Страница:
— А отец Рубер ничего тебе не сказал? — осторожно спросил граф.
— Он не говорил ни о чем, кроме еретички.
— А, — сказал граф.
Он не знал, как ловчее приступить к сути дела, и решил начать с ключевой фразы, чтобы посмотреть, поймет ли Планшар, о чем он собирался поведать.
— "Calix meus inebrians", — произнес граф и снова чихнул.
Планшар подождал, пока граф отдышится.
— Псалмы Давида. Я люблю именно этот, особенно его изумительное начало: «Господь — Пастырь мой: я ни в чем не буду нуждаться»[3].
— "Calix meus inebrians", — повторил граф, как бы не заметив слов аббата. — Это было высечено над воротами здешнего замка.
— Правда?
— Ты не слышал об этом?
— В нашей маленькой долине, монсеньор, столько всего наслышишься, что тут нужно внимательно следить, чтобы не перепутать страхи, мечты и надежды с действительностью.
— "Calix meus inebrians", — упрямо повторил граф, заподозрив, что аббат точно знает, о чем идет речь, но не хочет вступать в обсуждение.
Некоторое время Планшар молча смотрел на графа, потом кивнул.
— Эта история для меня не нова. Для тебя, как я понимаю, тоже?
— Я верю, — несколько невпопад отозвался граф, — что Господь призвал меня сюда не случайно.
— Значит, тебе повезло, монсеньор, — откликнулся Планшар, на которого, похоже, эти слова произвели впечатление. — Столько народу приходит ко мне, чтобы понять, в чем воля Господня, и единственное, что я могу посоветовать, так это терпеливо трудиться, молиться, ждать и надеяться, что в свое время Он им это откроет, но только редко это открывается так ясно. Я тебе завидую.
— Тебе-то ведь было открыто, — возразил граф.
— Нет, монсеньор, — серьезно сказал аббат. — Господь лишь открыл врата в поле, полное камней, чертополоха да сорной травы, и оставил меня возделывать его. Это нелегкая работа, монсеньор, и я приближаюсь к моему концу с сознанием того, что большая ее часть остается незавершенной.
— Расскажи мне эту историю, — попросил граф.
— Историю моей жизни?
— Историю о той чаше, которая опьяняет, — решительно заявил граф.
Планшар вздохнул и на какой-то момент показался еще более старым, чем был. Потом он встал.
— Я могу не просто рассказать, монсеньор. Я могу показать.
— Показать мне?
Граф был изумлен и окрылен.
Планшар подошел к шкафу, достал слюдяной фонарь, зажег фитиль головешкой из очага и повел взволнованного, возбужденного графа по темным монастырским переходам в церковь, где маленькая свеча горела перед гипсовой статуэткой святого Бенедикта, единственным украшением этого строгого храма.
Планшар вынул из складок своего одеяния ключ и поманил графа к маленькой дверке в полускрытой боковым алтарем нише в северной стене церкви. Замок оказался тугим, но наконец он поддался, и дверь со скрипом отворилась.
— Будь осторожен, — предупредил аббат, — ступеньки стерлись и очень коварны.
Лестница была крутая, и лампа вздрагивала в руках аббата при каждом шаге, затем она круто свернула вправо, и они очутились в крипте, где между большими колоннами белела груда человеческих костей, почти достигавшая сводчатого потолка. Кости ног, рук и ребра были сложены штабелями, как дрова, а между ними, как булыжники, лежали черепа с пустыми глазницами.
— Это монахи? — спросил граф.
— Покоятся здесь, пока не настанет день воскресения плоти, — ответил Планшар.
Он направился в дальний конец крипты. Для того чтобы проникнуть под низкий свод в маленькую каморку, где находилась старинная скамья и деревянный, окованный железом сундук, ему пришлось пригнуться. В небольшой нише он нашел несколько огарков свечей и зажег их, в маленьком помещении замерцал свет.
— Твой прапрадед, хвала Господу, обеспечил благоденствие нашей обители, — сказал аббат, доставая из кошелька под черным одеянием еще один ключ. — Монастырь существовал и до этого, но был крохотным и очень бедным, а твой предок, в благодарность за падение дома Вексиев, пожаловал нам наши нынешние земли. На этой земле мы можем прокормиться, но не можем разбогатеть. Это правильно и хорошо. Кроме земель у нас есть еще кое-какие ценности, и они хранятся здесь, в этой сокровищнице.
Он склонился к сундуку, повернул массивный ключ и поднял крышку.
Поначалу граф был разочарован, ему показалось, что внутри пусто, но, когда аббат поднес одну из свечей поближе, граф увидел, что в сундуке находится потускневший серебряный дискос[4], кожаный мешочек и подсвечник.
— Вот это, — аббат указал на мешочек, — нам подарил один рыцарь в благодарность за то, что мы вылечили его в нашем лазарете. Он поклялся нам, что в нем находится пояс святой Агнесы, но я, признаться, никогда в мешок не заглядывал.
Помнится, мне довелось видеть ее пояс в Базеле, хотя, конечно, у нее могло быть и два. У моей матушки их было несколько, правда она, увы, не была святой.
Не обращая внимания на серебряный подсвечник и блюдо, аббат извлек из глубины сундука предмет, которого граф сначала даже не заметил в темноте. То была шкатулка, которую Планшар, извлекши, поставил на скамью.
— Приглядись к ней повнимательнее. Она старая, и краска давно выцвела. Странно, что ее вообще давным-давно не сожгли, но по какой-то причине она сохранилась.
Граф сел на скамью и взял шкатулку. Она была квадратная, но неглубокая и вряд ли могла бы вместить в себя нечто большее по размеру, чем мужская перчатка. Железные петли проржавели, а подняв крышку, он увидел, что шкатулка пуста.
— И это все? — не сумел скрыть своего разочарования граф.
— Посмотри внимательнее, монсеньор, — терпеливо повторил Планшар.
Граф посмотрел снова. Изнутри шкатулка была окрашена в желтый цвет, и эта краска сохранилась лучше, чем сильно выцветшая наружная поверхность, но граф увидел, что раньше шкатулка была черной и на ее крышке красовался герб, вроде бы незнакомый. Разглядеть детали было трудно, но ему показалось, что это лев или какой-то другой зверь, стоящий на задних лапах, зажав в передних какой-то предмет.
— Йал, держащий чашу, — пояснил аббат.
— Чашу? Это, конечно, Грааль?
— Герб семьи Вексиев. — Планшар проигнорировал вопрос графа. — Местная легенда гласит, что чаша была добавлена к гербу незадолго до падения Астарака.
