Корделл Александр. Мечты прекрасных дам

   – Переоденьтесь.
   – Только если вы отвернетесь.
   Сняв свою одежду, она натянула на себя вещи, обычные для азиатской рыбачки: штаны и куртку из хлопка, черные чулки и туфли на низком каблуке, которые были ей малы на целый размер и в которых она шла, как прихрамывающий ослик. На голову ей он надел широкополую шляпу от солнца с отогнутыми краями – такие носят крестьяне хакка – поля очень удачно скрывали черты ее лица.
   – Сойдет, – сказал он. – А теперь лицо.
   С помощью немудреной деревенской косметики он нанес ей грим: бледно-желтую охру на щеки и шею, чтобы она выглядела как китаянка, потом очень тщательно и аккуратно он обвел ей глаза жженой пробкой, подведя наверх внешние уголки, как это делают девушки-полукровки из Макао, стараясь походить на настоящих китаянок.
   Сделав небольшую паузу, Эли посмотрел на нее, а она на него. В эти минуты между ними возникло теплое и хрупкое чувство взаимопонимания. Ни ей, ни ему не хотелось нарушать чар, и когда он полностью ее загримировал, Милли тем временем заплела косички, свисавшие вдоль скул, и завязала их на концах красными лентами, они еще какое-то время не двигались, чтобы не спугнуть это хрупкое очарование. И чем дольше они стояли так на коленях друг против друга, тем больше Милли мучила мысль о том, почему он не пытается ее поцеловать… Она сама разрушила это очарование своим вопросом.
   – Ну, так что теперь? Едем мы или нет? – с удивлением услышала она вдруг свой голос.
   Теперь она видела его на фоне моря и неба с развевающимися парусами «Ма Шан», похожими на крылья летучей мыши, слабое поскрипывание рангоута как будто что-то нашептывало им. Сейчас, когда наступил час расставания, она понимала, что никогда не забудет это обветренное, загорелое лицо, цвета земли Лантау, эту мягкость, с какой его мозолистые руки касались ее.
   – Мне очень жаль, вам пора уезжать, – сказал он.
   – Я знаю женщин, которые никогда не захотели бы уехать отсюда.
   Они поднялись, и она не сопротивлялась, когда он взял ее за руку. Потом они пошли к берегу, туда, где Черный Сэм ждал их вместе со спасательной шлюпкой. Помогая ей сесть в шлюпку, Эли сказал:
   – Когда-нибудь вы все равно вернетесь, так что попытайтесь свыкнуться с этой мыслью. Ни богатым, ни бедным не дано убежать с островов Гонконга.
   Летнее небо уже тронули ранние сумерки, когда большая джонка, за рулем которой стоял Черный Сэм, зашла в тихий залив Шаукивань, где можно было скрыться от тайфунов, и бросила якорь недалеко от гробниц Там Кунга.
 
   С самого раннего утра рыбаки хакао и тангара приплывали с отдаленных островов и южного побережья Китая, и палубы великих Большеглазых Цыплят были заполнены прибывшими родственниками. Все корабли от бушпритов до топ-мачт были увешаны флажками, фонариками и вымпелами, развевающимися на ветру: восемь фонарей, украшенные бумажными цветами и означающие поздравления по случаю дня рождения Там Кунга, висели на каждой корме и на каждой палубе, бумажные экраны с вплетенными в них цветами украшали фальшборты.
   Один корабль – Эли шепнул Милли, что это был корабль главаря пиратов Чу Апу – был увенчан огромной фигурой бумажного дракона с крыльями бабочки, его главная палуба была уставлена корзинами с розовыми запеченными яблоками и столетними яйцами. Огромные толпы родственников боролись за чашки с дымящимся чау-фэном. Найдя себе местечко, чтобы присесть, они поглощали с помощью деревянных палочек галлоны рисового отвара, молодые – пуская в ход белозубые челюсти, а старые – то чавкающее и старое, что от них осталось.
