Страница:
Я поднял руку, приоткрыл дверь – она подалась тяжело и бесшумно – и бок о бок с затаившей дыхание Донге проскользнул внутрь храма Уо. Девушка прикрыла дверь и мы замерли, напряженно вслушиваясь в тишину. В полумраке, более глубоком, чем наружный полумрак, угадывался гулкий простор большого зала. Тускло светились какие-то пятна у далеких стен; бледные пунктирные линии, ничуть не рассеивающие темноту, пересекали потолок, сменивший звездное небо. Мы стояли неподвижно, выжидая, когда глаза привыкнут к темноте.
– Давай, Легис, действуй, – выдохнула девушка, ободряюще пожав мне руку.
Она выскользнула из-под плаща, стянула его с меня и бросила на пол. Я машинально нащупал в кармане свой треугольный камешек, погладил его почти уже ритуальным движением (совершенно бессмысленным и бесполезным?) – и направился вперед, к слабым пятнам света, лежащим на полу и похожим на отражения лун в мраморной плите. Донге шла рядом, я буквально чувствовал, как она напряжена – сжатая до предела пружина, готовая в любой момент стремительно распрямиться и дать отпор опасности. Еле слышный шорох нашей одежды словно множился, дробился под высоким потолком и, казалось, усиливался, заполняя все пространство. Я крался вперед, невольно втянув голову в плечи; меня не оставляла мысль о том, что вот-вот сверху обрушится на нас многотонный молот и расплющит о пол, разбрызжет клочьями кровавого мяса наши тела, и мгновенный коллапс свернет пространство и остановит время наших внутренних Вселенных, и разлетятся в стороны угасшие осколки наших миров. И даже если каждый из нас только снится другому – молот безжалостно и неумолимо раздробит и сон.
Прошла бесконечность, прежде чем мы добрались до этих бледных пятен на гладком, чуть скользком полу. Бедж не обманул – там действительно были изображены какие-то линии и фигуры, подобные древнеегипетским письменам. Я разглядывал пол, похожий на слабо освещенные изнутри, уложенные в ряд дорожные знаки; летишь в автомобиле сквозь ночь, темнота пролилась на поля и засосала их, придавила своим необъятным брюхом, и две стены деревьев как стороны гигантского треугольника стремительно мчатся от далекого острия, и маячит над горизонтом красный стоп-сигнал Марса, и бьется, бьется в ветровое стекло ночная мошкара, и безмолвными призраками-хранителями ночи встают из темноты круглые пятна дорожных знаков. Перечеркнутый крест-накрест квадрат… Спираль, ввинчивающаяся в черную каплю… Нечто двухголовое, с острыми углами, подавившееся двумя многоконечными звездами… Стрела, пронзающая круг… Стрела!
– Вот… Она!..
Мой прерывистый шепот расколол тишину. Донге стремительно присела на корточки, нависла над рисунком, и мне показалось, что она готова зубами прогрызть плиту, чтобы немедленно добраться до Плодов Смерти, скрытых где-то там, в глубине.
– Что дальше, Легис?
Я обвел взглядом бледные пятна у далеких стен.
– Где-то здесь должна быть статуя с таким же символом: стрела, пронзающая круг.
Донге вскочила и потянула меня за собой. Мы пересекли зал, скользя по полу, как по льду, и остановились у стены. Мне показалось, что вокруг немного посветлело, словно близился рассвет и из подземелья должно было вскоре выплыть солнце храма Уо – но это, наверное, просто приспособились мои глаза. Образ падающего молота растворился в сознании, оставив только смутную тревогу, и я вместе с девушкой приступил к осмотру статуй.
Каменные фигуры возвышались над нами, это были изваяния людей и животных, и каких-то чудовищ; тускло светились глаза и оскаленные пасти, вздымались и простирались руки, и казалось, эти исполины сейчас набросятся на нас, незваных пришельцев, и загрызут, растопчут, задушат своими каменными пальцами. Мы медленно передвигались вдоль заворачивающейся в круг стены, вглядываясь в неведомые символы хранителей, начертанные на боках, ногах и задранных в немом крике мордах, и Донге первая увидела стрелу и круг на ноге каменного исполина, опустившего десяток своих рук, сжатых в кулаки, на развевающиеся складки плаща. Но до этих рук еще надо было добраться.
– Если поднять его руку, плита должна открыться, – прошептал я. – Но какую из них?
Донге не мешкала ни секунды.
– Присядь, я заберусь к тебе на плечи, – скомандовала она и тут же вспрыгнула на меня, словно кошка. Я с трудом поднялся, поддерживая ее за бедра.
«Чуть вперед… Шаг вправо… Еще вправо», – шептала Донге и я послушно исполнял ее приказы, а она что-то делала там, в темноте. Неожиданно она оттолкнулась ногами, подалась вверх – прозвучал звонкий щелчок, оглушительным эхом отозвавшись по всему залу, – и я едва успел подхватить ее, не удержался на ногах и упал, прижав к себе навалившееся на меня крепкое и гибкое тело девушки.
Несколько секунд я лежал, не шевелясь, не отпуская ее от себя и со страхом ожидая, что сейчас взвоют сирены, раздастся автоматная стрельба или вспыхнет яркий свет и превратит зал храма в сверкающую белизной льда хоккейную площадку, на которой лежали я и Донге – нарушители правил, проштрафившиеся игроки, подлежащие выведению из игры и наказанию. Но мгновения вприпрыжку мчались, стараясь догнать друг друга, а в зале все оставалось по-прежнему.
– Может ты меня все-таки отпустишь? – прошептала девушка прямо мне в ухо и легонько укусила за шею. Совсем как зверь, ласковый, но опасный. – Ну и хватка у тебя… необученный…
Я разжал руки. Девушка откатилась в сторону, за статую, но не спешила вставать, оглядывала зал, готовая прыгать и драться. Я тоже отполз к статуе.
– Подождем, – шепнула Донге.
Эхо давно стихло и под сводами вновь прочно обосновалась тишина.
– Вперед! – приказала девушка, и мы, зачем-то пригибаясь, чуть ли не бегом бросились к светящимся плитам. И увидели, что символ разрушения исчез и на его месте зияет дыра.
Донге села, опустила ногу в провал и шепотом воскликнула:
– Там лестница! Легис, за мной!
Если бы я замешкался хоть на мгновение, она исчезла бы в черноте потайного хода. Но я не замешкался. Я успел схватить ее за плечи и удержать.
– Так не годится, Донге. Первым пойду я.
