Корепанов Алексей Яковлевич. Время Чёрной Луны

   Да, я все-таки опасался ловушки, поэтому не стал подниматься на ноги, а посмотрел на девушку – я доверял ее чутью.
   – Кто это? – недоуменно прошептала Илонгли. – На пастушка не похож… По-моему, он вообще не отсюда.
   – По-моему, тоже, – шепотом согласился я. – Он здесь просто заблудился. Давай-ка прекратим конспирацию.
   Я уже почти наверняка знал, откуда здесь взялся этот озабоченный, неопасный путник.
   Девушка задумчиво покусала губы, понимающе посмотрела на меня и встала. Я тоже встал и негромко позвал уже удаляющегося растерянного незнакомца:
   – Молодой человек, вы, кажется, сбились с дороги?
   Он вздрогнул, резко обернулся, увидел меня и девушку и облегченно улыбнулся. И, разводя ветви руками, торопливо направился к нам.
   – Да, это какой-то посторонний, – успокоенно сказала девушка. – И что теперь с ним делать?
   Утренний путник остановился напротив нас, разглядывая наряд Илонгли. Это был самый обыкновенный подросток лет тринадцати-четырнадцати, высокий, аккуратно подстриженный, черноглазый и курносый. Футболка на нем тоже была самая обыкновенная, серая в крапинку; футболка выбилась из зеленых брюк, на которые налипла паутина или какие-то местные паутиноподобные растения; обут был подросток в потрепанные серые кроссовки с почти перетершимися шнурками, а в руке держал скомканный свитер. Такие пареньки с утра до вечера слонялись по усеянным крышками погребов и кольцами канализационных колодцев унылым пространствам между нашими многоэтажными домами, гоняли на велосипедах, лавируя среди малышни, бренчали на гитарах, плевались шелухой от семечек и время от времени с криками и хохотом принимались возиться, бегая друг за другом, падая и размахивая руками и ногами, то ли имитируя драку, а то ли всерьез выясняя отношения. Чем-то они были похожи на стаи волчат, только волчата не заплевывают асфальт у подъездов и не матерятся…
   – Это что, кино какое-то снимается, да? – неуверенно спросил паренек, переводя взгляд с Илонгли на меня.
   Илонгли сдвинула брови, она явно не поняла, о чем идет речь, а я сказал:
   – Здравствуйте, молодой человек.
   – Здравствуйте. Вы артисты, да? Видик снимаете? – Парнишка приободрился в нашей компании и вновь с интересом уставился на Илонгли. – Это ведь вы женщину-вампира играли в той видухе, где тот шериф всех жмуриков раскрутил? Или она не понимает? – обратился он ко мне. – Видик-то штатовский.
   Лицо девушки становилось все более озабоченным.
   – Она все понимает, – сказал я. – Вас как зовут, молодой человек?
   – Виталя, – ответил знаток видеофильмов. – Можно на «ты». А что такое?
   – Как ты сюда забрел, Виталя?
   – А что такое? – повторил подросток и сплюнул себе под ноги. – Запретная зона? Так ведь никаких табличек не было, и ментов тоже – ну, я и зашел посмотреть.
   – В парке? – уточнил я.
   – Ну, в дендрике, а где ж? А что, нельзя, что ли? Так ведь не написано.
   Не было у меня моего пистолета, и я сейчас не мог вернуть Виталю назад, в «дендрик» с искусственным водоемом, зажатый между жилым кварталом и заводским забором. Оставлять его здесь одного тоже не годилось. Как бы его подготовить, чтобы избежать потрясения? Все-таки вчерашний ребенок, психика еще неустойчивая, а тут я ему вдруг выдам: иной, мол, мир.
   – Ты можешь себе представить, что уже не совсем в дендрике? – осторожно спросил я. – Даже, вероятно, совсем не в дендрике.
