Бойл Т. Корагессан. Восток есть Восток

   Она и не заметила, как все знакомые зигзаги тропки остались позади, и перед ней показался омытый лунным светом коттедж.
   — Хиро, — позвала она, и плевать ей было, услышат посторонние или нет, — Хиро, это я. Я вернулась.
   Боясь всего на свете, он заперся изнутри на задвижку, и она стала дергать ручку сетчатой двери.
   — Хиро, проснись. Это я.
   — Русу? — Его голос прозвучал откуда-то из глубины комнаты, сонный и неуверенный, а потом она увидела, как его смутная фигура поднимается с лежанки и шарит в поисках шорт. На нем ничего не было, в слабом свете восходящей луны угадывались его кривоватые ноги и неловко болтающиеся руки.
   — Сейсас иду! — крикнул он и отступил в темный угол; там, подняв сначала одну ногу, потом другую, он сунул их в зияющую пасть шорт. — Который сас? — спросил он, впуская ее в дверь. — Сто-то слусилось? .
   — Нет, ничего. — Она шагнула к нему.
   — Я свет зазгу? — Он был рядом, совсем рядом. Его дыхание было чуть несвежим со сна, кожа блестела в лунном свете.
   — Не надо, — сказала она, переходя на шепот. — Мы так обойдемся.

 

Суфле в хроме

   Он не понимал, чего это она так обозлилась, искренне не понимал. Какие уж там беседы — даже не взглянула на него ни разу полных шесть дней после вечеринки. Саксби ясно было, что это связано с Джейн Шайн и комплексами Рут, ясно было и то, что ему следует относиться к ней бережно, — но должна же она понимать, что он волен говорить с кем ему вздумается. Если Рут, едва заслышав имя Джейн Шайн, делает в штаны от страха, это еще не значит, что он обязан обходиться с женщиной как с прокаженной. К тому же она ему нравилась. Она была — он вспоминал ее волосы, глаза, шею, эту легкую шепелявость, словно она переводила с кастильского — ему интересна. Да и что он такого сделал — поговорили, да и все, — и если для Рут это так невыносимо, зачем она его одного отпустила? Она что, думала, он превратится в слепоглухонемого? Будет стоять и дожидаться ее в углу в темных очках с табличкой на груди: СОБСТВЕННОСТЬ Р. ДЕРШОВИЦ?
   Да, что верно, то верно, он увлекся немного: тут тебе и шампанское, и музыка, и вся эта приподнятая праздничная атмосфера — в общем, Рут на изрядный промежуток времени вылетела у него из головы. Но зачем же обращаться с ним как с преступником? Она задержалась. Одевалась, видите ли. Сказала, найду тебя позже. И вот он стоит, как дурак, у стойки, весь расфуфыренный и не у дел, а тут, откуда ни возьмись, Джейн Шайн. Привет, говорит, и он тоже здоровается, общественное животное как-никак, а она недолго думая заявляет, что, дескать, Ирвинг сказал ей, что он любитель аквариумов; так вот и сказала — любитель аквариумов. Он и купился. Она в детстве увлекалась рыбками, а бывший муж возил ее по Ориноко в пироге, и там они встретили самого Герберта Аксельрода. Кумир аквариумистов, который занимался сбором материала, пригласил их в свой базовый лагерь, где угостил пикаруку с луком и показал садок, кишащий харациновыми неизвестной ранее разновидности, открытой им не далее как в то самое утро. Для Саксби это был голос небесных сфер. Когда стало уже совсем поздно, а Рут все не появлялась, он прошел через лужайку к дому, поднялся к ее двери и постучался в четвертый раз за вечер. Никакого ответа. Он приоткрыл дверь и убедился, что комната пуста. Озадаченный, он обследовал две ванные наверху, заглянул в гостиную, на веранду и вернулся к гостям, решив, что не углядел ее в сутолоке. Высматривая ее, он покружил в толпе, выпил бокал шампанского, поел, когда кто-то сунул ему в руки полную тарелку. Ее не было ни на танцплощадке, ни в баре. Он хватил виски со льдом, потом повторил. Потолковал с Сэнди, Эберкорном, Региной и Таламусом. Таламус сказал, что видел ее с час назад, она, кажется, шла из бара — посмотрел он на танцплощадке? Саксби ответил, что да, посмотрел, и, искренне недоумевая, опрокинул еще одно виски. Потом опять пошел в дом, принялся спрашивать о ней всех, кого встречал, еще раз заглянул в ванные, зашел на кухню. Пропала — и все дела.