   И все это великолепие сопровождал сумасшедший звон цимбал, звуки труб и кларнетов, стук барабанов и медных гонгов; как объяснил Эли, китайцам больше всего нравится такая какофония, способная поднять мертвого из могилы и не имеющая ничего общего с мелодией. Женщины хакка (а точнее, истинные уроженки этого древнего племени) прогуливаются вверх и вниз по переполненным народом набережным, выставляя напоказ свои увесистые золотые украшения, а вокруг дым стоит коромыслом от красных, зеленых и золотых шутих и ракет.
   – Вы же обещали отвезти меня домой к отцу, – сердито заметила Милли.
   – Не раньше, чем стемнеет.
   Они стояли друг против друга в этой давке.
   – Вы же получили выкуп. Вы не имеете права держать меня дольше, – запротестовала Милли.
   – Я уже говорил вам, не получал я никакого выкупа. Несколько недель назад я действительно потребовал его, но потом передумал.
   – Что это вдруг? – ехидным голосом спросила она.
   Он отвернулся.
   – Вряд ли вы поймете.
   – А Суиткорн говорил мне совсем другое! Он говорил, что вы получили от отца пятьдесят тысяч долларов.
   – Суиткорн ошибался. Когда речь заходит о таких серьезных вещах, я бы хотел, чтоб мне верили.
   – На это вы не имеете права рассчитывать. А теперь, когда отец мой вот-вот умрет, как вы говорите, мы вообще никогда не узнаем правды.
   На это он ничего не ответил.
   Наконец он взглянул на потемневшее небо и повел Милли через толпы на набережной к боковой улочке. Здесь их моментально окружили нищие и кули с паланкинами. Выбрав один паланкин, Эли помог Милли забраться в него и положил туда ее вещи.
   – До свидания, – сказал он.
   Она сидела прямо, уставившись в одну точку.
   – Как хотите. – Эли отдал распоряжения по-китайски двум носильщикам, которые несли паланкин.
   – Черт побери, босс! – сказал Черный Сэм, оказавшийся неожиданно рядом с ним. – Никогда не видел, чтобы кто-нибудь вот так просто отделывался.
   Подзывая еще один паланкин, Эли ответил:
   – Это Гонконг. Я должен доставить цыпленка в курятник. Она и сейчас уже не ребенок, а через год-другой я ее сдерну с жердочки.
   – Да? А ведь ты меня чуть не обманул. Ты даже не поцеловал ее на прощание – такого я никогда раньше не видывал!
   Поднесли второй паланкин, и Эли забрался в него.
   – Следуйте за паланкином впереди, быстро! – скомандовал он.
   Черный Сэм наблюдал за ним с ухмылкой на бородатом лице. И еще один человек наблюдал за ними с кормы своего корабля, стоящего на якоре недалеко от гробниц Там Кунга. Это был Чу Апу.
 
   Паланкин Милли, а за ним и Эли, поднимался вверх по Верхней дороге к «Английскому особняку», роскошному дому ее отца, обращенному к гавани Гонконга.
   Два носильщика медленно поднимались по покрытой гравием дороге, потом остановились и опустили паланкин. Словно почувствовав каким-то шестым чувством, что приехала Милли, на крыльцо вышла их домоправительница Мами.
   – Дорогая моя, ну иди сюда скорее, – закричала она и прижала Милли к своей неохватной груди, как будто та была малым ребенком.
   Старая Мами когда-то заменила Милли мать. Глядя поверх плеча Милли, она увидела, как прибыл второй паланкин. Из него вышел Эли и остановился в тени.
   – А это кто такой? – вскричала Мами, отодвигая Милли в сторону.
   – Это тот самый человек, который похитил меня.
   С головой, усыпанной папильотками, домоправительница представляла довольно устрашающее зрелище.
   – Так какого черта тебе здесь нужно? – завопила она.
   – Просто убедился, что она доставлена домой в целости и сохранности, – сказал Эли и повернулся, чтобы уйти.