Ход, ведущий в подземелья храма Уо, вполне мог оказаться для нас могилой. Достаточно было вспомнить ловушки для грабителей, придуманные проектировщиками фараоновых усыпальниц. Правда, Сю ничего не говорил о возможных опасностях, но Сю мог просто оценивать степень опасности с точки зрения беджа, а не человека; ну что, действительно, для беджа падение на голову пятипудового камня? Ровным счетом ничего. А вот для людей и камешки полегче случались роковыми.
Я не старался быть героем. Я и не был героем. У меня просто не было выбора. И не было моего пистолета.
Однажды, опять же в молодые студенческие годы, поздним вечером я провожал до общежития Ту, в Которую был влюблен так, как можно влюбляться только в юности. Навстречу нам по темной осенней улице шли четверо парней, и один из них, поравнявшись с нами, умышленно грубо толкнул Ту, в Которую я был влюблен. «Придурок», – негромко сказала Та, в Которую я был влюблен, а парни, похохатывая, пошли себе дальше. Мог ли я как ни в чем не бывало продолжать идти с Той, в Которую был влюблен? Мне очень не хотелось догонять эту четверку, я не терпел драк, да, пожалуй, и не умел драться, я понимал, что получу сполна, даже, возможно, и ножом или кастетом (была тогда такая интересная мода у молодежи – ходить с ножами и кастетами), – но у меня не было выбора. И я догнал эту стайку, и первым ударил обидчика Той, в Которую был влюблен…
… Потом она пришла ко мне в больницу, поцеловала прохладными от осеннего ветра губами и сказала, погладив мои бинты: «Дурачок ты… Стоило связываться!»
Впрочем, сейчас все мои душевные движения оказались напрасными. Донге не собиралась вдаваться в психологические тонкости – она действовала. Резко дернув плечами и сбросив мои руки, она прошипела: «Делай, что говорю, необученный!» – и змеей скользнула в дыру. И вновь, уже не в первый раз, я последовал за ней.
Узкая лестница с холодными и гладкими каменными перилами полого спускалась в темноту. Я догнал девушку и она похлопала меня по руке и примирительно сказала:
– Не сердись, Легис, но я ведь действительно подготовлена получше тебя. Твой бедж не сообщал, есть ли здесь охрана?
– Нет. То есть, нет охраны. А обманывать он просто не умеет.
– Нет ничего проще, – остановившись, с горечью сказала Донге. И добавила уже не шепотом, а вполголоса: – Хотя, если бы он задумал нас обмануть, то обманул бы гораздо раньше.
Две волнистые светящиеся линии на стенах уходили в темноту, обозначая невидимый коридор. В конце коридора мы должны были обнаружить Плоды Смерти. Девушка, однако, не бросилась вперед, а шла очень осторожно, как по болоту или минному полю, держась за стену и пробуя ногой каменный пол перед собой, прежде чем сделать очередной шаг. Я двигался рядом, моля Бога о том, чтобы нам повезло. Правда, здесь властвовало совсем иное божество – зеленоглазый солнцеликий Уо.
Мне казалось, что мы бесконечно долго пробираемся в темноте по коридору, спиралью уходящему вниз, в недра горы. Никаких ловушек пока не попадалось, но я не позволял себе расслабляться. А о поисках пути, которым мы будем выбираться из Тола-Уо, просто не хотелось думать, да и рано пока еще было думать об этом…
Внезапно впереди показался свет, и мы еще больше замедлили шаги.
– Всевидящий Харамм, помоги! – почти простонала Донге.
Коридор упирался в зеркальную стену, отразившую наши фигуры. И стены, и потолок, и пол тупика были сплошь выложены светящимися камнями, так что в нем было довольно светло.
– Смотри! – сдавленно сказала девушка.
Мое сердце замерло, а потом зачастило, и стук его отдавался в висках. Перед зеркалом стоял прозрачный высокий столик на плавно изогнутых ножках; на его круглой крышке золотились, переплетаясь, мелкие завитки. Я сразу узнал ларец из той истории, что поведал мне бедж Сю. Ларец стоял на столике и был размером с портфель-«дипломат», только значительно толще, с приподнятыми и изящно закругленными углами; он источал нежнейшую лазурь и казался почти невесомым. В таком ларце пристало бы хранить драгоценности, алмазные подвески королевы, неосязаемое вещество солнечной короны, сгустки космического ветра, вспышки Сверхновых, тончайший пух Звездных Лебедей, что когда-то величаво плыли с севера мироздания на неведомый юг, нежась в лучах белых карликов и голубых страглеров, паря в галактических струях, отдыхая в толще водородных облаков и стремясь, стремясь, стремясь к вечно ускользающей границе расширяющегося мира; в таком ларце можно было хранить шепот звезд и тишину после дождя, и первый луч зимнего солнца над заснеженным полем, и запах соснового бора в июльский полдень, и бег оленя, и отражения камышей в тихой воде…
Но в ларце высокого осда Темерши хранилось – разрушение. Всего лишь разрушение – слуга хаоса, орудие энтропии.
Мы склонились над ларцом, и я увидел под полупрозрачной крышкой блестящую овальную пластинку с черным абрисом пикирующей остроклювой птицы – личный знак высокого осда Темерши. Ниже личного знака цвет крышки ларца был немного темней, так что нельзя было разглядеть, что находится внутри. Донге медленно, как зачарованная, протянула руку и осторожно коснулась пальцами крышки ларца. И невольно вскрикнула, потому что ее пальцы погрузились в крышку, не встретив, судя по всему, никакого сопротивления. Она стремительно выбросила вперед вторую руку, принялась водить ладонями как слепая, как человек, внезапно упавший с лодки в воду, она пыталась нащупать ларец и ладони ее судорожно метались над столиком… в пустоте.
Ларец с Плодами Смерти, обнаруженный нами в тупике под храмом Уо, был иллюзией. Фантомом. Голограммой.
– Что это, Легис? – дрожащим голосом спросила девушка, беспомощно посмотрев на меня. – Это же какой-то обман…
Я был растерян не меньше, чем она. Не мог же Сю обмануть меня! Я еще раз осмотрел весь тупик: пол, потолок, стены – и встретился взглядом со своим отражением в зеркале. Там, за зеркалом, тоже покоился на столике изящный лазурный ларец, и руки девушки продолжали неуверенно шарить в нем.
Голограммы… Отражения… Отражения… Сказка про кувшин, который никто не мог достать со дна озера, за что, кажется, и платились головами… Потому что не в озере он находился, а в кроне прибрежного дерева, и только отражался в воде. Отражался… Сказка?
