Корнуэлл Бернард. Еретик

   На следующее утро Робби поговорил с сэром Гийомом, и нормандец согласился, не усмотрев в его предложении никаких причин для отказа: почему бы и впрямь двум пленным ратникам не съездить в Астарак для переговоров с графом, если они дадут слово, что вернутся в замок.
   — Остается лишь надеяться, что он чувствует себя достаточно хорошо, чтобы выслушать их и понять, о чем речь, — сказал сэр Гийом.
   Таким образом, Жослен послал в монастырь Виллесиля и его товарища, своих верных вассалов. Они отбыли в доспехах, с мечами и подробными инструкциями.
   А Робби остался ждать, когда на него свалится богатство.

* * *

   Небо прояснилось. От плотной завесы серых туч остались лишь длинные полоски, розовевшие в закатных лучах, а к следующему вечеру рассеялись и они. Ветер переменился, и с юга повеяло теплом.
   Томас и Женевьева остались в разрушенной хижине и провели в ней два дня. Они высушили свои плащи, дали лошадям вдоволь нащипаться осенней травки и отдохнули сами. Томас не спешил скорее добраться до Астарака, ибо не очень рассчитывал что-либо там найти, но вот Женевьева была уверена, что местным жителям будет что рассказать и к их рассказам стоит прислушаться. А Томас был доволен и тем, что он и Женевьева в кои-то веки остались наедине, ведь в замке им никогда не удавалось уединиться по-настоящему. Что это за уединение в алькове, когда от оравы солдат отделяет одна лишь занавеска? До сих пор Томас даже не сознавал, насколько обременяла его постоянная необходимость принимать решения. Кого послать в вылазку, кого оставить, за кем последить, кому довериться, кого сторониться, кому, чтобы заручиться верностью, нужно вовремя подбросить несколько монет. Всему этому неизменно сопутствовало беспокойство: не допущена ли где-то ошибка и не готовит ли противник какой-то подвох, которого он не предусмотрел. И все это время настоящий враг находился рядом: кипящий праведным негодованием и снедаемый мучительным желанием.
   Теперь Томас мог забыть обо всем, но лишь ненадолго, ибо ночи стояли холодные, зима была не за горами, и на второй день пребывания в хижине он увидел на южных высотах всадников. С полдюжины потрепанного вида малых, у двоих за плечами висели арбалеты.
   Вниз, в долину, где укрывались Томас с Женевьевой, всадники даже не посмотрели, но Томас понял, что в конечном счете сюда непременно кто-нибудь явится. Наступило такое время года, когда волки и коредоры спускаются с высоких гор в долины в поисках легкой поживы. Пора было уходить.
   Женевьева расспрашивала Томаса о Граале и узнала, что его отец, священник, полумудрец-полубезумец, возможно, похитил святыню у собственного отца, изгнанного из своих владений графа Астарака. Однако отец Ральф ни разу не сделал прямого признания ни в краже, ни в том, что обладал реликвией, и оставил после себя лишь невразумительные путаные записи, не облегчавшие, а еще более затруднявшие разгадку.
   — Но ведь твой отец не стал бы отвозить его обратно в Астарак, верно? — спросила девушка поутру, когда они уже готовились к отъезду.
   — Нет, точно бы не стал.
   — Значит, там его нет?
   — Я не знаю даже, существует ли он вообще, — отозвался Томас.
   Они сидели рядом с речушкой. Лошади были оседланы, и связки стрел привязаны к лукам седел.
   — Я думаю, Святой Грааль — это мечта, мечта людей о том, чтобы сделать наш мир совершенным. Если бы Грааль существовал в действительности, мы бы поняли, что эта мечта неосуществима.
   Он пожал плечами и принялся отскребывать пятно ржавчины со своей кольчуги.
   — Ты не уверен в его существовании, однако ищешь его? — спросила Женевьева.
   Томас покачал головой.
   — Я ищу не Грааль, а моего кузена. Хочу выяснить, что известно ему.
   — Потому что ты все-таки веришь в Грааль, правда?
   Томас оторвался от своей работы.
