Корделл Александр. Мечты прекрасных дам

   Однако о самых неожиданных причудах ей еще только предстояло узнать.
 
   Основным источником дохода для гонконгских торговцев в девятнадцатом веке был опиум. Однако после тайпиньского восстания против маньчжурской династии, в котором погибло шестнадцать миллионов человек, торговцы опиумом, от самых мелких и кончая крупными картелями, решили, что дело становится чересчур опасным.
   Да, разумеется, небольшие партии опиума по-прежнему ввозились в Китай через мелкие порты – отчаянными головорезами вроде Эли Боггза, однако источник колоссальных прибылей быстро иссякал. Пытаясь сохранить прежние доходы, купцы искали другие способы наживы за счет Китая. Таким образом тайпиньское восстание способствовало развитию торговли другим товаром. На сей раз людьми.
   Из-за наплыва беженцев из Китая население Гонконга увеличилось с двадцати двух тысяч в тысяча восемьсот сорок восьмом году до сорока тысяч в тысяча восемьсот пятьдесят пятом; когда мятежники разорили соседнюю квантунскую провинцию, город наводнили члены Триады (составившие основу тайных обществ Гонконга), тогда-то дельцы поняли, что при правильном подходе на этих бездомных иммигрантах можно нажиться не меньше, чем на опиуме.
 
   – Можешь мне поверить, – говорила Мами на борту их пароходика, – когда дело касается денег, нет границ человеческой подлости. Твой папочка тоже не был обижен, когда Господь Бог распределял хитрость и коварство между смертными.
   – А Джеймс?
   – Как говорил мой бедный Растус, они одного поля ягодки – и твой муженек, и твой батюшка, действовали рука об руку.
   Море играло под солнцем золотисто-зелеными переливами в волнах, расходящихся от носа кораблика, мелькали в прозрачной воде сотни мальков всех цветов радуги – жертвенная пища океана.
   Милли видела, как на севере постепенно исчезает из виду плоский пустынный ландшафт Карлуна, на юге гористый пейзаж Гонконга сменился отдаленным силуэтом острова Грин. Увидя это, Милли вспомнила зеленые холмы Лантау, где она бегала по песку с Эли; воспоминания о нем постепенно стирались в ее памяти, хотя были ей и приятны, как и воспоминания о ее первой любви – Томе Эллери, – и все же от них щемило сердце.
   Том лежит в могиле, с горечью подумала она, а что случилось с Эли? Уже больше года прошло с тех пор, как они расстались на празднике в честь Там Кунга. С тех пор там много всего произошло.
   Ее мысли прервал голос Мами:
   – Лучше бы тебе знать всю правду – твой папочка был не лучше других. А другие – вот вроде этого дьявольского отродья твоего Уэддерберна.
   Кораблик причалил к пристани острова Грин, раздалась команда бросить швартовы, затем спустили трап, и они оказались на берегу. Почти сразу же они увидели «Домик Отдыха» – небольшой, но необыкновенно роскошный особнячок с черепичной крышей, со смотрящими вверх уголками – на манер пагоды, с фронтоном, украшенным золотыми драконами. К входной двери вели мраморные ступени.
   Пройдя по великолепному сине-золотому ковру, они оказались в чудесной комнате с расписанным масляными красками в классическом стиле потолком. Над стенами, украшенными бесценными итальянскими фризами, парили фавны и обнаженные нимфы. Пол был выложен мраморными плитами, а украшенные замысловатыми эмалевыми узорами двери вели в другие комнаты. Все было чрезвычайно богато и роскошно.
   – И это называется домиком? – спросила Милли.
   – Некоторые называют его павильоном, – сказала Мами. – Может быть, тебе он и понравится, но мой Растус терпеть его не мог. Он три года проработал здесь управляющим, было у него шесть человек прислуги – от мальчиков на побегушках до самого дорогого в городе повара. Но твой отец наезжал сюда изредка – по воскресеньям.
   – Со своими красотками?
   – Ты быстро соображаешь! Но на всяких светских приемах тебе будет лучше помалкивать об этом.
   – А ты? Ты часто сюда приезжала?
   – Только по выходным, навестить Растуса. После его смерти я здесь второй раз.
   В дверях появился тщедушный человечек. Мами обратилась к нему на кантонском диалекте, после чего тот исчез, но вскоре вернулся, неся в руках зажженный фонарь.