   Мами преодолела уже полрасстояния до него, когда он припустился бежать. Яростно стиснув кулаки, она орала ему вслед, отчего ее мощная грудь сотрясалась:
   – Ну, белый негодяй, только вернись сюда! Подожди, свинья проклятая, вот я возьму ружье!
   Эли потом говорил, что он так улепетывал, что у него дымились пятки.
   – А ты не бойся, моя сладкая, – говорила Мами через секунду и, обхватив Милли надежной рукой, повела ее в дом. – Не беспокойся, золотко мое, – повторяла она, – Мами теперь с тобой, и уж как я рада видеть, что оба уха у тебя на месте.
 
   Чу Апу, наказание Господне всех китайских вод, был среди пиратов аристократом. По всему побережью от Шанхая до Кантона он раскинул свои сети; панику наводило уже одно упоминание его имени.
   Он происходил из пиратского рода и был отпрыском свирепого Ченг Яат из Кривой бухты, того самого, который утонул во время тайфуна; его мать, печально известная Шек Ченг, стала преемницей мужа, имела множество любовников (их многочисленными родственниками кишело Южно-Китайское море) и, используя Гонконг в качестве базы, грабила корабли, бороздившие китайские воды.
   Мать Чу Апу была первой женщиной – главарем пиратов, которая железной рукой правила в своей орде.
   Влюбившись в своего помощника (после того, как предала своего второго мужа постыдной смерти), она передала ему бразды правления династией, поскольку здоровье уже пошаливало, но после смерти завещала всю свою воровскую кухню Чу, своему единственному отпрыску.
   В те годы, что Милли Смит провела в Гонконге, Чу Апу сохранял власть, а в какой-то момент объединил свои силы с другим пиратом, по имени Эли Боггз. Их обоих разыскивали за пиратство.
 
   А в это время Анна Безымянная и Янг, приплыв в залив Шаукивань, где можно было скрыться от тайфунов, остановились, чтобы посмотреть, куда отправятся Милли и Эли после того, как они сошли на берег в гавани. Они видели, как Эли подозвал паланкин; видели, как Милли забралась в него, а ее спутник помахал ей вслед, а затем последовал за ней во втором паланкине. Очень странное поведение, подумал Янг.
   – Посмотри, – заметил он, – молодая женщина уезжает, а мужчина едет за ней. Почему же он не едет в одном паланкине с ней?
   – Какое нам дело до этих людей, – ответила Анна. – Они европейцы, и нам их не понять. Единственный человек, который заслуживает сегодня в Шаукиване внимания, это он.
   И она указала на фигуру Чу Апу, пирата.
   Памятуя о том, что тот, кто имеет дело с мечом, от меча и погибнет, Чу, вероятно, ждал своего конца с восточной фатальностью. Ведь и сам он, когда дело касалось интересов его империи, империи опиумных афер, вымогательств, сбора рисовой дани, подкупов, бывал безжалостен.
   Тем не менее, пока его час не грянул, он никогда не забывал о мести. Услышав о смерти на Перл Ривер своих помощников Барби Ло и Косоглазого Вонга и их приспешников, которые были казнены, как сообщалось, крестьянами из Фу Тан, он приплыл туда со всем своим пиратским флотом, сжег до основания дома в деревне и убил всех, кто попался ему под руку. Спастись удалось только Старейшине с семьей.
   В свое время новость эта стала известна и Анне с Янгом.
   – Он разграбил и сжег Фу Тан, – сказала Анна. – Ну что ж, Малыш, если он так жаждет огня, он его получит.
   Сказав это, она велела направить лодочку поближе к самому большому кораблю Чу, а сама, сидя на корме, запела самые прекрасные свои песни, подыгрывая себе на «п'и-па». Множество пиратов, отмечавших праздник на борту корабля своего главаря, выстроились вдоль борта, размахивая кубками и выкрикивая приветствия.