Я схватил столик за тонкую ножку – он-то не был отражением, он-то был вполне осязаем! – и с силой ударил им по зеркальной стене, целясь прямо в собственное отраженное лицо. Раздался звон стекла, оглушительный в тишине, Донге вскрикнула и подскочила ко мне. Зеркало разбилось и перед нами открылось отверстие с острыми изломанными краями. Мы, чуть не столкнувшись головами, заглянули в него. Там была неглубокая темная ниша, и на полу возле неровной каменной стены светился мягкой лазурью двойник ларца, только что стоявшего на столике. Вернее, не двойник, а сам ларец, подлинный ларец высокого осда Темерши.
– Всевидящий Харамм! – срывающимся голосом произнесла Донге. – Легис, ты… ты… Я для тебя сделаю все, Легис!
До чего же приятно, черт возьми, слышать такие слова! Как ни скромничай, как ни старайся убедить себя и других в том, что ты выше, что тебе это совсем не нужно. До чего приятно…
Я первым пролез в дыру, и Донге на этот раз уступила мне, признав тем самым мой вклад в наше опасное предприятие. Я приблизился к ларцу, склонился над ним, дотронулся до крышки – крышка была прохладной и твердой, крышка была вполне реальной, а это значило, что сообразительный герой забрался на дерево и отыскал-таки в листве красивый сосуд.
– Осторожно, – охрипшим от волнения голосом сказала Донге, словно ларец был битком набит злыми скорпионами, только и ждущими своего срока, чтобы наброситься на освободителя.
– Думаешь, они кусаются? – небрежным тоном супермена спросил я и поднял крышку.
Поднял – и тут же выпустил из рук, и она с легким стуком ударилась о стену. Девушка прошептала что-то непонятное.
Ларец был пуст.
Ларец был пуст…
Неужели Сю все-таки способен на обман? Неужели к нашему визиту были готовы и только ждали, когда мы сами попадем в ловушку? «Все зависит от того, что можно считать удачей. Случится именно то, что случится», – кажется, так сказал бедж.
Нет, Сю не мог обмануть, я слишком хорошо прочувствовал его во время нашего совместного путешествия. Сю не мог обмануть, как не могло обмануть солнце и не взойти наутро над миром, как не мог обмануть дождь и пролиться в небо, а не на землю. Как не могли позволить этого законы природы, так не могли допустить обман законы естества беджей. Значит, бедж просто не знал, что ларец пуст? А как же информационный океан? Или хранители сумели каким-то образом подбросить туда ложные сведения? Предполагать можно было все, что угодно, но факт оставался фактом: Плодов Смерти в ларце не было, а это значило, что наша миссия не увенчалась успехом. Плоды могли находиться где-то здесь, совсем рядом, в стенах или под полом; возможно, мы стояли на них – но разве отыщешь их, не зная ровным счетом ничего о том, где они спрятаны?
Я просто не решался взглянуть на девушку. В конце концов, я был здесь случайным странником (или нет?), а она обдуманно, неуклонно и долго шла к цели, и вот оказалось, что цели – нет… Донге тяжело дышала, и когда я все-таки повернулся к ней, то увидел, что из глаз ее текут слезы. Плачущая воительница… Я готов был навсегда ослепнуть, только бы не видеть ее слез.
Но я, оказывается, не до конца оценил ее натуру. Ударом ноги она захлопнула крышку ларца, резким движением вытерла слезы и глухо сказала, прищурившись и глядя сквозь меня:
– Что ж, тем хуже для них. Сейчас мы поищем в храме, найдем кого-нибудь из них и я выдавлю из него признание. Пойдем, Легис.
Я не сдвинулся с места. Я не хотел быть соучастником пытки или даже, возможно, убийства. Ни за что. Ни в каких мирах. Никогда.
– Это… Так нельзя, Донге, – пробормотал я. – Так нельзя поступать… Мы же люди…
– А обманывать можно? – вскинулась девушка. – А жить за чужой счет на всем готовом – можно? Угрожать смертью, всеобщим разрушением и книги почитывать! Они ведь тоже люди, но почему-то ведь присвоили себе такое право, так или не так?
– Так нельзя, – упрямо повторил я.
Донге сверкнула на меня глазами, еще раз в сердцах пнула ларец ногой и раздраженно воскликнула:
– Детский лепет! Детский лепет, Легис! – Она вздернула подбородок, помолчала немного и добавила: – Впрочем, как знаешь. Я пойду одна. Спасибо за помощь и попытайся улизнуть отсюда. Шанс есть – они вывозят мусор за стены и сжигают в ущелье, так что попробуй. До встречи!
Девушка направилась к рваной дыре, давя подошвами захрустевшие осколки зеркала. Выбралась в коридор и, не оборачиваясь, решительно зашагала в темноту. Мне вновь не оставалось ничего другого, как последовать за ней. Не потому, что у меня теперь не было выбора, а потому, что я мог попробовать при необходимости вмешаться в ее действия и постараться спасти чью-то жизнь.
Она ничего не сказала, когда я догнал ее. Мы молча проделали обратный путь, показавшийся мне намного короче, чем путь к ларцу, и она первая выбралась под своды все такого же темного зала храма Уо – рассвет или еще не наступил, или в зале не было окон. Я услышал какой-то шум – вероятно, Донге оступилась там, на скользком полу, у светящихся плит. В следующую секунду я тоже вылез из потайного хода, и меня сразу же схватили за руки. Кто-то возился рядом, слышалось чье-то тяжелое дыхание.
– Беги, Легис! – раздался крик девушки.
Я разглядел на полу смутный клубок шевелящихся тел, не успел еще ничего сообразить и невольно согнулся, потому что мне заломили за спину руки и быстро и крепко связали, чуть не вывернув кисти.
– Вот теперь можно и поговорить, – сказали в темноте.
Меня подтолкнули в спину, не слишком грубо – скорее, просто указывая направление, – и я подчинился, не видя смысла и возможности сопротивляться. Не я распоряжался событиями, а события распоряжались мной, и что толку о чем-то жалеть, и что толку корить себя за то, что ввязался в эту историю, что не прошел себе мимо, что вообще пустился в неизвестный путь – и, в конце концов, Ледоколы ведь предупреждали меня еще в самом начале, у того болота…
8
– Давай, Легис, действуй, – выдохнула девушка, ободряюще пожав мне руку.