   – Значит, так и есть! – Глаза подростка заблестели. – Я ведь так сразу и просек, только спросить было не у кого. Дендрик же не резиновый, не жвачка, я бы давно уже к тралику вышел, а тут все лес, да лес. Значит, попал в зону переброски, как эти чудики из «Пяти исчезнувших убийц»? Так это что, настоящая Австралия или где-то у нас?
   Напрасно я за него беспокоился – кажется, он не делал особенных различий между своими видиками и реальностью, и видики ему были интереснее.
   – Не у нас, и не в Австралии, – неопределенно ответил я. – Но выбираться отсюда нам придется без посторонней помощи. Хотя вполне возможно, что ведется съемка скрытой камерой.
   Это я добавил на всякий случай, чтобы не вдаваться в разъяснения. Да и что я мог ему разъяснить? Ничего бы он не понял, этот любитель видеофильмов.
   Что-то в моем ответе Витале, очевидно, не понравилось, потому что он насторожился и быстро сунул руку в карман своих зеленых импортных штанов. Я понял, что у него там нож, купленный у тех же пэтэушников – будущих слесарей-токарей, или кастет. А то и какой-нибудь самопал.
   – А вы кто? Артисты или тоже забрели?
   – Давай вопросы потом, Виталя. Я – Доргис, она – Илонгли, имена, считай, штатовские, но так надо.
   – Понял. – Паренек слегка расслабился, но руку из кармана не вынул. – «Звездные скитальцы-восемь». Только мне к тралику выйти надо, меня кенты ждут.
   – Не сейчас, Виталя, это не от нас зависит. Выйдешь ты к своему троллейбусу, только попозже. Сейчас я подумаю.
   – Лады, – согласился подросток и вновь сплюнул.
   – Попробую, может быть, бедж что-нибудь подскажет, – сказал я девушке, молча слушавшей нашу с Виталей беседу. – Даст какой-нибудь совет.
   Илонгли пожала плечами:
   – Попробуй. Но совет я тебе уже дала и от него не отступлюсь.
   – Тоже наша, а я думал – вампир, – разочарованно пробормотал Виталя. – Лонге…
   – Одну минутку, – сказал я и сосредоточился.
   «Сю, ты меня слышишь? Ты меня слышишь, Сю?»
   «Давать советы – значит, влиять на естественный ход событий, – ответил бедж, упреждая мой вопрос. – Результаты могут разойтись с предопределенными, а это ведет к деформации структуры. Или к полному ее уничтожению».
   «А чем это грозит?»
   «Либо возврат к исходной точке, либо трансформация субъекта, либо трансформация исходной структуры. Наиболее вероятно. Другие варианты тоже подразумеваются».
   Мне хватало и этих трех. Если я правильно понял Сю, следование его советам могло привести даже к тому, что я окажусь не здесь, а где-нибудь в пустыне Гоби или внутри Сверхновой 1987А в Большом Магеллановом облаке, и не сейчас, а в прошлом, и не я это буду, а какой-нибудь саксаул или мыслящий звездный червяк, страдающий неврозом. Бедж, конечно, мог чего-то недоговаривать – уж слишком разными, а порой и противоречивыми были все его суждения (или такой вот противоречивой и должна быть всеобщая Истина?), но рисковать не стоило; с этой точки зрения я себя вполне устраивал таким, какой я есть.
   «Я все понял, Сю. Пожелай мне удачи».
   «Удача – понятие субъективное. Все случится так, как случится».
   – Хорошо, Сю. Тогда желаю удачи тебе. – Эти слова я произнес вслух и повернулся к глядящей на меня с любопытством Илонгли. – Бесполезно. Он не может ничего посоветовать.
   – Зато я могу посоветовать, – сказала девушка. – И уже посоветовала. Так что хватит здесь бездельничать – будем пробираться к лабиринту, за Огненный Пояс.
   – О! – оживился парнишка. – Что за лабиринт? Как в «Нашествии чудовищ»? Я три раза смотрел – клевый видик! А что такое «Огненный Пояс»?
   – Смотри по сторонам, Виталя, и поменьше болтай, – оборвала его Илонгли, тоже, видимо, решившая, что нехорошо будет бросать подростка на произвол судьбы. – Прислушивайся.