   – Поднимайся к нам, сестренка! – закричал один из них и спустил веревочную лестницу.
   – Мы принимаем приглашение, – ответила Анна и стала карабкаться по лестнице. Добравшись до палубы, она начала играть и петь и пела до тех пор, пока не появилась луна и звезды не засверкали над Шаукиванем.
   А пираты веселились вовсю, поглощая гигантских креветок, пожирая блюдо за блюдом лязгающими деревянными палочками и запивая все это вином Тао-Таи. Лупа уже почти соприкоснулась с линией горизонта, и большая часть почитателей Там Кунга уже отправилась спать, но Анна продолжала петь, и сладкие звуки ее «п'и-па» разносились по морю.
   – Ну же, друзья мои, веселитесь! – говорил Янг и подносил еще и еще бутылки из тыквы с вином, в которое был добавлен мышьяк и порох. Все напились допьяна.
   – Сколько их всего? – спросила Анна.
   На середине кормы, там, куда попадали пьяные пираты, Янг насчитал двадцать два полуодетых тела.
   – А кто из них Чу Апу, главарь?
   – Не знаю, – покачал головой Янг.
   – Говорят, он самый крупный, – заметила Анна, – но они все уменьшатся после того, что мы с ними сделаем, мой Маленький Брат. Так случается со всеми, кто умирает в огне. Ты принес веревку?
   – Вот она.
   – Прекрасно. Помоги мне уложить их кругом, тогда мы свяжем им ноги вместе, чтобы они лежали, как лучики солнца в этом круге пьяного счастья.
   Вскоре двадцать два пирата расходились лучами от судового нактоуза, который сверкал под лупой, как серебряный шар. Некоторые храпели; другие улыбались в пьяном оцепенении.
 
   Выдержка об этом событии из местной газеты восьмого дня четвертой луны:
 
   «Празднования по случаю рождения Там Кунга, святого покровителя всех моряков, в Шаукиване были омрачены трагедией. В бухте произошел большой пожар на борту одного из кораблей; двадцать два тангарских рыбака сгорели при странных обстоятельствах, причем у жертв были связаны руки и ноги. Как полагают, это работа одной из городских групп каулун. Однако капитану корабля, некоему Чу Апу, удалось избежать смерти; очевидцы рассказывают, что он ушел с корабля до пожара и отправился в Монгкок па южной стороне острова, чтобы навестить своих родных».
 
   Когда они отвели лодку в безопасное место, Янг сказал:
   – Ну, пот им и конец. Мы очистили дельту от всех бандитов и пиратов. Теперь мы можем вернуться в нашу деревню, вернее, то, что от нее осталось.
   – Разве ты не умеешь читать, глупец? – Анна еще раз показала ему газету. – Чу Апу, тот самый, который сжег нашу деревню, не сгорел!
   – Но он остался совсем один, а у нас – своя жизнь. Удача может отвернуться от нас, когда мы будем преследовать его.
   – Наши родители останутся не отомщены до тех пор, пока он не умрет, как и все другие. И потом, теперь мы знаем, что у него есть друзья. Например, этот красивый американец, Эли Боггз.
   – Но этот американец никогда не грабил и не обворовывал нашу деревню!
   – Может быть, и нет, но если он друг пирата сегодня, то завтра он может стать нашим врагом, малыш. К тому же, оказывается, он имеет знакомых среди этих проклятых европейцев, тех, кто заполнил нашу страну опиумом, несмотря на приказы императора.
   – Но если ты примешься за европейцев, этому конца не будет, – горячо возразил Янг. – Говорю тебе, оставь это, моя Золотая Сестра. Давай вернемся в Фу Тан.
   – Только когда закончим наше дело, никак не раньше, – ответила Анна. – Интересно, кто эта девушка с темными волосами? Та, что смотрела на американца глазами глупого теленка?
   – Какое она имеет отношение к нам?