Она выскользнула из-под плаща, стянула его с меня и бросила на пол. Я машинально нащупал в кармане свой треугольный камешек, погладил его почти уже ритуальным движением (совершенно бессмысленным и бесполезным?) – и направился вперед, к слабым пятнам света, лежащим на полу и похожим на отражения лун в мраморной плите. Донге шла рядом, я буквально чувствовал, как она напряжена – сжатая до предела пружина, готовая в любой момент стремительно распрямиться и дать отпор опасности. Еле слышный шорох нашей одежды словно множился, дробился под высоким потолком и, казалось, усиливался, заполняя все пространство. Я крался вперед, невольно втянув голову в плечи; меня не оставляла мысль о том, что вот-вот сверху обрушится на нас многотонный молот и расплющит о пол, разбрызжет клочьями кровавого мяса наши тела, и мгновенный коллапс свернет пространство и остановит время наших внутренних Вселенных, и разлетятся в стороны угасшие осколки наших миров. И даже если каждый из нас только снится другому – молот безжалостно и неумолимо раздробит и сон.
Прошла бесконечность, прежде чем мы добрались до этих бледных пятен на гладком, чуть скользком полу. Бедж не обманул – там действительно были изображены какие-то линии и фигуры, подобные древнеегипетским письменам. Я разглядывал пол, похожий на слабо освещенные изнутри, уложенные в ряд дорожные знаки; летишь в автомобиле сквозь ночь, темнота пролилась на поля и засосала их, придавила своим необъятным брюхом, и две стены деревьев как стороны гигантского треугольника стремительно мчатся от далекого острия, и маячит над горизонтом красный стоп-сигнал Марса, и бьется, бьется в ветровое стекло ночная мошкара, и безмолвными призраками-хранителями ночи встают из темноты круглые пятна дорожных знаков. Перечеркнутый крест-накрест квадрат… Спираль, ввинчивающаяся в черную каплю… Нечто двухголовое, с острыми углами, подавившееся двумя многоконечными звездами… Стрела, пронзающая круг… Стрела!
– Вот… Она!..
Мой прерывистый шепот расколол тишину. Донге стремительно присела на корточки, нависла над рисунком, и мне показалось, что она готова зубами прогрызть плиту, чтобы немедленно добраться до Плодов Смерти, скрытых где-то там, в глубине.
– Что дальше, Легис?
Я обвел взглядом бледные пятна у далеких стен.
– Где-то здесь должна быть статуя с таким же символом: стрела, пронзающая круг.
Донге вскочила и потянула меня за собой. Мы пересекли зал, скользя по полу, как по льду, и остановились у стены. Мне показалось, что вокруг немного посветлело, словно близился рассвет и из подземелья должно было вскоре выплыть солнце храма Уо – но это, наверное, просто приспособились мои глаза. Образ падающего молота растворился в сознании, оставив только смутную тревогу, и я вместе с девушкой приступил к осмотру статуй.
Каменные фигуры возвышались над нами, это были изваяния людей и животных, и каких-то чудовищ; тускло светились глаза и оскаленные пасти, вздымались и простирались руки, и казалось, эти исполины сейчас набросятся на нас, незваных пришельцев, и загрызут, растопчут, задушат своими каменными пальцами. Мы медленно передвигались вдоль заворачивающейся в круг стены, вглядываясь в неведомые символы хранителей, начертанные на боках, ногах и задранных в немом крике мордах, и Донге первая увидела стрелу и круг на ноге каменного исполина, опустившего десяток своих рук, сжатых в кулаки, на развевающиеся складки плаща. Но до этих рук еще надо было добраться.
– Если поднять его руку, плита должна открыться, – прошептал я. – Но какую из них?
Донге не мешкала ни секунды.
– Присядь, я заберусь к тебе на плечи, – скомандовала она и тут же вспрыгнула на меня, словно кошка. Я с трудом поднялся, поддерживая ее за бедра.
«Чуть вперед… Шаг вправо… Еще вправо», – шептала Донге и я послушно исполнял ее приказы, а она что-то делала там, в темноте. Неожиданно она оттолкнулась ногами, подалась вверх – прозвучал звонкий щелчок, оглушительным эхом отозвавшись по всему залу, – и я едва успел подхватить ее, не удержался на ногах и упал, прижав к себе навалившееся на меня крепкое и гибкое тело девушки.
Несколько секунд я лежал, не шевелясь, не отпуская ее от себя и со страхом ожидая, что сейчас взвоют сирены, раздастся автоматная стрельба или вспыхнет яркий свет и превратит зал храма в сверкающую белизной льда хоккейную площадку, на которой лежали я и Донге – нарушители правил, проштрафившиеся игроки, подлежащие выведению из игры и наказанию. Но мгновения вприпрыжку мчались, стараясь догнать друг друга, а в зале все оставалось по-прежнему.
– Может ты меня все-таки отпустишь? – прошептала девушка прямо мне в ухо и легонько укусила за шею. Совсем как зверь, ласковый, но опасный. – Ну и хватка у тебя… необученный…
Я разжал руки. Девушка откатилась в сторону, за статую, но не спешила вставать, оглядывала зал, готовая прыгать и драться. Я тоже отполз к статуе.
– Подождем, – шепнула Донге.
Эхо давно стихло и под сводами вновь прочно обосновалась тишина.
– Вперед! – приказала девушка, и мы, зачем-то пригибаясь, чуть ли не бегом бросились к светящимся плитам. И увидели, что символ разрушения исчез и на его месте зияет дыра.
Донге села, опустила ногу в провал и шепотом воскликнула:
– Там лестница! Легис, за мной!
Если бы я замешкался хоть на мгновение, она исчезла бы в черноте потайного хода. Но я не замешкался. Я успел схватить ее за плечи и удержать.
– Так не годится, Донге. Первым пойду я.
Ход, ведущий в подземелья храма Уо, вполне мог оказаться для нас могилой. Достаточно было вспомнить ловушки для грабителей, придуманные проектировщиками фараоновых усыпальниц. Правда, Сю ничего не говорил о возможных опасностях, но Сю мог просто оценивать степень опасности с точки зрения беджа, а не человека; ну что, действительно, для беджа падение на голову пятипудового камня? Ровным счетом ничего. А вот для людей и камешки полегче случались роковыми.
Я не старался быть героем. Я и не был героем. У меня просто не было выбора. И не было моего пистолета.