— Зачем было добавлять чашу? — спросил граф, ощутив нарастающее возбуждение.
И снова аббат оставил его вопрос без ответа.
— Монсеньор, присмотрись к шкатулке как следует. Посмотри спереди.
Граф повертел шкатулку перед свечой, и вдруг на ней блеснула надпись. Буквы были неразборчивы, некоторые совсем стерлись, но слова еще можно было разобрать. Дивные, чудесные слова: Calix meus inebrians.
Граф так и впился в них взглядом, и при мысли о том, что это могло значить, голова его пошла кругом, он не мог вымолвить ни слова. Из носа у него текло, так что он нетерпеливо вытер его обшлагом.
— Когда эту шкатулку обнаружили, она была пуста, — сказал Планшар. — По крайней мере, так мне сказал покойный аббат Луа, царствие ему небесное. Говорят, что эта шкатулка находилась в ковчеге из золота и серебра, найденном на алтаре замковой часовни. Ковчег, я уверен, увезли в Бера, а шкатулку подарили монастырю. Полагаю, как вещь, не имеющую никакой ценности.
Граф снова открыл шкатулку и попытался принюхаться, но нос у него был заложен. В крипте возились и гремели костями крысы, но он ничего не слышал и не видел вокруг, кроме шкатулки, погрузившись в грезы о Граале, о наследнике, обо всем, что она для него значила. Его немного смущало, что шкатулка слишком мала, чтобы в ней мог поместиться Грааль. А вдруг? Кто его знает, каков на самом деле Грааль?
Аббат протянул руку, чтобы спрятать шкатулку в сундук, но не тут-то было. Граф вцепился в нее и не отдавал.
— Монсеньор, — строго сказал аббат, — в Астараке ничего не нашли. Я привел тебя затем, чтобы ты в этом убедился. Там ничего не нашли.
— Но ведь шкатулку нашли! — пылко возразил граф. — И это доказывает, что Грааль здесь был.
— Доказывает ли? — печально спросил аббат.
Граф указал на выцветшую надпись на боку шкатулки.
— А что еще это может означать?
— Грааль есть в Генуе, — сказал Планшар, — а некогда бенедиктинцы в Лионе утверждали, будто владеют им. Правда, потом пошли слухи, что их чаша, по попущению Господню, не подлинная, истинный же Грааль хранится в Константинополе, в сокровищнице императора. Потом вдруг заговорили, что он в Риме, потом в Палермо, хотя в Палермо, я думаю, была Сарацинская чаша, захваченная на венецианском корабле. Некоторые говорят, что с небес за ним спустились архангелы и забрали с собой, хотя иные настаивают, что он по-прежнему находится в Иерусалиме, под защитой огненного меча, который некогда был дан Господом стражу Эдема. Его видели в Кордове, монсеньор, в Ниме, в Вероне и еще в двух десятках городов. Венецианцы считают, что он хранится на острове, который показывается только тем, кто чист сердцем, а послушать других, так его и вовсе увезли в Шотландию. Монсеньор, рассказами о Граале я мог бы наполнить целую книгу.
— Он был здесь! — твердил граф, оставив последние слова Планшара без внимания. — Он был здесь и, возможно, по сей день находится где-то тут.
— Я бы тоже очень этого хотел, — признался Планшар. — Это предел мечтаний, но можем ли мы надеяться на успех там, где потерпели неудачу Парсифаль и Гавейн?
— Это весть от Бога! — настаивал на своем граф, судорожно вцепившись в шкатулку.
— Я думаю, монсеньор, — рассудительно сказал Планшар, — что это весточка от семьи Вексиев. По моему разумению, кто-то из них повелел изготовить и расписать эту шкатулку для того, чтобы сбить нас с толку и посмеяться над нами. А сами, спасаясь бегством, забрали Грааль с собой. Мне кажется, что шкатулка — это их месть. Наверное, ее следует сжечь.
— Сжечь? Но в ней пребывал Грааль! — упорствовал граф, не желавший выпускать шкатулку из рук.
Поняв, что шкатулки он все равно назад не получит, аббат закрыл сундук и запер его на замок.
— Обитель наша невелика, монсеньор, но это не значит, что у нас вовсе нет связи с остальной церковью. Я получаю письма от моих братьев и узнаю различные новости.
— Например?
— Кардинал Бессьер занимается поисками некой великой реликвии, — ответил аббат.
— И он ищет эту реликвию здесь! — торжествующе заявил граф. — Он послал своего монаха рыться в моих архивах.
— Но если Бессьер взялся за поиски, — предостерегающе сказал Планшар, — можно сказать с уверенностью, что он будет железной рукой устранять все препоны, какие встретит на стезе служения Господу.
На графа предупреждение не подействовало.
— На меня возложен великий долг, — заявил он.
Планшар поднял светильник.
— Больше мне нечего сказать, сеньор. Добавлю лишь, что из всего слышанного мною ничто не говорит о том, что Грааль спрятан в Астараке, но одно я знаю точно, так же точно, как то, что мои кости в скором времени упокоятся в этом склепе. Поиски Грааля, монсеньор, сводят людей с ума. Они ослепляют их, отнимают рассудок и превращают в одержимых. Это опасное занятие, монсеньор, и лучше всего предоставить его трубадурам. Пусть они поют о Граале и слагают о нем стихи, но, ради Христа, не губи свою душу, пустившись на его поиски!
Но граф не слушал предостережений Планшара, он не внял бы даже ангельскому хору с небес.
У него была шкатулка, и она служила ему доказательством того, во что он хотел верить.
Грааль существует, а он, граф де Бера, призван его найти. Значит, поиск будет продолжен.
* * *
Провожать Робби до самого Астарака Томас не собирался. Долина, в которой находилась эта бедная деревушка, уже была разграблена, и он собирался наведаться в соседнюю, где вдоль дороги, ведущей из Массюба на юг, словно бусинки, нанизанные на нитку, одна за другой подобно горошинкам располагалось несколько деревень. Там его люди займутся своим нехорошим делом, он с небольшим эскортом поднимется с Робби на холмы, нависающие над Астараком. Если там, на виду, не окажется коредоров или других врагов, шотландец поедет дальше один.