   – Это мистер Сунг, домоправитель, – пояснила она. – Всю свою жизнь занимается только тем, что гоняет бродячих собак – вроде этих проныр из таможни. – Она тронула Милли за локоть. – Иди за мной, и я покажу тебе кое-что – у тебя просто волосы встанут дыбом. – Она что-то вскрикнула по-китайски и дала Милли ключ. – А теперь спустимся в подвал, – сказала Мами.
   Пройдя по каменной винтовой лестнице, они оказались у массивной, обитой железом двери. При свете фонаря Милли увидела комнату, наполненную огромными бочками, аккуратно расставленными вдоль стен, – примерно по сотне бочек в каждом ряду, – ряду, – огромного помещения, противоположная стена которого терялась во мраке.
   – Опиум! – сказала Мами, поднимая фонарь повыше.
   – Опиум?
   – Говорят, что война закончилась, и торговля прекратилась. Но каждую ночь приходит груз – из Индии на остров Грин. Корабль становится на якорь в бухте, затем все это грузится сюда. Здесь и хранится.
   Мами показала в противоположный конец помещения, заставленного бочками.
   – Вон там есть дверь, которая ведет прямо к причалу. Они доставляют это туда, перегружают и расставляют в противоположном конце. Самые богатые денежные мешки Гонконга считают, что они неплохо нажились на торговле опиумом, но им до этого далеко.
   – О Господи, – прошептала Милли.
   – Лучше, чтобы ты обо всем этом знала, – сказала Мами. – Нет предела подлости твоего мужа.
   – И что же мне теперь делать?
   Мами пожала плечами.
   – Мой Растус хотел прекратить это дело – и оказался в могиле.
   – Что? – вытаращила глаза Милли.
   – Они его убили. Я предупреждаю тебя, девочка моя. Кто-то намекнул таможенному чиновнику, который совершал здесь проверку, а утром нашли два трупа: один – таможенника, а второй был мой Растус. Они говорят, что он умер от лихорадки, но я-то знаю правду. С этими парнями шутки плохи.
   – И ты хочешь, чтобы я на все это закрыла глаза? Они же используют мои деньги!
   – А что ты предлагаешь?
   – Сообщить обо всем губернатору! Мами лишь усмехнулась.
   – Но почему нет? – удивилась Милли. Разве здесь уже не действуют законы?
   – Лапонька, – сказала Мами. – Я, конечно, не могу знать наверняка, но думаю, что он сам по уши во всем этом. Это же Гонконг, это тебе не школа в доброй старой Англии. Как только они поймут, что ты собираешься сделать, тебе перережут горло.
   – И что же мне делать?
   – Ничего. Сиди дома и наблюдай, как растет состояние компании «Смит и Уэддерберн». Ради себя самой. И помни: мой Растус попытался что-то сделать – и в награду получил порцию яда.
   – Яда?
   – Это здесь обычное дело, малышка. Немного насыпать в булочку или накапать в рот, пока человек спит. Мышьяк – в Китае пользуются этим средством уже тысячи поколений.
   – Наверное, опасно было все это мне показывать?
   Мами кивнула.
   – Так зачем же ты это сделала?
   – Из-за своего Растуса. Ты, девочка, должна сама для себя все решить, поскольку ты, я думаю, единственный порядочный человек среди тех, кто за последние сто лет приехал сюда. И хоть ты хрупкая, как былинка, а не побоишься разгрести всю эту помойку.
   – Ты ошибаешься, – ответила Милли. – Я совсем не такая смелая, как Растус.
   – Посмотрим, – ответила Мами. – Опиум – это еще не самое страшное. А вот слышала ты что-нибудь о торговле желтыми рабами?
   – Вообще о работорговле слышала, но про «желтых рабов» – ничего.
   – Скоро услышишь, – сказала Мами. – А теперь пошли наверх, не то эта старая лиса Сунг догадается, что мы что-то замышляем.

21

   Ночная тишина и полная луна, светившая сквозь окно, оказывали на Милли свое обычное гипнотическое влияние. Она лежала на огромной как океан кровати в комнате, увешанной гобеленами, и смотрела на разукрашенный потолок. Со всех сторон в лунном свете мерцали бесценные вазы; статуэтки, изображающие древние азиатские ритуалы, стояли в нелепых и иногда очень фривольных позах. Милли подумала, что если бы отец увидел ее лежащей на этом матрасе, на котором он одерживал свои многочисленные победы, то инфаркт случился бы с ним гораздо раньше. Ну как могли сочетаться в одном человеке английский аристократ и грязный стяжатель и развратник?