Однажды, опять же в молодые студенческие годы, поздним вечером я провожал до общежития Ту, в Которую был влюблен так, как можно влюбляться только в юности. Навстречу нам по темной осенней улице шли четверо парней, и один из них, поравнявшись с нами, умышленно грубо толкнул Ту, в Которую я был влюблен. «Придурок», – негромко сказала Та, в Которую я был влюблен, а парни, похохатывая, пошли себе дальше. Мог ли я как ни в чем не бывало продолжать идти с Той, в Которую был влюблен? Мне очень не хотелось догонять эту четверку, я не терпел драк, да, пожалуй, и не умел драться, я понимал, что получу сполна, даже, возможно, и ножом или кастетом (была тогда такая интересная мода у молодежи – ходить с ножами и кастетами), – но у меня не было выбора. И я догнал эту стайку, и первым ударил обидчика Той, в Которую был влюблен…
… Потом она пришла ко мне в больницу, поцеловала прохладными от осеннего ветра губами и сказала, погладив мои бинты: «Дурачок ты… Стоило связываться!»
Впрочем, сейчас все мои душевные движения оказались напрасными. Донге не собиралась вдаваться в психологические тонкости – она действовала. Резко дернув плечами и сбросив мои руки, она прошипела: «Делай, что говорю, необученный!» – и змеей скользнула в дыру. И вновь, уже не в первый раз, я последовал за ней.
Узкая лестница с холодными и гладкими каменными перилами полого спускалась в темноту. Я догнал девушку и она похлопала меня по руке и примирительно сказала:
– Не сердись, Легис, но я ведь действительно подготовлена получше тебя. Твой бедж не сообщал, есть ли здесь охрана?
– Нет. То есть, нет охраны. А обманывать он просто не умеет.
– Нет ничего проще, – остановившись, с горечью сказала Донге. И добавила уже не шепотом, а вполголоса: – Хотя, если бы он задумал нас обмануть, то обманул бы гораздо раньше.
Две волнистые светящиеся линии на стенах уходили в темноту, обозначая невидимый коридор. В конце коридора мы должны были обнаружить Плоды Смерти. Девушка, однако, не бросилась вперед, а шла очень осторожно, как по болоту или минному полю, держась за стену и пробуя ногой каменный пол перед собой, прежде чем сделать очередной шаг. Я двигался рядом, моля Бога о том, чтобы нам повезло. Правда, здесь властвовало совсем иное божество – зеленоглазый солнцеликий Уо.
Мне казалось, что мы бесконечно долго пробираемся в темноте по коридору, спиралью уходящему вниз, в недра горы. Никаких ловушек пока не попадалось, но я не позволял себе расслабляться. А о поисках пути, которым мы будем выбираться из Тола-Уо, просто не хотелось думать, да и рано пока еще было думать об этом…
Внезапно впереди показался свет, и мы еще больше замедлили шаги.
– Всевидящий Харамм, помоги! – почти простонала Донге.
Коридор упирался в зеркальную стену, отразившую наши фигуры. И стены, и потолок, и пол тупика были сплошь выложены светящимися камнями, так что в нем было довольно светло.
– Смотри! – сдавленно сказала девушка.
Мое сердце замерло, а потом зачастило, и стук его отдавался в висках. Перед зеркалом стоял прозрачный высокий столик на плавно изогнутых ножках; на его круглой крышке золотились, переплетаясь, мелкие завитки. Я сразу узнал ларец из той истории, что поведал мне бедж Сю. Ларец стоял на столике и был размером с портфель-«дипломат», только значительно толще, с приподнятыми и изящно закругленными углами; он источал нежнейшую лазурь и казался почти невесомым. В таком ларце пристало бы хранить драгоценности, алмазные подвески королевы, неосязаемое вещество солнечной короны, сгустки космического ветра, вспышки Сверхновых, тончайший пух Звездных Лебедей, что когда-то величаво плыли с севера мироздания на неведомый юг, нежась в лучах белых карликов и голубых страглеров, паря в галактических струях, отдыхая в толще водородных облаков и стремясь, стремясь, стремясь к вечно ускользающей границе расширяющегося мира; в таком ларце можно было хранить шепот звезд и тишину после дождя, и первый луч зимнего солнца над заснеженным полем, и запах соснового бора в июльский полдень, и бег оленя, и отражения камышей в тихой воде…
Но в ларце высокого осда Темерши хранилось – разрушение. Всего лишь разрушение – слуга хаоса, орудие энтропии.
Мы склонились над ларцом, и я увидел под полупрозрачной крышкой блестящую овальную пластинку с черным абрисом пикирующей остроклювой птицы – личный знак высокого осда Темерши. Ниже личного знака цвет крышки ларца был немного темней, так что нельзя было разглядеть, что находится внутри. Донге медленно, как зачарованная, протянула руку и осторожно коснулась пальцами крышки ларца. И невольно вскрикнула, потому что ее пальцы погрузились в крышку, не встретив, судя по всему, никакого сопротивления. Она стремительно выбросила вперед вторую руку, принялась водить ладонями как слепая, как человек, внезапно упавший с лодки в воду, она пыталась нащупать ларец и ладони ее судорожно метались над столиком… в пустоте.
Ларец с Плодами Смерти, обнаруженный нами в тупике под храмом Уо, был иллюзией. Фантомом. Голограммой.
– Что это, Легис? – дрожащим голосом спросила девушка, беспомощно посмотрев на меня. – Это же какой-то обман…
Я был растерян не меньше, чем она. Не мог же Сю обмануть меня! Я еще раз осмотрел весь тупик: пол, потолок, стены – и встретился взглядом со своим отражением в зеркале. Там, за зеркалом, тоже покоился на столике изящный лазурный ларец, и руки девушки продолжали неуверенно шарить в нем.
Голограммы… Отражения… Отражения… Сказка про кувшин, который никто не мог достать со дна озера, за что, кажется, и платились головами… Потому что не в озере он находился, а в кроне прибрежного дерева, и только отражался в воде. Отражался… Сказка?
Я схватил столик за тонкую ножку – он-то не был отражением, он-то был вполне осязаем! – и с силой ударил им по зеркальной стене, целясь прямо в собственное отраженное лицо. Раздался звон стекла, оглушительный в тишине, Донге вскрикнула и подскочила ко мне. Зеркало разбилось и перед нами открылось отверстие с острыми изломанными краями. Мы, чуть не столкнувшись головами, заглянули в него. Там была неглубокая темная ниша, и на полу возле неровной каменной стены светился мягкой лазурью двойник ларца, только что стоявшего на столике. Вернее, не двойник, а сам ларец, подлинный ларец высокого осда Темерши.
– Всевидящий Харамм! – срывающимся голосом произнесла Донге. – Легис, ты… ты… Я для тебя сделаю все, Легис!