   – Ха! – сказал Виталя. – Кино.
   – Чувствую, нам туда. – Девушка уверенно показала в ту сторону, откуда мы с ней недавно пришли. – Идти друг за другом, интервал – десять шагов.
   – Нормально! – Виталя восхищенно мотнул головой. – Как галактическая проводница.
   Илонгли строго посмотрела на него и двинулась вперед. Я пошел следом, а подросток, отсчитавший десять моих шагов (все-таки научился чему-то в школе), замкнул наш маленький отряд.

12

   Я шел в кильватерной колонне, продираясь сквозь густой подлесок, и думал о том, до чего все-таки доводят городское существование и, главное, прожитые годы, подобные кольцам в детской пирамидке: одно на другое, все меньше и тоньше, и все меньше свободного места остается на палочке-стержне. Еще пять, шесть, пусть даже двадцать колец – и ребенок достроит свою пирамидку, и забросит ее под стол, к поломанным автомобильчикам и безруким куколкам-голышам, и уйдет во двор играть в другие игры. Интересно, кто этот ребенок, есть ли он вообще, и какие другие игры он задумал, и долго ли будет играть, и сколько их еще у него осталось?..
   До чего все-таки доводит городское существование и прожитые годы! Ведь помнились походы в пионерском лагере (были когда-то такие очень неплохие лагеря) – рюкзак с буханками черного вкуснейшего хлеба и банками с еще более вкусным сгущенным молоком и тушенкой за плечами, лесные овраги и речные долины, и пыльные дороги, усеянные сосновыми шишками, и через речку вброд, и по пригоркам вскачь, и по тропинке вприпрыжку, да еще успеваешь сбить ногой огромный пятнистый мухомор, сорвать сыроежку и запустить ею в ствол сосны, с глупым восторгом наблюдая, как от удара разлетается в клочья бледно-розовая шляпка; а еще успеваешь подобрать ветку и метнуть ее, как копье, в гущу малинника, и обстрелять шишками друзей-пацанов, и сунуть ящерицу за шиворот задаваке Маринке Трусовой, и улыбнуться обожающей тебя, непробиваемого вратаря сборной лагеря по футболу, Люсе Орловой, которая будет потом писать тебе письма, и… И все делается словно само собой, безо всяких усилий, как полеты во сне, и не сбивается с ритма сердце, и годы не виснут на плечах десятком рюкзаков, набитых камнями и чугунными чушками, а тянут вверх, в солнечный воздух, пропитанный хвоей и земляникой.
   А через несколько лет – марш-броски в соседнюю деревню за лесом, где тоже работают на картошке однокурсницы; черными вечерами, под ливнем, по осенней грязи, в телогрейках и сапогах, обходя увязшие в лужах по самые кабины колесные трактора «Беларусь», так и брошенные уже горланящими пьяные песни трактористами… А ночные танцы до утра в стройотряде, в глухом селе на берегу Сухоны, в вологодских лесах; а авралы, когда сутками таскаешь носилки с бетоном, и гордишься тем, что вот и ты, парень, тоже – молодой строитель коммунизма и ударник пятилетки, и ты, черт побери, сооружаешь не какой-нибудь коровник на двадцать персон, а целый газопровод, газопроводище «Сияние Севера» – вот так, студенческий строительный на марше (что такое экскаватор? – два студента с лопатами), а затем, после этих пропахших кислым потом суток, не ползешь к своим двухъярусным нарам, а надеваешь парадную форму и бежишь на танцы. Да что там говорить…
   Я уже взмок и пределом моих мечтаний было снять сапоги, окунуть голову в лесной ручей, а потом полежать где-нибудь в тенечке, имея под рукой трехлитровую банку с холодным пивом, а Илонгли и не думала снижать темп, а тем более останавливаться; она неуклонно и неустанно разрезала пышную растительность своим сильным телом пантеры. Парнишка, пыхтя, тащился сзади, но помалкивал и не отставал – впрочем, пока еще годы тянули его вверх, а не висли на плечах. Утро давно миновало, и на смену ему пришел день, очень жаркий и душный, по-моему, день, хотя клочки неба в вышине были почему-то желто-черными, и солнце не проникало сюда, под ветви деревьев.