   Птицы не пели, и ее это удивило, поскольку ее сад в Гонконге был наполнен птичьими голосами. Эта тишина, которую нарушал лишь отдаленный шум прибоя, притупляла чувства Милли. Ей казалось, что лунный свет заключает ее в свои холодные объятия, так что она тоже стала как бы частью этого застывшего безмолвного мира.
   Она уже совсем было заснула, но тут вдруг что-то заставило ее подняться и, накинув халат прямо на голое тело, выйти через застекленные двери на террасу.
   Все казалось белым, все тени были смыты лунным сиянием; Милли стояла среди побегов вьюнков, закрывающих большую часть террасы. И вдруг воспоминания из далекого прошлого с печальной нежностью тронули ее сердце, как забытая чудная мелодия. И среди зелени вьющихся растений мелькнуло дорогое лицо – лицо Тома Эллери.
   Она видела его очень ясно – его улыбку, его плохо различимые во тьме глаза, слышала его голос… «ну, Милли Смит, ну какую же чушь ты порешь».
   Сейчас Милли опять держала его в своих объятиях, и шелуха от кукурузных початков в амбаре сквайра Олдройда, где они так невинно встречались, вновь посыпалась на нее. Глядя на рукав своего шелкового халата, она видела, как эта шелуха скользит по нему вниз, увлекая ее за собой в другую жизнь, чистую и светлую, далеко-далеко от этого места разврата. Она сняла шкурки с рукава и положила их себе на ладонь.
   В ее ушах звучал голос Тома: «Я буду любить тебя всю жизнь… до самой смерти».
   Она прошла в сад, сопровождаемая воспоминаниями о своей первой и единственной любви.
   И внезапно она почувствовала какое-то необыкновенное чувство свободы, тело ее стало легким и совершенно невесомым, и Милли побежала. Она бежала по золотистым дюнам, окружавшим «Домик отдыха», затем спустилась к пляжу. Она зашла в плещущую воду по колено, затем по пояс, затем сбросила мешающий ей халат и нырнула прямо в волну набежавшего прибоя. Ее окутала темнота, она отдалась на волю вздымающихся волн, затем проплыла немного вперед, подальше от прибоя, и оказалась в спокойном безбрежном и вечном море. Она перевернулась на спину, чувствуя, как се обволакивают прохладные струи, и чуть зажмурилась от яркого света луны.
   В тот момент, когда инстинкт заставил ее развернуться, чтобы плыть обратно в сторону пляжа, она почувствовала какое-то движение в воде, и под нее поднырнуло что-то гладкое и серое, затем это что-то тут же выскочило из воды с шумным всплеском. Большая рыбина подбросила ее вверх, но тут же подхватила ее голову, не дав ей захлебнуться. Из воды выглядывала забавная мордашка с хитрой улыбкой. Это был дельфин с острова Лантау, которого она встречала раньше, теперь он со своей подругой жил у острова Грин. Оба дельфина были донельзя рады встретить старую знакомую. Теперь они оба плыли по бокам от нее, как почетный эскорт. Метров за пятнадцать до того места, где она уже могла встать, оба дельфина повернули назад и поплыли обратно в морс, полагая, что исполнили свой долг и ясно выразили свои дружеские чувства.
   С трудом дыша, Милли выбралась на берег, стесняясь своей наготы, но тут она увидела лежащий на песке халат, вынесенный прибоем, и накинула его на мокрое тело, чувствуя себя настоящей русалкой. И буквально в ту же секунду она увидела, что на песке что-то лежит… и не что-то, а какой-то человек.
   Милли с опаской подошла к распростертому на песке телу. На нем были лишь рваные штаны, которые носят китайцы. Штанины все были изодраны в клочья. Она подошла к нему и коснулась пальцами холодного лица, с которого смотрели на звезды неподвижные глаза. Луна на мгновение скрылась, затем появилась вновь, и она хорошо теперь видела лицо мертвеца – совсем еще мальчик с пухлыми, не знавшими бритвы щеками. Азиат, погибший трагической смертью, поскольку руки его были скованы цепью.
   Милли поднялась, не в силах оторвать взгляда. Мальчик в цепях, недавно утонувший, – но откуда? Кто заковал его в цепи? И нужно же было ему прибиться сюда, на остров Грин. Ее охватила жалость – ведь он чей-то сын, чей-то брат… Она положила руку ему на грудь, но тело было холодно, как лед. И вдруг, к своему ужасу, она услышала, что море выбрасывает на берег еще кого-то, только немного в стороне от них. Тело кидало на волнах вверх и вниз. Она видела, как из воды высовывается покрытая волосами рука, как будто зовя на помощь. Лицо было бородатым, и в глазах застыло выражение безумия. Это был уже не мальчик, а вполне взрослый мужчина. Набежавшая волна, наконец, выбросила его на песок. На нем тоже были кандалы.