   – Если она дружит с Эли Боггзом, то она имеет к нам прямое отношение, ты сам в этом скоро убедишься, – сказала Анна.
   Тогда Янг разрыдался, ибо он уже устал от убийств.
   – Пойдем, – сказала сестра.
   – Куда мы идем? – спросил Янг.
   – В деревню Стэнли, – последовал ответ, – и в ту гавань, в которой пират Чу Апу получает доход от завода, на котором делают порох.
   – Ты и об этом знаешь? – На мальчишечьем лице Янга выделялись большие глаза.
   – Я знаю все, – ответила она, и глаза ее, когда она взглянула на небо, были точно два лучика: они светились в темноте, как глаза зверя.

12

   «Английский особняк», расположенный на уровне четырехсот футов на верху роскошного Гонконгского холма, был одним из самых приметных домов столицы.
   Построенные в мавританском стиле изогнутые фронтоны особняка соперничали роскошью с домом управляющего Восточным банком; его сады, за которыми ухаживали садовники, специально привезенные из Севильи, считались самыми чудесными на острове. Добраться до дворца, построенного на доходы от опиумной войны, можно было на паланкинах, которые несла четверка кули; примерно с дюжину их, да еще и кули со стороны, постоянно были в распоряжении гостей особняка. Вокруг простиралась обширная панорама Душистой бухты, пурпурная цепь китайских гор.
   Вот такой вид открылся глазам Милли, когда она прогуливалась по саду. С расположенных ярусами цветников она рвала цветы на отцову могилу. Мами Малумба, обожаемая домоправительница, которая помнила, как Милли появилась на свет, выйдя на белоснежную веранду, с грустью наблюдала за своей воспитанницей.
   – Ты идешь пить кофе, мой цветочек?
   – Да, – откликнулась Милли. С огромной охапкой цветов она направилась по газону к веранде.
   – Ты все такая же милашка, какой была в три годика. – Мами забрала цветы из рук Милли. – Твой папа будет и там в восторге от цветов из его собственного сада. Ты грустишь, деточка?
   – Да, конечно.
   – Да, у тебя больше нет твоего папочки, но помни: я всегда буду рядом с тобой. Я полюбила тебя с первого же дня, как только ты родилась.
   – Давно же это было, – заметила Милли. Служанка проводила Милли в обширную гостиную, напоминающую разбойничью сокровищницу, столько там было редких украшений и богато расписанной утвари. Потолки были украшены фресками на древние китайские сюжеты; на стенах красовались бесценные гобелены; полы застланы тиенстинскими коврами. Повсюду было золото и слоновая кость. В клубе Гонконга поговаривали, что коллекция китайского искусства сэра Артура Смита могла соперничать с любой коллекцией, существовавшей в Поднебесной Империи со времен монгольского нашествия.
   – Ты сейчас сразу па кладбище, сладкая моя? – спросила Мами.
   – После кофе.
   Танг, слуга номер один в доме, одетый в белое с ног до головы, грациозно прислуживал ей, низко склонив прилизанную черную голову, блестящую от помады. Почему-то Милли не доверяла ему.
   – Я иду с вами, мисси? – ответил он, уставившись на нее своими миндалевидными глазами.
   – Нет, мне бы хотелось побыть одной.
   – Возьми его с собой, деточка, – вмешалась Мами. – Разве можно сейчас выходить без сопровождающего? Даже мне чего-нибудь кричат вслед, а мне ведь уже за сорок. Ты еще не знаешь острова. Чего тут только не творится.
   – О Мами, я уже не ребенок!
   – Нет, ребенок. Для меня ты все такая же сладенькая малышка, и так будет всегда. Этот чертов пират уже похитил тебя однажды и опять может это сделать. Я ему ни на грош не доверяю, этому Эли Боггзу.
   – Но ведь именно он привез меня обратно, ты хоть это помнишь?
   – Да, но именно он и выкуп забрал.
   – Давай не будем начинать все сначала!