   Выйдя на свежий воздух, он дернул виски с Велли Пиглером и запил бокалом шампанского. Велли представлял интересы группы инвесторов, которые собирались построить на острове гостиницу и соорудить площадку для гольфа, и Саксби вдруг обнаружил, что яростно защищает неприкосновенность Тьюпело как исторического заповедника; завидев слугу с подносом, он схватил очередной бокал шампанского и сказал Велли, что он взял бы всех этих инвесторов за шкирку и засунул ему, Велли, в задницу. А Велли хоть бы хны — улыбнулся так снисходительно и познакомил его с каким-то рыхлым, бледным и шумным типом, который отрекомендовался венчурным капиталистом, и они выпили за эту самую штуку — за венчурный капитализм, что ли, — а потом выпили за славную игру гольф и мяч в лунке. А потом само собой так вышло, что девушка, с которой у него была короткая связь, когда он приезжал навестить мать два Рождества назад, взяла его под локоть и повела танцевать. Остальное и вовсе было смазано — он помнил только, что черт знает в котором часу стоял в баре неизвестно с кем и нес невесть какую околесицу, и вдруг, откуда ни возьмись, мать, положила руку ему на плечо и спросила, куда запропастилась Рут.
   Рут. Имя возникло перед ним, словно распахнулся некий платяной шкаф памяти. Он увидел перед собой ее лицо, и оно было искажено гневом. Он посмотрел на мать и пожал плечами.
   С ней все было в порядке? — допытывалась мать. Может, она заболела? Или они поссорились?
   Он стал оправдываться со всей искренностью — нет, никакой ссоры не было, он весь вечер ее искал; тут он снова потянулся за выпивкой, но Септима взяла его под руку и сказала слабым голосом, что она устала. Говоря всем свои бесконечные «до свидания», она не отпускала его ни на шаг, потом повела через лужайку, по ступенькам на крыльцо и в дом, где сама уложила его в постель, и сон обрушился на него, как нож гильотины. Проснулся он с головной болью. Рико сварил ему яиц и сделал «Кровавую Мэри», но, съев яйца и выпив коктейль, он почувствовал себя совсем худо. Только в два часа дня он заставил себя отправиться наверх к спальне Рут. Загадка ее исчезновения вновь навалилась на него, когда он тупо кромсал яйцо и разглядывал вытекающий желток, пытаясь определить, выдержит ли его желудок такую тяжесть. Рут, подумал он. Боже милостивый, да что же с ней приключилось? Когда он поднимался по лестнице, им овладело предчувствие грозно и неотвратимо надвигающейся беды, но он приписал его раздрызганным нервам и яйцу, что камнем лежало у него в желудке. Рут в комнате не было. По всему туалетному столику разбросана косметика — всякие баночки, тушь, губная помада; кровать не смята. Или смята и застелена вновь. Ведь, слава богу, уже два часа. Она, наверно, у себя в студии, работает сидит. Он подумал было, не пойти ли к ней туда, чтобы немедленно выяснить, что случилось на вечеринке, и разрешить недоразумение, но ноги у него были совсем ватные, и он вернулся в свою комнату отлежаться и прийти в себя.