   И тут Милли увидела на фоне отдаленного берега материка, что по Западно-Ламмскому каналу двигается целый караван крупных джонок, поднявших паруса. Они шли в ряд, под полным парусом, их было шесть, и белая пена бурлила у них за кормой.
   Милли выпрямилась, прикрывая глаза рукой от ветра и соленых брызг. Было ясно, что джонки шли со стороны Макао. Ненавидящие глаза двух мертвецов были устремлены на нее.
   Может быть, это и есть торговля желтыми рабами, о которой шептались по углам? Торговля, на которой, как она знала, нажился ее муж, а ранее – ее отец?
   Она медленно направилась на север, идя вдоль берега, так что огни с материка светили ей в спину, затем она перешла на легкий бег, чтобы побыстрей добежать до вершины скалы, откуда открывается широкая панорама Ламмского канала. Отсюда ей хорошо были видны приближающиеся джонки. Сила ветра направляла их на юг, но сейчас они двигались немного медленней. Люди на первой джонке делали какие-то сигналы фонарями, джонки зашли в бухточку, их перепончатые паруса начали опускаться.
   В темноте, постепенно набирая скорость, поднялась ракета и исчезла во тьме. Затем, когда последняя джонка бросила якорь, еще одна. До ушей Милли донесся грохот якорной цепи. Она продолжала наблюдать за происходящим.
   Она услышала какие-то крики и, скользя по траве, спустилась чуть пониже и спряталась за камнем. Сквозь расщелину в скале увидела картину, которая навсегда осталась в ее памяти.
   В небольшой гавани расположились какие-то служебные постройки, чуть подальше был большой сарай. Когда причалила первая джонка и с нее был спущен трап, по нему стала спускаться колонна сбившихся в кучу людей, скованных цепями, грубо подгоняемая стражниками. Одного, который шел медленнее остальных, избили и сбросили в море.
   Милли с ужасом поняла, что стала свидетельницей грязной торговли, наживы на человеческом горе, и равнодушный Парламент с губернатором Бонэмом во главе смотрит на все это сквозь пальцы…
   Позже она узнала, что у здешних бизнесменов это называется «торговля свиньями».
   Теперь, когда на австралийские фермы прекратилась поставка дешевого труда заключенных, для этой цели стали использовать этих несчастных беженцев. Таким образом было положено начало китайскому рабству, когда умирающие с голоду изгнанники китайских городов покупались за бесценок, их переодевали в более подходящую одежду, снабжали кое-какой едой и отправляли на поля Австралии или Южной Африки. Целые семьи, покидающие опустошенную голодом Квантунскую провинцию, поддавались искушению и жертвовали своей свободой, превращаясь в самых настоящих рабов. То, что увидела Милли, стало обычным промыслом в последние восемь лет: суда, задействованные в «торговле желтым товаром», покидали берега Китая сотнями.
   В страшной тесноте, нередко закованный в цепи, сидел этот несчастный «груз» в вонючих, душных трюмах всего, что могло продвигаться на воде. Пунктами отправления были, в основном, порты вроде Амоя, Гонконга и Макао. Суда для таких путешествий обычно строились в Гонконге по заказу тех, в чьих руках и была сосредоточена эта торговля, лицензии же выдавались Морским департаментом колонии, главой которой был Джеймс Уэддерберн.
 
   Прячась в тени, Милли добралась до окруженного колючей проволокой загона, на территории которого находилось что-то вроде барака, со стенками и крышей из циновок. Сквозь дыры в циновках она старалась разглядеть, что происходит внутри.
   Сотни узников, в основном голых, лежали на нарах, расположенных в несколько ярусов. Между ними ходили стражники с дубинками, – это были «самсенги», головорезы из китайского тайного общества; «Триада» уже успела прочно утвердиться на улицах Карлуна, и приспешники, не скрываясь, прибрали к рукам проституцию, игорные дома и опиумные притоны – и все под защитой британского флага. Милли почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Она повернулась и побежала в сторону пляжа.
   Через некоторое время она подошла к главному входу в «Домик отдыха» с колоннами и портиком, там стоял старый Сунг, как будто специально поджидая ее. Он стоял в величественной позе, сложив руки на груди и, низко поклонившись, спросил:
   – Изволили купаться, госпожа?