   – Можешь говорить, что тебе угодно, но у меня есть доказательства. На пятьдесят тысяч долларов этот злодей облегчил кошелек твоего отца и этим окончательно свел его в могилу!
   – Ты сама видела, как он платил?
   – Что видела?
   – Тот самый выкуп, о котором ты постоянно твердишь.
   – А мне и не надо было ничего видеть, потому что твой папа мне сам все рассказал. «Мами, – говорит, а сам почти умирает, – запомни, что Эли Боггз выкрал мою девочку и требует выкупа. Пятьдесят тысяч! Может, он думает, что они растут на деревьях? Сначала он топит «Монголию», губит капитана О'Тула со всей командой, а потом забирает мою дочь на свою старую, грязную посудину. Чтобы доказать, что она у него, он посылает мне ее серьги вместе с запиской, в которой сообщает, что если я не заплачу выкуп, то в следующий раз он пришлет ее уши. Что же мне делать?» «Думаю, что придется платить, – сказала я, – а то в следующий раз он пришлет ее пальчики».
   – Так ты говоришь, что он выплатил?
   – Он велел своему партнеру, мистеру Уэддерберну, перевести их в банк в Суматре – все до последней монетки. Вот видишь, как сильно твой папочка любил тебя. Хотя, расставшись с такими деньгами, он уже больше и не оправился.
   – Вот в это действительно мне легко поверить.
   – Да ты для него была всем, помни об этом. Ради тебя он сделал бы все, что угодно.
   – Конечно-конечно.
   Милли поднялась, забирая цветы. Ей горько было думать, что Эли так себя повел, а ведь клялся, что ничего не брал…
   – Прошу тебя, Мами, не говори ты мне больше об этих выкупах и пиратах. Мне это все до смерти надоело. И, Бога ради, перестань называть меня «сладенькой».
   – Ну ладно, ладно. Только не расстраивайся так, сладенькая моя, – сказала Мами.
   В своей комнате Милли, как положено, переоделась в черное кружевное траурное платье. Взяв маленький черный зонтик для защиты от солнца, она отправилась в одном из домашних паланкинов, избежав при этом Танга, назначенного ей Мами в защитники. Под яростным утренним солнцем ее несли к англиканскому кладбищу: и ничто не нарушало тишины, кроме мягких шагов четверых кули.
   Дорогу обрамляли цветущие азалии и тропические вьюнки с колокольчиками самых невероятных расцветок. В спокойной красоте раскинулось внизу море. В Гонконге наступило настоящее лето.
   Из-под придорожных кустов за передвижением паланкина следила лиса.
   Неизвестные до поры до времени жителям острова, они были завезены сюда спортивным братством английских полков, которые, впрочем, очень скоро почти полностью их истребили. Несколько оставшихся животных жили кое-как, расселившись в тех местах, куда люди не заходили, и лучшими убежищами для них были кладбища, где их не могла достать рука их главного врага человека.
   Эта лиса, гигантских размеров самка, со сверкающей на солнце рыжей шерстью, распласталась на земле, когда Милли проследовала мимо, а потом поднялась и, высунув язык, долго Следила за паланкином, продвигавшимся вниз к англиканскому кладбищу.
   Подняв морду, она понюхала воздух и залаяла. Лай ее, знакомый Милли еще по залитым лунным светом английским полянам, странным эхом отозвался в этой чуждой местности: она скорее почувствовала, а не услышала этот лай, тут же наклонив голову внутри обшитого шелком паланкина.
   Ближайший носильщик обернулся к ней.
   – Вы слышали лай этой собаки-дьявола, мисси?
   – Лисицы? Да, слышала.
   – Можно, мы вас здесь оставим и не пойдем внутрь кладбища? – Лицо у него было испуганным.
   – Хорошо. Опустите меня около калитки на кладбище.
   Вот в чем беда Китая, подумала она отвлеченно; движению страны из древности в современный мир мешали атавистические суеверия. Лисица залаяла снова, и взрослые мужчины уже не могли скрыть подавляемый страх.