   — Я бы и рад верить, я хочу этого. Но если мой отец и вправду владел им, то он должен находиться в Англии, а там я обшарил все места, где он мог его спрятать. Хотя, конечно, верить мне хочется. — Он немного помолчал и добавил: — Ведь если я найду Грааль, церковь, пожалуй, снова примет нас в свое лоно.
   Женевьева рассмеялась.
   — Ты как волк, Томас, который мечтает только об одном: как бы присоседиться к овечьему стаду.
   Томас на это ничего не ответил. Он пристально вглядывался в линию горизонта на востоке.
   — Грааль — это все, что мне осталось. Как солдат я потерпел неудачу.
   Женевьева возмутилась:
   — Вернешь ты себе свой отряд! Ты победишь, Томас, потому что ты волк. Да и Грааль, как мне кажется, найдешь.
   Он улыбнулся ей.
   — Ты увидела это, танцуя в грозу?
   — Я видела тьму, — ответила она со страстью в голосе, — настоящую тьму. Как тень, которая вот-вот накроет весь мир. Но в ней был ты, Томас, и ты светился во тьме.
   Она смотрела вниз, на текущий ручей, и выражение ее продолговатого, узкого лица было очень серьезным.
   — А Грааль... Что ж, может быть, он и есть. Может быть, мир ждет не дождется как раз его, ждет, когда он явит себя и сметет с лица земли всю прогнившую дрянь. Всех попов. — Она сплюнула. — Не думаю, что твой Грааль находится в Астараке, но надеюсь, там мы отыщем ответы на некоторые вопросы.
   — Или еще больше вопросов.
   — Ну так давай это выясним!
   Они продолжили путь на восток, поднимаясь из леса к высоким, открытым лугам, ни на миг не забывая об осторожности и избегая поселений. Однако, чтобы пересечь долину реки Жер, куда они прибыли поздним утром, им потребовалось проехать через ту деревню, где отряд Томаса разгромил ратников Жослена.
   Селяне, должно быть, узнали Женевьеву, но не тронули беглецов; впрочем, безоружные люди никогда не связывались с вооруженными всадниками. Приметив рядом с грушевым садом свежий холмик, Томас решил, что там, наверное, и похоронили убитых в схватке. Проезжая мимо того места, где погиб отец Рубер, они не перемолвились и словом. Правда, Томас осенил себя крестным знамением, а Женевьева если и заметила это, не подала виду.
   Они перебрались вброд через реку и, миновав рощу, поднялись к шедшему по вершине кряжа широкому плоскому нагорью, возвышавшемуся над Астараком. Справа внизу простирались леса, а наверху слева торчали только голые скалы и валуны. Искавший укрытия Томас непроизвольно повернул коня в сторону леса, но его остановила Женевьева.
   — Там кто-то развел костер, — сказала она, показывая ему на поднимавшуюся из чащи тонкую струйку дыма.
   — Углежоги? — высказал догадку Томас.
   — Или коредоры, — возразила она, сворачивая в сторону. , Томас последовал за ней, с сожалением оглянувшись в сторону леса. В тот же миг он благодаря приобретенному в Бретани навыку заметил почти неуловимое подозрительное движение за деревьями и не размышляя выдернул из привешенного к седлу чехла лук.
   И тут же откуда ни возьмись прилетела стрела.
   Стреляли из арбалета. Короткая толстая черная стрела с жестким оперением прогудела, рассекая воздух. Томас осадил коня и крикнул Женевьеве: «Берегись!», но в тот же миг арбалетный болт вонзился в круп ее кобыле. Кобыла вскинулась, белая шкура окрасилась кровью. Из раны торчал короткий оперенный огрызок.
   Испуганное животное рванулось на север, но Женевьева при этом ухитрилась усидеть в седле. Мимо Томаса просвистели еще две стрелы. Он обернулся в седле и увидел появившихся из леса людей: четырех всадников и не менее дюжины пеших.
   — Скачи в скалы! — крикнул лучник Женевьеве. — В скалы!
   Кобыла Женевьевы истекала кровью, и Томас не надеялся ускакать от погони.