   – Да, купалась, – сказала Милли и хотела пройти мимо, но он преградил рукой ей дорогу. – В такое время?
   – Когда хочу, тогда и купаюсь. – Она с вызовом посмотрела на него.
   – Хорошо купаться с дельфинами. С дельфинами хорошо играть в воде. Хозяин, ваш отец, часто ходил плавать и играть с дельфинами.
   – Несмотря на мертвецов на берегу? Морщинистое лицо Сунга выразило крайнее удивление.
   – Мертвецов? Этого не может быть!
   – Там лежат двое мертвых мужчин, и руки их скованы цепями.
   Он улыбнулся, обнажая желтые неровные зубы.
   – Ну что вы, госпожа, это луна так на вас подействовала. Этого не может быть!
   – Тогда пойди и посмотри сам. – Она повернулась и пошла к берегу. Старик двинулся за ней.
   – Ну вы же понимаете, что иногда рыбаков смывает в воду. И ваш отец всегда приказывал достать гроб и подобающим образом их похоронить. Он сам оплачивал похороны. Но чтобы в цепях? Нет, такого не бывало!
   – Сейчас увидите, – сказала Милли. Когда они пришли на место, она указала ему на два мертвых тела, которые лежали у самой воды, омываемые волнами.
   – Но вы же говорили о цепях? Где эти цепи? – Сунг тронул ногой одного из мертвецов, затем наклонился и перевернул тело. Это был тот, что помоложе. Мальчик.
   Цепей не было.
   – Когда я их увидела, на них были цепи!
   – Да что вы, госпожа, вы просто ошиблись!
   – Ничего я не ошиблась! – сказала Милли и пошла прочь, бросив через плечо: – Как следует похороните их – и пришлите счет мне, понятно?
   – Да, да, все понял, – ответил мистер Сунг.
 
   Мами уже ждала ее, она терпеливо выслушала рассказ Милли.
   – Это страшное место, дитя мое. Разве я тебе не говорила?
   – Оно не просто страшное, это прибежище преступников!
   – Возможно. Послушай моего совета и забудь про все это.
   – Забыть?! У меня под носом торгуют рабами, чтобы увеличить мое состояние, а ты говоришь мне, чтобы я об этом забыла?
   – Может быть, твой муж ни о чем не знает, так что не надо особенно кипятиться.
   – Как это не знает?! Ведь твой Растус говорил, что Джеймс и мой отец одного поля ягоды.
   – Это касалось торговли опиумом, в ней, да, возможно. Но о рабах он никогда ничего не говорил.
   – Ничего, скоро мы все разузнаем.
   – Не делай ничего, пока не будешь уверена, что ты в безопасности, не забывай об этом, – ответила Мами. – Люди здесь исчезают, даже если просто неосторожно обронят слово, – не забывай, что случилось с моим Растусом.
   – Не забуду, – сказала Милли.

22

   Вернувшись домой в конце недели, Милли обнаружила, что ее супруг стал относиться к ней с подозрительной любезностью.
   – Скоро, – сказал Джеймс, когда они прогуливались в саду, – будет праздноваться годовщина освящения нашего собора. Будут важные персоны. Нас там венчали, ты помнишь?… Иногда мне кажется, что ты просто-напросто забыла об этом…
   Затем он продолжал, уже более сухо:
   – В праздничные мероприятия входит также прием в резиденции губернатора, мы как-то раньше все время пропускали подобные приемы.
   – И будем пропускать и дальше, – резко сказала Милли.
   – Ну подожди, будь благоразумной. Я возглавляю Морской департамент и, стало быть, подчиняюсь губернатору!
   – Возможно. Ты, а не я.
   – Иногда я не в силах уловить смысл в твоих поступках. И мне часто приходит в голову – пойми меня правильно, – что ты еще не до конца оправилась от своего нервного расстройства. Психическое расстройство – это такая штука. Я ведь не прошу многого. Губернатор очень высокого мнения о моем ведомстве, – продолжал он, – вот с предыдущими властями у меня были некоторые размолвки, а этот губернатор относится ко мне совсем иначе. Так что не исключено и рыцарское звание. Представляешь – Сэр Джеймс Уэддерберн – в этом что-то есть.
   – Особенно на это не рассчитывай, – сказала Милли.
   – Ты против титулов?
   – Вот именно, особенно насмотревшись на этот маскарад из «дам» и «господ» здесь.
   Джеймс взорвался.