   Он проснулся перед ужином, чувствуя себя полым, как тростник. Плеснув себе в лицо воды и пригладив волосы гелем, он опять потащился к двери Рут. На этот раз, едва костяшки пальцев прикоснулись к дереву, дверь распахнулась настежь.
   Перед ним стояла Рут — маленькая, холодная, злая, неприступная, в лице ни кровинки, глаза — как две ледышки.
   — Ну и дерьмо же ты, — сказала она.
   — Ноя…
   — Рассказывай Джейн Шайи свои байки, — прорычала она, и дверь захлопнулась с оглушительным стуком, отдавшимся эхом по всему дому.
   Он хотел повернуть дверную ручку, назвать Рут по имени, оправдаться перед ней, но тут услышал скрежет дерева по дереву, и дверь содрогнулась — ее приперли чем-то тяжеленным из наследственной мебели. Все же он взялся за ручку. Повернуться она повернулась, но дверь не подалась — куда там.
   Выходит, так оно и есть — она видела его с Джейн Шайи. Он был огорчен, конечно, но вины за собой не ощущал. Ну не ощущал, и все. И пока он так стоял в коридоре и мимо него потоком шли на ужин колонисты, приветствуя его кивками и понимающими улыбочками, в нем крепло чувство, что на него возвели напраслину, что его обидели и унизили, приговорили без суда и следствия. У Рут характерец тот еще — ему ли этого не знать, — и нечего ему стоять препираться с ней через закрытую дверь на виду у фыркающих в кулак известных композиторов и еврейских знаменитостей. В конце концов, он уже добрых две минуты простоял тут, как истукан. Он пожал плечами и пошел вниз ужинать.
   В последующие дни он не раз подкатывался к Рут, надеясь оправдаться, объясниться — хотя, видит бог, он не сделал ничего худого, разве что не проявил должного почтения к ее закидонам. Но она не желала разговаривать ни в какую. Игнорировала его на людях, не отвечала на его стук, проводила все больше и больше времени, окопавшись в своей студии. Вся эта история начинала уже его угнетать, и чем сильнее он был угнетен, тем чаще ловил себя на том, что ищет общества Джейн Шайн — на коктейлях, за ужином, у бильярдного стола в утренние часы. Он прекрасно знал, что играет с огнем, но не только холодность Рут на него давила — еще и ход его предприятия, а Джейн Шайн с ее сочувственной улыбкой, лучезарными глазами и осведомленностью насчет рыб, казалось, понимала его беды.
   Самая большая беда с его предприятием заключалась в том, что оно было полнейшей утопией. Если белая карликовая элассома и существовала когда-то в природе, то она вымерла уже, как динозавр или дронт, — так, по крайней мере, ему теперь представлялось. Он объявил, что предлагает вознаграждение — пятьдесят долларов за рыбу — всем энтомологам, ихтиологам и аквариумистам-любителям, забрасывающим неводы во всевозможные заводи, старицы, ручьи, болота, лужи и водопады штата Джорджия, но все без толку. Его собственные сети кишели всякой всячиной: мальками колюшки и сомика, черепахами, лягушками, новорожденными водяными змеями размером со щеточку для курительной трубки и целыми пригоршнями окефенокской элассомы (все до одной, конечно, коричневые, неизменно и удручающе коричневые, цвета дерьма и тоски). Хоть бы один молочно-белый мутант показал свою чешуйчатую головку. В конце концов, одолеваемый скукой и нетерпением, он, вопреки своему первоначальному намерению, стал заселять аквариум. Он просто не мог ничего с собой поделать для начала он выпустил туда примерно сотню элассом — все, разумеется, равномерно-унылого коричневого цвета, хотя у некоторых самцов, если направить свет определенным образом, наблюдался обнадеживающий сероватый оттенок. Рыбки, едва достигавшие в длину дюйма с четвертью, чуть ли не бесследно растворились в необъятной толще двух сотен галлонов воды, и он начал думать, что меньший по объему аквариум послужил бы его целям ничуть не хуже. Но как бы то ни было, первые обитатели появились, и он был взволнован не меньше, чем восьми лет от роду, когда отец подарил ему в день рождения первый десятигаллоновый аквариум. На следующий день он добавил еще сотню карликовых элассом и кое-что из других видов — пресноводного солнечника, ушастого окуня, флоридскую гетерандрию, золотистого фундулюса и шуструю стайку бычков размером с ноготь, чтобы патрулировали дно.