   Коредоры уже догоняли. Томас слышал топот копыт по каменистой почве, но тут Женевьева добралась до скал, соскочила с седла и принялась карабкаться вверх. Томас спешился рядом с ее лошадкой, но вместо того, чтобы бежать за Женевьевой, взялся за лук и вытащил из мешка первую стрелу. Он выстрелил раз, выстрелил два: один всадник свалился с коня навзничь, второй был убит стрелою в глаз. Остальные двое так резко повернули назад, что один не удержался и вылетел из седла. Томас направил стрелу в уцелевшего всадника, промахнулся и послал четвертую в того, что выпал из седла. Стрела с узким наконечником угодила ему в верхнюю часть спины.
   Пешие разбойники во всю прыть мчались на подмогу, но они все же поотстали от всадников, и Томасу хватило времени, чтобы забрать с седла своей лошади запасные стрелы и кошель с деньгами. Он успел открепить и забрать вьюк Женевьевы, связать вместе поводья обеих лошадей и привязать их к выступу валуна в надежде на то, что так они не убегут, и лишь потом поспешил скрыться среди валунов и скал. Две арбалетные стрелы, звякнув, ударились рядом о камень, но он карабкался быстро и прекрасно знал, что попасть в движущегося человека очень трудно. Женевьеву Томас нашел в расщелине, близ самой вершины.
   — Ты убил троих! — воскликнула она в изумлении.
   — Двоих, — отозвался он. — Третий только ранен.
   Лучник видел, как головорез, получивший стрелу в спину, отползал к кромке деревьев. Оглядевшись, Томас пришел к заключению, что Женевьева нашла самое лучшее убежище, какое было возможно. По обе стороны от них высились, образуя теснину, два громадных валуна, смыкавшихся у них за спиной, а третий, лежавший между ними, образовывал впереди нечто вроде заграждения или парапета. Решив, что пришла пора показать сукиным детям, какова сила тисового лука, Томас поднялся на ноги позади этого каменного парапета и оттянул назад тетиву.
   Он выпускал стрелы с холодной яростью и убийственной меткостью. Поначалу шайка валила всей толпой, и ему даже не приходилось целиться. Но когда полдюжины смельчаков стали жертвами стрел, остальным коредорам хватило ума рассеяться. Все бросились прочь, спасаясь от стрел. Трое оборванцев остались на земле, двое захромали. Томас послал последнюю стрелу вдогонку одному из беглецов, стрела пролетела в дюйме от него.
   Потом в дело пошли арбалеты, и Томасу пришлось пригнуться. Он затаился в расщелине рядом с Женевьевой под звон и треск бьющихся о камни коротких арбалетных стрел. По прикидкам Томаса, нападавшие располагали четырьмя или пятью арбалетами, и стрелки расположились на таком расстоянии, чтобы оставаться недосягаемыми для его лука. Ему не оставалось ничего другого, как затаиться и сквозь щель шириной в ладонь наблюдать за врагами. Спустя несколько мгновений он увидел, что трое из нападавших вскочили и побежали к скалам. Он выпустил из расщелины стрелу, а потом встал и выпустил еще две. В следующий миг ему пришлось пригнуться: ответные стрелы забарабанили о камни и, отлетая, стали падать вокруг Женевьевы. На сей раз Томас ни в кого не попал, но троих самых прытких преследователей его стрелы отпугнули.
   — Они скоро уберутся, — сказал Томас.
   Противников было человек двадцать, никак не больше, и добрую половину из них он уже или убил, или ранил. Остальных, конечно, это чертовски разозлило, но одновременно научило осторожности.
   — Это просто разбойники, — сказал Томас. — Все, что им нужно, это получить вознаграждение за плененного лучника.
   Жослен подтвердил ему, что граф действительно назначил за это награду, и Томас полагал, что именно за ней охотились коредоры. Сейчас им пришлось убедиться, что заработать ее будет совсем непросто.
   — Они пошлют за подмогой, — с тревогой сказала Женевьева.
   — Может быть, им и послать-то не за кем, — утешил ее Томас.
   Но тут до его слуха донеслось конское ржание, и он догадался, что кто-то из коредоров, которых он не видел, добежал до привязанных лошадей и теперь норовит их увести.
   — Черт бы вас всех побрал! — выругался лучник, выскочил из укрытия и, то прыгая с валуна на валун, то лавируя между скалами, кинулся вниз по склону.
   Одна арбалетная стрела ударила у него за спиной, другая высекла искру из валуна впереди. Потом он увидел человека, уводившего лошадей. Он остановился и выстрелил. Похитителя частично прикрывала кобыла Женевьевы, но Томас рискнул, и стрела, пролетев под лошадью, угодила разбойнику в бедро. Коредор упал, но поводьев из рук не выпустил. Томас, повернувшись, увидел, что один из четырех арбалетчиков целится в Женевьеву. Арбалетчик выстрелил, и Томас тоже спустил стрелу. Противник находился на пределе дальности выстрела из большого лука, но стрела едва не долетела до разбойника, и, хотя тот чудом спасся, это убедило всех арбалетчиков отступить. Томас понял, что они устрашены мощью его лука, и потому вместо того, чтобы вернуться к неприступному убежищу в высоких скалах, он выбежал им навстречу. Мешок со стрелами колотил его по правой ноге. До боли напрягая спину, он натянул тетиву и выпустил еще два стрелы; сверкнув белым оперением, они взвились в небо и упали рядом с арбалетчиками. Ни та ни другая в цель не попали, но отогнали разбойников еще дальше, и Томас, убедившись, что они отбежали на безопасное для него расстояние, бросился назад за лошадьми.
   Раненый оказался не взрослым мужчиной, а мальчишкой. Курносым мальцом лет десяти или одиннадцати. Он лежал на земле. Глаза его были полны слез и злости, в правой руке он мертвой хваткой сжимал Томасовы поводья, а в левой держал нож.
   Стрела пронзила правое бедро мальчика, его перекошенное от боли лицо подсказало Томасу, что тонкий наконечник, видимо, пробил кость.
   Ударом ноги Томас выбил у мальчишки нож.
   — Ты говоришь по-французски? — спросил лучник и получил в ответ смачный плевок.
   Усмехнувшись, Томас забрал у него поводья и рывком поднял мальца на ноги. Наконечник шевельнулся в ране, и паренек заорал от боли. Томас бросил взгляд на уцелевших коредоров и увидел, что их боевой пыл угас. Их взоры были обращены к угодившему в руки врага раненому мальчишке.
   Томас догадался, что паренек прибежал с теми тремя разбойниками, которые бросились к скалам, пока он прятался за валуном. Они наверняка надеялись украсть двух лошадей, чтобы хоть чем-то разжиться от неудачного похода. Стрелы Томаса заставили людей повернуть назад, но мальчишка, маленький, проворный и ловкий, добрался до скал и попытался показать себя героем. Теперь, похоже, он превратился в заложника, ибо один из коредоров, рослый мужчина в кожаном нагруднике и помятом саладе, нахлобученном на копну кудлатых волос, вытянул обе руки, показывая, что у него нет оружия, и медленно двинулся вперед.
   Когда незнакомец приблизился шагов на тридцать, Томас швырнул мальчика наземь и поднял лук.
   — Больше ни шагу! — предостерег он.
   — Меня Филеном звать, — назвался подошедший.
   Он был длинноногим, широкоплечим, с печальным, исхудалым лицом. Лоб его пересекал шрам, оставленный мечом или кинжалом. Оружия, кроме поясного ножа, при нем не имелось.
   «Вроде бы разбойник разбойником», — подумалось Томасу, но что-то во взгляде Филена заставляло его подумать, что тот прежде знавал лучшие времена. Может быть, гораздо лучшие.
   — Он мой сын, — добавил Филен, кивнув на мальчика.
   Томас пожал плечами, показывая, что ему это безразлично.
   Филен стянул треснутый шлем и скользнул быстрым взглядом по телам своих товарищей, лежащих на жухлой траве. Четверых длинные стрелы сразили наповал, двое раненых издавали стоны. Он снова перевел взгляд на Томаса.