Томас снова взял на вылазку весь свой отряд, оставив дюжину людей охранять Кастийон-д'Арбизон. Доехав до маленькой деревушки близ реки Жер, покинул там свой отряд и с другой дюжиной лучников и дюжиной латников отправился провожать Робби. Женевьева осталась с сэром Гийомом, который обнаружил в деревне большущий курган из тех, в каких, как он клялся, древние, жившие еще до Рождества Христова язычники прятали свое золото. Реквизировав у селян дюжину лопат, он принялся разрывать холм, а Томас и Робби, оставив его и его людей за поисками клада, двинулись по тропе, петлявшей через рощи каштанов, где крестьяне заготовляли палки на подпорки для виноградных лоз. За все утро им не встретилось ни коредоров, ни кого-либо еще, кто мог бы их побеспокоить, хотя, по прикидкам Томаса, враги не могли не заметить столб дыма, поднявшийся над сигнальным костром, который успели разжечь в той самой деревне, где сейчас сэр Гийом копал землю, пытаясь осуществить мечту кладоискателя.
Робби заметно нервничал и, пытаясь скрыть свое состояние, развлекал своего спутника болтовней о пустяках.
— Помнишь того малого, в Лондоне, который плясал на ходулях да еще и жонглировал. Ловкач, ничего не скажешь! Славное было местечко, веселое. Кстати, сколько стоило остановиться в той лондонской таверне?
Томас попытался, но так и не вспомнил.
— Несколько пенни, наверное.
— Я вот что хочу сказать, они ведь непременно надуют, верно? — спросил Робби с беспокойством.
— Кто?
— Содержатели трактиров.
— Ясное дело, они блюдут свою выгоду, но чтобы обирали путников, этого я не думаю. Запросишь лишку, никто у тебя не заночует. Лучше получить с путника пенни, чем ничего. Кроме того, раз ты паломник, то почему бы тебе не останавливаться на ночлег в монастырях?
— Ага. Но ведь и там надо что-нибудь дать, верно?
— Хватит и одной монетки, — ответил Томас.
Они поднялись на голую вершину кряжа, и лучник огляделся по сторонам, нет ли врагов. Никого не было. Странные вопросы, которые задавал Робби, несколько озадачили его, но потом он смекнул, что бесстрашному воину-шотландцу становится не по себе при мысли о дальнем одиноком путешествии. Одно дело — странствовать в родных краях, где народ говорит на твоем языке, и совсем другое — проделать сотни миль пути по землям, где ты встретишь десяток незнакомых наречий.
— Главное, — посоветовал Томас, — это найти попутчиков. Наверняка таких людей будет много, и всем им нужна компания.
— Ты тоже так поступал? Когда шел пешком из Бретани в Нормандию?
Томас усмехнулся.
— Я-то шел, обрядившись доминиканцем. Вряд ли кто-нибудь захочет доминиканца в попутчики, но и грабить его тоже никому не охота. А у тебя, Робби, все будет хорошо. Любой купец будет рад путешествовать в компании молодого парня с острым мечом. Да они наперебой дочек под тебя будут подкладывать, лишь бы ты ехал с ними.
— Я дал обет, — мрачно промолвил Робби, а потом, секунду подумав, спросил: — Эта Болонья, она недалеко от Рима?
— Не знаю.
— Уж больно мне охота посмотреть Рим! Как думаешь, Папа туда когда-нибудь вернется?
— Бог его знает.
— А мне все равно хочется посмотреть, — мечтательно промолвил Робби, потом ухмыльнулся Томасу: — Я там и за тебя помолюсь, будь уверен.
— Помолись за двоих, — попросил Томас, — за меня и Женевьеву.
Шотландец погрузился в молчание. Пришла пора прощаться, и у него просто не находилось слов. Они остановили своих лошадей, хотя Джейк и Сэм поехали дальше, пока перед ними не открылся вид на долину, где в холодном воздухе все еще курился дым над спаленными соломенными кровлями Астарака.
— Мы еще встретимся, Робби, — сказал Томас, снимая перчатку и протягивая ему правую руку.
— Ага, я знаю.
— И мы всегда будем друзьями, — сказал Томас, — даже если в сражении окажемся по разные стороны.
Робби ухмыльнулся.
— В следующий раз, Томас, шотландцы победят. Господи, как это мы не отлупили вас еще при Дареме! Ведь победа была так близка.
— Знаешь, Робби, у лучников есть поговорка: «Близко — не значит в цель». Береги себя.
— Обязательно.
Они обменялись рукопожатием, и как раз в этот момент Джейк и Сэм, повернув своих лошадей, поскакали к ним.
— Ратники! — крикнул Джейк.
Томас направил коня вперед и придержал его, лишь увидев дорогу на Астарак, а на ней, менее чем в миле, всадников. Конных воинов, в кольчугах, с мечами и щитами. Знамя отряда висело складками, и он не мог разглядеть герба, конников сопровождали оруженосцы, которые вели в поводу вьючных коней, нагруженных длинными, громоздкими копьями. Чужой отряд ехал им навстречу, а может быть, в сторону столба дыма, поднимавшегося над деревней, которую разоряли его люди в соседней долине. Томас смотрел на всадников, просто смотрел. Надо же, все начиналось так спокойно, день казался таким мирным, и вот нежданно-негаданно нагрянул враг. Наверное, этого следовало ждать, ведь они хозяйничали здесь уже долго, а их самих никто не тревожил.
До нынешнего дня.
Стало очевидно, что паломничество шотландца отменяется. Во всяком случае, откладывается.
Ибо предстоит бой.
Они повернули и поскакали назад, на запад.
Правда, в качестве компенсации он получил под начало отряд в тридцать ратников, но даже тут не обошлось без ложки дегтя, ибо граф строго-настрого запретил им удаляться от Астарака более чем на милю.
— Ты здесь, чтобы охранять меня, — сказал он Жослену.
Но тот в толк не мог взять, от кого тут требуется охрана. Не от горстки же коредоров, которые ни за что не осмелятся напасть на настоящих солдат? От нечего делать Жослен попытался устроить на деревенском поле турнир, но дядюшкины ратники были в основном людьми немолодыми, в походах давно не участвовали и, привыкнув к спокойной жизни, явно не пылали боевым рвением. Нанимать новых солдат граф и не думал, а держал свое золотишко в пыльных сундуках. О том, чтобы кто-то из его ратников мог помериться силами с самим Жосленом, не могло быть и речи, да и друг с другом они состязались без малейшего воодушевления. Только двое ратников, которых он привел с собой в Бера, еще сохраняли боевой дух; он так часто с ними упражнялся, что наизусть изучил все их приемы, а они изучили его, так что состязаться ему с ними или им между собой не имело смысла. Жослену оставалось лишь выть от тоски, теряя попусту время, да страстно молиться о скорейшей кончине графа. Единственная причина, которая удерживала Жослена в Вера, при дядюшкиной особе, заключалась в том, что он готовился, как только наступит час, немедленно завладеть наследством, хранившимся, как поговаривали, под сводами подвалов, в замке старого жмота. Ему бы только получить наследство, уж он сумеет его потратить! И какой же славный костер сложит он из дядюшкиных пергаментов, старых книг и свитков. Пламя этого костра увидят аж в самой Тулузе! Ну а что касается графини, пятой жены его дяди, которую тот держал в южной башне замка под уважительным, но строгим присмотром, ибо старый пень хотел быть уверен в том, что ребенок, которого она родит, будет зачат от него, то он, Жослен, покажет ей, как делают детей, а потом вышвырнет эту пухленькую сучку пинком под зад из замка обратно в сточную канаву, откуда она и взялась.