   Но, проснувшись на следующее утро — это был как раз день вечеринки, — он обнаружил тридцать своих карликов плавающими брюхом кверху на поверхности, уже покрытой пленкой слизи. Концентрация ионов водорода была в норме — слегка кислая реакция, как в торфянистых водах самих болот. Озадаченный, он выловил бледные раздувшиеся трупики и закопал их в цветочную клумбу под окном. Вернувшись к аквариуму позже в тот же день, он увидел, что передохла уже половина всех рыб и даже бычки плавают у самой поверхности на последнем издыхании — а эти-то живучи, как черти.
   Ясно, что допущен какой-то серьезный прокол; в поисках ответа он принялся листать том «Редких аквариумных рыб» Аксельрода.
   Из раздела «Агрессивные организмы» он увидел, что в сотворенный им непорочный мир проникли зловредные существа. Одноклеточные — он вспомнил начатки биологии, которые проходил, — эти коварные хвостатые микроорганизмы бурно размножаются в воде — его воде! — уничтожая в ней все полезное. Он понял также, что бороться с ними поможет перманганат калия, который искоренит одноклеточные, не причинив рыбам вреда; он съездил на материк в зоомагазин, привез то, что нужно, и засыпал в аквариум, после чего увидел, как почти все оставшиеся рыбы медленно всплыли на поверхность и испустили дух. На следующий день невесть откуда появившиеся хищные жуки-плавунцы взялись за немногих уцелевших.
   За неимением Рут пришлось искать утешения у Джейн Шайи. Вечером, после ужина, он провел ее через коридор в заднюю гостиную, и они постояли там вместе, глядя на скопление бледных трупиков.
   — Досада какая, — сказала она. — Сколько усилий пропало зря.
   Он посмотрел на нее искоса, увидел ее лицо, озаренное мягким светом из аквариума, и почувствовал укол совести. Рут узнала бы, убила бы его. Сожрала бы живьем. Но он был несчастен и подавлен, и где же она, когда он так в ней нуждается? Он вздохнул.
   — Думаю, придется все это похерить и начать сызнова. — Он горько улыбнулся. — Господь Бог, я слыхал, имел те же проблемы.
   — Бедная красавица, — прошептала она, не сводя глаз с аквариума.
   У них на глазах искалеченная гетерандрия из последних сил выгребала к поверхности, не в силах высвободиться из паучьих объятий жука-плавунца.
   Джейн повернула к нему голову.
   — Это все водоросли, — сказала она. — Зараза с ними занесена.
   — Да, — ответил он. — Я знаю.
   — Я бы поехала в какой-нибудь «аквариум-сити» — не знаю, есть тут такое поблизости, может, в Саванне? Взяла бы водоросли у них. По крайней мере, знала бы, что они чистые.
   Он кивнул. Да, «аквариум-сити». Все проще простого: природа грязна и ненадежна, и славные ребята из «аквариум-сити» будут только счастливы ее обезвредить. Да, конечно. Сама ее манера говорить, обрамляя молчанием каждую фразу, словно все они были слишком ценные, чтобы так просто с ними расставаться, делала его совершенно беспомощным. Как мог он искать поддержки у этого голоса? Она говорила, и ему казалось, что его рубят под корень, как дерево.
   — Иначе, — она показала на агонизирующих рыб, — иначе можете на всем этом поставить крест.
   Когда Рут наконец к нему вернулась, у него гора с плеч свалилась. Спору нет, он повидал немало девиц в барах Ла-Хольи и западного Лос-Анджелеса, и, конечно, Джейн Шайи не могла бы стать более привлекательной, будь она хоть с ног до головы вымазана феромонами, но нужна была ему именно Рут. Куда Джейн Шайи с ее надмирной, выспренней красотой до этой женщины — такой близкой, такой ощутимой. Она по-своему, по-особому была хороша, эта Рут, и никогда ему не надоедала. И дело было не только во внешности, вовсе нет: в ней пульсировала жизнь, она была приливной волной, сметающей все на своем пути, и в то же время в ней ощущалась какая-то хрупкость и неуверенность, рядом с ней он чувствовал себя сильным. Ее одержимость сочинительством, все эти горы книг, кипы критических статей, все рассуждения на тему «кто есть кто в литературе» как нельзя лучше сочетались с его увлечением рыбами, эта одержимость была ему понятна, была тем, что придает жизни смысл. Если бы предметом ее страсти были почтовые марки, кости ископаемых животных или искусство Возрождения, это бы ничего не изменило; неважно было даже, хорошо или плохо у нее получается, важен был только этот огонь, который отличал ее от других женщин, казавшихся в сравнении с ней скучными. У него были его рыбы, и она была этим довольна; у нее была ее писанина.
   Она подошла к нему в час коктейлей и положила руку ему на плечо (богини судьбы смилостивились над ним, и он в это время стоял у стойки в обществе одного Сэнди, Джейн Шайи поблизости не было). — Привет, — сказала Рут, и все встало на свои места, шесть дней молчания были забыты, Джейн Шайи стала запрещенной темой, вечеринка — смутным воспоминанием. Не говоря больше ни слова, она взяла его за руку и повела наверх, к себе в комнату.
   Утром, прежде чем отправиться завтракать в «комнату общения», она разбудила его нежными поглаживаниями и заявила, что во второй половине дня ей нужно будет съездить в Саванну за продуктами.
   — В Саванну? — переспросил он. — А почему не в Дариен?
   — Ну, понимаешь, — небрежно ответила она, глядя в окно, — не все, что мне нужно, можно найти в этом забытом богом «Уинн Дикси». — Она посмотрела на него и улыбнулась, и его опять горячо и сильно обдало радостью, словно водой из душа. — Надо взглянуть правде в глаза: Дариен, штат Джорджия, не назовешь раем для гурманов.
   — Ну ладно, — сказал он, пожав плечами, — давай съездим.
   В четыре он отвез ее по какому-то адресу на улицу Де Лессепса и посидел за кружкой пива в прибрежной забегаловке, пока она возила туда-сюда тележку для продуктов. Когда через час он за ней приехал, она ждала его на улице, чуть не погребенная под бумажными пакетами. Он удивился, сколько она всего накупила — без малого восемь пакетов всяких консервов, — и удивился еще больше, когда она отказалась от его помощи в перетаскивании покупок в ее студию.
   — Что ты хочешь этим сказать, — спросил он, заводя машину и оглядываясь на гору пакетов. — Что будешь таскать всю эту дребедень сама? И банки, и все прочее?
   — Не беспокойся, — Рут рассматривала свои ногти. — Ну, схожу два-три раза, подумаешь.
   — Но зачем, ведь я с удовольствием…
   — Не надо, спасибо.
   Но у Саксби это не шло из головы всю дорогу до парома, и пока они плыли через пролив Пиглер-саунд, и пока ехали домой по гудрону. Как она собирается доставить к себе все восемь пакетов, и на кой черт они ей сдались? В большом доме ей подают завтрак и ужин, в коттедж Оуэн ежедневно приносит обалденный обед — лучший обед на все дома творчества, хвасталась мать. Блажь какая-то. Она что, осаду держать собирается?
   Когда они с тяжелой ношей протискивались в дверь ее спальни, один пакет разорвался и консервные банки посыпались на пол, но только он нагнулся их подобрать, как Рут остановила его.