До чего же приятно, черт возьми, слышать такие слова! Как ни скромничай, как ни старайся убедить себя и других в том, что ты выше, что тебе это совсем не нужно. До чего приятно…
Я первым пролез в дыру, и Донге на этот раз уступила мне, признав тем самым мой вклад в наше опасное предприятие. Я приблизился к ларцу, склонился над ним, дотронулся до крышки – крышка была прохладной и твердой, крышка была вполне реальной, а это значило, что сообразительный герой забрался на дерево и отыскал-таки в листве красивый сосуд.
– Осторожно, – охрипшим от волнения голосом сказала Донге, словно ларец был битком набит злыми скорпионами, только и ждущими своего срока, чтобы наброситься на освободителя.
– Думаешь, они кусаются? – небрежным тоном супермена спросил я и поднял крышку.
Поднял – и тут же выпустил из рук, и она с легким стуком ударилась о стену. Девушка прошептала что-то непонятное.
Ларец был пуст.
Ларец был пуст…
Неужели Сю все-таки способен на обман? Неужели к нашему визиту были готовы и только ждали, когда мы сами попадем в ловушку? «Все зависит от того, что можно считать удачей. Случится именно то, что случится», – кажется, так сказал бедж.
Нет, Сю не мог обмануть, я слишком хорошо прочувствовал его во время нашего совместного путешествия. Сю не мог обмануть, как не могло обмануть солнце и не взойти наутро над миром, как не мог обмануть дождь и пролиться в небо, а не на землю. Как не могли позволить этого законы природы, так не могли допустить обман законы естества беджей. Значит, бедж просто не знал, что ларец пуст? А как же информационный океан? Или хранители сумели каким-то образом подбросить туда ложные сведения? Предполагать можно было все, что угодно, но факт оставался фактом: Плодов Смерти в ларце не было, а это значило, что наша миссия не увенчалась успехом. Плоды могли находиться где-то здесь, совсем рядом, в стенах или под полом; возможно, мы стояли на них – но разве отыщешь их, не зная ровным счетом ничего о том, где они спрятаны?
Я просто не решался взглянуть на девушку. В конце концов, я был здесь случайным странником (или нет?), а она обдуманно, неуклонно и долго шла к цели, и вот оказалось, что цели – нет… Донге тяжело дышала, и когда я все-таки повернулся к ней, то увидел, что из глаз ее текут слезы. Плачущая воительница… Я готов был навсегда ослепнуть, только бы не видеть ее слез.
Но я, оказывается, не до конца оценил ее натуру. Ударом ноги она захлопнула крышку ларца, резким движением вытерла слезы и глухо сказала, прищурившись и глядя сквозь меня:
– Что ж, тем хуже для них. Сейчас мы поищем в храме, найдем кого-нибудь из них и я выдавлю из него признание. Пойдем, Легис.
Я не сдвинулся с места. Я не хотел быть соучастником пытки или даже, возможно, убийства. Ни за что. Ни в каких мирах. Никогда.
– Это… Так нельзя, Донге, – пробормотал я. – Так нельзя поступать… Мы же люди…
– А обманывать можно? – вскинулась девушка. – А жить за чужой счет на всем готовом – можно? Угрожать смертью, всеобщим разрушением и книги почитывать! Они ведь тоже люди, но почему-то ведь присвоили себе такое право, так или не так?
– Так нельзя, – упрямо повторил я.
Донге сверкнула на меня глазами, еще раз в сердцах пнула ларец ногой и раздраженно воскликнула:
– Детский лепет! Детский лепет, Легис! – Она вздернула подбородок, помолчала немного и добавила: – Впрочем, как знаешь. Я пойду одна. Спасибо за помощь и попытайся улизнуть отсюда. Шанс есть – они вывозят мусор за стены и сжигают в ущелье, так что попробуй. До встречи!
Девушка направилась к рваной дыре, давя подошвами захрустевшие осколки зеркала. Выбралась в коридор и, не оборачиваясь, решительно зашагала в темноту. Мне вновь не оставалось ничего другого, как последовать за ней. Не потому, что у меня теперь не было выбора, а потому, что я мог попробовать при необходимости вмешаться в ее действия и постараться спасти чью-то жизнь.
Она ничего не сказала, когда я догнал ее. Мы молча проделали обратный путь, показавшийся мне намного короче, чем путь к ларцу, и она первая выбралась под своды все такого же темного зала храма Уо – рассвет или еще не наступил, или в зале не было окон. Я услышал какой-то шум – вероятно, Донге оступилась там, на скользком полу, у светящихся плит. В следующую секунду я тоже вылез из потайного хода, и меня сразу же схватили за руки. Кто-то возился рядом, слышалось чье-то тяжелое дыхание.
– Беги, Легис! – раздался крик девушки.
Я разглядел на полу смутный клубок шевелящихся тел, не успел еще ничего сообразить и невольно согнулся, потому что мне заломили за спину руки и быстро и крепко связали, чуть не вывернув кисти.
– Вот теперь можно и поговорить, – сказали в темноте.
Меня подтолкнули в спину, не слишком грубо – скорее, просто указывая направление, – и я подчинился, не видя смысла и возможности сопротивляться. Не я распоряжался событиями, а события распоряжались мной, и что толку о чем-то жалеть, и что толку корить себя за то, что ввязался в эту историю, что не прошел себе мимо, что вообще пустился в неизвестный путь – и, в конце концов, Ледоколы ведь предупреждали меня еще в самом начале, у того болота…
8
Наверное, мне все-таки везло в жизни – меня никогда явным образом не лишали свободы. Меня не бросали в темницу (до встречи с Хруфром), не ссылали на Соловки, не приковывали цепями к столбу, не пеленали в смирительную рубашку. А если и связывали, то разве что в детстве, во время наших упоительных каждодневных игр в войну, как пленного партизана или советского разведчика, или, напротив, как фрица-завоевателя или американского шпиона. Да, пожалуй, было и еще кое-что – в один из черных периодов моего существования, а, скорее, не-существования, в те еще времена, когда я, заблуждаясь, думал, что можно скрасить реальность с помощью алкоголя. Бродил по пыльным улицам, по каким-то кривым нехоженым переулкам, где даже трава не росла и серый асфальт напоминал такыры в пустыне, и меня заносило в чебуречные, кафе, закусочные, рюмочные, распивочные и прочие места забвения – эти островки мрачного искусственного веселья в море безнадежности. И я действительно забылся, я выпал из пространства и времени у какого-то очередного столика, увидев очередное солнце, выплывающее из-под содержимого очередного стакана – солнце на донышке с зеркальными символами «ц 7 к». Очнулся я в вытрезвителе, но вскоре был отпущен после составления соответствующего протокола.