   «Такой поход только на пользу, – подбадривал я себя, вытирая вспотевшую шею. – Главное – втянуться. Пробежки по утрам, велосипед по выходным, сигареты по счету и по графику с постепенным сведением к нулю, пиво только по праздникам, только импортное и не больше стаканчика. Рюмка водки – на Новый год. Одна. Маленькая. Спать по восемь часов, утром – холодный душ, еда
   – без острого, кислого, соленого, копченого, сладкого и жирного. Предпочтение помидорам и кукурузе – внеземным продуктам. Дышать тоже только по праздникам или вообще не дышать – вредно, загазованность ужасная. Режим, режим и еще раз режим. И главное – не волноваться, почти все болячки, как известно, от нервов… И не думать. Думать – самое вредное…»
   «А жить-то как же? – спросил я себя и сбился с шага. – Это ведь уже буду не я, это будет автомат какой-то, который, к тому же, рано или поздно все равно износится и развалится. А как лучше умереть: здоровым и старым или больным и не старым?.. Стоп! – остановил я себя. – Не так ставишь вопрос. Не как лучше умереть, а как лучше жить. А как, действительно, лучше жить? И что значит – лучше жить? По-моему, дорогой, ты зашел в тупик…»
   Это было совсем не так, потому что Илонгли остановилась, показывая на просвет впереди. Там, кажется, был не тупик, а выход из леса. Или, по крайней мере, большая поляна, весьма удобная для привала.
   – Давайте сюда, – сказала девушка. – Дальше пойдем вместе.
   Вот тебе и привал!
   Я подождал паренька и мы с ним подошли к Илонгли. Наш отряд сделал еще несколько шагов по пружинящему травяному ковру и оказался на краю леса.
   – Ничего себе-е… – громко протянул Виталя и получил тычок под ребро от Илонгли.
   – Тише! Пригнись и помалкивай, – посоветовала девушка и сверкнула глазами на меня. – И ты тоже.
   Прячась за ветвями, мы рассматривали открывшуюся перед нами низину. Низина была совсем не живописной. Вереницы желто-черных туч, закрывших почти все небо за исключением редких бледно-голубых просветов, еле заметно ползли над уходящей к горизонту изрытой оврагами пустошью, клином вдававшейся в наш лес. Пустошь была совершенно безжизненной – ни травинки, ни деревца; ее поверхность цвета пепла казалась отполированной, она смутно отражала тени туч. Скорее всего, это была не какая-то особенная порода, а сплавленная остекленевшая земля. Во всяком случае, так мне показалось.
   – Это после вторжения, – прошептала Илонгли, и я вдруг отчетливо вспомнил падающие с черного неба широкие языки огня, рассекающие воздух десятками сверкающих мечей…
   Я вспомнил бы и больше, но в это время взгляд мой наткнулся на черное пятно, застывшее в воздухе, метрах в пяти над остекленевшей землей, у начала одного из оврагов; пятно походило на распластавшегося у самого морского дна осьминога. Взвихрилась пыль на земле под осьминогом и он медленно поплыл над оплавленной низиной в нашу сторону.
   Илонгли закусила губу и ударила кулаком по стволу.
   – Неужели заметили?
   – Что это? – сипло спросил Виталя.
   Девушка, не отвечая, наблюдала за черным осьминогом. Я предпочитал молчать. Никаких воспоминаний этот осьминог у меня не вызывал, но я почему-то был убежден, что если он направляется именно к нам – нам от него не скрыться. Даже в самой глухой чащобе. Даже в какой-нибудь норе. И я вновь пожалел, что нет у меня пистолета.