   — Я сама, — сказала она, присев на корточки к нему спиной и словно закрывая от него банки. Очень странно. И еще более странно было прочесть наклейки на двух банках, которые откатились в сторону.
   — Жареный елец? Побеги бамбука? Ты что это, восточной женщиной у нас заделалась? Она молниеносно обернулась, чуть ли не выхватила банки у него из рук и засунула в темную глубину пакета, стоявшего на столе.
   — Да нет, — улыбнулась она. — Ну, что ты. Просто… просто мне нравится пробовать новое.
   — Жареный елец? — Он покачал головой и улыбнулся ей в ответ, и она упала к нему в объятия, но все же это было непонятно, действительно непонятно.
   На субботу-воскресенье Джейн Шайи уехала в Си-Ай-ленд с каким-то придурком в серебристом «ягуаре», и Рут ожила прямо на глазах. В час коктейлей она едва не летала по комнате, да и за ужином не могла усидеть на месте, перебегая от одного столика к другому как репортер из светской хроники на премьере спектакля. Саксби был только рад. Приятно было видеть, что она довольна собой, вновь захватывает первенство, сияет на небосводе «Танатопсиса», как сверхновая звезда. И еще он был доволен тем, что она не поминала про вечеринку, спустив на тормозах его беседу с Джейн Шайи и прочие связанные с этим прегрешения, о которых он мог даже и не догадываться, но в которых тем не менее считался виноватым. Пока она изображала кого-то, сидя за соседним столиком в обществе Таламуса, он изливал свои аквариумные горести Кларе Кляйншмидт — просто ради поддержания разговора и в порядке скромной мести за рассуждения об Арнольде Шенберге.
   После ужина было выступление Патси Арены — приземистой широколицей кубинки, которая, казалось, сошла с картины Ботеро(колумбийский художник и скульптор, использующий в своем творчестве индейские мотивы.). Она приехала по рекомендации Клары Кляйншмидт только на днях и колошматила по старенькому стейнвеевскому роялю в передней гостиной, словно мясо отбивала. Всего в этот вечер она собиралась сыграть три вещи — две собственного сочинения и одну Кларину. Оуэн притушил свет. Рут прильнула к плечу Саксби. Колонисты прокашлялись, поерзали на стульях и подались вперед в страхе и предвкушении.
   Бац! Патси Арена нанесла роялю нокаутирующий удар. И тишина. Раз-и-два — и —раз-и-два — шептала она, тряся курчавой головой. Бац!Бац! — дважды стукнул по клавишам увесистый кулак. Молчание. Три полных мучительных минуты она сидела выпрямившись и неотрывно глядела на дешевый пластмассовый будильник, стоявший перед ней на черной лакированной крышке. Наконец будильник зазвенел — динъдинъ-динъ, —и бац! — кулак опустился на клавиши. Пьеса называлась «Суфле в хроме» и длилась без малого сорок пять минут.
   Потом, как бы на десерт, показали еженедельный фильм — «Женщина в песках"(Фильм по одноименному роману японского писателя Кобо Абэ), в порядке реверанса перед Оуэном, который в очередной раз вошел в японскую фазу. Почти все высидели целиком и концерт, и фильм, у которых, как оказалось, было не так уж мало общего. Жизнь в „Танатопсисе“ хоть и была, возможно, чертовски стимулирующей в творческом отношении, с точки зрения развлечений была так себе; Саксби знал, что большинство его обитателей жалуются на невыносимую скуку и что вечерние чтения, концерты и выставки, а также еженедельные фильмы хоть как-то скрашивают им унылое течение дней.