   — Ты англичанин?
   — А что это, по-твоему? — спросил Томас, подняв лук. Длинные боевые луки использовали только англичане.
   — Слышал я о ваших луках, — признал Филен. По-французски он говорил неуверенно, порой мешкая в попытке подобрать нужное слово. — Слышать-то слышал, но видеть до сего дня не видел ни одного.
   — Ну вот и увидел, — язвительно произнес Томас.
   — По-моему, твоя женщина ранена, — заметил Филен, кивнув в ту сторону, где укрывалась Женевьева.
   — А по-моему, ты напрасно думаешь, будто я такой уж круглый дурак, — отозвался Томас.
   Филен явно добивался, чтобы Томас отвернулся, утратил бдительность и дал возможность арбалетчикам подобраться поближе.
   — Нет, — покачал головой Филен. — Я думаю о другом. О том, чтобы мой сын остался в живых.
   — А что ты предлагаешь за него?
   — Твою жизнь. Если ты его не отдашь, мы приведем сюда людей, много людей и будем ждать. Вы оба умрете. Если мой сын умрет, умрешь и ты, англичанин. Причем в таких мучениях, что будешь радоваться, когда попадешь наконец в ад. Но если Галдрик выживет, останетесь в живых и вы. Ты и твоя еретичка.
   — Ты знаешь, кто она? — удивился Томас.
   — Мы знаем обо всем, что происходит между Бера и горами, — ответил Филен.
   Томас скользнул взглядом по скалам, но Женевьева не высовывалась. Он собирался позвать ее оттуда, но вместо этого отошел в сторону от мальчика.
   — Хочешь, чтобы я извлек стрелу? — спросил он разбойника.
   — Ее вытащат монахи в монастыре Святого Севера, — сказал Филен.
   — А ты можешь пойти в монастырь?
   — Аббат Планшар никогда не откажет в помощи раненому.
   — Даже если это коредор?
   Филен нахмурился.
   — Мы просто безземельные люди. Выселенные. Обвиненные в преступлениях, которых мы не совершали. Ну, по крайней мере, некоторых. — Он неожиданно улыбнулся, и Томас чуть было не улыбнулся в ответ. — Некоторых мы и правда не совершали, ей-богу. И что, по-твоему, нам следовало сделать? Отправиться на галеры? Или прямиком на виселицу?
   Томас опустился на колени рядом с мальчиком, положил лук рядом и достал свой нож. Мальчик хмуро воззрился на него. Филен испуганно вскрикнул, но, поняв, что лучник не собирается причинять ребенку зло, умолк. Томас отделил наконечник стрелы от древка, убрал драгоценный кусочек металла в торбу и встал.
   — Поклянись жизнью своего сына, что сдержишь слово, — велел он Филену.
   — Клянусь, — сказал Филен.
   Томас указал на высокие скалы, где укрывалась Женевьева.
   — Она драга, — сказал он. — Если нарушишь клятву, Филен, она изведет тебя.
   — Я не причиню тебе вреда, — сказал Филен серьезно. — И они, — он глянул на остальных коредоров, — тоже ничего худого не сделают.
   Томас понял: выбирать не из чего. Либо нужно довериться Филену, либо отсиживаться в скалах, где даже нет воды.
   — Он твой, — промолвил лучник, шагнув в сторону от мальчика.
   — Спасибо, — произнес Филен серьезно. — Но скажи мне...
   Эти последние три слова остановили Томаса, уже повернувшегося, чтобы увести лошадей обратно к скалам.
   — Скажи мне, англичанин, зачем ты сюда пришел? И почему один?
   — Не ты ли говорил, что знаешь обо всем, что происходит между Бера и горами?
   — Потому и знаю, что спрашиваю у людей, — ответил склонившийся над мальчиком Филен.
   — Я такой же изгой, как и ты, Филен. Беглый преступник. Я действительно совершил то, в чем меня обвиняют.
   — И в чем тебя обвиняют?