   Плавно переместившись метров на сто ближе к лесу, черное пятно вновь застыло над тем, что раньше было землей. Теперь я понял, что это не какое-то диковинное летающее существо, а механизм или, возможно, ксенобиоаппарат, сплав машины с иноземным организмом, придуманный в лаборатории мыслящих существ с чужих звезд. Я ничем не мог обосновать эту внезапно появившуюся уверенность, идущую не от разума, а от чувств, но она не покидала меня. Верхняя плоскость аппарата пошла волнами, вздулись на ней черные пузыри и тут же опали, и поверхность вновь стала ровной – только теперь на ней стояли широкоплечие черные фигуры с вполне человеческими руками и ногами и чем-то напоминающим маски хоккейных вратарей на месте лиц. В руках этого хоккейного воинства были дальнобойные боевые лазеры или, возможно, армейские плазмометы направленного действия; и хорошо бы, не многозарядные дезинтеграторы, способные распылить на атомы, а то и вовсе загнать в вакуум все окрестности вместе с нами, лесом и валами клубящихся неприветливых туч.
   – Бли-ин, – сдавленно сказал побледневший Виталя. – Терминаторы какие-то…
   По-моему, он понял, что попал вовсе не на съемочную площадку, и что дело может принять серьезный оборот и совсем не обязательно кончиться победой наших над чужаками, как бывает в видиках. Глаза у него стали совершенно круглыми и жалобными, но все-таки таилось в них любопытство, смешанное с испугом. Илонгли была серьезной и немного растерянной, она явно не знала, что лучше всего предпринять и можно ли вообще предпринять что-либо действенное против этой хорошо вооруженной бригады. И вновь я почуял неведомым чутьем, что мы столкнулись не с живыми людьми, а с квазиживыми организмами, ищейками Хруфра, давно уже, наверное, поджидающими нас здесь. Поджидающими меня.
   Я не испытывал страха. Что они были для меня, эти мультипликационные биокиберы Хруфра, по сравнению с теми безликими псевдолюдьми из моего парка?
   Ищейки пока словно не замечали нас. Они замерли, как на стоп-кадре, будто совершенно случайно выбрались подышать свежим воздухом именно тогда, когда мы дошли до края леса. Все это действительно чересчур смахивало на видики для подростков, и я предпочел бы оставаться на месте и ждать развития событий, но командовал здесь не я, а Илонгли, и она уже приняла решение.
   – Уходим по кромке. – Она показала рукой направление вдоль правой от нас стороны леса, рассеченного клином пустоши. – Попробуем их обойти. Идите за мной.
   Подросток вздохнул и жалобно сказал:
   – Мне бы на остановку. Меня ребята ждут. В гробу я видал такие приключения, сто лет они мне…
   – Не ной! – оборвала его Илонгли. – Нет здесь никаких остановок. А не хочешь идти – не иди, оставайся здесь.
   – А чего это вы грубите? – взъерошился Виталя. – Я тоже грубить могу.
   Я успокаивающе похлопал его по плечу:
   – Идем-идем, Виталя. Одному здесь будет скучно.
   И вновь мы вслед за девушкой побрели сквозь подлесок, чуть углубившись в чащу, чтобы нас нельзя было заметить со стороны пустоши. «Ишь, грубит, – ворчал подросток. – Прямо как училка». Илонгли его не слушала; она, чуть пригнувшись, крадущимися шагами скользила по траве, то и дело поглядывая туда, где простиралась на месте леса вылизанная языками нездешнего холодного пламени оплавленная пустошь. Я не очень-то рассчитывал, что нам удастся ускользнуть от ищеек (хотя и потер камешек в кармане), но старался не отставать. А вдруг это вовсе никакие не ищейки Хруфра, а обыкновенный пограничный наряд, или местный патруль, или отряд самообороны?