Порой он мечтал о том, чтобы прикончить осточертевшего дядюшку, но понимал, что это чревато серьезными неприятностями, и потому просто ждал, надеясь, что старик и сам умрет достаточно скоро. И пока Жослен предавался мечтаниям о наследстве, граф мечтал о Граале. Он решил обшарить то, что осталось от замка, а поскольку шкатулка была найдена в замковой часовне, приказал дюжине монастырских крепостных, чье положение почти не отличалось от положения рабов, выломать древние плиты пола и исследовать подвалы. В подвалах, как он и предполагал, оказались захоронения. Тяжелые тройные гробы вытащили из ниш и вскрыли. Внутри внешнего гроба чаще всего находился свинцовый, который проходилось разрубать топорами.
Свинец складывали на повозку, чтобы отвезти в Вера, но всякий раз, как разламывали внутренний гроб, каковой обычно был сделан из вяза, сердце графа замирало в ожидании куда более ценной добычи. Внутри находились высохшие и пожелтевшие скелеты, они лежали, молитвенно сложив истлевшие до костей руки. Нашлись и кое-какие ценности: некоторые женщины были похоронены со множеством украшений. Граф срывал истлевшие саваны, не забывая обобрать с них кольца, бусы и ожерелья, но вот Грааля ни в одном из гробов не было. Были только черепа и обрывки кожи, темные, как древние пергаменты. У одной покойницы сохранились длинные золотистые волосы, и граф ими залюбовался.
— Наверное, была хорошенькая, — заметил он, обращаясь к брату Руберу.
Граф гундосил, хрипел и чихал каждые несколько минут.
— Она ожидает Судного дня, — сердито отозвался клирик, неодобрительно смотревший на разграбление могил.
— Должно быть, она была молода, — сказал граф, глядя на волосы мертвой женщины, но как только останки попытались вынуть из гроба, тонкие пряди рассыпались в прах.
В одном детском гробике находилась старая складная, на петлях, шахматная доска. Клетки, которые на шахматных досках графа в замке Вера были черными, здесь отличались от белых, гладких, наличием мелких ямочек. Граф был заинтригован этим, но гораздо больше его заинтересовала горсть старинных монет, заменявших шахматные фигуры. На них был изображен профиль Фердинанда, первого короля Кастилии, и граф подивился качеству чеканки.
— Им триста лет! — восторженно сообщил он отцу Руберу, после чего прибрал монеты и велел сервам долбить молотками очередной саркофаг.
Останки после обыска возвращали в деревянные гробы, гробы укладывали в саркофаги дожидаться Судного дня. Над каждым потревоженным и захороненным вторично покойником отец Рубер читал молитву, и тон его графу не понравился. Было ясно, что священник не одобряет его действий.
На третий день, когда все гробы были обшарены и ни в одном из них так и не нашлось исчезнувшего Грааля, граф приказал своим сервам копать под апсидой, на том самом месте, где некогда находился алтарь. Сперва казалось, что в твердом слое земли, покрывавшей скалу, на которой был возведен замок, ничего нет, и граф уже начал впадать в уныние, но тут один из сервов извлек из ямы серебряную шкатулку. Граф, которого пробирал озноб, одолевала усталость и донимала простуда, при виде потемневшего ларчика мигом забыл обо всех недугах. Выхватив у крепостного находку, он торопливо вынес ее на дневной свет и с помощью ножа сломал замочек.
Внутри лежало перо. Всего лишь перо. Пожелтевшее, оно, надо думать, когда-то было белым, и граф решил, что это наверняка перо из гусиного крыла.
— И зачем кому-то могло понадобиться хоронить перо? — с недоумением спросил он отца Рубера.
— Считается, что святой Север исцелил здесь крыло ангела, — объяснил доминиканец, вглядываясь в перо.
— Конечно! — воскликнул граф и подумал, что это объясняет желтоватую окраску, ибо перо, скорее всего, первоначально имело цвет золота. — Перо ангела! — произнес он с благоговением.
— Больше похоже на перо лебедя, — лаконично заметил отец Рубер.
Граф тщательно осмотрел почерневшую от пребывания в земле серебряную шкатулку.
— Вот это может быть ангел, — сказал он, указывая пальцем на тускло проступавшие завитки.
— Может быть, да, а может быть, и нет.
— Не много от тебя помощи, Рубер.
— Я еженощно молюсь за твой успех, — сдержанно промолвил брат, — но я также беспокоюсь о твоем здоровье.
— У меня просто заложен нос, — сказал граф, хотя и подозревал нечто более серьезное.
У него шумело в голове, болели суставы, но он твердо знал, что стоит ему найти Грааль, и от всех этих мелких неприятностей не останется и следа.
— Перо ангела! — с изумлением повторял граф. — Это чудо! Не иначе как знамение!
А потом произошло и еще одно чудо, ибо человек, откопавший серебряную шкатулку, наткнулся под слоем слежавшейся земли на каменную кладку. Услышав о находке, граф сунул серебряную шкатулку Руберу, побежал к алтарю и с трудом вскарабкался на земляной отвал, чтобы осмотреть стену собственными глазами. Виден был лишь небольшой кусок, сложенный из обтесанных камней, и когда граф, выхватив у серва лопату, постучал по кладке, по звуку стало понятно, что за стеной находится пустое пространство.
— Он не говорил ни о чем, кроме еретички.
— А, — сказал граф.
Он не знал, как ловчее приступить к сути дела, и решил начать с ключевой фразы, чтобы посмотреть, поймет ли Планшар, о чем он собирался поведать.
— "Calix meus inebrians", — произнес граф и снова чихнул.
Планшар подождал, пока граф отдышится.
— Псалмы Давида. Я люблю именно этот, особенно его изумительное начало: «Господь — Пастырь мой: я ни в чем не буду нуждаться»[3].