   — В укрывательстве еретички.
   Филен только пожал плечами; очевидно, в иерархии преступлений, превративших этих людей в изгоев и разбойников, такой поступок не числился среди первостепенных злодеяний.
   — Если ты и впрямь ударился в бега, — сказал он, — подумай, может, тебе стоит присоединиться к нам. Но сперва позаботься о своей женщине. Я не солгал. Она ранена.
   Он оказался прав. Томас отвел лошадей к скалам и позвал Женевьеву. Не дождавшись ответа, он взобрался к ущелью и нашел ее с арбалетной стрелой в левом плече. Стрела пробила ее серебряную кольчугу и раздробила ребро слева над грудью. Женевьева была бледна, дышала прерывисто, вокруг валялось много страшных черных стрел. Когда Томас приподнял ее, она заплакала.
   — Я умираю, — пролепетала девушка, но крови изо рта не было.
   Томас не раз видел такие раны. Многие после них выживали, хотя и умирали от них нередко.
   Он отнес ее на руках вниз; для нее это было очень болезненно, но она крепилась и даже нашла в себе силы, чтобы с помощью Томаса сесть в седло. Сквозь кольчугу просачивалась тонкая струйка крови. Она сидела обмякшая, взгляд ее потускнел, а подошедшие поближе коредоры с любопытством ее разглядывали. Глазели они и на Томаса и боязливо крестились при виде огромного лука. Все они были худые и изможденные, сказывался неурожайный год; найти пропитание было нелегко, изгоям же приходилось особенно трудно. Сейчас, когда они по приказу Филена убрали оружие, в них не было ничего устрашающего, они вели себя миролюбиво и смотрели жалостливо. Филен поговорил с ними на местном языке, а потом, усадив сына на одну из костлявых лошадей, на которых коредоры преследовали Томаса и Женевьеву, он начал спускаться по склону холма к Астараку.
   Томас пошел с ним, ведя под уздечку лошадь Женевьевы. Кровь на задней ляжке кобылы запеклась, и, хотя шаг ее был затрудненным, рана казалась не такой уж серьезной, и Томас решил, что извлечь стрелу можно будет и попозже.
   — Ты их главарь? — спросил он Филена.
   — Только тех людей, которых ты видел, — ответил разбойник, — да и то, наверное, уже нет.
   — Уже нет?
   — Коредоры любят успех, — ответил Филен, — и не любят, когда приходится хоронить своих мертвецов. Наверняка найдутся такие, кто решит, что он справится на моем месте лучше.
   — А как остальные раненые? — спросил Томас, указав кивком головы вверх на холм. — Почему они не пошли в аббатство?
   — Один не захотел, предпочел вернуться к своей женщине, а остальные... Они, вероятно, умрут. — Филен бросил взгляд на лук Томаса. — Некоторые не хотят идти из страха, что их выдадут и возьмут в плен. Но меня Планшар не предаст.
   Женевьева нетвердо держалась в седле, и Томасу приходилось ехать рядом, чтобы поддерживать ее. Девушка молчала. Глаза ее оставались тусклыми, кожа бледной, а дыхание еле ощутимым, но она достаточно крепко держалась за луку седла, из чего следовало, что жизнь в ней еще теплится.
   — Согласятся ли монахи ее лечить? — с беспокойством спросил он Филена.
   — Планшар не отказывает никому, — ответил тот, — даже еретикам.
   — Планшар — это здешний аббат?
   — Да, — подтвердил Филен, — кроме того, он просто хороший человек. Когда-то я был у него монахом.
   — Ты? — Томас не сумел скрыть удивления.
   — Ну не то чтобы полноправным братом, просто послушником. А потом встретил девушку. Мы ставили палки в новом винограднике, она принесла ивовые прутья для лозы и...
   Филен пожал плечами, как будто все прочее было настолько очевидным, что тут и говорить не о чем.
   — Я был молод, — закончил он вместо этого, — и она тоже.
   — Мать Галдрика? — догадался Томас.
   Филен кивнул.