   Посчитав, что пройден уже достаточный путь, девушка вновь свернула к пустоши. Осторожно раздвинула ветви и с досадой прошептала что-то неразборчивое. Черный аппарат все это время не висел на месте; пока мы пробирались по лесу, он пересек пустошь и теперь находился гораздо ближе к нам. Ищейки стояли в прежних позах, похожие на изваяния. Не оставалось сомнений, что они давно уже засекли нас своими инфрасупермульти– или какими там еще анализаторами, и теперь просто играют с нами, оттягивая и предвкушая миг поимки. Не они, конечно, оттягивали и предвкушали, они-то были простыми орудиями, а сам Хруфр.
   – Чего они хотят, Терминаторы эти раздолбанные? – простонал Виталя. – Чего они хотят-то?
   Илонгли опустилась на траву, скрестила исцарапанные ноги по-турецки и, ослабив шнуровку, сдвинула куртку на спину, почти полностью обнажив смуглые от загара плечи. Стянула перчатку, сорвала травинку и, перехватив взгляд подростка, вернула куртку на место и хмуро усмехнулась:
   – Очень они желают заполучить Доргиса. Никак не могут успокоиться.
   Подросток затравленно посмотрел на меня:
   – А что вы с ними не поделили, дяденька? Они вас кончить хотят? Тикать надо отсюда, тикать со всех ног, туда, откуда пришли!
   Я сел рядом с девушкой, щелчком сбил какую-то невзрачную букашку с ее руки. Больше всего на свете мне хотелось сейчас раздеться, снять сапоги и выпить холодного пива. Духота не убывала.
   – Садись, Виталя. – Я похлопал по траве. – Видишь ли, если они нас заметили, то никуда нам от них не деться, тикай, не тикай. А если не заметили – то посидим да и пойдем себе потихоньку, поищем другой путь; здесь-то нам явно не пробраться. Да, Илонгли?
   Девушка грустно посмотрела на меня и пожала плечами.
   – Что вы с ними не поделили-то? – с отчаянием повторил Виталя, не приняв мое предложение сесть.
   – Им нужен Доргис, – сказала Илонгли. – Им нужны такие, как Доргис. Они хотят сделать таких, как Доргис, не такими. Другими. Не допустить, чтобы в темноте хоть кто-нибудь видел отблески миров.
   – Как ты сказала?
   Я не верил своим ушам. Откуда она могла знать эти слова?
   Илонгли грустно улыбнулась:
   – Я много о тебе знаю, Доргис. Ты даже не представляешь, как много. – Она прищурилась и медленно процитировала: – «Вихрясь нездешней призрачной метелью… пронзают сумрак… отблески миров…»
   – Но я ведь не говорил тебе… Я никому не говорил!
   – Не говорил, – согласно кивнула девушка. – А я все равно знаю.
   – Чихал я на ваши отблески! – багровея, придушенно крикнул Виталя. Он бы, конечно, крикнул и громче, да боялся, что услышат ищейки. – Мне еще жить охота!
   Он подтянул брюки, сплюнул под ноги и зашагал прочь от нас, яростно расталкивая ветки.
   – Виталя, вернись, тебе же одному не выбраться отсюда!
   Мои слова не возымели на подростка никакого действия, а в следующий момент я услышал встревоженный возглас девушки, обернулся – и сразу забыл о пареньке. Бесшумно просачиваясь прямо сквозь ветви, листья и стволы деревьев, черным облаком надвигалась на нас машина ищеек Хруфра. Облако снижалось, грозное и неуязвимое, черные фигуры с оружием в руках стояли все так же неподвижно, словно приколоченные гвоздями к верхней плоскости машины, с легкостью призраков скользя вместе с ней сквозь густую растительность.
   «Возможно, это действительно всего лишь призраки? – мелькнула мысль. – Объемное изображение, голограмма…»
   Это предположение пришлось отбросить сразу, как только машина опустилась. Я услышал хруст ломающихся кустов, увидел, как примялась высокая трава под оседающим на нее днищем; деревья, однако, словно проросли сквозь машину и теперь возвышались над верхней ее плоскостью, как над черной поляной. Все шесть Терминаторов с масками вместо лиц ожили, спрыгнули в траву и неторопливо направились к нам с Илонгли. Нет, это были, к сожалению, не фантомы – трава шуршала и вжималась в землю под их массивными ногами, и потянулись за ними полосы вполне реальных следов.