— "Calix meus inebrians", — повторил граф, как бы не заметив слов аббата. — Это было высечено над воротами здешнего замка.
— Правда?
— Ты не слышал об этом?
— В нашей маленькой долине, монсеньор, столько всего наслышишься, что тут нужно внимательно следить, чтобы не перепутать страхи, мечты и надежды с действительностью.
— "Calix meus inebrians", — упрямо повторил граф, заподозрив, что аббат точно знает, о чем идет речь, но не хочет вступать в обсуждение.
Некоторое время Планшар молча смотрел на графа, потом кивнул.
— Эта история для меня не нова. Для тебя, как я понимаю, тоже?
— Я верю, — несколько невпопад отозвался граф, — что Господь призвал меня сюда не случайно.
— Значит, тебе повезло, монсеньор, — откликнулся Планшар, на которого, похоже, эти слова произвели впечатление. — Столько народу приходит ко мне, чтобы понять, в чем воля Господня, и единственное, что я могу посоветовать, так это терпеливо трудиться, молиться, ждать и надеяться, что в свое время Он им это откроет, но только редко это открывается так ясно. Я тебе завидую.
— Тебе-то ведь было открыто, — возразил граф.
— Нет, монсеньор, — серьезно сказал аббат. — Господь лишь открыл врата в поле, полное камней, чертополоха да сорной травы, и оставил меня возделывать его. Это нелегкая работа, монсеньор, и я приближаюсь к моему концу с сознанием того, что большая ее часть остается незавершенной.
— Расскажи мне эту историю, — попросил граф.
— Историю моей жизни?
— Историю о той чаше, которая опьяняет, — решительно заявил граф.
Планшар вздохнул и на какой-то момент показался еще более старым, чем был. Потом он встал.
— Я могу не просто рассказать, монсеньор. Я могу показать.
— Показать мне?
Граф был изумлен и окрылен.
Планшар подошел к шкафу, достал слюдяной фонарь, зажег фитиль головешкой из очага и повел взволнованного, возбужденного графа по темным монастырским переходам в церковь, где маленькая свеча горела перед гипсовой статуэткой святого Бенедикта, единственным украшением этого строгого храма.
Планшар вынул из складок своего одеяния ключ и поманил графа к маленькой дверке в полускрытой боковым алтарем нише в северной стене церкви. Замок оказался тугим, но наконец он поддался, и дверь со скрипом отворилась.
— Будь осторожен, — предупредил аббат, — ступеньки стерлись и очень коварны.
Лестница была крутая, и лампа вздрагивала в руках аббата при каждом шаге, затем она круто свернула вправо, и они очутились в крипте, где между большими колоннами белела груда человеческих костей, почти достигавшая сводчатого потолка. Кости ног, рук и ребра были сложены штабелями, как дрова, а между ними, как булыжники, лежали черепа с пустыми глазницами.
— Это монахи? — спросил граф.
— Покоятся здесь, пока не настанет день воскресения плоти, — ответил Планшар.
Он направился в дальний конец крипты. Для того чтобы проникнуть под низкий свод в маленькую каморку, где находилась старинная скамья и деревянный, окованный железом сундук, ему пришлось пригнуться. В небольшой нише он нашел несколько огарков свечей и зажег их, в маленьком помещении замерцал свет.
— Твой прапрадед, хвала Господу, обеспечил благоденствие нашей обители, — сказал аббат, доставая из кошелька под черным одеянием еще один ключ. — Монастырь существовал и до этого, но был крохотным и очень бедным, а твой предок, в благодарность за падение дома Вексиев, пожаловал нам наши нынешние земли. На этой земле мы можем прокормиться, но не можем разбогатеть. Это правильно и хорошо. Кроме земель у нас есть еще кое-какие ценности, и они хранятся здесь, в этой сокровищнице.
Он склонился к сундуку, повернул массивный ключ и поднял крышку.
Поначалу граф был разочарован, ему показалось, что внутри пусто, но, когда аббат поднес одну из свечей поближе, граф увидел, что в сундуке находится потускневший серебряный дискос[4], кожаный мешочек и подсвечник.
— Вот это, — аббат указал на мешочек, — нам подарил один рыцарь в благодарность за то, что мы вылечили его в нашем лазарете. Он поклялся нам, что в нем находится пояс святой Агнесы, но я, признаться, никогда в мешок не заглядывал.
Помнится, мне довелось видеть ее пояс в Базеле, хотя, конечно, у нее могло быть и два. У моей матушки их было несколько, правда она, увы, не была святой.
Не обращая внимания на серебряный подсвечник и блюдо, аббат извлек из глубины сундука предмет, которого граф сначала даже не заметил в темноте. То была шкатулка, которую Планшар, извлекши, поставил на скамью.
— Приглядись к ней повнимательнее. Она старая, и краска давно выцвела. Странно, что ее вообще давным-давно не сожгли, но по какой-то причине она сохранилась.
Граф сел на скамью и взял шкатулку. Она была квадратная, но неглубокая и вряд ли могла бы вместить в себя нечто большее по размеру, чем мужская перчатка. Железные петли проржавели, а подняв крышку, он увидел, что шкатулка пуста.
— И это все? — не сумел скрыть своего разочарования граф.
— Посмотри внимательнее, монсеньор, — терпеливо повторил Планшар.
Граф посмотрел снова. Изнутри шкатулка была окрашена в желтый цвет, и эта краска сохранилась лучше, чем сильно выцветшая наружная поверхность, но граф увидел, что раньше шкатулка была черной и на ее крышке красовался герб, вроде бы незнакомый. Разглядеть детали было трудно, но ему показалось, что это лев или какой-то другой зверь, стоящий на задних лапах, зажав в передних какой-то предмет.
— Йал, держащий чашу, — пояснил аббат.
— Чашу? Это, конечно, Грааль?
— Герб семьи Вексиев. — Планшар проигнорировал вопрос графа. — Местная легенда гласит, что чаша была добавлена к гербу незадолго до падения Астарака.
— Зачем было добавлять чашу? — спросил граф, ощутив нарастающее возбуждение.
И снова аббат оставил его вопрос без ответа.
— Монсеньор, присмотрись к шкатулке как следует. Посмотри спереди.
Граф повертел шкатулку перед свечой, и вдруг на ней блеснула надпись. Буквы были неразборчивы, некоторые совсем стерлись, но слова еще можно было разобрать. Дивные, чудесные слова: Calix meus inebrians.