   — Она уже умерла. Аббат тогда пожалел нас. Сказал, что у меня, видать, нет призвания, и освободил от обета. Мы стали арендаторами аббатства, арендовали маленькую усадьбу, но в деревне меня невзлюбили. Ее родные хотели выдать ее за другого человека, а меня считали человеком никчемным. Меня едва терпели, а когда она умерла, явились, чтобы сжечь мой дом и выгнать меня прочь. Я убил одного мотыгой, а они заявили, будто это я затеял стычку, и вышло, что я убийца. Мне оставалось либо бежать, либо дать отволочь себя в Бера и вздернуть на виселицу.
   Он вел лошадь сына через маленькую, сбегавшую с холма речушку.
   — Колесо Фортуны, кажется, так это называется. Вращается и вращается, то вверх, то вниз, но я, похоже, чаще оказываюсь внизу, чем вверху. Теперь вот и Дестрал свалит всю вину на меня.
   — Дестрал?
   — Наш главарь. Его имя означает «топор», и именно топором он и убивает.
   — Его здесь нет?
   — Он послал меня разведать, что происходит в Астараке, — ответил Филен. — В старый замок заявились люди и что-то копали. Дестрал думает, что там ищут клад.
   «Грааль! — подумал Томас. — Там ищут Грааль. А вдруг его уже нашли?»
   Впрочем, эту мысль он тут же отбросил: известие о такой находке мигом разлетелось бы по всей округе.
   — Но до Астарака мы так и не добрались, — продолжил Филен. — Устроили привал в лесу и как раз собирались сниматься с лагеря, когда увидели вас.
   — Поживиться решили?
   — Мы бы выручили за тебя сорок монет, — признался Филен. — Сорок полновесных золотых.
   — Ого, — заметил Томас. — Это на десять монет больше, чем получил Иуда. Причем с ним расплатились серебрениками.
   Филен натянуто улыбнулся.
   После полудня они добрались до монастыря. С севера налетали порывы холодного ветра, гоня дым кухонного очага к воротам, где их встретили два монаха. Филену кивнули и без лишних вопросов позволили отнести сына в лазарет, а вот Томаса не пропустили в ворота.
   — Она нуждается в помощи, — сердито настаивал лучник.
   — Она женщина, — возразил один из монахов, — и в мужскую обитель ей путь заказан.
   — С другой стороны за обителью есть место, где ей помогут, промолвил второй монах и, накинув на голову капюшон, повел Томаса в обход монастырской ограды и оливковой рощи, туда, где за отдельным частоколом стояла кучка деревянных хижин.
   — Брат Климент примет вас, — сказал монах и торопливо ушел.
   Привязав лошадей к оливковому дереву, Томас взял Женевьеву на руки и пошел с ней к калитке. Он ткнул в калитку сапогом, немного подождал и ткнул еще раз. Калитка со скрипом отворилась. Перед ним предстал маленький монашек в белом одеянии, с морщинистым лицом и кудлатой бороденкой.
   — Брат Климент?
   Монах кивнул.
   — Она нуждается в помощи, — сказал Томас.
   Климент жестом пригласил его войти, и Томас внес Женевьеву на двор, походивший с первого взгляда на обычный хозяйственный двор сельской усадьбы, с крытыми соломой строениями, смахивающими на амбары или конюшни. Потом он увидел сидящих у дверей людей в сером: все они жадно разглядывали пришельцев, другие выглядывали из окон. Поначалу он решил, что это тоже монахи, только почему-то надевшие не белые, а серые рясы, но потом, приглядевшись, понял, что среди них есть и женщины. Оглянувшись на калитку, Томас заметил возле нее столик с деревянными колотушками. Это были деревянные брусочки, прикрепленные к рукоятке кожаной тесьмой, так что если потрясти за ручку, они издавали громкий стук. Томас заметил их, когда брат Климент впустил его во двор, но только сейчас сообразил, что это такое. Колотушки носили с собой прокаженные, чтобы предупреждать встречных о своем приближении. А на столе их разложили для того, чтобы любой из недужных, выходя за калитку, не забыл захватить колотушку с собой. Томас испугался.