   Девушка вскочила на ноги и бросилась было навстречу черному отряду, но я успел схватить ее за руку и удержать, и тоже встал, обреченно, словно привязанная к столбу жертва на вершине груды хвороста, которую вот-вот подожгут со всех сторон при молчании равнодушной толпы.
   – Не надо, Илонгли, нам с ними не справиться. Видно, судьба мне отправляться к Хруфру.
   Камешек я все-таки потер и пожелал, чтобы все кончилось благополучно. К чему кривить душой – я побаивался будущего, особенно теперь, при виде этих неумолимо приближающихся оживших статуй, потому что давным-давно потерял способность хоть как-то контролировать события. Кто знает, какой окажется эта встреча с Хруфром и каким я буду после нее?.. Если вообще буду… Только бы они ничего не сделали Илонгли – она-то здесь совершенно ни при чем, и мальчишка…
   Я обернулся в ту сторону, куда ушел Виталя, – его уже не было видно в чаще – и в это время Илонгли прыгнула на подошедшего к нам почти вплотную первого из шестерки биокиборгов Хруфра. Киборг без всяких видимых усилий отшвырнул ее неуловимым движением руки и девушка отлетела в траву. Затем все шестеро полукольцом остановились передо мной, оставив Илонгли у себя за спиной и не обращая на нее никакого внимания. Илонгли их не интересовала – их интересовал я.
   Я решил не дожидаться, пока они начнут выкручивать мне руки и толкать в спину, и сказал очень мужественным голосом:
   – Хорошо, я готов идти в вашу машину.
   Как будто они не могли обойтись без моего согласия!
   В этот момент девушка вновь метнулась к киборгам. Напав сзади, она сумела вырвать оружие у одного из них, отскочила к дереву и крикнула, лихорадочно перебирая пальцами выпуклости приклада в надежде отыскать спусковой крючок:
   – Доргис, беги!
   Не успев еще осознать, что хочет сделать мое тело, я бросился на второго киборга, стремясь повторить прием Илонгли и тоже завладеть оружием. То ли делал я это недостаточно быстро, то ли недостаточно ловко, но в итоге своей отчаянной попытки получил такой оглушающий и почему-то обжигающий удар по лицу, что на некоторое время ослеп и рухнул в траву, чуть не сломав ключицу о твердую, словно мраморная колонна, ногу одного из киборгов.
   Придя в себя и оторвав голову от шероховатых стеблей, я увидел, как дернулось оружие в руках присевшей на колено девушки. С тонким пронзительным свистом вырвался из дула узкий зеленый луч, впился прямо в маску киборга, и киборг почти мгновенно разлетелся черными брызгами, упавшими на траву. Илонгли повела дулом в сторону, целясь в следующего, но сразу три или четыре ответных луча сошлись в одну точку на ее груди и разошлись в стороны, полосуя тело. Вспыхнули рыжие волосы, задымилась куртка – и искромсанное тело девушки вмиг превратилось в пылающий факел. В факеле этом сгорали зеленые глаза, сгорали решительно сжатые губы, сгорало сердце моей бесстрашной прекрасной спутницы…
   Смертоносные лучи, прошив Илонгли, вонзились в толстый ствол дерева, возле которого она только что вела неравный бой, – и дерево наклонилось и, царапая ветвями небо, начало с треском падать на машину черных убийц. Они прекратили стрельбу, подняли безликие головы, оценивая новую опасность, и я, не помня себя от боли, не телесной, а той, что гораздо хуже и страшнее, отчаянно рванулся из травы к этим чудовищам, готовый растерзать их на куски, разорвать в клочья, а потом дотянуться до неба, прогрызть его равнодушную оболочку, выброситься в пустоту и навсегда, навсегда, навсегда раствориться в этой пустоте – подлинной основе бессердечного мира…