Граф так и впился в них взглядом, и при мысли о том, что это могло значить, голова его пошла кругом, он не мог вымолвить ни слова. Из носа у него текло, так что он нетерпеливо вытер его обшлагом.
— Когда эту шкатулку обнаружили, она была пуста, — сказал Планшар. — По крайней мере, так мне сказал покойный аббат Луа, царствие ему небесное. Говорят, что эта шкатулка находилась в ковчеге из золота и серебра, найденном на алтаре замковой часовни. Ковчег, я уверен, увезли в Бера, а шкатулку подарили монастырю. Полагаю, как вещь, не имеющую никакой ценности.
Граф снова открыл шкатулку и попытался принюхаться, но нос у него был заложен. В крипте возились и гремели костями крысы, но он ничего не слышал и не видел вокруг, кроме шкатулки, погрузившись в грезы о Граале, о наследнике, обо всем, что она для него значила. Его немного смущало, что шкатулка слишком мала, чтобы в ней мог поместиться Грааль. А вдруг? Кто его знает, каков на самом деле Грааль?
Аббат протянул руку, чтобы спрятать шкатулку в сундук, но не тут-то было. Граф вцепился в нее и не отдавал.
— Монсеньор, — строго сказал аббат, — в Астараке ничего не нашли. Я привел тебя затем, чтобы ты в этом убедился. Там ничего не нашли.
— Но ведь шкатулку нашли! — пылко возразил граф. — И это доказывает, что Грааль здесь был.
— Доказывает ли? — печально спросил аббат.
Граф указал на выцветшую надпись на боку шкатулки.
— А что еще это может означать?
— Грааль есть в Генуе, — сказал Планшар, — а некогда бенедиктинцы в Лионе утверждали, будто владеют им. Правда, потом пошли слухи, что их чаша, по попущению Господню, не подлинная, истинный же Грааль хранится в Константинополе, в сокровищнице императора. Потом вдруг заговорили, что он в Риме, потом в Палермо, хотя в Палермо, я думаю, была Сарацинская чаша, захваченная на венецианском корабле. Некоторые говорят, что с небес за ним спустились архангелы и забрали с собой, хотя иные настаивают, что он по-прежнему находится в Иерусалиме, под защитой огненного меча, который некогда был дан Господом стражу Эдема. Его видели в Кордове, монсеньор, в Ниме, в Вероне и еще в двух десятках городов. Венецианцы считают, что он хранится на острове, который показывается только тем, кто чист сердцем, а послушать других, так его и вовсе увезли в Шотландию. Монсеньор, рассказами о Граале я мог бы наполнить целую книгу.
— Он был здесь! — твердил граф, оставив последние слова Планшара без внимания. — Он был здесь и, возможно, по сей день находится где-то тут.
— Я бы тоже очень этого хотел, — признался Планшар. — Это предел мечтаний, но можем ли мы надеяться на успех там, где потерпели неудачу Парсифаль и Гавейн?
— Это весть от Бога! — настаивал на своем граф, судорожно вцепившись в шкатулку.
— Я думаю, монсеньор, — рассудительно сказал Планшар, — что это весточка от семьи Вексиев. По моему разумению, кто-то из них повелел изготовить и расписать эту шкатулку для того, чтобы сбить нас с толку и посмеяться над нами. А сами, спасаясь бегством, забрали Грааль с собой. Мне кажется, что шкатулка — это их месть. Наверное, ее следует сжечь.
— Сжечь? Но в ней пребывал Грааль! — упорствовал граф, не желавший выпускать шкатулку из рук.
Поняв, что шкатулки он все равно назад не получит, аббат закрыл сундук и запер его на замок.
— Обитель наша невелика, монсеньор, но это не значит, что у нас вовсе нет связи с остальной церковью. Я получаю письма от моих братьев и узнаю различные новости.
— Например?
— Кардинал Бессьер занимается поисками некой великой реликвии, — ответил аббат.
— И он ищет эту реликвию здесь! — торжествующе заявил граф. — Он послал своего монаха рыться в моих архивах.
— Но если Бессьер взялся за поиски, — предостерегающе сказал Планшар, — можно сказать с уверенностью, что он будет железной рукой устранять все препоны, какие встретит на стезе служения Господу.
На графа предупреждение не подействовало.
— На меня возложен великий долг, — заявил он.
Планшар поднял светильник.
— Больше мне нечего сказать, сеньор. Добавлю лишь, что из всего слышанного мною ничто не говорит о том, что Грааль спрятан в Астараке, но одно я знаю точно, так же точно, как то, что мои кости в скором времени упокоятся в этом склепе. Поиски Грааля, монсеньор, сводят людей с ума. Они ослепляют их, отнимают рассудок и превращают в одержимых. Это опасное занятие, монсеньор, и лучше всего предоставить его трубадурам. Пусть они поют о Граале и слагают о нем стихи, но, ради Христа, не губи свою душу, пустившись на его поиски!
Но граф не слушал предостережений Планшара, он не внял бы даже ангельскому хору с небес.
У него была шкатулка, и она служила ему доказательством того, во что он хотел верить.
Грааль существует, а он, граф де Бера, призван его найти. Значит, поиск будет продолжен.
* * *
Провожать Робби до самого Астарака Томас не собирался. Долина, в которой находилась эта бедная деревушка, уже была разграблена, и он собирался наведаться в соседнюю, где вдоль дороги, ведущей из Массюба на юг, словно бусинки, нанизанные на нитку, одна за другой подобно горошинкам располагалось несколько деревень. Там его люди займутся своим нехорошим делом, он с небольшим эскортом поднимется с Робби на холмы, нависающие над Астараком. Если там, на виду, не окажется коредоров или других врагов, шотландец поедет дальше один.
Томас снова взял на вылазку весь свой отряд, оставив дюжину людей охранять Кастийон-д'Арбизон. Доехав до маленькой деревушки близ реки Жер, покинул там свой отряд и с другой дюжиной лучников и дюжиной латников отправился провожать Робби. Женевьева осталась с сэром Гийомом, который обнаружил в деревне большущий курган из тех, в каких, как он клялся, древние, жившие еще до Рождества Христова язычники прятали свое золото. Реквизировав у селян дюжину лопат, он принялся разрывать холм, а Томас и Робби, оставив его и его людей за поисками клада, двинулись по тропе, петлявшей через рощи каштанов, где крестьяне заготовляли палки на подпорки для виноградных лоз. За все утро им не встретилось ни коредоров, ни кого-либо еще, кто мог бы их побеспокоить, хотя, по прикидкам Томаса, враги не могли не заметить столб дыма, поднявшийся над сигнальным костром, который успели разжечь в той самой деревне, где сейчас сэр Гийом копал землю, пытаясь осуществить мечту кладоискателя.