Это – о несвободе физической. Другая несвобода меня тоже особенно не тяготила, потому что мысли мои принадлежали только мне, и я распоряжался ими по своему усмотрению, лепя из них миры на свой вкус, а потом складывая вылепленное в ящики письменного стола в твердой уверенности, что все, созданное мной, воплощается где-то, пусть даже вне нашей привычной системы координат. Была еще несвобода собственная, вколоченная в меня воспитанием и обучением, вросшая цепкими корнями в мое существо и опутавшая паутиной мою душу, – но с годами я находил в себе силы медленно, но целенаправленно рвать эту паутину и сжигать ее; она поддавалась с трудом, с кровью выкорчевывал я ее из души, она была вездесуща, но все-таки рвалась и, извиваясь, сгорала в огне.
Совсем недавно (или бесконечно давно?) я был прикован к стене в мире, где властвовал Хруфр, но тогда у меня было замечательное оружие, был врученный мне чудесный пистолет.
И вот теперь я был связан, беспомощен и не имел никакой возможности что-либо изменить. простая частица, которая не в состоянии повлиять на окружающее. Судьба прежних лазутчиков, пытавшихся проникнуть в Тола-Уо, была мне неизвестна, но вряд ли имелся повод для мажорных мыслей. Хотя оставалась надежда – ведь мы видели Олдана, живого и на вид невредимого Олдана, сумевшего выжить… Вот только какой ценой?
Сопровождаемые конвоем, мы с Донге прошли через зал храма Уо – конечной цели нашего путешествия (неужели он окажется и последним пунктом?) – и человек, идущий впереди, открыл дверь, спрятанную в стене между статуями. За дверью оказался коридор, потолок его был выложен светящимися камнями, и я смог разглядеть тех, кто взял нас в плен.
Их было шестеро, все они были высокими, на голову выше Донге и на полголовы выше меня, широкоплечими и, по-моему, довольно молодыми, хотя аккуратно подстриженные короткие бородки делали их старше. В их одежде не было ничего экзотического: обыкновенные темные свитера под горло, на манер тех, что во времена моей молодости почему-то называли «водолазками», узкие брюки, заправленные в невысокие сапоги. Длинные волосы и бородки придавали конвоирам вид группы рок-музыкантов. Я невесело подумал о том, что встреча с этими «рок-музыкантами» действительно может оказаться роковой для меня и Донге. Впрочем, их лица не выражали никакой угрозы или кровожадности, лица были самыми обыкновенными, но я понимал, что решать нашу судьбу будут не эти простые исполнители, а люди, находящиеся на вершине городского управления. Какой-нибудь совет или комитет. Или триумвират. Только бы не «тройка»… Совет хранителей – так, кажется, это называлось в рассказе беджа.
Коридор сделал несколько поворотов, уходя все дальше в глубины храма. Оглянувшись, я увидел Донге – она шла между двух сопровождающих, держа руки за спиной, тоже, наверняка, связанная, и на лице ее не было страха, хотя особой радости я тоже не заметил. Бородач, замыкающий наше шествие, нес ее суму и подобранный у входной двери плащ. Донге ободряюще кивнула мне и сказала:
– Все в порядке, Легис. Наши уже закладывают заряды.
Ничего, кроме усмешек, это заявление у конвоиров не вызвало. Они были уверены в неуязвимости Тола-Уо. И все-таки я подыграл девушке, слабо надеясь на что-то – вероятно, способность не терять надежду в самых безнадежных ситуациях заложена в природе человеческой.
– Планы не меняются, – внушительно сказал я. – Если и суждено взлететь, так вместе с городом.
– Люблю весельчаков, – бесцветным голосом произнес человек, идущий первым, и, не оборачиваясь, вполне миролюбиво добавил: – Потерпите немного, сейчас придем – и наговоритесь досыта.
В его голосе тоже не было никакой угрозы; он знал, что мы влипли всерьез, никуда не денемся и поэтому можно и не угрожать.
Интересно, чем же заслужил прощение Олдан? Стал работать на оборону города? Выклянчил помилование? А смогу ли я умолять о помиловании? Донге не сможет, это ясно. А я?.. Жаль, что мне ничего не известно о способах казни лазутчиков, проникающих в Тола-Уо. Вешают ли их или варят в кипятке? Сжигают на костре или отрубают голову? Морят голодом или сбрасывают в пропасть… Лично меня не устраивала перспектива быть сваренным в кипятке. Впрочем, никакой другой вид казни меня тоже не устраивал.
Невеселые мои размышления прервались у двери, которой кончался коридор. Возглавляющий нашу колонну бородач распахнул ее и сделал приглашающий жест. Мы с Донге вошли, и вслед за нами вошли сопровождающие, и расположились за нашими спинами. Каков-то он, здешний следователь?
Помещение, в котором мы оказались, было просторным и светлым. Напротив нас, в дальней стене, находились два распахнутых настежь окна, выходящих на поросшую цветами площадь. Уже наступил рассвет, и дома, окружающие площадь, были хорошо видны; они казались сказочными со своими облицованными светлым мрамором стенами и красными крышами. На каменном полу лежал роскошный ковер. Стены комнаты, вернее, не комнаты даже, а круглого зала, тоже украшали ковры. Вдоль стен стояли низкие удобные диваны, а перед ними – черные мраморные столики с цветочными вазами. Справа от меня располагался большой камин, окруженный креслами, а чуть сбоку от камина растопырил массивные лапы заваленный бумагами и книгами стол размером с бильярдный. В кресле за столом сидел седеющий человек с бледным морщинистым лицом, одетый в свободный искристый желто-зеленый халат. Человек внимательно смотрел на нас, и я понял, что это и есть следователь. По особо важным делам.
– Садитесь, – сказал человек негромким надтреснутым голосом и указал на кресла рядом со столом.
Мы с Донге опустились в них. Человек встал, обогнул стол и тоже расположился в кресле напротив нас. Некоторое время мы молча рассматривали друг друга и я заметил, что у него такие же, как у Донге, зеленые глаза, и нет в них ничего хищного. Человек сделал жест – и один из конвоиров подошел к стене у камина, открыл незаметную дверцу и выкатил столик на колесах. Подвез к нам и вернулся на свое место у входа. При виде наполненных разнообразной и аппетитной на вид снедью тарелок, тарелочек, блюдец, вазочек, розеток и прочей посуды я почувствовал голод. Вкусные запахи напомнили мне, что мы с Донге не только еще не завтракали, но даже и не ужинали вчерашним вечером. Я взглянул на девушку: она сидела очень прямо, словно окаменев, и лицо ее не выражало никаких эмоций.
Это – о несвободе физической. Другая несвобода меня тоже особенно не тяготила, потому что мысли мои принадлежали только мне, и я распоряжался ими по своему усмотрению, лепя из них миры на свой вкус, а потом складывая вылепленное в ящики письменного стола в твердой уверенности, что все, созданное мной, воплощается где-то, пусть даже вне нашей привычной системы координат. Была еще несвобода собственная, вколоченная в меня воспитанием и обучением, вросшая цепкими корнями в мое существо и опутавшая паутиной мою душу, – но с годами я находил в себе силы медленно, но целенаправленно рвать эту паутину и сжигать ее; она поддавалась с трудом, с кровью выкорчевывал я ее из души, она была вездесуща, но все-таки рвалась и, извиваясь, сгорала в огне.
Совсем недавно (или бесконечно давно?) я был прикован к стене в мире, где властвовал Хруфр, но тогда у меня было замечательное оружие, был врученный мне чудесный пистолет.
И вот теперь я был связан, беспомощен и не имел никакой возможности что-либо изменить. простая частица, которая не в состоянии повлиять на окружающее. Судьба прежних лазутчиков, пытавшихся проникнуть в Тола-Уо, была мне неизвестна, но вряд ли имелся повод для мажорных мыслей. Хотя оставалась надежда – ведь мы видели Олдана, живого и на вид невредимого Олдана, сумевшего выжить… Вот только какой ценой?
Сопровождаемые конвоем, мы с Донге прошли через зал храма Уо – конечной цели нашего путешествия (неужели он окажется и последним пунктом?) – и человек, идущий впереди, открыл дверь, спрятанную в стене между статуями. За дверью оказался коридор, потолок его был выложен светящимися камнями, и я смог разглядеть тех, кто взял нас в плен.
Их было шестеро, все они были высокими, на голову выше Донге и на полголовы выше меня, широкоплечими и, по-моему, довольно молодыми, хотя аккуратно подстриженные короткие бородки делали их старше. В их одежде не было ничего экзотического: обыкновенные темные свитера под горло, на манер тех, что во времена моей молодости почему-то называли «водолазками», узкие брюки, заправленные в невысокие сапоги. Длинные волосы и бородки придавали конвоирам вид группы рок-музыкантов. Я невесело подумал о том, что встреча с этими «рок-музыкантами» действительно может оказаться роковой для меня и Донге. Впрочем, их лица не выражали никакой угрозы или кровожадности, лица были самыми обыкновенными, но я понимал, что решать нашу судьбу будут не эти простые исполнители, а люди, находящиеся на вершине городского управления. Какой-нибудь совет или комитет. Или триумвират. Только бы не «тройка»… Совет хранителей – так, кажется, это называлось в рассказе беджа.
Коридор сделал несколько поворотов, уходя все дальше в глубины храма. Оглянувшись, я увидел Донге – она шла между двух сопровождающих, держа руки за спиной, тоже, наверняка, связанная, и на лице ее не было страха, хотя особой радости я тоже не заметил. Бородач, замыкающий наше шествие, нес ее суму и подобранный у входной двери плащ. Донге ободряюще кивнула мне и сказала:
– Все в порядке, Легис. Наши уже закладывают заряды.
Ничего, кроме усмешек, это заявление у конвоиров не вызвало. Они были уверены в неуязвимости Тола-Уо. И все-таки я подыграл девушке, слабо надеясь на что-то – вероятно, способность не терять надежду в самых безнадежных ситуациях заложена в природе человеческой.
– Планы не меняются, – внушительно сказал я. – Если и суждено взлететь, так вместе с городом.
– Люблю весельчаков, – бесцветным голосом произнес человек, идущий первым, и, не оборачиваясь, вполне миролюбиво добавил: – Потерпите немного, сейчас придем – и наговоритесь досыта.
В его голосе тоже не было никакой угрозы; он знал, что мы влипли всерьез, никуда не денемся и поэтому можно и не угрожать.
Интересно, чем же заслужил прощение Олдан? Стал работать на оборону города? Выклянчил помилование? А смогу ли я умолять о помиловании? Донге не сможет, это ясно. А я?.. Жаль, что мне ничего не известно о способах казни лазутчиков, проникающих в Тола-Уо. Вешают ли их или варят в кипятке? Сжигают на костре или отрубают голову? Морят голодом или сбрасывают в пропасть… Лично меня не устраивала перспектива быть сваренным в кипятке. Впрочем, никакой другой вид казни меня тоже не устраивал.
Невеселые мои размышления прервались у двери, которой кончался коридор. Возглавляющий нашу колонну бородач распахнул ее и сделал приглашающий жест. Мы с Донге вошли, и вслед за нами вошли сопровождающие, и расположились за нашими спинами. Каков-то он, здешний следователь?
Помещение, в котором мы оказались, было просторным и светлым. Напротив нас, в дальней стене, находились два распахнутых настежь окна, выходящих на поросшую цветами площадь. Уже наступил рассвет, и дома, окружающие площадь, были хорошо видны; они казались сказочными со своими облицованными светлым мрамором стенами и красными крышами. На каменном полу лежал роскошный ковер. Стены комнаты, вернее, не комнаты даже, а круглого зала, тоже украшали ковры. Вдоль стен стояли низкие удобные диваны, а перед ними – черные мраморные столики с цветочными вазами. Справа от меня располагался большой камин, окруженный креслами, а чуть сбоку от камина растопырил массивные лапы заваленный бумагами и книгами стол размером с бильярдный. В кресле за столом сидел седеющий человек с бледным морщинистым лицом, одетый в свободный искристый желто-зеленый халат. Человек внимательно смотрел на нас, и я понял, что это и есть следователь. По особо важным делам.
– Садитесь, – сказал человек негромким надтреснутым голосом и указал на кресла рядом со столом.
Мы с Донге опустились в них. Человек встал, обогнул стол и тоже расположился в кресле напротив нас. Некоторое время мы молча рассматривали друг друга и я заметил, что у него такие же, как у Донге, зеленые глаза, и нет в них ничего хищного. Человек сделал жест – и один из конвоиров подошел к стене у камина, открыл незаметную дверцу и выкатил столик на колесах. Подвез к нам и вернулся на свое место у входа. При виде наполненных разнообразной и аппетитной на вид снедью тарелок, тарелочек, блюдец, вазочек, розеток и прочей посуды я почувствовал голод. Вкусные запахи напомнили мне, что мы с Донге не только еще не завтракали, но даже и не ужинали вчерашним вечером. Я взглянул на девушку: она сидела очень прямо, словно окаменев, и лицо ее не выражало никаких эмоций.