   – Твое отношение к людям не делает тебе чести! Да, многие баронеты там, дома, возможно, получили свои титулы незаслуженно, но этого нельзя сказать про тех, кто служит в колониях, – мы все здесь благородные почтенные люди.
   – И поразительно богатые!
   – Ну и что из этого?
   – А то, что это богатство нажито на торговле опиумом и ведении ненужных войн.
   – Милли, ты еще слишком молода и многого не понимаешь! Вся торговля ведется на законных основаниях. Если бы мы не поставляли в Китай опиум, то это бы делали португальцы, только в еще более крупных масштабах.
   Остановившись у плетеного столика, стоящего на веранде, он плеснул в стакан виски и с шумом выпил его.
   – Надеюсь, что в эти дела никто не будет мешаться, – сказал он. – А то в Гонконге стали происходить странные вещи.
   – Я бы поняла китайцев, если бы они перетравили половину из нас!
   Недавно в Колонии было несколько случаев отравления. Один пекарь по имени А Лум решил избавить Гонконг от «Белолицых Дьяволов» (так местные жители именовали европейцев), отравляя хлеб, который он отпускал иноземцам. Однако в своем благородном порыве он перестарался, кладя слишком большую дозу мышьяка в каждую булку, в результате чего тех, кто их ел, начинало сильно рвать, что и избавляло организм от смертельного яда раньше, чем он начинал действовать.
   А Лум теперь, ожидая суда, уверял всех, что совершил ошибку, и приносил извинения всем пострадавшим, включая Мами, до сих пор еще не оправившуюся от отравления.
   Джеймс что-то проворчал и набрал полный рот виски, раздув щеки.
   – Отличный виски, – сказал он.
   Милли бросила взгляд на мужа. За время супружества он как-то постарел, этот неудачный брак наложил отпечаток на его лицо. На полноценные супружеские отношения он не был способен, а его жалкие попытки вызывали у Милли презрение, постепенно перешедшее в отвращение. До нее доходили слухи, что у ее мужа есть любовница. Такие как он, думала Милли, пытаются стимулировать свою слабеющую мужскую силу с помощью чисто животной чувственности, им дела пет до любви и нежности.
   Интересно, думала Милли, а каким любовником был бы Эли? Порой ее собственные мысли шокировали ее, но она ведь была женщиной, и ей хотелось большего, чем ей мог предложить Джеймс Уэддерберн.
   Они бесцельно бродили по саду. С моря дул довольно сильный порывистый ветер, отчего губы становились солеными. Где-то в Южно-Китайском море бушевал осенний тайфун Мэри (они почему-то всегда давали им женские имена, Милли никак не могла понять почему). Вечернее небо отливало бронзой.
   Когда обрушивался тайфун, маленькие рыбачьи лодки затаскивали в специальные сарайчики, а большие суда укреплялись дополнительными якорями, предварительно свернув и убрав паруса. С пика Ричмен сползали сели, крушащие все на своем пути. Жителей буквально выбрасывало из глинобитных хижин, их искалеченные трупы покрывали склоны горы. Затем приходили спасательные отряды; детей – а они всегда погибали в первую очередь – уносили и хоронили на небольших кладбищах, расположенных у подножья гор.
   Но люди выживали даже после самых страшных ураганов. Во время последнего тайфуна маленькая голландка убежала от родителей и оказалась в эпицентре в тот момент, когда ураган на мгновенье замер, прежде чем разыграться с новой силой. Эту двухлетнюю крошку последний раз видели в квартале Красных Фонарей Виктории, через три дня ее перестали искать, решив, что дело безнадежно, а еще через день ее принес старик-нищий, выхвативший ее у ветра. Он притащил ее в свою жалкую лачугу, накормил и переодел, даже постирал ее запачканное платьице, а потом доставил убитым горем родителям.
   Спасение маленькой голландочки возродило в сердце Милли веру в человеческую доброту и благородство. Даже в Гонконге, где царит беззаконие, торговля опиумом и проституция – все это под британским флагом, – существует беспредельная доброта и мужество. Если презираемый всеми нищий, рискуя своей жизнью, спасает ребенка, значит, еще не все потеряно.
   Сейчас, гуляя с Джеймсом, она напомнила ему об этом случае.
   – А, да. Я слышал про эту историю в нашем клубе.
   – Ты не находишь, что это прекрасно?
   – Прекрасно?
   – Но ведь китайцы нас ненавидят, это же общеизвестно. Вот тот булочник, например, тот, которого собираются судить за отравление европейцев… И все же этот старый нищий китаец спасает одного из наших детей.