   Разумеется, Рут, к немалому удовольствию колонистов, на лету принялась пародировать диалоги фильма, а в бильярдной от нее досталось и Патси Арене. Народ так и падал со смеху. Когда она взялась изображать неуклюжие наскоки пианистки на инструмент, лица у людей сделались красные, они в исступлении колотили себя в грудь; но тут в комнате возникли Клара и ее протеже, и Рут, не растерявшись, отпасовала мяч Эбер-корну, который скромно хихикал в пивную кружку. — Ну как, с добычей сегодня, Дет? Смех умолк. Клара налила Патси выпить. Все посмотрели на Эберкорна.
   Эберкорн околачивался на острове уже с неделю. Иногда он появлялся с напарником, иногда один. Вопрос Рут был с подковыркой; помешивая лед у себя в бокале, Саксби смотрел на Эберкорна, которого так и передернуло. В сущности, парень ему нравился — а может, просто Саксби было его жалко. Эберкорн взглянул на Рут большими вертлявыми кроличьими глазами. Вопрос поверг его в уныние.
   — Пусто, — сказал он. Потом шумно вздохнул/почесал за ухом. — Мы с Льюисом думаем, замешан кто-то еще.
   Рут отвела взгляд. Ее вдруг крайне заинтересовала игра света в бокале. В тот момент Саксби ничего не заподозрил, но было нечто в ее выражении лица, в сжатых губах, в опущенных, но настороженных глазах, что припомнилось ему потом.
   — Я, признаться, не понял, — вмешался он. — По-вашему, кто-то на острове его укрывает, да?
   Эберкорн медленно и важно кивнул — словно ткнул подбородком в подвинувшихся поближе колонистов. Теперь все до одного навострили уши.
   — А больше ничего в голову не приходит — он сшивается тут уже пять недель, и, если оставить в стороне угощение в Прибрежных Поместьях и жратву, которую он там и сям помаленьку таскал, вы не спрашивали себя, чем он питается?
   Саксби об этом не задумывался — до сих пор этот увалень-японец, этот молокосос, который нагнал на них страху в тот вечер в проливе Пиглер-саунд, а потом дал от него деру в магазине, был ему только забавен. Но теперь на краткий миг и столь неожиданно, что он сразу же эту мысль отбросил, в его голове возник ответ: жареным ельцом.
   В следующий вечер, в субботу, Рут не пришла на коктейли; Саксби сидел с матерью на веранде и высматривал ее. Когда Арман позвонил к ужину, а она все не шла из своей студии, он нехотя двинулся в главную столовую и сел там за один из маленьких столиков с Септимой и Оуэном. Мать трещала без умолку о делах колонии — этот приезжает осенью, той показали кукиш в Яддо, а она, Септима, почитала бы за счастье ее заполучить; он начисто отключился и знай себе работал вилкой. После ужина он забился в заднюю гостиную поразмыслить об аквариумных делах. Утром он слил зараженную воду, выкинул все водоросли, гравий и камни; теперь надо было дать аквариуму отдых на пару дней, а потом начинать все сызнова. Но теперь-то он ученый. Он поедет в «аквариум-сити» и вообще наберется терпения. Нечего ходить вокруг да около: он будет разводить альбиносов и заколачивать на этом деньгу. Более того, он должен занять место среди величайших аквариумистов-любителей двадцатого века наряду с Уильямом Фодервинклером, Дэниэлом Дикоко и Паулем Ханелем, отцом декоративной пецилии. Он примерил к себе титул: Саксби Лайтс, отец альбиносной разновидности карликовой элассомы; затем поставил кассету — Альбинони, один из любимых композиторов матери — и сел в мягкое кресло с последним номером «Нэшнл джиогрэфик». Он попытался углубиться в статью об уменьшении упругости волосков у тихоокеанских мидий и отдаленных последствиях этого для промысла моллюсков, но не мог сосредоточиться. Ему не сиделось на месте. В тот вечер планировалось чтение — Боб Пеник выносил на суд слушателей свои новые стихи; Саксби, который с поэзией был не в ладах, пошел бы только ради Рут, но Рут все не возвращалась. Дом стал погружаться в сумерки, и Саксби потянулся к выключателю лампы.