   А разве с ней самой происходило не то же самое?
   Подойдя с цветами к могиле отца, она опять вспомнила свой огромный родовой дом в Суссексе: обширное поместье в тишине сельской местности, завещанное дедом по отцовской линии.
   Ей вспомнилась вереница лошадей; первая поездка на собственном маленьком шотландском пони, ей тогда было всего три года; сборы на местную охоту, которую вел ее отец; церемонию прощального кубка, когда ливрейные лакеи в бриджах и белых чулках разносили шампанское от одного седока к другому, а вокруг лаяли гончие.
   Все это опять пронеслось перед мысленным взором Милли: крик лисицы оживил детские воспоминания, она видела эти сцены с поразительной четкостью.
   И бока кобыл, от которых шел пар, и крученые хлысты, и лающих собак, напряженные и хмурые лица мужчин в кроваво-красных одеждах, сами они называли этот цвет розовым охотничьим, она слышала нетерпеливые выкрики дам, это когда слуги неистово раскапывали землю, отыскивая пору, в которой прятался преследуемый зверь.
   – Она там, там – около старого дуба, мистер! – кричал один из потных преследователей. – Она всегда забирается сюда, когда ждет лисят.
   – Хватит болтать, копайте! – скомандовал сэр Артур с прекрасной военной выправкой восседавший на своей большой кобыле и поднявший кнут, чтобы унять гончих.
   Его жена, американка, новая мать Милли, вскричала:
   – Ради Бога, Артур, скорее откопайте эту несчастную и покончите с ней. Я вся продрогла.
   Милли, которой в ту пору было четыре года, наблюдала за происходящим из стоявшей рядом кареты и дрожала от ужаса.
   – Вот она! – раздался торжествующий крик, и чья-то рука в перчатке вытащила за хвост лисицу из норы.
   – Сажайте ее в мешок! Поскорее!
   Свернув лисице нижнюю челюсть, чтобы она не покусала собак, тот человек бросил ее в мешок.
   Не в силах пошевельнуться, Милли не могла отвести от этой картины глаз. К ее ужасу, из поры вылезли трое крошечных лисят: они еще не умели твердо стоять на ногах и, едва успев зажмуриться от яркого солнечного света, тут же были подброшены вверх терьером, подскочившим сзади. В ту же секунду на них набросились гончие, с лаем выдирая их друг у друга. На перерытую землю закапала кровь. Охотники сдерживали лошадей. Милли оцепенело уставилась на кровавую бойню, и до нее донесся крик отца:
   – Так, теперь бросайте лисицу.
   Доезжачий склонился, подняв извивающийся мешок, и швырнул его гончим. Они с рычанием и яростью накинулись па него, тут же разорвав его на куски. Мелькнула лисья мордочка, и уже через минуту в этой визжащей и хрипящей свалке тело лисицы превратилось в растерзанный кровавый комок сухожилий, костей и связок.
   После того как гончих отогнали, один из охотников, встав на колени, ловким ударом ножа отделил голову лисицы от тела. На мгновение он высоко поднял се, чтобы все охотники могли на нее посмотреть.
   – Что вы желаете с ней сделать, хозяин?
   – Хочу, чтобы моя дочь приучалась к крови, – ответил сэр Артур Смит. Сойдя с лошади, он взял из испачканных кровью рук морду, с которой продолжала сочиться кровь. Милли продолжала сидеть в экипаже с открытым верхом. Широко открытыми глазами она смотрела на лисью морду, отец подносил ее все ближе и ближе, а потом начертил кровавым пальцем крест на рыжем лобике. Морда расплылась у нее перед глазами, мертвые глаза смотрели на нее с укоризной. Она со все возрастающим ужасом успела разглядеть вывалившийся язык и оскал зубов… и перед тем, как свет померк перед ней, она услышала, как ее мать горит с южной растяжечкой: