Страница:
Здание было вполне реальным. В том смысле, в каком было реально все в моих странствиях.
И диковинный его вид мог объясняться только одним: в здании находился человек. Только человек, соединяющий в себе все миры и сферы бытия и духа, являющий собой сплав упорядоченности и хаоса, мог преобразить своим присутствием геометрически правильное сооружение, невольно придав ему сходство с собственной глубинной сущностью: упорядоченность – хаос; необходимость – случайность; покорность – бунтарство; следование догмам – творчество… И никакой Хруфр вкупе со всеми остальными сотрудниками не в силах был воспрепятствовать этому!
Облик дома выдавал присутствие человека, а засов на дверях говорил о том, что этого человека держат взаперти.
Вне всякого сомнения, дом был одним из воплощений Одинокого Замка, и в доме ждала меня Илонлли…
Нужно было собраться с силами, прежде чем отодвинуть засов – в доме меня могли подстерегать любые неожиданности, а рассчитывать приходилось только на себя: откуда-то вдруг появилась у меня твердая уверенность в том, что примени я здесь свое оружие – и весь этот мир исчезнет навсегда. Вместе с Илонлли…
21
22
И диковинный его вид мог объясняться только одним: в здании находился человек. Только человек, соединяющий в себе все миры и сферы бытия и духа, являющий собой сплав упорядоченности и хаоса, мог преобразить своим присутствием геометрически правильное сооружение, невольно придав ему сходство с собственной глубинной сущностью: упорядоченность – хаос; необходимость – случайность; покорность – бунтарство; следование догмам – творчество… И никакой Хруфр вкупе со всеми остальными сотрудниками не в силах был воспрепятствовать этому!
Облик дома выдавал присутствие человека, а засов на дверях говорил о том, что этого человека держат взаперти.
Вне всякого сомнения, дом был одним из воплощений Одинокого Замка, и в доме ждала меня Илонлли…
Нужно было собраться с силами, прежде чем отодвинуть засов – в доме меня могли подстерегать любые неожиданности, а рассчитывать приходилось только на себя: откуда-то вдруг появилась у меня твердая уверенность в том, что примени я здесь свое оружие – и весь этот мир исчезнет навсегда. Вместе с Илонлли…
21
Я собирался с силами, сидя под дверью, и внезапно почувствовал голод. Это сколько же я пробыл в мире фантомов, созданном ограниченностью внешних раздражителей, если опять захотел есть?
Пришлось на время отложить вторжение в Одинокий Замок и отправиться к ближайшему хрустальному дереву.
Подкрепившись если не духовно, так телесно, я поднялся по ступеням и не без труда отодвинул тяжелый засов. Потянул на себя створку двери и переступил порог, приготовившись сражаться за Илонлли.
Но сражаться пока было не с кем. Передо мной оказалось просторное пустое помещение с острыми выступами и глубокими нишами; на стенах располагались большие абстрактные (по-моему) картины в солидных рамах под бронзу. Две лестницы, справа и слева от входа, вели на второй этаж, на украшенную не совсем ровными колоннами галерею; в глубине галереи виднелись верхние части нескольких перекошенных коричневых дверей. Пол в зале был паркетный, кремового цвета, стены были под стать паркету, а с зеркального потолка свисала включенная люстра, достойная украшать зрительный зал какого-нибудь средней руки районного Дома культуры.
За моей спиной раздался негромкий звук, я отскочил в сторону и обернулся – и обнаружил, что это закрылась входная дверь. Убедившись в том, что она не заперта и выглянув наружу, где продолжали тускнеть поднебесные шары, я медленно направился к левой от меня лестнице, негромко позвав:
– Илонлли!
Голос мой прозвучал на удивление тихо, словно стены поглощали звук, как в учрежденческом машбюро. Никто не отозвался на мой зов, но что-то в помещении изменилось. Я остановился и осмотрелся, стараясь определить, в чем заключаются эти изменения,
– и понял: ломаные линии и разноцветные фигуры на картинах пришли в движение, они наливались яркими красками, приобретали объем, трансформируясь в нечто одинаковое и определенное…
И вот они шагнули из рам и начали медленно приближаться ко мне, смыкая кольцо, – обнаженные бесполые человекоподобные тела с обрубками рук, вывернутыми большими ступнями, вздернутыми угловатыми плечами и овальными безликими головами, похожими на блины. Они шлепали по паркету, десять или пятнадцать уродливых фигур, шевеля своими красно-синими обрубками, отрезав меня от входа, и я с огромным трудом подавлял желание выхватить пистолет и перешпокать их, как пустые бутылки. До люстры я допрыгнуть никак бы не смог и оставалось только попытаться прорваться к входной двери (а вдруг я больше не попаду сюда?) или, проскочив между уродами, взлететь по лестнице и отбиваться ногами.
«Сакара, сакара, сакара, – забубнили утробами уроды, и бледные блины их голов стали ядовито-зелеными. – Карага, карага, карага…»
И мне вдруг стало немного смешно и грустно. Мне стало смешно, потому что – Господи! – ну что за ерундой меня хотели запугать? Меня, мою бессмертную душу! (Даже и тут прорвалась-таки цитатка!) Кто-то там, в Учреждении, чего-то недодумал. Мне стало грустно, потому что я понял: одно из этих убогих существ из детских страшилок – Илонлли. И мне нужно, совсем как в сказке, угадать – какая же именно «пужалка» на самом деле не «пужалка», а дорогая для меня девушка. Но в сказках герой всегда получает подсказку (каламбурим-с?), а кто же подскажет мне?
Огородные пугала обступили меня со всех сторон и я решил положиться на удачу. В конце концов, если все во Вселенной происходит не случайно, и суждено мне отыскать Илонлли – я угадаю, кто из этих трансформировавшихся картин – она. Если не суждено…
Не по душе мне было такое рассуждение, но времени на раздумья не оставалось – тянулись ко мне обрубки рук, вспухали пятнистые животы, из которых все неслось и неслось урчание: «Бараха… Дуффурга… Сакара…»
– Илонлли! – сказал я, не глядя выставив правую руку в сторону и показывая пальцем на того, кто находился вне поля моего зрения.
– Карага… Дуффурга… Бараха…
Увы, видно, не суждено… Лес взметнувшихся обрубков заслонил от меня свет, я зажмурился, борясь с отвращением… и не почувствовал никаких прикосновений. Ничего не почувствовал. Урчание стихло на полуслове, словно кто-то вырубил звук – и наступила тишина. Ни единого движения воздуха, будто вдруг выбросило меня в межзвездный вакуум.
Я постоял немного с закрытыми глазами – так было спокойнее, совсем как в детстве, когда стоит только зажмуриться – и кажется: ты надежно спрятался и тебе ничего не угрожает. Потом устыдился: ничего себе рыцарь, спасающий принцессу из заколдованного замка! – и открыл глаза.
В зале вновь было пусто, аляповатые картины как ни в чем не бывало висели в своих псевдобронзовых рамах, и чудились там, конечно, обрубки рук, и выглядывали из-за нагромождения линий ядовито-зеленые блины – но блеклыми были краски, и было совершенно ясно: это всего лишь картины, не более, всплеск чьей-то фантазии, чьего-то воображения; может быть, и неплохие, по-своему, картины, но – на любителя.
Всего лишь картины. «Пужалки», вновь превратившиеся в картины. А значит, я, кажется, прошел круг первый.
Чтоб вы все были здоровы! Я чувствовал, что мое лицо аж перекосилось от гипертрофированного подобия улыбки. Ай, да славное Учреждение!.. Ай, да помощнички у господина Хрыкина! Да и сам господин Хрыкин, видать, из таких же. Это же надо – таскать меня по кругам, как в сказках. Или как при посвящении в тайны Изиды. Где же их богатое воображение? Что там следующее – мнимый костер? Сладострастная нубийка? Колодец со змеями?
…Оказалось – нубийка. Круг второй: искушение. За дверью, которую я открыл, поднявшись по лестнице. Нубийка, конечно, была не из худших; не нубийка, естественно, а прямо-таки брызжущее сексуальностью существо из порновидеофильмов, некая извивающаяся субстанция: безукоризненной чистоты кожа, сплошная задница, сплошные упруго торчащие молочные железы, сплошные бедра, талия, гладко выбритый вход во влагалище, водопад волос и резко очерченный контур ротового отверстия. Очаровательная задница мелькала то на месте рук, то на месте живота, перемежаясь изящнейшими по форме молочными железами, лобком, яркими багровыми губами, и вновь задницей в стиле «Афродита Каллипига», то бишь «прекраснозадая»… А какой там стоял стон, а как лизала она свои наманикюренные длинные пальцы, вновь и вновь шаря у себя между изысканнейшей формы бедер, как раскидывала она свои бесподобные ноги, как сотрясалась в своих белейшей белизны простынях, как простирала ко мне плавные извивы рук, уже изнемогая, уже торопя, подгоняя такую, казалось, близкую беспредельность наслаждения. Единственное, что было лишним у нее – это лицо. Зачем ей лицо, когда есть задница, молокопроводы и вход во влагалище – губы можно подвесить и отдельно, разместив между ними острый язычок змеи… да и было ли у нее лицо?.. Да и зачем иметь лицо очаровательнейшему существу, предназначенному для совокуплений?
Впечатление было сильным… Я чувствовал, что живьем сгораю в костре. Как все-таки порой бывает трудно, а временами и просто невозможно преодолеть в себе животное… Выбритый женский лобок – это венец? Венец творения? Не-ет, я зря обвинил Хрыкина в плохом знании людей. Он хорошо, очень хорошо знал людей. Но не всех.
Я закрыл дверь в комнату, где продолжало извиваться и сладострастно стонать существо для совокуплений, и немного постоял, прислонившись плечом к кривой колонне и переводя дух. Ну, какие еще испытания ожидают адепта? Комнатка со змеями? Так давайте сюда ваших змей, пообщаемся!
Но за следующей дверью оказались отнюдь не змеи. То ли у Хруфра все-таки не хватило воображения, то ли он не сомневался в том, что достаточно надежно спрятал от меня Илонлли.
Полутемное помещение за дверью походило на хижину или сарай, хотя декорации были сработаны небрежно, без заботы о деталях, которые внушали бы правдоподобие. Сквозь щели в стенах пробивался свет, бледными пятнами расползаясь по земляному полу, где были разбросаны засохшие пучки каких-то трав с едва уловимым довольно приятным запахом. В шкафу с разбитой стеклянной дверцей стояли пыльные пустые и полупустые флаконы разной формы; подобные флаконы из-под духов доставались мне в детстве от мамы. Из-за шкафа выглядывал край металлической кровати с никелированными шариками на спинке; толстое косматое одеяло свисало до самого пола. На кровати, кажется, кто -то лежал.
Пройдя в полумраке в глубь хижины (пучки трав с шелестом крошились под моими подошвами), я остановился около кровати и после некоторых колебаний осторожно отогнул край одеяла. Не знаю, к чему я себя готовил, что ожидал увидеть – мумию? скелет? – но то, что я увидел, заставило меня вздрогнуть от неожиданности: на кровати лежала моя ненаглядная Илонлли!..
Глаза ее были закрыты, рыжие волосы спутались… Но она была жива, несомненно, жива, она дышала, и на виске ее слабо пульсировала тонкая жилка. Она была без сознания? Она просто спала? Что, если Хруфр погрузил ее в беспробудный бесконечный сон?
Я склонился над кроватью и коснулся своими губами ее губ. Я шепнул:
– Илонлли…
Неужели не проснется новая Спящая красавица?..
В мою шею вцепились ее сильные пальцы, ее руки пригнули мою голову, и лицо мое уткнулось в рыжую мягкость ее волос.
– Где же ты пропадал, Доргис? – спросила она и села на кровати, и лицо мое переместилось к ее прикрытой белой рубашкой груди. – Я уже устала ждать, я здесь просто с ума схожу от скуки. Отсюда же никак не выбраться, я уже сто раз пробовала. И эти еще, на картинах, вопят, как полоумные.
Я целовал ее удивительные зеленые глаза, я носил ее на руках по хижине, то и дело натыкаясь на шкаф, который так и лез мне под ноги, звеня своими флаконами, а она обнимала меня за шею и смеялась, и такой желанной она была, что у меня щипало глаза от потока нежности, который нес, нес, нес меня вдаль…
– Илонлли… Милая Илонлли… Илонлли… – бормотал я, как попугай, сидя рядом с ней на кровати и сжимая ее руки. – Я нашел… Нашел… И пусть Хрыкин и компания удавятся… Теперь я тебя никому не отдам. Илонлли… Илонлли…
Она молча улыбалась, ужасно привлекательная в этой тонкой белой рубашке до пят, удивительная моя красавица из Одинокого Замка, моя воительница-амазонка, наконец-то обретенная, и я вновь подхватил ее на руки и закружил по хижине, и вместе с нами кружились в разбитой стеклянной дверце шкафа наши неясные отражения…
Наши?.. Все словно оборвалось у меня внутри, и перехватило дыхание, и я споткнулся на ровном месте, чуть не уронив ту, что смеялась у меня на руках. Из дверцы шкафа, застыв, смотрело на меня только мое отражение с нелепо расставленными руками. Только мое…
– Что ты там увидел, Доргис? – мило прищурившись, спросила она.
– Вернее, чего я там не увидел, – пробормотал я, лихорадочно осмысливая свое случайное открытие.
Она резко обернулась и, по-видимому, сразу все поняла. Во всяком случае, в следующее мгновение ее пальцы впились в мое горло.
Я не мог бороться с ней, я не мог бороться с тем, что приняло облик Илонлли, я не мог ее ударить, убить (если ее вообще можно было убить), потому что тело ее было телом ненаглядной моей Илонлли. Но и дать ей убить меня я тоже не собирался. Я резко стряхнул ее с рук, с трудом разжал ее пальцы и бросился к двери. Она прыгнула следом эа мной, уже меняясь, уже расплываясь белым облаком, но я успел захлопнуть дверь и привалиться к ней с другой стороны, упираясь ногой в колонну галереи.
– Доргис! Доргис! – доносилось из-за двери, и пальцы ее (или уже и не пальцы вовсе?) скребли по дереву, и дверь дрожала, но я сопротивлялся изо всех сил, не давая ей открыться. – Доргис!..
Пот заливал мне глаза, я прокусил себе губу и сплевывал кровь, но держался. Звуки за дверью, наконец, стихли, не подавала признаков жизни и та, длинноногая и сладострастная из соседней комнаты, но я еще долго стоял, все так же упираясь в колонну, навалившись на дверь и ни на мгновение не расслабляясь.
Наконец тишина убедила меня в том, что все кончено, и я в изнеможении сел на пол у барьера, обрамляющего галерею, недобрым словом поминая про себя господина Хруфра. Черт-те что ведь навыдумывал господин Хруфр!
И лишь окончательно отдышавшись и заплевав пол кровью из прокушенной губы, я обнаружил пропажу пистолета.
Потерял ли я его во время своего самозабвенного кружения по хижине-сцене и прочей беспамятной возни? Или его вытащило у меня то, что приняло облик Илонлли?..
Я обескураженно уставился на дверь, чувствуя, как по спине моей забегали холодные мурашки с когтистыми лапками. Господи, как не хотелось мне вновь лезть в эту комнату! Но без пистолета я, может быть, никогда не выберусь отсюда. Без пистолета мне не справиться с Учреждением…
Несколько минут я размышлял над неприятной дилеммой, потом со вздохом поднялся. Не было у меня другого выбора, и не стоило лишний раз напоминать себе о том, что я сам избрал свой путь. «Если ты встал на путь, а он ложный, – иди по нему, и он будет для тебя истинным». Опять цитата!
Я усмехнулся: значит, не так уж тебе и страшно, дорогой! Да и что там такого сверхужасного может выдумать Хрыкин? Толпу привидений? Парочку мертвецов с вытекшими глазами? Ничего, переживем как-нибудь, хотя, возможно, и поседеем, что твой Хома Брут… А оружие надо отыскать – не годится так халатно обращаться с вверенным тебе оружием…
Руки у меня все-таки немного дрожали, да и ноги тоже, но я сумел справиться с дверью и, мысленно обмирая, открыл ее.
И ничего. То есть, ровным счетом ничего. За дверью была пустота, то абсолютное ничто, из которого и рождаются миры. И, конечно, никакого пистолета. Вцепившись в дверной косяк, чтобы не упасть вниз головой в эту бездну, я стоял на пороге пустоты и во мне закипала злость. Довести они меня хотят, сволочи, довести до ручки! Сигануть, что ли, в эту пустоту – и будь что будет? Или проверить другие комнаты? Ведь где-то здесь, без сомнения, именно здесь, в этом перекошенном здании, укрыта настоящая Илонлли…
Чем дольше я стоял на краю бездны, тем меньше мне хотелось туда соваться. Или сам превратишься в пустоту, чтобы когда-нибудь, вырвавшись из виртуальности, вспыхнуть на другом краю Вселенной новой звездой, или занесет тебя в такие дебри, что никогда не найдешь дороги назад. Правда, хотелось верить, что Сю не оставит в беде (а на месте ли камешек, растеряха? На месте!), – но вдруг все-таки растворюсь я в этом полнейшем отсутствии присутствия вместе с беджем-Вселенной? Хорошенькую же тогда я окажу ему услугу! Бросить туда что-нибудь и посмотреть, что из этого выйдет?
Я пошарил глазами по Замку, но не обнаружил ничего подходящего. Уронить туда ту длинноногую сексуальную диву? Пусть совокупляется себе с пустотой. Но где гарантия, что дива сия еще имеет место в соседней комнате? Вот разве что картину…
Я сбежал вниз по лестнице и направился к ближайшему абстрактному полотну, но был остановлен знакомым голосом, раздавшимся с галереи:
– Вот так-то ты меня спасаешь, Доргис? Собираешься удрать отсюда?
Я втянул голову в плечи и медленно обернулся. Опираясь руками на барьерчик галереи, стояла наверху еще одна Илонлли, рыжеволосая амазонка в черной куртке-безрукавке и черных перчатках до самых локтей.
Пришлось на время отложить вторжение в Одинокий Замок и отправиться к ближайшему хрустальному дереву.
Подкрепившись если не духовно, так телесно, я поднялся по ступеням и не без труда отодвинул тяжелый засов. Потянул на себя створку двери и переступил порог, приготовившись сражаться за Илонлли.
Но сражаться пока было не с кем. Передо мной оказалось просторное пустое помещение с острыми выступами и глубокими нишами; на стенах располагались большие абстрактные (по-моему) картины в солидных рамах под бронзу. Две лестницы, справа и слева от входа, вели на второй этаж, на украшенную не совсем ровными колоннами галерею; в глубине галереи виднелись верхние части нескольких перекошенных коричневых дверей. Пол в зале был паркетный, кремового цвета, стены были под стать паркету, а с зеркального потолка свисала включенная люстра, достойная украшать зрительный зал какого-нибудь средней руки районного Дома культуры.
За моей спиной раздался негромкий звук, я отскочил в сторону и обернулся – и обнаружил, что это закрылась входная дверь. Убедившись в том, что она не заперта и выглянув наружу, где продолжали тускнеть поднебесные шары, я медленно направился к левой от меня лестнице, негромко позвав:
– Илонлли!
Голос мой прозвучал на удивление тихо, словно стены поглощали звук, как в учрежденческом машбюро. Никто не отозвался на мой зов, но что-то в помещении изменилось. Я остановился и осмотрелся, стараясь определить, в чем заключаются эти изменения,
– и понял: ломаные линии и разноцветные фигуры на картинах пришли в движение, они наливались яркими красками, приобретали объем, трансформируясь в нечто одинаковое и определенное…
И вот они шагнули из рам и начали медленно приближаться ко мне, смыкая кольцо, – обнаженные бесполые человекоподобные тела с обрубками рук, вывернутыми большими ступнями, вздернутыми угловатыми плечами и овальными безликими головами, похожими на блины. Они шлепали по паркету, десять или пятнадцать уродливых фигур, шевеля своими красно-синими обрубками, отрезав меня от входа, и я с огромным трудом подавлял желание выхватить пистолет и перешпокать их, как пустые бутылки. До люстры я допрыгнуть никак бы не смог и оставалось только попытаться прорваться к входной двери (а вдруг я больше не попаду сюда?) или, проскочив между уродами, взлететь по лестнице и отбиваться ногами.
«Сакара, сакара, сакара, – забубнили утробами уроды, и бледные блины их голов стали ядовито-зелеными. – Карага, карага, карага…»
И мне вдруг стало немного смешно и грустно. Мне стало смешно, потому что – Господи! – ну что за ерундой меня хотели запугать? Меня, мою бессмертную душу! (Даже и тут прорвалась-таки цитатка!) Кто-то там, в Учреждении, чего-то недодумал. Мне стало грустно, потому что я понял: одно из этих убогих существ из детских страшилок – Илонлли. И мне нужно, совсем как в сказке, угадать – какая же именно «пужалка» на самом деле не «пужалка», а дорогая для меня девушка. Но в сказках герой всегда получает подсказку (каламбурим-с?), а кто же подскажет мне?
Огородные пугала обступили меня со всех сторон и я решил положиться на удачу. В конце концов, если все во Вселенной происходит не случайно, и суждено мне отыскать Илонлли – я угадаю, кто из этих трансформировавшихся картин – она. Если не суждено…
Не по душе мне было такое рассуждение, но времени на раздумья не оставалось – тянулись ко мне обрубки рук, вспухали пятнистые животы, из которых все неслось и неслось урчание: «Бараха… Дуффурга… Сакара…»
– Илонлли! – сказал я, не глядя выставив правую руку в сторону и показывая пальцем на того, кто находился вне поля моего зрения.
– Карага… Дуффурга… Бараха…
Увы, видно, не суждено… Лес взметнувшихся обрубков заслонил от меня свет, я зажмурился, борясь с отвращением… и не почувствовал никаких прикосновений. Ничего не почувствовал. Урчание стихло на полуслове, словно кто-то вырубил звук – и наступила тишина. Ни единого движения воздуха, будто вдруг выбросило меня в межзвездный вакуум.
Я постоял немного с закрытыми глазами – так было спокойнее, совсем как в детстве, когда стоит только зажмуриться – и кажется: ты надежно спрятался и тебе ничего не угрожает. Потом устыдился: ничего себе рыцарь, спасающий принцессу из заколдованного замка! – и открыл глаза.
В зале вновь было пусто, аляповатые картины как ни в чем не бывало висели в своих псевдобронзовых рамах, и чудились там, конечно, обрубки рук, и выглядывали из-за нагромождения линий ядовито-зеленые блины – но блеклыми были краски, и было совершенно ясно: это всего лишь картины, не более, всплеск чьей-то фантазии, чьего-то воображения; может быть, и неплохие, по-своему, картины, но – на любителя.
Всего лишь картины. «Пужалки», вновь превратившиеся в картины. А значит, я, кажется, прошел круг первый.
Чтоб вы все были здоровы! Я чувствовал, что мое лицо аж перекосилось от гипертрофированного подобия улыбки. Ай, да славное Учреждение!.. Ай, да помощнички у господина Хрыкина! Да и сам господин Хрыкин, видать, из таких же. Это же надо – таскать меня по кругам, как в сказках. Или как при посвящении в тайны Изиды. Где же их богатое воображение? Что там следующее – мнимый костер? Сладострастная нубийка? Колодец со змеями?
…Оказалось – нубийка. Круг второй: искушение. За дверью, которую я открыл, поднявшись по лестнице. Нубийка, конечно, была не из худших; не нубийка, естественно, а прямо-таки брызжущее сексуальностью существо из порновидеофильмов, некая извивающаяся субстанция: безукоризненной чистоты кожа, сплошная задница, сплошные упруго торчащие молочные железы, сплошные бедра, талия, гладко выбритый вход во влагалище, водопад волос и резко очерченный контур ротового отверстия. Очаровательная задница мелькала то на месте рук, то на месте живота, перемежаясь изящнейшими по форме молочными железами, лобком, яркими багровыми губами, и вновь задницей в стиле «Афродита Каллипига», то бишь «прекраснозадая»… А какой там стоял стон, а как лизала она свои наманикюренные длинные пальцы, вновь и вновь шаря у себя между изысканнейшей формы бедер, как раскидывала она свои бесподобные ноги, как сотрясалась в своих белейшей белизны простынях, как простирала ко мне плавные извивы рук, уже изнемогая, уже торопя, подгоняя такую, казалось, близкую беспредельность наслаждения. Единственное, что было лишним у нее – это лицо. Зачем ей лицо, когда есть задница, молокопроводы и вход во влагалище – губы можно подвесить и отдельно, разместив между ними острый язычок змеи… да и было ли у нее лицо?.. Да и зачем иметь лицо очаровательнейшему существу, предназначенному для совокуплений?
Впечатление было сильным… Я чувствовал, что живьем сгораю в костре. Как все-таки порой бывает трудно, а временами и просто невозможно преодолеть в себе животное… Выбритый женский лобок – это венец? Венец творения? Не-ет, я зря обвинил Хрыкина в плохом знании людей. Он хорошо, очень хорошо знал людей. Но не всех.
Я закрыл дверь в комнату, где продолжало извиваться и сладострастно стонать существо для совокуплений, и немного постоял, прислонившись плечом к кривой колонне и переводя дух. Ну, какие еще испытания ожидают адепта? Комнатка со змеями? Так давайте сюда ваших змей, пообщаемся!
Но за следующей дверью оказались отнюдь не змеи. То ли у Хруфра все-таки не хватило воображения, то ли он не сомневался в том, что достаточно надежно спрятал от меня Илонлли.
Полутемное помещение за дверью походило на хижину или сарай, хотя декорации были сработаны небрежно, без заботы о деталях, которые внушали бы правдоподобие. Сквозь щели в стенах пробивался свет, бледными пятнами расползаясь по земляному полу, где были разбросаны засохшие пучки каких-то трав с едва уловимым довольно приятным запахом. В шкафу с разбитой стеклянной дверцей стояли пыльные пустые и полупустые флаконы разной формы; подобные флаконы из-под духов доставались мне в детстве от мамы. Из-за шкафа выглядывал край металлической кровати с никелированными шариками на спинке; толстое косматое одеяло свисало до самого пола. На кровати, кажется, кто -то лежал.
Пройдя в полумраке в глубь хижины (пучки трав с шелестом крошились под моими подошвами), я остановился около кровати и после некоторых колебаний осторожно отогнул край одеяла. Не знаю, к чему я себя готовил, что ожидал увидеть – мумию? скелет? – но то, что я увидел, заставило меня вздрогнуть от неожиданности: на кровати лежала моя ненаглядная Илонлли!..
Глаза ее были закрыты, рыжие волосы спутались… Но она была жива, несомненно, жива, она дышала, и на виске ее слабо пульсировала тонкая жилка. Она была без сознания? Она просто спала? Что, если Хруфр погрузил ее в беспробудный бесконечный сон?
Я склонился над кроватью и коснулся своими губами ее губ. Я шепнул:
– Илонлли…
Неужели не проснется новая Спящая красавица?..
В мою шею вцепились ее сильные пальцы, ее руки пригнули мою голову, и лицо мое уткнулось в рыжую мягкость ее волос.
– Где же ты пропадал, Доргис? – спросила она и села на кровати, и лицо мое переместилось к ее прикрытой белой рубашкой груди. – Я уже устала ждать, я здесь просто с ума схожу от скуки. Отсюда же никак не выбраться, я уже сто раз пробовала. И эти еще, на картинах, вопят, как полоумные.
Я целовал ее удивительные зеленые глаза, я носил ее на руках по хижине, то и дело натыкаясь на шкаф, который так и лез мне под ноги, звеня своими флаконами, а она обнимала меня за шею и смеялась, и такой желанной она была, что у меня щипало глаза от потока нежности, который нес, нес, нес меня вдаль…
– Илонлли… Милая Илонлли… Илонлли… – бормотал я, как попугай, сидя рядом с ней на кровати и сжимая ее руки. – Я нашел… Нашел… И пусть Хрыкин и компания удавятся… Теперь я тебя никому не отдам. Илонлли… Илонлли…
Она молча улыбалась, ужасно привлекательная в этой тонкой белой рубашке до пят, удивительная моя красавица из Одинокого Замка, моя воительница-амазонка, наконец-то обретенная, и я вновь подхватил ее на руки и закружил по хижине, и вместе с нами кружились в разбитой стеклянной дверце шкафа наши неясные отражения…
Наши?.. Все словно оборвалось у меня внутри, и перехватило дыхание, и я споткнулся на ровном месте, чуть не уронив ту, что смеялась у меня на руках. Из дверцы шкафа, застыв, смотрело на меня только мое отражение с нелепо расставленными руками. Только мое…
– Что ты там увидел, Доргис? – мило прищурившись, спросила она.
– Вернее, чего я там не увидел, – пробормотал я, лихорадочно осмысливая свое случайное открытие.
Она резко обернулась и, по-видимому, сразу все поняла. Во всяком случае, в следующее мгновение ее пальцы впились в мое горло.
Я не мог бороться с ней, я не мог бороться с тем, что приняло облик Илонлли, я не мог ее ударить, убить (если ее вообще можно было убить), потому что тело ее было телом ненаглядной моей Илонлли. Но и дать ей убить меня я тоже не собирался. Я резко стряхнул ее с рук, с трудом разжал ее пальцы и бросился к двери. Она прыгнула следом эа мной, уже меняясь, уже расплываясь белым облаком, но я успел захлопнуть дверь и привалиться к ней с другой стороны, упираясь ногой в колонну галереи.
– Доргис! Доргис! – доносилось из-за двери, и пальцы ее (или уже и не пальцы вовсе?) скребли по дереву, и дверь дрожала, но я сопротивлялся изо всех сил, не давая ей открыться. – Доргис!..
Пот заливал мне глаза, я прокусил себе губу и сплевывал кровь, но держался. Звуки за дверью, наконец, стихли, не подавала признаков жизни и та, длинноногая и сладострастная из соседней комнаты, но я еще долго стоял, все так же упираясь в колонну, навалившись на дверь и ни на мгновение не расслабляясь.
Наконец тишина убедила меня в том, что все кончено, и я в изнеможении сел на пол у барьера, обрамляющего галерею, недобрым словом поминая про себя господина Хруфра. Черт-те что ведь навыдумывал господин Хруфр!
И лишь окончательно отдышавшись и заплевав пол кровью из прокушенной губы, я обнаружил пропажу пистолета.
Потерял ли я его во время своего самозабвенного кружения по хижине-сцене и прочей беспамятной возни? Или его вытащило у меня то, что приняло облик Илонлли?..
Я обескураженно уставился на дверь, чувствуя, как по спине моей забегали холодные мурашки с когтистыми лапками. Господи, как не хотелось мне вновь лезть в эту комнату! Но без пистолета я, может быть, никогда не выберусь отсюда. Без пистолета мне не справиться с Учреждением…
Несколько минут я размышлял над неприятной дилеммой, потом со вздохом поднялся. Не было у меня другого выбора, и не стоило лишний раз напоминать себе о том, что я сам избрал свой путь. «Если ты встал на путь, а он ложный, – иди по нему, и он будет для тебя истинным». Опять цитата!
Я усмехнулся: значит, не так уж тебе и страшно, дорогой! Да и что там такого сверхужасного может выдумать Хрыкин? Толпу привидений? Парочку мертвецов с вытекшими глазами? Ничего, переживем как-нибудь, хотя, возможно, и поседеем, что твой Хома Брут… А оружие надо отыскать – не годится так халатно обращаться с вверенным тебе оружием…
Руки у меня все-таки немного дрожали, да и ноги тоже, но я сумел справиться с дверью и, мысленно обмирая, открыл ее.
И ничего. То есть, ровным счетом ничего. За дверью была пустота, то абсолютное ничто, из которого и рождаются миры. И, конечно, никакого пистолета. Вцепившись в дверной косяк, чтобы не упасть вниз головой в эту бездну, я стоял на пороге пустоты и во мне закипала злость. Довести они меня хотят, сволочи, довести до ручки! Сигануть, что ли, в эту пустоту – и будь что будет? Или проверить другие комнаты? Ведь где-то здесь, без сомнения, именно здесь, в этом перекошенном здании, укрыта настоящая Илонлли…
Чем дольше я стоял на краю бездны, тем меньше мне хотелось туда соваться. Или сам превратишься в пустоту, чтобы когда-нибудь, вырвавшись из виртуальности, вспыхнуть на другом краю Вселенной новой звездой, или занесет тебя в такие дебри, что никогда не найдешь дороги назад. Правда, хотелось верить, что Сю не оставит в беде (а на месте ли камешек, растеряха? На месте!), – но вдруг все-таки растворюсь я в этом полнейшем отсутствии присутствия вместе с беджем-Вселенной? Хорошенькую же тогда я окажу ему услугу! Бросить туда что-нибудь и посмотреть, что из этого выйдет?
Я пошарил глазами по Замку, но не обнаружил ничего подходящего. Уронить туда ту длинноногую сексуальную диву? Пусть совокупляется себе с пустотой. Но где гарантия, что дива сия еще имеет место в соседней комнате? Вот разве что картину…
Я сбежал вниз по лестнице и направился к ближайшему абстрактному полотну, но был остановлен знакомым голосом, раздавшимся с галереи:
– Вот так-то ты меня спасаешь, Доргис? Собираешься удрать отсюда?
Я втянул голову в плечи и медленно обернулся. Опираясь руками на барьерчик галереи, стояла наверху еще одна Илонлли, рыжеволосая амазонка в черной куртке-безрукавке и черных перчатках до самых локтей.
22
Мы стояли с ней на галерее, я держал ее за руку и смотрел в слегка насмешливые зеленые глаза. Те, кто считал себя знатоками душ человеческих, всегда заявляли, что в таких случаях нужно положиться на сердце – оно, мол, подскажет. Красиво они все это излагали, но то ли я был каким-то неполноценным, то ли они выдавали желаемое за действительное… В общем, ничегошеньки мне мое сердце не подсказывало. Илонлли могла быть настоящей Илонлли, а могла быть и оборотнем, рабочим инструментом Учреждения, миной замедленного действия, подсунутой мне Хруфром. Рабочий инструмент мог представлять собой точнейшую копию Илонлли – по крайней мере, по форме и внешним проявлениям, – а мог и отличаться от настоящей Илонлли двумя, тремя, даже десятком деталей; в любом случае, я не нашел бы этих отличий – ведь никогда не можешь с уверенностью сказать, что в совершенстве знаешь себя, не то что кого-то другого, пусть даже самого близкого – и поэтому не оставалось мне ничего, кроме как смириться с существующим положением дел и жить в надежде, что Илонлли – это все же настоящая Илонлли, а не суррогат, не какой-нибудь метаморф, подосланный Учреждением.
А ведь вполне могло случиться и такое, что давным-давно уже нет на Земле настоящих людей – они, может быть, перепроданы в рабство в миры Большой Медведицы или Водолея, – а есть лишь одни метаморфы, притворяющиеся людьми, дабы не вызвать у меня никаких тревог и опасений и в конце концов победить в грандиозной игре, затеянной в целях пленения последней оставшейся независимой души человеческой. Моей души…
Я смирился с тем, что отныне мне придется жить в постоянном ожидании худшего: Илонлли могла в любой момент превратиться в нечто совсем иное или и вовсе исчезнуть. Что ж, разве можно найти что-либо устойчивое в нашей печальной действительности?
– Кто ты? – спросил я зеленоглазую девушку, стоявшую рядом со мной в странном мире на галерее странного дома. – Мы встречались раньше?
– Мое имя – Иллонлли, – с легкой усмешкой ответила она. – Меня зовут Иллонлли, Доргис. Ил-лон-лли.
Все, как всегда, текло, все изменялось, и, как водится, нельзя было дважды войти в одну и ту же реку. Добавилась одна буква к имени – и значит, немного иным стал мир…
– Видать, тебя кто-то здорово напугал, Доргис, – прищурившись, сказала она. – Вид у тебя какой-то… зеленый…
Я выпустил ее руку из своей и присел на корточки у перил. Я действительно чувствовал себя как-то неустроенно – не физически, и не морально, а вообще… Как ящик стола, задвинутый наперекосяк (кажется, не так давно – или все-таки давно? – было уже у меня подобное ощущение…)
Она тоже присела и легонько провела кончиками пальцев по моей щеке. В ее глазах больше не было насмешки.
– Я не буду расспрашивать, как ты отыскал меня, Доргис. Главное – ты отыскал меня. А когда-нибудь ты расскажешь… Хорошо?
Ящик встал на место. Я поверил ей. Я поверил в нее. Может быть, наше спасение в том и состоит, что мы верим в то, во что нам хочется верить.
– А ты, Иллонлли? Как ты… здесь?..
– Удовольствие небольшое, но терпеть было можно. Если надеяться…
Она старательно улыбнулась, и я внезапно почувствовал – и чувство это было сродни прикосновению к оголенному проводу! – какая бездна пережитого отчаяния и ожидания заслоняется этой улыбкой.
Я встал. Нужно было уходить отсюда, пока кто-нибудь проворный вновь не запер входную дверь на засов. Но как уходить без пистолета?.. Разве можно безоружным вступать в схватку с Учреждением?
И тут во мне что-то словно взорвалось, хотя внешне, кажется, я остался спокойным.
«Эх ты, проницатель, – сказал я себе. – Какой же ты, к черту, проницатель, если ни на что не способен сам, без помощи тобою же придуманного оружия? Ты простой придаток к оружию, а не демиург логоса, ты примитивное устройство для нажатия на курок – вот и все. Ты что, действительно ни на что не годишься? Так возвращайся к себе, сотвори яичницу, демиург, и плюхнись в кресло у телевизора. Жуй потихоньку да смотри на экран. А надоест – переключи на другую программу; авось, втянешься, срастешься, и возникнет очередной гибрид, очередной телегомо, и антенна проклюнется, прорастет из-под черепной коробки, и снизойдет на тебя благодать…»
«Если ты действительно хоть чего-то стоишь, – сказал я себе, – ты встретишься с Хруфром без оружия. И победишь его».
– Судя по твоему озабоченному виду, нам пора отсюда уходить, потому что у нас есть другие дела, – сказала девушка и пружинисто поднялась – так выпрыгивают из воды грациозные дельфины. – Я права, Доргис?
– Да. Я расскажу тебе об одном очень милом учреждении, но сначала выйдем отсюда. Здесь ведь только один выход?
– Выходов-то сотни, за каждой дверью свой выход.
Только сейчас, при этих словах девушки, я обратил внимание на то, что галерея по обе стороны от лестниц превращается в освещенные коридоры, уходящие вдаль; они явно были длиннее странного здания, по крайней мере, при оценке его размеров снаружи, но, тем не менее, каким-то образом умещались в нем.
– Открой любую дверь, – продолжала девушка, – и можешь попасть куда угодно… неизвестно куда. Бывает так себе, ничего, бывает вообще никак, а то и противно… – Иллонлли поморщилась. – Во всяком случае, хоть какое-то разнообразие. Но дело в том, что куда ни пойдешь – все равно сюда же и вернешься. А вон ту, нижнюю дверь, я пыталась открыть – да что толку? Хоть голову разбей – не справиться. Вообще-то здесь разные живут, именно живут, по собственной воле… но какие-то странные. В смысле, скучно с ними. Здесь ведь и Рерг есть, и даже скотина Олдан. – Иллонлли сжала кулаки. – И ты здесь есть, Доргис, я была у тебя. Только я же говорю, все какие-то скучные. Словно оболочка приллии – давили, давили ногами, сок весь выжали, а ненужное бросили.
Вот как?.. Странное здание было еще и обиталищем человеческих подобий? Хотелось бы мне взглянуть на очередного меня, по собственному желанию поселившегося здесь, в неестественном мире между двумя плоскостями – но нужно было уходить на поиски Хруфра. Нужно было постараться застать его врасплох.
– Я очень хотел бы разыскать Хруфра, – сказал я. – Не желаешь составить мне компанию, Иллонлли?
Девушка некоторое время разглядывала меня с таким видом, словно я был внезапно заговорившей статуей. Глаза ее заблестели.
– Отлично, Доргис! – Она деловито подтянула перчатки. – Честно говоря, я даже не рассчитывала на то, что ты решишься… Ну конечно, я с тобой!
Она обхватила меня руками за шею и крепко поцеловала (Господи, какие у нее были губы!), и я не отпустил бы ее, и мы целовалась бы вечность, но снизу раздалось знакомое утробное бормотание.
«Сакара… Карага… Бараха…» – неслось от стен, увешанных картинами.
– Проклятье! – Иллонлли отстранилась и досадливо нахмурилась. – Идем отсюда, а то замучают своими жалобами. Представляешь, повадились ко мне ходить, и ноют, ноют, жалуются. Бестолковые какие-то…
Краски на картинах начали наливаться огнем, волны вздохов и бормотания растекались по залу, и я, переборов себя, выпустил девушку иэ объятий и направился к лестнице.
– Вот зануды, вот зануды! – приговаривала Иллонлли за моей спиной. – Обиделись на кого-то до конца времен, до Последнего Великого Костра, а на кого – и сами не знают. Вот зануды…
Я спустился на несколько ступенек и вдруг лестница заходила подо мной ходуном, превратившись в живое существо, в змею, извивающуюся всем своим длинным телом. Я попытался схватиться за перила, но перила, тоже ожив, шарахнулись от моих рук.
– Вниз! Скорее вниз! – сдавленно крикнула Иллонлли, толкнула меня в спину и, вцепившись в мой рукав, повлекла за собой по ступеням… нет, не по ступеням – не было больше никаких ступеней, и не было лестницы, а колыхалась вокруг полупрозрачная липкая масса, таращилась десятками выпученных круглых глаз, в которых мелькали отражения рыжих волос Иллонлли.
Мы скатились на пол просторного зала, а пол уже изгибался волнами, и со всех сторон тянулись к нам взломавшие паркет пятнистые лапы, вздымаясь все выше, сплетаясь, царапая стены под бормотание оживших картин. Двустворчатая дверь, ведущая наружу, уменьшилась и отодвинулась, грозя затеряться в бесконечности, она тоже меняла форму и в любое мгновение могла превратиться в нечто иное. Мы с Иллонлли барахтались у подножия студенистого холма, только что бывшего лестницей, мы боролись с паркетными волнами, стараясь подняться на ноги, мы пока что увертывались от шарящих в пустоте дрожащих лап, а вверху, перегибаясь через перила галереи, смотрели на нас обитатели странного здания; их становилась все больше, они качали головами, они переговаривались, они протягивали к нам руки и что-то кричали, но их крики тонули в пронзительном вое, которым сменилось утробное бормотание так и не воплотившихся в блиноголовых существ картин.
А ведь вполне могло случиться и такое, что давным-давно уже нет на Земле настоящих людей – они, может быть, перепроданы в рабство в миры Большой Медведицы или Водолея, – а есть лишь одни метаморфы, притворяющиеся людьми, дабы не вызвать у меня никаких тревог и опасений и в конце концов победить в грандиозной игре, затеянной в целях пленения последней оставшейся независимой души человеческой. Моей души…
Я смирился с тем, что отныне мне придется жить в постоянном ожидании худшего: Илонлли могла в любой момент превратиться в нечто совсем иное или и вовсе исчезнуть. Что ж, разве можно найти что-либо устойчивое в нашей печальной действительности?
– Кто ты? – спросил я зеленоглазую девушку, стоявшую рядом со мной в странном мире на галерее странного дома. – Мы встречались раньше?
– Мое имя – Иллонлли, – с легкой усмешкой ответила она. – Меня зовут Иллонлли, Доргис. Ил-лон-лли.
Все, как всегда, текло, все изменялось, и, как водится, нельзя было дважды войти в одну и ту же реку. Добавилась одна буква к имени – и значит, немного иным стал мир…
– Видать, тебя кто-то здорово напугал, Доргис, – прищурившись, сказала она. – Вид у тебя какой-то… зеленый…
Я выпустил ее руку из своей и присел на корточки у перил. Я действительно чувствовал себя как-то неустроенно – не физически, и не морально, а вообще… Как ящик стола, задвинутый наперекосяк (кажется, не так давно – или все-таки давно? – было уже у меня подобное ощущение…)
Она тоже присела и легонько провела кончиками пальцев по моей щеке. В ее глазах больше не было насмешки.
– Я не буду расспрашивать, как ты отыскал меня, Доргис. Главное – ты отыскал меня. А когда-нибудь ты расскажешь… Хорошо?
Ящик встал на место. Я поверил ей. Я поверил в нее. Может быть, наше спасение в том и состоит, что мы верим в то, во что нам хочется верить.
– А ты, Иллонлли? Как ты… здесь?..
– Удовольствие небольшое, но терпеть было можно. Если надеяться…
Она старательно улыбнулась, и я внезапно почувствовал – и чувство это было сродни прикосновению к оголенному проводу! – какая бездна пережитого отчаяния и ожидания заслоняется этой улыбкой.
Я встал. Нужно было уходить отсюда, пока кто-нибудь проворный вновь не запер входную дверь на засов. Но как уходить без пистолета?.. Разве можно безоружным вступать в схватку с Учреждением?
И тут во мне что-то словно взорвалось, хотя внешне, кажется, я остался спокойным.
«Эх ты, проницатель, – сказал я себе. – Какой же ты, к черту, проницатель, если ни на что не способен сам, без помощи тобою же придуманного оружия? Ты простой придаток к оружию, а не демиург логоса, ты примитивное устройство для нажатия на курок – вот и все. Ты что, действительно ни на что не годишься? Так возвращайся к себе, сотвори яичницу, демиург, и плюхнись в кресло у телевизора. Жуй потихоньку да смотри на экран. А надоест – переключи на другую программу; авось, втянешься, срастешься, и возникнет очередной гибрид, очередной телегомо, и антенна проклюнется, прорастет из-под черепной коробки, и снизойдет на тебя благодать…»
«Если ты действительно хоть чего-то стоишь, – сказал я себе, – ты встретишься с Хруфром без оружия. И победишь его».
– Судя по твоему озабоченному виду, нам пора отсюда уходить, потому что у нас есть другие дела, – сказала девушка и пружинисто поднялась – так выпрыгивают из воды грациозные дельфины. – Я права, Доргис?
– Да. Я расскажу тебе об одном очень милом учреждении, но сначала выйдем отсюда. Здесь ведь только один выход?
– Выходов-то сотни, за каждой дверью свой выход.
Только сейчас, при этих словах девушки, я обратил внимание на то, что галерея по обе стороны от лестниц превращается в освещенные коридоры, уходящие вдаль; они явно были длиннее странного здания, по крайней мере, при оценке его размеров снаружи, но, тем не менее, каким-то образом умещались в нем.
– Открой любую дверь, – продолжала девушка, – и можешь попасть куда угодно… неизвестно куда. Бывает так себе, ничего, бывает вообще никак, а то и противно… – Иллонлли поморщилась. – Во всяком случае, хоть какое-то разнообразие. Но дело в том, что куда ни пойдешь – все равно сюда же и вернешься. А вон ту, нижнюю дверь, я пыталась открыть – да что толку? Хоть голову разбей – не справиться. Вообще-то здесь разные живут, именно живут, по собственной воле… но какие-то странные. В смысле, скучно с ними. Здесь ведь и Рерг есть, и даже скотина Олдан. – Иллонлли сжала кулаки. – И ты здесь есть, Доргис, я была у тебя. Только я же говорю, все какие-то скучные. Словно оболочка приллии – давили, давили ногами, сок весь выжали, а ненужное бросили.
Вот как?.. Странное здание было еще и обиталищем человеческих подобий? Хотелось бы мне взглянуть на очередного меня, по собственному желанию поселившегося здесь, в неестественном мире между двумя плоскостями – но нужно было уходить на поиски Хруфра. Нужно было постараться застать его врасплох.
– Я очень хотел бы разыскать Хруфра, – сказал я. – Не желаешь составить мне компанию, Иллонлли?
Девушка некоторое время разглядывала меня с таким видом, словно я был внезапно заговорившей статуей. Глаза ее заблестели.
– Отлично, Доргис! – Она деловито подтянула перчатки. – Честно говоря, я даже не рассчитывала на то, что ты решишься… Ну конечно, я с тобой!
Она обхватила меня руками за шею и крепко поцеловала (Господи, какие у нее были губы!), и я не отпустил бы ее, и мы целовалась бы вечность, но снизу раздалось знакомое утробное бормотание.
«Сакара… Карага… Бараха…» – неслось от стен, увешанных картинами.
– Проклятье! – Иллонлли отстранилась и досадливо нахмурилась. – Идем отсюда, а то замучают своими жалобами. Представляешь, повадились ко мне ходить, и ноют, ноют, жалуются. Бестолковые какие-то…
Краски на картинах начали наливаться огнем, волны вздохов и бормотания растекались по залу, и я, переборов себя, выпустил девушку иэ объятий и направился к лестнице.
– Вот зануды, вот зануды! – приговаривала Иллонлли за моей спиной. – Обиделись на кого-то до конца времен, до Последнего Великого Костра, а на кого – и сами не знают. Вот зануды…
Я спустился на несколько ступенек и вдруг лестница заходила подо мной ходуном, превратившись в живое существо, в змею, извивающуюся всем своим длинным телом. Я попытался схватиться за перила, но перила, тоже ожив, шарахнулись от моих рук.
– Вниз! Скорее вниз! – сдавленно крикнула Иллонлли, толкнула меня в спину и, вцепившись в мой рукав, повлекла за собой по ступеням… нет, не по ступеням – не было больше никаких ступеней, и не было лестницы, а колыхалась вокруг полупрозрачная липкая масса, таращилась десятками выпученных круглых глаз, в которых мелькали отражения рыжих волос Иллонлли.
Мы скатились на пол просторного зала, а пол уже изгибался волнами, и со всех сторон тянулись к нам взломавшие паркет пятнистые лапы, вздымаясь все выше, сплетаясь, царапая стены под бормотание оживших картин. Двустворчатая дверь, ведущая наружу, уменьшилась и отодвинулась, грозя затеряться в бесконечности, она тоже меняла форму и в любое мгновение могла превратиться в нечто иное. Мы с Иллонлли барахтались у подножия студенистого холма, только что бывшего лестницей, мы боролись с паркетными волнами, стараясь подняться на ноги, мы пока что увертывались от шарящих в пустоте дрожащих лап, а вверху, перегибаясь через перила галереи, смотрели на нас обитатели странного здания; их становилась все больше, они качали головами, они переговаривались, они протягивали к нам руки и что-то кричали, но их крики тонули в пронзительном вое, которым сменилось утробное бормотание так и не воплотившихся в блиноголовых существ картин.