Робби заметно нервничал и, пытаясь скрыть свое состояние, развлекал своего спутника болтовней о пустяках.
— Помнишь того малого, в Лондоне, который плясал на ходулях да еще и жонглировал. Ловкач, ничего не скажешь! Славное было местечко, веселое. Кстати, сколько стоило остановиться в той лондонской таверне?
Томас попытался, но так и не вспомнил.
— Несколько пенни, наверное.
— Я вот что хочу сказать, они ведь непременно надуют, верно? — спросил Робби с беспокойством.
— Кто?
— Содержатели трактиров.
— Ясное дело, они блюдут свою выгоду, но чтобы обирали путников, этого я не думаю. Запросишь лишку, никто у тебя не заночует. Лучше получить с путника пенни, чем ничего. Кроме того, раз ты паломник, то почему бы тебе не останавливаться на ночлег в монастырях?
— Ага. Но ведь и там надо что-нибудь дать, верно?
— Хватит и одной монетки, — ответил Томас.
Они поднялись на голую вершину кряжа, и лучник огляделся по сторонам, нет ли врагов. Никого не было. Странные вопросы, которые задавал Робби, несколько озадачили его, но потом он смекнул, что бесстрашному воину-шотландцу становится не по себе при мысли о дальнем одиноком путешествии. Одно дело — странствовать в родных краях, где народ говорит на твоем языке, и совсем другое — проделать сотни миль пути по землям, где ты встретишь десяток незнакомых наречий.
— Главное, — посоветовал Томас, — это найти попутчиков. Наверняка таких людей будет много, и всем им нужна компания.
— Ты тоже так поступал? Когда шел пешком из Бретани в Нормандию?
Томас усмехнулся.
— Я-то шел, обрядившись доминиканцем. Вряд ли кто-нибудь захочет доминиканца в попутчики, но и грабить его тоже никому не охота. А у тебя, Робби, все будет хорошо. Любой купец будет рад путешествовать в компании молодого парня с острым мечом. Да они наперебой дочек под тебя будут подкладывать, лишь бы ты ехал с ними.
— Я дал обет, — мрачно промолвил Робби, а потом, секунду подумав, спросил: — Эта Болонья, она недалеко от Рима?
— Не знаю.
— Уж больно мне охота посмотреть Рим! Как думаешь, Папа туда когда-нибудь вернется?
— Бог его знает.
— А мне все равно хочется посмотреть, — мечтательно промолвил Робби, потом ухмыльнулся Томасу: — Я там и за тебя помолюсь, будь уверен.
— Помолись за двоих, — попросил Томас, — за меня и Женевьеву.
Шотландец погрузился в молчание. Пришла пора прощаться, и у него просто не находилось слов. Они остановили своих лошадей, хотя Джейк и Сэм поехали дальше, пока перед ними не открылся вид на долину, где в холодном воздухе все еще курился дым над спаленными соломенными кровлями Астарака.
— Мы еще встретимся, Робби, — сказал Томас, снимая перчатку и протягивая ему правую руку.
— Ага, я знаю.
— И мы всегда будем друзьями, — сказал Томас, — даже если в сражении окажемся по разные стороны.
Робби ухмыльнулся.
— В следующий раз, Томас, шотландцы победят. Господи, как это мы не отлупили вас еще при Дареме! Ведь победа была так близка.
— Знаешь, Робби, у лучников есть поговорка: «Близко — не значит в цель». Береги себя.
— Обязательно.
Они обменялись рукопожатием, и как раз в этот момент Джейк и Сэм, повернув своих лошадей, поскакали к ним.
— Ратники! — крикнул Джейк.
Томас направил коня вперед и придержал его, лишь увидев дорогу на Астарак, а на ней, менее чем в миле, всадников. Конных воинов, в кольчугах, с мечами и щитами. Знамя отряда висело складками, и он не мог разглядеть герба, конников сопровождали оруженосцы, которые вели в поводу вьючных коней, нагруженных длинными, громоздкими копьями. Чужой отряд ехал им навстречу, а может быть, в сторону столба дыма, поднимавшегося над деревней, которую разоряли его люди в соседней долине. Томас смотрел на всадников, просто смотрел. Надо же, все начиналось так спокойно, день казался таким мирным, и вот нежданно-негаданно нагрянул враг. Наверное, этого следовало ждать, ведь они хозяйничали здесь уже долго, а их самих никто не тревожил.
До нынешнего дня.
Стало очевидно, что паломничество шотландца отменяется. Во всяком случае, откладывается.
Ибо предстоит бой.
Они повернули и поскакали назад, на запад.
* * *
Жослен, сеньор Безье, считал, что его дядюшка старый дурень, и хуже того, богатый старый дурень. Конечно, поделись граф де Бера своим богатством с ним, Жосленом, это было бы совсем другое дело, но, увы, во всем, что касалось помощи родственникам, граф славился отвратительным скупердяйством. Иное дело, если речь заходила о пожертвованиях на нужды церкви или о покупке реликвий вроде той горстки грязной соломы, за которую папский двор в Авиньоне получил целый сундук золота. Жослену, например, хватило одного взгляда на эту истлевшую солому, чтобы понять, что она взята не иначе как из папских конюшен, но старый остолоп вбил себе в упрямую башку, что это и впрямь первая постель Иисуса. А теперь старика понесло в эту жалкую долину охотиться за другими реликвиями. За какими именно, Жослен не знал, ибо ни граф, ни отец Рубер так и не соблаговолили поставить его в известность, но в том, что затея эта пустая и вздорная, у него сомнений не было.Правда, в качестве компенсации он получил под начало отряд в тридцать ратников, но даже тут не обошлось без ложки дегтя, ибо граф строго-настрого запретил им удаляться от Астарака более чем на милю.
— Ты здесь, чтобы охранять меня, — сказал он Жослену.
Но тот в толк не мог взять, от кого тут требуется охрана. Не от горстки же коредоров, которые ни за что не осмелятся напасть на настоящих солдат? От нечего делать Жослен попытался устроить на деревенском поле турнир, но дядюшкины ратники были в основном людьми немолодыми, в походах давно не участвовали и, привыкнув к спокойной жизни, явно не пылали боевым рвением. Нанимать новых солдат граф и не думал, а держал свое золотишко в пыльных сундуках. О том, чтобы кто-то из его ратников мог помериться силами с самим Жосленом, не могло быть и речи, да и друг с другом они состязались без малейшего воодушевления. Только двое ратников, которых он привел с собой в Бера, еще сохраняли боевой дух; он так часто с ними упражнялся, что наизусть изучил все их приемы, а они изучили его, так что состязаться ему с ними или им между собой не имело смысла. Жослену оставалось лишь выть от тоски, теряя попусту время, да страстно молиться о скорейшей кончине графа. Единственная причина, которая удерживала Жослена в Вера, при дядюшкиной особе, заключалась в том, что он готовился, как только наступит час, немедленно завладеть наследством, хранившимся, как поговаривали, под сводами подвалов, в замке старого жмота. Ему бы только получить наследство, уж он сумеет его потратить! И какой же славный костер сложит он из дядюшкиных пергаментов, старых книг и свитков. Пламя этого костра увидят аж в самой Тулузе! Ну а что касается графини, пятой жены его дяди, которую тот держал в южной башне замка под уважительным, но строгим присмотром, ибо старый пень хотел быть уверен в том, что ребенок, которого она родит, будет зачат от него, то он, Жослен, покажет ей, как делают детей, а потом вышвырнет эту пухленькую сучку пинком под зад из замка обратно в сточную канаву, откуда она и взялась.
Порой он мечтал о том, чтобы прикончить осточертевшего дядюшку, но понимал, что это чревато серьезными неприятностями, и потому просто ждал, надеясь, что старик и сам умрет достаточно скоро. И пока Жослен предавался мечтаниям о наследстве, граф мечтал о Граале. Он решил обшарить то, что осталось от замка, а поскольку шкатулка была найдена в замковой часовне, приказал дюжине монастырских крепостных, чье положение почти не отличалось от положения рабов, выломать древние плиты пола и исследовать подвалы. В подвалах, как он и предполагал, оказались захоронения. Тяжелые тройные гробы вытащили из ниш и вскрыли. Внутри внешнего гроба чаще всего находился свинцовый, который проходилось разрубать топорами.
Свинец складывали на повозку, чтобы отвезти в Вера, но всякий раз, как разламывали внутренний гроб, каковой обычно был сделан из вяза, сердце графа замирало в ожидании куда более ценной добычи. Внутри находились высохшие и пожелтевшие скелеты, они лежали, молитвенно сложив истлевшие до костей руки. Нашлись и кое-какие ценности: некоторые женщины были похоронены со множеством украшений. Граф срывал истлевшие саваны, не забывая обобрать с них кольца, бусы и ожерелья, но вот Грааля ни в одном из гробов не было. Были только черепа и обрывки кожи, темные, как древние пергаменты. У одной покойницы сохранились длинные золотистые волосы, и граф ими залюбовался.
— Наверное, была хорошенькая, — заметил он, обращаясь к брату Руберу.
Граф гундосил, хрипел и чихал каждые несколько минут.
— Она ожидает Судного дня, — сердито отозвался клирик, неодобрительно смотревший на разграбление могил.
— Должно быть, она была молода, — сказал граф, глядя на волосы мертвой женщины, но как только останки попытались вынуть из гроба, тонкие пряди рассыпались в прах.
В одном детском гробике находилась старая складная, на петлях, шахматная доска. Клетки, которые на шахматных досках графа в замке Вера были черными, здесь отличались от белых, гладких, наличием мелких ямочек. Граф был заинтригован этим, но гораздо больше его заинтересовала горсть старинных монет, заменявших шахматные фигуры. На них был изображен профиль Фердинанда, первого короля Кастилии, и граф подивился качеству чеканки.
— Им триста лет! — восторженно сообщил он отцу Руберу, после чего прибрал монеты и велел сервам долбить молотками очередной саркофаг.
Останки после обыска возвращали в деревянные гробы, гробы укладывали в саркофаги дожидаться Судного дня. Над каждым потревоженным и захороненным вторично покойником отец Рубер читал молитву, и тон его графу не понравился. Было ясно, что священник не одобряет его действий.
На третий день, когда все гробы были обшарены и ни в одном из них так и не нашлось исчезнувшего Грааля, граф приказал своим сервам копать под апсидой, на том самом месте, где некогда находился алтарь. Сперва казалось, что в твердом слое земли, покрывавшей скалу, на которой был возведен замок, ничего нет, и граф уже начал впадать в уныние, но тут один из сервов извлек из ямы серебряную шкатулку. Граф, которого пробирал озноб, одолевала усталость и донимала простуда, при виде потемневшего ларчика мигом забыл обо всех недугах. Выхватив у крепостного находку, он торопливо вынес ее на дневной свет и с помощью ножа сломал замочек.
Внутри лежало перо. Всего лишь перо. Пожелтевшее, оно, надо думать, когда-то было белым, и граф решил, что это наверняка перо из гусиного крыла.
— И зачем кому-то могло понадобиться хоронить перо? — с недоумением спросил он отца Рубера.
— Считается, что святой Север исцелил здесь крыло ангела, — объяснил доминиканец, вглядываясь в перо.
— Конечно! — воскликнул граф и подумал, что это объясняет желтоватую окраску, ибо перо, скорее всего, первоначально имело цвет золота. — Перо ангела! — произнес он с благоговением.
— Больше похоже на перо лебедя, — лаконично заметил отец Рубер.
Граф тщательно осмотрел почерневшую от пребывания в земле серебряную шкатулку.
— Вот это может быть ангел, — сказал он, указывая пальцем на тускло проступавшие завитки.
— Может быть, да, а может быть, и нет.
— Не много от тебя помощи, Рубер.
— Я еженощно молюсь за твой успех, — сдержанно промолвил брат, — но я также беспокоюсь о твоем здоровье.
— У меня просто заложен нос, — сказал граф, хотя и подозревал нечто более серьезное.
У него шумело в голове, болели суставы, но он твердо знал, что стоит ему найти Грааль, и от всех этих мелких неприятностей не останется и следа.
— Перо ангела! — с изумлением повторял граф. — Это чудо! Не иначе как знамение!
А потом произошло и еще одно чудо, ибо человек, откопавший серебряную шкатулку, наткнулся под слоем слежавшейся земли на каменную кладку. Услышав о находке, граф сунул серебряную шкатулку Руберу, побежал к алтарю и с трудом вскарабкался на земляной отвал, чтобы осмотреть стену собственными глазами. Виден был лишь небольшой кусок, сложенный из обтесанных камней, и когда граф, выхватив у серва лопату, постучал по кладке, по звуку стало понятно, что за стеной находится пустое пространство.