Тары.
   Сказанное я услышал. Но не понял и отрицательно замотал головой:
   – Может, они просто сохранили их...
   – Нет. Это тоже поддается проверке. Волосы принадлежат ребенку примерно двух лет.
   Пожалуй, я и сам уже понял это. С первого взгляда было видно, что эти волосы совсем не похожи на локоны моей дочурки. Да и откуда бы? Волосы Тары должны были потемнеть, сделаться гуще...
   Сердце у меня бешено заколотилось. Голос Эдгара донесся откуда-то издалека:
   – Может, надо было сразу тебе сказать, но я решил, что это явный подвох. Мы с Карсоном решили не обнадеживать тебя понапрасну. У меня есть друзья. Им удалось ускорить проведение анализа. – Он положил мне руку на плечо.
   Я не пошевелился.
   – Она жива, Марк. Не знаю уж, как так получилось и где она сейчас, но Тара жива.
   Я был не в силах оторвать взгляд от пряди, запечатанной в пакетик. Тара. Это волосы Тары. Блеск, золотистый оттенок. Я погладил их сквозь пластик. Очень хотелось сунуть пальцы внутрь, прикоснуться к дочери, но я боялся, что у меня разорвется сердце.
   – Они требуют еще два миллиона. Снова предостерегают – забудьте про полицию, у нас там есть свой источник. Посылают тебе очередной мобильник. Деньги у меня в машине. В нашем распоряжении примерно сутки. Это люфт на лабораторную проверку волос. Тебе следует быть готовым.
   Эдгар протянул записку. Я поднес ее к глазам. Шрифт тот же, что и полтора года назад. На месте сгиба строчка:
   ХОТИТЕ ПОЛУЧИТЬ ЕЩЕ ОДИН ШАНС?
   Я покосился на отца. Он по-прежнему смотрел прямо перед собой.
   – Я знаю, ты думаешь, я богат, – вновь заговорил Эдгар. – В общем, так оно и есть. Но не настольно, как тебе, возможно, кажется. Я связан биржевыми кредитами и...